Стендаль

ГЛАВА XVIII

Если Сент-Олер, будучи посланником Франции в Риме, не слишком баловал Бейля любезностью и вниманием, то новый посланник Латур-Мобур, уважая в Бейле большого писателя, поставил его консульскую работу в такие рамки, которые наиболее соответствовали желаниям Бейля. Он перестал беспокоить Бейля бюрократическими запросами, загружать его время тарифами и новыми инструкциями о визировании паспортов, разрешил ему проводить большую часть времени в пределах Рима и, наконец, в награду за Анкону разрешил ему отпуск, так долго просимый.

Октябрь и ноябрь 1833 года Бейль проводит в Париже. Он переписывается с ди Фиоре и чувствует прилив необычайной нежности к госпоже Готье. В декабре 1833 года Бейль был вынужден снова отправиться к месту службы. По дороге он встречается с влюбленной парой — Жорж Санд и Альфредом де Мюссе — на пароходе между Лионом и Авиньоном. Они вместе провели ночь на маленьком постоялом дворике «Пон де Сент-Эспри». В альбоме Альфреда де Мюссе сохранилась зарисовка пляшущего Бейля, а в «Воспоминаниях о моей жизни» Жорж Санд рассказывает, что Бейль выпил много вина для того, чтобы согреться от декабрьского холода и чтобы поддержать Альфреда де Мюссе, который в этот период всегда пил до полного опьянения. Опьянение наступило и у Анри Бейля, и он приплясывал в сапогах, в зимнем плаще с пелериной, в большом зеленом цилиндре и шарфе. Гнулись половицы полусгнившего старого пола, посуда звенела на столе, и этот огромный медведь, напевая охрипшим голосом какую-то старинную гренобльскую песню, потешал молодежь, едущую в свадебную прогулку и грезящую Венецией, гондолами, серенадами, гитарами и прочими аксессуарами новобрачных.

1834 год Бейль проводит в Италии почти безвыездно. На сезон лихорадок он уезжает в Альбано, где в дубовых и миртовых рощах тысячи соловьев наполняют ночной воздух щелканьем и свистом, где огромная серебряная луна отражается в великолепных лесных и горных озерах.

1 января 1834 года Бейль узнал, что приехал опять милый господин Тургенев.

В зеленой тетради № 14 Тургенев записывает:

15 песнь «Рая».

(Выписка из Данте.)

«13/I Генваря был у Кривц. У меня сидел более часу Бель-Стендаль: много о Франции. Религия как будто не оживает. В Париже ежегодно при Наполеоне 45 т. гостей; при Бурбонах меньше; теперь опять столько же, потому что с досады и от скуки le Faubourg St. Germain идет в церковь и не едет на бал к королю. В провинциях les curés — противятся тем приходам, кои ненавидят иезуитов и любят свою революцию 1830, как свое дело; а священники ненавидят ее. Отсюда отвращение и к церкви. L’église de Chatel делает успехи и готовит протестантизм во Франции. Сен-симонисты спаслись только гонениями Правительства. Argout и Barthe скоты — преследуют. Гизо умен и (зачеркнуто) его учреждения прекрасны; мало употребляет (зачеркнуто) Кузена и Вил-меня (зачеркнуто), дабы им не приписали его действий. Они упали в мнении как ренегаты. Минье съездил в Гишпанию по милости Тьерса, но не заметил и не вывез ничего полезного. Ренуар делает, что хочет. Тьере один выше (зачеркнуто) всего министерства, а министерство равно с народом; но Тьере делает, что хочет, из Камеры и выпрашивает суммы на достроение памятников: L' arc de Triomphe и Магдалины; новых не будет, ибо и он полагает, как и все здравомыслящие, что не должно собирать подати с бедного народа для великолепия столицы; но вопрос: кончать ли начатое? — решил Тьере утвердительно. — Шатобриан упал. M-rne Recamiez все еще имеет влияние, car Paris est le paradis des Vieilles femmes. Броглио не ясно видит и говорит о вещах; доктринер! Тьере выше его. — У французов одна любовь — Поляки. В июле их выписывают и дают им пенсии. Возвращение надолго (зачеркнуто) Бурбонов невозможно. Получил письма от гр. Венгерской и от гр. Салтыковой. Обедал у гр. Гурьева и заболтался о естественном праве и о просвещении в России. После был у Скарят на бале Лютцова; танцевал с Turettini, с гр. Бланканзее и любезничал с обеими до 1-го часа».

Так отрывочно и сбивчиво записывает Тургенев новости, привезенные Бейлем из Франции и сообщенные ему.

В феврале опять происходят встречи Тургенева с Бейлем: «В кафе встретил Беля 4 февраля. Болтали о Вяземском. Сообщил ему содержание его письма о нем, и вместе заговорил о процессе Чезарини и литературе».

Тургенев сообщает суждение Бейля о новом издании посмертных произведений Шенье. Бейль считает его подложным и приписывает его Демуту.

Шел карнавал. Оба друга прогуливались по Риму под руку, обвитые серпантином, обсыпанные мелом и целыми горами конфетти. Идя по Корсо, Бейль и Тургенев останавливаются против дома Торлонья[100]. Обращая внимание Тургенева на это здание, Бейль говорит, что здесь была некогда церковь — единственная церковь в Риме, обращенная ныне в частное жилище. То, чего не мог сделать папа Пий VI для своего племянника Браски при всем своем авторитете наместника престола, удалось банкиру за деньги! Если в центре папской столицы на Корсо удалось по прихоти банкира, расширяющего свой дворец, уничтожить церковь и превратить ее в спальню, гостиную и концертную залу, то, конечно, наступает новая эпоха, и папский авторитет рушится под давлением банкирского золота.

8 февраля возобновились прогулки по Корсо. Приятельницы Тургенева бросают в него и в Бейля из корзинок пасхальные яйца, наполненные мукой и мелом. Черти, адвокаты, садовники, замаскированные и незамаскированные, швыряют карнавальными машинками, как древнеримскими катапультами, померанцы в окна верхних этажей. Цокают копыта лошадей, раздается музыка, пение, на улицах и площадях пляшут.

Появились у Бейля и новые друзья: граф Чини и его супруга, фамилию которой Бейль переделывает на французский лад. По-латыни «Cinis» значит «Пепел», а по-французски «Пепел» — «Cendre». Так Бейль звал женщину, ставшую предметом его нового увлечения. Это бескорыстное, дружественное увлечение можно было назвать и влюбленностью и обожанием, открытым, пылким, веселым и лишь изредка печальным, потому что годы уходят; эта женщина молода и прекрасна, она любит своего мужа, и муж любит ее настолько, что без всякого опасения разрешает ей верховые прогулки и поездки в коляске с влюбленным Бейлем. Бейль никогда не переступал границ рыцарской самоотверженной почтительности в отношении к этой семье, вдвойне ему дорогой. В этой семье в качестве своего человека проживала и пользовалась огромным уважением и преданностью окружающих мать одного из лучших друзей Бейля — Поля-Луи Курье.

Во время веселой болтовни в доме Чини Бейль вдруг вскакивает из-за стола и начинает записывать на манжете пришедшие в голову диалоги Люсьена Левена с отцом или, не окончив ужина, берет коляску и уезжает в Рим. Там около площади Игнатия живет его новый друг Абрагам Константен. Всю ночь до утра и весь следующий день, не разгибаясь, сидит Бейль за письменным столом и, как графоман, не может оторваться от рукописи. Главы возникают одна за другой. Он перечеркивает название «Люсьен Леван», затем восстанавливает его; после тысячи вариантов Бейль останавливается на «Amarante et Noir» — «Малиновое и черное», а мы перевели бы: «Уланская выпушка или сутана».

Вот новые пути для молодежи: идти по дороге «блестящей» военной карьеры, весь блеск которой состоит в возможности расстреливать своих же французских рабочих, или же становиться попом и неизбежно быть обманщиком. Католическая церковь поступила на службу к буржуазии. Богатый человек имеет досуг, ему необходимо быть у власти; бедняк и завистлив и необразован, он не может править государством. Таково было рассуждение в «Курсе конституционной политики» Бенжамена Констана.

Для того чтобы провести депутатов, желательных королю, министерство осуществляет прямые подкупы и косвенное давление «а избирателей. Бейль узнает об этом в Чивита-Веккии, проверяет в Париже и посвящает специальную главу «Люсьена Левена» разоблачению темных махинаций правительства.

Одновременно Бейль продолжает изучать родословные римской знати и семейные хроники итальянского дворянства. Он обнаруживает, что атаманы бандитских шаек с больших дорог и продажные красавицы, пленявшие кардиналов, были основоположниками наиболее знатных и богатых семей Италии. Он беспощадно вскрывает тайну одной из самых старых итальянских фамилий — Фарнезе, у ее истоков он находит не рыцарей, а проститутку, наложницу римского папы, а за нею последовала вереница отъявленных злодеев, которые довели блеск своих дворцов до такого же уровня, до какого дошли их тайные и явные преступления. Однако мемуары времен Людовика XIV могут раскрыть такие же явления и касательно Франции. И вот у Бейля возникает сложная концепция: «История европейской аристократии» или «История феодального дворянства» как история преступлений. Целый могущественный социальный слой, сметенный вихрем истории, рассматривается Бейлем под таким углом зрения. Возникает большой план написания итальянских хроник: «Ченчи», «Виттория Аккорамбони», «Герцогиня Паллиано» и другие. Он расскажет об итальянских властителях, которых прославляли за христианские добродетели и рыцарские подвиги, но которые были обыкновенными злодеями. Он развенчает римских пап, герцогов и князей, он мастерски раскроет под личиной добродетели их подлинные характеры.

Должность консула не всегда удобна для того, чтобы печатать такие вещи. Даже простой «Дневник путешествия по Италии и Швейцарии в 1828 году» Бейль считает необходимым выпустить анонимно у фирмы Вердьер в Париже[101].

Живя в верхнем этаже консульского дома, Бейль сходит в нижний этаж. Мягкая обувь делает его шаги неслышными, и потому служебные разговоры его секретаря и помощника Лизимака с приезжими купцами или с полупьяными капитанами французских пароходов долетают до его слуха.

— Сам постоянно живет в Риме, возится с книжками, пишет книги дни и ночи, изводит бумагу, а я целые дни трудись! На мне держится все консульство, и если бы не я, то, конечно, министерство иностранных дел в Париже вылетело бы в трубу! — хвастается или жалуется Лизимак.

Перед Бейлем раскрывается картина постоянных интриг. Недаром, когда он выходит в канцелярию и застает человека, имеющего дело непосредственно к нему, этот человек избегает говорить с консулом и просит разрешения дождаться Лизимака Тавернье. Г-н французский консул Бейль, так крепко подтянувший подчиненные ему мелкие консульства побережья, лишен авторитета в своей собственной канцелярии! Размолвка кончается тем, что Лизимак говорит дерзости. Министерство приказывает Лизимаку подать в отставку. Бейль прощает его. Лизимак подобострастно извиняется на словах и пишет наглую бумагу в Париж. С этого момента чиновники министерства иностранных дел, расположенные выслушивать и принимать доносы, обзавелись усердным осведомителем: Лизимак ежедневно сообщает во Францию сведения о поведении господина Бейля. Господину Бейлю мало до всего этого дела. Он почти все время проводит в Риме, а роман, который пишется в Чивита-Веккии, зашифрован, и Лизимак Тавернье тщетно поворачивает его во все стороны перед зеркалом — прочесть не удается ни строчки.

Наступает 1835 год. Министерство просвещения, просматривая списки своих чиновников, с удивлением замечает, что ни разу не награждался господин Бейль, и посылает ему орден Почетного легиона, словно желая загладить свое невнимание к этому человеку.

Бейль чувствует себя все хуже и хуже в своем консульском захолустье. На побережье начинают дуть тяжелые, неприятные ветры. Но хуже всего «aria cattiva» — «злокачественный воздух». Это воздух сезонных лихорадок, которые косят иностранцев, приезжающих в Рим в это время года.

Все вместе, и «aria cattiva» и недовольство своим положением, заставляет Бейля просить о переводе консулом в любое другое место в Испании, лучше всего в Барселону. Он получает отказ. Если проклятое министерство не дало ему возможности уехать в Испанию, то пусть хотя бы разрешит пожить в Париже и подышать хорошим воздухом парижских гостиных, где, вероятно, по-прежнему собираются умные люди за стаканом легкого пунша, где мысль искрится и горит!

Министерство соглашается 26 марта 1836 года. Закончив рассказ из наполеоновской эпохи «Мина де Вангель», где очень остро поставлена проблема допустимости лжи как средства завоевания любимого человека, Бейль уезжает. Вот Ливорно, Генуя и Марсель, где в витринах книжного магазина случайно найдены новые книжки Проспера Мериме. Как далеко шагнул этот молодой новеллист! Но какая страшная по сухости и безнадежности повесть «Двойная ошибка». Еще страшнее «Илльская Венера»[102].

Бейль держит в руках письмо Мериме. У них очень много накопилось чувств и мыслей друг для друга. Им нужно встретиться, но встретиться не так, как это могло бы случиться в Париже, в гостиной, на людях. В обгон своего дилижанса Бейль послал уже записку своему другу: надо встретиться в Лаоне. Назначен день и час.

Вот из-за дерева выходит высокий человек в сером сюртуке и бросается навстречу грузному, отяжелевшему Бейлю, поднимающемуся со скамьи. Мериме потерял отца. Бейль потерял так много в жизни, что каждому есть что рассказать. Во время их беседы неожиданно прорываются глухие, бурные рыдания: Бейль, не стесняясь, плачет, опираясь локтем на спинку садовой скамейки. Мериме, этому сухому, черствому человеку, нисколько не удивительны его слезы. Он сам вздрагивает, опускает углы губ и, быстро отвернувшись, вынимает платок.

Произошло самое тяжелое: она, Юдифь Готье, приобрела новые привычки, у нее новые друзья, новые знакомые. То, что раньше вызывало смех Бейля и Юдифи Готье, теперь смешно только одному Бейлю, и она широко раскрывает удивленные глаза и смотрит на своего друга, не понимая. Бейль привык маскировать свои чувства, но теперь нервная чувствительность обострена настолько, что он внезапно срывается с места и среди веселого разговора, легкомысленных шуток быстро уходит, ни с кем не попрощавшись!

24 мая 1836 года Бейль в Париже. Начинается новое, на этот раз трехлетнее пребывание во Франции, и, по существу, конечно, за это время оформились у Бейля впечатления, составляющие содержание неоконченных романов: «Красное и белое»[103] и «Ламьель» — повесть о своеобразной женщине Франции.