Станции Ангелов

ГЛАВА 2

Это случилось на пятый день Выпускной Церемонии: Шекумпех «призвал» Урсу, и его среди ночи разбудил мастер Юфтиан. Урсу снились фруктовые сады за горами, хотя он никогда их не видел. Но его мать видела, еще до его рождения, и юноша удивился, как это ему снится что-то, чего – Урсу точно знал – он никогда раньше не видел. И какие они на самом деле, те фруктовые сады?

Судя по тому, как шли дела в последнее время, он вряд ли когда-нибудь это узнает.

Старость согнула спину мастера Юфтиана, но его глаза под седыми бровями смотрели ярко и пронзительно. Когда он растолкал Урсу, юноша проснулся и увидел глаза старого жреца, всматривающиеся в него. Даже в самые лучшие времена было трудно угадать, о чем думает старик, но в этот раз, когда Урсу сел на своем грубом каменном ложе, ему показалось, что в глазах Юфтиана проглядывает какое-то чувство, но какое – он так и не понял.

Единственное окно кельи закрывали расписные деревянные ставни, украшенные изречениями Говорящих. Потусклому свету, что сочился с неба, Урсу определил, что только-только рассвело.

Его первой реакцией на то, что его разбудили в такой странный час, был страх – страх, что захватчики пошли на штурм и теперь взбираются на стены города. Юноша усиленно прислушался – короткие треугольные уши подергивались по бокам удлиненного черепа, – но никакого шума не уловил. Значит, дело было в другом.

– Вставай, Урсу. Мы все это слышали, – поторопил Юфтиан с ноткой возбуждения. Обычно старый жрец старался не показывать никаких эмоций. Кажется, в молодости он был солдатом, но Юфтиан никогда не говорил о своей военной карьере. Ходили слухи, что он устал убивать, поэтому стал жрецом, чтобы как можно дальше отойти от своего прежнего образа жизни.

– Что слышали? – сонно спросил Урсу.

Юфтиан свирепо посмотрел на него, открыв рот, полный длинных, острых зубов.

– Голос Шекумпеха, – молвил он тоном едва сдерживаемого гнева. Имя, которое он произнес, было соединением слов старого языка – языка, на котором говорила первая раса строителей городов, давным-давно умерших среди снега и тьмы. Оно переводилось как «Тот-кто-говорит». Урсу тупо уставился на старого жреца, не очень понимая, о чем речь.

Потом он вспомнил.

Во сне он шел через фруктовый сад, о котором однажды рассказывала ему мать. Запах спелых фруктов наполнял его широкие ноздри, длинный узкий язык быстро облизывал морду. Это был знакомый сон, но в этот раз Урсу был не один: рядом с ним шел другой. Во сне ему так и не пришло в голову повернуться и увидеть лицо того спутника. Голос у другого был негромкий и приятный, почти мелодичный. Но Урсу, хоть убей, не мог вспомнить слова, которые он говорил.

Вспомнив об этом теперь, в эти первые сонные минуты после пробуждения, юноша понял: было что-то в том голосе… что-то, что испугало его сейчас.

Он поднял глаза на Юфтиана.

– Я не знаю. Я не думал, что…

– Ты думал, слова бога будут яснее? – спросил старик. – Как гром с неба?

Урсу кивнул:

– Да, именно так. – Возможно, он все же слышал голос Шекумпеха. Слышать голос бога, говорящего лично с тобой? Страшное возбуждение охватило Урсу, и юноша задрожал.

Шекумпех говорил с ним. И все это слышали.

В столь ранний час город был сравнительно тих. Дом Шекумпеха стоял прямо в центре Нубалы, чтобы бог пребывал в сердце всех вещей, имеющих самое важное значение в жизни его горожан. Так было всегда, даже в разгар Великого Холода.

Урсу подошел к узкому окну и посмотрел вниз, на пустую рыночную площадь. Он вспомнил, что прошел почти год с тех пор, как здесь проводилась последняя большая ярмарка, но это было до прихода великой армии Зана. Годовщины подходят, а праздновать нечего.

В животе Урсу заурчало, и он снова подумал о фруктовых садах из своих снов. Вероятно, эти же самые солдаты, вставшие лагерем за городскими стенами, давно раздавили их своими сапогами и колесами. И ничего там теперь не найдешь, кроме замерзших тел стариков, готовых к ритуалам внедрения.

Юфтиан раздраженно засопел, и Урсу отвернулся от окна.

– Простите, – извинился он. – Я просто задумался. Потом они спускались по холодной и влажной каменной лестнице, ежась от студеного ветра, задувавшего в оконные щели. Келья Урсу располагалась высоко в доме бога, и оттуда были даже видны лагеря за городскими стенами, едва различимые в туманном утреннем свете. По прошествии года война стала казаться почти нормальной частью жизни, вместе с голодом и бесконечным страхом.

Бог жил под главным зданием, в подвале, построенном специально для него (согласно священной книге Ордена) больше сорока пяти поколений назад, и за все это время гони разу не пал. В течение всего года послушникам, таким, как Урсу, разрешалось видеть бога только в трех случаях: в Праздник Мороза, Праздник Солнца и Праздник Отступления Ледника.

Немногим избранным, не состоящим в Ордене – нынешним правителям города, различным сановникам и дворянам, – позволялось принимать участие только в одном из них: в Празднике Солнца.

По главному холлу, примыкающему ко входу, гулял холодный утренний ветер, и вместе с ним в открытые деревянные двери проникал слабый свет. Вокруг сновали послушники и кое-кто из мастеров, торопливо направляясь из кухонь к хлевам, где помещались ледовики, и обратно. Несколько его товарищей-послушников остановились и пораженно смотрели, как Урсу спускается по грубой каменной лестнице в сопровождении мастера.

Самого Урсу отдали мастерам в очень юном возрасте, типичном для большинства послушников. Нубала имела строгие законы на этот счет: если семья произвела на свет троих детей, доживших до совершеннолетия, то любой дальнейший отпрыск должен быть предложен для рассмотрения мастерам. Урсу был четвертым в своей семье. Хотя один его старший брат умер от чумы через несколько лет после совершеннолетия, Урсу к тому времени слишком далеко продвинулся в своем обучении на жреца.

То, что бог города избирал кого-то для службы, – случай не редкий, но и не повседневное событие. Обычно это означало праздник для других обитателей Дома, даже день или два отдыха. Прошло четыре года или, может, пять с тех пор, как последний послушник – девушка по имени Юэнден, вспомнил Урсу – был призван служить богу Нубалы. Сам Урсу был тогда намного моложе, всего год как стал разумным, поэтому Юэнден осталась для него лишь смутным воспоминанием. Ее имя, однако, запомнилось, как имя той, что так трагически погибла, утонув в колодце за Домом. Быть призванным означало, что тебе уготовано будущее лучше, чем у других, что ты войдешь в элиту мастеров, руководящих всей религиозной жизнью в городе и – быть может, если только правильно разыграешь свои карты, – станешь членом самого правящего Совета.

И вот когда Урсу шел через огромный холл Дома, зевая и почесывая спутанный мех под рясой, он заметил, что обычное равнодушие, с которым к нему относились, сменилось почтительными взглядами. Несколько предразумных – кантров – пробежали мимо него на четвереньках, как-то ориентируясь внутри храма. Их глаза счастливо блестели, свободные от взрослого ума.

Урсу обменялся беглыми приветствиями с несколькими послушниками, их языки касались меха друг друга, пробуя его на вкус. Идущий позади Юфтиан показал когти, и другие послушники бросились с их пути врассыпную.

Чтобы быть послушником, особых умений не требовалось: нужно было выполнять черную или унизительную работу, которую мастера считали ниже своего достоинства.

Но теперь все изменилось: его «призвали». Его допустят к внушающему страх и благоговение Шекумпеху. И если тебя «призвали», ты становишься мастером-на-служении. Тебя переселяют в комнаты получше; тебе даже назначают послушника, чтобы был у тебя на посылках. Рука Юфтиана время от времени касалась плеча юноши, как бы направляя его, но Урсу мог бы сойти по этой крутой каменной лестнице, ведущей глубоко под землю, с завязанными глазами.

Он спускался в знакомую темноту, где аромат горящей душистой травы наполнял воздух благовонием. Это событие должно было стать торжественным, но до Урсу доносились приглушенные зевки и тихое бормотание около дюжины мастеров, ждущих в нижней комнате, что несколько портило ритуальную атмосферу. Вероятно, они сами не так давно встали. Длинными пальцами ног Урсу осторожно нащупывал край каждой ступеньки, не желая видеть реакцию мастеров, если он умудрится упасть и поставить себя в глупое положение.

Утренний холод, казалось, исчез, когда со скрипом закрылась огромная деревянная дверь, отделяющая Нижние Палаты от Главного зала. Света было мало, но когда глаза юноши привыкли к тусклым огонькам свечей на стенах, изукрашенных мозаиками настолько древними, что многие из них почти вросли в окружающий камень, он увидел мастеров, которым служил почти всю свою юную жизнь, ждущих там – ждущих его.

Урсу почувствовал с неудобством, что мочевой пузырь у него полон.

Юфтиан исчез, смешавшись с тенями, и Урсу остался один в центре круга наблюдателей. Он ощутил нервозность с примесью возбуждения и предвкушения новой жизни, ожидающей его теперь.

И прямо перед Урсу на своем троне из меди и золота сидел сам Шекумпех, бьющееся сердце Нубалы.

Бога города представляла глиняная фигура, вольно вылепленная по образу его народа, со спиральными надрезами, изображающими мех, с длинным языком, скользящим вниз по туловищу, с широко ухмыляющейся зубастой мордой, которую некоторые могли истолковать как угрожающую. Шекумпех был стар, как сам город, – по сути он был неотделим от города. По древней традиции Равнин каждый из Великих Городов имел своего собственного бога, и когда бог хотел, он говорил со своими горожанами. Урсу учили, что иногда эти боги говорят вещи, выходящие за рамки естественного, недоступные пониманию.

И внезапно дух Шекумпеха оказался внутри Урсу. Внимательные мастера тоже могли это почувствовать: сопутствующее ощущение, не совсем вкус или запах, но похожее на то, как пахнет воздух утром после грозы. Что-то чистое, и острое, и яркое.

Урсу не услышал ничего, что можно было бы описать как звук, ничего похожего на произносимые слова. Чувство было такое, как если бы вдруг раскрытые воспоминания, образы, ощущения хлынули в него потоком.

Урсу понял, что бог спрашивает его истинное имя.

– Я… – начал вслух юноша и тут же опомнился. Он был теперь один в центре комнаты. «Я Урсу», – мысленно ответил он и подумал, слышит ли его бог?

И тогда бог произнес его истинное имя, его личное имя, имя его души.

Когда Урсу было пять лет и его взрослый ум был так недавно внедрен в его тело кантра, что ему все еще казалось странным ходить на двух ногах, он прошел обряд, какой проходит каждый ребенок города, получая свое истинное имя в виде одного из многих сотен замысловато вырезанных кусочков дерева, выбранного наугад из огромной урны. Это имя должно было стать его внутренним именем, и Урсу торжественно предупредили, что демоны попытаются прокрасться в его сны и это имя выпытать. Ужас заключался в том, что они, узнав твое имя, овладевают твоей душой.

Единственные существа, кому следует знать твое имя – твое истинное имя, – это боги. И вот так Шекумпех заговорил с Урсу.

На юношу нахлынула новая волна звуков, запахов, ощущений. И в этот раз Урсу увидел образ маленького хилого жреца в не по росту большом плаще, крадущегося ночью по улицам Нубалы. И к спине его был привязан…

Юноша воззрился на сидящего перед ним идола Шекумпеха. Разве можно сомневаться в том, что хочет сообщить ему бог города? Урсу понял, что в видении бога по городу пробирался он сам, Урсу, а в мешке у него за спиной был вот этот сидящий перед ним идол.

Затем он снова очутился в видении, проскальзывая как бы невидимым между выстроившимися перед воротами шеренгами врага. Потом дальше, к фруктовым садам, и… еще дальше. Образы, текущие потоком в ум Урсу, поначалу ясные и отчетливые, начали противоречить друг другу, как если бы несколько отдельных видений показывались ему одновременно, каждое чуть отличное от другого.

А потом дальше, дальше в смятение и безумие, когда Урсу увидел огонь, сходящий с небес, и Великий Город Нубалу, горящий в невидимом пламени, и только смерть и руины повсюду.

Видение за видением накатывали на юношу, он забыл про подвальный храм, его ум напрягался, пытаясь постичь то, что Урсу мог лишь смутно, отдаленно понять. Но казалось, что это его собственная жизнь, развивающаяся по бесконечному множеству путей.

И только один образ оставался гореть яркой нитью, как звездный путь через бесконечное море ночи. Тот устойчивый образ Урсу-послушника, ныне мастера-на-служении, крадущегося с фигурой бога и уносящего его – каким-то чудом – за стены города и дальше.

– Где твой отец?

– В Цитадели. Там, внутри, он вряд ли представляет себе, что происходит здесь. Ты знаешь, как это бывает.

Сэм знал. Внутри Цитадели пространство и время вели себя совсем не так, как им положено. Существовали способы ориентироваться в ней, находить путь в ее спрятанные глубины и открывать лежащие там сокровища, но не без риска. Сейчас Мэтью был старше, разделенные на боковой пробор белокурые волосы спадали на лоб непокорной волной. Солнце стояло высоко.

Сэм слегка почесал стертые запястья под цепями, которыми был прикован к огромному валуну. Он уже знал, сколько времени у них будет. «Все время, сколько есть его в мире», – подумал он. Сейчас отец Мэтью узнавал то, что Сэму уже было известно: Цитадель – терпеливая хозяйка, и там всегда что-то ждет своего открытия.

– Сколько тебе сейчас, Мэтью?

– Пятнадцать.

– Напомни мне, почему ты так ненавидишь своего отца. Мэтью вытаращил глаза.

– Почему я – что? Ты тоже его ненавидишь. Посмотри, что он с тобой сделал. Ты не можешь не ненавидеть его!

– Он твой отец. С тобой он ничего не делал.

Мэтью уставился вдаль, на широкую горную страну. Сэм проследил за его взглядом, осматривая далекие пики, окутанные облаками, и близкую деревню, почти курорт в своей живописности, как уголок в Скалистых Горах с отелем и постелью на ночь. Но только здесь очень далеко от Скалистых Гор.

– Мой отец безумец, – объяснил наконец Мэтью. – Одна девочка в моем классе сошла с ума, начала кричать, что мой отец злой, что нас не должно быть здесь. – Мэтью облизал губы, затем повернулся к Сэму. – Ее увели, а через два дня отец велел оставить ее тело на площади, чтобы все видели. – Теперь мальчишка дрожал. – Он хочет, чтобы я был похож на него. Я никогда бы не смог… – Мэтью покачал головой, замолчав на полуслове.

– Из наших разговоров, Мэтью, я не всегда понимаю, что ты хочешь делать, когда – и если – победишь своего отца. Ты вспомни: я пытался, – Сэм поднял закованные руки, – и видишь, что со мной стало?

– Не понимаю, о чем ты.

– Допустим, все это оказалось в твоем распоряжении. – Сэм кивнул на деревню. – Что ты будешь делать?

Мэтью посмотрел вызывающе.

– Уеду домой. Прочь отсюда.

– Это и есть твой дом. Здесь ты родился. Противоречивые эмоции отразились на лице парня.

– Есть… есть столько всего другого там, во вселенной. Нас здесь вообще быть не должно! – Мальчишка даже топнул ногой. Сэм приподнял бровь и ждал. – Наше место там, где все человечество! Ты ведь тоже это знаешь? Вот почему ты сделал то, что сделал!

– Я это сделал потому, что твой отец хочет уничтожить планету, а я не мог этого допустить. Ни один человек в здравом уме такого не допустит.

– Вот и я хочу ему помешать. И остальные.

Сэм кивнул. Странно, что спустя столько времени отец Мэтью решил завести семью и воспитать сына. Наверное, отец Мэтью намерен основать династию.

– Тогда ладно. Нам следует разработать план, но ты должен понимать, что можешь погибнуть.

Мэтью сглотнул.

– Я это знаю.

Сэм пристально посмотрел на юношу. У Мэтью глаза широко открылись, с лица сбежала краска.

– Меня убьют? – спросил он, отступая на шаг.

Сэм ничего не ответил, и выражение его лица не изменилось.

– Скажи мне, – потребовал Мэтью. – Я должен знать. Он разоблачит нас, да? Мы должны остановиться.

– Нет, ты не погибнешь.

«Но погибнут другие», – подумал Сэм. Он знал кто, знал их лица и их имена. Они пришли в его видения, в такие сильные, яркие видения. Но говорить это мальчику Сэм не собирался.

– Ты вправе делать то, что ты делаешь, Мэтью, поэтому, быть может, тебя ждет победа там, где я потерпел поражение. Но риск велик: это борьба не на жизнь, а на смерть.

– Отец тебя не убил, – заметил Мэтью.

– Ты забыл? Он не может меня убить. А я не могу убить его. – Улыбка Сэма больше походила на гримасу. – Это наша награда, наше наказание – и будущее. – Сэм положил руку на валун, к которому он так долго был прикован. Его снова ждал путь наверх, и там, на вершине, вода и пища. – Кроме того – на случай, если ты не заметил, – ему доставляет гораздо больше удовольствия пытать меня, чем убивать.

Это снова был Фитц. Фитц, с копной ярко-рыжих волос, которые, словно бросая вызов тяготению, торчали вокруг его головы неровными прядями. За спиной Фитца вспыхивала аварийная лампа, и этот прерывистый свет на секунду обрисовывал черты его лица.

Фитц что-то говорил.

– Надо уходить. Пошли… – Он назвал имя, и это было чье-то чужое имя, не ее. – Надо уходить, сейчас же, – повторил Фитц, и в его голосе послышалось отчаяние.

– Нет, подожди, – возразил голос, звучащий подозрительно и неприятно похоже на ее собственный. Она отбивалась от того голоса, от имени, которое упомянул Фитц. Чужого голоса и имени.

– Фитц, сходи за Оделл. Еще можно успеть вытащить эти штуки.

Ее окружали огромные каменные плиты с вырезанными на неровных поверхностях непонятными символами и чужими письменами, которые ее опытный глаз отнес к Среднему Периоду Кораблестроителей. Коридор, по которому она шла, прямо впереди резко сворачивал. В ум просочилась слабая струйка воспоминаний о том, что там, за поворотом, и вдруг она поняла…

Ей снился сон, и за тем углом находился самый страшный ее кошмар. Худшее, что она могла себе представить, затаилось в нескольких футах от нее, в сооружении, брошенном расой, построившей его бесчисленные тысячелетия назад.

Ей снился сон, и с ужасной несомненностью Ким знала, что Фитц мертв. Но как бы она ни хотела, она не могла заплакать, не могла пролить слез, потому что это был всего лишь сон.

Где-то на периферии ее сознания происходило что-то важное. Ким знала, что ей нужно срочно проснуться.

Она должна проснуться.

И внезапно Ким снова очутилась в «Гоблине» – потрясающе внезапно. «О боже, – подумала она, – это было ужасно». Ким действительно забыла, насколько ужасно это может быть. Она должна найти Билла, и поскорее.

«Гоблин» – это был ее корабль. Ким купила его после той злосчастной экспедиции в Цитадель. Тогда она все еще находилась в системе Каспера, и у нее осталось достаточно денег, чтобы купить грузовой звездолет дальнего радиуса действия, а заодно и поисковый контракт. Это было больше двух лет назад, и с тех пор Ким превратилась в космическую отшельницу. Время от времени она приводила «Гоблина» обратно на Станцию Ангелов, на край Касперской системы, где Касперское солнце было всего лишь чуть более яркой точкой звездного света в глубокой черноте ночи.

Сейчас Ким возвращалась после исключительно бесплодного рейса и знала, что ее контракт будут пересматривать. От этого знания ее обычное душевное состояние стало хуже некуда.

Когда Ким впервые увидела «Гоблин» изнутри, она подумала, что сможет зарабатывать достаточно денег, выходя в рейсы на несколько дней, поскольку идея жить в нем неделями или месяцами казалась малопривлекательной. Но Ким знала, что люди это делают – живут в таких кораблях десятилетиями. Все же после первого месяца одиночного полета, путешествуя по Касперской системе в качестве капитана и единственного пассажира на борту переоборудованного «Гоблина», Ким ощутила твердое желание продолжать жить.

Отчасти за это желание следовало благодарить Билла. В некотором смысле Билл дал ей то, что Ким могла найти, даже не покидая Станцию Ангелов, если бы она только знала. Ирония ситуации заключалась в том, что ей пришлось провести некоторое время, тихо сходя с ума в летающей пещере отшельника, прежде чем до нее дошел этот факт.

Можно было бы сказать, что Ким заснула за штурвалом – если бы у «Гоблина» был штурвал. Она отключилась, погружаясь в один из тех частых дневных снов, которыми она давно страдала, типа рецидива воспоминаний, которые принесли ей Книги.

На главном экране и на двух вспомогательных появилась Станция Ангелов. Один из этих экранов – приютившийся прямо над ее левым коленом и ярко светящийся из своей ниши между креслами командира и второго пилота – показывал Станцию как компьютерную модель тора с полым центром. Другой экран, поменьше, расположенный на уровне головы, показывал звездную карту. Одна из тысяч представленных там точек светилась не тем цветом, что остальные. Это была Касперская Станция Ангелов, с которой Ким собиралась состыковаться. Другая ярко светящаяся точка обозначала Землю и родную планетную систему за несколько тысяч световых лет отсюда. Стрелка указывала в противоположную сторону, на центр галактики – который вполне мог оказаться следующей от этой системы остановкой, если бы кто-нибудь когда-нибудь нашел Станцию Ангелов, ведущую так далеко в Ядро.

Ким взглянула вверх. Прошло всего несколько секунд, и она все еще чувствовала слабость и спутанность мыслей. Но она уже подозревала, что день будет очень, очень неудачным.

Во-первых, Билл перестал отвечать на ее вызовы. В течение долгих недель своего приближения к Станции Ким пыталась с ним связаться – безрезультатно. Она переговорила с некоторыми знакомыми в населенной людьми части Станции, и они подтвердили, что видели его. Поэтому Ким знала, что Билл никуда не выписался и не улетел на попутном челноке через сингулярность Станции в какую-то другую систему… а тогда почему он не отвечает?

И все это время запасы воздуха и продовольствия продолжали убывать, и теперь, если она вернется, а Билла там нет… Ким не знала, что тогда делать.

А потом она заметила красный мигающий огонек. Ким никогда раньше не видела, чтобы он мигал красным. Впрочем, она никогда раньше не отключалась на векторе подхода. Дрожащей рукой женщина нажала кнопку. Поток диалога сочился так тихо, что воспринимался лишь на уровне подсознания. Нажатие кнопки увеличило громкость, и, холодея от ужаса, Ким спросила себя, как долго она неслась в пространстве все равно что мертвая с одним только автопилотом, сохраняющим ей жизнь.

– … Проклятие, «Гоблин 4РХ», ты меня слышишь? Я… – Голос на минуту стал слабее, его перебил другой голос. Ким не смогла разобрать, что они говорят, но она узнала тон: сердитый, обеспокоенный, кого-то из начальства. – Нет, у меня нет привычки взрывать всех подряд. Просто она летит на автопилоте, мы введем ее. Нет, опасности нет, я…

– Говорит «Гоблин 4РХ», – быстро сказала Ким, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. Глупая девчонка. Глупая, глупая девчонка! – Простите, у меня проблемы с системой связи. Я не знаю, что случилось. – Она сглотнула внезапно пересохшим горлом. – Я… я прошу прощения.

– Мы тебя слышим, но ты знаешь правила. Боюсь, нам придется настаивать, чтобы твой корабль прошел полный осмотр, прежде чем ты снова сможешь выйти. – Голос звучал укоризненно, но не слишком резко. Когда-то Ким встречалась с человеком, которому принадлежал этот голос. Это было вскоре после того, как она прибыла на Станцию. Ласковый медведь, который признался ей одной пьяной ночью, что ему осточертели цивилизация и жизнь в переполненных ульях, где инопланетные болезни уничтожают целые континенты. Вероятно, в этот раз он перешел на официальный тон, потому что рядом с ним кто-то был. Наверняка кто-то из военных.

Это называли комнатой для разбора полетов, но она больше смахивала на камеру.

– Дело в том, мисс Амото, что существуют правила и процедуры. – Сержант держал в руках планшетку, иногда опуская ее и похлопывая себя ею по бедру, поэтому Ким были видны два прикрепленных к ней пластиковых листка с очень неудачной ее фотографией. – И вы должны их знать.

– Я их знаю, сержант.

– Хм… – Он кивнул и посмотрел на Пирса, ее адвоката – адвоката всех на Касперской Станции Ангелов. Пирс также являлся послом Земли на Каспере, о чем каспериане, разумеется, не догадывались. Кроме того, он был, в силу странного пиаровского хода, мэром Станции. Видимо, кто-то решил, что невоенному персоналу Станции для развития настоящего чувства общности нужен свой мэр. По собственному признанию Пирса, это была исключительно дурацкая мысль. Ким знала, что он также неплохой повар, знаток мексиканской кухни, что пришлось весьма кстати, потому что делать ему здесь было особо нечего. Ким была пару раз на его барбекю. – Ну, рискуя сказать вам то, что вы уже знаете, эта Станция – собственно говоря, вся эта система – находится под военной юрисдикцией, пока не закончится проверка на наличие каких-либо возможных угроз. Диспетчер, работавший в зале управления стыковкой в момент вашего подхода, имел полное право открыть огонь по вашему кораблю, когда вы не назвали себя.

– Мой корабль летел на автопилоте, сержант. Я сама осмотрела судно и обнаружила неполадки в системе контроля атмосферы. Уровень кислорода был слишком низок, поэтому я потеряла сознание. Такое случается, особенно в долгом одиночном полете.

– Но вы выполнили ремонт прежде, чем официальная инспекционная группа смогла осмотреть ваш корабль.

– Да, в силу срочной необходимости.

Сержант поджал губы, что придало ему довольно надутый вид. У Ким возникло ощущение, что ему тоже нечем занять свои дни.

– Мисс Амото, в вашем контракте есть определенные пункты, согласованные с нашими правилами и процедурами. Существуют методы, помогающие справляться с такими ситуациями, как ваша, а вы не следовали им.

Пирс отвернулся от пустой стены, на которую уже несколько минут пялился.

– Контракт занимает тридцать страниц, сержант, и очень мелким шрифтом. В ситуации, представляющей потенциальную угрозу для жизни, нет времени читать тридцать страниц мелкого шрифта.

Ким очень старалась не покраснеть: врать она никогда не умела. Прежде чем состыковаться, Ким умышленно повредила маленький клапан в кормовой части судна, а потом отремонтировала его. Она сочинила историю и начала рассказывать ее Пирсу, как только его нашла. Мэр лишь смотрел на нее усталыми глазами: он не собирался на это покупаться.

– Говори, что хочешь, Ким, – вздохнул он тогда. – Только постарайся не забыть свою историю, когда будешь рассказывать.

Сержант взглянул на Пирса.

– Она была прямо возле Станции. Сколько времени потребовалось бы, чтобы подобрать ее с нашего военного корабля?

– Я не знаю, сержант. Сколько времени требуется человеку, чтобы задохнуться в корабле с нефункционирующей подачей кислорода? – сухо спросил Пирс. Он откинулся на спинку стула. – На самом деле, сержант, в этом нет никакой нужды. Единственная причина, по которой мы имеем эти процедуры, это то, что случилось – что бы там ни случилось – с первоначальными обитателями этой Станции. Но вы прекрасно знаете, что никакой непосредственной угрозы ни для кого здесь нет и не было в течение очень долгого времени. Если здесь вообще что-нибудь было, то та опасность исчезла. Один-единственный заснувший старатель – это еще не кризис.

– Мистер Пирс, я следую ряду процедур, установленных моими начальниками. В противном случае мне придется отвечать перед ними.

– Ага, и получается фарс, – устало бросил Пирс. – Потому что у вас нет полномочий принимать решения. Я предлагаю закрыть это разбирательство, пока командующий Станцией не сможет присутствовать лично.

Сержант уставился на Пирса, как будто хотел оторвать ему голову. Затем он посмотрел на Ким.

– Мисс Амото, я не уверен, что в данный момент вы в состоянии что-нибудь пилотировать. – У Ким пульс стучал в голове, словно ей иголки втыкали в глаза изнутри. – Я арестую ваш корабль до уплаты штрафа за то, что вы подвергли опасности живущих на Станции людей. – Сержант разглядывал ее с минуту, затем круто повернулся и вышел с выражением неловкости на лице.

– На, выпей, это тебе здорово поможет.

Ким взяла таблетки и проглотила их не запивая. Пирс попытался дать ей стакан воды, но женщина отмахнулась.

– Да я в порядке, правда. Вам не стоило беспокоиться.

– Мне показалось там, что ты снова потеряешь сознание. Видела бы ты лицо того сержанта. Он думает, что все здесь сумасшедшие.

– Мы все здесь сумасшедшие. Какой нормальный человек стал бы здесь торчать?

– Как? – улыбнулся Пирс, и на его щеках появились ямочки. – И отказаться от шанса изучать единственную цивилизацию, не считая человечества, существующую в известной вселенной?

Ким закатила глаза.

При любезном содействии Пирса ей выделили эту каюту, а «Гоблина» поставили в другой док до тех пор, пока Ким не сможет обжаловать штраф или заплатить его. Эта каюта представляла собой крошечный куб не больше двух метров от стены до стены, но после долгого полета в «Гоблине» она казалась роскошно просторной. Ким села на край узенькой откидной койки, кончиками пальцев потирая виски. Мэр Станции уселся на пол перед ней, скрестив ноги.

– Послушайте, Пирс… мне нужно кое-что сделать. Мне нужно решить кое-какие вопросы.

– Конечно, я знаю. Но насчет своей лицензии можешь не слишком беспокоиться. Честно говоря, тут мало кого волнует гибель каких-то старателей, улетевших черт знает куда. Ты облажалась прямо у них перед носом, это верно, но главное, отчего они так засуетились, – так это то, что на самом деле здесь никогда ничего не происходит – кроме обычных наблюдений жизни на Каспере.

Каспер, подумала Ким. Имя этой планете и всей системе дал один поляк из первой экспедиции, прошедшей через эту Станцию Ангелов. Он назвал ее в честь одного из трех волхвов, и, по-видимому, это имя означало что-то вроде «хранитель сокровищ». Возможно, он хотел намекнуть, что эта планета полна ценных вещей. И этот намек вызывал вопрос, придумал он это имя до или после того, как была осмотрена Цитадель.

– Да, только этот дубина-сержант явно думает, что что-то вот-вот грянет, – сказала Ким, глядя вниз на Пирса. Головная боль, кажется, утихала. – Но знаете, если мне скажут, что здесь мне больше изыскателем не работать, я – ну, не знаю – полечу еще куда-нибудь. Вселенная велика.

Где Билл? Он должен быть где-то здесь; Станция не настолько велика. Когда Ким найдет его, она сможет… как-то разобраться.

– Ким, карты на стол. У тебя биоимплантат наблюдателя? Женщина посмотрела на него настороженно.

– Да, конечно, – ответила она через минуту. – Вам это уже известно. А в чем дело?

Пирс покачал головой.

– Не волнуйся. Я спрашиваю не как официальное лицо. Этот биоимплантат – зарегистрированный или нет?

Ким сама удивилась своей честности, но, возможно, она слишком долго пробыла в космосе среди астероидов Касперской системы, где не с кем было поговорить.

– Незарегистрированный, – ответила она.

– Проблем нет? Ким прищурилась.

– Нет, а что?

– Я немного знаю о том, как ты оказалась на Касперской Станции Ангелов – и я знаю Билла. Не уверен, понимаешь ты это или нет, но твое поведение иногда бывает слегка…

– Ничего подобного, – перебила Ким. – Имплантат работает отлично. Это довольно простая хирургическая операция. Основную часть работы эта штука делает сама, когда попадает в череп. После этого – никаких проблем.

Ким заметила легкую гримасу, скривившую губы Пирса. Некоторым людям не нравится думать о том, что нечто чуждое и скользкое живет у них в черепе рядом с мозгом, проникает в плоть и неразрывно срастается с нейронами, в конце концов, сливаясь с их разумом в одно целое.

– Я делала это у опытного специалиста, но, да, без регистрации.

– Ты помнишь, почему ты это сделала?

– Почему? – Ким на мгновение заколебалась. – Ну… у меня были свои причины. – Она сердито посмотрела на мэра – Мне не нравится, что вы выпытываете, Пирс. Я не хочу об этом говорить. То, что случилось там, было несчастным случаем и не имеет никакого отношения к этому делу.

– Хорошо-хорошо. – Пирс успокаивающе поднял руки. – Я буду держать тебя в курсе того, что происходите «Гоблином». Подадим апелляцию, может, что и получится.

– Ладно, – согласилась Ким.

Вернувшись в Лондон, Элиас бросил такси в глухом переулке, предварительно вскрыв ножом дешевую алюминиевую панель, за которой скрывался мозг машины, и вывел его из строя. Если удастся создать впечатление, что тут поработали вандалы, будет меньше вероятности, что кто-нибудь проанализирует журнал бортового компьютера и проследит его путь от Аркологий до этой части Лондона.

Элиас не мог представить себе, что такая боль способна усилиться, но она усилилась. Он прижал ладонь к лицу, потом заставил себя идти к первому попавшемуся подземному входу. Город простирался под землей так же далеко, как над землей, а Элиасу нужно было скрыться. Он знал эту часть города, но не мог вернуться в свою квартирку в Кемден-Мейз: слишком это опасно, пока он не понимает, что происходит.

Значит, оставался единственный путь – вниз.

Элиас нашел служебный вход, которым пользовался пару раз, когда надо было быстро исчезнуть, и вскоре затерялся в лабиринте коллекторов и служебных туннелей, пронизывающих инфраструктуру города. Там, внизу, были люди, люди-тени – такие же, как в Аркологиях за пределами города, и так же любыми средствами цепляющиеся за жизнь.

Элиас искал Дэнни и нашел его на заброшенной станции метро, давшей приют некоторым лондонским отверженным.

Дэнни с приятелями поднимали с треснувшего бетона чье-то тело. Услышав шаги, Дэнни повернулся, потом нахмурился, заметив кровь, и пошел навстречу Элиасу.

– Элиас, что это с тобой?

– Лучше не спрашивай. А что с тем твоим другом?

Дэнни снова нахмурился, потом оглянулся на людей, уносящих тело мертвого товарища. Когда они исчезли во мраке станции, Дэнни пожал плечами и покачал головой.

– Вероятно, умер от безысходности. Не рассказывай, если не хочешь, Элиас, но подлечить тебя нужно.

Дэнни повел Элиаса в свою больницу: длинный, низкий, роскошного размера передвижной дом, найденный на свалке, который теперь одновременно служил клиникой. Элиас позволил священнику вколоть ему что-то такое, отчего боль отступила. После того ужаса, который случился с ним в поясе астероидов, Дэнни обрел религию. Когда Элиас сообщил ему о Блайте, Дэнни уставился на него в ужасе.

– Ты должен был умереть, – в конце концов заметил Дэнни. – Ты вообще не должен быть живым.

– Блайт не всегда убивает, – возразил Элиас.

– Ты мне должен подробнее рассказать, что случилось.

– Не могу.

Дэнни посмотрел на него с гневом и разочарованием.

– Не могу, поверь мне, – сказал Элиас. Комната вокруг него на минуту закачалась, и он почувствовал твердую руку Дэнни у себя на плече. – Я просто пытался делать то, что было правильным.

– Правильным? – переспросил Дэнни, его губы сжались в тонкую линию. – Где-то я это уже слышал. Скажи мне, это не ты привез его сюда, в эту страну?

– Не я, – выдавил Элиас осипшим голосом. – Я пытался этому помешать. Но получилось не так, как я ожидал.

Дэнни невесело улыбнулся.

– Вот поразительная штука. Люди всегда так удивляются, когда все оборачивается не так, как они ожидают. Я вот всегда ожидаю худшего, потому и жив до сих пор. – Он глубоко задумался. – Рану твою я залатаю, но Блайт – дело другое. Тут я помочь не смогу. Никто не сможет. Но если тебя это утешит, то ты действительно должен быть мертв.

– Ну, спасибо. – Элиас закашлялся. – Мне сразу полегчало.

– Послушай меня, Элиас. То, что сделали с тобой и с другими, сделали и со мной, ты это знаешь. На меня это не подействовало, как и почти на всех нас, но то, чем обладаешь ты, бесценно. То, что ты способен делать, это… – Дэнни замолчал, посмотрел на свои руки. Они дрожали. Дэнни уставился на них, пока дрожь не унялась. – Если бы я не знал, то сказал бы, что это чудо. Ты мог бы помочь стольким людям.

– Если меня убьют, я не помогу никому. Тренчер попытался, и теперь его нет. Если городские власти меня схватят, меня тоже убьют.

Заверещал какой-то прибор; Дэнни отошел и постучал по бумажной клавиатуре, расстеленной поперек откидного стола.

– Это только что проведенный анализ твоей нервной системы. – Дэнни разглядывал Элиаса с тщательно нейтральным выражением. – Боюсь, хорошего мало. Твое тело сопротивляется Блайту, но он все еще наполняет твой организм. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что это Медленный Блайт.

Элиас почувствовал, как немеет тело.

– Ты ведь знаешь, что это такое? Он все еще внутри – его нельзя извлечь. Теперь он с тобой одно целое.

Элиас тупо посмотрел на Дэнни.

– Элиас, Блайт – в некотором роде биологическая машина. Это не просто какой-то случайный микроб. Он внедряется в нервную систему и перестраивает работу организма. Никто не знает, чего он добивается, но никто еще не прожил достаточно долго, чтобы это узнать.

– Я слышал о Медленном Блайте. Ему требуется около года, чтобы убить тебя?

– Хорошая новость та, что это неинфекционная форма Блайта. Но он ест тебя изнутри, начиная с нервной системы.

Сперва у тебя начнется тремор. Прости, что я говорю так прямо, Элиас, но ты должен знать. – Казалось, Дэнни трудно смотреть ему в глаза. – Не верь, когда тебе будут рассказывать, что он не распространился за пределы Индии, – продолжил Дэнни. – Я слышал другое.

Медленный Блайт? Это как-то не укладывалось в голове. Чего Дэнни не сказал – но Элиас и сам это знал, – это что лекарства от него не существует. «Теперь есть временной предел всему, что я делаю», – подумал Элиас.

Он будет умирать медленно. Его нервная система будет гнить изнутри.