Становление

Глава 26

Но все это лирика, а физика заключалась в том, что нам надо было увеличить потери врага в живой силе. С нашей стороны немцам противостояло порядка ста двадцати миллионов населения, что давало при мобилизации в 25 % тридцать миллионов солдат — и это максимум, при условии привлечения и женщин на вспомогательных участках. И еще восемьсот тысяч вступающих в призывной возраст каждый год. Но это самый край — если все выгрести и практически оголить производства. У немцев же с союзниками и завоеванными странами получалось около трехсот миллионов человек, что при тех же 25 % мобилизации даст им семьдесят пять миллионов солдат прямо сейчас и еще почти два миллиона призывных возрастов каждый год. Конечно, две трети от этой численности будут не немцами, но под командованием немецких офицеров, присмотром немецких солдат, и эти войска будут вполне боеспособны, по-крайней мере в обороне — сидеть в окопе или палить издалека из орудий сможет больше народа, чем вести маневренное наступление. Поэтому, взламывая нашу оборону высокомотивированными и дисциплинированными немецкими частями, немцы смогут затем плотно обкладывать наши окруженные части менее боеспособными войсками, которые тем не менее будут кристаллизоваться вокруг немногочисленного немецкого состава в пехотных частях и артиллерии полевых дивизий, а на танковые дивизии и авиацию немцев будет более чем достаточно.

Но это по-максимуму. Сейчас немцы выбирали из покоренных народов пока добровольцев, да муштровали мальчишек 12–17 лет, но и это скоро даст им пятнадцать миллионов хорошо подготовленных солдат в дополнение к уже существующим десяти миллионам. А у нас сейчас было пятнадцать на обе части страны и изымать больше — значит скоро остаться без оружия и припасов — после наших успехов и своих неудач англо-саксы резко сократили помощь по ленд-лизу и теперь шел только какой-то обмен на вытащенных из-под немцев евреев.

Поэтому нашим фронтам надо выбивать минимум два миллиона врагов в год, желательно наглухо, хотя и ранениями тоже будет неплохо. И это при учете, что советский фронт будет выбивать три-четыре миллиона. Такие потери сильно сбавят пыл немецких союзников, да и немцев заставят задуматься — так ли им надо это жизненное пространство, тем более что после таких потерь его начнет хватать и остающимся в живых.

Поэтому еще с мая 194Зго все силы были брошены на уничтожение живой силы врага промышленно-террористическими методами.

Во-первых, наши ДРГ стали по-настоящему универсальными подразделениями. В каждом было минимум две снайперские группы с 9-мм винтовками с дозвуковыми и бронебойными патронами. Дозвуковые, с уменьшенным зарядом пороха, использовались на дистанциях до трехсот метров для скрытого уничтожения живой силы — малая скорость свинцовой пули и глушитель делали звук выстрела неразличимым уже с пятидесяти метров. Бронебойные патроны, наоборот, имели нормальную навеску пороха и пулю со стальным сердечником, причем закаленным. Эти патроны применялись на дистанциях до полутора километров как по технике, так и по живой силе. Закрутка нарезов была подобрана так, чтобы с обоими типами патронов рассеивание составляло на максимальных дальностях боя не более десяти сантиметров — тяжелая пуля получала достаточную закрутку на своих низких скоростях, а легкая — на высоких.

Также на универсальность работало и то, что мы смогли создать по-настоящему ручной противотанковый гранатомет — что-то типа РПГ-7. Станковые противотанковые гранатометы мы начали использовать еще год назад, но это были довольно тяжелые двухметровые трубы, с которыми особо не побегаешь по двадцать километров. Основной проблемой было то, что у наших оружейников не получалось сделать стабильные быстрогорящие пороха, которые успевали бы разгонять снаряд в стволе и при его вылете они бы уже прогорали — без этого условия мало того что стрелка надо было защищать щитком, как в немецких панцершреках, но и труба должна быть достаточно длинной, чтобы снаряд набрал скорость, достаточную для стабильного и более-менее быстрого полета. Альтернативой ракетной схеме был минометный выстрел, когда небольшой заряд просто выталкивает ракету и дальше она летит по инерции. У немцев по такой схеме работал фаустпатрон. Недостатком такой схемы была небольшая дальность полета — до пятидесяти метров. Рискованно.

Идею совместить эти схемы я выдал нашим оружейникам еще два года назад, и вот теперь новое оружие стало поступать в войска. Пусковая труба весила три килограмма, четыре килограмма — каждый из 82-мм надкалиберных снаряда — мы выбрали такой калибр, чтобы их можно было бы использовать и в СПГ в качестве калиберных снарядов, и даже для стрельбы из минометов. Небольшой заряд выстреливал ракету из ствола, после чего включался ракетный двигатель, от потока воздуха раскрывались стабилизаторы и ракета, набирая скорость, уходила к цели. Максимальная дальность полета составляла семьсот метров, прицельная — пятьсот, прямого выстрела — триста — за это время ракетный двигатель вырабатывался и снаряд приобретал скорость триста пятнадцать метров в секунду — высокая подлетная скорость значительно облегчала стрельбу по подвижным целям — по сравнению с американской базукой с ее 80 м/с или тем же тоже медленным панцершреком вероятность попадания в движущийся танк со ста метров составляла восемьдесят процентов. Вероятность поражения тоже была высокой — те же 80 процентов — 82-мм кумулятивная граната пробивала до 150 мм брони под углом в 60 градусов. Если сработает — на первых порах с этим было не очень гладко. И это мы еще использовали не все резервы конструкции — делали оболочку кумулятивной воронки из стали, а не меди, которая на 10 % плотнее стали и соответственно создаст более плотную струю металла — в опытных снарядах с ее использованием мы получали бронепробиваемость почти двести миллиметров. Но медь была дефицитом. Также в качестве взрывчатого вещества мы пока применяли только тол, который детонировал с меньшей скоростью, чем гексоген — последний прибавлял еще пятьдесят миллиметров. Плюс — мы пока применяли воронку с достаточно широким раствором — чтобы увеличить заброневое действие кумулятивной струи — бронепробиваемость пока достаточна для всех типов танков и даже с запасом на пару лет, а толстая струя может наделать больше дел внутри пространства танка, чем более пробивная, но и более тонкая. Уменьшение угла конуса еще на пять градусов хотя и удлиняло снаряд, но давало еще дополнительно тридцать миллиметров пробиваемости.

Так что запас в конструкции присутствовал изрядный. Но и без его использования возможности ДРГ резко возросли. Естественно, основным назначением РПГ были танки — ДРГ теперь могли отбиться и от групп с небольшим числом танков. Но кроме того, РПГ применялся и по другой технике — прострелить паровой котел паровоза, вывести из строя орудие, выстрелив в его казенную часть или в лафет — и длительный ремонт а то и переплавка им обеспечены. При несравнимых трудозатратах между оружием и целью. Даже если сравнивать наши и немецкие возможности. Вообще меня удивляло сравнение по стоимости средства поражения и цели — многие смеялись, как американцы расходовали ракеты стоимостью в один миллион на поражение мишеней стоимостью сто тысяч. Казалось бы — экономически невыгодно. Но если американцы могут сделать скажем десять ракет, а их противники при соответствующей нагрузке на экономику — только пять "целей" — понятно, кто в итоге выйдет победителем. У нас же ситуация была обратной — на производство снаряда уходило где-то двадцать человеко-часов, ну еще на изготовление оснастки и станков — двести тысяч. Но двести тысяч были разовыми затратами, которые будут компенсироваться по мере роста числа пораженных целей. Тем более что помимо техники РПГ применяли и по укреплениям — даже бетонные стенки были в два с половиной раза менее плотные чем сталь брони, поэтому пробиваемость по ним составляла где-то четыреста миллиметров, а учитывая то, что бетон давал много сколов с внутренней стороны, то и полуметровые стенки уже не были достаточно надежным укрытием для врага. И это от пехоты с ручным оружием. Про земляные укрепления с ее плотностью 1,5–2 грамма на кубический сантиметр и рыхлостью я и не говорю — метр прошибался только так.

В итоге, нарастив наши ДРГ на севере Украины со ста до трехсот тысяч человек, мы практически парализовали движение в тылах немецких войск на расстоянии до двухсот километров от фронта — фрицы сидели по укрепрайонам как мыши и все-равно несли потери — снайперские и минометные обстрелы, бомбардировки, штурмы танковыми группами никто не отменял. Правда, пока мы старались применять РПГ только если была возможность собрать хвостовые части снарядов. Понятия не имею, знали ли немцы о том, что наше оперение давало не только направление, но и небольшое вращение, но пока раскрывать секреты мы не собирались. Вращение было нужно не для стабилизации — какая там стабилизация на десяти оборотах в секунду — а для уменьшения последствий от неточного изготовления отдельных элементов оперения или порохового двигателя — если какой-то элемент имеет отклонения в конструкции от других элементов, то при вращении снаряда эта неточность будет воздействовать попеременно с разных сторон и отклонение будет постоянно компенсироваться. Кстати, поэтому же делали закрутку оперения и для стрел, а вовсе не для стабилизации, как писали практически везде — я еще удивлялся, как это можно компенсировать сопротивление воздуха таким низкоскоростным вращением.

Но это все техника. В дополнение к нашим ДРГ по немецким тылам как обычно действовали штурмовики, мобильные танковые группы и ударные разведчики — мы довели их производство до пяти штук в неделю и уже могли позволить удары и по небольшим целям — машинам, орудиям, танкам, скоплениям солдат, а то и, при проведении операций, по отдельным пулеметам. 10-кг управляемой бомбы было достаточно для уничтожения танка или автомобиля. Высотный бомбардировщик мог взять сто таких бомб, и при вероятности поражения цели в тридцать-семьдесят процентов — в зависимости от типа цели — один воздушный аппарат мог уничтожить или повредить в среднем пятьдесят целей за один вылет. Четыре оператора постоянно выискивали и гвоздили наземные цели. Немцы начали ставить множество макетов боевой техники, в том числе и двигающейся, поэтому приходилось селектировать цели и по тепловому излучению. Оператор управлял бомбой по направленному радиолучу — направленная антенна была нацелена на бомбу, у которой сзади была антенна, воспринимавшая сигналы из верхней сферы конусом в тридцать градусов. Иногда оператор "терял" бомбу — при резком маневре бомбардировщика или самой бомбы, если он слишком сильно поворачивал ее. Тогда она продолжала падать как обычная, и иногда оператор снова мог поймать ее в управление. Немцы пытались глушить радиоканалы, но безуспешно — направленные радиоканалы так просто не заглушить — для этого источник помех должен "заглянуть" в раствор антенны, а так — его сигнал приходил заведомо слабее управляющего сигнала, если только удачно сядет на один из боковых лепестков диаграммы направленности, но это было не так-то просто, да и время полета составляло секунд пять — а за это время надо не только определить канал, на котором идет управление, при том, что операторы выбирали один из десяти доступных, но и вообще определить, что идет бомбардировка — кто его знает — высотник просто так пролетает сверху или уже что-то сбросил? Гораздо эффективнее получалось у немцев ставить пассивные помехи — их новые зенитные снаряды при взрыве разбрасывали алюминиевую фольгу, которая экранировала управляющие сигналы на высотах до восьми километров — эффективность бомб снизилась. К счастью, фрицы не могли прикрыть все цели — просто не хватало зениток.

Весь этот ад, что мы устроили немцам в их тылах, привел к росту кривой их потерь. Если раньше, еще полгода назад, их ежедневные потери при отсутствии наступательных боев были где-то триста человек убитыми и полста ранеными, то теперь они возросли в двадцать раз — шесть тысяч одних только трупов. Соответственно, даже без проведения наступательных или оборонительных операций, в год они будут безвозвратно терять нужные нам два миллиона человек. Конечно, наивно ожидать, что они так и будут терпеть этот отстрел, но пока тенденция обнадеживала.

В этом нам сильно помогала новая техника разведки. Тепловизионные приборы нами применялись уже более года и постоянно совершенствовались, хотя самонаводящиеся ракеты пока не получались — чистота материалов была недостаточна для датчиков небольшого размера и они теряли цель. Но тепловизоры уже давали приличную картинку — матрица из 64×64 элементов вибрировала, сканируя площадь, и выдавала на ЭЛТ развертку вполне телевизионного качества. Мы могли различать отдельных пехотинцев с расстояния в пять километров, танки — с восьми, а стреляющую батарею, точнее — пороховые газы — с двадцати.

Неожиданно выстрелила радиолокация. Еще полтора года назад, когда проектировались наши РЛС, меня поймал один из физиков. Он чуть не подпрыгивал рядом от нетерпения и, махая руками, восторженно, взахлеб, рассказывал мне мелкие детали их придумки. Только услышав начало его рассказа, я тут же прервал его радостный монолог и рванул в лабораторию. И вот теперь мы подходили к покрашенной белой краской двери, у которой стоял часовой, а ученый все продолжал сыпать терминами. Я остановил его речь — не надо такое выносить из этих стен.

В лаборатории на столе находилась интересная конструкция — среди собранного из стальных трубок каркаса размещался карданный подвес с двумя электромоторами, а в самом подвесе была закреплена тарелка антенны. Провода тянулись от конструкции к пульту управления с ЭЛТ. Физик махнул рукой — "Запускайте!". Младший лаборант защелкал тумблерами. Ожил блок управления, разогрел свои лампы. Лаборант щелкнул еще парой тумблеров. Завыли моторы и антенна дернулась и вдруг начала четко сканировать своим хоботом пространство перед собой. Напротив у стены было какое-то нагромождение ящиков, стальных труб, мешков с цементом, и сейчас на экране электронно-лучевой трубки просматривались смутные ориентиры этой композиции.

— Ну что сказать, молодцы! Какие параметры прибора?

Физик снова начал сыпать терминами из радиотехники и механики. Я его остановил и попросил выдать только сухую информацию и как и когда они смогут улучшить эти показатели. Пока на сантиметровой волне, на расстоянии двадцать метров и при мощности пятнадцать ватт они могут разглядеть вот это. На других расстояниях пока не проверяли — помнили о секретности.

Молодцы. Физика как руководителя, и лаборанта как автора идеи наградили, обеспечили режим секретности, улучшенное жилье и продолжение работ. Так у нас появилась возможность сканировать поверхность земли радиолучом. И это позволило вести разведку и бомбометание и в плохих погодных условиях — через тучи, облака, ночью, что очень пригодилось, особенно после появления у немцев высотных ракет.

На доводку технологии ушел почти год, и сейчас мы стали массово применять сканирующие РЛС для поиска техники, так что прячь ее, не прячь, оператору надо только решить — какую управляемую бомбу послать на уничтожение — пятьдесят, сто или двести пятьдесят килограммов. Этого добра у нас было более чем достаточно — на немецких складах мы взяли много авиабомб и теперь снаряжали их устройствами управления. Производство этих устройств, как и другой массовой электроники, было максимально автоматизировано. Наши инженеры стали делать под массовые изделия специальные поля сверлильных точек — они состояли из набора головок сверления, расположенных над нужными позициями, и при подводе такой головки к плате шло сверление сразу многих отверстий. Для одной платы было достаточно двух-трех сверлильных полей. Конечно, такое поле было применимо только к одной плате, и при внесении в нее изменений приходилось менять и конфигурацию сверлильного поля — переставлять, убирать, добавлять сверлильные головки. Но значительное повышение скорости сверления многократно компенсировало эти затраты. Односторонняя установка элементов и пайка волной также многократно ускорила изготовление плат для радиоаппаратуры — теперь вместо сотен высококвалифицированных рабочих нам требовалось два-три десятка — для подачи, выемки заготовок и контроля процессов. Еще сильнее ускорил работы переход на поверхностный монтаж пассивных элементов — резисторы и конденсаторы мы стали делать без ножек — эти элементы припаивались к контактным площадкам на плате своими плоскими контактными площадками, для чего под каждую плату делался свой набор паяльных полей, где, как и в сверлильных полях, под каждый резистор или конденсатор вводилась своя паяльная станция. Рабочему требовалось вставить нужные резисторы по каждому паяльному органу — и далее все делалось автоматом — поле подводилось к плате, резисторы прижимались пружинками, по краям опускались подпружиненные паяльные жала и расплавляли припой, нанесенный на контактные площадки платы и элемента, надежно сплавляя их друг с другом.

Так что сейчас мы вполне могли тратить на одно немецкое орудие или танк один радиоприемник и набор аэродинамических поверхностей, управляемыми электромагнитами — мы могли сделать сотню таких наборов, тогда как немцы при той же трудоемкости — только одну пушку. Даже, как говорил выше — на миномет или пулемет, и даже группу фашистских солдат — такой размен вообще был бесценен.

Но основной упор нам приходилось пока делать на бомбардировки промышленных производств и транспортной инфраструктуры Германии и ее союзников. Наши союзники, чувствительно получив по хлебалу в начале 4Зго, прекратили бомбардировку Германии, сволочи. Якобы у них нехватка самолетов и их надо использовать на других направлениях. Мы-то прекрасно понимали, что тут сказались наши успехи — уж слишком активно мы стали мочить фрицев, и америкосы забеспокоились, что немцы и русские недостаточно поубивают друг друга. Пришлось взвалить на себя груз бомбардировок, без этого промышленность и транспорт фашистов чувствовали себя слишком вольготно, к тому же уже в сорок втором немцы начали переводить промышленность на военные рельсы, все больше уменьшая долю гражданской продукции — Гитлер отказался от идеи поддерживать жизненный уровень германского народа, чтобы он не чувствовал войны, а Геббельс само собой обосновал необходимость таких шагов. Это было тем более легче сделать, что завоеванная Европа стала щедро "делиться" продуктами питания и потребительскими товарами со своими "защитниками от большевизма".

Нам же на производство и обслуживание высотных ударных разведчиков пришлось перебросить много людей, станков и оснастки — конструктора, рабочие заводов, техники аэродромного обслуживания, пилоты и операторы вооружения, производства спецбензина, радиолокаторщики — куча народа отрывалась от мирного труда, почти сто тысяч человек. Мы не собирались проводить доктрину Дуэ, мы собирались просто втоптать Германию в каменный век, когда за водой приходится ходить на реку или колодец, а не брать ее из водопровода, когда для отопления надо таскать каменный уголь и рубить дрова, когда дома и заводы освещены лучинами, а не электричеством, а станки просто не работают, грузы переводятся на телегах, а не поездами и автотранспортом. Ведь затраты на постройку электростанции и производство трех-четырех бомб, которые нужны для ее разрушения — несравнимы. Вот мы и собирались уравнять наши экономики, причем мы-то идем вверх, а немцев надо было опустить ниже плинтуса.

Наши бомбардировщики за это время уже значительно отошли от тех планеров, которые мы начали производить осенью сорок первого. Конструкция самолетов была рассчитана на неоднократное поражение ракетами и малокалиберными снарядами, также могла выдержать и попадание крупнокалиберного снаряда — сотовое наполнение крыльев, дублированные шпангоуты, титановая многослойная обшивка нижних поверхностей крыльев и корпуса, бронирование моторов — все было рассчитано на то, чтобы самолет не развалился в воздухе. Проникающие попадания шрапнелью и осколками были возможны и без них не обходилось, но они не приводили к катастрофическим разрушениями конструкции и нарушению управляемости самолета — почти всегда оставались пара-тройка силовых стяжек, которые удерживали конструкцию корпуса. Топливные баки и места постоянного нахождения членов экипажа были дополнительно защищены капсулами со стеклотканью и металлическими пластинами — относительно легкой пространственной конструкцией, которая сильно замедляла летящие поражающие элементы. Порой самолет приходил весь издырявленный и с израненным экипажем, но никто не погибал и самолет снова вставал в строй после недели ремонта, а экипаж, подлечившись в госпиталях, снова выходил на тропу воздушной войны. Тем более что в самолете экипаж на своих местах надевал дополнительные комплекты индивидуальной защиты — ходить в них было тяжело, но большинство шрапнели и осколков, которые смогли пройти предыдущие уровни защиты, застревали в этой "шубе", а на рабочих местах были оборудованы специальные поддерживающие конструкции, которые и принимали на себя основной вес индивидуальной защиты.

Одновременно с конструкцией самолетов мы отработали и тактику их применения. Налеты совершались группами в десять-пятнадцать машин, причем они шли в два эшелона. Основными нашими врагами чем дальше тем больше становилась зенитно-ракетная ПВО фрицев — только она доставала до наших высот, тогда как их ствольные зенитки или истребители чувствовали себя неуверенно, точнее — никак. Поэтому три-четыре самолета летели ниже ударной группы в качестве противоракетной обороны. Они несли мощное оборонительное вооружение — по две сотни десятикилограммовых противоракет и десять шрапнельных автоматов. Противоракеты, управляемые по радарному лучу, летели вниз, навстречу немецким зенитным ракетам, и на расстоянии двадцати-пятидесяти метров взрывались, поражая ракету конусом стальных шариков. Так как немцы не могли держать на одном маршруте более сотни пусковых установок, к тому же для перезарядки требовалось время, то такая система сбивала почти девяносто процентов ракет на расстояниях от пяти до одного километра от наших самолетов. Остальная часть ракет сбивалась шрапнельными автоматами. Единицы, прорвавшиеся к самолетам ПРО, наносили тем повреждения, но значительное бронирование уязвимых мест конструкции самолетов и мест экипажа существенно снижало наносимый урон — над территорией Рейха мы не потеряли ни одного самолета, хотя некоторые потом приходилось списывать из-за больших повреждений, с которыми они сели на аэродромы или вынужденную посадку на нашей территории. И такая система позволяла нам бить немцев в воздушной войне со значительным экономическим эффектом. Немецким зенитчикам ракету надо было поднимать вверх, преодолевая земное притяжение, причем она была тяжелой — несла как топливо, так и достаточно взрывчатки и поражающих элементов, чтобы нанести урон такому крупному сооружению, как самолет — мелкокалиберными пукалками его не собьешь, если только сильно повезет. И все это добро им надо было поднимать и поднимать, все выше и выше, чтобы достать наши самолеты на высоте десяти-двенадцати километров. А нам требовалась гораздо меньшая ракета — в приближении к цели ей помогало земное притяжение, поэтому двигатель лишь увеличивал скорость сближения с тем, чтобы быстрее освободить радиоканал и оператора для стрельбы по следующей цели. И поражаемая цель была значительно менее мощной по сравнению с самолетом, поэтому ей хватало и трех килограммов стальных шариков — нам было достаточно только повредить ракету, чтобы она отклонилась от маршрута и потеряла канал связи с наземным оператором. Трудоемкость изготовления немецких ракет и наших противоракет различалась в десятки раз. К тому же, этими же противоракетами мы стреляли и по местам запуска зенитных ракет, порой выводя из строя практически все пусковые установки, над которыми пролетали. Немецкие ракеты летали на твердом топливе, как и наши. И пока у них не предвиделось более высотных ракет на жидком топливе — операцию по уничтожению их ракетного центра мы готовили почти полгода — пять месяцев высотные разведчики день и ночь висели над Пенемюнде, вскрывая расположение и назначение строений, склады, казармы, жилые дома техников и ученых, еще месяц разрабатывали план налета и копили силы, и в одну из безлунных ночей, собрав все высотные разведчики, стерли их ракетную исследовательскую базу буквально в пыль. По сообщениям разведки, погибли практически все ракетчики, в том числе и фон Браун — теперь не будет у гитлеровцев проектов Фау-2 и Вассерфаля, а у американцев — их лунной программы, да и космонавтики как таковой, по-крайне мере, не в шестидесятые. Поэтому-то мы так спокойно относились к немецким ЗРК, уничтожая их по ходу дела.

И, прорвавшись через ракетные заслоны, мы сбрасывали управляемые пятисоткилограммовые бомбы на немецкую землю — они пробивали крыши заводов и перемалывали станки, стальные конструкции, трубопроводы, а иногда и рабочих. Часть бомб, начиненная напалмом, разбрасывала свою начинку по окрестностям и выжигала все в жарком пламени, корежила стальные конструкции, плавила кирпич и бетон, обрушая потерявшие целостность строительные элементы заводов, фабрик, складов, домов. К тому же на остальных заводах района, в котором появлялись наши самолеты, немцам приходилось объявлять воздушную тревогу, из-за чего производственные циклы прерывались, иногда, например для сталелитейных производств — и фатально — за час, что проходил до момента отмены воздушной тревоги, металл успевал остыть и забить печи и конвертеры, выводя их из строя на недели, а из прокатных станов приходилось извлекать холодные заготовки и отправлять их на повторный нагрев, а то и переплавку. В мае, когда мы вышли на уровень десяти-двенадцати налетов в день, производство немецкой промышленности резко просело, особенно по танкам, истребителям и грузовикам — эти цели были для нас первоочередными — мы старались лишить немецкую армию подвижности и защиты. Нам это удавалось, судя по тому, что вскоре на нашем фронте стали появляться танки и истребители в африканском камуфляже — немцы перебрасывали технику с менее значимых фронтов. Они снова столкнулись с новой тактикой и пока не выработали противоядия. Но не стоило их и сбрасывать со счетов — для летнего наступления они смогли наскрести сил более чем достаточно.

Но и мы были готовы.

Конец второй книги.