Стальные корсары

Борт крейсера «Нью-Орлеан»

Нет, Севастьяненко не стал ругаться, хотя обстановка этому весьма способствовала, можно сказать, располагала. Во-первых, не имелось у него такой привычки, а во-вторых, он прекрасно понимал, что со своим лейтенантским (точнее даже, мичманским) словарным запасом выглядеть будет довольно жалко. Куда же ему состязаться даже с опытным боцманом, не говоря уже о таком виртуозе, как Бахирев, признанный на флоте мастер «крепкого словца». В общем, не хотелось позориться. Ну и еще один нюанс имелся — Севастьяненко было попросту не до того. Сейчас он, до боли в суставах стиснув пальцами медные трубки бинокля, лихорадочно крутил барабан фокусировки, пытаясь рассмотреть, кто нарисовался перед его кораблями. Увы, дистанция пока что была слишком велика, и бинокль позволял определить только наличие кораблей, что Севастьяненко мог сделать и невооруженным глазом — дымили они куда как изрядно. Для классификации требовалось сократить дистанцию, но уж за этим-то, как полагал командир «Нью-Орлеана», дело не станет.

Однако кое-какая польза от бинокля все же имелась. С его помощью лейтенанту удалось различить еще три или четыре дыма, теряющегося за выхлопом старших товарищей. А вот самих кораблей рассмотреть пока не удавалось, и вывод Севастьяненко был прост — что-то крупное, вернее всего, крейсера, и при них миноносцы. Хреново. Им и одних крейсеров за глаза, хотя миноносцы, случись нужда, огонь артиллерии двух тяжелых кораблей разгонит запросто.

— Отсемафорьте на «Хай-Чи», — голос лейтенанта звучал устало. Он и впрямь вдруг почувствовал себя так, словно его долго и старательно пинали ногами. — Два крейсера, три или четыре… нет, точно четыре миноносца.

Старший офицер понятливо кивнул и принялся раздавать указания, а Севастьяненко прислонился к теплой, покрытой ровными рядами заклепок броне боевой рубки, и с минуту бездумно смотрел на море. И делать ему сейчас абсолютно ничего не хотелось.

Надо отдать Севастьяненко должное, стремительный взлет не вскружил ему голову. Что на мостик его забросили случайность и удача, лейтенант понимал очень хорошо. А еще, благодаря этому пониманию, у него не родилось чувство ложной собственной значимости. Он не считал себя ни гением, ни даже просто великим моряком, и эта трезвость взглядов выручала его раз за разом, позволяя принимать решения и действовать на грани, но никогда ее не переступать. Однако сейчас на лейтенанта давило осознание собственных ошибок. Все же в том, что их столь удачно зажали, его вина. Не стоило идти параллельно берегу, надо было рвать когти в открытое море. Даже с риском того, что проклятый Кресси сумеет, воспользовавшись этим вынужденным маневром, сократить дистанцию, все равно следовало поворачивать. А сейчас уже поздно, расположившиеся впереди корабли все равно их зажмут, а потом выдавят прямо на скалы. Вот так, слева берег, спереди-справа эскадра, сзади-справа накатывается паровой каток броненосного крейсера. И что теперь делать? А переложить ответственность за принятие решения на старших по званию не получится. Старший здесь он, лейтенант Севастьяненко, и за все, что случится, отвечать ему, полной мерой. В том числе за каждую бисеринку крови своих людей, которым предстоит сражаться и умирать.

В таких расстроенных чувствах его и застал лейтенант Трамп, как раз поднявшийся на мостик. Бросив взгляд на прислонившегося к выкрашенной в камуфляжный цвет (здесь как раз пересекались шаровая и белая полосы) броне, он абсолютно верно истолковал состояние лейтенанта. Единственно, не понял причину. С легкой развязанностью, присущей многим американцам, он дружески толкнул Севастьяненко кулаком в плечо и бодро поинтересовался:

— Мандражируешь перед боем, Алекс-сей?

С выговариванием русских имен у Трампа были проблемы а отчества… Ну, не стоит о грустном. Из-за этого ему, в принципе, и прощали некоторую фамильярность. Хотя, с другой стороны, он знал уже самые расхожие фразы на русском — неудивительно, если вокруг постоянно говорят именно на нем. Однако с хорошо знающим язык туманного Альбиона командиром он все же предпочитал разговаривать по английски.

Севастьяненко отклеился от железа, рывком возвращаясь в реальность, усмехнулся:

— Нет, думаю, как этого боя избежать.

— А зачем? — американец явно не понял настроя русского офицера. — До ночи дотянем, а ночью, если не отстанет, зажать его двумя кораблями и накидать ему мин. У нас три аппарата, на втором корабле — пять. Минимум три мины будут в одном залпе. Сблизиться — и пускай уворачивается, сколько влезет. Сомневаюсь, что получится. А и сумеет — повторим. Британские корабли особой прочностью не отличаются, с одного попадания не утонет, но и продолжать гонки не сможет.

— А ты вперед посмотри, — Севастьяненко, перебарывая внезапное раздражение, сунул в руки Трампу свой бинокль. — Посмотри, посмотри. А потом скажешь, что увидел.

С минуту американец рассматривал горизонт, благо «Хай-Чи» принял немного влево, и это позволило иметь лучший обзор, да и дым головного крейсера теперь не мешал. Пожевал задумчиво губами, затем с досадой мотнул головой и уже без прежнего веселья, по-русски буркнул:

— Надо же, вся кодла собралась.

— Ваш язык, Юджин, становится все богаче, — как ни странно, мелкая шпилька слегка подняла Севастьяненко настроение. — Что вы об этом думаете?

— А о чем тут думать? Вейхайвейский отряд крейсеров, скорее всего.

— Да? — лейтенант удивленно приподнял бровь. — Я еще даже не могу определить, что это за корабли.

— И мне затруднительно, — кивнул Трамп. — Но я их как раз перед вашим появлением наблюдал столько времени, что поневоле запомнил силуэты. Даже в темноте, наверное, узнаю.

В голове Севастьяненко словно защелкали шестеренки. Память, хорошенько подстегнутая опасностью, услужливо выдавала информацию. В Вейхайвее базировались пять крейсеров, два из которых, «Талбот» и «Эклипс», они с Ивановым независимо друг от друга отправили на дно. Барахло это были, а не крейсера, если честно. Что осталось?

Тот, что сзади, вернее всего, «Сатлидж», из этой серии крейсеров он единственный базировался на Вейхайвей. Стало быть, впереди «Аргонавт» и «Бонавентура». Последний, кстати, тоже отнюдь не шедевр британского кораблестроения. Тип «Астрея», спущен на воду двенадцать лет назад и десять лет в строю. В принципе, «Эклипс» со товарищи дальнейшее развитие этого проекта. Вооружение — две шестидюймовки и восемь стодвадцатимиллиметровых орудий. Есть еще малокалиберная мелочь, но сколько ее там лейтенант не помнил. Да и не волновало это его — все равно в бою от этого барахла толку ноль. Парадный ход — восемнадцать узлов, и было это показано на ходовых испытаниях. Стало быть, в настоящее время узлов шестнадцать, может, и выдаст, вряд ли больше. Бронирована только палуба, и то постольку-поскольку, броня устаревшая, гарвеевская. Любой из русских кораблей пустит это насквозь устаревшее чудо на дно и даже не поморщится. А вдвоем, учитывая, вдобавок, восьмидюймовки «Хай-Чи», и подавно.

А вот второй корабль, ежели Трамп не ошибся, орешек посерьезнее. Крейсер Его Величества «Аргонавт», тип «Диадем». Чуть больше двадцати узлов хода, шестнадцать орудий калибром шесть дюймов и куча трехдюймовок, чтобы пугать миноносцы. Чуть больше двадцати узлов, по паспорту, разумеется, реально же все зависит от состояния его машин. Кораблю, разумеется, всего четыре года с момента вступления в строй, но и здесь не метрополия. Неизвестно, насколько хорошо в Вейхайвее обстояли дела с техническим обслуживанием. Секунду подумав, Севастьяненко решил исходить из худшего варианта, а это значило, что корабль не уступал в скорости его флагману.

Опасный противник, очень опасный. Много скорострельных орудий плюс очень приличное бронирование, скосы бронепалубы аж четыре дюйма. Неприятно — но не смертельно. Это вам не Кресси — те хоть и выросли как наследники «Диадем», но все же превосходят их по всем статьям. А с одним «Аргонавтом» можно было бы и схлестнуться, хотя, конечно, риск…

А еще миноносцы, какие — не определить. Впрочем, их-то днем можно не опасаться, крейсера просто раздавят, случись нужда, шуструю мелюзгу. И в результате имеется абсолютно несбалансированная, но все равно опасная эскадра. А помирать никому не хочется.

Очевидно, Трамп пришел к тем же выводам. Вздохнув, он поинтересовался:

— Алексей, — на этот раз он смог выговорить имя Севастьяненко без акцента. — Если вы не против, я возьму на себя командование главным калибром. Все же на корабле служу давно, и освоил его артиллерию получше ваших… парапорсчиков.

— Вы ведь не хотели воевать, — усмехнулся Севастьяненко, в глубине души радуясь. Все же артиллеристы у него были выше всяких похвал, но стрелять из орудия и управлять огнем корабля совсем разные вещи. — Как же ваши принципы?

— Сдаваться вы все равно не будете — не тот народ, — Трамп говорил очень спокойно, чуть задумчиво. — Стало быть, нам предстоит бой. Английским снарядам все равно, кто перед ними, да и на мои принципы ему плевать. Честно говоря, абсолютно не хочется умирать из-за того, что по собственной дурости позволил противнику безнаказанно стрелять в свой корабль.

— Логично, — кивнул лейтенант. — Хорошо, принимайте орудия. И да поможет нам Бог…

— С какой дистанции планируешь начинать? — уже совсем другим, деловым тоном поинтересовался американец. — Имей в виду, издали наши снаряды броню «Аргонавта» вряд ли возьмут.

— Сам знаю, — досадливо поморщился Севастьяненко. — Но тут уж не от меня зависит. Откроем огонь с дистанции, на которой решит начать бой противник.

— Да? А если мы его немного запутаем? Возможно, тогда удастся подойти ближе и испытать наши калибры на выгодных для нас дистанциях. И, если повезет, ударить первыми.

— Как ты себе это представляешь?

— Да очень просто.

Идея Трампа действительно отличалась редкой простотой и такой же редкой беспринципностью. После того, как он ее в двух словах объяснил, Севастьяненко оставалось только головой покрутить.

— И ты называешь меня пиратом… Кто из нас пират — это еще посмотреть надо.

— С кем поведешься, — усмехнулся Трамп.

— Не вали с больной головы на здоровую, — отмахнулся Севастьяненко, подзывая старшего офицера. — И вообще, иди к своим игрушкам. И без приказа огня не открывать!

Спустя полчаса британские моряки были весьма удивлены, рассмотрев на головном корабле китайский флаг. Но еще более удивил их такой же флаг над вторым кораблем. А ведь они смогли, несмотря на то, что крейсера приближались к ним под не самыми удобными для опознания углами, идентифицировать оба корабля. И, надо сказать, что сделали это британцы без малейших проблем, даже не заглядывая в справочники. Ничего удивительного, кстати. Британские офицеры часто не могли похвастаться талантом, древность рода у них ценилась куда сильнее. Опять же, личные связи играли в их назначениях далеко не последнюю роль. Все так, но профессионалами они были отменными. Все же морская нация с уходящими далеко вглубь веков традициями и, вдобавок, опыт. Его, как известно, не пропьешь, а в море британские корабли находились подолгу, и, соответственно, все, от командира до последнего матроса, поневоле успевали научиться многому, а уж знать всех, с кем можно столкнуться в этих водах, офицерам сам бог велел. Правда, элсвикских крейсеров здесь болталось немало, фирма Армстронга продавала их направо и налево, не слишком-то интересуясь, кто и для каких целей намерен использовать эти корабли, но все же отличить один от другого было вполне реально, и британцы с этим справились.

Китайский флаг над «Хай-Чи» их совершенно не удивил. Под чьим еще, спрашивается, флагом должен ходить китайский корабль? Поведение его, кстати, тоже вписывалось в его национальную принадлежность. Какие бойцы из китайцев ни для кого не было секретом, и их воинские таланты вызывали у окружающих приступы здорового смеха. При малейшей угрозе, даже не убедившись, насколько она реальна, сделали ноги. Китайцы…

Вопросы у британских офицеров вызывал второй крейсер. Уж кого-кого, а этот корабль они не раз видели вживую, и проблем с опознанием не возникало в принципе. И что он, спрашивается, делает в этих водах, да еще под китайским флагом? Притом что сам уход корабля из пылающего Вейхайвея и его последующее исчезновение сами по себе выглядели подозрительно. Поэтому холостой выстрел бакового орудия «Бонавентуры» и целая россыпь сигнальных флагов, взмывших над палубой крейсера, весьма недвусмысленно дали понять, что китайским кораблям следует немедленно лечь в дрейф и принять на борт досмотровые группы британцев. Нарушение морского права, разумеется, причем вопиющее, но британцы любые правила соблюдали лишь до того момента, пока они были им выгодны. Сейчас же, как они считали, можно не церемониться, и, в общем-то, были правы. Захоти они — и огонь бы открыли запросто. Однако все тот же китайский флаг показывал, что нет смысла торопиться и напрягаться, и если ситуация всплывет в желтой прессе (а репортеры — они такие, из любой мухи слона раздуют), то полученные от уничтожения китайских кораблей сомнительные дивиденды вряд ли перекроют ущерб от скандала.

«Китайские» крейсера поступили вполне ожидаемо — сбросили ход до экономичных десяти узлов и спокойно пошли на сближение. Все правильно, не стоит напрягать владычицу морей, сами подойдут, не баре. На мостике «Нью-Орлеана» Севастьяненко едва не сгрыз себе ногти по локоть, гадая, не подоспеет ли «Сатлидж» раньше, чем они успеют совершить задуманное, но на броненосном крейсере, очевидно, решили не насиловать и без того уставшие машины. Какой смысл, если преследуемые и сами сбрасывают ход? К тому же, на «Сатлидже», наконец, тоже рассмотрели флаги, и сделали выводы, в точности совпадающие с мнением своих коллег. И тем самым британцы подарили русским лишние минуты в тот момент, когда они были просто на вес золота.

Наглость британцев и ложное чувство непобедимости, порожденное тремя столетиями господства их флота практически на всех морях, сыграли с ними злую шутку. Зачехленные орудия крейсеров и толпящиеся на палубах матросы, спешно обряженные кто во что и превратившиеся в пеструю толпу (а именно на нее, по мнению любого уважающего себя европейца, и должны походить китайские матросы) уверили их, что никакого сопротивления не ожидается. В результате хотя орудия и оставались наведены на головной крейсер, но артиллеристы возле них расслабились и утратили контроль над ситуацией. А потом все завертелось с такой скоростью, что изменить ход процесса кто-либо был уже не в силах.

«Хай-Чи» приближался к британским кораблям, медленно замедляясь, и британцам оставалось лишь отпускать нелицеприятные шуточки по поводу достоинств китайских моряков. Они бы поняли еще, попытайся те прорваться, но не опасались этого — орудия британских кораблей при таких раскладах успевали разнести небронированный крейсер в клочья. Но нет, он как раз замедлялся, вот только начал это делать слишком поздно, и неудержимая сила инерции влекла его вперед. Четыре с лишним тысячи тонн водоизмещения — это не шутки, мгновенно они не останавливаются. Ясно было, что в дрейф он ляжет, уже пройдя мимо британских крейсеров, а пока, из-за неудачного поворота, «Хай-Чи» несло прямехонько на «Аргонавта». Чтобы избежать столкновения, китайцы приняли чуть левее, и теперь их крейсер проходил как раз между двумя британскими. «Нью-Орлеан» начал сбрасывать ход чуть раньше, и ясно было, что он остановится кабельтовых в трех от британцев, а головной продолжал идти вперед. Вахтенный офицер «Аргонавта» еще успел удивиться тому, что китайцы не дадут задний ход, чтобы окончательно сбросить ход, когда на «Бонавентуре» внезапно загремели выстрелы, и в следующий миг за кормой «Хай-Чи» вспух бурун от набирающих обороты винтов. Игра началась.

Позже выяснилось, что на «Бонавентуре» успели заметить пуск с «Хай-Чи» двух мин. Отреагировали британские моряки с похвальной расторопностью, открыв огонь из всего, что могло достать до вражеского крейсера и начав маневр уклонения. Однако если с первым все обстояло как надо, благо орудия уже были развернуты в сторону цели, а дистанция в два с половиной кабельтова не позволяла промахнуться, то с разворотом дело как-то не заладилось. Развернуть, да и просто сдвинуть с места лежащий в дрейфе корабль водоизмещением больше, чем у «Хай-Чи», а машиной оснащенный в полтора раза менее мощной, не так-то просто. В результате обе мины попали в цель и, что главное, обе взорвались.

Две восемнадцатидюймовых мины Уайтхеда несли чуть менее шести пудов взрывчатки, но силы взрыва первой хватило, чтобы подбросить корму «Бонавентуры» над водой. У британского крейсера «с мясом» вырвало левый винт, в клочья изорвало перо руля, а массивный стальной баллер согнуло под невиданным углом. Но все это было мелочи, главное — жуткого вида дыра, в которую с ревом устремилось море.

Британские корабли не отличались особой прочностью, но все же одной, пускай и серьезной пробоины, крейсеру может оказаться недостаточно. Вода упрется в сталь переборок, и если команда не потеряет голову и сработает четко, то корабль сможет удержаться на плаву и даже продолжить бой. Ну или, как минимум, тонуть будет довольно долго. Но тут вмешалась удача русских — второй взрыв оказался не столь впечатляющ, как первый, но куска борта крейсер лишился, заскрипел и стал медленно изгибаться, словно задетый лопатой червяк. взрывом, помимо прочего, серьезно повредило киль, от чего корпус моментально потерял жесткость. С этого момента время жизни корабля исчислялось минутами, и второго залпа его орудия дать не успели — британские моряки были озабочены спуском шлюпок и попытками спастись, осложненными еще и тем, что стадвадцатимиллиметровые орудия «Хай-Чи» пускай и с небольшим опозданием, но открыли огонь. Впрочем, не столь уж и велико оказалось это запоздание — чехлы с орудий русские моряки сдернули с похвальной быстротой, а чтобы развернуть скорострелки много времени не требуется.

Надо сказать, британцы не остались в долгу, все же броня «Хай-Чи» была «картонная», а ниже скосов бронепалубы его борта и вовсе не несли иной защиты, кроме угольных ям. Промахнуться на такой дистанции оказалось практически невозможно, и из четырех стадвадцатимиллиметровых и двух шестидюймовых снарядов, выпущенных из орудий «Бонавентуры», в цель не попал только один. Пройдя впритирку над палубой крейсера (кое-кто из матросов позже на полном серьезе утверждал, что от ветра, поднятого им, у них волосы дыбом встали), он хлопнул где-то в море, едва не угодив по пути в борт «Аргонавта». Еще два снаряда вспухли огненными кляксами на борту русского корабля, проделав внушительные, но не опасные пробоины высоко над уровнем ватерлинии, остальные же нанесли ущерб посерьезнее. Шестидюймовый угодил аккурат в только что разряженный минный аппарат, полностью его разрушив и кровавыми брызгами размазав весь расчет по искореженным переборкам. Следующим взрывом снесло за борт сорокасемимиллиметровое орудие, а последний снаряд угодил точнехонько в паровой катер, разнеся его на мелкие щепки. Словом, неприятно, но при этом не смертельно, тем более что с опозданием в несколько секунд к бою подключился «Аргонавт», и русским сразу же стало не до дырок с левого борта.

Аргонавт был и мощнее, и лучше вооружен, чем жадно глотающий воду и быстро оседающий «Бонавентура». А главное, уклониться от удара у «Хай-Чи» не было никакой возможности. Все же четыре тысячи тонн разгоняются отнюдь не мгновенно. Пять кабельтовых — мелочь, британским артиллеристам не требовалось даже целиться, и девять шестидюймовок обрушили на русский корабль всю свою мощь. Пять стадвадцатимиллиметровых и два восьмидюймовых орудия оказались совершенно неадекватным ответом летящему в русских граду снарядов, и единственным, пожалуй, утешением оставался тот факт, что на такой дистанции защита «Аргонавта» не выдерживала даже ударов болванок противоминного калибра. Русским оставалось только отвечать — и терпеть, благо одним-двумя залпами корабль не потопишь, а крейсер быстро набирал ход и выходил из зоны поражения. Уже третий залп британцев оказался заметно слабей двух первых — для носовых орудий «Хай-Чи» оказался в мертвой зоне. Правда, его еще попытались остановить отважно ринувшиеся на перехват миноносцы, но и они попросту не успели набрать ход. В боевой рубке крейсера лейтенант Иванов, поминутно вытирая успевшим насквозь промокнуть рукавом кровоточащий лоб (несколько осколков от близкого взрыва залетели через смотровые щели боевой рубки, и один нашел-таки свою цель, наградив лейтенанта раной, которая в будущем грозилась стать брутального вида шрамом) злобно оскалился и, отпихнув рулевого, сам довернул штурвал. Таранный форштевень крейсера со всей дури врубился в борт не успевшего уклониться миноносца и буквально разрубил его пополам. Злобно скрежетнули по бортам корабля обрывки железа, но повреждения крейсера ограничились содранной краской. Густо дымя развороченной трубой (в кормовую попал британский снаряд, но не взорвался — очевидно, преграда оказалась слишком слабой, и взрыватель не сработал, так что дело ограничилось сквозной дыркой), крейсер набирал ход, перенося огонь на уцелевшие миноносцы. Один из них взорвался через секунду — русский снаряд пробил котел и разорвался прямо внутри него. Половину корабля водоизмещением в несчастные три сотни тонн размолотило в клочья, и он ушел на дно почти вертикально прежде, чем кто-либо успел сообразить, что произошло. Два других оказались потоплены не столь впечатляюще, но не менее эффективно. Русские моряки развили бешенную, на грани технически возможной, скорострельность, понимая, что именно от этого сейчас зависит их жизнь. В результате дырок в миноносцах наделали больше, чем в голландском сыре, и то, что с них хотя бы частично успели спастись команды, можно было считать удачей британских моряков.

Пожалуй, «Хай-Чи» сейчас мог бы уйти, но бой еще только начинался. Увлеченные азартной перестрелкой с головным кораблем, британцы совершенно упустили из виду «Нью-Орлеан», чем немедленно воспользовался Севастьяненко. Его корабль затрясся от быстро выходящей на форсаж машины, и пошел вперед, быстро набирая ход. Его курс лежал почти точно вслед за головным крейсером с той лишь разницей, что пройти он должен был впритирку к борту «Аргонавта».

Впритирку — это значит впритирку, пара саженей, не более. А перед этим сокрушительным продольным залпом смести все с палубы так и не успевшего отреагировать на новую угрозу британца. И град осколков еще не успел отстучать по броне, а крейсера уже вставали борт о борт, и «Нью-Орлеан» содрогался, реверсируя машины. И бросившиеся к орудиям уцелевшие британские моряки просто не могли стрелять, поскольку на такой дистанции взрывы снарядов на вражеском корабле были не менее опасны для них самих. А с «Нью-Орлеана» уже вовсю, как заведенные, молотили по ним пулеметы и малокалиберные орудия, выкашивая любого, пытавшегося выйти на открытое место.

Менее всего британцы ожидали, что их возьмут за жабры, используя приемы, давным-давно не только признанные устаревшими, но и успешно забытые. То, что считалось нормой еще менее века назад, сейчас, как полагали, в принципе не может быть использовано. Давным-давно умерли участники последних абордажей, и никто не ожидал, что они могут возродиться в эпоху быстроходных стальных судов…

Два десятка матросов с кошками в руках, подбадривая сами себя воплями, выскочили из-за надстроек. Десять человек на носу, столько же на корме, разом метнули стальные крючья, намертво соединяя корабли. Полетели за борт кранцы, чтобы не смять металл при столкновении, и русские, не теряя времени, начали подтягивать корабли друг к другу.

Конечно, одно дело стягивать фрегаты, водоизмещение которых даже в эпоху их расцвета не превышало тысячи тонн, и совсем другое — крейсера, один из которых имел четыре, а второй целых одиннадцать тысяч тонн водоизмещения. Но корабли из совсем иной эпохи и возможности имели другие, и русские использовали их вполне умело. Глухо зарокотали лебедки, натянулись, дымясь, канаты… Половину кошек, зацепившихся за что-либо непрочное вроде лееров, вырвало моментально, однако и оставшихся хватило, чтобы подтянуть «Нью-Орлеан» к борту вражеского корабля. Они еще не успели соприкоснуться, а на палубу британца уже горохом посыпались русские матросы.

Экипаж «Аргонавта» более чем вдвое превосходил команду русского крейсера, и даже удачный огонь русских в первые минуты боя мало изменил соотношение, особенно учитывая неполный комплект людей на «Нью-Орлеане». Вот только в бою, помимо численности, играют роль и многие другие факторы. Один из главных — управление, а вот его-то у британцев сейчас и не было. Командира крейсера разорвало на куски в момент, когда шестидюймовый снаряд угодил в мостик, большая часть офицеров, находившихся на открытых местах, разделила его участь и оказалась или убита, или ранена. Те же матросы и офицеры, которые находились внизу, отрезанные друг от друга переборками, просто не могли знать, что происходит, и продолжали делать свое дело. Личного оружия не было ни у кого, что логично — зачем кочегару винтовка? Словом, в этот момент многочисленный и, без сомнения, храбрый экипаж британского крейсера представлял из себя не более чем беспорядочную и дезорганизованную толпу, совершенно не ожидавшую, что сейчас их будут убивать.

В противоположность им, русские оказались готовы к бою. В первой волне атакующих было почти две сотни человек, и на помощь им сразу же ринулись матросы из машинного отделения. Вдобавок, это были не только моряки, но и казаки, привычные к рукопашной. Да и многие из матросов участвовали в десантах и захватах транспортов, а остальные успели кое-чему научиться у тех же казаков — Севастьяненко на отдыхе не давал спуску своим людям, проводя учения регулярно. Вот и пригодилось, и пускай бой разгорелся не на песчаном пляже, а в стальных переходах чужого корабля, разница оказалась невеликая.

Люди были разбиты на группы, каждой командовал офицер, и потому управление ими сохранялось до последнего. Вдобавок, и вооружены матросы «Нью-Орлеана» оказались на совесть. Никаких тяжелых винтовок, зато у каждого револьвер, а то и два, длинные и тяжелые ножи, словом, то, что и требовалось в узких коридорах и на лестницах. Ошеломить, засыпать ливнем пуль и смять — эта мысль была донесена до каждого матроса, равно как и тот факт, что отступать им некуда. Сзади неудержимо накатывался «Сатлидж», где сообразили, что происходит что-то не то, и опять раскочегаривали котлы — густой дым от сгоревшего угля поднимался в небеса. Но сейчас большая масса крейсера мешала ему рывком набрать ход, что, опять же, давало русским несколько лишних минут. Вот только если британцы все же успеют, все пойдет прахом, так что спасение было только в скорости.

Севастьяненко, выйдя на мостик, с минуту наблюдал за боем. Он сделал все, что мог, и сейчас от него уже мало что зависело. Палуба «Аргонавта» была затянута дымом, снаряды русского крейсера успели вызвать несколько пожаров, а обилие дерева (британцы еще не успели оценить русский опыт этой злосчастной войны и сообразить, чем оно может обернуться) давало богатую пищу огню. Слышался треск револьверных выстрелов, кто-то истошно вопил, не поймешь, свой или чужой — раненые кричат одинаково. Что же, раз командовать уже некем, то следовало хотя бы не отставать от своих людей в бою — авторитет пиратского капитана держится, в том числе, и на личной храбрости. Да и вообще, деятельной натуре Севастьяненко претило находиться в стороне, когда его люди сражаются.

Усмехнувшись, лейтенант вытащил из ножен палаш — память о морском корпусе, элемент парадной формы… Таскал с корабля на корабль как память, чем вызывал массу смешков от товарищей. Ну что же, как говорит Трамп, хорошо смеется тот, кто стреляет первым. Посмотрим, так ли устарела Златоустовская сталь во времена дальнобойной артиллерии. Все это Севастьяненко обдумывал уже на бегу, сжимая в правой руке клинок, а в левой неожиданно удобную рукоять тяжелого револьвера.

Надо сказать, применить оружие ему пришлось лишь дважды. В первый раз, когда на него откуда-то выскочил, раскрыв рот в беззвучном крике, весь перемазанный угольной пылью человек с огромной лопатой в руках. Шагнув в сторону и пропустив мимо себя богатырский удар, он с удивительным прежде всего для самого себя хладнокровием рубанул наискось клинком и, переступив через медленно оседающий труп (уже труп!) двинулся дальше. Второй раз он наскочил на небольшую группу своих матросов, сошедшихся врукопашную с выбравшимися откуда-то из низов британцами. Тех было раза в два больше, но после того, как им начали стрелять в спины, боевой пыл британцев разом сошел на нет, и они побросали оружие. А больше Севастьяненко не пришлось ни стрелять, ни драться. Уже позже он сообразил, что позади него неотступно следовали пятеро матросов, прикрывая излишне горячего командира от неприятностей. И это радовало — теперь лейтенант точно знал, что, случись нужда, его люди не только пойдут за ним куда угодно, но и прикроют ему спину, если надо жертвуя собой.

Пока Севастьяненко геройствовал на «Аргонавте», «Хай-Чи» развернулся по широкой дуге и аккуратно сблизился к сцепившимся кораблям. Ловко (все же Иванов был куда опытнее своего молодого напарника) пришвартовавшись к борту «Нью-Орлеана», он высадил десантную партию, но к тому моменту все уже заканчивалось. Русские могли гордиться блестяще проведенной операцией, захват британского корабля занял не более пятнадцати минут. В схватке полегло более половины его экипажа, русские отделались легче. Два десятка убитых и около полусотни раненых, часть из которых уже не сможет воевать, а некоторые не встанут никогда. Не так и много, кажется, и в то же время слишком серьезные потери для них. Впрочем, сейчас не было времени предаваться унынию — третий британский корабль приближался, и наверняка весь его экипаж, от командира до юнги, пылал сейчас жаждой мщения. И было их там почти восемьсот человек, больше, чем на обоих русских кораблях вместе взятых.

По счастью, «Сатлидж» не мог сейчас обрушить на русских свою внушительную огневую мощь. Да, его девятидюймовые орудия, швыряющий стасемидесятькилограммовые снаряды на дальность более семи с половиной миль, способны были наделать дырок в обоих русских кораблях, даже не входя в зону поражения их орудий, но то глубокая теория. На практике же для британцев дело обстояло несколько хуже. Даже если не учитывать тот факт, что на предельных дистанциях точность огня безобразно падает, имелся фактор, связывающий британцам руки. Между броненосным крейсером и русскими высился почти не уступающий «Сатлиджу» размерами корпус «Аргонавта», и попытка достать своей артиллерией наглые крейсера привела бы к тому, что британцы расстреляли бы собственный корабль.

Возможно, знай командир «Сатлиджа», что «Аргонавт» уже захвачен русскими, он приказал бы все-таки открыть огонь, и жертвы среди пленных его не остановили бы. Однако с мостика броненосного крейсера можно было различить лишь клубы густого, жирного дыма, заволакивающие палубу «Аргонавта» и постепенно закрывающие все вокруг не хуже, чем специально поставленная дымовая завеса. К тому моменту пожары на крейсере успели хорошенько разгореться, и их тушили буквально всем миром, припахав к этому богоугодному занятию даже пленных британцев. Те, правда, вначале попытались заартачиться, но им максимально доступно объяснили, что спасать их и даже просто предоставлять место на немногочисленных шлюпках пленным британцам никто не собирается. Тут своих бы спасти… В результате сейчас остатки экипажа «Аргонавта» безо всякого принуждения (ну, почти, пара выбитых зубов и синяк под глазом у особо горластого боцмана не в счет) активно заливали пламя. К счастью, оно не успело добраться ни до чего жизненно важного, и пострадал, в основном, экстерьер крейсера. Ну а дым и пар оказались неприятным, но весьма полезным в этой ситуации дополнением.

Действия командира «Сатлиджа» оказались сколь логичными, столь и непродуманными. В первую очередь он хотел понять, идет ли еще бой на борту взятого на абордаж «Аргонавта», или все уже закончилось, а потому направил свой крейсер на сближение, тем самым невольно повторяя ошибку слишком близко подпустивших противника командиров уже попавших в русскую ловушку крейсеров. В известной степени, логика в том имелась — как ему мешал вести огонь корпус «Аргонавта», так и русским крейсерам он полностью закрывал секторы обстрела. Соответственно, теоретически, противник (а с кем он столкнулся, британец уже догадывался — несмотря на то, что спустить китайские флаги никто не озаботился, все офицеры «Сатлиджа» не сомневались, что узкоглазыми здесь не пахнет, слишком уж решительно и храбро действовали крейсера) до британского корабля дотянуться не мог. Однако, как оказалось, британцы вновь ошиблись, совершив, таким образом, в этом бою все мыслимые и немыслимые ошибки.

Между тем русские времени зря не теряли. В коротком и жестоком бою захватив британский крейсер, они тут же постарались оценить его боеспособность, моментально определив, что ничего фатального с «Аргонавтом» не произошло. Все же бить старались по палубам, и потому серьезных повреждений корпуса избежать удалось. В клочья изорванные небронированные надстройки, выгоревший командирский салон и разбитая посуда в кают-компании — это, разумеется, неприятно, но отнюдь не смертельно. Пара сбитых шестидюймовок и потери в противоминном калибре — это уже хуже, но серьезного урона боевым возможностям большого, втрое больше русских, крейсеру, несущему соответствующее вооружение, это не наносило. Вот если бы шальной снаряд влетел в минный аппарат (а все три восемнадцатидюймовых аппарата британцы, что характерно, зарядили), то и разрушения могли оказаться соответствующими. Правда, само такое попадание выглядело бы как отчаянная удача, но, технически, ничего совсем уж невероятного в нем не было бы, особенно при стрельбе в упор.

Теоретически крейсер уже сейчас можно было использовать в бою. Орудия на нем были тех же систем, что и на русских кораблях (благо все они строились в Британии), и у Севастьяненко хватало людей для их обслуживания. Снять их хотя бы с того же противоминного калибра своих крейсеров, все равно в бою от них толку мало. Конечно, баллистика шестидюймовок совсем иная, чем у семидесятипяти- и сорокасемимиллиметровых орудий, но при стрельбе практически в упор особой разницы нет, хоть по стволу наводись. И даже если не удастся пробить броневой пояс «Сатлиджа», дырок в нем можно наделать изрядно, перевесив его калибры количеством орудий на трех крейсерах и засыпав противника шестидюймовыми снарядами. Да и то сказать, дистанция минимальная, может, и броню при некоторой удаче проломить удастся.

Однако Севастьяненко сыграл иначе, фактически повторив ход начала боя. На «Аргонавте», как и на других крейсерах той эпохи, стояли минные аппараты. Три штуки — по одному на каждый борт и один в носовой части. Кстати, тоже аналогичные установленным на «Нью-Орлеане» и «Хай-Чи». Как показала практика, не слишком эффективное в бою крупных кораблей оружие, но сейчас и в упор… Словом, выстрел на «Сатлидже» увидеть еще успели, а вот уклониться — уже никак.

Столб воды, поднявшийся выше мачт крейсера (а они были отнюдь не маленькими), выглядел скорее эффектно, чем эффективно. Так уж распорядились звезды, что большая часть энергии взрыва, способного вырвать у крейсера значительную часть борта, ушла на взбаламучивание воды и распугивание и без того уже взволнованной рыбы. Но и той доли, сто пришлась на «Сатлидж», хватило с лихвой.

Британские моряки, готовясь к бою с крейсерами, все сделали как надо, их русским коллегам не потребовалось даже менять заглубление. Восемнадцатидюймовая самодвижущаяся мина ткнулась в носовую часть броненосного крейсера под бронепояс, аккурат в четырех метрах ниже уровня воды. Из-за не совсем удачно сработавшего заряда пробоина вышла не очень крупная, но тут вмешался еще один фактор, а именно особенности конструкции британских кораблей. Дело в том, что корабли, сошедшие с верфей этого считающегося самым развитым, особенно в области всего, связанного с мореплаванием, островного государства, на проверку часто оказывались весьма хлипкими, крайне негативно перенося любые подводные повреждения. От одной-единственной пробоины в истории, которой здесь уже было не суждено состояться, порой тонули даже линейные великаны, как это случилось с дредноутом «Одейшес», подорвавшемся на мине и отправившемся на дно практически у своих берегов. А три систершипа «Сатлиджа», «Кресси», «Абукир» и «Хог», отправились на дно после атаки старой подводной лодки. При этом для двух из этих крейсеров хватило всего по одному попаданию торпеды. Более легкие корабли, неплохо перенося многочисленные повреждения в надводной части, и вовсе не имели шансов уцелеть, получив даже сравнительно небольшие пробоины ниже ватерлинии, чему способствовали и порочно-недодуманная конструкция переборок, и, зачастую, слабая выучка экипажей.

Скорее всего, подобная судьба ожидала и «Сатлидж». Во всяком случае, Севастьяненко надеялся именно на такой расклад — слабая живучесть британских кораблей уже давно не являлась секретом для русских. Однако, так уж получилось, что на ходу придуманный американцем и творчески, но в спешке переработанный русскими план имел слишком много допущений и не обладал даже минимальным запасом прочности. Пока что все складывалось на редкость удачно, однако сейчас расклады оказались чуточку иными.

Пробоина оказалась не столь уж и велика, но в момент, когда машины крейсера работали на «полный вперед», стараясь разогнать его и вывести из под удара, и этого хватило. Поток воды, буквально впрессованный через нее в отсеки, разливался широкой, сметающей все на своем пути мутной струей. Британские матросы замешкались, и это привело к обширным затоплениям. Тем не менее, им удалось задраить отсек, при этом несколько моряков, не успевших выбраться из него, остались там навсегда. В результате крейсер остался-таки на плаву, но при этом осел по самые клюзы с почти тридцатиградусным креном на правый борт. А главное, переборка выгибалась под напором океана не хуже паруса, и командиру «Сатлиджа» оставалось лишь отдать приказ остановить машины. В противном случае существовала реальная опасность гибели корабля. Стоит переборкам не выдержать — и крейсер моментально нырнет под воду, как это уже случилось с броненосцем «Виктория» одиннадцать лет назад. В свете этого распоряжение выглядело правильным, но оставляло крейсер без хода под прицелом русских артиллеристов.

«Сатлидж» успел сделать один выстрел из кормовой башни главного калибра, прошедший, к счастью, мимо цели, и открыть огонь из шестидюймовых орудий. Правда, сделав буквально пару залпов, британцам пришлось задробить стрельбу — при быстро нарастающем крене и на циркуляции даже с малой дистанции из утопленных в сталь бортовых казематов шестидюймовок попадать в цель становилось проблематично. Все же двухъярусное расположение орудий — откровенно неудачное решение. Часть казематов пришлось спешно задраивать, иначе их попросту залило бы водой, а остальные стволы смотрели во все стороны под нелепыми углами. Плюс к тому возникли серьезные опасения, что сделай кормовая башня еще один выстрел — и от сотрясений переборки, которые сейчас спешно подкреплялись экипажем, попросту сдадут сдадут. К тому же открыли огонь и орудия «Аргонавта». Крейсер стоял на месте, благодаря чему условия стрельбы оказались полигонными, и на палубе «Сатлиджа» сразу же стало неуютно. Впрочем, как только прекратили стрелять британцы, прекратили бить и по ним. На этом этапе в «Аргонавта» попали два снаряда, оба без серьезных последствий.

С мостика британского крейсера его командир, офицер и джентльмен, с невозмутимостью, достойной лучшего применения, рассматривал корабли врага (а он сейчас видел все три крейсера, хотя бы частично) и гадал, что будет дальше. Учитывая бедственность положения его корабля, ставшую фактически бесполезной артиллерию и численный перевес противника, мысли были мрачными, а наклоненный под нелепым углом мостик, из-за чего находившимся на нем приходилось то и дело прикладывать серьезные усилия, чтобы не упасть, душевному равновесию отнюдь не способствовал. И вряд ли британца успокоило бы, знай он, что с противоположной стороны прицела точно так же не знают, что делать дальше.

На мостике «Аргонавта» два лейтенанта, Севастьяненко и перебравшийся сюда Иванов, размышляли над тем, как поступить с британским кораблем. Самое простое и очевидное решение — дать отмашку артиллеристам и разнести броненосный крейсер к чертям. Учитывая, что «Сатлидж» едва держится на воде, добить его было бы достаточно просто. Как вариант, задействовать восьмидюймовые орудия «Хай-Чи», благо они остались неповрежденными. Пары хороших попаданий должно хватить. Другим простым выходом им виделась минная атака — на крейсерах хватало неразряженных аппаратов, а «Сатлиджу» хватило бы сейчас и одной хорошей плюхи.

Однако против таких решений возражала хозяйственная натура Севастьяненко. Что он видел перед собой? Лишившийся боеспособности корабль, битком набитый людьми, который можно было бы в кратчайшие сроки восстановить. Разумеется, если удастся дотащить его до базы. На британских моряков успевшему за последнее время привыкнуть к реалиям войны лейтенанту было, откровенно говоря, наплевать, но броненосный крейсер, который сам просится в руки, ему стало жалко до слез. Иванов рассуждал примерно так же, отлично понимая, что второй такой шанс им вряд ли представится. Так что решение — захватывать — отцы-командиры приняли единогласно. Оставался лишь самый животрепещущий вопрос: как все это организовать?

Размышлял Севастьяненко в свойственной ему манере недолго. Рубанув воздух ладонью, он распорядился спустить шлюпку и заявил, что сам поедет на переговоры с британцами. Иванов возмутился было, но Севастьяненко лишь заявил, что, во-первых, командовать их группой назначен он, а во-вторых, что раз его идея — ему и рисковать. Крыть Иванову было нечем, и он лишь рукой махнул. Будучи человеком независтливым и отдавая должное способностям товарища, он не стал мысленно желать ему свернуть шею. В конце концов, именно удача Севастьяненко позволила ему встать на мостик собственного крейсера. Конечно, он старше, да и по времени производства в чин превосходит вчерашнего мичмана, однако сдерживать амбиции Иванова научило не слишком удачное командование «Херсоном», а потому раз уж Эссен назначил командиром Севастьяненко, значит, адмирал ему доверяет. А доверие Эссена, которого на эскадре уважали, значило очень многое.

Примерно через час Севастьяненко направился к «Сатлиджу». Вместо шлюпки, правда, он взял паровой катер, обнаруженный на «Аргонавте» и не получивший повреждений во время боя. Время ушло, в основном, на разведение паров, но лейтенант не торопился. Во-первых, он все же мандражировал немного, а во-вторых, считал, что лучше дать британцам время прочувствовать ситуацию. А то ведь и пальнуть могут сдуру. Зато когда поймут, что жить им, даже если их не будут топить, до первой хорошей волны, наверняка станут сговорчивее. И того, что они вызовут помощь по радио, Севастьяненко абсолютно не опасался. Обрывки антенн, пострадавших в бою, видны были даже без бинокля, так что радиостанция «Сатлиджа» разом стала бесполезной грудой проводов. В общем, время играло на русских.

Крейсер встретил парламентеров, идущих под белым флагом, настороженно. От Севастьяненко не укрылось, что стволы противоминной артиллерии неотступно следят за их крохотным суденышком. А ведь даже одного снаряда из трехдюймовки им хватит за глаза, некстати подумал лейтенант, но развивать мысль не стал. Вместо этого он поднял рупор и жестяным голосом проорал:

— Эй, на калоше! Спустите трап, или мне на вас осерчать?

Командир «Сатлиджа», наблюдавший за парламентерами с мостика, нервно поморщился. Что он видел? Да молокососа, который хамит британцам, без сомнения, самой передовой нации в мире. За такое стоило бы отдать приказ расстрелять его на месте. Однако прежде, чем он принял решение, русский офицер пошире расставил ноги — даже на небольшой волне катер изрядно валяло — и безо всякого рупора сказал:

— У вас пять минут, господа. Потом будем вас топить.

Голос его звучал негромко, но три крейсера за спиной добавляли каждому слову лейтенанта изрядную долю весомости. К тому же, его слышал не только командир британского крейсера, но и некоторые матросы. Новость облетела все закоулки крейсера почти мгновенно, а учитывая, что на дно никто отправляться не хотел, на борту в любой момент мог вспыхнуть бунт. И командиру крейсера даже не пришлось отдавать приказа — с дробным стуком полетел вниз, разматываясь, штормтрап. Еще через пару минут лейтенант Севастьяненко уже стоял на палубе британского крейсера и, с усмешкой глядя на матросов, толпящихся вокруг, поинтересовался:

— И кто у нас здесь главный?

Кто бы только знал, чего ему стоила эта беззаботность. Как раз в момент, когда он, стоя на раскачивающейся палубе катера, ждал штормтрап, остатки адреналина покинули, наконец, кровь лейтенанта. Как на него в тот момент накатило! Поднимаясь на палубу «Сатлиджа», больше всего Севастьяненко боялся, что у него подкосятся ноги, а сейчас, выставив вперед левую ногу и выпятив челюсть, он сцепил руки за спиной не для того, чтобы довести до совершенства образ уверенного в себе наглеца, а просто скрывая таким образом дрожь пальцев. Но получилось неплохо — видать, британские моряки были достаточно напуганы, чтобы не обращать внимания на подобные мелочи.

Единственное, пожалуй, что действовало на лейтенанта успокаивающе, так это напоминающая башню фигура за спиной. Костин, бывший матрос, а ныне прапорщик по адмиралтейству и, по совместительству, командир абордажной группы (если у человека лучше всего получается бить морды, грешно это не использовать) стоял, широко расставив ноги и держа руки у двух расстегнутых кобур на бедрах. Своей позой он один в один копировал поведение ковбоев из американских вестернов. Что поделаешь, прапорщик был не чужд прекрасного, и в том, оставшемся сейчас лишь в памяти мире, исправно посещал синематограф. Вот и сейчас он, надо сказать, выглядел внушительнее и колоритнее любого киногероя. Револьверы, кстати, тоже работали на образ — настоящие американские кольты, взятые среди прочих трофеев при захвате «Нью-Орлеана».

Хорошо еще, что никому не приходит в голову проверить, так ли он мастерски владеет оружием, как кажется, мимолетом подумал Севастьяненко. Как ни странно, эта мысль помогла ему немного расслабиться, хотя, казалось бы, все должно было быть наоборот. Уж кто-кто, а он знал возможности Костина не понаслышке. Прапорщик умел лихо бить морды и метко стрелял с обеих рук — не зря регулярно тренировался вместе с казаками. А вот с умением выхватывать оружие прежде, чем окружающие почувствуют неладное, дело обстояло с точностью до наоборот. Разумеется, бывают люди крупные, но притом быстрые, как кошки, но прапорщик к ним не относился. Излишняя мускулатура ему, скорее, мешала, слегка сковывая движения, и потому стрелял он, хотя и очень прилично, но не слишком быстро. Хотя тренировался, конечно, постоянно, а Трамп даже показал ему, как это делается — за свою бурную молодость Юджин успел объездить всю Америку, побывав, в том числе, и на Диком Западе. Так что оружие он выхватывал всем на зависть, и Костину до него было далеко. Но прапорщик не сдавался, что, разумеется, через какое-то время просто обязано было дать плоды. Только вот случиться это должно было очень нескоро.

Сделав успокаивающий жест и надеясь, что его мандраж никто не заметит, Севастьяненко обратил, наконец, внимание на идущего к ним высокого, сухощавого офицера. Матросы расступились перед ним, как вода под форштевнем. Остановившись в двух шагах перед лейтенантом, британец несколько секунд рассматривал его, демонстрируя как истинно британское спокойствие, так и свойственное островитянам презрение к окружающим, а затем скрипучим голосом поинтересовался:

— Вы кто такой?

— А вот это должно интересовать вас в последнюю очередь, — Севастьяненко внутренне аж перекосило. Хамство британцев выбешивало его уже давно, но это воспринималось даже как-то привычно. Однако когда этот кретин начинает изображать из себя властителя мира, стоя на палубе тонущего корабля, да еще и под прицелом орудий — это, знаете ли, уже наглость. Как ни странно, возмущение помогло справиться с нервами, и дальше лейтенант вел себя так, словно видел перед собой какого-нибудь туземного князька из Африки. Это оказалось неожиданно просто и моментально ему понравилось. — Для вас сейчас намного важнее уяснить для себя простую истину: конечно, вас здесь толпа, и за борт вы меня можете выкинуть моментально. Вот только я в званиях невеликих хожу, мою потерю как-нибудь переживут. Зато если мы в срок не вернемся на свой корабль, после этого с вами разговаривать уже не будут, а начнут просто топить, и волны покраснеют от крови. И пленных никто брать не будет. Ясно?

Говорил он с расчетом, что его услышат и поймут не только немногочисленные офицеры, но и толпящиеся вокруг матросы. Одно дело выполнять приказы, другое дело — точно знать, что тем самым ты подписываешь себе приговор. Нет, британцы, разумеется, храбрые солдаты, но в безнадежный бой из-за прихоти уже загнавшего их в глубокую задницу капитана они пойдут с ба-альшой неохотой. Если вообще пойдут.

— Так вы командир этой посудины, — как можно небрежнее продолжал между тем Севастьяненко, нарочито спокойно, по-хозяйски, оглядываясь. Секунду спустя он убедился, что тон выбрал правильно — привыкшие смотреть на других свысока часто теряются, когда чувствуют, что противник сильнее.

— Я, — механически ответил британец. — Капитан второго ранга…

— Оставьте, — прервал его Севастьяненко. — Как вас зовут, меня не интересует. Поскольку если мы придем к соглашению, то вскоре я вас больше не увижу, а если не придем, то мне и вовсе будет все равно, как звали еще одного покойника. Так что оставим изящные словеса до лучших времен. Ведите, капитан, нас туда, где мы сможем поговорить без помех.

В просторном капитанском салоне (ох, и пробило же лейтенанта на зависть при виде этого благолепия — на маленьком «Нью-Орлеане» все было куда проще) он по-хозяйски реквизировал бутылку мадеры, и, не мудрствуя лукаво, разлил янтарную жидкость по бокалам. Посмаковал изделие португальских виноделов, неодобрительно покосился на Костина, залившего в себя вино одним махом, и вздохнул:

— Не обращайте внимания на моего спутника, капитан. Он не блещет хорошими манерами, зато может, случись нужда, одной рукой оторвать даже самую тупую голову. Согласитесь, это тот самый случай, когда одно-единственное достоинство перевешивает целую кучу недостатков. Так что давайте сразу договоримся: разговор ведем конструктивно, а то, боюсь, он потеряет терпение. Да вы пейте, пейте…

— Кто вы? — резко спросил британец, отставляя бокал. — Вы что, с ума сошли? Вы знаете, что с вами сделают за нападение на наши корабли в наших водах?

— В ваших водах? — лейтенант искренне рассмеялся. Потом резко встал и навис над своим визави, что оказалось на удивление просто — хотя ростом британский капитан был и повыше него, зато Севастьяненко оказался заметно шире в плечах. — Это вы, уроды, решили за нами погоняться. В НАШИХ водах.

— Чего-о? — глаза британца едва не вылезли из орбит от удивления.

— Того-о, — передразнил его Севастьяненко. — Это — наши воды, и вам здесь делать нечего. А раз уж решили поиграть в героев, то я даю вам пятнадцать минут. За это время, думаю, решите, что вам предпочтительнее — сдаться или отправиться купаться. Говорят, в этих водах много акул…

— Сдаться? Вы в своем уме?

— А что? Нам пригодится ваш корабль, не откажемся и от судовой кассы. А ваши никчемные жизни, поверьте, никого не интересуют. Высадим на каком-нибудь уютном островке, их здесь много, и рано или поздно вас подберут.

— Это пиратство…

— Мнение побежденных никого не волнует, — отмахнулся Севастьяненко. — Если через пятнадцать минут ваша тряпка еще будет висеть на мачте, наши крейсера откроют огонь. И, когда будете сдаваться, даже и не думайте изобретать адскую машинку — остаток пути вы проделаете в трюме этого самого крейсера, так что в случае незапланированного инцидента на дно пойдете вместе. Надеюсь, вы все поняли, и между нами не осталось никаких недосказанностей, капитан.

Через десять минут Юнион Джек, вяло трепыхаясь на ветру, медленно, будто неохотно, пополз вниз. А еще через полчаса Иванов, принявший командование «Сатлиджем», приступил к спасательной операции. Нельзя сказать, чтобы он так уж горел желанием поменять мостик своего пускай и поврежденного в этом бою, но все-таки не собирающегося тонуть крейсера на покалеченный и еле держащийся на воде трофей, однако деваться было некуда. Из них из всех только он имел опыт командования крупнотоннажными кораблями, причем опыт достаточно солидный. Все же вести перегруженный «Херсон» вокруг всей Европы, да еще и в не самую спокойную погоду — это не вальс на паркете танцевать. Вот и пришлось Иванову тащить еще и этот воз, понимая, что дальше будет только тяжелее.

Вообще, конечно, сам по себе «Сатлидж» шансов не имел. Помимо дыры в борту, вода замкнула провода, и теперь динамо-машина крейсера нуждалась в ремонте. Обесточенные помпы встали, и сейчас вода, плещущаяся в трюме крейсера, медленно прибывала — очевидно, заявленная хвалеными британскими кораблестроителями герметичность переборок оказалась несколько преувеличена. Однако когда рядом встал другой корабль, и с него по временной линии подали ток, ситуация изменилась. После нескольких часов работы удалось откачать воду из неповрежденных отсеков и тем самым значительно спрямить крен. Это было хорошо — Иванову не хотелось заниматься контрзатоплением отсеков на незнакомом корабле, слишком легко можно перестараться и вместо спрямления вовсе перевернуть крейсер. Одновременно с откачкой к пробоине подвели пластырь из нескольких слоев брезента. Повезло, что дыра оказалась не особенно крупной, но все равно матросы, которым пришлось нырять в холодную воду, высказывали свое мнение об этой работе исключительно матерно. Тем не менее, промучившись всю ночь и половину следующего дня, удалось не только наложить пластырь и откачать воду, но и заделать пробоину деревянными щитами, а также импровизированным цементным ящиком. И, как оказалось, вовремя — сразу пополудни ветер посвежел, и поврежденный корабль, лишенный хода и энергии, мог бы запросто отправиться на дно.

К тому времени механики успели освоиться в машинном отделении «Сатлиджа» достаточно, чтобы дать ход, и вскоре увеличившаяся вдвое эскадра неспешно двинулась в сторону базы. На десяти узлах временная заплатка держала уверенно. Стыки, правда, сочились водой, но поделать с этим что-либо пока не получалось. Впрочем, для беспокойства поводов не было, водоотливные средства вполне справлялись. Ну а рисковать и поднимать ход никто пока не собирался — незачем.