Сознание включилось мгновенно. Вот только что меня не было. И вот я уже есть. Медленно открыл глаза и увидел бескрайнее синее небо, настолько глубокое, что закружилась голова. Редкие белые облачка. Солнца не видно. Наверное, оно выше, чем я могу видеть.
Закрыл глаза, чтобы не видеть эту бескрайнюю синь, ожидая, когда головокружение пройдёт. Пока ждал, осознал, что у меня болит живот. Болит тянущей тупой болью, как будто мне снова порезали кишки и я уже третий день валяюсь в лазарете, мне нельзя есть, а пить можно только какую–то бурду, от которой страшно хочется жрать и чешется живот. Который и так болит тянущей тупой болью.
Как сейчас. И головокружение не проходило.
С медленно возвращающейся чувствительностью стали появляться новые, ранее незамеченные моменты. Первым появились звуки. Рядом кто–то что–то жрал. И при этом рычал, чавкал и скулил. Неужели Толстый совсем оскотинел?
Толстый? При чём тут Толстый? Он же меня убил! Но я живой?
Мысли медленно переваливались, и каждая последующая давала немного времени предыдущей, прежде чем выпнуть её из моей головы. Соображалось очень плохо. Ещё и это тупое чавканье.
Захотелось крикнуть, что бы жрал потише, но не смог. Воздуха не хватало, рот не открывался, сил пошевелиться не было. Или всё–таки не живой? Умираю?
Чавканье на секунду затихло, сменившись низким утробным рычанием. Ох, настолько Толстый оскотинеть не мог. Он и букву «р» не выговаривает, куда ему рычать.
А следом за рычанием, как ударной волной, меня накрыл рёв. Мощный, хозяйский, требовательный. И рычание на его фоне почти терялось.
Почему то мне подумалось, что то, что вот сейчас ревело, оно очень крупное. А то, что рычит — помельче. И сейчас они будут драться. А я не увижу, так как голову повернуть не могу, сил никаких нет.
Вижу только бескрайнее синее небо, и верхушки непропорционально здоровенных ёлок. Или не ёлок. Я плохо разбираюсь в хвойных породах деревьев. Но таких ёлок я ещё точно не видел. Здоровенные, заразы! Или это у меня зрение ещё не вернулось в норму?
Постепенно проявилось обоняние. Вокруг пахло свежескошенной травой, зверем и грибами. Запах на мгновение заставил меня вспомнить нашего сторожа, однорукого Василь Палыча, водившего немногих из нас, кто относился к нему с уважением, и кого он называл «не совсем пропащими шакалятами», в ближайший лес и показывал какие грибы можно собирать, а какие нет. И объяснял, почему. В том лесу слабо пахло травой, почти не пахло зверем, но очень сильно пахло грибами.
Сейчас же сильнее всего пахло зверем. Запах усиливался, проникал, кажется, везде и становился невыносимым. Я вдыхал его настолько концентрированным, что казалось, пахли уже мои кишки.
Повторно заревел тот зверь, что покрупнее, а потом началась свалка. Рык, хруст, глухие удары. Немного потемнело небо.
А потом меня куда–то потащило. Голову я повернуть не мог, и увидеть то, что меня тащило тоже, но это точно был не тот, что рычал, его я слышал с другой стороны и не тот, что покрупнее. Он, судя по звукам, бился с рычавшим.
Тащило рывками, как будто кто–то из мелких детдомовцев. Сил нормально помочь нет, а бросить — нельзя. И воспиталок позвать — тоже нельзя. Правильный пацан тащит, похоже. Или девчонка.
Пока тащили меня, прислушивался к свалке. Звуки то на короткое время прекращались, то начинались с новой силой. Периодически раздавались громкие хлопки, как обычно бьют маги воздуха своими тренировочными хлыстами. И с каждым таким хлопком рёв крупного зверя только увеличивался. Не нравилось ему получать.
Так же, с каждым хлопком сила рывков, которыми меня тащили по траве, тоже росла. Стало слышно хриплое дыхание. Без рыков и рычания. Может и не с целью сожрать тащит.
Постепенно возвращалась чувствительность к рукам. Начали покалывать кончики пальцев. Может, и не умру?
Тошнота резко усилилась и сознание попыталось меня покинуть. Двигаться я не мог, соображал с трудом, но технику малой медитации мог запустить даже в таком состоянии. Наследие Василь Палыча, сторожа из моего, судя по всему, уже бывшего детдома.
Наверное, единственный человек, который ко мне хорошо там относился — это был он. Классный дед оказался. Когда банда Толстого первый раз загнала меня к нему в коморку, я думал что он меня там и убьёт. Ведь постоянно кричал на нас, шакалят и недомерков, и грозился пришибить. А что ему оставалось? Инвалиду, со сгоревшим источником и кучей уродливых шрамов и травм. С тех пор я часто бывал у него в коморке, попивая чай с сахаром и грызя каменные пряники. Заодно и выслушивая мудрые наставления деда Василя. Ведь все знали, что под сладкий чай с пряником можно выслушивать всё, что угодно, и будет это что угодно — самой великой мудростью.
— Если не знаешь что делать, — своим сухим и скрипучим голосом вещал Василь Палыч, — делай медитацию. Никогда ещё медитация никому не навредила, в отличие от вырвавшихся не вовремя слов или необдуманных поступков. Медитация, недомерок, она на пользу всегда! Она держит закрытым твой рот вон не хуже пряника, она не даёт тебе реагировать рефлекторно и она тебя тренирует. Даже на чуть — но ты становишься сильнее. Поэтому, недомерок, если не знаешь что делать, да даже если думаешь, что знаешь, всё едино — делай медитацию!
Я тогда не все слова понимал в речах старого сторожа, но пряник и сладкий чай творили чудеса — я запоминал всё, чтобы позже, став на месяц–год старше уточнить. Переспросить. Поспорить. Разобраться. И однажды пожаловаться, что меня никто не учит медитациям.
«Уроду нечего делать на занятиях для настоящих магов!» — с такими словами Толстый и его лизоблюды прогоняли меня от дверей огромного актового зала, перед занятиями по магии, которые проводились у всего потока в самом большом помещении детдома. Учителя — молчаливо поддерживали, а позже, когда я попытался отстоять свои права — при всех моих сверстниках пояснили — что я инвалид и мой источник — Очаг Души — мёртв и не вырабатывает ни крупицы энергии, поэтому мне нечего делать на занятиях вместе со всеми.
Тогда то, мне, заплаканному и размазывающему сопли по лицу, Василь Палыч и объяснил упрощённо, что мёртвый источник — это ещё не приговор, если первичные, ближние к источнику, каналы в норме и могут проводить энергию. Да, мне в будущем будет на порядок тяжелее, чем другим и до высшей магии я не дотянусь, но не источником единым. Можно черпать внешнюю энергию, загонять её в себя, преобразовывать и использовать. Это возможно. Просто эффективность этого процесса будет в разы слабее, чем генерация энергии своим собственным источником.
Внешняя энергия — вязка, тягуча и слишком противится поглощению. Её нельзя поглотить много и быстро, и хотя бы приблизиться к тем показателям генерации, которые выдают даже слабые источники. Поэтому, производимой нормальным источником энергии, всегда будет больше. Выходило, что я, хоть и не полный ноль, но и на единицу не тяну. Так, дай, высшие силы, если половинка. Но даже этого мне хватило, чтобы успокоиться, стиснуть зубы и вцепиться в то, что говорил, объяснял и чему учил меня старый сторож. И первым была техника малой медитации. Как раз такая, которая и была предназначена для забора энергии извне.
И теперь, спустя годы тренировок, я мог запускать эту технику в любом состоянии, и делал это в любую свободную минутку.
Заодно, как я уже неоднократно проверял, медитация позволяет удержать сознание от скатывания в чёрную бездну. Частые драки, многократные сотрясения мозга. Я знаю, о чём говорю.
Много часов, проведённых на больничной койке, чем–то нужно было занять. Книг мне не давали, посетителей не пускали, да и не ходил никто ко мне, опасно это было. Вот и освоил в совершенстве технику «Малой медитации».
Запускаешь циркуляцию энергии, создавая «разряжение» внутри Очага Души, и техника уже сама обеспечивает захват внешней энергии и доставку её внутрь источника, распределяет траекторию и наполнение потоков, не давая им угаснуть и остановиться, и заставляя энергию ускоряться на более податливых участках. Разрабатывая их и укрепляя.
Когда только осваивал малую медитацию, проваливался в себя очень сильно. Со стороны казалось, что я сплю, или без сознания. Зрачки на свет не реагируют, тело обмякло и не шевелится. Не знаю, как у других, спрашивать не рисковал, но вот слух у меня в этот момент работает нормально. Всё слышу и потом, по окончании медитации — всё помню. Постепенно, с развитием навыка, научился уменьшать глубину погружения сознания в технику и, при необходимости, мог даже параллельно двигаться, разговаривать и на самом слабом уровне медитировать. Но на любом уровне техники сознание всегда сохранялось и контролировало происходящее со мной и вокруг меня.
Сейчас терять сознание я не хотел совершенно. Вокруг творилась какая–то ерунда, и важно было как можно быстрее хоть что–нибудь понять.
Первый же такт техники чуть не отправил меня в чёрную бездну.
Ни одной контрольной точки аурного тела у меня не было открыто, поэтому я запускал медитацию сразу в очаге, используя крупицы внешней энергии в качестве первой волны циркуляции, без этой сторонней крупицы сосредоточенности на запуск техники мне не хватало.
И вот сейчас, абсолютно привычно, практически рефлекторно, я зачерпнул эту самую крупицу и запустил её себе в очаг, стараясь сразу начать циркуляцию нужной интенсивности.
Как будто нашатырного спирта вдохнул. Жуткая боль, просто разрывающая Очаг Души на части, а вместе с ним и меня и, одновременно с болью, паралич, не дающий ни пошевелиться, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Зачерпнутая крупица чудовищно злой энергии жгла меня изнутри, вся ранее собранная, ещё до последней стычки с Толстым, энергия оказалась заблокирована вместе с ней и пыталась, повинуясь моей воле, нейтрализовать это страшное воздействие.
Сколько прошло времени в предельном напряжении, я даже не могу представить. Всё, происходящее за границами Очага Души, для меня уже не существовало. Звуки лютой драки, хрипы, визги, рёв, вперемешку со взрывами и хлопками, резкими и иногда похожими на гром, тяжелое дыхание того, кто меня тащит и тонкий девчачий голосок, что- то причитающий и, кажется, даже тараторящий молитву. Всё это проходило мимо меня.
Я на пределе сил боролся с чудовищной болью. Голая воля. Чистое упрямство. Твёрдое знание — если дать слабину — будет очень плохо! Если оставить крупицу, разъедающую мой источник в таком виде, дать ей свободу действий — произойдёт что–то страшное! Да, это страшное наступит потом. Но смалодушничать? Сдаться в надежде на волю Высших сил! Никогда!
Пока я чувствую боль — я живу! Пока я борюсь — я не сдох! Пока моя воля сильна — я могу диктовать её этому миру!
боль постепенно притуплялась. Может быть, действовал мой девиз, который я твердил как заведенный много–много раз и привык под него совершать, как мне потом говорили, невозможное. Может быть, я начинал привыкать к этой боли. А может быть, мой очаг постепенно перерабатывал чуждую крупицу энергии. Поглощал, делая не такой опасной для меня.
И когда боль практически исчезла, и я смог запустить циркуляцию в очаге, только тогда я позволил тискам воли разжаться и сознание, больше не поддерживаемое ничем, ухнуло в режим техники малой медитации на предельную глубину погружения, одарив меня на прощание тоскливым пониманием того, что я уже не в своём родном мире.
Вся энергия мира — она одинаковая везде. Во всём мире. Она вязкая, плотная, липкая, сопротивляющаяся любым попыткам оторвать от неё кусочек и использовать для чего- либо. Я хорошо изучил этот вопрос к своим шестнадцати годам, надеясь обмануть всех и смочь стать великим магом. А потом отомстить всем, кто надо мной издевался все эти годы. Отомстить именно магией. Тем, в чём я был для них «уродом». Хорошо изучил и понял, что обмануть — не выйдет. Я не самый первый с таким дефектом источника. Были и с полностью мёртвыми и с чуть живыми, когда генерация энергии почти незаметна. Они тоже изучали этот вопрос и результатов изучения не скрывали. Наверное, это были единственные результаты, которые не скрывались в библиотеках кланов или княжеских академий и были доступны даже для сирот. Поэтому я знал — если «пробовал» энергию мира во дворе детского дома № 274 Тереховского района Московского княжества, то пробовал энергию мира в каждой точке всего мира. Она одинакова.
То, что попало ко мне в источник вот только что и чуть не выжгло мне все внутренности — никак не могло оказаться в моём мире. А значит, это я оказался в мире, где энергия именно такая. Страшная. Злая. Стремящаяся уничтожить всё живое.