Становление

Глава 20

Наконец, Зго августа, немцы оказались в сборе и поперли. С юга шло 600 танков и 100 тысяч пехоты, с севера — 300 танков и 40 тысяч. На востоке было тихо, а вот на юго-востоке они навалились пока окончательно неизвестными силами, но не менее ста танков и десяти тысяч солдат — там они могли легче подтягивать подкрепления с основного фронта.

Вся стокилометровая полоса к югу перед нашими оборонительными линиями заколыхалась как студень, в который уронили ложку — обстрелы, налеты, подрывы фугасов — немцы окропляли своей кровью буквально каждый пройденный километр, еще даже не начав атаку на наши окопы — мы значительно нарастили наши ДРГ — собственно, послали в них всех, кто мог пробежать хотя бы километр и не сдохнуть. Несколько сотен групп — почти двести тысяч человек — бегали по лесам и стреляли в немцев из каждого укрытия. Сверху им помогали штурмовики. В удобных для танковых засад местах наши танки буквально расстреливали колонны и передовые отряды — немцы шли не напропалую, но быстро, поэтому их разведка работала не так хорошо, как могла бы — Гитлер постоянно орал на генералов и торопил их освободить исконно немецкий Королевский Город. Да и отстреливали мы их изрядно — особо и не побегаешь. Так что уже через неделю после начала "выдвижения" немецкая разведка резко сбавила прыть — всех особо борзых мы отстреляли из засад, а более осторожные начали предпочитать подставить под удар основную колонну, чем погибнуть в краткой перестрелке. Жить хотят все, и мы использовали это их желание на полную катушку, тем более что вездеходы и транспортные У-2 постоянно подкидывали ДРГшникам боеприпасы и продукты питания, так что те могли не экономить.

В небе развернулось очередное воздушное сражение — на 350 наших истребителей накинулось более тысячи немецких. Их ждало много сюрпризов.

Химики достигли нужной чистоты пороха, но пока получалось мало — и их пустили на производство НУРСов до дальности в километр — для более эффективной борьбы с истребителями, пикирующими бомбардировщиками. НУРСы подвешивались в кассетах под крыльями по 10 штук и применялись для обстрела групп самолетов или — по одиночной цели — на небольших расстояниях. Активно-реактивная схема стрельбы позволяла ракете быстро стартовать и набрать скорость — один километр она пролетала за три секунды, так что на дистанциях в триста метров это было убойное оружие — достаточно было пристреляться обычными трассерами и, нащупав цель таким мелкокалиберным оружием, всадить в него пару-тройку ракет — полукилограммовые заряды взрывчатки буквально разрывали самолеты и они рассыпались в воздухе множеством горящих обломков.

Перед этим почти три месяца мы тренировали летчиков на новых самолетных тренажерах для истребителей — на белом фоне показывались фигурки самолетов разного размера — для симулирования разных дистанций. Траектория пуль моделировалась изогнутой проволокой, которая была не видна при освещении, организованном в тренажерной комнате. Проволока изгибалась электромеханическим модулем управления исходя из текущей скорости и направления "полета", и при нажатии на гашетки подсвечивалась — курсанту становилась видна "трасса" пуль. Моделью управлял инструктор. На штурвал тренажера воздействовали электромоторы — моделировались воздушные потоки. Так ежедневно по два-три часа летчики нарабатывали навыки оценки угловых скоростей и мгновенного расчета упреждения, так что уже с третьей очереди в цель попадали девяносто процентов летчиков, а с четвертой — все.

Помимо этого, летчики налетывали по два часа каждый день, причем делали как минимум по десять взлетов и посадок и полчаса тренировались в учебных воздушных боях. Нагрузки были просто адскими, а к ним еще добавлялись тренировки по взаимодействию с зенитчиками, изучение возможностей немецких самолетов, тренировки перемещения по лесу — на случай если собьют и придется прыгать на вражеской территории. Но кормили их на убой, от строевой подготовки, хозяйственных забот и несения караулов они были освобождены, и на сон отводилось не менее 10 часов.

Так что за эти три месяца наши "сталинские" соколы превратились в эдаких воздушных волкодавов.

А противостояли им уже далеко не те асы, что были в начале войны — они уже давно лежали в лучшем случае под крестами. Нынешние фашистские летуны учились быстро и по старинке, отчего в поединке один на один обычно проигрывали восемь боев из десяти.

А у нас помимо НУРСов были еще сюрпризы и заделы. Моторы были форсированы на всех наших самолетах — в том числе и трофейных — напыление тугоплавких и износостойких материалов позволяло повысить температуру сгорания и частоты вращения деталей, которые к тому же тщательно вывешивались техниками при переборках двигателей. Поэтому наши трофейные мессеры даже первых модификаций показывали чудеса — их скорость была выше первоначальной минимум на 50 километров в час. Что уж говорить о более современных самолетах.

Помимо этого, все самолеты мы оснащали пороховыми ускорителями, которые позволяли за три секунды кратковременно увеличить скорость на сто километров — этого было достаточно чтобы оторваться от насевшего на хвост фрица. А тормозные щитки позволяли резко сбросить скорость и быстро развернуться в вираже, а то и просто поменяться местами с преследователем и, пока он соображает куда делся самолет, который вот только что был перед ним, как следует влепить ему в хвост и в гриву. Даже если сбросить фрица с хвоста не удавалось, у летчика был хороший шанс выйти из передряги — дополнительная композитная броня из стальных пластин и стеклопластика надежно защищала основные агрегаты самолета и самого летчика от немецких пуль 13 мм на расстояниях до ста метров, а на пятидесяти можно было обойтись синяками и разбитыми лампочками. Более крупные калибры были не страшны на расстояниях в двести-триста метров — но тут уже все зависело от разлета осколков — могли неудачно перебить какие-нибудь нервюры. Тросы и шланги были защищены от осколков коробами из такой же композитной брони, но прямое попадание могло повредить и их.

Ну, дымовые шашки, которые летчики использовали чтобы скрыться от фрица или показать что подбит — можно упомянуть вскользь — фрицы велись на обман только в самом начале, а потом у них осталась только маскировочная функция.

Помимо улучшений в технике и натаскивания летчиков у нас были и новые тактические приемы. Ну, что мы действовали только большими группами минимум в десять самолетов — это было и раньше. Зенитные засады и глушение тактических переговоров немцев также уже применялись. А теперь все это было сведено в комплексе. Зенитные засады ставились как правило треугольником со сторонами в километр, туда заманивались немцы и начиналась бойня. Зная, где находятся зенитки, наш пилот подтаскивал к ним очередную жертву и та не успевала даже понять что ее сбило, как камнем падала вниз.

Несмотря на все эти ухищрения, мы отдавали по одному самолету за каждые два немецких — все-таки у них и техника была на высоте, почти не уступая нашим новым самолетам, которых пока было не больше сотни, и их было тупо больше. По летчикам соотношение было лучше — если многие наши сбитые летчики приземлялись на нашей территории, то и немцы приземлялись на нашей же территории, но уже с другими последствиями. Так что, потеряв за две недели боев двести семьдесят самолетов, мы сохранили много летчиков — погибло всего тридцать человек, и еще пятьдесят выбыло на разные сроки из-за ранений. А вот немцы лишились почти шестисот самолетов в воздушных боях и еще около ста от зенитного огня над полевыми позициями, причем и летчиков у них стало почти на столько же меньше — в нашем плену было почти двести отлетавшихся фрицев, и их мы будем менять только на наших же летчиков и только один-к-десяти — пусть попробуют набрать. Ну или на особо важных людей.

Тем не менее, к двадцатым числам августа соотношение сил стало катастрофическим — на нашу сотню приходилось еще четыреста немцев, причем они могли легко нарастить свои силы, сняв часть машин с главного фронта. Немного спасала ситуацию "карусель" — у нас на один самолет приходилось по три-четыре летчика, и они постоянно сменяли друг друга, так что в день один самолет делал до десяти вылетов. И тут свое веское слово сказал тот самый главный фронт. Подождав, пока немцы как следует увязнут в боях с нами, подрастратят боеприпасы, топливо и моторесурс, 21го августа войска северного фронта перешли в наступление, уже через два дня освободив Псков.

Немцы резко отхлынули от нас и мы получили долгожданную передышку, хотя бомбардировки и разведывательные полеты мы не прекратили, нанося точечные удары по мостам и аэродромам и сообщая информацию о перемещениях фашистских войск.

Форсирования Немана немцы так и не предприняли — они до него просто не добрались, увязнув в нашей мобильной обороне, а тут им пришлось разворачиваться обратно — наступление наших войск с севера было гораздо опаснее — те могли скинуть всю группировку в море, тогда как мы могли только обороняться.

Мы стали перебрасывать часть подразделений на юго-запад, где обстановка была опаснее. Из Германии подходили свежие части, снятые с западного фронта, и мы сдали уже три оборонительных рубежа, откатившись на тот, что начали строить самым первым, перед самым Кенигсбергом. Не помогало ничего — ни болотистая местность побережья, ни массированное радиоглушение, ни расстрел немецких танков с расстояний больше километра — немцы перли как заведенные. Эти сорок километров они буквально продавили сталью и проплавили кровью. Наши потери были велики, но их — просто ужасны. На один наш подбитый танк приходилось почти двадцать немецких — дальнобойные орудия наших машин и сильная оптика позволяли расстреливать немцев на дальних подходах, и им приходилось выискивать проходы по рощам и лесам, чтобы сделать хоть один выстрел. Но таких мест здесь было немного — все-таки страна была объектом хозяйственного воздействия плотного населения многие века — и мы следили за ними с особой тщательностью, засыпая снарядами и бомбами малейшие движения. Но это же отсутствие лесов не позволяло и нам применить нашу любимую тактику — приходилось грудью стоять на позициях под градом бомб и снарядов. Правда, град был как правило интенсивный, но недолгий — наша ПВО и контрбатарейная борьба позволяла успешно давить ударные силы немцев, но все-равно нам доставалось немало — порой казалось, что немцы стянули к нашим позициям чуть ли не всю свою артиллерию.

С наземными войсками бороться было проще — не обстрелянные на восточном фронте, они были не то чтобы как дети, но все-таки не те зубры, которые противостояли нам уже более года. Поэтому поначалу удачные фланговые контратаки позволяли стопорить их продвижение на разных участках и давали нам трофеи и пленных. Но все-равно учились они быстро, к тому же консультантами к ним направили большое количество бойцов с нашего фронта. Поэтому уже на пятый день боев мы отказались от контратак и стали применять только обстрелы издалека — выехав за свои позиции, мы по распадкам пробирались к позициям немцев, которые не успевали окопаться, проламывали их оборону и быстренько, пока они не подтянули резервы, сворачивали их оборонительный рубеж в кровавый рулончик, потом кратким но интенсивным огнем встречали части вторых эшелонов, спешивших на помощь своим уже погибшим товарищам по оружию, и в скором темпе сматывались за свои оборонительные позиции. Поэтому вскоре немцы начали наступать с большими осторожностями, страхуясь в каждой ложбинке усиленными отсечными позициями и держа мобильные группы наготове не далее полукилометра от передовых частей. Но такое построение тоже оказалось нам на руку — летуны сообщали нам координаты скопления людей и техники и мы устраивали по ним огневые налеты — быстро и больно. А когда нас отдавили к позициям недалеко от Кенигсберга, по немцам стала работать и захваченная нами береговая артиллерия. Еще в начале наступления она успешно подавила второй береговой десант немцев, который они хотели совершить под покровом темноты, но были замечены сторожевиками, которые навели на их лохани артиллерию и бомбардировщики. Вышло еще хуже, чем в первом десанте, который был замечен еще в море и частично был потоплен, но частично смог отойти обратно. Второй был уничтожен или взят в плен полностью — порядка двух тысяч. Так что на западном участке фронта немцы выдохлись к 25му августа и начали окапываться.

Последним аккордом был наш переход в наступление — мы были усилены частями, снятыми с северного участка. Успех был ошеломительным. Тут мы впервые массово применили наши новые танки. В передней проекции они пробивались только немецкими зенитками с четырехсот метров, хотя сами могли стрелять с двух километров. Поэтому, построившись шахматным порядком с интервалами 20 метров, они поперли вперед, стреляя во всякое шевеление. Хотя какие-то шевеления начались только метров за пятьсот до немецких окопов, так как до этого по ним стреляла наша артиллерия и минометы. И танки шли не напролом, а с учетом местности — если есть какой-то выступ, где можно спрятать орудие, сначала несколько танков шли на его ребро и вычищали эту фланговую позицию. И только потом вперед двигались остальные танки. Это позволяло не подставлять борта. В результате в атаке серьезно не подбили ни одного танка — двоим сорвали гусеницы ПТОшники и еще трем — пехота с гранатами — пока не подтянулись наши штурмовики с гренадерами и не зачистили окопы. В брешь тут же втянулись рейдовые части и пошли гулять по тылам только-только остановившейся немецкой группировки. Разгром был полный. Мы немного не дошли до Данцига — не хотели зарваться. Поэтому отошли почти на исходные позиции, на которых и начиналась оборона. Помимо своей же подбитой техники, немцы потеряли практически всю артиллерию, это помимо тридцати тысяч пленными и гораздо больше убитыми и раненными. Тяжело им воюется без оперативной связи на поле боя, ну да ничего — пусть привыкают. Надеюсь, они поняли, что теперь так будет всегда.

Не менее упорные бои шли и на южном участке, и закончились они только к пятому сентября. Разгрома немцы избежали, но и своих целей не достигли. Они шли через леса, поэтому в качестве передовых отрядов охранения пустили отряды украинских националистов. Ребята были отчаянными, но все-равно таяли в лесах как масло. Мы уплотнили порядки наших ДРГ — вместо трех километров теперь каждой отводилось по километру и меньше, плюс расставили их в шахматном порядке и нарастили резервные линии. Так что раз за разом ОУНовцы попадали в клещи — упирались в одну из наших групп, затем охватывались соседними и уничтожались — минометным и снайперским огнем, ручными гранатометами, пулеметными косами. Иногда они успевали подтянуть вторую линию — тогда боковые ДРГ просто отходили, забирая своих раненных и убитых, и начиналась фронтальная перестрелка — пока в порядках оуновцев снова не возникнет прореха, в которую можно ввести фланкирующие группы. Против гранатометов им было нечего противопоставить — даже бывшие ранее надежными убежища в виде ствола дерева или низинки теперь не давали защиты от упавшей рядом гранатки, которую наши бойцы закидывали с расстояния более сорока метров из такого же убежища, но уже надежного. Попытки сблизиться броском пресекались плотным автоматическим огнем. Они полегли в этих лесах почти все, но свое дело сделали — помешали нам как следует громить немецкие колонны из лесных засад. Заслышав наши танки, они просто отходили к основным силам. Вот тут уже можно было немного пострелять выходящую на нас подмогу и тут же смыться, чтобы снова начать этот тяни-толкай разведгруппами.

К счастью, немцы не стали в этой истории разворачивать свои егерские команды охотников — наши действия слишком быстро стали крупномасштабными, и фрицам пришлось привлекать войска, а не гоняться за небольшими отрядами по лесам, для чего и создавались тогда их ягд-команды. Так что подготовка наших диверсантов вкупе с огневой мощью выкашивала ОУНовцев в лесах почище косы на утреннем лугу.

Но немцы все-равно продвигались и через две недели уперлись в наши оборонительные позиции. Три дня они приводили себя в порядок — подтягивали отставших, переукомплектовывали потрепанные части. Наши штурмовые У-2Ш отработали новую тактику — подкравшись на высоте верхушек деревьев, один штурмовик отрабатывал несколько секунд по колонне или лагерю и тут же уходил под прикрытие деревьев. В это время с другой стороны появлялся другой штурмовик и, пока стволы фрицев смотрели в сторону первого, отстреливался по ним и также быстро смывался. В это время третий появлялся еще с одного направления и также наносил короткий огневой удар. Низкая скорость, глушители и прикрытие леса позволяли им подкрадываться буквально вплотную и тут же отходить, разворачиваясь буквально на пятке, а наличие раций в каждой машине позволяло всей группе координировать свои действия — как правило если группа превышала пять машин, одна выделялась в качестве координатора, который дирижировал этим смертоносным оркестром. Группами по несколько самолетов они словно стая акул постоянно крутились вокруг колонны, откусывая от нее мелкими но частыми ударами по три-четыре человека, по одной машине, по танку за раз, но постоянно, так что порой бывало, что уже через полчаса от батальонной колонны оставались одни ошметки.

Вносила свою лепту и артиллерия, хотя к осени 42го как таковой ствольной артиллерии у нас было уже мало. Основную часть нарезных стволов калибров 150мм и менее были установлены на гусеничную бронетехнику и использовались в первых порядках для стрельбы прямой наводкой. Подавляющую часть навесной артиллерии составляли минометы, которые могли работать на дальности до пяти километров. А на больших дистанциях вместо дальнобойной артиллерии действовали штурмовые эскадрильи — они работали по батареям, складам, штабам и колоннам противника. На напряженных участках фронта один батальон могли поддерживать до трех эскадрилий штурмовиков — целый полк, их в свою очередь — до двух полков истребительной авиации, а над полем боя на высоте пятнадцати километров висело до шести разведчиков, которые прощупывали своими инфракрасными и оптическими глазами окружающую местность и докладывали о появлении целей непосредственно в штурмовые эскадрильи и комбатам, чтобы те смогли спланировать и подготовить встречные удары.

Конечно, ствольная артиллерия с закрытых позиций была бы предпочтительнее в плане безопасности, но у нас не было столько стволов и снарядов — для достижения того же результата, что и штурмовиками, на ствольную артиллерию пришлось бы потратить в десять раз больше металла и в двадцать — пороха. Артиллерия все-таки работала массово, по площадям — там, где было достаточно бомбы, уходил десяток снарядов — а ведь в них не только взрывчатка самого снаряда, но и порох метательного заряда. Такого мы позволить себе не могли, особенно по пороху. Повышенный риск штурмовок мы старались компенсировать массированностью применения штурмовиков — сначала — тотальное подавление зенитных средств управляемыми бомбами с большой высоты или НУРСами с расстояния в километр и более, и уже потом — работа по цели, и все это — массово, чтобы по одной зенитке работали два-три самолета, чтобы она просто не успевала пристреляться, нащупать своими снарядами наш самолет. А наши и пристреляться успевали — по неподвижной-то цели, и залп самолета мощнее — почти шесть стволов против одного-двух. Немцы могли компенсировать только массированностью применения зениток, но это им было сложнее сделать — в отличие от самолетов, которые могли за пять минут преодолеть чуть ли не тридцать километров, зенитки как правило оставались на месте, то есть на каждом важном участке требовалось бы держать например по шестьдесят зениток, тогда как все эти участки могли обрабатываться последовательно группой в тридцать-сорок самолетов — экономия в технике и людях подавляющая. Конечно, наши потери постепенно сглаживали бы эту диспропорцию сил нападения и обороны, но, во-первых, мы их постоянно пополняли, а во-вторых — немцы и не могли создать такой плотности зенитной обороны на всех интересующих нас участках. Мы в свою очередь, узнав об усилении зенитной ПВО какого-либо объекта, просто посылали туда не двадцать, а сорок или шестьдесят самолетов — и подавляющим огневым и маневренным преимуществом быстро задавливали всю ПВО при сравнительно небольших потерях у нас — на один сбитый самолет приходилось с десяток уничтоженных зениток.

Большей проблемой для наших штурмовиков была истребительная авиация немцев. Но тут вступали в действие уже наши истребители — достаточно было просто сковать немцев, пусть даже и не уничтожить, просто не дать добраться до наших штурмовиков, и те уже могли спокойно работать по цели — все-таки главные действия разворачивались на земле. А большими истребительными группами немцы уже давно действовать не могли — мы постоянно держали в воздухе более двадцати высотных ударных самолетов, основной целью которых были аэродромы противника, прежде всего — истребительной авиации. Так что на ближних к фронту аэродромах большого количества самолетов у немцев не было, а с дальних особо не полетаешь — много времени тратилось на подлет к месту боевых действий, и собственно на патрулирование и бой времени оставалось немного — своими ударными самолетами мы принудили немцев к слишком длинному транспортному плечу, тем самым компенсировав их превосходство в количестве самолетов.