Старая столица

ЦВЕТА ОСЕНИ

Одним из сохранившихся по сей день свидетельств «просветительской деятельности» в годы Мэйдзи был трамвай, который курсировал на линии Китано. И вот наконец решили снять с линии этот старейший в Японии трамвай.

Тысячелетняя столица очень уж быстро перенимала кое-что у Запада. У жителей Киото есть такое в характере.

Но облик старой столицы проявлялся, может быть, и в том, что по сей день по ее улицам бегал этот старенький трамвай, прозванный «Динь-динь». Трамвайчик был настолько маленький и тесный, что пассажиры на соседних скамейках упирались друг в друга коленками.

Когда было решено трамвай отправить на покой, жителями Киото овладели ностальгические чувства, и, чтобы как-то отметить расставание, его украсили искусственными цветами и назвали «памятным трамваем». В последние рейсы на трамвае отправлялись жители Киото, одетые по моде далекой эпохи Мэйдзи. Так это событие превратили в своеобразный праздник, о котором было оповещено все население города.

Несколько дней старый трамвай курсировал на линии Китано, переполненный праздной публикой. Дело было в июле, и многие ехали, раскрыв зонтики от солнца.

В Токио сейчас редко встретишь человека, который пользовался бы зонтом от солнца. Правда, считается, что в Киото летнее солнце жарче, чем в Токио.

Садясь в «памятный трамвай» у вокзала Киото, Такитиро обратил внимание на женщину средних лет, которая скромно занимала место на последней скамейке и с улыбкой поглядывала на него. Такитиро родился еще в годы Мэйдзи и с полным правом мог ехать на этом трамвае.

— А ты почему здесь оказалась? — спросил он, стараясь подавить смущение.

— Я ведь появилась на свет вскоре после Мэйдзи. К тому же всегда пользовалась линией Китано.

— Вот оно что…

— «Вот оно что», «вот оно что»… Бесчувственный вы человек! Вспомнили меня наконец?

— С тобой премиленькая девочка. Где прятала ее до сих пор?

— Нигде не прятала. Вам должно быть известно — это не мой ребенок.

— Откуда мне знать. Женщины — они такие…

— Откуда вы это взяли! Это вас, мужчин, всегда тянет на клубничку.

Лицо у девочки матово-белое. Она и впрямь очаровательна. На вид лет четырнадцать — пятнадцать. На ней было летнее кимоно, подпоясанное узким красным поясом. Ее смущали взгляды Такитиро, и она, потупившись, тихо сидела рядом с женщиной, не решаясь поднять глаза.

Такитиро легонько дернул женщину за рукав и подмигнул.

— Тий-тян, пересядь сюда, между нами, — сказала она. Некоторое время все трое молчали. Потом женщина, перегнувшись через голову девочки, шепнула Такитиро на ухо:

— Хочу отдать ее в Гионскую школу танцев — пусть учится.

— Кто ее мать?

— Одна знакомая из соседнего с нашим чайного домика.

— Угу.

— Некоторые считают, что это наш с вами ребенок, — едва слышно шепнула она.

— Не может быть!

Женщина была хозяйкой чайного домика в Верхнем квартале семи заведений.

— Если девочка вам так понравилась, может, проводите нас к храму Китано поклониться богу Тэндзину?

Такитиро понимал, что она шутит, но все же спросил у девочки:

— Тебе сколько лет?

— Перешла в первый класс средней школы.

— Так, — пробормотал Такитиро, разглядывая девочку. — На том свете или на этом, когда рожусь заново, прошу…

Туманный намек Такитиро тем не менее был, по-видимому, понят. Недаром девочка появилась на свет в «веселом» квартале.

— Почему я должен следовать за вами к Тэндзину, влекомый этой малюткой? Она воплотилась в бога Тэндзина, что ли? — пошутил Такитиро.

— Вы угадали.

— Но ведь Тэндзин — мужчина!

— А он тем временем переродился в женщину, — парировала она. — И если девочка переродилась в мужчину, а вы имеете на нее виды, такая любовь не доведет до добра, сошлют куда подальше.

Такитиро прыснул.

— Ну, а с женщинами можно?

— Отчего же нельзя? Но я-то знаю: вам только красотки по вкусу.

— Это верно.

Девочка была бесспорно красива. Коротко подстриженные черные волосы матово блестели, глаза с двойной складкой век были прекрасны…

— Она одна у матери? — спросил Такитиро.

— Нет, у нее две старшие сестры. Самая старшая весной будущего года оканчивает среднюю школу. Потом, может быть, пойдет в танцовщицы.

— Так же красива?

— Они похожи, но старшая сестра уступает ей в красоте.

В Верхнем квартале семи заведений скоро не останется ни одной танцовщицы. Да и откуда им взяться? Теперь запрещено девушкам идти в танцовщицы до окончания средней школы.

Название «Верхний квартал семи заведений», по-видимому, восходит к тому времени, когда в этом районе было всего семь чайных домиков. Кто-то сказал Такитиро, что теперь их больше двадцати, но старое название сохранилось. В свое время, правда не столь уже отдаленное, Такитиро частенько наведывался туда в компании владельцев ткацких мастерских из Нисидзина и своих постоянных покупателей из провинции. В его памяти невольно всплывали женщины, с которыми он развлекался в ту пору. Тогда дела его лавки еще шли в гору.

— А ты любопытная, раз села в этот трамвай, — сказал Такитиро, обращаясь к женщине.

— Сожаление о безвозвратно ушедшем прошлом, наверное, самое главное в человеке. Мы никогда не забываем о наших давнишних гостях — такая уж наша профессия… — промолвила хозяйка чайного домика. — Вот и сегодня я провожала на вокзал одного из гостей, а на обратном пути воспользовалась этим трамваем. А то, что вы едете в «памятном трамвае», да к тому же один, — действительно странно.

— Ничего особенного, просто захотелось прокатиться. — Такитиро задумчиво, склонил голову. — Тому виной, может быть, приятные воспоминания о прошлом и печальные мысли о сегодняшнем дне.

— В ваши ли годы печалиться? Поедемте с нами, хоть поглядите на симпатичных молоденьких гейш.

Такитиро и сам склонялся к тому, чтобы посетить Верхний квартал семи заведений.

В храме Китано хозяйка чайного домика сразу направилась к статуе Тэндзина, и Такитиро ничего не оставалось, как последовать за ней. Молилась она долго и самозабвенно. Девочка молча склонила голову перед божеством.

— Тий-тян, простись с господином, — сказала женщина, закончив молитву.

— Ага.

— Возвращайся домой, Тий-тян.

— Спасибо вам. — Девочка поклонилась и пошла. По мере того как она удалялась, ее походка становилась все более похожей на походку обычной школьницы.

— Кажется, девчонка пришлась вам по душе. Через два-три года мы ее пустим в дело. Не теряйте надежды… К тому времени она станет настоящей красавицей.

Такитиро промолчал. Уж если он здесь, неплохо бы прогуляться по обширному саду святилища, подумал он. Но было слишком жарко.

— Пожалуй, зайду к тебе передохнуть. Устал что-то.

— Буду рада., буду очень рада. Когда они подошли к старенькому чайному домику, хозяйка поклонилась и сказала, как положено:

— Добро пожаловать, давненько вы не изволили посещать наше заведение, хотя слухи о вас доходили и до нашего скромного чайного домика.

— Хочу отдохнуть, прикажи принести подушки. И еще: пришли кого-нибудь поболтать — попокладистей! Только не из прежних знакомых.

Он стал уже задремывать, когда появилась молодая гейша. Она молча присела у изголовья, не решаясь нарушить тишину: гость был незнакомый и, судя по всему, с претензиями. Такитиро лежал тихо, не желая первым начать разговор. Чтобы привлечь внимание гостя, расшевелить его, гейша стала рассказывать, что работает здесь два года, что из всех гостей, какие у нее перебывали, ей понравились сорок семь.

— Столько же, сколько в пьесе о сорока семи самураях[49]. Среди них были и сорока-, и пятидесятилетние. Сама теперь удивляюсь. Надо мной даже подтрунивают: мол, как это можно стольких любить без взаимности?

Такитиро окончательно проснулся.

— А теперь?.. — спросил он.

— Теперь остался только один. В комнату вошла хозяйка.

Гейше не больше двадцати, неужели она и вправду запомнила эту цифру «сорок семь», — ведь связи с гостями столь мимолетны, подумал Такитиро.

Тем временем гейша рассказала, как на третий день ее работы в заведении один малосимпатичный гость попросил проводить его в туалет и по пути стал грубо ее целовать. Она так разозлилась, что укусила его за язык.

— До крови? — спросил Такитиро.

— Да, кровь ручьем полилась. Гость разбушевался, потребовал денег на лечение. Я расплакалась. В общем, шум поднялся невообразимый. Гостя с трудом выпроводили. Теперь я даже имени его не помню.

— Так-так, — произнес Такитиро, разглядывая гейшу и представляя, как эта тоненькая, с покатыми плечами киотоская красавица впилась гостю в язык. В ту пору ей, наверное, было лет восемнадцать, не более.

— Ну-ка покажи зубы, — приказал Такитиро.

— Зубы? Мои зубы?! Разве вы их не видели, пока я говорила?

— Как следует покажи.

— Зачем? Это неприлично, — захихикала гейша. — Увольте, господин, ваши слова лишили меня дара речи.

Зубы гейши были мелкие и очень белые.

— Наверное, обломала зубы — пришлось вставлять новые? — пошутил Такитиро.

— Вот уж нет! Язык-то мягкий. Ой, что я говорю — это все вы виноваты, — воскликнула гейша и смущенно спряталась за спину хозяйки.

Поболтав с хозяйкой, Такитиро сказал:

— Уж раз я оказался в этих местах, не заглянуть ли и к Накадзато?

— И правда! Госпожа Накадзато будет рада принять такого гостя. Позвольте проводить вас. — Хозяйка вышла из комнаты. Наверное, слегка подкраситься перед зеркалом.

Внешне чайный домик Накадзато не претерпел особых перемен, но комната, где принимали гостей, была заново переоборудована и обставлена.

К их компании присоединилась еще одна гейша, и Такитиро пробыл у Накадзато до позднего вечера…

Когда Хидэо постучал в двери лавки, Такитиро еще не вернулся. Юноша сказал, что хотел бы повидать Тиэко, и та вышла к нему.

— Я принес обещанный эскиз. Помните, в праздник Гион говорил, что нарисую… — пробормотал Хидэо.

— Тиэко, — окликнула ее Сигэ, — пригласи гостя в дом.

— Сейчас.

Тиэко провела его в комнату, выходившую в сад. Хидэо развернул эскизы. Их было два. На одном — узор из цветов и листьев хризантемы. Форма листьев была изрядно стилизована, и не сразу можно было догадаться, что там изображено. На втором эскизе — красные кленовые листья.

— Чудесно! — воскликнула Тиэко, не в силах оторвать взгляд от эскизов.

— Я безмерно счастлив, что вам понравилось, — сказал Хидэо. — Какой из рисунков вам более по душе?

— Какой же выбрать? Пояс с хризантемами можно носить круглый год…

— В таком случае позвольте выткать пояс по этому рисунку?

Тиэко потупилась, лицо ее погрустнело.

— Оба рисунка хороши… — сказала она нерешительно. — А вы не могли бы выткать на поясе горы, поросшие криптомериями и красными соснами?

— Пояс с горами, поросшими криптомериями и красными соснами? Трудновато, но я подумаю. — Юноша с недоумением поглядел на Тиэко.

— Прошу прощения за мое своеволие, господин Хидэо.

— Почему, собственно, вы должны просить прощения?..

— Дело в том… — Тиэко запнулась, — дело в том, что тогда вечером в канун праздника Гион вы пообещали выткать пояс не мне. Вы приняли за меня другую.

Хидэо буквально лишился дара речи. Кровь отлила у него от лица. Он не мог поверить в услышанное. Ведь именно для Тиэко он создавал этот эскиз, вложив в него всю свою душу и умение. Может быть, Тиэко решила отвергнуть его?

Хидэо показалось совершенно невразумительным то, что ему сейчас сказала Тиэко. Не в силах сдержаться, он воскликнул:

— Неужели я повстречался с вашим призраком, барышня? Может быть, я и беседовал с призраком Тиэко… — Правда, он не решился сказать: с призраком любимой девушки. — Но на празднике Гион призракам бывать не полагается.

Тиэко побледнела.

— Я скажу вам всю правду, господин Хидэо. Вы тогда случайно встретились и разговаривали с моей сестрой.

— …

— Да, у меня есть сестра!

— …

— Но ни отец, ни мать об этом еще не знают.

— Ну и ну! — воскликнул Хидэо, все еще ничего не понимая.

— Вы знаете деревню на Северной горе, где из криптомерий изготовляют бревна? Эта девушка там работает.

— Ну?! — Все было для Хидэо столь неожиданно, что он не мог связать двух слов и изъяснялся только лишенными смысла междометиями.

— Вы бывали на Северной горе? — спросила Тиэко.

— Да, как-то проезжал на автобусе… — Наконец Хидэо обрел дар речи.

— Вытките для этой девушки пояс.

— Хорошо.

— И подарите ей.

— Слушаюсь. — Хидэо кивнул нерешительно. — Значит, это для нее вы попросили выткать горы с криптомериями и красными соснами?

Тиэко кивнула.

— Хорошо, я сделаю. Но не будет ли такой пояс вечно напоминать этой девушке о повседневной ее жизни и работе?

— Все зависит от того, как вы это сделаете.

— …

— Она будет дорожить таким поясом всю жизнь. Ее зовут Наэко. Она небогата, но работает прилежно. Это чистая душа, она сильная, она лучше меня… Да-да…

Все еще недоумевая, Хидэо проговорил:

— Раз это ваша просьба, я постараюсь выткать хороший пояс.

— Хочу, чтобы вы запомнили: ее зовут Наэко.

— Я понял, но скажите, Тиэко, отчего она так похожа на вас?

— Мы же сестры.

— Даже родные сестры не бывают так похожи… Тиэко решила пока не открывать Хидэо, что они с Наэко близнецы и, значит, ничего удивительного, если при тусклом вечернем освещении Хидэо принял Наэко за ее сестру.

Хидэо терялся в догадках: как могло случиться, что дочь одного из уважаемых оптовых торговцев Киото и девушка, шлифующая бревна криптомерии в деревне на Северной горе, — сестры? Но он не стал расспрашивать об этом Тиэко.

— Когда пояс будет готов, доставить его вам? — спросил он.

— А вы не могли бы вручить его Наэко? — после недолгого раздумья спросила Тиэко.

— Могу, конечно.

— В таком случае сделайте это, хотя до деревни неблизко. — В просьбе Тиэко был свой затаенный смысл.

— Я знаю, что неблизко.

— Ох, как она обрадуется!

— Но согласится ли она принять от меня пояс? — резонно сомневаясь, произнес Хидэо. — Девушка, несомненно, будет удивлена.

— Я заранее предупрежу Наэко.

— В таком случае я привезу ей пояс. А по какому адресу?

— Вы имеете в виду дом, где сейчас живет Наэко? — переспросила Тиэко, пытаясь выиграть время, она ведь и сама его не знала.

— Да.

— Я сообщу вам его письмом или по телефону.

— Благодарю. Постараюсь сделать хороший пояс, как если бы я выткал его для вас, барышня.

— Спасибо вам. — Тиэко склонила голову. — И не посчитайте мою просьбу странной.

— …

— Да, господин Хидэо, сделайте для Наэко хороший пояс, как если бы вы ткали его для меня.

— Слушаюсь, барышня.

Выйдя из лавки, Хидэо еще некоторое время думал над загадкой двух сестер, но мысли его все более обращались к рисунку для пояса.

Если на рисунке изображать горы, поросшие красными соснами и криптомериями, то следует создать необычный, даже дерзкий по замыслу эскиз, иначе пояс на Тиэко будет выглядеть чересчур скромно. Хидэо все еще казалось, будто он должен выткать пояс для Тиэко. Но даже если он будет принадлежать этой девушке Наэко, надо постараться, чтобы рисунок на поясе не напоминал ей о привычной работе. Об этом он ведь уже говорил Тиэко.

Хидэо направился к мосту Четвертого проспекта, где он неожиданно повстречался то ли с Тиэко, которую принял за Наэко, то ли с Наэко, которую принял за Тиэко, — он и сам теперь запутался. День был жаркий, и полуденное солнце палило нещадно.

В самом начале моста Хидэо прислонился к перилам и закрыл глаза. Забыв о шуме толпы и грохоте электричек, он прислушивался к едва доносившемуся до него шепоту реки.

В нынешнем году Тиэко не довелось увидеть и Даймондзи[50]. Даже Сигэ, что редко случалось, отправилась поглядеть на костры вместе с Такитиро. Но Тиэко осталась дома.

По случаю праздника Такитиро с несколькими друзьями — оптовыми торговцами — заранее заказал отдельный кабинет в чайном домике в квартале Кия на Втором проспекте.

Костры на Нёигатакэ — одной из вершин Восточной горы — называются Даймондзи. Но прощальные костры разжигают еще на четырех горах, и каждый имеет свое название; на горе Окитаяма близ Золотого павильона — Левый Даймондзи, на горе Мацугасаки — Сутра священного лотоса, на горе Мёкэн близ Нисигамо — Фунагата[51], на горе Камисага — Ториигата[52]. И на целых сорок минут, когда один за другим зажигают костры, в городе выключаются все рекламные огни.

Цвет гор, на которых возжигаются прощальные костры, и цвет вечернего неба воспринимались Тиэко как цвета наступающей осени.

За полмесяца до прощальных костров, в ночь перед началом осени[53] в храме Симогамо празднуют проводы лета. Тиэко нравилось вместе с подругами взбираться на насыпь у реки Камо и глядеть оттуда на костры Левого Даймондзи. Она привыкла любоваться ими с самого детства.

Но по мере того, как она взрослела, этот праздник грустью отдавался в сердце: «Вот и опять уже наступил Даймондзи…»

Тиэко вышла на улицу поиграть с соседскими детишками. Праздник Даймондзи пока еще не вызывал в их юных сердечках тоскливых дум — их больше занимал фейерверк. Летний праздник Гион принес Тиэко новую печаль: она узнала от Наэко о безвременной кончине своих настоящих родителей.

«Завтра, пожалуй, наведаюсь к Наэко. Заодно скажу ей про пояс, который заказала Хидэо», — решила она.

На следующий день Тиэко отправилась в путь, надев скромное кимоно.

Она вышла из автобуса близ водопада Бодай. А ведь я еще толком не видела Наэко при свете дня, подумала она.

На Северной горе работа была в самом разгаре. Мужчины шкурили бревна криптомерии, и вокруг громоздились целые горы коры.

Тиэко сделала несколько шагов и остановилась в нерешительности, но тут к ней, запыхавшись, подбежала Наэко.

— Барышня, как хорошо, что вы приехали! Я так рада, так рада!

— Может, я не вовремя? — спросила Тиэко, увидав, что девушка в рабочей одежде.

— Не беспокойтесь, я как только вас увидела — сразу отпросилась на сегодня. Пойдемте в рощу — там нам никто не помешает! — и она тронула Тиэко за рукав.

Наэко поспешно сняла передник и расстелила его на земле. Это был круговой хлопчатобумажный передник из Тамбы — достаточно широкий, чтобы девушки свободно разместились на нем.

— Садитесь, — предложила она.

— Благодарю.

Наэко сняла с головы полотенце и руками расправила волосы.

— Как хорошо, что вы приехали, я так рада. — Глаза Наэко сияли, она не могла оторвать взгляда от Тиэко.

Сильно пахло землей и деревьями — то был запах гор, поросших криптомериями.

— Здесь нас снизу никто не увидит, — сказала Наэко.

— Мне нравится, как растут криптомерии, я иногда приезжала сюда, чтобы поглядеть на них, но в самой роще не была ни разу, — сказала Тиэко, оглядываясь. Их окружали стройные стволы деревьев — все почти одинаковой толщины.

— Это посадки, — пояснила Наэко.

— Понимаю.

— Деревьям около сорока лет. Скоро их спилят, превратят в бревна, которые пойдут на опорные столбы в домах и что-то там еще. Иногда я думаю: если их не трогать, они могут расти еще тысячи лет и станут толстые— претолстые. Мне больше по душе девственный лес, а эти деревья выращивают, ну, вроде бы как цветы на продажу…

— …

— Если бы в этом мире не было людей, не появился бы и Киото. Вместо него рос бы девственный лес и простирались бы дикие равнины, поросшие травами. Не человек бы здесь царствовал, а олени и дикие кабаны. И зачем только на свете появились люди? Человек — страшное существо…

— Странные мысли приходят вам в голову. — Тиэко с удивлением поглядела на девушку.

— Иногда…

— Вы не любите людей?

— Почему же? Очень люблю… Больше всего на свете. Просто, бывает, задремлешь в лесу, а потом очнешься и думаешь: как бы все было, если бы человек вовсе не существовал на этой земле?..

— Может, вы в душе пессимистка?

— Нет, пессимистов я терпеть не могу. Мне каждый день приносит радость, и работаю я с удовольствием… И все же человек — это…

Неожиданно в роще потемнело.

— Будет ливень, — сказала Наэко. И сразу сквозь листья на макушках деревьев стали падать крупные капли дождя.

Загремел гром.

— Мне страшно! — бледнея, прошептала Тиэко и схватила Наэко за руку.

— Тиэко, подогните под себя ноги и наклонитесь поближе к земле, — крикнула Наэко и прикрыла ее собственным телом.

Раскаты грома становились все сильнее, беспрерывно сверкали молнии. Грохот стоял такой, будто разваливались горы. Гроза придвинулась вплотную, теперь уже громыхало совсем рядом.

Сердито зашумели вершины криптомерий, молнии полосовали небо, вонзались в землю, освещая стволы обступивших девушек деревьев. Красивые, стройные криптомерии теперь казались грозными, зловещими. Прямо над головой раздался оглушительный удар грома.

— Наэко, сейчас упадет молния! — закричала Тиэко, сжимаясь в комок.

— Может, и упадет… Но только не на нас. Ни в коем случае! — решительно сказала Наэко и еще плотнее прикрыла собой Тиэко. — Барышня, вам намочило прическу. — Наэко вытерла волосы Тиэко полотенцем, сложила его вдвое и накрыла ей голову. — Может, и намочит немного, но уверяю вас, барышня, ни гром, ни молния не посмеют упасть на вашу голову.

Тиэко была не из трусливых, и уверенный голос Наэко ее успокоил.

— Спасибо вам, большое спасибо! Вы уберегли меня от дождя, но сами-то промокли насквозь, — сказала она.

— Что вы, не беспокойтесь, на мне ведь рабочая одежда… Я так счастлива, — ответила Наэко.

— Что это блестит у вас на боку? — спросила Тиэко.

— А, то специальный нож, чтобы обдирать бревна. Я, как увидела вас, сразу помчалась навстречу и забыла оставить его. Вообще-то он очень острый, — забеспокоилась Наэко и откинула нож подальше. Нож был кривой, без ручки и напоминал маленький серп. — На обратном пути захвачу, но вы не подумайте, будто я тороплюсь уйти.

Гроза, по-видимому, удалялась.

Тиэко всем существом своим ощущала близость Наэко, прикрывавшей ее своим телом.

Даже в летнюю пору ливень в горах холодит, но живое тепло, исходившее от девушки, согревало Тиэко. Невыразимая ласковая теплота близкого человека наполняла Тиэко счастьем. Она закрыла глаза и замерла, всей душой отдаваясь этому ощущению.

— Я так благодарна вам, Наэко, — прошептала она. — Наверное, когда мы вдвоем были во чреве матери, вы тоже заботились обо мне.

— Скорее толкались, пинали друг друга ногами.

— Никогда не поверю, — радостно рассмеялась Тиэко. Так мог смеяться лишь близкий, родной человек.

Отгремела гроза, и вместе с нею кончился дождь.

— Спасибо, Наэко… Кажется, гроза уже прошла, — сказала Тиэко, пытаясь выбраться из-под сестры.

— Немного подождите, с листьев еще капает… Тиэко выпростала руку и дотронулась до плеча Наэко.

— Ой, насквозь промокли и замерзли, наверно, — сказала она.

— Не беспокойтесь, я привычная. Я так рада вашему приходу, что никакая простуда мне не страшна.

— Наэко, отец где-то здесь упал с дерева?

— Честно говоря, не знаю. Я ведь тогда была совсем маленькая.

— А где деревня вашей матери?.. Здоровы ли дедушка и бабушка?

— Я и о них ничего не знаю.

— Но разве вы росли не на родине матери?

— Барышня, почему вы обо всем этом спрашиваете? — неожиданно резко сказала Наэко.

— …

— Я счастлива тем, что вы признали во мне сестру, и больше мне ничего не надо. Простите, я в тот вечер наговорила вам много лишнего.

— Что вы! Я так рада была.

— Я тоже… Но к вам домой я не пойду.

— Отчего же? Отец и мать были бы так рады…

— Не говорите им обо мне, — решительно сказала Наэко. — Другое дело, если вам, барышня, придется худо — вот как сейчас, я обязательно приду на помощь, даже если бы это мне грозило смертью. Поймите меня…

У Тиэко защипало глаза.

— Наэко, в тот вечер нас один юноша перепутал.

— Вы имеете в виду господина, который говорил мне о поясе?

— Он ткач из Нисидзина… Обещал выткать для вас хороший пояс.

— Но ведь он собирался его сделать для вас.

— Недавно он приходил показать мне рисунок, и я ему призналась, что он принял за меня мою сестру.

— Так и сказали?

— И попросила, чтобы он выткал пояс для вас.

— Для меня?!

— Но ведь он вам обещал?!

— Потому что принял меня за другую.

— Он сделает два: один для меня, другой — для вас. В знак того, что сестры нашли друг друга.

— Для меня… — повторила Наэко.

— Это обещание он дал в праздник Гион!— мягко сказала Тиэко.

Она ощутила, как напряглось и замерло тело Наэко.

— Барышня, — решительно сказала Наэко, — знайте, что в трудную минуту я с радостью приду вам на помощь. Я готова сделать для вас все что угодно, если понадобится — умру за вас. Но не хочу брать то, что предназначено другому.

— И вы бы не приняли этот пояс, даже если бы я сама его вам подарила?

— …

— Считайте, что я попросила выткать пояс, чтобы подарить его вам.

— Но это не так! В тот праздничный вечер этот господин сказал, что хочет сделать пояс для Тиэко. Он влюблен в вас! Даже такая глупая девушка, как я, поняла это.

Тиэко смутилась.

— Вы наотрез отказываетесь? — спросила она.

— …

— Несмотря на то, что я попросила выткать пояс для своей сестры?

— Хорошо, я приму его, барышня, — помолчав, нерешительно сказала Наэко. — И простите меня за резкость.

— Он принесет его вам сюда. Вы у кого живете?

— Хозяина дома зовут господин Мурасэ… Наверное, это будет очень нарядный пояс. Только представится ли случай надеть его?

— Разве мы знаем, что нас ждет завтра?

— Это вы верно сказали, — кивнула головой Наэко, — но я не собираюсь менять свою жизнь… Все равно: если и не надену никогда, стану беречь его, как самое дорогое сокровище.

— В нашей лавке специально поясами не торгуют, а вот кимоно к поясу подобрать можно.

— …

— Отец странный человек. Последнее время он потерял интерес к торговле. Тем более что теперь в нашей лавке продаются не только хорошие вещи. Держат всякую всячину — все больше из шерсти и синтетического волокна.

Наэко поглядела на верхушки деревьев и встала.

— Еще немного капает, но я, кажется, вас слишком стеснила.

— Напротив, вы…

— А почему бы вам, барышня, не помочь отцу в лавке?

— Мне? —Тиэко вскинула на девушку удивленные глаза. Одежда на Наэко была совсем мокрая и прилипла к телу.

Наэко решила не провожать ее до остановки — не потому, что вымокла: она опасалась, как бы не заметили, что они друг на друга похожи.

Когда Тиэко вернулась домой, Сигэ стряпала полдник для работников лавки.

— Вот и я, матушка. Извините, что я так задержалась… А где отец?

— Он за занавеской — сидит за столом и о чем-то думает. — Сигэ подняла глаза на девушку. — Где ты была? Кимоно все мокрое и смялось. Пойди переоденься.

— Сейчас. — Тиэко поднялась наверх, не спеша переоделась и присела отдохнуть. Когда она снова спустилась вниз, Сигэ уже кончила кормить работников.

— Матушка, — сказала Тиэко, и голос ее дрогнул. — Мне надо кое о чем рассказать вам, вам одной…

— Хорошо, поднимемся к тебе.

Тиэко замялась, не решаясь заговорить.

— Здесь тоже был ливень? — спросила она, пытаясь собраться с мыслями.

— Ливень? Ливня не было, но ты ведь не о ливне хочешь мне рассказать.

— Матушка, я ездила в деревню на Северной горе. Там живет моя сестра — не знаю, младшая или старшая. Мы, оказывается, двойняшки. Я впервые встретилась с ней на празднике Гион. Она сказала, что наши родные отец и мать давно уже умерли.

Слова Тиэко были для Сигэ как гром среди ясного неба.

— Значит, она живет в деревне на Северной горе? — тихо переспросила она, глядя в глаза Тиэко.

— Да. Я больше не могу скрывать это от вас. Мы встречались дважды: на празднике Гион и сегодня.

— Чем она сейчас занимается?

— Работает на хозяина в деревне — шлифует бревна. Хорошая девушка. Я приглашала ее к нам, но она прийти отказалась.

— Так. — Сигэ помолчала. — Ты правильно поступила, что рассказала мне. Ну, а что ты сама об этом думаешь?

— Матушка, я ваша дочь и прошу вас по-прежнему считать меня своей дочерью, — горячо ответила Тиэко.

— Само собой, вот уже двадцать лет, как ты моя дочь.

— Матушка! — Тиэко всхлипнула и уткнулась лицом в колени Сигэ.

— Я заметила, что с самого праздника Гион ты то и дело о чем-то задумываешься. Хотела даже спросить: не влюбилась ли в кого?

— …

— Все же постарайся привести ее. Можно вечером, когда продавцы разойдутся.

Пряча лицо в коленях у матери, Тиэко помотала головой:

— Она не придет. Она называет меня барышней…

— Вот оно что. — Сигэ ласково погладила волосы Тиэко. — Скажи: она очень на тебя похожа?

В горшке из Тамбы послышалось пение сверчков.