Стальной шквал

— Могу сбегать, принести.

Ниеминен вскочил и, пригибаясь, побежал к песчаному карьеру. На бегу он еще раз присмотрел путь для отступления. Каждый из них уже потихоньку примеривался: «Вот тут можно смыться так, чтобы сосед не влепил тебе пулю в зад».

Ниеминен спрыгнул с песчаного откоса:

— Будьте готовы, ребята, подносить снаряды! Я думаю, что скоро они понадобятся. Там в лесу идет чертовская трескотня.

Захватив пару снарядов, он вернулся на высоту. Кругом все время грохали разрывы.

Был уже вечер, смеркалось. Наконец стрельба прекратилась. Даже артиллерийская батарея противника умолкла.

— Что, если нам поспать немного? — сказал Кауппинен. — Один останется на посту и разбудит, если что. Как вы думаете, Саарела?

Младший сержант все смотрел в бинокль. Руки его дрожали.

— Идите. Я останусь дежурить. Но чтобы все явились немедленно, как только дам сигнал тревоги.

Ниеминен и Кауппинен ушли. В карьере еще не спали. Ниеминен быстро выкопал в откосе карьера нишу и Даже укрепил, укрыл ее бревнами, которые притащил из находившегося невдалеке сарая. На дно постелил сена. Товарищи, видя его хлопоты, посмеивались: ишь ты, Яска собирается надолго здесь поселиться! И все же ему позавидовали, когда он, закончив работу, хмыкнул, довольный:

— Лодыри! Торчат под открытым небом, а я зато высплюсь, как дома.

Он забрался в свою «личную опочивальню» и моментально уснул. Остальные закутались в свои шинели и тоже заснули кое-как. Младший сержант Саарела дежурил у пушки, не смыкая глаз. Он все время дрожал в нервной лихорадке. Там, на необозримых полях Украины, он не знал, что такое нервы. Он чувствовал себя солдатом великой армии и действовал как солдат — четко, без рассуждений и сантиментов. А потом началось крушение. Лишь ценой крайнего напряжения сил он еще может как- то держаться и выполнять поставленную задачу.

Отец Саарела был машинистом паровоза. Сам он тоже собирался стать машинистом, но для этого надо было сперва не один год поработать кочегаром. Ему это надоело. В годы кризиса он пошел добровольцем в армию, потом остался на сверхсрочную, чтобы стать кадровым военным. Но ни с кем не мог ужиться. Вступил в ряды ИКЛ[3], «смыливал» рабочих активистов. Потом его сделали полицейским. Во время зимней войны он служил в военной полиции. А когда вербовали добровольцев в финский батальон СС, пошел туда. И вот теперь он здесь, неудачник с расшатанными нервами. Жалкий младший сержант, которому чуть ли не плюют в глаза собственные солдаты.

На душе у него было горько. Он искал славы и почета. Железный крест в Германии чего-нибудь да стоил! Здесь же и он, по-видимому, не имел никакого значения.

Вдруг Саарела замер, возле школы он заметил движение. Человеческие фигурки побежали через луга в эту — сторону, к высоте, на которой стояла пушка. Саарела кинулся к песчаному карьеру и закричал:

— Тревога! Они уже идут!

Все вскочили и, грохоча снаряжением, бросились к пушке. Кауппинен занял место у пушки и скомандовал:;

— Осколочным заряжай! Пехота идет!

Человечки бежали довольно густо. Их было много. Кауппинен быстро направил на них ствол пушки, но почему-то рука отказывалась дернуть курок. В этот момент Саломэки закричал, давясь от смеха:

— Ребята, это ж свои!

Пехота приближалась быстро. Потом у школы застрочили автоматы.

— Вот теперь пошел Ваня! — проговорил Саломэки.

Он что-то различал в бинокль, хотя было еще темно.

Своя пехота взбежала по склону на высоту и заняла позицию вдоль гребня. Начали стучать пулеметы. Противник был уже на середине лугов. Кауппинен выстрелил осколочным снарядом в гущу наступающих. Яркая вспышка — и земляной столб. Кто-то упал, остальные бежали дальше, беззвучно, как призраки в предрассветной мгле. Еще не было слышно крика идущих в атаку.

Хейккиля подал в ствол новый снаряд. Выстрел. Пушка подпрыгнула. Опять зарядил. Он не видел, куда попадали его снаряды, да и не смотрел — не успевал. Пот лил с него ручьями. Вдруг Хейккиля замер, пораженный: своя пехота отступала.

— Э, ребята, пехота смывается! Что теперь?

— А ну, все беритесь за орудие! Пошли назад! — скомандовал Кауппинен и первый схватился за лямку.

Они сдвинули и поволокли орудие, но тяжелая пушка тонула колесами в мягкой песчаной почве и почти не двигалась с места. Противник был уже так близко, что еще немного — и он достанет их огнем автомата.

— Связку гранат сюда! — крикнул Кауппинен. — Скорее! Под казенную часть!

Хейно подложил заряд, чтобы подорвать пушку, но тут Саломэки завопил:

— Гей, глядите, тягач прет! Бродяги, тягач идет за нами!

Это было потрясающее зрелище. Тягач-транспортер мчался по лугу, чуть ли не перед самым носом у наступающего противника, лихо отстреливаясь из пулемета. Ствол пулемета так и ходил из стороны в сторону, захлебываясь трепещущим пламенем. Передний люк тягача был почему-то открыт. Вблизи рвались ручные гранаты, но он все мчался дальше, подпрыгивая на кочках.

— Заряжай! — крикнул Кауппинен. — Осколочным!

Хейккиля зарядил, и тотчас раздался выстрел. Новый снаряд. И еще. Атака стала захлебываться. Противник прижался к земле. Тягач с ревом взбирался по склону.

Его броня искрилась от ударов пуль. Водитель был бледен и весь обливался потом. Он с ходу развернулся у пушки. Остальные отстреливались как могли из винтовок, потому что противник снова поднялся в атаку и уже начал карабкаться по склону. Наконец тягач взвыл и рванулся с места.

А Ниеминен все спал как чурка в своих «апартаментах». Никто не успел да и не подумал разбудить его, а он спал крепко. Накат из бревен и шинель, висевшая над входом вместо двери, приглушали звуки. К счастью, Хейккиля заметил отсутствие Ниеминена. Он недоумевал еще у пушки: чего-то вроде не хватает. И стремглав помчался к карьеру.

— Скорей! Противник уже на горе!

— Ниеминен проснулся и выскочил из своей норы как ошпаренный. Но, отбежав несколько шагов, он вдруг спохватился и кинулся назад. Хлебная сумка и рюкзак остались в яме. Хейккиля был уже далеко и кричал ему что-то, показывая на вершину холма. Там трещал автомат. Хейккиля скрылся в кустарнике. Ниеминен бежал за ним. Снова застрекотал автомат, и с куста упали перебитые ветки. Тягач ожидал на дороге. Быстро вскочили в него и помчались. Ниеминен держался за бок.

— Меня, кажется, зацепило! Я слышал, как что-то хрустнуло и ожгло меня по ребрам.

И тут он крепко выругался. Из хлебной сумки сочилась жидкость. Бутылка водки, которую он берег пуще глаза, была разбита вдрызг.

— Трам-тарарам! За это я буду им мстить! Разбили мою отпускную бутылку!

— Неужели лучше, чтоб тебе кишки выпотрошило?

— Уж не знаю!.. Нет, черт возьми, это просто ужасно!

Через некоторое время впереди показались два больших дома. Возле них хлопотали какие-то люди. И вдруг языки пламени, взметнувшись, стали лизать стены домов. Кауппинен крикнул водителю:

— Сворачивай направо! И жми, пока не увидишь орудийную позицию!

Тягач свернул, прогромыхал напрямик через пустырь и остановился. Все выскочили и стали осматриваться. Орудийная позиция была отличная, бетонированная с хорошими ровиками для людей и для снарядов, но она не имела никакого пути для скрытого отступления.

— Та-ак. Это, ребята, мышеловка. Отсюда не выберешься. Рассчитано на смертников, — сказал Саломэки.

— Да, похоже, что здесь кончается наш земной, путь! — признал и Хейно. — Отсюда уж точно никто не уйдет.

— А куда же тебе надо уходить? — презрительно усмехнулся Вайнио. — Это главная линия обороны, и тут мы скажем русским стоп!

— Давайте-ка устанавливать пушку, — проговорил Кауппинен. — Подходи, берись.

Последние отступающие подходили в сумерках. Саломэки осматривал в бинокль предполье и вдруг так и присел:

—> Там уже виден сосед! Скорее в укрытие!

Они спрятались и с замиранием сердца, стали ждать. Только Нюрхинен спокойно сидел на виду и посмеивался.

— Шкоро шмерть придет и поштучитшя. Будьте любежны, не угодно ли отправитьшя на тот швет!

Дома у дороги пылали. Они сыпали искрами в темнеющее небо, на котором уже зажглась одинокая вечерняя звезда. Дома ограничивали видимость, и поэтому их необходимо было уничтожить. В нескольких километрах еще торчала какая-то пожарная вышка. Саломэки посмотрел в бинокль из своего укрытия и воскликнул:

— Ребята! Теперь они полезли вон на ту башню!

— Надо выстрелить и спалить ее к черту, эту башню, — сказал Ниеминен.

Наступила тишина. Только огонь делал свое дело. Но все понимали, что противник готовится нанести. новый удар.

Когда совсем стемнело, напряжение достигло высшей точки. Дома догорели, оставив лишь груды тлеющих углей, и наступившая тишина казалась особенно жуткой. Где-то там, далеко на той стороне, слышался рокот моторов. На каланче все время виднелась человеческая тень. Стрелять запретили, потому что для подрыва каланчи была послана специальная диверсионная группа. Подрывники, наверно, уже добрались до места, но почему-то медлили.

Главная оборонительная линия замерла в ожидании. Орудие Кауппинена находилось в боевой готовности. Саломэки все время вглядывался в ночную темноту. Остальные притаились в своих окопах. В последний момент они вдруг заметили, что среди них нет Саарела и Куусисто.

С каких пор их нет и куда они девались? Об этом никто не имел ни малейшего представления.

Первое орудие со своим расчетом тоже куда-то пропало. Водитель тягача говорил, что доставил их на главную линию обороны, но не мог сказать, куда именно. Водитель оставил тягач где-то тут, поодаль, а сам пошел на перевязочный пункт. У него была ранена рука. Вряд ли он вернулся. К тому же пушка стоит на таком плохом месте, что вывезти ее из-под огня противника совершенно невозможно. Позиция действительно подготовлена для смертников.

— Это, ребята, сделано нарочно, — шепотом говорил Хейно. — Господа начальство так все рассчитали, чтоб отступить было невозможно. Мы и не уйдем. Поляжем здесь все до единого.

— Зря ты это болтаешь!.. — вмешался Вайнио. — И так уж довольно отступали. Теперь пора наконец давать отпор.

Хейно с недоумением уставился на Вайнио. Но прежде чем он успел что-либо сказать, Сундстрём бросил с горькой усмешкой:

— Квем деус пердере вульт, дементат приус.

— Что? — Вайнио вскинул глаза на Сундстрёма. Тот, однако, молчал, и тогда Вайнио дернул за рукав Кауппинена: — Что это он сказал?

— Если бог захочет кого-нибудь погубить, он прежде отнимает разум.

Вайнио раскрыл рот, чтобы ответить, но Нюрхинен поднял его на смех:

— Шмотрите, шовшем бужумный! Шейчаш лопнет от бешенштва!

Все прыснули.

— Тише, вы! — зашикал Саломэки, все время глядевший в бинокль. — Ваня смотрит на нас с каланчи. Куда же запропастились эти подрывники? Прислушались. Рядом что-то хрустнуло и зашуршало.

И вот на позицию приполз пехотный лейтенант.

— Хватит ли у вас, ребята, снарядов? Если он прорвется с танками, туго придется.

Никто ему не ответил, и лейтенант продолжал:

— С подрывниками что-то случилось. Вам надо уничтожить эту каланчу, как только станет светлее.

— В нее трудно попасть, — проговорил Кауппинен.

И мы сразу же раскроем наши позиции.

— Да он их и так знает. Во всяком случае, каланчу надо ликвидировать.

— Посмотрим.

Лейтенант скрылся, и Ниеминен зашептал Кауппинену:

— Ее надо было ликвидировать как только мы сюда пришли. А теперь поздно. За то время, что он там сидит и наблюдает, он уж, поди, успел все наши родинки пересчитать!

Ниеминен впервые так нервничал. Это было хуже, чем страх. Страх проходит, если делом займешься. А нервозность — нет.

Ниеминен уже знал по опыту, какая огневая мощь у противника. А теперь они еще прибавят огня, учитывая, что тут бетонные укрепления. И он продолжал с дрожью в голосе:

— А впрочем, неизвестно, что лучше. Потому что все вообще ни к черту. Теперь, если быть поумнее, надо, вероятно, поступать так, как то гитлеровское отродье и наш прохвост Куусисто…

В это время на позицию приполз фельдфебель Койвисто.

— Как обстановка?

— Попробуй отгадать! — буркнул Ниеминен, взглянув исподлобья. — Скоро от нас тут одна кровавая грязь останется.

— Нет. Мы отойдем и будем в резерве. Сюда привезут другую пушку.

— Да брось ты! Ну, если это правда, тебе надо дать крест Маннергейма!

— Все радостно загалдели. Никому и в голову не приходило, что будет с теми, кого пришлют сюда, на их место. Начались лихорадочные сборы. Но фельдфебель охладил их пыл: Стойте! Не надо суетиться, а то сосед увидит и сорвет все дело. Да мы и не можем уйти, пока не прибудет замена.

— Ну, так какого же черта они там мешкают?

Ждать пришлось долго, и нервы натянулись до предела. Был самый темный час июньской ночи. Вот-вот начнет светать, и тогда будет поздно. Фельдфебель пытался — их успокаивать:

— Приедут, приедут. Кстати, Саарела и Куусисто явились на перевязочный пункт. Оба утверждают, что их оглушило взрывом снаряда. Кто-нибудь видел?

— Тут некогда было смотреть по сторонам, — проворчал Хейно — Хорошо еще, что видели, куда драпали. Ног не чуяли под собой.

И вот наконец на позиции появился высокий, щеголеватый прапорщик.

— Забирайте-ка свою игрушку прочь. Мы привезли сюда настоящее орудие.

Он смотрел на их пушечку с откровенным презрением. Где-нибудь при других обстоятельствах они бы за словом в карман не полезли, отбрили бы его как следует. Но тут никто и не подумал обижаться. Пригибаясь до самой земли, чуть ли не ползком, они вынесли пушку из гнезда и быстро оттащили к дороге. Водитель тягача был уже новый. Как только прицепили пушку, мотор дал полные обороты. Каждому, хотелось убраться отсюда поскорее.

Проехав немного, они увидели у дороги первое орудие. Фельдфебель сошел и остался, при нем, а остальные продолжали путь. Лица их постепенно светлели, Хейно прямо-таки сиял.

— Так бы и ехать и ехать, до самого дома!

Но тут он вдруг насторожился, прислушиваясь. Даже привстал.

— Что я вижу, братцы!

В поле у дороги строчил автомат. Какой-то солдат гонялся за большущим боровом и пускал, в него очередь за очередью, пока не застрелил. Хейно был в восторге.

— Теперь и мы попируем! Следующая свинья будет наша. Дай-ка мне свою трещалку!

— Он взял у Ниеминена автомат и. стал рыскать взглядом по полю.

Как только покажется живность, остановите. Потом ведро на костер — и поедим с наваром! За поворотом увидели теленка, который прогуливался на лесной опушке. Машину остановили, и Хейно стал осторожно подкрадываться. Но теленок оказался пугливым. Он сначала бочком-бочком, а потом пустился вскачь и скрылся в лесу.

— Он подался прямо к каптерам, на продовольственный пункт, — сказал водитель.

Навстречу им по обочине бежал какой-то лейтенант.

— Вы не видели здесь теленка? Это наш, вырвался и убежал, когда моего отца тут эвакуировали. Телок-то ценный!

Лейтенанту показали, куда побежал теленок, и поехали дальше. Вскоре машина свернула в лес и, проехав немного, остановилась возле продовольственного пункта. Там двое солдат только что прирезали теленка.

— Елки-палки, да это же тот самый телок! — узнал Ниеминен. — Ну, будет скандал, если лейтенант увидит!

Лейтенант и в самом деле выбежал из лесу и прямым ходом — к палаткам. Увидев теленка, он поднял страшный крик:

— Гангстеры! Что вы делаете? Вы заплатите! Какая рота? Я заявлю на вас! Это незаконно!

Один из солдат, державших теленка, огромный и тучный ротный каптер, выпрямился, держа в руке окровавленный нож.

— Пошел ты ко всем чертям! Незаконно! Варить нечего, нет продуктов, чтоб на передовую везти. А тут насчет законности проповедуют!.

Он сразу же нашел в лице Хейно горячего сторонника:

— Люди там, на передовой, за все сполна заплатили! Шел бы туда, чем драть глотку понапрасну. Другие жизнь отдают, а этот свою собственность оберегает.

У лейтенанта задрожал подбородок. Видя вокруг недружелюбные взгляды, он отступил и побежал обратно. Отбежав на безопасное расстояние, он погрозил им кулаком.

— Вы, еще заплатите! Это племенной телок! Гангстеры!

Теленка разделали, и огонь заплясал в топке полевой кухни. В котле было полно мяса. Занималось утро. Со стороны передовой стал доноситься грохот, он приближался, и вскоре уже все кругом гремело и грохотало.

Сосны ломались, как соломинки. Потом налетели штурмовики. Врытая в землю командирская палатка вдруг рухнула, и капитан Суокас, выбравшись из-под нее, юркнул в щель, выкопанную рядом. Он был в бешенстве:

— Вы обнаружили себя! Вот видите, чего стоит это мародерство! Погасите огонь в топке!

Суокас слышал перепалку из-за теленка, но не хотел вмешиваться: солдат нужно было накормить получше. Однако надо же было на ком-то сорвать зло. Начавшаяся артподготовка свидетельствовала о том, что противник успел уже подтянуть силы для нового штурма. А мы только отошли и даже мало-мальски не обжили заранее подготовленные позиции. И вновь оказываемся в таком же положении, что и прежде. Снабжение хромает, люди голодные, потери слишком тяжелы. Будет ли теперь наконец хватать снарядов? Если нет — нам не удержать рубеж. Горе, а не оборона. В армии отсутствует боевой дух, командиры частей все время жалуются на частые случаи дезертирства. А командование совершает ошибку за ошибкой. Огромные склады боеприпасов и снаряжения пришлось оставить противнику. Почему их своевременно не вывезли в безопасное место? И почему они вообще находились так близко от зоны военных действий?

Капитан анализировал положение и находил целый ряд причин, которые привели к поражениям и к отступлению. Но в конце концов он вынужден был признать, что ни одна из этих причин все же не являлась решающей, что-то еще ускользало от него. Главное же, он не видел достаточно действенных мер, которые, могли бы изменить коренным образом ход событий. У противника слишком большой перевес в силе. Да и моральное превосходство на его стороне. Где теперь патриотический — подъем времен зимней войны? От него не осталось и следа. Его нет даже у тех, на кого в особенности рассчитывали. Вон там забились в щель Саарела и Куусисто. Уж у них-то этот дух должен был быть; но оба первыми покинули позицию. И все же у него не поднималась рука отдать их под трибунал за дезертирство. Помимо прочего еще и потому, что смертный приговор сейчас подорвал бы окончательно и без того слабый моральный дух части. А ведь впереди бои! Капитан поднял голову. Под брезентом палатки жужжал телефон. Капитан вытащил его и взял трубку. Закончив разговор, он крикнул:

— Капрал Кауппинен!

Вызванный явился. Капитан заметил, что он, вопреки обыкновению, не вытянулся и не обратился по форме. Но теперь это было в порядке вещей.

— Возвращайтесь обратно! — приказал капитан. — Там прорыв. Танки в расположении пехоты.

Кауппинен плотно сжал губы и, ни слова не говоря, направился к своим.

— Поехали! Собирай вещи!

— К черту, никуда я не поеду! — возмутился Хейно. — Только что ведь приехали. Пускай других пошлют.

Кауппинен ничего ему не ответил, вскинул на плечи свой рюкзак.

— Возьмите и мясо с собой. Может, там где-нибудь удастся доварить.

Промчались штурмовики, стреляя из пушек, и солдаты бросились на землю. Потом поднялся только Вайнио, готовый отправляться, остальные переглядывались.

— Не пойдем! — сказал Саломэки. — Есть же другие! Сидят себе, черти, не слыхали даже, как снаряды воют.

Пришел Суокас и стал уговаривать, хотя ему хотелось кричать и ругаться.

Другие тоже пойдут. Иного выхода нет. Если прорыв будет расширяться, все пропало. Саарела и Куусисто тоже поедут.

Скова показались самолеты. Лес трещал и стонал, но капитан и бровью не повел, как будто ничего не слышал. Он должен был проявить твердость и бесстрашие, только это могло повлиять на солдат.

— Я тоже приду к вам, как только устрою все дела здесь, — продолжал он. — Мы покажем врагу, что с нами шутки плохи.

Молча стали собираться. Кауппинен угрюмо наблюдал за погрузкой. На капитана он даже не взглянул. Тот, заметив это, отошел и занялся своей палаткой. Через минуту явились Саарела и Куусисто. Капитан выгнал их из щелей и приказал отправляться.

— И запомните, чтоб от пушки никуда! Я больше не поверю ни в какие контузии! — крикнул он им вслед.

— Хейно тут же стал отводить на них душу. Контузило их! Проклятые военные шакалы!

Кауппинен сбегал за ведром.

— Мясо не забудьте!

— Скоро мы сами превратимся в рубленое мясо!

— Человечешкое мяшо очшень вкушное! — сказал Нюрхинен и расхохотался беззубым ртом.

— Да, ты-то ведь знаешь, — проговорил Хейно.

Кюрхинен однажды хвастал, будто бы ему во время зимней войны довелось попробовать на вкус человеческое мясо. Якобы он на спор съел кусок обгорелого мяса сбитого летчика и тем самым выиграл большое пари. Вообще, от него можно было ожидать чего угодно. Бывало, все вскакивали из-за стола, зажимая рот от внезапного приступа рвоты, когда Нюрхинен вдруг среди обеда выплевывал на стол живую лягушку.

Хейно заметил, что Саарела и Куусисто скрылись за тягачом.

Он забеспокоился:

— Опять они хотят смыться!

Вскоре он нашел их. Саарела и Куусисто сидели по другую сторону машины.

— Я уж думал, вас снова контузило взрывной вол

ной.

— Пошел ты к черту! — окрысился Куусисто.

Над самыми верхушками деревьев вновь заревели

моторы и загрохотали выстрелы. Хейно моментально бросился на землю под прикрытие транспортера. Но и лежа здесь, рядом с Куусисто, он не унимался:

— К черту в пекло мы все сейчас и отправимся! Но и ты тоже с нами! И уж будь покоен, я позабочусь, чтобы ты не сбежал по дороге!

Когда самолеты пронеслись, солдаты погрузились на транспортер. Подошел и капитан. В руке у него был «фауст-патрон».

— На крайний случай, — сказал он, отдавая его Кауппинену. — Если подойдет чересчур близко.

Кауппинен взял «фауст» и, не говоря ни слова, полез в кузов тягача. Суокас сдвинул брови, однако и на этот раз воздержался от замечаний, а обратился ко всем:

— Хватит ли вам снарядов?

Поскольку никто не ответил, он сам — проверил запас.

Мало. Надо взять еще, сколько поместится. Молча таскали они из погреба снаряды и грузили, хотя гораздо охотнее выбросили бы их вон. Мало приятного находиться в машине с таким грузом. Суокас. понимал это и приказал им постоянно наблюдать за воздухом. Конечно, он знал, что они будут следить и без его указаний, но он хотел хоть как-то нарушить это угрюмое молчание.

— Солдаты, — обратился он к ним, видя, что все словно воды в рот набрали, — если противнику удастся прорвать наш, главный оборонительный рубеж, положение станет крайне опасным. Ваша задача — помешать этому.

Он заметил, что кто-то иронически усмехнулся, но продолжал развивать ту же мысль:

— В войне не имеет решающего значения численный перевес в живой силе и вооружении. Всегда побеждало упорство и непреклонная воля. Вспомните массовый героизм времен зимней войны. Этот дух жив и поныне.

Он хотел сказать еще что-то для поднятия в солдатах боевого духа и готовности к самопожертвованию, но Кауппинен прервал его, крикнув:

— Ясно, давай заводи!

Заработал мотор тягача, и капитану пришлось поторопиться:

— Фельдфебель Койвисто проводит вас на позицию.

— Вперед, сыны отчизны! — воскликнул Сундстрем. — Хоть сил и нет, но воля готова делать чудеса!

Насмешка была такой явной, что капитан Суокас в конце концов потерял самообладание. «Сто-ой!> —закричал он. Но тягач уже рванулся вперед, и водитель не слышал приказа. Ветки трещали под гусеницами, мотор рычал, машина прыгала и раскачивалась, как на волнах.

И среди всего этого треска и грохота отчаянно заголосил, запричитал, шамкая беззубым ртом, Нюрхинен:.

— На шмерть, на погибель брошает наш родина!

Суокас инстинктивно схватился за пистолет, но… выругавшись, пошел прочь. Полевой телефон настойчиво гудел в командирской палатке.

Из-за поворота долетали звонкие пушечные выстрелы.

Там был танк. Когда орудийный огонь стихал или переносился дальше, рокот танка слышался совершенно отчетливо. Каждую секунду танк мог выглянуть из-за бугра. Поэтому Кауппинен и был все время начеку у пушки.

Рядом Ниеминен потел с лопатой в руках. Фельдфебель Койвисто пошел на разведку местности. Позиция была неудобна: слишком малая видимость. Но дальше продвинуться нельзя, потому что дорога и обочины заминированы. Ниеминен опустил лопату и утерся рукавом.

— Черт знает что такое! На каждом повороте надо рыть себе эти ямы! И чего мы здесь остановились? Танк ведь не попрет через минное поле! Каждый раз у нас не тем местом думают!

Он сделал еще несколько бросков лопатой и снова выругался:

— Нет, я забастую! Не пойду никуда и не воткну больше. лопаты в землю. Во всяком случае, на такую позицию, как мы вчера вечером были — ни за что! Капитан тоже проповедует насчет героизма. А по-моему, это же глупость — идти на убой, словно скотина.

Кауппинен не отвечал, и Ниеминен продолжал рыть яму. — Земля была песчаная и осыпалась с лопаты, но он упорно копал, потому что надо же сделать укрытие хотя — бы от осколков, если хочешь остаться в живых.

— По дороге сюда уцелели просто чудом. Только выехали, как налетевшие штурмовики загнали в лес. А тут будто по заказу принялась молотить «гектарная пушка». К счастью, она не накрыла всего леса, а только край его, но можно было живо себе представить, что еще ждет впереди.

Рядом в карьере, где брали гравий для дороги, тоже вовсю работали лопаты, хотя выемка и без того была довольно хорошим укрытием, если только не случится прямое попадание. Куусисто уже по горло зарылся в землю, но все еще трудился. То и дело его голова выглядывала наружу, глаза устремлялись в небо, и он снова скрывался, как крот в норе. Один лишь Саарела не работал. Он сидел, покуривая, над окопом Куусисто и казался погруженным в глубокие раздумья. На самом деле все чувства его были насторожены. Как бывалый фронтовик, он рассчитал, что в случае опасности прыгнет в окоп Куусисто, где, конечно, вполне хватит места и для двоих. — ….. Саарела привык не слишком утруждать себя работой с тех пор, как уволился с должности кочегара практиканта. На его жизненном пути всегда встречались простаки, которые выручали его. Кроме последнего случая в Кекройла, он и предположить не мог, что здесь не окажут уважения если не ему самому, то хотя бы его железному кресту. В следующий раз, если придется уходить, надо действовать умнее. Мысль об уходе не покидала Саарела. Оставаться невозможно, и медлить нельзя. Иначе нервы не выдержат, он это знал. К капитану обращаться бесполезно. Больше он никаким объяснениям не поверит. Саарела ненавидел теперь командира дивизиона прямо-таки безумной ненавистью. Капитану повезло в жизни, а ему — нет. Капитан сохранил самообладание, а он сломался. Капитан его презирает, а он не может ответить тем же. Если бы продолжать войну среди своих, в батальоне СС. Но батальон расформировали. Саарела был теперь точно волк, изгнанный из стаи.

Он бросил окурок, проверил на ощупь запас провизии, в хлебной сумке и усмехнулся. Он расстанется с этой шайкой, как только они выйдут поближе к передовой. Тогда никто не сможет загнать его обратно. А затем — курс на север. Там немцы.

Поблизости окапывался Хейно. Он все время старался быть недалеко от Саарела и Куусисто, чтобы присматривать за ними. «Теперь уж они у меня не удерут! Я позабочусь об этом».

Особенно подозрительно вел себя Саарела. «Что это он не зарывается в землю? Может ведь улизнуть так, что и не заметишь!»

Это так беспокоило Хейно, что он не выдержал и крикнул эсэсовцу:

— Берись-ка за лопату, пока не поздно! Или ты опять думаешь, что я тебе выкопаю щель? Если так, то ты жестоко ошибаешься!

В глазах Саарела вспыхнул огонек, затем он, улыбнувшись, кивнул на окоп Куусисто и ткнул пальцем себя в грудь. Дескать, вон на кого я рассчитываю. Хейно хмыкнул и хотел было сказать что-то по этому поводу, но в это время на краю карьера появился фельдфебель.

Пошли, ребята. Захватите с собою побольше снарядов. И «фауст» тоже. Пушку выкатим на позицию вручную. Пехотинцы нам помогут. Тягач останется здесь.

Злые, они вылезли из окопов. Опять напрасно трудились. Не в первый раз и, видимо, не в последний. Но что случилось, в чем дело? Хейно спросил:

— Где же эта позиция? Там, у пехоты, что ли?

— Да… — ответил фельдфебель уклончиво. — Вернее, даже несколько впереди. Хорошее место. Там мы господствуем над широким пространством.

Парни понурили головы. Только Сундстрём не менялся. Он улыбнулся знакомой детской улыбкой и произнес:

— Кто прошел путь, имеет что сказать.

Койвисто усмехнулся, а Хейно гаркнул:

— Катись ты ко всем чертям! Перед нами путь, о котором никто из нас никогда ничего не расскажет!

Нюрхинен издал звук, похожий не то на храп, не то на ржание, однако не сказал ни слова. Он сильно изменился, стал странно молчаливым и серьезным. И тут, копая укрытие, он казался рассеянным, часто останавливался и стоял, опустив лопату и уставясь куда-то в пустоту. Правда^ сейчас на его странности никто не обращал внимания. Всем было не до того. Пошли за орудием. На полпути они вдруг. услыхали гул выстрелов «гектарной пушки». Фельдфебель едва успел крикнуть: «Рассыпься!» — как ракеты засвистели совсем близко. Заполыхало пламя. Воздух, сотрясаемый разрывами, бил в уши словно кувалдой. Огромные осколки вжикали, как косы на лугу. Песок, камни и целые кусты сыпались с неба на голову.

Куусисто попытался было вскочить, но Хейно схватил его за обе ноги и зарычал, оскалив зубы:

— Врешь, черт, не. уйдешь! Я тебя раскусил, и ты не уйдешь, черт!

Саарела, который плелся в хвосте, успел броситься назад и спрятаться в окоп, вырытый Куусисто. Когда огонь перенесся дальше и стало тихо, из клубов пыли раздался вопль:

— Ребята, на помощь, скорее! Ай, святая Сюльви, сюда! Помогите!

Хейно, позабыв про Куусисто, бросился на крик. Он думал, что ранен Саломэки, но тот склонился над кем-то и судорожно. разрывал индивидуальный перевязочный

пакет. Ранен был Нюрхинен. Он лежал ничком, странно бормоча. Саломэки орал сквозь слезы:

— Бинтов! Давайте жё, черти, скорее бинтов!

Бесполезно. Фельдфебель это сразу понял.

— Носилки! — крикнул он. — Быстро соорудите носилки! Отнесите на перевязочный пункт!

Прибежал Ниемииен с лестницей. Кто-то, наверно, уже пользовался ею вместо носилок, потому что на концах ее были веревочные петли. Нюрхинена осторожно подняли и уложили на лестницу, лицом вниз. Он стал приходить в сознание и попытался подняться, но сразу обессилел и обмяк.

— Шмерть, чхорт… вчепилашь… — выговорил он с трудом, пытаясь усмехнуться.

Хейно, Хейккиля и Ниемииен подхватили лестницу, но Нюрхинен вдруг взревел:

— Нет, чхорт, нечшего меня ташкать! Я шам пойду! — и он порывался встать, но фельдфебель уложил его насильно.

— Ты не дойдешь, у тебя бедро задето, — солгал он, делая знаки остальным, что раненого надо привязать к носилкам. Потрясенные, они не понимали, чего он хочет от них, и поэтому Койвисто привязал сам.

— Ну, ступайте! Знаете, где перевязочный пункт?

— Да, там на дороге есть указатель.

Противник продолжал сосредоточенный огонь. Им то и дело приходилось опускать носилки на землю и укрываться. Пот струился по лицам, но отдыхать было некогда. Кровь стала переливаться через край огромной рваной раны, и Нюрхинен очнулся. Он кусал губы, сдавленно стонал и ругался. Потом он вдруг сказал:

— Штойте, парни. Вше это жря. Вше равно шмерть. Доштаньте бумажник иж жаднего кхармана.

Товарищи быстро переглянулись. На месте задних карманов было сплошное кровавое месиво. Ниеминен все же наклонился и сделал вид, будто достал что-то.

— Ясно. Мы позаботимся обо всем. Но только ты зря. Сейчас доктора тобой займутся, и будет полный порядок.

— Порядок, чхорт!.. Кхогда вше кхишки вышибло!..

Нюрхинен, несмотря на страдания, попытался был озасмеяться, но что-то в нем захрипело, заклокотало, и они услышали тихие, как вздох, слова: «Шмерть пришла… умираю… И вы вше умрете, ешли не шмоетешь, пока не пождно».

Они несли его. Вот уже показалась стрелка, указывающая дорогу на перевязочный пункт. Они прибавили шагу, потому что страдания Нюрхинена усиливались. Он пробовал вырваться и бешено ругался. Потом голос его ослабел, и, когда они добрались до места, он уже не подавал признаков жизни. Ниеминен пощупал пульс.

— Он жив. Я побегу за доктором!

Кругом, под деревьями, между каменных глыб, на земле лежали раненые, отовсюду неслись крики и стоны. Ниеминен увидел капитана медицинской службы, направлявшегося к палатке, и бросился к нему.

— Идемте скорее! Мы принесли раненого, внутренности наружу!

Капитан даже не взглянул на него. Он делал кому-то укол, — может быть, морфия.

Палатка была полна раненых. Доктор мог освободиться не скоро. Ниеминен увидел, что снаружи, под деревом, какой-то человек перевязывал раненого. Он к нему — опять та же история. Тот даже не взглянул. Раненый был без руки, и врач останавливал кровотечение. Конечно, и этот раненый нуждается в немедленной помощи, но у Нюрхинена жизнь висит на волоске. Вне себя^от отчаяния, Ниеминен прошипел:

— Ты пойдешь сию минуту, или я пристрелю тебя!

Доктор поднял к нему лицо, и Ниеминен заметил у него знаки майора на петлицах.

— Вы же видите, молодой человек, сотни людей ждут меня. Поищите кого-нибудь из медперсонала, чтобы оказал первую помощь. Я приду, как успею.

— Лес гудел от рвущихся снарядов. Где-то с треском упало дерево. Осколки сыпались кругом, но врач, кажется, ничего этого не замечал. Ниеминен озирался в отчаянии. С дороги подносили новых раненых. Некоторые шли сами. Лошадь, громко всхрапывая, везла повозку, на которой навалом лежали мертвые тела. Тут Ниеминен заметил, что Саломэки бежит к нему и кричит что-то, но голоса его не было слышно в общем грохоте. Поздно! Нюрхинен отошел! — крикнул Саломэки, подбежав ближе. — Какого черта ты тут застрял? Его можно было еще спасти!

Ниеминен не стал оправдываться. Где-то снова загрохала «гектарная пушка».

— Пошли, — сказал он дрогнувшим голосом. — Сейчас там наши попали в переплет. Это она лупит как раз по песчаному карьеру.

Орудие все же успели оттащить достаточно далеко от песчаного карьера. Помогли пехотинцы. Фельдфебель послал Куусисто в карьер и велел дожидаться там товарищей, которые унесли Нюрхинена, а когда те вернутся, проводить их на новую позицию, иначе они не сумеют найти своих. Во время передышки фельдфебель сказал Кауппинену:

— Установим орудие, и надо будет послать кого-нибудь к карьеру. Куусисто выглядел таким испуганным, как бы он опять не удрал.

Койвисто вытер пот с лица. Он тоже тянул пушку вместе со всеми. Почва в лесу была мягкой, и, несмотря на подмогу, двигались медленно. Мучила жажда. Пехотинцы нашли где-то ревень и поделились с артиллеристами. Все с хрустом жевали его, так что слезы брызгали из глаз. Помолчав, Койвисто добавил:

— Пожалуй, не надо было его оставлять там.

Кауппинен пожал плечами. Он вспомнил, как в начале отступления хотел расстрелять двух беглецов. Теперь же он понимал их.

— Кто его знает, — сказал он, — тут сам-то думаешь, какие надо иметь силы, чтоб не побежать. Настолько все кажется безнадежным.

Фельдфебель поднял брови. Уж от кого-кого, но от Кауппинена он этого не ожидал.

— Исход войны еще не решен, — сухо проговорил Койвисто.

— В этом же уверял нас и Суокас, — ответил Кауппинен со вздохом.

— Хоть это и неправда, но все же хорошо придумано, — произнес Сундстрём, который шел рядом и задумчиво жевал ревень. Койвисто покраснел от возмущения, но не успел ничего сказать — к ним подбежал прапорщик:

— Что вы тут возитесь! Русские танки вот-вот ворвутся на наши позиции!

Они снова потащили орудие к передовой, откуда все время слышались гулкие орудийные выстрелы. Где-то опять замолотили снаряды «гектарной пушки».

— Пригнитесь, — сказал прапорщик, — а то тут местность просматривается.

В это время Куусисто забился на самое дно своего окопа и обхватил голову руками. От ужаса он готов был бежать куда глаза глядят, прочь от этого страшного места, но не мог пошевельнуться, словно был прикован. В голове все время звучали слова капитана. «Он не пощадит. Он действительно отдаст под трибунал… Ведь он, чуть что — спрашивает обо мне».

Почему-то Куусисто воображал, что стоит лишь капитану заметить его исчезновение, как все бросятся на поиски. И конечно, его схватят. «Почему они никак не заключают мир? Ради чего нас посылают на убой?»

Куусисто больше не стыдился подобных мыслей. Только подписание мира могло его спасти. Если еще не поздно.

Стало немного потише. Куусисто выглянул из окопа. Из леса показалась лошадь с возом мертвецов. Напротив карьера колесо попало в колдобину, и телега чуть не опрокинулась. Возница ухватился за колесо, закричал натужно и хлестнул вожжами. Лошадь испугалась и встала на дыбы. Солдат вскочил на телегу и, ругаясь, начал сбрасывать мертвых на землю. Куусисто в ужасе смотрел, как мертвецы падали наземь и оставались в диких, судорожно искаженных позах.

В воздухе опять зарокотало. Куусисто распластался на дне окопа и вдруг захрипел, потому что стенка осыпалась и завалила его. Он напрягал все силы, чтобы встать, и не мог. Нечеловеческий ужас охватил его. С трудом вырвавшись из песчаной западни, он пополз на четвереньках вдоль дороги. Впереди отчаянно билась лошадь, брюхо у нее было вспорото. Она безуспешно пыталась встать и дико ржала. Рядом лежало недвижное тело возницы.

Куусисто любил лошадей. Он бежал к лесу и все время видел перед собой мученические глаза животного и слышал его предсмертный крик. Обезумевший, потерявший всякую власть над собой, он бежал и бежал все дальше в лес.

Когда Ниеминен, Хейно, Саломэки и Хейккиля подошли к карьеру, они увидели лежавшую на дороге лошадь. Она была еще жива. Хейно прикончил ее выстрелом в голову.

— Не могу видеть, как животное страдает, — сказал он.

Вдруг Ниеминен заметил брошенный автомат и хлебную сумку.

— Ребята, это сумка Мартти Куусисто, и автомат его, — сказал он. — Я думаю, ни у кого другого не осталось столько масла. Он же со страха почти ничего не жрал.

Еще в сумке было полотенце, мыло и зубная щетка.

И наконец, шюцкоровский нарукавный знак. В учебном центре было приказано отпороть эти знаки.

— А где же он сам? — недоумевал Ниеминен.

— Удрал! — воскликнул Хейно в сердцах. — Я как чувствовал. Проклятье, я не устерег его!

— Да что — ты, как же он мог убежать? — притворно удивился Саломэки. — Разве ты не помнишь, он еще в учебном центре всегда говорил, что вот, дескать, на передовой увидим, кто чего стоит. Я думаю, парни, он отправился в одиночку завоевывать Ленинград.

— Слушайте! — Хейккиля поднял палец.

Сосредоточенный огонь перенесся дальше к тылу, и они услыхали боевой клич, с которым русские шли в атаку. Это было где-то совсем близко. Потом треск автоматов и пулеметов заглушил его. И тут они увидели Сундстрёма, бежавшего из лесу им навстречу. Лицо его было необычайно бледным и серьезным.

— Скорей, ребята! Русские жмут! Приказано — принести патронов.

Они стали второпях набивать обоймы патронов в карманы и в хлебные сумки. Хейно взял автомат Куусисто и выбросил свою винтовку. Затем еще по паре снарядов под мышки — и бегом вперед, туда, где слышалась отчаянная трескотня автоматов и выстрелы танковых пушек.

— Там танки, ребята! Их много! — сказал Ниеминен.

— По крайней мере, три, — уточнил Сундстрём. — Но мы их не могли обстрелять, потому что они пока еще далеко в лесу.

Лес кончался, и за ним открывалось поле. Добежав до опушки, Сундстрём присел.

_ — Теперь за мной по одному, господа, и «доминус вобискум», как говорят католики. То есть господь с вами!

Пригибаясь к земле, он побежал через поле. Они поспевали за ним, с трудом переводя дух. Вот уже позади остались железобетонные купола пулеметных гнезд. Но все они были пусты, как мертвые черепа. Впереди и справа раскинулось широкое открытое пространство, за которым находился противник. Атака, видимо, была отбита, потому что стрельба стихла. Впереди, метрах в ста, виднелся неизвестно как уцелевший среди поля островок кустарника. Туда-то Сундстрём их и повел. Разрывы снарядов прижимали к земле, и они все начали выбиваться из сил. Сундстрём бросился животом на землю и, когда остальные, добежав, плюхнулись рядом, сказал:

— В обход можно было пробраться безопаснее, но надо спешить. Пушка вот там, в кустах.

— А где же пехота? — спросил Ниеминен, оглядываясь назад. — В тех пулеметных гнездах никого не видно.

— Там она где-то. Но ее мало. А скоро останется еще меньше, если не придет подкрепление.

Он побежал вперед, остальные за ним. Так, не замеченные противником, они добрались до своей пушки. Она была скрыта кустами. Расчет окапывался. Фельдфебель смотрел сквозь ветви в бинокль. Не повертывая головы, он спросил подошедших о Куусисто и, выслушав их ответ, со вздохом сказал:

— Этого я и боялся. А что Нюрхинен?

— Скончался. Врачи не успели даже перевязать.

— Да, они не управляются. И уж, видно, такова была воля всевышнего.

— Не знаю, — проворчал Ниеминен, — но только, я думаю, всякий помрет, если кровь из него хлещет, а помощи не окажут.

Он повернулся и подошел к Кауппинену.

Чего мы тут залегли? Где атаковал противник?

— Они жмут справа и слева. Там короче путь по открытому месту.

Ниеминен посмотрел в обе стороны, потом оглянулся назад.

— Елки-палки, тут можно оказаться в кольце. Если только он доберется вон до тех окопов.

— Тогда конечно.

Кауппинена все это как будто не очень интересовало.

Этот красивый парень в последние дни странно изменился и постарел. Вокруг глаз пролегли морщины, щеки ввалились и посерели. Взгляд часто устремлялся в пустоту. Однако Ниеминен этого не замечал, поглощенный своей заботой.

— Зачем пушку притащили сюда? Ведь можно было стрелять и оттуда, где. пехота окопалась. А тут и не выстрелишь, потому что в кустарнике не сделали просвета.

Фельдфебель, видимо, услышал их разговор, так как оставил наблюдение и передал бинокль Саломэки.

— На, последи. Вон там стоят три танка, за выступом леса.

А сам подсел к Ниеминену и начал объяснять:

— Если бы мы встали на том или на другом фланге пехоты, мы смогли бы обстреливать лишь определенный участок местности. А здесь мы господствуем над обоими флангами. Если потребуется, мы можем внезапно выдвинуть пушку вперед. Это будет не так заметно, как расчистка кустов.

— Но все равно он нас засечет, — проговорил Ниеминен, — Кто тогда понесет раненых? И куда?

Койвисто посмотрел на Ниеминена долгим взглядом и встал.

— Надо думать о другом. Если танки прорвутся к позициям пехоты, положение окажется чрезвычайно тяжелым.

Фельдфебель вернулся на свой наблюдательный пост. Ниеминен снова посмотрел назад. Пока его взгляд выискивал безопасный путь для отступления, рассудок возмущался и бунтовал.

— Черт побери! Это опять мышеловка! Рюсся может обойти нас с обоих флангов! Если бы я знал, не пошел бы сюда. Как будто ты мог свободно выбирать, — насмешливо хмыкнул Хейно. Он сидел на краю своего окопа и жевал хлеб. Губы и даже щеки его блестели от масла. — Этот фельдфебель и меня провел за нос. Я был уверен, что тут рядом окопалась пехота. Может, она тут и была, но смылась. Я тоже смоюсь. Я уже присмотрел дорожку. Вон там можно проскочить живьем, если бежать что есть духу, как стометровку бегают. Но если с пушкой — все поляжем.

Хейно говорил вполголоса, чтобы фельдфебель не слышал. Потом добавил шепотом:

— Я смотрю, наш Койвисто как нарочно выбирает такие позиции, чтобы наверняка все погибли. Но я не намерен отдавать жизнь за эту пушку. По мне, пускай уж лучше она останется здесь.

Ниеминен все-таки не мог думать так о Койвисто. Конечно, он понимал, что с точки зрения боя здесь пушка стоит лучше всего и с этой позиции она может нанести наибольший урон противнику. И все же ум его восставал: «Ведь уже второй раз мы сами залезаем в мышеловку! И последний! Больше я в такую петлю не полезу!»

Они пошли разведать пути возможного отхода. В одном месте расстояние от кустов — до опушки леса было метров пятьдесят. Хейно привел их туда и сказал:

— Вот здесь надо драпать. Можно проскочить, если

мчаться как олень. —

— Ну, а если сосед в это время уже занял окопы пехоты, так он и подстрелит тебя как оленя, — заметил Хейккиля.

— Значит, надо удирать раньше, — уточнил Саломэки.

— Да,!и лучше всего сейчас, не откладывая, — подхватил Хейно. — Давайте скажем Койвисто, мол, оставайся сам, если тебе так хочется поскорее в рай. А нам жить хочется.

Ниеминен кусал губы.

— Так все же не годится. Койвисто хороший мужик и ничего плохого нам не делал. Но можно ему сказать, что, если сосед прорвется в расположение пехоты, пушку мы вытаскивать не станем.

Тише, — шепнул Хейккиля. — Он идет. Легок на помине. Фельдфебель подошел хмурый и озабоченный.

— Что, ребята? Думаете насчет отступления?

Они смутились, как провинившиеся школьники. Наконец Хейно выжал из себя ответ:

— Смотрим. Вот тут можно проскочить живым, если дать хорошую скорость.

На щеках Койвисто пятнами проступил румянец. Он смотрел в глаза то одному, то другому и наконец воскликнул странно дрогнувшим голосом:

— И вы, значит! И вам собственная жизнь важнее, чем судьба Финляндии! Неужели вы, малые дети, не понимаете, что у нас нет иного выбора. Свобода или…

Он не договорил, чувствуя, что слово «смерть» просто не идет у него с языка, хотя прежде в проповедях он пользовался им довольно эффектно. «В доме повешенного не говорят о веревке». Койвисто почувствовал спазм в горле. Он заговорил мягко, как бы жалея их, ибо в глубине души он ведь понимал этих молодых ребят. Но все же ему было больно. Пушка занимала такую позицию, что им, конечно, придется туго. От них потребуется беззаветный героизм, о котором так много говорилось и писалось. А у них-то его нет. Боязнь смерти в них сильнее любви к родине. Фельдфебель горько вздохнул. Надо-было дальше убеждать их и заставить понять, почему необходимо самопожертвование. Сейчас на это уже нет времени. И он сказал:

— Пойдемте к орудию, ребята. Потом поговорим. Сейчас нам необходимо быть твердыми. Подумайте, что произойдет, если танки ворвутся в расположение пехоты. Там ведь такие же молодые ребята, как вы. И они ведь свои, финны.

Фельдфебель повернулся кругом и пошел не оглядываясь. Солдаты смотрели ему вслед. Наконец Ниеминен сказал:

— Пойдемте, парни. Ему тоже нелегко, этому Койвисто.

Они медленно побрели назад. Шли молча, повесив головы. Только Хейно бормотал про себя:

— Нет, говорит, иного выбора, кроме как свобода или смерть. Он. это имел в виду; Но на кой черт эта свобода мертвому?

Это услыхал Саломэки, шедший впереди Хейно. Он оглянулся и гневно прошептал: — Как же ты не понимаешь! Свобода останется живым. Господа-то сами хотят выжить. Вот они и посылают нашего брата на смерть, чтобы самим потом жить припеваючи, пировать да развратничать в богатстве и роскоши.

Когда они подошли к пушке, фельдфебель уже смотрел в свой бинокль. Кауппинен дремал, сидя на краю окопа. Ниеминен подошел и растянулся рядом. Только тут он понял, как устал. Глаза слипались неудержимо. И стоило чуть прикрыть веки, как начинали плясать золотые искорки. Артиллерия противника все время обстреливала дороги. «Они готовятся к новой атаке, — думал Ниеминен в полусне. — Что же с нами будет? Неужели мы так тут и поляжем все?.. И что будет потом, если русские прорвут линию обороны и захватят всю Финляндию? Что тогда будет с людьми, со всем народом? Ведь говорили же и писали, что они половину перебьют, а остальных сошлют в Сибирь! Неужели дойдут до этого? Нет, черт побери! Койвисто все же прав! У нас есть лишь один выбор: свобода или смерть!»

Над головой кружилась, жужжала пчела. Рядом кто-то разговаривал вполголоса и слышалось сонное дыхание Кауппинена. «Что там дома сейчас делают?»

Ниеминен вздрогнул. Удивительно, он в эти дни стал забывать о доме. Даже о жене и о маленьком Эркки. «Как они там? Наверно, малыш уже умеет смеяться? И лопочет? И уже узнает маму? Только отца не знает. Тогда он еще ничего не соображал».

Ниеминен почувствовал на ресницах влагу и зажмурился изо всех сил, до боли в глазах. Он не успел за эти дни написать домой, и оттуда не было писем. «Надо бы написать хоть несколько строчек, на всякий случай. И положить в бумажник. Потом, когда-нибудь, прочтут вместе, когда Эркки станет уже понимать».

У него дрогнуло сердце. Не раз приходилось слышать рассказы о том, что человек иногда предчувствует смерть. «Неужели это предчувствие? Нет, черт — возьми, что это я! Я ведь жив и невредим после таких передряг. Да вздор, не бывает никаких предчувствий. Разве Нюрхинен догадывался о чем-нибудь?.. Не считая того, что он вечно склонял смерть на все лады». Снова начался непрерывный грохот артиллерии противника, в котором отчетливо выделялись близкие выстрелы танковых пушек. Над головой появились штурмовики. Ниеминен скользнул в свой окоп. До него долетел крик фельдфебеля:

— Готовься, ребята!

Койвисто стал пробираться между кустами, чтобы лучше видеть. Выбравшись на опушку, он лег с биноклем в руках. Он был спокоен, и руки его не дрожали. Можно было подумать, что этот сухопарый, бледный мужчина сосредоточенно рассматривает мирный пейзаж. Он не ведал страха, ибо жизнь ведь не могла зависеть ни от него самого, ни от врага, но всегда была в руках всевышнего. В это он верил непоколебимо. И все же он боялся, боялся за других. Как будто он верил в провидение всевышнего лишь применительно к себе.

Далеко у леса вспыхивали, словно искорки, пушки танков. Открывать огонь по ним было рано. Следовало подождать, когда они выйдут на открытое место.

Сосредоточенный огонь усиливался. Сзади, справа и слева земля словно кипела от разрывов. Там были окопы финской пехоты. Враг, вклинившийся в этом месте, подошел уже почти вплотную к последнему рубежу главной оборонительной линии. Но там оставалось, по крайней мере, несколько железобетонных бункеров — укрытий для живой силы. Эти бункеры способны выдержать любой артобстрел. Обороняющиеся уцелеют в этих убежищах и могут быстро выйти из них, чтобы отразить атаку. Но если танки прорвутся в расположение пехоты, это уже почти верный конец. Этому надо помешать любой ценой.

Койвисто хотел было перевести и свое первое орудие на передовую, но не решился. Надо было прикрывать шоссе. Если они там прорвутся, то будут гнать до самой Вуоксы. Так Койвисто понимал сложившееся положение. Вообще, он умел хладнокровно взвешивать факты и анализировать обстановку, и сейчас он боялся, что эта главная линия обороны может не выдержать. Но ведь там дальше еще есть водный рубеж Вуоксы, надо только успеть его подготовить и закрепиться на нем. Ну а если и он не устоит? Этого Койвисто даже представить себе несмел. Тогда бы потеряло значение все то, во что он верил и ради чего жил.

Фельдфебель вовсе не был каким-то фанатичным патриотом, как не был он и религиозным фанатиком. Он никогда не старался насильно вбивать людям в головы «слово божие» и не говорил в своих проповедях о «богом данных новых границах Великой Финляндии», как делали многие священники. Но когда гибель грозила всему, что было для него свято и неприкосновенно, тогда в нём родился бесстрашный воин.

«Дом, отечество и вера» для иных служили высшим аргументом, к которому постоянно прибегали в самых различных ситуациях. Для Койвисто они были условием, без которого невозможна жизнь. Альтернативы для него не существовало. Значит, надо было бороться и верить, что всемогущий не отступится, не бросит эту страну и народ, не отдаст их на растерзание врагу.

Койвисто вдруг заметил что туман застилает глаза.

По щекам струилась влага. Он уже не в силах верить в спасение. Вот отчего эти слезы. Неужели господь все-таки покинул Финляндию и не слышит его немых призывов.

Фельдфебель вытер глаза и снова стал смотреть в бинокль. Если бы вся армия понимала, что сейчас решается. Но этого не понимают даже солдаты его взвода! С ними надо поговорить, объяснить им, снова — подумал, Койвисто. В это время у дальнего выступа. леса танки подмяли кустарник и устремились вперед. Койвисто бросился к пушке.

— Орудие на позицию — вон туда! Подносчики снарядов, обеспечить прикрытие со всех сторон! Враг атакует!

Земля сверкала молниями и грохотала, небо покрылось плотными облаками дыма и пыли и тоже гремело и полыхало. Деревья падали, камни рвались ни куски, мох съеживался и горел. Противник не жалел снарядов, он, видимо, готовился прорвать главную линию обороны. Казалось чудом, что под этим стальным шквалом человек еще мог оставаться живым. Человек, которому достаточно такой малости, чтобы погибнуть. И все-таки там еще была жизнь, хотя смерть трудилась не покладая рук. По лесам, по заросшим кустам канавы пробирались люди, даже через топкие болота тащили пушки, несли пулеметы. По разбитой бомбами дороге мчались, подпрыгивая и петляя между воронками, санитарные машины. Потери все росли. Убитых не успевали считать. Раненые и дезертиры пробирались в тыл. Все меньше и меньше солдат оставалось в ротах. И тогда танки противника пошли в атаку, а за ними устремилась пехота.

Фельдфебель Койвисто, отдав распоряжения, вернулся на свой наблюдательный пункт. Три танка вышли на край открытого поля и вели непрерывную стрельбу, как на учениях. Других пока не было видно, и он бросился помогать ребятам, перетаскивавшим пушку.

— Мы откроем огонь вон из того прогала между кустами, — крикнул он Кауппинену.

Пушку протащили между кустами вперед. Лишь конец ее ствола выглядывал из кустарника. Кауппинен смотрел в прицел и кричал фельдфебелю, какие ветки надо обломать, чтоб не мешали прицеливанию. Наконец он стал вертеть штурвалы наводки. Потом, оторвавшись от пушки, закричал фельдфебелю, который опять отправился наблюдать на свой пункт:

— Уходи оттуда! И других отведи подальше! Только Ниеминен останется здесь!

Фельдфебель оглянулся в изумлении. Кауппинен вовсе не имел обыкновения командовать, тем более старшим по званию, но тут он разошелся:

— Ты слышал, что я сказал! Я не буду стрелять, пока ребята не спрячутся в укрытие. На первый же выстрел нам ответят мощным огнем.

— Но ведь там и пехота идет! — нервно ответил Койвисто и показал на поле, через которое уже бежала пехота противника.

— Она еще далеко, а снаряды танков будут здесь в один миг! Ты что, не веришь? Тогда иди на мое место и стреляй сам!

Фельдфебель увидел по лицу наводчика, что препираться с ним бесполезно. Он бросился бегом от солдата к солдату и приказал всем отойти в укрытие. Сам же вернулся к орудию. Кауппинен даже не взглянул на него. Он говорил Ниеминену:

— Сейчас я выстрелю. Ты живо заряжай второй и клади третий снаряд сюда, чтоб был наготове, а сам беги в. окопчик. А куда же ты?

— Выстрелю этот третий, если успею. Ну, готово?

Ниеминен не спускал глаз с Кауппинена, когда

тот брал танк на прицел. Он действовал сосредоточенно и спокойно, но в лице не было ни кровинки. Вдруг пушка подпрыгнула, и раздался выстрел, от которого чуть не лопнули барабанные перепонки. Ниеминен привстал, чтобы посмотреть; но Кауппинен заорал:

— Да ну же, заряжай! Черт!.. Некогда ведь!

— Ниеминен втолкнул новый снаряд на место, достал и положил наготове следующий и оглянулся. Теперь можно отбежать и укрыться, но что ребята скажут? Оставил пушку первым! Нет, не будет этого!

Кауппинен старательно прицеливался. Тут он увидел, что башня танка, по которому он только что стрелял, поворачивается в его сторону, словно выискивая что-то. Может быть, в танке не заметили, откуда по нему стреляли. «Сейчас он увидит», — пронеслось в мозгу Кауппинена, и он выстрелил.

В боку танка вспыхнуло, раздался мощный взрыв, и высоко взметнулся огненный столб. Сзади, из-за горящего танка, показались и другие машины, их пушки были направлены прямо на кустарник. И в следующий миг они сверкнули пламенем. Койвисто и Кауппинен едва успели броситься на землю, как снаряды уже разорвались — один перед самой пушкой. Кауппинен только теперь заметил Ниеминена, все еще стоявшего на месте, и заорал на него:.

— Заряжай по новой, быстро!

Он вскочил и снова стал целиться. Танки ушли под прикрытие горящей машины. Он выстрелил, но опять мимо. Плотный земляной столб взметнулся позади танков.

— Снова заряжай!

Койвисто видел, что обстановка складывается крайне неблагоприятно. Противник может обстреливать их из надежного укрытия, так как из-за горящего танка видны только верхушки башен. Он побежал к ровикам и крикнул:

На помощь! Орудие перенести в безопасное место!

В это время Кауппинен выстрелил четвертый раз и бросился на землю. У него опять получился перелет. Но и противник сделал перелет. Снаряды с воем пронеслись над головами. Пыль и черное пламя от горящего танка ограничивали видимость и мешали прицеливаться. Ниеминен успел снова зарядить, но тут прибежал фельдфебель с остальными. Начали перетаскивать пушку. Вдруг у Хейккиля щека залилась кровью, и он упал на колени. Пехота противника была уже так близко, что могла обстреливать из автоматов. Койвисто бросился на свой наблюдательный пункт.

— Занимайте позицию здесь! Цепью! Быстро! — кричал он звонким от волнения голосом и вдруг выругался, наверное, впервые в жизни, оттого что не подумал обзавестись автоматом. У него был пистолет «Суоми». Он только выхватил пистолет из кобуры, как снаряд танковой пушки разорвался у него внизу живота. Но этого фельдфебель Койвисто уже не успел осознать.

Все произошло мгновенно на глазах у ребят, но сейчас не было времени раздумывать над случившимся. Атакующий противник быстро приближался с криком «ура». За первой цепью, как волны, следовали новые и новые. Кауппинен уже строчил из своего автомата. Потом Хейно нажал на спуск и стрелял, пока не опустошил весь диск. Отступление и бегство через открытое поле означало бы верную гибель. Поэтому они словно вросли в землю и встречали противника мощным свинцовым дождем. И противнику пришлось залечь. Танки больше не стреляли по кустам. Они устремились к финским окопам, ведя за собой пехоту.

Ниеминен склонился над Хейккиля и растерянно твердил:

— Ты доберешься один? Я не могу, понимаешь, уйти! Ну, попытайся ползти, а я должен вернуться!

— Иди, иди! — вскрикнул Хейккиля, зажимая ладонью раненую щеку.

— Иди, — я сказал! — взорвался он, видя, что Ниеминен колеблется.

Хейккиля начал приходить в себя от удара, которым был оглушен, и видел, насколько положение серьезно. Никто из них не мог убежать отсюда. Волей-неволей надо драться. Ниеминен вернулся с автоматом на позицию. А Хейккиля прижался к земле, слыша, как над ним повизгивают пули. Потом он пополз по-пластунски, благополучно добрался до леса, а там вскочил и побежал, как будто за; ним гнались. Навстречу попался незнакомый унтер-офицер с «фауст-патроном» на плече. Солдаты тащили немецкую противотанковую пушку. Другие несли через лес тяжелый пулемет. Вид у Хейккиля был, наверно, довольно страшный, потому что все встречные испуганно оглядывались на него.

У пушки в это время ребята стояли насмерть. Автоматы трещали, винтовки стреляли взахлеб. Саломэки, укрывшись за камнем, лихорадочно заряжал автоматные диски и только бормотал:

— Ай, святая Сюльви, ай, святая Сюльви!..

Пули свистели над самым ухом, но Саломэки, как машина, распечатывал пачки патронов и наполнял диски один за другим. Кауппинен командовал.

Сундстрём лежал в ивняке с винтовкой и старательно прицеливался. Сейчас и он был серьезен. Первая волна атакующих прижалась к земле и вела стрельбу. Но за нею шли новые цепи пехоты. Сундстрём прицелился и выстрелил. В тот же миг по кусту хлестнула автоматная очередь. Сундстрёма оглушительно ударило по голове, и он упал ничком. Вскоре он, однако, пришел в себя и ощупал голову. Стальная каска была цела, только вмялась на затылке. Мало-помалу выражение испуга на его лице сменилось растерянной улыбкой. «Значит, я еще жив! Удивительно, но факт!»

Он ползком перебрался на другую сторону куста и старался не слишком поднимать голову.

Младший сержант Саарела занял позицию чуть в стороне от остальных и вначале стрелял из пистолета. Но когда непосредственная опасность миновала, он осторожно огляделся, достал из хлебной сумки кусок фанеры, зажал между рукой и дулом, пистолета и выстрелил, стиснув зубы. Крик, вырвавшийся у него, был неподдельным, так как пуля раздробила кость и оставила большую рваную рану. Саарела пополз, показывая соседу по цепи, что ранен в руку. Но тут вдруг автоматная очередь пристрочила его к земле. Так кончилась попытка кавалера железного креста. пробраться к «своим».

Это видел Хейно, который все время присматривал за младшим сержантом. «Куусисто смылся, но уж этого я не прозеваю!» — думал он. Теперь, когда больше некого

стало караулить, Хейно вдруг почувствовал раскаяние. «На кой ляд мне все это нужно? Самого-то ведь подмывает драпануть хоть на край света!.. Но я, правда, не вояка и никогда не был лахтарем».

Он лежал за большой каменной глыбой. Здесь пули не доставали, если не поднимать головы. Улучив момент, он быстро взглянул на предполье и снова приник к земле. Патроны кончались. Надо было беречь их на самый крайний случай.

Ниеминен и Кауппинен поступали точно так же. Саломэки только что крикнул, что он зарядил последний диск и больше патронов нет. Скоро им не останется ничего иного, как сдаться или умереть. Сзади на флангах шла непрерывная стрельба. Там неприятель подошел вплотную к окопам. Кауппинен прислушивался к шуму боя и думал, как бы суметь незаметно отойти к своим. Скоро уж не о чем будет и думать, когда противник ворвется в окопы с пулеметами. Тогда останется единственная возможность.

— Двоим с автоматами надо остаться здесь, для прикрытия, а остальным потихоньку отходить! Я остаюсь! Кто со мной? — крикнул Кауппинен. Долго не было слышно ответа. Наконец Ниеминен крикнул:

— Отходите незаметно! Я останусь с Реской прикрывать! Эй, Саломэки, все диски сюда!

И вдруг Саломэки отозвался с дикой радостью:

— Бродяги! Ай, святая Сюльви! Спасение! Идут к нам на подмогу! Пулемет, нет, два пулемета! Наша пехота прет сюда, братцы! Много пехоты!

Скоро они увидели солдат, ползущих между кустов. Ниеминен почувствовал, как комок подступил к горлу, и оглянулся на Кауппинена, но перед глазами встала туманная пелена. Кауппинен лежал за кочкой, упершись в нее лбом, и беззвучно плакал, вздрагивая всем телом.

Среди тех, что подошли к ним на подмогу, был командир пехотного полка, полковник Ларко. Опираясь на палку и сильно хромая, он вышел почти на опушку кустарника и поднес бинокль к глазам. Это был коренастый крепыш, о бесстрашии которого ходили легенды. Говорили, что полковник никогда не кланялся, какой бы ни был артобстрел, и что он всегда был там, где труднее всего. На днях Ларко был ранен осколком в ногу, но не пошел на перевязочный пункт. Подоспевшему на помощь санитару, который хотел вынести полковника, пришлось тут же на месте извлечь у него осколок щипцами и наложить повязку.

Полковник руководил обороной. Он был вне себя, узнав, что взвод, который должен был удерживать эти кусты, бросил свое место. Его привело в ярость сообщение о том, что артиллеристы из противотанкового дивизиона, расположившиеся со своей пушкой в этом кустарнике, оказались на грани гибели. Командир взвода и его помощник сейчас сидели под арестом в командном блиндаже полковника. При мысли о них полковник ругался на чем свет стоит:

— Негодные трусы! Я им покажу мм… мм… Оставить такое место! Господствует над флангами!.. Но что это? Они собираются идти на прорыв!.. Солдаты, пулеметы приготовить к бою!

— Господин полковник, — сказал стоявший сзади лейтенант, — прошу вас укрыться. Противник на расстоянии броска.

— Вот оно что, они хотят провести нас за нос, — продолжал Ларко. — Старые, знакомые уловки, господа. Это мы уже знаем. Они хотят пройти вплотную за своим огневым валом. Сейчас начнется артподготовка. Солдаты! Когда начнется артобстрел, нужно быть начеку. Они пойдут в атаку, пока вы еще будете сидеть скорчившись в своих укрытиях.

Полковник опустил бинокль, висевший у него на груди и, ковыляя, подошел к пушке.

— Позовите командира орудия.

Кауппинен осматривал в бинокль предполье, на котором были видны лишь убитые. Он слышал предупреждение полковника и верил ему. От неприятеля можно ожидать чего угодно. Только что ведь попали под такой свинцовый град, а назад не откатились. Что, если они и впрямь появятся как кроты из-под земли!..….

У Кауппинена по спине побежали мурашки, хотя он и понимал, что это невозможно. Он слышал, как позвали командира орудия, но подумал, что речь идет о Саарела. На память пришел фельдфебель Койвисто. «Вот бедняга; Осталось ли от него хоть что-нибудь? Некогда было даже взглянуть».

Нервы были так напряжены, что слезы навернулись у него на глаза. Несколько минут назад он был готов к смерти, а теперь опять поманила надежда.

— Реска! Полковник зовет! Он ждет тебя, — толкнул его Ниеминен.

— Пусть идет Саарела, я наводчик, а не командир орудия.

— Саарела убит.

Кауппинен так и ахнул:

— Как? И Саарела?

Затем он пополз назад между кустами.

Полковник стоял, облокотившись на колесо пушки. Так и выслушал рапорт. Глядя на длинный свежий рубец на лбу капрала, он улыбнулся.

— Царапнуло?

— Так точно, господин полковник!

— Вы сражались как львы. Молодцы! А теперь вам надо сменить позицию. Вы мне еще понадобитесь. Позовите ваших солдат. Два пулемета будут прикрывать ваш отход. Есть ли убитые и раненые?

— Двое убитых, господин полковник! Количество раненых пока не выяснил…

— Понятно, — прервал его полковник и прислушался. — Противник остановлен и в других местах, но сейчас он попытается атаковать снова. Вам надо успеть отойти на новую позицию. Здесь вас быстро уничтожат вместе с вашей пушкой. Этим рисковать нельзя. Так что действуйте, капрал!

Когда Кауппинен ушел, полковник сказал лейтенанту:

— Два «максима» должны обеспечить их отход. Прикажите вашим людям окапываться. Отсюда не уйдем.

Ребята снялись легко. Принесли тела убитых. Полковник по-прежнему был у пушки, он сосчитал собравшихся.

— Только восемь человек!.. Оставьте мертвых. Я прикажу, чтоб их переправили. Сможете ли вы тащить пушку? Ее придется тянуть в гору. — И, не дожидаясь ответа, он сказал лейтенанту: — Дайте еще кого-нибудь на подмогу, кто знает, где командный пункт. Позиция для пушки находится там же, но только выше по склону.

Они молча двинулись в путь. На убитых старались не глядеть. Слишком тяжело было видеть их изувеченные тела, понимая, что и тебя, возможно, ждет та же судьба.

Теперь кругом царила тишина. Зловещая тишина. Тянувшие пушку торопились, напрягая все силы:

— Сейчас опять начнут колошматить!

Предчувствие их не обмануло. Едва лишь они добрались до леса, началась пальба. И вот уже повсюду заполыхали разрывы. Оставшийся позади кустарник был весь в огне. В лесу верхушки деревьев взлетали и падали с треском. Уродливо торчали расщепленные стволы. Попасть под обстрел на открытом месте было очень опасно, в лесу же это означало почти верную гибель, потому что снаряды рвались в верхах деревьев.

Ниеминен лежал под какой-то кочкой, прикрыв голову руками. Осколки. выбивали из кочки мох и земляные комья. Вдруг по ноге словно поленом стукнуло. «Ну, вот и попало!» — подумал Ниеминен и приподнялся на локтях, чтобы посмотреть, но в этот миг взрывная волна подхватила его и бросила на кусты. И тогда все на свете стихло. Где-то еще беззвучно падали отсеченные ветки, последний осколок бессильно упал невдалеке на землю. И.все прекратилось.

Кауппинен побежал к кустам. Он видел, как Ниеминен взлетел на воздух. Тот лежал ничком на земле и безуспешно силился вздохнуть. Кауппинен стал колотить его по спине. Наконец словно клапан открылся, и воздух с шумом ворвался в легкие. У Ниеминена по руке текла кровь, но сам он, по-видимому, был цел и невредим. Осколок попал в каблук сапога. Но он был словно помешанный, ничего — не понимал и не слушал, что ему говорят, а все твердил, показывая на ногу:

— Перебита, елки-палки, видите, нога перебита! Я слышал, как она треснула!

Кауппинен отозвал Хейно.

— Иска не в себе. Надо отвести его на перевязочный. Его контузило.

— Саломэки, вытаращив глаза, схватился за ширинку. Посмотрите, ребята, что со мной!.. Я сам не смею! Может, оторвало напрочь!..

Ниеминен уже поднялся на ноги и, видимо, стал приходить в себя. Он рассказывал:

— Я только хотел посмотреть, как там нога, а меня вдруг ка-ак подбросит…

— Подумаешь, нога! — заржал Хейно. — Вон у Виено похуже, кажись, отшибло… Ну-ка, покажи!

Саломэки оправился от испуга и пытался усмехнуться.

Подошел полковник Ларко в сопровождении лейтенанта.

— Что?.. Пушка еще здесь?.. Пошевелись, ребята! Надо приналечь, а то они снова начнут… Все ли целы?.. Хорошо. Ну, так потащим пушку в горку!

Полковник первым схватился за постромки. Некоторое время шли еще по ровному, а потом начался подъем. Силы стали сдавать, и Ларко скомандовал остановиться и передохнуть. Тут он заметил у Ниеминена кровь на руке.

— Оцарапало?.. Перевяжите.

Хейно посмотрел на полковника, как бы прикидывая, можно ли сказать. И наконец, решившись, он кивнул на Саломэки:

— Господин полковник, вот этого тоже задело. Его надо бы перевязать.

— Да? Задело? — Ларко внимательно посмотрел на парня. Тот покраснел как рак.

— Маленькая царапина, господин полковник.

— Перевязать. Попадет грязь, может быть заражение или даже столбняк.

Саломэки бросал отчаянные взгляды на товарищей, а те чуть не прыскали со смеху. Наконец он вымолвил:

— Я уже перевязался, господин полковник!

— Аккуратно? Ну-ка, покажите!

Полковник услышал сдерживаемые смешки, заметил выпученные от напряжения глаза Саломэки и, наконец, его руки, прижатые спереди. Он понял, в чем дело, и в уголках губ шевельнулась улыбка, но голос его прозвучал серьезно:

С этим надо быть еще аккуратнее. Что станет Финляндией? И так столько мужиков перебито, а тут еще с вами этакая беда… Идите перевяжитесь вот там, в кустах.

— Слушаюсь, господин полковник!

Саломэки исчез как сновидение. Другие все еще смеялись. Даже Ниеминен хмыкнул, подмигнув Кауппинену, который перевязывал руку:

— Сколько шуму наделал этот козел Виено со своим сокровищем… Лучше бы уж отсекло ему разом, чтоб успокоился наконец.

Кауппинен слабо улыбнулся и сказал серьезно:

— Надо бы спросить полковника, удалось ли им вынести тело Койвисто? И как там они вообще.

— Спроси.

Кауппинен заколебался, но потом все-таки спросил. Полковник, как будто ожидал вопроса, сразу стал объяснять:

— Они все-таки провели нас. Артиллерийский огонь служил всего лишь прикрытием для отхода пехоты. Разгадать их не так-то просто. В зимнюю войну у них был другой стиль. Плохой. Но с. тех пор они научились. Теперь они действуют очень тонко. Значит… — Ларко встал, поморщась от боли, и распрямил раненую ногу. — Значит, мы должны быть начеку!

— Господин полковник! — обратился Хейно. — А что, если он все-таки пройдет, будь мы тут хоть трижды начеку?

Нет! — сказал полковник твердо. — Не пройдет. У нас теперь есть сила. Между прочим, и эти ваши полуавтоматы. На нашем участке он не пройдет.

— Господин полковник, — решился напомнить Кауппинен, — но вы не ответили…

— Да, этого младшего сержанта, у которого железный крест, вынесли. А фельдфебеля придется еще собирать. Опять прямое попадание снаряда.

С горки бежал какой-то сержант и кричал:

— Господин полковник! Линия в порядке! И радиосвязь тоже налажена! Вас требует командующий армии!

Уходя, Ларко сказал лейтенанту:

Покажи им позицию. Чтоб два человека всегда были у пушки, готовые открыть стрельбу. Остальным — отдыхать. Свяжитесь с капитаном Суокасом. Они ведь в распоряжении штаба армии. Я не могу передвигать их, как мне вздумается, без ведома Суокаса. Кауппинен прошептал, понурив голову:

— Бедняга Койвисто. Даже после смерти нет ему покоя. Хороший был человек.

Ниеминен вздохнул:

— Да, но ему, по крайней мере, не пришлось страдать, как Нюрхинену. Я так думаю, что если попадет, то лучше уж разом. Чтоб не мучиться. И только бы не остаться калекой. Как-то там наш Хейккиля? Получил пулю прямо в лицо.

— То была не пуля! — вмешался Хейно. — Разве смог бы он сам отправиться на перевязочный пункт?

— Не знаю, но только это была пуля! Я видел его щеку.

Из кустов вышел Саломэки. Он нарочно задержался там, пока полковник не ушел.

— Ну, что, запаковал свое второе «Я»?

Саломэки вскинул винтовку наперевес и щелкнул затвором.

— Ну, сейчас небо примет еще одного героя! Прощайся с жизнью, Хейно!

В это время на русской стороне загрохотало. Лейтенант подскочил к пушке.

— Скорее, ребята, чтоб успеть в безопасное место!

Искорки смеха в глазах погасли. Ужас отразился на

лицах. Кругом стали рваться снаряды.

— Елки-палки, ребята, если у него найдется хоть один снайпер, он перещелкает всех нас по. очереди!

Перед Ними было небольшое открытое место, а за ним, примерно в сотне метров, безлесый кряж, на котором, как говорили, закрепился неприятель. Позиция для пушки была готова, ровики выкопаны, Саломэки с биноклем занял наблюдательный пост. Позиция была выбрана, по их мнению, неудачно. Просто плохо. Слева — кусты. Так что, появись танк отсюда, по нему не успеешь выстрелить, как он на тебя наедет. Справа местность просматривалась далеко, а вперед — лишь на сотню метров. Пушка стояла прямо у пехотных окопов. Ходов сообщения не было, только ровики для укрытия. Сзади в нескольких метрах находились железобетонные бункеры — убежища для живой силы. Ближе всех — бункер командира полка. Единственное достоинство позиции состояло в том, что на крайний случай тут имелся путь для отступления, который почти не простреливался.

Кауппинен прильнул к окуляру прицела и стал вертеть штурвалы наводки. Повернув ствол влево до упора, он сказал:

— Разверните-ка пушку еще чуток… Хорошо! Если танк появится из-за тех кустов, можно стрелять.

— До него тогда будет от силы тридцать метров! — сказал Ниеминен, прикидывая на глазок дистанцию. — Думаешь, ты успеешь выстрелить?

— Успеешь не успеешь, а попытаться надо.

— У нас ведь еще «фауст» есть, — сказал Хейно.

— Есть один. Но им легко промахнуться, ведь поупражняться не довелось.

Надо было бы поднести снарядов. Склад боеприпасов находился в песчаном карьере, довольно близко. Но идти туда под артобстрелом было рискованно. Кауппинен решил дождаться, когда прекратится огонь.

— Кто-нибудь пусть останется со мной дежурить, — сказал он, — а остальные ступайте спать. Ты тоже иди, — приказал он Ниеминену. — Будем меняться через два часа. Выбери себе напарника. Кто-то из нас двоих всегда должен быть у пушки.

— Эй вы, полковник идет! — шепнул Хейно.

Ларко приковылял один, опираясь на палку.

— Так-так, вы, стало быть, готовы! Противник вон на той высоте. Будьте все время начеку. И ночью. Они именно здесь попытаются прорваться. Но вы не тормошитесь, не паникуйте. Мы следим за каждым их движением. Залог нашей победы в том, чтобы успеть нанести удар первым.

— Господин полковник, — сказал Кауппинен, не становясь «смирно», — мы не можем стрелять влево, мы даже не видим, что там происходит.

— Там есть другая такая же пушка. И еще подойдут люди с «фаустами». Если вы услышите там какой-нибудь шум, так знайте, что это танки взлетают на воздух. А теперь — марш спать. Дежурят только двое: наводчик и заряжающий. Но в случае тревоги — все немедленно к пушке. Вопросы есть? Господин полковник, мы уже не помним, когда в последний, раз ели. И воды нет, — сказал Хейно.

— Я постараюсь связаться с вашим капитаном…

А снарядов у вас достаточно?.. Вот это, и все?.. Нет, господа хорошие, этого, конечно, не хватит! А где ваш склад боеприпасов?

Слушая их, полковник непрерывно следил да грохотом артобстрела.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я пошлю моих солдат, чтоб поднесли вам снарядов. А вы позаботьтесь о себе, вы для меня дороже золота.

— Когда он ушел, Ниеминен тихо сказал:

— По-моему, ребята, этот полковник больше всего ценит собственную голову. Я не хочу сказать, что он трус, но только нас он тут поставил защищать свой командный пункт.

В это время по кустам застрочил пулемет, и Саломэки воскликнул:

— Вот дает! Ах, святая Сюльви, я уж подумал, что это снайпер!

— Ну, ступайте же спать, — заторопил их Кауппинен и сам прыгнул в свой ровик. — Останься со мной, Саломэки. Только, иди сюда.

— Нет! Я тяжело ранен! Меня: надо скорее отправить на перевязочный пункт, а то болит и болит чертовски. Не дай бог еще столбняк получится.

— Этот столбняк у тебя был всегда, — проворчал Hиеминен. — Так что ничего, оставайся. Тебе здорово повезло, ты легко отделался. Пошли, парни!

Убежище находилось глубоко под землей. Оно имело мощное перекрытие, по крайней мере, метра в два толщиной. У длинной стены стояли двухэтажные нары. На них теперь лежали раненые, которых не успели эвакуировать из-за артобстрела. Поскольку места на нарах не было, артиллеристы улеглись на полу. На столбе посредине. помещения висела керосиновая лампочка. В убежище пахло сыростью и свежим бетоном.

Некоторые из раненых стонали, кто-то просил пить, кто-то громко звал санитара. С верхних нар ему отвечали, что санитар ушел за водой.

— А где здесь вода? — спросил Хейно, облизывая сухие, растрескавшиеся губы.

— В болоте. Да на ничьей земле есть ручей. Если хочешь попить да за одно и сдохнуть, так ступай, попробуй. А еще в полу тут есть буровая скважина. Там на дне вода, можешь лизнуть, если у тебя язык на сто метров высовывается.

— Ребята, — послышалось с нижних нар, — не кончился ли артобстрел?

— Ничего не слышно.

Хейно вышел посмотреть и вернулся.

— Лупит чертовски! Скоро снова пойдет в атаку.

— А вы с противотанковой пушки?

— Да. Она теперь тут, почти что на крыше.

— Хорошо. Вчера вечером она грохотала там впереди. Вы только не драпаните отсюда. А то и другие удерут за вами, а мы останемся тут одни.

— Ну, уж первыми-то мы не побежим, — сказал Ниеминен, чтобы успокоить раненого.

Тихие жалобы все время слышались на нарах, кто-то опять просил воды, кто-то в углу страшно хрипел и задыхался. Эти люди вчера отбивали атаку противника. Многие теперь были при смерти. Может быть, их удалось бы спасти, попади они сразу в руки врачей.

Ниеминен закрыл глаза, пытаясь уснуть. Сон, однако, не шел, несмотря на усталость. Он слышал стоны, вздохи, проклятья. Потом пол задрожал под ним, как от подземных толчков. Пол вздрагивал все сильнее и сильнее. Гулкие удары слышались теперь уже сверху.

— Он перенес огонь на нашу линию, — сказал кто- то. Теперь он попытается пройти вслед за огневым валом.

Послышалось лязганье и стук прикладов. Ниеминен открыл глаза. Многие стояли теперь с оружием в руках. Непрерывный гул доносился сверху через все перекрытия, а когда грохало сильнее, пламя керосиновой лампочки тревожно вспыхивало.

— Как там, ребята? — спросил Ниеминен. — Надо бы выглянуть. Напрасно, только себя угробишь, — буркнул Хейно, но Ниеминен как будто не слышал и проскользнул в дверь, из которой долетали отголоски страшного грохота. Спустя некоторое время он вернулся, запыхавшись от бега.

— Живы пока еще, но не знаю, долго ли выдержат. Черт-те что творится! Снаряды сыплются бесперечь, и небо черно от ИЛов!

— Ты бы кликнул ребят сюда.

— Я говорил. Но Кауппинен и сам не идет, и Виено не отпускает.

— Ну, так и бог с ними, пусть погибают. Я попробую хоть немного поспать.

Хейно перевернулся на другой бок и вдруг с изумлением увидел Сундстрёма.

— Смотрите! А этот дрыхнет! Вот дает! Не знает ни забот ни тревог!

Сундстрём действительно спал себе преспокойно, как в уютном номере гостиницы. И даже улыбка блуждала по его детскому лицу. В этом было что-то возмутительное. Какое право он имел быть таким спокойным? За что, в самом деле, ему такое счастье? И сны ему снятся приятные!

Тут общее внимание привлек санитар. Потный и запыхавшийся, он притащил бидон с водой. Вода текла из дырочки, пробитой осколком. Со всех сторон потянулись кружки и котелки, но санитар сердито огрызнулся:

— Идите по воду сами! У меня только для раненых!

И он начал раздавать раненым буроватую болотную воду. Хейно просил хоть глоток, но санитар не дал ни капли.

— Я же сказал, только для раненых! Хорошо, если им хватит. В соседнем бункере тоже ждут, да не дождутся. Водонос стучится у врат небесных, просится, чтобы впустили. И мы все туда же отправимся. Скоро сосед опять пойдет на штурм.

Все замолчали, прислушиваясь. Даже раненые старались сдерживать стоны.

И тут над дверью зазвякал, задилинькал, заметался в панике колокольчик.

— Тревога! — Ниеминен бросился к двери. — За мной, ребята, по одному!

— Не убегите, слышите, только не убегите! — закричал кто-то из раненых. — Не бросайте нас одних!

Наверху еще бушевала стальная метель. Но даже сквозь нее был слышен до ужаса близкий крик атакующих:

— Ура-а-а… ура-а-а-а!

За передовой линией было болото. Оно тоже тряслось и плясало от артобстрела. Фонтаны ила вздымались к небу, дождь грязной болотной йоды поливал все кругом. Противник, очевидно, хотел перекрыть все пути снабжения, исключив возможность подхода подкреплений, даже через эту топь.

В болотном окопе барахтался Куусисто. Весь мокрый, в грязи, в тине, лязгая зубами от холода и страха, он старался закопаться в ил поглубже. Всякий миг, когда не было слышно воя снарядов, он отчаянно вычерпывал руками болотную жижу, пытаясь углубить свое гнездо.

Страх одолевал его. Теперь, кроме всего прочего, он боялся ареста и расстрела. Утром он увидел человека, сидевшего на корточках у самого края болота. Куусисто поспешил спрятаться от него. В другой раз ему показались между деревьев несколько солдат. И от них он шарахнулся. В помутневшем сознании была только, одна мысль: «Они меня окружили! Если схватят — пристрелят».

На самом деле к болоту ходили по воду солдаты с передовой, но Куусисто. это и в голову не приходило.

После того как он убежал из песчаного карьера, он мчался без оглядки, ног под собой не чуя, и спохватился, лишь выбежав на дорогу. Впереди шел патруль военной полиции, и Куусисто повернул скорее назад. Ему представилось, что полиция ищет его. Действительно, полицейские ловили дезертиров. Кроме того, они патрулировали здесь, опасаясь, что русские могут забросить своих людей в тыл главной оборонительной линии.

От страха Куусисто был почти на грани помешательства. Воображение лихорадочно рисовало ему самые невероятные способы спасения. Ему хотелось, чтобы его ранило. Но он, заслышав приближение снаряда, все же бросался в канаву. Он собирался было сам себя ранить, но не решился. И как ни искал Куусисто, нигде не было для него безопасного места, всюду что-нибудь грозило его жизни. Даже дома. Мог ли он спрятаться дома? Отец первый выдаст! «О, господи, боже мой, боже мой милостивый, куда же мне деться?»

Временами он уже хотел вернуться обратно, к своему орудию, и прямо признаться, что боится, что собой не владеет от страха. «По крайней мере, фельдфебель поймет и простит. Но капитан! Этот не простит никогда! Нет, я не дамся ему в руки!»

Обстрел продолжался. На болоте все-таки хоть осколочная опасность была минимальной. Снаряды рвались глубоко и всю свою силу отдавали на вертикальный всплеск. Но Куусисто боялся и самого грохота разрывов. Потом налетели штурмовики. Они не обстреливали болота, но Куусисто казалось, что всю свою ярость, всю мощь своего огня они направляют именно на него. Бомбы глухо взрывались, болото вздрагивало и ходило ходуном, Куусисто выл от ужаса и отчаяния.

Когда огневой шквал наконец перенесся куда-то дальше, вдруг совсем близко раздался раскатистый крик «ура». И нервы Куусисто не выдержали. Он вновь бросился бежать, с одной лишь мыслью, что враг гонится за ним по пятам. Сама смерть настигала его.

За болотом был лес. Он казался тихим. Куусисто думал, что наконец-то выбрался из прифронтовой зоны. Но откуда-то сбоку вдруг долетела жаркая перестрелка, и беглец остановился. «Где это? Ведь только что бой был сзади! Неужели рюсся прорвался уже туда?»

Он побежал в другую сторону. Ему не пришло в голову, что он сбился с направления, сделал крюк и теперь двигается к фронту. Вскоре показалось озеро, и он остановился, чтобы осмотреться. На противоположном берегу было пустынно. Тут он заметил спрятанную в кустах лодку и решил переправиться на ту сторону.

Вновь забрезжил лучик надежды. Может быть, все же посчастливится добраться до дому? «Если бы только отец простил и спрятал. Или мама. Она, конечно, поймет и поможет! А отцу я не покажусь! Только потом, когда война кончится…»Куусисто осторожно приблизился к лодке, все время озираясь и пристально вглядываясь в противоположный берег. Затем он тихонько оттолкнул лодку и поплыл бесшумно, стараясь не плеснуть веслом. Он был уже далеко, когда его заметили. Посты на берегу стояли редко, потому что противник не делал попыток форсировать озеро. Куусисто случайно оказался между постами. Теперь наконец часовой заметил его и закричал:

— Стой! Ты куда? А ну, вернись!

Потом стали кричать и с другого поста.

Куусисто греб из всех сил, он был уверен, что за ним гонятся. Сзади грянул винтовочный выстрел, и пуля брызнула водой ему в лицо. Он греб как безумный, отчаяние придавало ему силы. Снова раздался выстрел, и от борта лодки отскочила щепа. Но вот беглец уже скрылся за мысом. Он продолжал грести, пока лодка, шаркнув днищем, не встала на отмели. Дрожа как в лихорадке, он выпрыгнул на берег. И тут его встретил резкий окрик:

— Руки вверх!

Куусисто почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Из кустов вышли двое русских солдат с автоматами наперевес.

Когда налетели штурмовики. Кауппинен крикнул Саломэки:

— Теперь гляди в оба! Если пойдут в атаку, беги скорее в блиндаж заряжать диски!

Он съежился в своем ровике. Самолет летел вдоль окопов, стреляя из пушек. Потом открылись бомбовые люки. Взрывная волна ударила и обожгла, осколки звонко застучали по пушке. Кауппинен вскочил и прежде всего проверил, не повредило ли прицел. Нет, слава богу, все в порядке! Он поднес к глазам бинокль, но тут словно небо обрушилось на него. Снаряды скорострельных пушек рвались совсем рядом. «Он засек пушку!»

Когда самолет пронесся над головой, Кауппинен посмотрел в бинокль и обомлел. На той стороне из-за гребня высунулся ствол противотанковой пушки. Кауппинен принялся лихорадочно крутить штурвалы наводки. Как только открылся взгляду щит вражеской пушки, Кауппинен выстрелил и тут же прыгнул в ровик. Все же он успел заметить, что попал в цель. Та пушка взлетела на воздух. Прошло еще какое-то время, прежде чем он осознал, что произошло. Противник опоздал всего на несколько секунд. Иначе то же самое было бы с ним.

Кауппинена охватила дрожь. Его трясло так сильно, что он не мог встать на ноги. Он хотел было крикнуть Саломэки, чтобы тот снова зарядил орудие, но из горла с трудом вырвался едва слышный сиплый звук.

Оглушенный неожиданным выстрелом, Саломэки был некоторое время в какой-то прострации. Наконец он пришел в себя и выглянул из укрытия.

— Идут! Ай, святая Сюльви, они идут! — закричал он в испуге.

Пехота противника уже спустилась с холма и бежала сюда, без крика и без единого выстрела. Тут из кустов застрочил пулемет, и атакующие, видя, что захватить врасплох им не удалось, тоже открыли огонь и с боевым криком устремились вперед.

Из бетонных бункеров-убежищ высыпали по тревоге солдаты, чтобы отразить атаку. Завязался отчаянный бой. В воздухе замелькали ручные гранаты. Автоматы, легкие станковые пулеметы, винтовки и даже пистолеты заговорили разом. Можно было подумать, будто разбушевался огромный лесной пожар, такой стоял треск. Перекрывая все, то и дело грохало орудие. Кауппинен стрелял осколочными по пехоте, которая была уже в нескольких метрах от пушки. Ниеминен первым прибежал из бункера и теперь совал в ствол снаряд за снарядом. Остальные стреляли из своих окопов. Кауппинен после каждого выстрела кричал звонким от волнения голосом:

— Осколочным заряжай!.. Еще осколочным!

Атака захлебнулась. Атакующие залегли и стали отстреливаться. И тогда противник опять начал сосредоточенный артобстрел. На этот раз прикрывая отход пехоты. Противник откатился назад, отстреливаясь и делая короткие перебежки. Наконец стрельба стала реже и прекратилась совсем. Артобстрел еще продолжался некоторое время, а потом тоже утих. Наступила тишина, которую нарушали лишь стоны, доносившиеся с предполья. Кауппинен сел, прислонившись к пушке.

— Теперь спать, ребята. А то утром он начнет снова. И мы должны быть как… как…

Он не договорил, оборвав фразу на полуслове. Ниеминен испуганно бросился к нему, но вдруг с изумлением воскликнул:

— Спит!

Действительно, Кауппинен уже спал. Резкие морщины вокруг глаз и на лбу разгладились, землисто-серые щеки окрасил слабый румянец.

— Надо бы его разбудить, — сказал Ниеминен. — Пускай пойдет в блиндаж и поспит. Я останусь при пушке. Кто еще со мной?

Все вдруг точно оглохли. Ниеминена даже в краску бросило. Он разозлился и закричал:

— Ну, так проваливайте все! Пусть Реска здесь спит!

Удивительно быстро «оглохшие» повыскакивали из своих окопов. Хейно тоже было махнул прямо в убежище, но, оглянувшись, окликнул:

— Эй, Каллио! Ты что, не хочешь на боковую? Или ждешь особого приглашения?

Ответа не было слышно. Но парень находился в своем ровике. Его каска выглядывала оттуда.

— И этот задает храпака, — решил Хейно. — Оставим

спал. Но в позе было что-то такое, неуловимое, отчего у Ниеминена мурашки побежали по коже. Он откинул голову Каллио и вдруг отпрянул, только успел заметить кровь на желтом, как воск, лице и открытые, помутневшие глаза.

— Ребята, живо сюда! Йоуко ранен!

Почему это слово сорвалось с языка? Ведь мертвый же Каллио, он это сразу понял. Товарищи мигом подбежали. Хейно вытащил убитого из ровика и только тогда понял, в чем дело.

— Да он же готов! Смотрите, две пули в лицо! Ребята взглянув, невольно отвернулись. Широко раскрытые глаза Каллио смотрели с немым укором: «Дали товарищу умереть!». В руках у него был перевязочный пакет. Очевидно, собрав последние силы, он еще сумел достать пакет. Хейно вывернул все карманы убитого. В них нашлись только сломанная расческа, коробок спичек, несколько сигарет и винтовочных патронов. Хейно взял себе сигареты и спички, а остальное бросил.

— Не посылать же это ему домой… Но когда же он успел так схлопотать по роже? Я, помню, видел, что он высовывался из норы перед тем, как заварушка стихла.

— Беритесь-ка, ребята, — сказал Ниеминен. — Надо отнести его к дороге, там скорее вывезут.

— Какого черта мы будем с ним корячиться, вон он какой тяжелый! Да и что его тащить? Не все ли равно, где мертвому лежать! — огрызнулся Хейно.

— Ну, пусть все-таки в родную землю ляжет, — проговорил Ниеминен, и слеза блеснула у него в уголке глаза. — Не бросим же мы Йоуко здесь!

После недолгих колебаний они неохотно подняли мертвое тело и понесли его мимо бункеров. Ниеминен остался у пушки. Кауппинен все спал.

Незаметно стемнело, и потянуло холодом. С предполья надвигался редкий, белесый туман. «Неужели мы пришли сюда нынче под утро? — думал Ниеминен. — Или это было вчера?.. Нюрхинен, Койвисто, Саарела. А теперь Йоуко. Если так пойдет, то скоро никого не останется».

Глаза закрывались, и Ниеминен стал растирать лицо, чтобы не заснуть. Заметив, что глаза влажны, он достал платок и вытер их. Но слезы навертывались снова и снова. «Почему люди не могут жить в мире? Непременно надо убивать. Будь у меня власть, я бы просто запретил всякие войны. А попробовали бы какие-нибудь государства затеять войну, я бы послал правительства драться друг с другом. Дубинки в руки — и пошел! Небось тогда бы скорее подумали о мире».

Во рту было сухо, на зубах скрипел песок. Голод прошел. Опять вспомнился Каллио. «Некоторое время он был еще жив и, наверно, чувствовал боль… Когда дома откроют гроб, каково будет старикам увидеть такую страсть. Если и меня привезут так… Нет, черт возьми, я скажу ребятам, пусть лучше меня бросят здесь, если сильно исковеркает!» От этих мыслей Ниеминена отвлекли долетевшие сзади голоса. Шел полковник Ларко, а за ним кто-то еще У полковника голова была в бинтах. Видимо, крепко его «царапнуло», потому что он время от времени пошатывался, как будто терял сознание. Потом Ниеминен разглядел и второго: это был капитан Суокас. «Когда все стихло, он явился», — со злостью подумал Ниеминен.

Ну, вот мы и дома! — сказал Ларко.

Несмотря на ранение, он был настроен бодро, хотя радоваться, собственно, было нечему. Полк понес большие потери, противник почти ворвался в окопы, положение выглядело довольно безнадежным. Атаку все же отбили, но дорогой ценой. Убежища личного состава полны раненых. Некоторые из солдат вовсе исчезли. Сбежали, очерк дно. Теперь, однако, стало как будто немного светлее. Обещана помощь людьми. Раненых надо постараться этой же ночью вывезти. И с искренним восхищением Ларко сказал капитану:

— Твои люди настоящие львы! Командир орудия чудесный парень. Если так пойдет и дальше, то крест Маннергейма ему обеспечен… Но, ты смотри, он спит себе какщи в чем не бывало!

Полковник достал бинокль и принялся осматривать местность.

— Они хотели провести нас. Завтра они снова попытаются это сделать, но мы будем начеку. Солдат, как ваша фамилия?

— Ниеминен, господин полковник!

— Ах, да, Ниеминен. Доставили вам снаряды?

— Вон, увидите, снарядный ровик полон, господин полковник.

— Хорошо. А то, по правде говоря, я немного сомневался.

Ларко снова стал рассматривать высоту, на которой окопался противник. Суокас обратил внимание на сектор обстрела.

— Почему вы заняли» именно эту позицию? — тихо спросил он Ниеминена.

У полковника, очевидно, был отличный слух, так как он тотчас обернулся и начал объяснять:

Место это лучшее из возможных, господин капитан. Может быть, сектор обстрела и маловат, но психологически это место наилучшее. Солдаты здесь имеют возможность отдыхать, не опасаясь, что танк загрохочет у них над головой. Они стоят на месте, когда не боятся, что придут танки и все разутюжат своими гусеницами… Смотрите, однако, как близко они подходили! Даже здесь! Значит, их прозевали. Хоть я и предупреждал.

Суокас смотрел на кустарник, раскинувшийся слева.

— Было ли там прикрытие?

— Йет, — буркнул Ниеминен.

— Надо выставить, непременно! Взять туда связки гранат и «фауст».

Ниеминен молчал. У него слипались веки. Капитан продолжал:

— Завтра придет смена. Я уже сообщил ребятам из вашего расчета, сейчас мы их тут встретили. Ночью вам сюда доставят еду, табак и почту.

— Вот ведь еще, — сказал полковник, держа бинокль в руке, — воду забыли! Солдаты пьют воду из болота, могут быть желудочные заболевания. Сколько уж я ругался — и все равно воды нет. Солдат может драться без пищи довольно долго, а без питья от силы двое суток. Этих снабженцев надо бы пригнать самих сюда… Капитан, мне нужна еще противотанковая пушка.

— Больше нет.

— Есть. Я знаю, у вас вон там у дороги стоит пушка.

— Прикрытие.

— Ишь ты! Какое слово! Да толку-то в нем нет!

— Господин полковник…

— Не перебивать старшего! На что это прикрытие?

Если танки будут там, наша пехота откатится к Вуоксе. Стало быть, тащи свое прикрытие уж прямо туда! Или давай его сюда, на этот рубеж.

В глазах капитана сверкнул огонек, но голос все же прозвучал спокойно и твердо:

— Господин полковник, бывают случаи, когда танки прорываются, но пехота все-таки остается в своих окопах и продолжает удерживать линию обороны.

Полковник опустил бинокль и сухо усмехнулся.

Господин капитан, я знаю, что и такие случаи бывали. Но сейчас это может быть только во сне. Солдаты знают, что против них не бушмены с луками, а бесстрашная и весьма боеспособная армия. Если прорвутся танки, то по пятам за ними сюда ринется и их пехота. Здесь, на этом рубеже, решается судьба Финляндии. Если мы тут не устоим…

Ларко, не договорив, бросил взгляд на Ниеминена и ударил тростью по голенищу.

— Пора спать. Завтра нам предстоит тяжелый день. Рядовой Ниеминен, будьте начеку, не дайте себя провести!

Полковник и капитан ушли. Кауппинен открыл глаза и сказал, глядя им вслед:

— Полковник прав. Мы воюем не с бушменами. Только Суокас, по-видимому, никак не может в это поверить.

— Я думал, ты спишь. Поэтому меня и злило, что они пришли и развели тут говорильню. А ты слышал, как Каллио унесли?

— Как унесли? Куда? — вздрогнул Кауппинен.

— Получил две пули в лицо. Никто не видел. А когда подошли, он уже готов.

— Так… Значит, на этот раз Каллио…

Кауппинен опустил голову на ладони и долго молчал.

Ниеминен подумал даже, что он опять заснул. Но потом Кауппинен заговорил снова:

— Почему-то у меня такое чувство, что нужно скорей все бросить и уходить. Бессмысленно убивать, убивать и, наконец, самому погибнуть впустую…

Ниеминен бросил на товарища изумленный взгляд. «Неужели и он что-то предчувствует?»

— Знаешь, может быть, тебе просто надо выспаться, отдохнуть? — сказал он, — Может, поговорить с капитаном? Он еще не ушел, наверно. Я схожу посмотрю.

— Нет, не ходи! Ему на нас наплевать. Для него главное — пушка.

— А что, если все-таки пойти? Или, может, тебе отправиться на перевязочный пункт?

— Нет, Яска, не могу. Я же совершенно здоров. И дело не в усталости. Причина-то ведь в другом…

Кауппинен покачал головой и вдруг саркастически засмеялся:

Разве я могу отсюда уйти! Забудь, что я сказал. Как бы дома на это посмотрели! Руководитель скаутов — и убежал с фронта! Воспитывал в детях любовь к родине, жертвенность, смелость и отвагу… ненависть к русским… да, и это. А сам все забыл, когда туго пришлось…

Кауппинен вздохнул.

— Нет, Яска. Ведь никто не поверит, что у меня были какие-то серьезные причины, а не просто низменный страх. Но ты-то можешь мне поверить? Я уже перестал понимать, ради чего мы должны убивать и жертвовать жизнью, зачем нас посылают на смерть, если родине это не принесет никакой пользы. Ведь тут речь идет уже вовсе не о защите отечества! Это просто массовое убийство и заклание нашей армии. Ради чего?

Ниеминен слушал потрясенный. Это были ужасные слова! Если бы кто другой говорил это, а то Кауппинен! Он ведь не болтает что ни попадя, а, видно, всерьез так думает!

— Если нужно для блага Финляндии, я готов отдать жизнь хоть сейчас. Но теперь я не вижу никакого смысла в наших жертвах. Сундстрём сказал однажды, что независимость Финляндии не в пушках, а на кончике пера. И он попал в самую точку. Только нежелание взяться за перо уже стоило нам тысяч жизней. И мы готовы пожертвовать еще многими тысячами. А в конце концов и самой независимостью.

Ниеминен пристально вглядывался в лицо товарища.

— Я что-то не понял насчет этого пера… Он имел в виду подписание мира?

— Да, и это. Нам, то есть руководителям нашей страны, уже и со стороны пытались помочь. Швеция и Америка взывали к нашему рассудку, но все напрасно. Признаюсь, еще несколько дней назад и я думал, что мы не можем выйти из войны. Немцы, мол, нам не позволят. Только это пустое. Немцы практически уже разбиты. Может, они еще и попытаются наделать каких-нибудь гадостей, но силы-то уж нет. У них достаточно хлопот с русскими.

Они долго молчали. Наконец Ниеминен глубоко вздохнул и сказал:

Ну и ну… Всего этого я, конечно, не знал, но и мне уже стало казаться бессмысленным и неразумным то, что мы делаем. Пока мы были там, в землянке зенитчиков, я был уверен, что наша оборона выстоит. А когда откатились сюда, я засомневался. Да и как не задуматься? Он так колошматит, что редкий счастливчик тут уцелеет.

Раньше я думал, что рюсся это такой в общем-то ничтожный, бесшабашный мужичонка — такими ведь нам их изображали. Но они не такие! Я посмотрел, как они идут в атаку. Вовсе, знаешь, непохоже, чтоб их гнали в бой насильно, из-под пулеметов.

Он помолчал, ожидая, что скажет товарищ. Но тот ничего не ответил, и Ниеминен продолжал:

— Давеча я смотрел на убитых русских там, на предполье, и подумал, что человек все-таки безумен. Ведь мы их ни разу в жизни не видели, а убиваем. Говорят, жалость — это болезнь. А я все-таки жалею, не могу иначе. Я подумал, что у тех убитых тоже ведь есть и дом и близкие.

Кауппинен переменил позу.

— Знаешь, у меня такое же чувство. Когда я подбил тот танк и он загорелся, я вдруг подумал, что там же люди — люди, у которых есть дома родные, жены, дети… Я выстрелил, и вот они горят. Это я, я убил их, я убил людей! Ведь из-за меня они сгорели в танке…

Кауппинен шумно вздохнул и помотал головой.

— Ну собственно твоей вины тут нет, — попытался успокоить его Ниеминен. — Не ты бы выстрелил, так я или кто-нибудь другой из наших.

Пришел Саломэки с четырьмя котелками,

— Вот вам, бродяги, харч и вода!

— Да ну! А почта есть?

— Там ее разбирают.

— А ребята вернулись?

— Да. Бросили Каллио прямо на мертвецкие дроги. Капитан попался им навстречу. В блиндаже скоро будет посвободнее. Раненых эвакуируют.

— Принеси, слушай, почту. Если нам что-нибудь есть. И гони там, чья очередь, — ко мне в напарники. Реска должен отоспаться.

Кауппинен одним духом выпил бачок воды и принялся исследовать содержимое другого котелка.

— Не надо никого присылать, — сказал он Саломэки. — Лучше я сам еще здесь побуду… Но что же это на кухне думают? Одно мясо! Такую порцию сожрать после голодухи, будешь бегать в кусты целую неделю.

Он выпил только бульон. Ниеминен тоже проглотил разом всю воду и принялся было за мясо, но слова Кауппинена вовремя удержали его. После некоторых колебаний он выпил наваристый бульон, а мясо хотел выбросить на землю, но Саломэки схватил его руку.

— Ты что, спятил? Я навернул уже два котелка. А Хейно с десяток, наверно, и хоть бы хны. Давай сюда, я тебе покажу, как надо расправляться.

— Понос прохватит.

— Горе невелико.

Саломэки взял кусок мяса рукой и запихнул себе в рот. Ниеминен стал гнать его прочь.

— Успеешь набить себе брюхо. Иди, принеси раньше почту, а потом, по мне, хоть лопни!

Вскоре Саломэки вернулся. Рот его был набит мясом, которое он жевал до боли в скулах.

— На этих письмах нет штемпеля военной цензуры, — сказал он, разглядывая конверты. — А то Хейно получил письмо от отца, а там лишь начало и конец. Вот он и рвет на себя волосы да в десятый раз перечитывает: «Здравствуй, сын!» И потом: «Наверно, ты поймешь меня правильно. Будь здоров. Твой отец». И больше ничего!

— Ну, мне-то есть письмо? — нервничал Ниеминен.

— Вот. Наверно, от твоей. Даже духами воняет. Может, там ее волосы? Соседка, бывало, своему мужику в каждое письмо локон вкладывала…

— Отдай! — Ниеминен выхватил конверт и побежал в свой окопчик. Там он дрожащими пальцами разорвал конверт. В письме была фотография. «Эркки! Ах ты, маленький!» Плотненький малыш лежал с соской во рту. На обратной стороне карточки было написано рукою Кертту. «Папочка, где ты? Пиши! И скорее приезжай! Мы с мамой ждем!»

У Ниеминена задрожали губы и глаза заволокло туманом. Он нагнулся, чтобы вытереть слезы, мешавшие читать. Жена, видимо, плакала, когда писала, потому что буквы местами были размыты и чернила расползлись по бумаге. В каждой строчке слышался крик тоски и страха. До жены дошли слухи, что весь орудийный расчет погиб, и она боролась с отчаянием: «Напиши, милый!.. Попытайся хоть как-нибудь передать, весточку, что это неправда, что ты все-таки жив! Я не могу поверить, что тебя нет! Не могу! Сердце не соглашается!»

Кертту писала о страшных минутах, пережитых домашними, когда они издали увидели священника. «Но оказалось, он шел к соседям, чтобы сообщить им о гибели Вильо… Твой отец ходит каждый день на станцию, — писала она дальше, — он боится, что и ты… Потому что Паули Тойвонена привезли, а дома-то ничего и не знали, пока кто-то не прибежал сказать, что, мол, тело вашего Паули лежит на станции!»

Письмо заканчивалось воплем тоски, оттого что муж не пишет, никаких вестей от него нет. И опять жена писала, что не верит слухам, что сердце говорит ей другое:

«Ты жив, не может быть иначе, ты вернешься домой, ко мне и к маленькому Эркки!»

— Ах, Кепа, Кепа, — шептал Ниеминен, — если бы ты только знала…

Он снова и снова разглядывал фотографию сына, потом наконец вложил ее в конверт. «От мамы и от отца ни слова! Они, видно, поверили этим слухам».

Кауппинен прочел свое письмо и задумался.

— Из дому письмо? — полюбопытствовал Саломэки.

— Оттуда.

— У тебя, видно, и девушки-то нет, что только из дому письма получаешь?

— Не успел присмотреть.

— Кепа думает, что нас тут всех поубивало, — сказал Ниеминен — До твоих тоже такие слухи дошли?

— Нет.

— А не — пишут ли они тебе чего-нибудь насчет ми… насчет этого «пера»?

— Нет. — У Кауппинена дернулись уголки рта. — Все только о пушках!

Сказав это, он изорвал письмо и пустил клочки по ветру. Вскоре на той стороне, у противника, раздался мощный грохот. На этот раз артиллерия заговорила, не дожидаясь рассвета.

В убежище люди были начеку. Сидели с оружием в руках, готовые броситься по сигналу наверх, и вслушивались в непрерывный грохот. Когда кто-нибудь открывал дверь, в помещение врывалось облако пыли.

Расчет противотанковой пушки находился теперь в убежище в полном составе. Полковник Ларко пришел к пушке, как только началась артподготовка, и приказал:

— Этот обстрел надолго. Они хотят всех тут смешать

с землей. Но мы не доставим им такого удовольствия. Итак, все. в убежище! Наблюдение будут вести мои люди!..…

Ларко пошел вдоль передовой, опираясь на свою палку и ни разу не пригнувшись, хоть кругом свистели осколки. —

— Он себя угробит! — пробормотал Ниеминен, озабоченно наблюдая за полковником.

Но Ларко скрылся из виду целый и невредимый. Противник мог бы, конечно, уничтожить его первым же выстрелом, если бы там на гребне у них был снайпер. Однако оттуда не открывали огня из стрелкового оружия, хотя финны показывались довольно свободно. Но ведь и вести наблюдение было опасно. Стоило там. лишь высунуться кому-нибудь, его было бы отлично видно на фоне неба. А тут пулеметчик все время держал палец на спусковом крючке и глаз не сводил с гребня.

После приказа полковника прошло уже несколько часов, а канонада не утихала. Бойцы начали нервничать.

— Что, если они пошли на штурм в другом месте и теперь нас окружают?.. Если они застигнут наших дозорных врасплох?.. А может быть, дозорные погибли?

Какое ужасное слово «если»! Солдаты не знали, что творится наверху, даже рядом с убежищем. А что там, дальше? Что происходит вокруг? Кто-то не выдержал.

— Пустите меня! Я пойду в бункер полковника! Уж там-то, наверно, знают что-нибудь!

Солдат пробился сквозь толпу, сгрудившуюся у двери, и бросился наверх. Ниеминен отправился следом за ним.

— Я пойду наведаюсь к пушке! Я быстро вернусь и расскажу, что увижу!

Поднявшись по ступеням, он задержался у выхода. Земля, казалось, горела. Солдат, который вышел перед ним, пригнулся и побежал к бункеру командира полка. Вдруг под ногами у него вспыхнуло. Он взлетел на воздух и упал в двух шагах от своего бункера. Ниеминен попятился назад. Тело солдата безобразно раздулось. Даже грудь выпятилась, парусом. Видимо, воздушное давление взрывной волны каким-то образом ворвалось внутрь человека.

И тут зазвонил колокольчик. Солдаты из бункера бросились наверх, на позиции. Кауппинен выбежал первым из артиллеристов. В руке он сжимал автомат, запасные диски болтались на поясе. Поднимаясь по лестнице, он крикнул своим:

— Возьмите на всякий случай гранаты. Саломэки, давай заряжай диски!

Ниеминен выскочил вслед за Кауппиненом. Странно, однако, но противника не было видно. Похоже, что тревогу дали напрасно. Но вскоре поняли, в чем дело. Пушка лежала на боку. Ее подняли общими силами и установили снова. Кауппинен произвел быстрый осмотр и нашел, что пушка цела. Ниеминен обратил внимание на воронку от, бомбы.

— Глядите! Мы как раз тут сидели, я и Реска!

— Выкопать новые ровики! — скомандовал Кауппинен. — Кто-то должен пойти туда, на левый фланг, чтобы обеспечить прикрытие. Возьмите «фауст» и связки гранат.

Справа и слева была слышна стрельба и крики атакующих. Но никому не хотелось браться — за «фауст». Кауппинен схватил его сам и крикнул, покраснев от злости

— Я пойду! Ты будь за наводчика!

— Ну, дай сюда! — сказал Вайнио и, отобрав у него «фауст», пошел к кустам.

С обоих флангов долетал непрерывный гул сражения. На какое-то время он лишь немного, стих, но потом крик «ура» грянул с новой силой.

— Вторая волна! — крикнул Кауппинен. — Надо бы все-таки выяснить, не окружают ли нас?

— Я пойду! — ответил Ниеминен. — А вы здесь глядите в оба!

С фланга брели двое, поддерживая друг друга. «Они идут с передовой», — решил Ниеминен и бросился к ним навстречу. Один был лейтенант. Кровь текла у него из уголков рта, и под правым нагрудным карманом была кровоточащая рана.

— Помоги! — крикнул солдат, который вел лейтенанта. — У него прострелено легкое! А у меня — рука.

Рука солдата висела как плеть. Ниеминен подхватил лейтенанта с другой стороны.

— Как там? Прорвался противник?

— Нет еще. Пока еще нет. Но все время наседает.