Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время

Глава шестая Скифы на Северном Кавказе (Петренко В.Г.)

Северный Кавказ вошел в историю скифов прежде всего, как путь в Переднюю Азию (Геродот, IV, 12). Маршруты скифских походов через Кавказ в страны Переднего Востока, их направленность и характер взаимоотношений скифов с местными племенами наиболее полно отражены в исследованиях Е.И. Крупнова и В.Б. Виноградова (Крупнов Е.И., 1954б, с. 186–194; 1960, с. 54–75; Виноградов В.Б., 1964; 1972, с. 11–17). По мнению Е.И. Крупнова, скифы прошли четырьмя маршрутами: по Меото-Колхидской дороге, через Мамисонский перевал, через Дарьяльский и Дербентский проходы, причем последний он считал основным. Археологическим подтверждением этих путей, по мнению исследователя, являются находки здесь вещей скифского типа. Пребывание скифов на Северном Кавказе, во всяком случае в период их походов, ученый считал вполне реальным фактом.

Поддержав полностью Е.И. Крупнова в вопросе о четырех путях скифского вторжения, В.Б. Виноградов обосновал целесообразность выбора Дербентского прохода в качестве пути для первого похода скифов, совершенного ими в VII в. до н. э., а также менее интенсивное и более позднее использование остальных перевалов. Развивая осторожное высказывание Е.И. Крупнова о возможном участии местных северокавказских племен в скифских походах, В.Б. Виноградов полагает, что это было многоплеменное движение, центром которого являлись скифы Причерноморья, а к ним по мере их продвижения присоединялись вооруженные отряды из жителей лесостепи, савроматов и кавказцев. Последнее положение об участии в походах скифов кобанского населения Северного Кавказа требует более основательной аргументации. В настоящее время оно выглядит малоубедительным и не подкрепленным археологическими источниками.

Что касается присутствия скифов в степном и равнинном Предкавказье, то В.Б. Виноградов допускает его наряду с присутствием здесь савроматов, которым он отдает явное предпочтение, считая, что савроматские кочевья в VII–V вв. до н. э. смыкались с владениями аборигенов Северного Кавказа, в то время как скифы только прошли через Кавказ в VII в. до н. э., а возвращаясь в начале VI в. до н. э., оставили лишь отдельные орды, вскоре ассимилированные местным населением (Виноградов В.Б., 1972, с. 10–80). Правда, в последней работе он присоединился к тем исследователям, которые считают, что скифское присутствие на Северном Кавказе в VII–VI вв. до н. э. было постоянным (Виноградов В.Б., Дударев С.Л., 1983, с. 49).

На Северном Кавказе имеются два основных района, археологические памятники которых могут быть связаны со скифами: среднее Прикубанье и степное Ставрополье. В конце XIX — начале XX в. в Прикубанье были открыты памятники, содержавшие первоклассные предметы раннескифской культуры (Келермесские, Костромской и Ульские курганы). Единого мнения об этнокультурной принадлежности этих памятников пока нет. Одни ученые относят их к скифам (Н.И. Веселовский, М.И. Ростовцев, А.А. Иессен, К.Ф. Смирнов, Е.И. Крупнов, А.И. Тереножкин, В.А. Ильинская и др.), другие к меотам (Н.В. Анфимов, Б.Н. Граков и др.) или к киммерийцам (М.И. Артамонов). В значительной мере такая разница мнений объясняется скудостью и разноречивостью сведений древних авторов о Северном Кавказе. Наиболее древнее историческое предание знало азиатскую часть Скифии (Ростовцев М.И., 1925, с. 17 сл.). Гекатей (отрывки), Гелланик (фр. 92), Эсхил (ст. 729–761) локализуют, хотя и недостаточно четко, часть скифских племен вблизи Кавказа. Однако авторы V–IV вв. до н. э., давшие наиболее полную картину жизни скифов и их расселения, ограничивают Скифию на востоке Доном, что послужило одним из наиболее веских аргументов для ряда ученых при локализации скифов в пределах только европейской части степей Причерноморья (Граков Б.Н., 1947г, с. 10; 1971а, с. 13–22; Граков Б.Н., Мелюкова А.И., 1954, с. 39 сл.; Яценко И.В., 1959, и др.). Однако еще М.И. Ростовцев пытался объяснить факт незнания авторами V в. до н. э. азиатской части Скифии, с одной стороны, большой близостью ионийцев к району Ольвии, с другой — перемещением главного фокуса скифской государственности и культуры в то время в степи между Днестром и Доном. Наиболее определенно размещают скифов в степях Предкавказья авторы первых веков нашей эры. Так, Страбон (VI, 2) пишет, что между Каспийским морем и Танаисом обитают скифы и сарматы, по большей части кочевники. Диодор Сицилийский (II, 43), сведения которого восходят к более ранним ионийским источникам (Ростовцев М.И., 1925, с. 115–116), расселяет скифов в начальный период их истории в горах до Кавказа и в низменности между Каспийским и Азовским морями. Близкую версию дал Плиний (VI, 22). Исследование перечисленных сведений позволило ученым (Хазанов А.М., 1975, с. 204 сл.) показать, что версии Геродота и Диодора не противоречат, а дополняют друг друга в схеме реконструкции начальной истории скифов. Этот период охарактеризован ими как период миграции, связанный со становлением кочевого скотоводства. Первый этап скифского продвижения в Европу датируется исследователями не позднее VII в. до н. э. и локализуется в районах нижнего Дона и Предкавказья. Завоевание Северного Причерноморья было следующим этапом этого движения (Мачинский Д.А., 1971, с. 30 сл.; Лесков А.М., 1975; Хазанов А.М., 1975, с. 214 сл.). Иной точки зрения придерживается В.Ю. Мурзин, считающий продвижение скифов в степи Северного Кавказа вторым этапом раннего периода их истории, произошедшим после появления скифов в начале — середине VII в. до н. э. в причерноморских степях. Второй период, датируемый ученым серединой — кондом VII в. до н. э., знаменуется установлением скифской гегемонии в Передней Азии и уходом значительной части скифского населения Северного Причерноморья в степи Северного Кавказа и на территорию Передней Азии (Мурзин В.Ю., 1984, с. 104).

Наиболее древние археологические памятники скифской культуры на Северном Кавказе впервые были выявлены А.А. Иессеном (1953). Он отнес к ним Ставропольский курган 1924 г. и находку у хут. Алексеевский, датировав их второй половиной VII — рубежом VII–VI вв. до н. э. Рассмотрев эти материалы на фоне памятников VIII–VII вв. до н. э. типа Новочеркасского клада и отметив их близость, А.А. Иессен высказал предположение, что уже в «создателях памятников VIII–VII вв. до н. э., которые известны в степном Предкавказье и в степных районах Северного Причерноморья, мы можем видеть, как предков скифов VI в. до н. э., так и киммерийцев» (1953, с. 130). Впервые памятники VIII–VII вв. до н. э. в степном Предкавказье определенно были отнесены к скифам В.А. Ильинской (Iллiнська В.А., 1966а, с. 61).

Следующий шаг в развитии этой гипотезы был сделан А.М. Лесковым, который отнес памятники типа Новочеркасского клада к древнейшим скифам, формирование культуры которых происходило, по его мнению, в Волго-Донском междуречье и Предкавказье (Лесков А.М., 1981, с. 100 сл.).

На Ставрополье раскопки были начаты в 1910 г. на севере края (ОАК за 1909–1910 гг., с. 157–160). Но вплоть до 1973 г. они носили спорадический характер. Сведения об известных к началу 70-х годов курганных могильниках и отдельных курганах, расположенных как на Ставропольском плато, так и в равнинных районах Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии, которые могут принадлежать степным кочевникам, собраны и проанализированы в работе В.Б. Виноградова (1972, с. 34–38). Позже им был раскопан еще ряд курганных погребений в равнинной части Чечено-Ингушетии, из которых для нашей темы наибольший интерес представляет курган VII–VI вв. до н. э. у хут. Степной Гудермесского р-на (Виноградов В.Б., 1974, с. 258 сл.).

Первые систематические раскопки памятников скифской культуры на Ставропольском плато было проведены в 1973–1980 гг. на могильнике VII–VI вв. до н. э. у хут. Красное Знамя в районе с. Александровское (Петренко В.Г., 1983). В 1975 и 1985–1986 гг. раскопаны четыре кургана у с. Новозаведенное Георгиевского р-на (Кореняко В.А., 1976; Петренко В.Г., 1986) и в 1984 г. Н.А. Охонько — курган на юго-западной окраине г. Ставрополя. Ряд предметов скифской культуры, найденных при случайных обстоятельствах, хранится в Ставропольском, Кисловодском и Пятигорском историко-краеведческих музеях (Минаева Т.М., 1956).

Скифские погребальные памятники VII–VI вв. до н. э. в равнинной части северо-восточного Кавказа и на Ставропольском плато представлены небольшими курганными могильниками и отдельными курганами с погребениями в основном представителей всадничества. Наиболее выразительным памятником является Краснознаменский курганный могильник из девяти насыпей с захоронениями воинской аристократии. Курган 1 этой группы может быть причислен к разряду царских. Его высота в древности достигала 14–15 м, диаметр 70 м. Он был окружен рвом 25-метровой ширины, глубиной 3,5 м. К разряду могил высшей аристократии следует относить курган 1984 г. на юго-западной окраине Ставрополя и курган 2 группы II у с. Новозаведенное.

Курганы насыпали обычно из земли, выбранной вокруг них, за счет чего образовались рвы, окружающие насыпь. В большинстве случаев насыпи имели на поверхности каменный панцирь, который покрывал и внутреннюю стенку рва вокруг кургана, что предотвращало осыпание земли и создавало видимость большей монументальности. Царский курган возводился в несколько приемов, при этом использовался как грунт из рва, так и камни, привозившиеся из каменоломен за 2–3 км, плетни, камыши и какие-то еще растительные материалы, не поддающиеся определению. В кургане 2 группы II у с. Новозаведенное хорошо прослежена тризна в виде остатков костров вокруг выкида и костей коз (преимущественно челюстей). В других случаях — это отдельные обожженные участки и небольшие скопления костей животных и керамики. Видимо, к тризне относится и череп оленя, найденный над могилой в кургане 7 у хут. Красное Знамя.

Обычно курган насыпали над одной могилой; в тех случаях, когда курганы использовались неоднократно, насыпь возводили после совершения последнего захоронения, а до этого могилы какое-то время стояли незасыпанные, окруженные оградами из камня или плетня, или плетнем и каменной стеной — крепидой.

Погребальные сооружения возводили как на древнем горизонте, так и в ямах. В ямах площадью 25–80 кв. м устраивали и каменные гробницы (табл. 85, 5), и деревянные (табл. 85, 3), а иногда сочетали оба материала. Эту группу сооружений объединяют две детали устройства могил: 1) западная часть дна их выделялась с помощью ступеньки и на ней совершали захоронение коней, иногда погребение коня отгораживали деревом; 2) выкид из ямы укладывали вокруг нее кольцом, и яма с выкидом перекрывалась камышом, а затем уже насыпали курган.

На уровне погребенной почвы строили обычно обширные каменные гробницы, в конструкции которых входило и дерево, главным образом для перекрытия. Так, южная могила кургана 1 у хут. Красное Знамя представляла собой каменную гробницу площадью около 50 кв. м, стены которой составляли вкопанные вертикальные плиты высотой 2,5 м. Внутренняя поверхность стен и коридора была обмазана слоем светлой глины. Деревянная с каменным покрытием крыта гробницы опиралась на деревянные столбы, поставленные у стен, стенку внутренней перегородки и каменную колонну в центре. Выход обрамляли две каменные колонны. Для повторных захоронений к основной гробнице пристраивали камеры или отдельные входы. Входы имели вид более или менее длинного коридора с каменными стенами, перекрытого деревом (табл. 85, 2).

Характерной чертой ритуала наземных погребений являлось очищение огнем путем обожжения погребальных сооружений. Кроме того, несколько раз на уровне погребенной почвы были зафиксированы следы костров — как у входов в погребальное помещение, так и на свободной площади. Под насыпью кургана 1 у хут. Красное Знамя открыт храмово-погребальный комплекс. Система концентрических кругов из плетней, заключающих внутри гробницы, которая замыкалась каменной стеной-крепидой, по-видимому, отражает солярную символику погребального культа. Она дополнялась астральными символами на предметах погребальной обстановки и уникальным культовым сооружением (цв. табл.). Последнее представляло собой храм огня, построенный согласно канонам иранской храмовой архитектуры. В плане это квадрат в квадрате. Внутреннее помещение имело у основания квадратную глинобитную платформу с северной стороны, а с южной большая часть стены его была выдвинута вперед. Между наружным и внутренним помещениями имелся узкий обводной коридор. Стены внутреннего помещения были сложены из каменных плит, а внутренняя часть его оказалась засыпанной землей. На ней в центре стоял каменный корытообразный жертвенник, на котором разводили огонь. От земли жертвенник отделяли две каменные плиты, положенные одна на другую. Стены наружного помещения были тщательно обмазаны глиной, а с севера и юга имели следы окрашенности красной краской.

Изучение данного сооружения, описанных выше элементов культа приводит к выводу, что религия людей, оставивших этот и близкие ему могильники, была религией огнепоклонников, в значительной степени адекватной религии иранских племен Переднего Востока, несшей в своей основе существенные элементы зороастризма.

К сожалению, почти все курганы столь основательно разграблены, что антропологические наблюдения и даже определение пола и возраста удалось произвести только в нескольких случаях. Не знаем мы обычно и позу погребенных. С уверенностью можно говорить лишь о преобладании обряда трупоположения и о том, что встречается вытянутое положение костяков, ориентированных головой на запад и юго-юго-восток. Судя по инвентарю большинство курганов было насыпано над захоронениями воинов-всадников, иногда они сопровождались женскими погребениями. Один раз отмечено основное и единственное погребение ребенка 10–12 лет (судя по остаткам инвентаря — мужского пола) и два раза — погребения женщин. Наличие нескольких погребальных камер под одной насыпью, дополнительных входов в могилу свидетельствует о том, что некоторые курганы были семейными усыпальницами.

Из-за ограблений полный набор предметов, сопровождавших погребенных, неизвестен: можно отметить только категории инвентаря, положенного в могилы. Из оружия — это мечи, копья, стрелы, панцири и шлемы, из бытовых предметов — ножи, иглы, из украшений — бусы гешировые, янтарные и изредка стеклянные, нашивные золотые бляшки и пуговицы, из посуды — глиняные корчаги, кувшинчики, миски, горшки, бронзовые ситулообразные котлы с зооморфными ручками, чаши, деревянный сосуд с золотыми накладками. Заупокойную пищу составляли части туш крупного и мелкого рогатого скота, и лошади.

Наиболее сохранившимися от разграбления оказались только участки могил с захоронениями коней (табл. 85, 3, 4). Судя по ним в могилу клали как верховых взнузданных коней, так и упряжных вместе с повозкой или колесницей, в которую впрягали двух, трех или четырех коней. В одном случае были прослежены части плетеного кузова, окрашенные в красный и синий цвета, и украшавшие его навершия (курган 3 у хут. Красное Знамя), в другом — остатки дышла с бронзовыми обоймами, на одной из которых оказалось изображение богини Иштар. Иногда захоронения коней дополнялись символическим положением в могилу до четырех-шести уздечек.

Только в двух курганах (1 и 8 у хут. Красное Знамя) отмечены антропоморфные каменные изваяния. Сопоставление фрагмента изваяния из кургана 1 и всех остальных находок такого рода с территории Предкавказья с кругом скифских каменных скульптур, известных из степной полосы Северного Причерноморья, позволяет считать, что Северный Кавказ входил в область распространения раннескифских каменных изваяний и был связан со скифами Северного Причерноморья единым ритуалом, отраженным в одинаковых иконографических образах.

Кроме погребений аристократической части общества, в курганах Ставрополья и северо-восточного Предкавказья было исследовано несколько вариантов менее богатых воинских захоронений VII–VI вв. до н. э. (Виноградов В.Б., 1972, с. 34). Они находились иногда под насыпями значительных размеров (4,5 м — высота кургана у хут. Степной), что говорит о довольно высоком положении погребенных в обществе, так как сооружение такой насыпи требовало затраты труда значительного числа людей. Между тем могильные ямы в этих курганах имели небольшие размеры и глубину. Стены их были обложены камнем или деревом. Погребенные лежали вытянуто на спине, головой на восток, юго-восток или запад и их сопровождали наступательное оружие (мечи, стрелы, копья), напутственная пища в глиняных сосудах, изредка — конская уздечка. В двух курганах при парных погребениях инвентарь находился только при одном покойнике, что предполагает зависимое положение второго.

Особое место среди памятников Кабардино-Балкарии занимает курганный могильник, открытый в 1979 г. у с. Нартан близ г. Нальчика. Раскопано 24 кургана, датирующихся со второй половины VII по конец V в. до н. э. Могильник принадлежал привилегированной прослойке общества — всадническому сословию, внутри которого также прослеживается имущественная дифференциация. Отдельные погребения по размерам погребальных сооружений и богатству инвентаря могут быть определены как захоронения племенных вождей (курганы 9, 16, 20).

Большинство могил содержали по два одновременных захоронения, одно из которых обычно находилось в скорченном положении и сопровождалось незначительным инвентарем кобанского облика, второе — в вытянутом положении, сопровождалось оно набором оружия скифского типа и других вещей. Такое сочетание погребенных в одной могиле, по-видимому, указывает на этнические различия между ними и зависимое положение человека, похороненного в скорченной позе.

Могилы с мужским составом инвентаря содержали захоронения взнузданных коней (от одного до пяти в курганах VII–VI вв. до н. э. и по одному в курганах V в. до н. э.). В состав заупокойной пищи входили части туш лошадей, крупного и мелкого рогатого скота.

Интересными особенностями ритуала являются установка стелообразных камней над могилами наиболее знатных покойников, присутствие каменных плит и жертвенников, а также кучек гальки в погребениях (Батчаев В.М., 1985).

Особое значение Нартанского могильника состоит в том, что, отражая длительный промежуток времени, он характеризует развитие взаимоотношений местного кобанского и пришлого степного населения. В.М. Батчаев, опубликовавший материалы из раскопок могильника, выделяет в нем две группы — раннюю, соответствующую времени возвращения скифов из Передней Азии и датированную им VI в. до н. э. «с возможным удревнением отдельных комплексов до конца VII или рубежа VII–VI вв. до н. э.», и позднюю — V в. до н. э., свидетельствующую о сохранении кочевниками в то время стратегически важных пунктов, дававших возможность совершать военные экспедиции в близлежащие районы Закавказья (Батчаев В.М., 1985, с. 53, 54). Однако представляется более целесообразным разделить время бытования могильника на три периода. Первый относится ко второй половине VII — рубежу VII–VI вв. до н. э., времени пребывания скифов в Передней Азии. Ему соответствуют захоронения в курганах 12–14, 16, 19–22, в которых найдены удлиненно-ромбические и ромбические двухлопастные наконечники стрел (табл. 86, 35–39) определенно VII в. до н. э. наряду с трехлопастными и трехгранными (табл. 86, 42–48) и другие виды оружия VII–VI вв. до н. э. (табл. 86, 2, 3, 9), а также характерные для этого времени удила с псалиями (табл. 86, 11–14, 27–29), детали уздечки и другие вещи с элементами как зооморфного (табл. 86, 4, 5, 24), так и геометрического орнамента (табл. 86, 15, 19–22, 25), известные среди киммерийских и наиболее ранних скифских памятников от днепровского Правобережья до Закавказья. Второй половиной VII — рубежом VII–VI вв. до н. э. датируются клепаный бронзовый котел с зооморфными ручками (табл. 86, 17), калачиковидная серьга с шаровидным подвесом (табл. 86, 18), близкая к позднеассирийским, зеркала с бортиком и петлей на обороте (табл. 86, 33).

Погребальные сооружения первого периода состояли из обширных грунтовых ям площадью до 52 кв. м, заключавших какие-то деревянные конструкции, закреплявшиеся в канавках по периметру стен. В шести из восьми курганов прослежено сожжение погребального сооружения, что приводило к обожжению погребенных, коней и сопровождавшего их инвентаря. В двух курганах ямы окружал вал выкида, перекрытый хворостом.

Человеческие кости в могилах или вовсе отсутствуют, или полностью разрушены. Фрагментарно сохранившиеся скорченные захоронения в курганах 16 и 20, положенные на правый в первом и левый — во втором бок, головой на юго-восток, не могут быть безоговорочно атрибутированы как основные и единственные.

Характерно, что курганы данной группы практически не содержат вещей кобанской культуры, за исключением глиняной и бронзовой посуды, и по составу инвентаря, как и по обряду, обнаруживают наибольшую близость таким кочевническим комплексам, как курганы у хут. Красное Знамя и у с. Новозаведенное на Ставрополье и у станиц Келермесской и Костромской в Прикубанье.

Второй период, хронологически определяемый VI в. до н. э., представлен курганами 6, 7, 9-11, 15, 17, 18, 23. Комплексы их содержат бронзовые трехлопастные и трехгранные наконечники стрел (табл. 86, 77а-з), железные наконечники копий и предметы конского убора скифских типов VI в. до н. э. (табл. 86, 50–55, 62–67), различные накладки, наконечники и ряд бытовых вещей, украшенных в зверином стиле (табл. 86, 56, 69, 76). Появляются бронзовые зеркала с бортиком и центральной ручкой на столбиках, перекрытых бляшкой с изображением в зверином стиле (табл. 86, 76), золотые серьги восточногреческого типа (табл. 86, 74–75). Геометрические мотивы, сохраняющиеся на золотных накладках, изменяются в сторону усиления орнаментальных элементов, трансформирующих первоначальные знаки-символы (табл. 86, 70, 71). Увеличивается количество вещей кобанской культуры, особенно в украшениях (табл. 86, 54, 57, 60). В обряде также происходят изменения. Могильные ямы уменьшаются и не превышают по площади 25 кв. м. Деревянные конструкции отмечены только в трех из девяти ям и в двух — канавки и уступ. Все центральные захоронения разрушены, за исключением одного, положенного на спине вытянуто головой на юго-юго-запад. Сопровождающие погребенные лежат скорченно на правом и левом боках, головой на юго-запад и реже — на юго-восток.

И, наконец, третий период датируется самым концом VI–V в. до н. э. Он представлен курганами 1–5, 8, 24. В них присутствуют предметы вооружения и конского снаряжения скифских типов, характерные именно для этого времени (табл. 86, 78–80, 88–95, 98). В керамике и украшениях господствуют свойственные кобанской культуре формы (табл. 86, 86, 96, 115). Встречаются привозные вещи (табл. 86, 113).

Размеры могильных ям уменьшаются. Самые большие из них имеют площадь 16 кв. м и уже никогда не содержат деревянных конструкций. В могилах, как правило, продолжают хоронить по два покойника. В двух случаях, когда удалось зафиксировать положение главных погребенных, они были погребены на спине, головой на юго-запад или юго-восток, с несколько подогнутыми ногами и согнутыми ромбом руками. Захоронения зависимых лиц, так же, как и в предшествующие периоды, совершались в слабо скорченной позе на правом и левом боках, головой на юго-восток.

Изучение могильника позволяет констатировать длительность обитания в данном месте скифской родо-племенной группы. Несмотря на определенную замкнутость группы, которая объясняет консерватизм в употреблении отдельных форм посуды, деталей упряжи, прослеживаются и контакты с другими народами, и усиливающееся со временем влияние кобанской культуры.

После присоединения Северного Кавказа к России во второй половине XIX в. расселившееся здесь казачество первым начало «исследование» курганов вокруг вновь образовавшихся станиц.

Судя по донесениям казачьих атаманов в ответ на запросы Археологической комиссии, ежегодно уничтожались сотни курганов. Лишь единичные разрозненные вещи из них попали в музейные коллекции Краснодара, Майкопа, Гос. Эрмитажа и Гос. Исторического музея. Разграбление продолжалось и в последующие годы. В 1903 г. право на раскопки в станице Келермесской получил техник Д.Г. Шульц. Вскрытые им четыре кургана оказались неограбленными, и он продал часть золотых вещей. Уличенный в хищнических раскопках, переплавке и продаже золота из курганов, Шульц вынужден был прекратить свою деятельность.

Систематическое археологическое исследование курганов Прикубанья производил в 1897–1917 гг. профессор Петербургского университета Н.И. Веселовский. Им раскопаны курганы близ станицы Костромской, Ульского аула (совр. Уляп), станиц Ладожской, Усть-Лабинской, Келермесской, Марьинской, Елизаветинской (ОАК за 1897, 1898, 1902, 1903, 1908, 1909–1910, 1911, 1912, 1913–1915 гг.; ИАК, вып. 65, 67).

В советское время исследование курганных памятников скифского времени в Прикубанье проводилось нерегулярно. В 1972 г. Н.И. Навротский доследовал ряд курганов V–IV вв. до н. э. у с. Ковалевского (Навротский Н.И., 1972). В Армавирском музее, кроме того, хранятся вещи VI и IV вв. до н. э., происходящие из разрушенных погребений в районе этого же села (чернофигурные сосуды, золотые гривна и серьга, бронзовый браслет, бусы, каменное изваяние). В 1979 г. А.А. Нехаев раскопал два кургана у станицы Раздольной с рядовыми погребениями VI в. до н. э., впущенными в насыпи курганов эпохи бронзы (Нехаев А.А., 1978). В 1980 г. А.Д. Резепкин в курганном могильнике в урочище Клады близ станицы Новосвободной Майкопского р-на открыл несколько впускных и одно основное скифское захоронение (Резепкин А.Д., 1981, с. 115). В том же году В.С. Бочкарев при раскопках Новокорсунского курганного могильника обнаружил под насыпями двух курганов впускные погребения VII–VI вв. до н. э. (Бочкарев В.С., 1981, с. 6–7, 22–24).

С 1980 г. возобновились регулярные исследования курганов Келермесской группы (Галанина Л.К., 1983б; 1984а, б; 1985), где вскрыты рядовые воинские погребения VII–VI вв. до н. э. в могильнике между курганами эпохи бронзы. С 1981 г. производятся исследования Уляпских курганов (Лесков А.М., раскопки 1981–1984 гг.). Отдельные кочевнические комплексы раннескифского времени происходят из станиц Подгорной (Ложкин М.Н., Петренко В.Г., 1981, с. 70, 73) и Старокорсунской (Аптекарев А.В., 1986). Ряд вещей из разрушенных курганных погребений VI–IV вв. до н. э. хранятся в Гос. Эрмитаже, Краснодарском и Майкопском краеведческих музеях. Так как раскопки последнего десятилетия не все опубликованы, основным источником остаются материалы раскопок Н.И. Веселовского, которые ввиду разграбленности и плохой фиксации сохранившихся деталей обряда, к тому же прошедшие через субъективное истолкование автором, не дают возможности полного использования их как доброкачественного источника для общих характеристик.

В настоящее время известно более 20 погребений VII–VI вв. до н. э., которые можно относить к скифским. Они находятся в бассейне среднего течения р. Кубань на право- и левобережье, распространяясь на юг до предгорий Кавказа. На востоке памятники, расположенные по р. Урупу и правобережью р. Кубани в районе г. Армавира, смыкаются со ставропольскими (карта 15).

В курганах отмечено два вида захоронений: основные и впускные. Основные погребения, как правило, принадлежали наиболее богатой и знатной прослойке общества, среди которой также намечается иерархия. Погребальные сооружения знати отличаются большими размерами насыпи (высота 5–7 м, диаметр 40–60 м), сложностью и размерами могильного сооружения, на возведение которых требовался труд значительного коллектива людей. В ряде случаев выделяются аристократические могильники, в которых производились захоронения, вероятно, определенного знатного рода. Так, все шесть курганов, раскопанные у станицы Келермесской, содержали по одной квадратной в плане обширной могильной яме площадью около 100 кв. м с деревянными конструкциями внутри. Погребения сопровождались массовыми захоронениями коней. Наиболее полно описанный Н.И. Веселовским курган 1 (1904 г.) заключал яму размером 10,7×10,65 м, глубиной 2,2 м. Выкид из могилы был выложен кольцом вокруг нее и перекрыт деревом и камышом вместе с могильной ямой. Ко дну могила шла двумя уступами. В дне ее обнаружены ямки от 20 столбов, которые отделяли участок могилы с запада, где были погребены лошади, а остальную часть делили на три отсека, в среднем из которых находилось, по-видимому, человеческое захоронение, в северном же стояла глиняная и бронзовая посуда. По южному краю могилы также лежали взнузданные лошади, и среди них найдены три железных и четыре бронзовых навершия, возможно, от погребальной повозки или колесницы. Перекрытие могилы было дощатым (табл. 85, 7). Этого же типа погребальные сооружения, но более простые обнаружены в курганах с захоронениями воинов из средней прослойки общества (курган 2 у станицы Усть-Лабинской, курганы 1 (1908 г.), 1 (1910) у Ульского аула). Грунтовые могилы площадью 14–16 кв. м, глубиной около 1,5 м, перекрытые деревом, со следами деревянных склепов внутри ям, находились под насыпью двух-трехметровых курганов. Конские захоронения по южному краю могилы на материке зафиксированы только в Ульском кургане.

Погребение на насыпи двухметрового кургана эпохи средней бронзы, которое, вероятно, следует рассматривать как основное наряду с погребениями на уровне погребенной почвы, обнаружено в кургане 1 у станицы Костромской. Здесь был сооружен деревянный склеп площадью 10,25 кв. м на четырех угловых столбах. Изнутри стены его составляли по шесть вертикальных столбов, обмазанных глиной, а шатрообразную кровлю образовывали столбы, поставленные наклонно по пять в ряд с наружных сторон склепа: сверху все сооружение было перекрыто камышом (кугой). Со всех сторон склеп окружали 22 захоронения взнузданных лошадей (табл. 85, 1, 1а). Затем все это было предано сожжению. Курган да сыпали на 3 м, и общая высота его составила 5,4 м.

Помимо деревянных, изредка устраивали и каменные гробницы на древнем горизонте. Такая гробница общей площадью около 40 кв. м обнаружена в кургане у станицы Новосвободной (Резепкин А.Д., 1981, с. 116).

Погребальные сооружения знати второго хронологического этапа — конца VI в. до н. э. — первой половины V в. до н. э. — представлены как серией погребений в Ульской курганной группе (курганы 1, 2, 1898 г., 1–4, 1909 г.) раскопок Н.И. Веселовского, так и отдельными захоронениями в других группах. Все известные нам погребения этого периода были основными в курганах высотой от 3 до 6 м и являлись захоронениями представителей воинской аристократии.

В Ульской группе захоронения устраивались на уровне погребенной почвы, где строился деревянный склеп на четырех угловых столбах размером до 25 кв. м, с запада и востока от которого клали в ряд по три-шесть лошадей. Особо выделяется захоронение в Ульском кургане 1 (1886 г.), который может быть отнесен к разряду царских. Построенный в центре кургана деревянный склеп на четырех угловых столбах имел 7,45 м в длину (запад-восток) и 5,7 м в ширину. С востока и с запада от склепа лежали скелеты двух пар волов головой на юг и большое количество лошадиных скелетов головами к центру. Все это сооружение вместе с животными было перекрыто толстым слоем осоки (или камыша). Кроме того, склеп окружали захоронения 360 лошадей, уложенных в определенном порядке, вокруг четырех стоек (по 36 у каждой) и 12 столбов (по 18 у каждого), размещавшихся на площади 52,5×19 м (вместе со склепом) (табл. 85, 8). Над погребениями был насыпан 5-метровый курган, на вершине которого совершили грандиозную тризну. Остатки ее состояли из более чем 50 лошадиных (положенных рядами и группами, а некоторые как будто на привязи у столбов) и двух воловьих скелетов, костей двух волов и баранов, черепков грубой лепной посуды, фрагментов кратера, других расписных ваз и чернолаковой посуды. После совершения тризны курган был досыпан до высоты 15 м.

Факт массового захоронения коней в царских курганах уже не раз обсуждался исследователями. Одни видели в этом захоронение царского табуна, вторые — приношения от представителей, подчиненных царю или вождю общественных подразделений (родов, племен) (Грязнов М.П., 1980, с. 70), третьи — ритуальный обряд, аналогичный известному по Авесте обряду Ашвамедхи (Лелеков Л.А., 1978).

В V и IV вв. до н. э. сохраняются те же типы погребальных сооружений, что и в более раннее время. Они сопровождались массовыми захоронениями лошадей (курганы у станиц Воронежская, Марьевская, в группе Ульских 1982 г.). Появляются деревянные склепы с дромосом, сооруженные на уровне погребенной почвы (курган Курджипс — Галанина Л.К., 1980) и в ямах (курган 1912 г. у станицы Елизаветинской). Курганы у станицы Елизаветинской V–IV вв. до н. э. (раскопки 1913–1917 гг.) отличаются как конструктивно, так и большей пышностью всей погребальной обстановки. Нововведением являются дромосы длиной до 25 м, в которых помещали колесницы, запряженные лошадьми (табл. 85, 9). Вероятно, греческим влиянием объясняется помещение главного погребенного в каменный склеп, сложенный из квадров внутри ямы. По-прежнему перекрытие состояло из деревянных плах, а в могилу и по верхнему краю ее погребали взнузданных коней, количество которых в некоторых случаях достигает 200. Появляются и захоронения зависимых лиц. Особой пышностью всей погребальной обстановки отличается курган Карагодеуашх, находившийся на границе с Синдикой и содержавший погребения кочевой знати царского ранга, подвергшейся сильному влиянию греческой культуры (Лаппо-Данилевский А., Мальмберг В., 1894).

Погребения V и IV вв. до н. э. отражают уже новый этап в развитии социальных отношений у населения Прикубанья. Однако в настоящее время мы можем констатировать только резкую дифференциацию общества, усиливавшуюся на протяжении VII–IV вв. до н. э.

Данных о позе и ориентировке погребенных в могилах аристократии VII–IV вв. до н. э. у нас нет, если не считать сведений Д.Г. Шульца о том, что в курганах 1 и 3 у станицы Келермесской скелеты лежали в первом случае головой на юг, во втором — на север, вытянуто на спине. Особый элемент обряда погребения высших слоев общества, по-видимому, составляли кровавые возлияния или жертвоприношения, при которых употребляли как в VII–VI, так и в VI–V вв. до н. э. крупные жертвенники из известняка прямоугольной формы размерами 1,42×1,40, 1,42×0,98 м с отверстием в центре для стока крови. На курганах устанавливали антропоморфные изваяния, изображающие символическую фигуру воина, родоначальника, выполненную по общескифским канонам (табл. 40, 6). Развитие этих форм изваяний в Прикубанье идет от столпообразных стел с проработкой только отдельных деталей к круглой скульптуре (ср. стелу VII–VI вв. до н. э. на кургане в станице Бесскорбной — табл. 40, 6 и изваяния V в. до н. э. из Краснодарского музея — табл. 40, 9). Когда устанавливалась статуя и была ли она связана с захоронением определенного лица, пока остается не выясненным.

Так как жертвенники обнаружены в могилах, то из этого следует, что обряды, элементами которых они являлись, производились непосредственно при захоронении. Несколько позже, после возведения части насыпи, устраивалась тризна в виде погребального пира, зафиксированная в кургане 1 (1898 г.) близ Ульского аула. Кроме того, существовали и отдельные святилища. Впервые они были открыты Кавказской экспедицией под руководством А.М. Лескова (Лесков А.М., 1985), а затем исследовались А.А. Нехаевым. Святилища имели вид открытых площадок, устроенных на насыпях более древних курганов или на возвышениях. На них сосредотачивалось большое количество вещей, игравших определенную роль в отправлении культов. На культовой площадке VI в. до н. э. это были предметы конского убора, скульптурные навершия, бронзовый котел (Нехаев А.А., 1985). На святилище Уляпского кургана 1 начала IV в. до н. э. на площади около 100 кв. м огромное количество вещей и кости животных располагались преимущественно по периметру прямоугольника. Находки составляли: орудия труда, предметы вооружения, детали конской узды, керамика, бронзовый котел, античные амфоры и бронзовые сосуды, иранский серебряный кубок с изображением зверей, многочисленные золотые бляшки, среди которых имеются с нестандартными изображениями в зверином стиле. Уникальными шедеврами древнего искусства являются два скульптурных навершия, одно — в виде лежащего кабана, второе — в виде оленя.

Не менее интересные находки дала ритуальная площадка Уляпского кургана 4, содержавшая три скопления вещей, в одном из которых обнаружили две панафинейские амфоры в обломках V в. до н. э., а в двух других — несколько античных бронзовых сосудов, десятки золотых бляшек, золотую гривну, серебряную фиалу. Но самыми замечательными находками являются два ритона — золотой и серебряный с позолотой. Последний с протомой Пегаса на конце выполнен выдающимся мастером-ювелиром не позднее середины V в. до н. э.

Третье святилище, открытое в Ульском кургане 5, имело вид круглого деревянного шатрового сооружения, опиравшегося на 10 столбов. По мнению А.М. Лескова, оно представляло собой святилище бога Ареса.

Набор инвентаря богатых мужских погребений VII–VI вв. до н. э. состоял из предметов наступательного (мечи, кинжалы, топоры, копья, луки со стрелами) и защитного (щиты, панцири, шлемы, боевые пояса) вооружения, которое в наиболее богатых погребениях было украшено золотыми накладками в виде тисненых или литых изделий с изображениями в зверином стиле (табл. 87). Так, в Келермесском кургане 1, раскопанном Д.Г. Шульцем, при погребенном находились железные кинжал и меч, первый из которых — в оправе из гладкого золотого листа, а второй обложен золотом и в ножнах, покрытых золотыми накладками с тиснеными изображениями. Такими же накладками с тиснеными изображениями были покрыты топорик, колчан и оселок, а щит украшала золотая литая фигура пантеры с эмалевыми вставками длиной 32,6 см. Эти предметы дали лучшие образцы раннего скифского звериного стиля в сочетании с изображениями, выполненными в стиле урартского искусства. Вооружение воина дополняли два копья с большими железными наконечниками, панцирь из железных и бронзовых пластинок и бронзовый шлем. Из этого же погребения происходят золотая диадема, две золотые чаши и несколько золотых блях, розеток, пуговиц и бус (табл. 88).

Как уже говорилось, погребения знати сопровождались большим количеством взнузданных коней, вместе с которыми находились также бронзовые и железные навершия и крупные колокольчики (табл. 87, 20, 34, 35, 47–49, 68, 69). Отдельные детали уздечки выполнены из бронзы или кости и оформлены в зверином стиле (табл. 87, 40–42, 70–77, 82–84), часть их покрывалась золотым листом с символами солнца, бегущей волны и другими изображениями, выполненными тиснением. Такие украшения, как перстни, браслеты, серьги, в раннескифский период, по-видимому, не были распространены, они появляются в курганах в основном с конца V в. до н. э. Гривны VI в. до н. э. имеют вид согнутого в кольцо золотого стержня, перекрученного в нагретом состоянии (Келермесский курган, курган у хут. Ковалевского).

Богатые погребения сопровождались посудой как глиняной (табл. 89, 1-12), так и золотой, серебряной, бронзовой, большая часть которой в курганах первого хронологического периода представлена сосудами переднеазиатского производства или произведениями местных кавказских мастеров (табл. 89, 13), работавших по заказам скифов, а с конца VI и в последующие столетия — греческими изделиями.

Рядовые погребения раннего железного века открыты в междуречье Кубани и Бейсуга. Все они впущены в курганы эпохи бронзы. Могильные ямы, как правило, не прослеживаются. Однако в двух случаях зафиксированы ямы с подбоем вдоль северной стенки, слабо углубленном по отношению к входной яме и в одном случае — отгороженном деревянными плахами. В обоих подбоях погребенные лежали вытянуто на правом или левом боку, ноги их были слабо подогнуты, а голова ориентирована на запад или восток. В остальных захоронениях погребенные лежали вытянуто на спине, чаще вытянуто на правом или левом боку со слабо подогнутыми ногами и были ориентированы на восток, запад или северо-восток и юго-запад. Такая поза и ориентировка погребенных указывает на связь их с погребениями предскифского периода степей Северного Причерноморья и Прикубанья. Формы могильных сооружений и обычай погребать в насыпях курганов эпохи бронзы также сближают обряды рядового населения степной зоны Причерноморья и Прикубанья как предскифского, так и раннескифского периодов. Близость погребального ритуала богатых захоронений Предкавказья и Причерноморья и связь его с предшествующей эпохой дополняют картину единой линии развития от предскифского периода к скифскому. Инвентарь рядовых погребений немногочислен: из наступательного оружия представлены только наконечники стрел, в одном случае дополненные защитным доспехом-панцирем из костяных пластинок, кроме того, встречаются напутственная пища в глиняной посуде и в виде кусков туш лошади и барана, а также отдельные украшения и предметы культа.

Сопоставляя погребальный ритуал курганных могильников раннескифского времени Прикубанья и Ставрополья, можно заметить в нем много общего.

1. Курганы насыпались почти исключительно над захоронениями воинов.

2. Основные погребения в курганах представлены двумя видами погребальных сооружений: 1) склеп в яме, выкид из которой выкладывается кольцом и перекрывается вместе с ямой камышом; 2) склеп на уровне погребенной почвы или на насыпи, над которым в ряде случаев производится обряд очищения огнем, в результате чего частично сгорает погребальное сооружение.

3. Захоронения лошадей располагаются в определенной части могилы, чаще всего в западной, а также в западной и еще южной или восточной.

4. На курганах устанавливаются каменные изваяния общескифской формы с одинаковым набором аксессуаров и единой иконографией.

Если учесть, что отмеченные черты погребальной обрядности не только роднят между собой Прикубанье и Ставрополье, но и имеют единые истоки для первого типа погребальных сооружений в VIII–VII вв. до н. э. на территории южнорусских степей, то связь их со скифским кочевническим элементом станет еще очевиднее. Принимая во внимание и большую близость погребального инвентаря этих территорий, представляется, что во всяком случае на раннем этапе все Предкавказье было занято скифами, подчинившими себе местное население. Вероятно, подкурганные погребения воинской верхушки VII–VI вв. до н. э. мы с полным основанием можем рассматривать как скифские. Памятники более позднего времени, отражающие период сосуществования и взаимовлияний местных и скифского этносов, сложнее и несут в себе несравненно больше смешанных черт, органически вошедших в культуру нового населения, в котором значительно труднее выделить собственно скифский элемент. Поэтому вопрос даже о курганных погребениях V в. до н. э., тем более V–IV вв. до н. э., остается пока открытым, хотя вероятнее всего, что верхушечный слой общества и тогда был преимущественно скифским по происхождению. Именно в связи с этим в V и даже в IV в. до н. э. имеется много общих черт в культуре скифов Северного Причерноморья и аристократической прослойки населения Предкавказья.

Как уже отмечалось, инвентарь большинства ранних кочевнических погребений представлен очень фрагментарно, тем не менее раннескифская культура особенно ярко выражена в памятниках Предкавказья. Здесь мы имеем не только наиболее ранние формы оружия и конской узды, но и ряд переходных форм в различных категориях предметов (табл. 87, 1, 3, 53), свидетельствующих о том, что именно на территории Предкавказья происходил процесс сложения форм скифского акинака (Лесков А.М., 1979; Черненко Е.В., 1979; Шрамко Б.А., 1984в), скифской узды, отдельных типов наконечников стрел и элементов скифского искусства.

Глава седьмая Меоты и другие племена северо-западного Кавказа в VII в. до н. э. — III в. н. э (Каменецкий И.С.)

До недавнего времени, говоря об истории северо-западного Кавказа, имели в виду три основных составляющих: меотов Прикубанья, сарматов к северу от Кубани и Боспорское царство. В последнее время начинает выделяться еще одна группа племен — на территориях к югу от Кубани. Боспорское царство освещено в другом томе настоящего издания. Остальные группировки рассмотрим здесь.

По данным античных письменных источников, меоты — это большой массив оседлых племен, занимавших обширную территорию в Приазовье и Прикубанье. На основании археологических материалов сейчас можно сказать, что в VII в. до н. э. — III в. н. э. они жили по нижнему и среднему течению Кубани[6], от станицы Прочноокопской до устья, в большой дельте Кубани вплоть до р. Кирпили на севере. В I в. до н. э. — III в. н. э. часть меотов занимала также, дельту Дона, где в настоящее время известна группа меотских городищ. Таманский полуостров и прилегающие к нему районы к югу от Кубани занимали синды, которых как письменные источники, так и современные исследователи то включают в состав меотов, то противопоставляют им. По Черноморскому побережью античные авторы указывают керкетов, торетов, зихов и другие племена, часть из которых причисляют к меотам.

Начало изучения меотских памятников связано с работами В.Г. Тизенгаузена в дельте Дона, который в 1865 г. произвел «20 пробных раскопов» на Кобяковском городище (Шелов Д.Б., 1972а, с. 177), а в 1866 г. раскопал Круглый курган около Нижне-Гниловского городища (ОАК за 1866 г., с. 15; Книпович Т.Н., 1949, с. 143–144). В 1875–1876 гг. он же, но уже на Кубани исследовал группу курганов «Семь братьев», а в 1878 г. — Семибратнее городище (ОАК за 1875, 1878 гг.). В 80-е годы XIX в. вели небольшие работы В.Л. Берешнтам (1882), Д.Е. Фелицын (ОАК за 1882–1888 гг.) и В.М. Сысоев (ОАК за 1895, 1896 гг.). В 1895 г. начинаются раскопки Н.И. Веселовского (ОАК за 1895, 1905 гг.), сразу выдвинувшие памятники Прикубанья на одно из первых мест, несмотря на слабость методики и ошибки в интерпретации. Дореволюционный период характеризуется раскопками преимущественно крупных курганов, поисками эффектных вещей, кроме того, раскапываемые памятники не связывались с меотами. Эта увязка произошла в 20-е годы XX в. В 1923–1928 гг. А.А. Миллер копает Кобяковское городище, Усть-Лабинский I могильник, Нижне-Гниловское городище (Миллер А.А., 1925а, 1926, 1929). Работы местных исследователей начинаются с новостроек. В 1927 г. Н.А. Захаров проводит в Краснодаре работы на городище при строительстве КРЭС (Захаров Н.А., 1928), а в 1929 г. М.В. Покровский в том же городе исследует могильник, обнаруженный при строительстве на Почтовой улице (Покровский М.В., 1937). В 30-е годы раскопки на ряде меотских городищ и могильников ведет преимущественно Н.В. Анфимов (1951а, 1960). Кроме Н.В. Анфимова, упомянем В.А. Городцова, раскопавшего в 1934–1935 гг. свыше 100 погребений на Елизаветинском I могильнике (Городцов В.А., 1935, 1936, 1941). На Дону в 30-е годы работали В.А. Городцов (1940), С.А. Вязигин (1940), М.А. Миллер (1940). Дальнейшие исследования на Дону война задержала до середины 50-х годов, а на Кубани Н.В. Анфимов возобновил работы уже в 1943 г., доследовав несколько погребений на Усть-Лабинском 4-м могильнике. С именем этого исследователя связаны и наиболее крупные раскопки, проводившиеся на меотских городищах и могильниках в 1944–1965 гг. (Анфимов Н.В., 1956, 1960, 1961б, 1984). Очень важны работы Н.В. Анфимова на протомеотских могильниках: в 1958, 1959 гг. на Николаевском (Анфимов Н.В., 1961а, 1971), в 1965 г. на Кубанском (Анфимов Н.В., 1971, 1975б). Работы других исследователей носят эпизодический характер, но роль их значительна. В 1947–1949 гг. К.Ф. Смирнов исследовал Пашковский 3-й могильник (Смирнов К.Ф., 1958), а в 1952 г. В.П. Шилов — Елизаветинское I городище (Шилов В.П., 1955).

На Дону в 50-х — начале 70-х годов И.С. Каменецкий произвел раскопки на Нижне-Гниловском и Подазовском городищах (Каменецкий И.С., 1957, 1963, 1974), С.И. Капошина — на Кобяковском (Капошина С.И., 1962, 1965), а И.Т. Кругликова — на Сухо-Чалгырском (Кругликова И.Т., 1974).

В 70-х годах начинается новый период, связанный с резким увеличением объема новостроечных работ. Н А. Анфимов исследует памятники на правом берегу строящегося Краснодарского-водохранилища. Одновременно приступают к работе молодые археологи: в 1974 г. Е.А. Ярковая копает Абинский могильник (Анфимов И.Н., 1981), в 1976–1977 и 1979 гг. А.М. Ждановский производит раскопки на могильниках Начерзий (Ждановский А.М., Дитлер П.А., 1977), у станицы Тбилисской (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978; Ждановский А.М., 1980). И.Н. Анфимов продолжает в 1978 г. раскопки Елизаветинского II могильника (Анфимов И.Н., 1984). Это были крупные работы, но в 80-х годах объем их еще более возрастает. И.С. Каменецкий исследует городище Пашковское 6 и его могильник (Каменецкий И.С., Рябова В.А., 1980; Каменецкий И.С., 1984а) и могильник Лебеди III (Каменецкий И.С., 1980, 1981); у хут. Ленина ведут очень крупные работы В.А. Тарабанов, И.И. Марченко, А.М. Ждановский (Ждановский А.М., 1981), О.П. Куликова (1981), А.З. Аптекарев (1981а, б) и Н.Ю. Лимберис (1984). Одновременно на Псекупских могильниках копает Н.Г. Ловпаче, а на Ново-Вочепшийском городище — Л.М. Носкова (1984). В Абинском р-не Северокавказская экспедиция Института археологии АН СССР в 1984 г. исследует керамический комплекс I в. до н. э., а в 1985 г. — могильник первых веков Мингрельский II. Этот последний период, кроме увеличения размаха работ, характеризуется также повышением их методического уровня.

К сожалению, весь огромный материал, накопленный за период полевых работ, не подвергнут еще серьезной обработке, опубликован только в очень незначительной части и потому лишь в небольшой степени может быть использован для общих исторических построений. Сказывается и отсутствие фундаментальных, обобщающих исследований.

Две диаметрально противоположные точки зрения на меотов должны быть отмечены. Первая сводится к тому, что меоты не этнос, а географическое понятие, — это все племена, жившие на берегах Меотиды (Азовское море). Некоторые письменные источники дают основание для такого понимания. Вторая точка зрения, явно господствующая, безоговорочно признает меотов этносом, группой родственных племен, единых по культуре и языку. Нет единства в определении языковой принадлежности, что тесно связано с вопросом о дальнейшей судьбе меотов и этногенезе адыгейцев. Наиболее распространено мнение, что меоты являются предками адыгейцев. Однако прав был Л.И. Лавров, когда писал, что вопреки общему убеждению эта точка зрения совсем не доказана (1978, с. 38 сл.). Что касается археологии, то не было даже попыток проследить эту преемственность. Вторая гипотеза считает возможным относить меотов к иранцам. Она основывается на том, что часть меотских этнонимов объясняется с иранского (Абаев В.И., 1949, с. 37, 162, 163; Лавров Л.И., 1978, с. 39). Только принимая последнюю гипотезу, можно было создать термин «меото-сарматы», хотя, как представляется, употребляющие его не всегда осознают эту связь (Гайдукевич В.Ф., 1963, с. 298). Наконец, сравнительно недавно появилась еще одна гипотеза, согласно которой меоты также являются индоевропейцами, но не иранцами, а индо-иранцами (Трубачев О.Н., 1978; Николаева Н.А., Сафронов В.А., 1983, с. 67 сл.).

Культура меотов прослеживается на протяжении тысячелетия и, естественно, делится на ряд этапов. Периодизация создана Н.В. Анфимовым (1954). Выделяются периоды: раннемеотский — конец VII — начало IV в. до н. э., среднемеотский — IV — первая половина I в. до н. э. (различаются две группы: первая — IV–III вв. до н. э. и вторая — III–I вв. до н. э.), позднемеото-сарматский — вторая половина I в. до н. э. — III в. н. э. После раскопок Николаевского могильника Н.В. Анфимов добавил протомеотский период, который датировал VIII — первой половиной VII в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1961а, с. 119).

Границы протомеотского периода достаточно условны и зависят от датировки разными исследователями некоторых категорий инвентаря, главным образом удил, мечей и наконечников стрел. В связи с этим начало его помещают в промежутке от начала VIII в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1961а, с. 119; Тереножкин А.И., 1976, с. 198) до начала VII в. до н. э. (Членова Н.Л., 1984, с. 31 сл.). Окончание достаточно единодушно относится к концу VII в. до н. э. Между протомеотским и раннемеотским периодами нет принципиальной границы. Развитие идет эволюционно. Происходит важное событие — вытеснение бронзы железом, но этот процесс не носит скачкообразного характера и не приводит к резкому переоформлению культуры.

Решительные изменения заметны на рубеже раннемеотского и среднемеотского периодов, когда распространяется гончарная сероглиняная керамика. Она явно находится под влиянием греческой керамики, но удивительно, что и лепная керамика также меняет формы. Смена форм сосудов должна означать смену бытовых, а может быть, и хозяйственных навыков. Одновременно кое-что меняется и в погребальной обрядности. Одним словом, в культуре происходят принципиальные изменения, суть которых пока не ясна. Н.В. Анфимов, а затем К.Ф. Смирнов относят появление сероглиняной керамики к середине IV в. до н. э., связывая с этой датой и появление относительно обильного античного импорта. Сейчас эта дата должна быть пересмотрена. На ряде памятников, где IV в. до н. э. уверенно засвидетельствован обильным импортом, преобладает гончарная сероглиняная и красноглиняная керамика. Греческий импорт в небольших размерах фиксируется в Краснодарской и Усть-Лабинской группах с VI в. до н. э., а в заметных размерах — с начала V в. до н. э. И на всех известных нам памятниках импорт V в. до н. э. сочетается уже с гончарной керамикой и новыми формами лепной. Следовательно, конец раннемеотского периода следует удревнить на полтора века, до начала V в. до н. э. Дальнейшее развитие идет без заметных скачков, эволюционно. По мнению Н.В. Анфимова (1954), позднемеото-сарматский период отличается «общей сарматизацией», что выражается главным образом в распространении черешковых стрел и зеркал-подвесок. Однако вопрос о сарматизации меотской культуры еще не очень ясен, во всяком случае не столь глобален, чтобы чуждый этнический термин вводить в название периода развития меотской культуры, тем более что в последнее время подвергнута сомнению сарматская принадлежность ряда признаков (Абрамова М.П., 1969, 1971).

Н.В. Анфимов делил культуру меотов на два варианта — восточный и западный, при этом Усть-Лабинский 2-й могильник он считал пограничным памятником. Сейчас стало ясно, что число локальных вариантов гораздо больше (карта 16). Своеобразны памятники Черноморского побережья. Издавна выделяли культуру синдов, даже противопоставляя ее меотской. Отдельные группы являют собой городища на р. Кирпили и городища I–III вв. н. э. в дельте Дона. По Кубани выделяются Краснодарская, Усть-Лабинская и Ладожская. Между Краснодарской группой и памятниками синдов, преимущественно на левом берегу Кубани, по-видимому, существует отдельная группа, которую мы условно именуем Абинской. Выше по течению Кубани (восточная граница Ладожской группы еще не выяснена), до станицы Прочноокопской, возможно, существовали еще две-три группы. Таким образом, можно говорить о 10–12 локальных группах меотской культуры (Каменецкий И.С., 1985), в которых, вероятно, следует видеть памятники отдельных племен. Эти группы выделяются на основе территориальной обособленности, различий в технологии керамического производства, в типах инвентаря, особенностях погребального обряда и специфике исторических судеб. В разных группах, в разное время соотношение этих факторов различно. Число меотских племен, называемых письменными источниками, близко к числу локальных групп.

В.В. Латышев в начале века опубликовал карту Черного моря и Кавказа времен Римской империи (карта 17 — Латышев В.В., 1900–1906, вклейка). Совместив данные разных античных авторов, он расположил меотские племена следующим образом; между р. Еей и р. Челбасы предположительно помещены фатеи и псессы, что мы можем сразу отвергнуть, так как меотских памятников в этом районе нет. Южнее, в районе р. Кирпили, В.В. Латышев указал, также предположительно, терпетов и досхов. Между Кубанью и Горгиппией (Анапой) помещены аспургиане и синды, между Анапой и Новороссийском — тореты, в районе Геленджика — керкеты. Далее на побережье — ахай и за ними в горах — зихи, а уже на северном склоне Кавказа, к западу от р. Белой, — кораксы и фтейрофаги (вшееды). В районе станиц Ольгинской и Мингрельской, на левом берегу Кубани, указаны аррехи, а между ними и горами, т. е. в районе станиц Абинской, Ильской, Северской, — конапсены. К сожалению, В.В. Латышев не дал обоснования предложенной локализации.

Практически единственная попытка обосновать на археологических материалах карту расселения меотов была предпринята В.П. Шиловым (карта 18 — Шилов В.П., 1950). На его карте помещено племен меньше, чем описывается в тексте. Тарпеты расположены предположительно в том же месте, где у В.В. Латышева. Мы уже знаем, что на этой территории меотских памятников нет. В дельтах рек Кирпили и Протоки В.П. Шилов помещает досхов. Речь может идти о городищах на р. Кирпили. Что же касается Протоки (рукав Кубани), то на ней известно пока только одно поселение у хут. Беликова (Анфимов Н.В., 1981б), но и оно расположено выше по течению, чем указано у В.П. Шилова. Между досхами и Кубанью указаны дандарии. Они же занимают и северную часть Таманского полуострова. Синды у В.П. Шилова находятся в южной части Таманского полуострова и на юге распространяются до Анапы (Горгиппия), а на востоке — до Краснобатарейного городища. Тореты и керкеты занимают так же, как у В.В. Латышева, участок побережья между Анапой и Новороссийском. Наиболее существенно, пожалуй, то, что В.П. Шилов убрал псессов и фатеев с побережья и поместил их на Кубани — псессов по левому берегу реки вниз от синдов до р. Афипса, которая служит границей с фатеями. Отметим, что эта локализация псессов приблизительно соответствует нашей Абинской группе памятников. Фатеи же, по В.П. Шилову, занимали правый берег Кубани от дандариев до г. Усть-Лабинска с возможным заходом на левый берег в районе г. Краснодара.

После В.П. Шилова общий пересмотр карты расселения меотских племен не предпринимался, но частные попытки делались. Так, граница расселения меотов была отодвинута дальше на восток (Анфимов Н.В., 1981б); было высказано предположение, что городища по Кирпилям принадлежали язаматам (Каменецкий И.С., 1971а), предпринята попытка уточнить границы керкетов и торетов (Онайко Н.А., 1980) и местоположение ряда других племен (Каменецкий И.С., 1965а). Если В.В. Латышев и В.П. Шилов рассматривали реки как границы между племенами, то сейчас можно утверждать, что даже Кубань не была границей. Племена «сидят» на реках, а не разделяются ими.

На вышеочерченной меотской территории известны сейчас пять протомеотских могильников: Николаевский (Анфимов Н.В., 1961а, 1971; Ловпаче Н.Г., 1981, табл. I–II), где раскопано 157 погребений; Кубанский, давший 56 протомеотских погребений (Анфимов Н.В., 1971, 1975б); Псекупский (Ловпаче Н.Г., 1984); Абинский (Анфимов И.Н., 1981б); Толстый Мыс (Аханов И.И., 1961). К этому же периоду относятся оленные камни из Усть-Лабинска, хут. Зубова и окрестностей Армавира (Членова Н.Л., 1984), комплекс из Ястребовских курганов, состоящий из бронзовых удил, псалиев и наконечников дротиков (работы А.Н. Гея 1984 г.). Вне очерченной территории меотов, в Закубанье прежде всего, следует назвать могильники Фарс (Резепкин А.Д., 1981; Лесков А.М., 1984; Сокровища…, 1985) и Ясеновая Поляна (Дитлер П.А., 1961). К ним можно добавить находки биметаллических кинжалов из станиц Абадзехской и Благодарной (Анфимов Н.В., 1965; Тереножкин А.И., 1976, рис. 70, 5, 7) двукольчатых удил из станиц Мохошевской, Тульской, Даховской, в Хамышках (Иессен А.А., 1953). Все указанные памятники, кроме находки близ Благодарной, расположены к югу от Кубани, на ее левых притоках, реках Белой и Фарс, образуя довольно компактную группу. Насколько можно судить, на этой стадии нет существенных различий между памятниками Прикубанья и Закубанья (карта 19).

Об особенностях протомеотской культуры мы можем судить прежде всего по материалам из Николаевского и Кубанского могильников. Могильные ямы здесь не прослеживаются. Можно думать, что это были простые грунтовые ямы, так как глубина могил очень мала (1–1,4 м). Примерно половина погребенных положена вытянуто на спине (58 %), часть — на спине с подогнутыми ногами (первоначально коленями вверх), остальные лежали скорченно на боку: на левом (21 %) или правом (13 %). У всех преобладала южная, преимущественно с восточным отклонением ориентировка. Из других черт обряда отметим наличие в части погребений костей лошади — черепа и ног, вероятно, шкуры; положение в могилы галек, «коленных чашечек» лошадей или коров; регулярную постановку черпаков в головах, а наконечника копья — с левой стороны от черепа. Причем копья найдены только в погребениях с вытянутыми костяками, так же, как и остатки коней и предметы конской сбруи. Вытянутые погребения вообще богаче скорченных. У последних находят преимущественно черпаки и изредка гальки. Именно эти находки и ориентировка позволяют объединить те и другие в единую группу. Н.Л. Членова (1984) особое внимание уделила оселкам, полагая, что они имели магическое, ритуальное значение. Для закубанской группы этот обряд выдерживается не полностью. Так, в могильнике Ясеновая Поляна преобладает восточная ориентировка (Дитлер П.А., 1961, с. 141), а в Фарсе — западная (Лесков А.М., 1984; Сокровища…, 1985, с. 58). К тому же в последнем широко использованы каменные конструкции могильных сооружений кобанского типа (Сокровища…, с. 24), что сближает Фарс с погребениями Толстого Мыса. Абинский могильник, большинство погребений которого, несомненно, относится к протомеотской стадии (Анфимов И.Н., 1981), стоит несколько особняком. Во-первых, все погребения здесь совершены в курганных насыпях. И.Н. Анфимов, по-видимому, прав, объясняя это близостью грунтовых вод. Кроме того, в могильнике отсутствуют скорченные погребения, и он отличается особенностями в ориентировке погребенных. Погребения, впущенные в курган I, имеют преимущественно юго-восточную ориентировку (11 погребений, т. е. 64 %) и реже — южную и юго-западную (по 18 %). Ориентировка погребений кургана II имеет двухвершинное распределение: преобладает северо-восточная (9 погребений, т. е. 60 %), затем идут юго-восточная (27 %) и восточная (13 %). Из приведенных цифр видно, что если погребения кургана I вполне сопоставимы в отношении ориентировки с Николаевским и Кубанским могильниками, то курган II заметно от них отличается. Присутствие большой группы ориентировок северо-восточного сектора выделяет и могильник в целом. Особенностью Абинского могильника является также значительное количество парных (30 %) и даже тройных (9 %) погребений. Любопытно, что и в этом отношении курган I не аналогичен кургану II: в последнем совсем нет тройных, а двойные составляют только 20 % против 39 в I кургане. Одиночные погребения, соответственно, составляют 80 и 44 %.

Однако с остальными протомеотскими могильниками имеются общие черты: небольшая глубина ям, присутствие предметов конской сбруи, определенный порядок расположения инвентаря. Что касается самого инвентаря, то он не отличается от других протомеотских могильников. Можно отметить лишь ограниченность набора керамики — здесь встречаются только ковши и небольшие горшочки, тогда как в могильниках Прикубанья наряду с ними найдены корчаги (табл. 90, 6, 9), разнообразные горшки (табл. 90, 18, 22, 23, 27, 55), кувшинчики (табл. 90, 17), миски (табл. 90, 29, 38) и миски с высокими ручками (табл. 90, 39). Инвентарь из бронзы — двукольчатые (табл. 90, 7, 14), однокольчатые (табл. 90, 8, 16) и стремечковидные (табл. 90, 15) удила, ложковидные псалии (табл. 90, 12, 32, 33), бляхи конского убора (табл. 90, 34, 35, 46, 47), кольца с муфтообразной подвеской (табл. 90, 21), наконечники стрел (табл. 90, 20, 31) и копий (табл. 90, 1, 2, 11, 45), а также биметаллические кинжалы (табл. 90, 19, 30, 44) — сходен с изделиями так называемого киммерийского типа, известными на широкой территории Северного Кавказа, Подонья, Украины и Поволжья (Тереножкин А.И., 1976, рис. 1).

Один из самых интересных вопросов — связаны ли «протомеоты» с меотами? По-видимому, на пего надо ответить утвердительно. Процент скорченных погребений убывает постепенно, однако они встречаются и в более поздних, несомненно, меотских памятниках. До самого конца меотской культуры найдено незначительное число погребений с южной ориентировкой, а в раннемеотский период их довольно много. «Переходят» к меотам и такие черты, как сопровождающие погребения коней (чаще целых), положение копья с левой стороны черепа, гальки. В раннемеотский период мы находим те же, хотя и несколько изменившиеся, формы керамики: черпаки, у которых петельчатая ручка перешла в ручку с выступами, а резервуар расширился (табл. 91, 2, 3), кувшинчики (табл. 91, 15, 17), глубокие миски с налепами или выступами (табл. 91, 13).

Раннемеотский период. Как сказано выше, раннемеотский период следует датировать концом VII–VI в. до н. э. Отметим, что именно к этому времени относятся и первые дошедшие до нас письменные сведения о меотах, хотя данные о них должны были поступать к грекам, по-видимому, уже с IX в. до н. э. Регулярные контакты греков с меотами возникают не позднее VII в. до н. э. Со времени организации колоний, т. е. с VI в. до н. э., эти связи должны были стать постоянными. Они документированы и археологическими находками привозной керамики: фрагмента ионийского сосуда VI в. до н. э., найденного на городище Пашковское 6 (сообщение А.А. Нехаева), двух аналогичных фрагментов, обнаруженных В.Н. Каминским в районе городище Старокорсунское 5 (средневековое), килика середины VI в. до н. э. из низовий Лабы (Сокровища…, 1985, рис. IV).

Именно к этому времени относятся сведения Гекатея о дандариях и синдах, а также о плохо известных типаниссах, причем два первых племени оказываются на тех местах, где их знают и более поздние авторы. Наши данные об этом периоде, как и о предыдущем, еще далеки от полноты и носят отрывочный характер.

В 1952 г. К.Ф. Смирнов указывал, что памятники VI в. до н. э. размещаются между Краснодаром и Усть-Лабинском (Смирнов К.Ф., 1952б). В настоящее время территория стала шире, но основные памятники, городища и могильники находятся в тех же пределах (карта 20).

Для характеристики культуры первостепенное значение имеют материалы поселений. К сожалению, из известных ныне более 30 городищ опубликованы материалы только небольших раскопок на городище Кавказское 6 (Анфимов Н.В., 1981б), расположенном значительно восточнее основных памятников в слабо изученном районе. Здесь оказался выразительный слой раннемеотского времени. Никаких строительных остатков не обнаружено, и мы можем говорить только о керамике. Чернолощеные сосуды представлены «большими грушевидными сосудами типа корчаг, небольшими одноручными кувшинчиками и мисками со слегка загнутым внутрь краем», а также «чашами» (Анфимов Н.В., 1981б, с. 63, 66, 69). Сосуды со сглаженной поверхностью — это в основном «большие горшки, некоторые с отогнутым краем», а также «небольшие одноручные кувшинчики, миски» (Анфимов Н.В., 1981б, с. 63, 66, 69). В общем обе группы дают приблизительно одинаковый (судя по описанию) набор форм. Обращает внимание отсутствие такой характерной формы, как ковши.

Материалы из могильников более обильны. Локальные различия, наметившиеся в протомеотское время, сказываются и на раннемеотском этапе. Еще К.Ф. Смирнов (1952б, 1958) отметил, что могильники Усть-Лабинский 2 и Пашковский 3 принадлежат двум различным племенам. Это подтверждено и нашими работами — речь идет об Усть-Лабинской и Краснодарской группах, к которым теперь можно добавить еще и Абинскую. Есть и общие черты. Так, продолжает сохраняться малая глубина могил: в могильнике Усть-Лабинский 2–1–1,35 м, Пашковском 3–1,6 м. В значительном количестве встречаются скорченные погребения (табл. 92, 11): в могильнике Усть-Лабинский 2 они составляют 32 %, в Пашковском 3 — даже 45 %, но в Абинском их нет совсем. Число погребенных на левом и правом боках для первых двух могильников одинаково. В могильнике Усть-Лабинский 2 встречено одно погребение на спине коленями вверх. Напомним, что в Абинском могильнике скорченность не была характерна и для более ранних погребений.

Ориентировка погребенных не очень устойчива. В могильнике Усть-Лабинский 2 распространена южная, в Абинском — юго-восточная и юго-юго-восточная. Южную ориентировку имеет погребение, раскопанное В.К. Гугуевым в 1980 г. в могильнике Усть-Лабинский 4. В могильнике Пашковский 3 такого единства нет, причем соотношение ориентировок здесь различно для синхронных скорченных и вытянутых погребений: для скорченных — южная (38 %), восточная (12 %), северо-восточная (25 %) и северная (25 %); для вытянутых — южная, юго-восточная (73 %) и западная (27 %). В ряде могил присутствуют кости животных. В могильнике Усть-Лабинский 2 встречены кости свиньи и лошади, в одном случае — череп собаки. В одном погребении могильника Пашковский 3 найдены кости коровы, а еще в двух — трубчатые кости животного неопределенного вида, т. е. напутственная пища присутствует в 15 % погребений. В Абинском могильнике кости животных не встречены. В ряде погребений были положены гальки. Доля таких погребений в могильнике Усть-Лабинский 2 составляет 29 %, а Пашковском 3-15 %. В последнем галька помещена в могилу со скорченным костяком, а при одном из вытянутых костяков 19 галек были положены в горшок. Только в могильнике Пашковский 3 и только у вытянутых погребений наблюдаются случаи положения миски под голову покойного. Из других черт отмечены случаи (50 %) двойных погребений в Абинском могильнике и там же связь погребений с курганной насыпью. Кроме Абинского могильника, где все погребения, в том числе и раннемеотские, были впущены в насыпь более ранних курганов, можно указать еще курган 22 у станицы Ладожской.

Среди описываемых погребений нет богатых, инвентарь, как правило, не очень обильный. Прежде всего это лепная керамика, лощеная и со сглаженной поверхностью (табл. 91, 1-17). Набор форм в обеих группах приблизительно одинаков. Деление на локальные варианты сказывается уже в технологии: в Краснодарской группе (могильник 3 Пашковский) в качестве примеси используются шамот и изредка песок, а в Усть-Лабинской — мелкая дресва и песок (могильник Усть-Лабинский 2).

Керамика в раннемеотский период украшена иногда геометрическим орнаментом (табл. 91, 1–4). Н.В. Анфимов пишет, что на посуде из могильника Усть-Лабинский 2 он был резным. На керамике с Мухинского поселения и городища Пашковское 6 зафиксирован только процарапанный, выполненный уже по обожженной поверхности. В отношении форм можно говорить о большем их разнообразии по сравнению с протомеотским этапом. Наиболее яркой и известной формой являются ковши с высокими ручками. Они представлены двумя вариантами. В могильниках Усть-Лабинский 2 и 4, в кургане 22 у станицы Ладожской, в Ново-Пеховском и Псекупском могильниках, а также на городище Пашковское 6 ручки ковшей украшены двумя выступами (табл. 91, 2, 3), что некоторые исследователи склонны рассматривать как зооморфный элемент. Аналогичный ковш встречен и в Абинском могильнике, но там же обнаружены и ковши с цилиндрическим выступом на ручке. В порядке выявления локальных вариантов отметим, что на городище Кавказское 6 и в могильнике Пашковский 3 ковши не найдены — они, по-видимому, не характерны для этих районов. Как бы в порядке компенсации в могильнике Пашковский 3 присутствуют «бокаловидные кубки» с ручкой, высокие, стройных пропорций (табл. 91, 16). Характерны они и для соседнего могильника городища 2 у хут. Ленина. Насколько можно судить, позднее эти кубки теряют стройность и получают более широкое горло, сближаясь с кувшинчиками.

Вероятно, на всей территории распространены различные варианты глубоких мисок: с наклоненными внутрь бортиками или с плавно закругленными стенками (табл. 91, 13). К ним примыкает «плошка» с налепами из могильника Тбилисский 2. В могильниках Усть-Лабинский 2 и Старокорсунский 2 встречены полушаровидные или сегментовидные чаши (табл. 91, 10). Из других форм в погребениях и на городищах отмечены горшочки, вазочки (табл. 91, 6), вазы (табл. 91, 7), горшковидные сосуды с ручками (табл. 91, 5, 17), корчаги (табл. 91, 1).

Остальной материал представлен менее полно. Из вооружения известны наконечники копий, железные трехперые втульчатые наконечники стрел (табл. 93, 31) и длинный меч с брусковидным навершием без перекрестья (табл. 93, 10). Если вооружение меоты изготавливали только из железа, то аналогичный переход в производстве конской сбруи еще не завершился. Наряду с железными удилами мы встречаем бронзовые со стремечковидными окончаниями (Абинский могильник). Из других предметов «мужского» снаряжения в погребениях найдены железные ножи, оселки, бронзовое шило. Из украшений — серьги в виде конусовидных подвесок (табл. 93, 55) и в виде стержней с нанизанными на них бусами (табл. 93, 56), браслеты с несомкнутыми утолщенными концами и спиральные, а также бусы. Последние снова опровергают тезис о позднем появлении античного импорта у меотов. Наконец, в нескольких могилах Усть-Лабинского могильника 2 найдены каменные плиты, которые, по-видимому, являлись алтарями.

По письменным источникам меоты жили и вдоль побережья Азовского и Черного морей. Об отсутствии выразительных находок VI в. до н. э. в приазовских плавнях уже говорилось. Интереснее обстоит дело на Черноморском побережье, где нам известен ряд памятников раннемеотского периода. Это прежде всего геленджикские подкурганные дольмены на Толстом Мысу (Аханов И.И., 1961), резко отличающиеся по обряду от всего, что ранее рассматривалось нами. Здесь мы имеем каменные ящики, ведущие свое происхождение от кавказских дольменов и демонстрирующие, следовательно, древнюю местную традицию. На связь с дольменами указывает не только общая схема, но и пазы для сборки ящика, и главным образом отверстие в передней стенке. Об обряде судить трудно — все захоронения ограблены. Можно указать только, что ящики отверстием ориентированы на юго-юго-запад (14 штук) и юго-запад (11 штук), остальные ориентировки (юг, запад и восток-юго-восток) единичны. Отмечены как одиночные, так и групповые захоронения, что сближает их с Абинской группой. И.И. Аханов пишет: «…погребенных помещали в первую очередь в передних, а затем в задних углах и вдоль стен, по-видимому, в сидячем или скорченном положении» (1961, с. 143 сл.). Это сообщение, вероятно, следует рассматривать как гипотезу.

В ящиках, кроме общестадиального инвентаря — бронзовых наконечников копий, двухлопастных стрел, иголок, типичных блях от конской сбруи, спиральных пронизей, железных наконечников копий, ножей и боевых топоров, имеются вещи, не представленные в рассмотренных выше группах, — это два типа булавок (Аханов И.И., 1961, рис. 6). Очень любопытна керамика: ковши с цилиндрическими или, скорее, грибовидными выступами наверху ручек, очень близкие ручкам ковшей Абинской группы. Напомню, что Абинск и Геленджик находятся по прямой на расстоянии примерно 35 км. Правда, их разделяет Большой Кавказский хребет, но он здесь невысок и не мог служить препятствием для сообщения. Наблюдаются некоторые отличия и в других типах сосудов. И.И. Аханов полагает, что могильник принадлежит торетам и датируется VII в. до н. э., однако пятая и шестая группы дольменов датируются уже IV в. до н. э., так как содержат фрагменты амфор и чернолаковых сосудов (Аханов И.И., 1961, с. 147).

На Черноморском побережье известен еще ряд погребений этого времени в каменных ящиках, к сожалению, они не опубликованы. О некоторых из них сообщает А.В. Дмитриев (1974). Обычай сооружения каменных ящиков или гробниц надежно связывает указанные памятники с местной кавказской традицией и отличает их от могильников кубанских меотов.

И в последующее время на указанной территории продолжают сооружаться каменные ящики и кромлехи (Крушкол Ю.С., Карасев В.Н., 1971, 1972, 1973). Распространяются они до Анапы. Памятники на Черноморском побережье находят на местах расселения торетов и керкетов, ахаев и зихов.

Синдам принято приписывать сырцовые гробницы. Допустима связь между каменными и сырцовыми гробницами. Народ, имевший традицию сооружения каменных гробниц, выйдя на равнину (в дельту Кубани), где нет камня, мог заменить его сырцовым кирпичом. Вероятно, тем же обстоятельством — отсутствием камня — можно объяснить и другой тип погребальных сооружений у меотов Прикубанья, но это объяснение не всегда выглядит естественно. Скажем, в том же Абинске до гор очень близко. На современной стадии изучения приходится констатировать различие обряда и подозревать Страбона в ошибке, когда он отнес торетов и их соседей в состав меотских племен. С другой стороны, лепная керамика из Торика вопреки Н.А. Онайко не может быть объяснена греческими традициями — она типично меотская. В дальнейшем мы не будем касаться этого района, так как с момента возникновения греческих колоний он оказывается тесно связанным с ними и описывается как их хора.

Среднемеотский I период (V–III вв. до н. э.). Указанный период уже повсеместно (кроме, пожалуй, восточных районов) представлен достаточно обильным материалом. Рассмотрение начнем с северо-запада (карта 21). Но прежде всего нужно сказать о серолощеной керамике — одной из характернейших черт меотской культуры. Это сосуды из хорошо отмученной глины серого цвета, позднее появляются желтоглиняные и красноглиняные сосуды. В ряде групп, преимущественно западных, керамика изготовлялась без искусственных примесей. В Усть-Лабинской и более восточных группах отмечается примесь мелкой дресвы. Поверхность может быть лощеной (от руки или на круге) или без лощения. Вот ее-то и называют обычно сероглиняной или серолощеной. Эти термины при определении вида являются синонимами и только при характеристике отдельных сосудов приобретают конкретный смысл.

По р. Кирпили, впадающей в Азовское море у Приморско-Ахтарска, известна серия городищ, которые датируются эллинистическим временем. Следовательно, история данного района начинается только в самом конце рассматриваемого периода.

Территория между реками Кирпили и Кубань определяется обычно как земля дандариев. Практически все обнаруженные здесь памятники относятся к рассматриваемому периоду. В настоящее время на этой территории известны Беликовское и Красноармейское (Анфимов Н.В., 1981б, 1985) поселения. С последним, возможно, связана находка монетного клада III в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1949, 1952). Сейчас открыты могильники дандариев, два из которых — у хут. Зеленского и в станице Красноармейской — пока не подвергались раскопкам. Поступившие оттуда вещи Н.В. Анфимов (1952) датирует IV — началом III в. до н. э. Третий могильник — Лебеди III — исследовался Северокавказской экспедицией в 1979–1981 гг. На нем раскопано более 400 погребений (Каменецкий И.С., 1980, 1981).

Группа между синдами и краснодарскими городищами, которую мы называем Абинской, совсем не ясна. Здесь известны лишь несколько курганов, раскопанных в конце XIX в. Это остатки инвентаря богатого погребения в кургане около с. Мерджаны, раскопанного местными жителями в 1876 г. (ОАК за 1877 г., с XXV), и курган у Крымска. В последнем Филицыным в 1888 г. открыта четырехкамерная гробница, где в сопровождении очень обильного инвентаря были похоронены мужчина и женщина, оба головой на восток (ОАК за 1882–1888 гг., с. CCXVI-ССXX).

Краснодарская группа наряду с Усть-Лабинской относится к наиболее исследованным. Из городищ более всех раскопано Елизаветинское (Городцов В.А., 1935, 1936, 1941; Шилов В.П., 1955), где есть хорошо выраженный слой IV–III вв. до н. э. Этому городищу принадлежит грунтовой могильник, который исследовался в 1934–1935 гг. В.А. Городцовым (свыше 100 погребений), в 1928 г. — М.В. Покровским (15 погребений) и Н.В. Анфимовым. Значительная часть погребений относится к IV–III вв. до н. э., но, возможно, есть и V в. до н. э. В некрополь Елизаветинского городища входит курганная группа V–IV вв. до н. э., где производил раскопки Н.И. Веселовский.

Из других памятников на правобережье Кубани следует упомянуть могильники Елизаветинского городища 2, где вскрыто более 200 погребений IV–I вв. до н. э. (Анфимов Н.В., 1954; Анфимов И.Н., 1984), Пашковский 3 (Смирнов К.Ф., 1958) и Пашковского городища 6, давший 110 погребений, большая часть которых IV–III вв. до н. э. (Анфимов Н.В., 1973).

На левом берегу Кубани к среднемеотскому I периоду уверенно могут относиться лишь грунтовой могильник Псекупс (Ловпаче Н.Г., 1984) и курганный могильник у аула Начерзий (Ждановский А.И., Дитлер П.А., 1977). В Усть-Лабинской группе по-прежнему основным памятником является могильник Усть-Лабинский 2. Имеются и другие памятники V–III вв. до н. э., однако они пока слабо исследованы.

Существует мнение, что в описываемое время поселения не имели укреплений. Действительно, на Беликовском и Красноармейском поселениях, функционировавших в этот период, отсутствуют следы укреплений. Можно, конечно, предположить, что многочисленные лиманы и протоки страны дандариев служили им достаточно надежной защитой. Но надо принимать во внимание и то, что поселения еще не подвергались раскопкам, а распашка могла снивелировать следы рвов, которые здесь, учитывая высокий уровень грунтовых вод, не могли быть особо мощными. Не имеет видимых следов укреплений и поселение Ново-Лабинское 1, расположенное в Закубанье, на нижнем течении р. Лабы. Это подтверждает указанную гипотезу. Но есть факты и противоположного рода. Елизаветинское городище прекратило функционировать не позднее I в. до н. э., однако имеет развитую систему укреплений: две «цитадели» и внешний ров. Сомнительно, чтобы все они возникли уже после III в. до н. э. На городище 2 у хут. Ленина раскопками был исследован «внутренний» ров. На дне его оказалась керамика IV в. до н. э., что надежно датирует время сооружения рва (Лимберис Н.Ю., 1984). По-видимому, для разных районов ситуация была различной, и гипотеза о позднем возникновении укреплений не может относиться ко всем меотским поселениям.

О планировке городищ этого времени пока судить трудно. Можно только предполагать, что они строились по тому же принципу, что и в последующий период. Конкретные данные мы имеем только по городищу 2 у хут. Ленина. Там находилась небольшая «цитадель», уничтоженная размывом берега зимой 1979/80 г. Вокруг нее располагалось поселение, защищенное упомянутым выше рвом. Конструкция рва достаточно оригинальная — он слагался из трех небольших рвов глубиной 3,5–4,5 м. Таким образом, общий ров имел сложный рельеф дна. Вал находился с внешней, напольной стороны. Двойной или тройной ров виден в обнажении Старокорсунского городища 4, а на городище Лесной Кордон III на внешней линии укреплений с напольной стороны расположен вал. К этому еще можно добавить, что на поселениях Красноармейском и Ново-Лабинском 1 имеются всхолмления, которые в археологии получили название «жилые холмы». До раскопок трудно судить об их природе. Название предполагает, что территория поселений не была застроена, а имелись отдельные усадьбы. Существуя длительное время на одном место, они дали холмы культурного слоя. Иными словами, жилые холмы рассматриваются как тели. На Ново-Лабинском городище 2 один жилой холм был разрезан оросительным каналом. Оказалось, что всю толщу холма составляет зола с редкими прослойками глины. Такая структура говорит в пользу второго объяснения происхождения холмов — это зольники, т. е. культовые места, связанные с культом очага, который делал священной и золу из очагов. Отметим также, что Красноармейское поселение не связано с рекой или лиманом. По-видимому, это объясняется высоким уровнем грунтовых вод в дельте, который облегчал рытье колодцев и делал связь с рекой необязательной. Наконец, на поселениях Красноармейское и Ново-Лабинское 1 отсутствуют «цитадели», столь характерные для меотов в более позднее время. До раскопок мы не можем решить — является ли это общей особенностью всего периода или свойственно только неукрепленным поселениям.

К сожалению, никаких сооружений V–III вв. до н. э. пока не найдено и о строительстве свидетельствуют только многочисленные «обломки каменных обожженных и необожженных полов жилищ, обожженного светлого кирпича, найденных на Елизаветинском городище» (Шилов В.П., 1955, с. 235). Материал с городищ трудно сопоставим. Полную характеристику мы имеем только для Елизаветинского городища на основании раскопок В.П. Шилова 1952 г. (Шилов В.П., 1955). Нижний (второй) слой городища надежно датируется по амфорам и чернолаковой керамике IV–III вв. до н. э. Лепная керамика здесь сделана «из грубого теста с включениями зерен кварца и шамота» (там же, с. 239). О раннемеотской чернолощеной керамике нет и упоминания, но хорошо представлена серолощеная, изготовленная на круге (канфары, миски, кувшины, рыбные блюда), и красноглиняная гончарная местная керамика (миски, кувшинчики, рыбные блюда, кастрюли, пифосы). Такая ситуация еще раз подтверждает, что смена лепной чернолощеной керамики произошла до IV в. до н. э.

О хозяйстве этого времени могут свидетельствовать находки трапециевидных рыболовных грузил (табл. 93, 6), грузиков от вертикальных ткацких станков, обломков зернотерок, а также кости животных, среди которых преобладают кости коровы и примерно в равных долях представлены овца, свинья и лошадь. Имеются также кости собаки и единичные кости диких животных — лисицы и оленя (Шилов В.П., 1955, с. 247).

Число исследованных погребений V–III вв. до н. э. приближается сейчас к тысяче, но опубликовано, конечно, гораздо меньше. Локальные варианты сохраняются, но происходит известная нивелировка погребального обряда. Прежде всего отметим, что наряду с грунтовыми могильниками имеются и курганные. Чисто курганным является, вероятно, только один могильник — у аула Начерзий. В отдельных случаях курганы включены в грунтовые могильники, располагаясь чаще на их окраине. С курганами обычно связаны наиболее богатые погребения. Несколько таких курганов исследовано на могильнике Лебеди III; широко известны раскопанные Н.И. Веселовским курганы у станицы Марьинской (с шатровым перекрытием), Елизаветинской, Воронежской и т. д. Самое богатое погребение на могильнике Лебеди III дает некоторый материал для понимания структуры общества: в нем погребение воина сопровождали погребения женщины, лежавшей рядом, и мужчины, положенного в ногах, а также семь лошадей. Весьма богат и разнообразен инвентарь. Наличие таких погребений указывает на далеко зашедшее имущественное и социальное расслоение внутри меотских племен.

Погребальный обряд частично сохраняет старые черты, наряду с которыми появляются и новые. Отмечается увеличение глубины могил по сравнению с предшествующими эпохами. Так, в могильнике Усть-Лабинский 2 глубина варьирует от 1,05 до 1,9 м (Анфимов Н.В., 1951а, с. 162), а в могильнике городища 2 у хут. Ленина — от 0,8 до 2,8 м (Аптекарев А.З., 1981б). У дандариев могилы остаются мелкими, но это вызвано высоким уровнем грунтовых вод: глубина погребения у хут. Зеленского — 0,9 м, на могильнике Лебеди III она не превышала 1 м.

В нескольких случаях прослежена форма могильных ям (Аптекарев А.З., 1981б; Куликова О.П., 1981): они прямоугольные, иногда со скругленными углами. Есть основание предполагать, что некоторые погребения совершались на дневной поверхности с последующей засыпкой. Это относится к погребению 1 могильника Лебеди III (Каменецкий И.С., 1981) и, вероятно, к наиболее богатому погребению могильника Начерзий (Ждановский А.М., Дитлер П.А., 1977). В последнем случае можно предполагать сооружение под погребальной площадкой шатрового перекрытия.

В среднемеотский I период абсолютно преобладает вытянутое положение покойных. Встречаются и скорченные, но их мало: на более чем 400 погребений могильника Лебеди III имеется только одно скорченное; в могильнике Усть-Лабинский 2 также одно скорченное на правом боку погребение на 15 исследованных; 5 скорченных погребений из 95 — в могильнике Елизаветинский 1. Встречено некоторое число погребений с согнутыми в коленях ногами: по два в могильниках Усть-Лабинский 2 и Елизаветинский 1. Для последнего В.А. Городцов отмечает один случай сидячего погребения. Более детально о позах погребенных говорится редко; для могильника городища 2 хут. Ленина отмечены случаи перекрещенных ног (Лимберис Н.Ю., 1984).

Ориентировка погребенных во многих случаях сохраняется южная: она господствует в могильниках Усть-Лабинский 2, городища Пашковское 6, Пашковский 3, где сопровождается юго-восточной; в Краснодарском могильнике за кожзаводами; в могильнике городища 2 у хут. Ленина сопровождается юго-восточной и юго-западной; погребения южной ориентировки имеются в Елизаветинском 2 могильнике. В могильниках Начерзий и городища 3 у хут. Ленина преобладает юго-восточная, ту же ориентировку имеют одиночные погребения Темижбекского и Прочноокопского, а также Зеленского могильников. В могильнике же Лебеди III безраздельно господствует широтное направление, причем восточная и западная ориентировки представлены приблизительно равным числом; восточная ориентировка является главной в могильнике Елизаветинский 1. Но следует иметь в виду, что для этого могильника не отделены погребения II в. до н. э.

Только в Краснодарской и более западных группах наблюдается обычай положения миски под голову погребенного. Он зафиксирован в могильнике Пашковский 3, городища 2 хут. Ленина, Зеленском, Красноармейском, Лебеди III. Видимо, близок этому обряд положения миски вверх дном рядом с черепом, что отмечено для могильника городища 3 хут. Ленина, для могильников Пашковского городища 6 и Лебеди III. В могильнике Усть-Лабинский 2 такой обряд не прослежен. Продолжается положение в могилу боевых коней в сбруе (табл. 92, 5): могильники Лебеди III, городища 2 и 3 у хут. Ленина, Пашковского городища 6. Количество захороненных лошадей, вероятно, свидетельствовало о богатстве и социальной значимости погребенного. Наиболее богатое погребение в могильнике Лебеди III сопровождалось семью конями. Более 20 лошадей находилось в главном погребении могильника Начерзий. Отметим еще продолжающий бытовать обычай положения в могилу галек или мелких камней, причем иногда их клали в сосуд. Во многих могилах обнаруживаются остатки заупокойной пищи. Мы ее фиксируем только тогда, когда встречаем кости животных. В действительности этот обычай был распространен, по-видимому, значительно шире. Не исключено, что сосуды ставили в могилу не пустыми, а наполненными какой-нибудь пищей или напитками. Можно предположить и положение пищи без сосудов, например, хлеба или мяса, но без костей. По костям же мы фиксируем мясо коров, овец и свиней. Можно отметить по материалам могильников Лебеди III и у хут. Зеленского, что предпочтение отдавалось либо целым тушам, либо передней части, либо голове животного.

Погребальный инвентарь весьма разнообразен. Конечно, главное (количественно) место занимает керамика. Считается, что в этот период гончарная керамика начинает вытеснять лепную и обе группы представлены примерно в одинаковых долях. Мнение это сложилось на основе изучения могильников Усть-Лабинский 2 и Пашковский 3, подтверждено позднейшими раскопками в могильнике у аула Начерзий. Н.В. Анфимов указывал, что гончарная сероглиняная керамика в могильнике Усть-Лабинский 2 количественно равна лепной (Анфимов Н.В., 1951а, с. 166). Примерно ту же картину мы имеем и для могильника Пашковский 3, но в отличие от могильника Усть-Лабинский 2 здесь сохраняется еще ранняя лепная чернолощеная керамика. Этот архаизм вызывает удивление особенно потому, что не только ниже по течению Кубани (Елизаветинский могильник), т. е. ближе к Боспору, но и выше (городище Пашковское 6) чернолощеной керамики уже нет, а в ряде могильников, например, Елизаветинском и Лебеди III, городища 2 хут. Ленина, сероглиняная гончарная керамика уже решительно преобладает. Это обстоятельство, вызывавшее недоумение основного исследователя Пашковского могильника (Смирнов К.Ф., 1958, с. 302), не нашла объяснения до сих пор. В чернолощеную керамику из могильника Пашковский 3 входят биконические и грушевидные корчаги, горшки, миски с наклоненным внутрь бортиком, бокаловидные кубки, кувшинчики, вазочки, сосуды с каннелюрами. Отметим, что некоторые следы традиции чернолощеной лепной керамики имеются и на других памятниках. Так, А.А. Иессен и Б.Б. Пиотровский видели такие следы в двух сероглиняных сосудах Марьинского кургана (Иессен А.А., Пиотровский Б.Б., 1940). Среди простой лепной керамики на всех памятниках начинают преобладать горшки без выделенного горла (табл. 91, 50, 57), но встречаются горшки с низким и с расширяющимся кверху горлом (табл. 92, 52, 54). Более редки миски (табл. 91, 28, 46, 58). В могильнике Усть-Лабинский 2 встречены крупные корчагообразные горшки, возможно, продолжающие традицию предшествующего периода (табл. 91, 48). В могильнике Пашковский 3, кроме того, найдены двучленные сосудики с ручками-упорами (табл. 91, 53), шаровидные горшочки и кувшинчики (табл. 91, 49, 51, 55, 56).

Что касается серолощеной гончарной керамики, то практически вся она имеет в это время кольцевые поддоны. Судя по рисункам посуды из могильника Усть-Лабинский 2 появляется и скрытый поддон. Повсеместно встречаются кувшины (табл. 91, 18–25), преимущественно с овальным туловом, плавно переходящим в горло, и разнообразные миски (табл. 91, 31–37). Более редки кувшинообразные сосуды без ручек (табл. 91, 26), двуручные кувшины-амфоры (табл. 91, 29, 30), широко распространяются вазочки (табл. 91, 40, 41), круглодонные горшочки с ручками-упорами (табл. 91, 44, 45), кружки (табл. 91, 38, 39), рыбные блюда и др.

Не только в мужских, но и в женских погребениях довольно часто встречается оружие. По-прежнему излюбленным его видом остается копье (табл. 93, 11, 30, 48). Чаще всего это легкие копья с ланцетовидными наконечниками, которые клали в могилу по нескольку штук, преимущественно с правой стороны от покойного. Употреблялись они, вероятно, для метания. Распространены повсеместно. Только в могильниках Начерзий и хут. Зеленского отмечена находка втоков. Наряду с легкими встречаются тяжелые наконечники с относительно широким пером (Лебеди III). Они уже явно не могли быть использованы для метания.

В начале периода мы встречаем скифские акинаки с брусковидным навершием и бабочковидным перекрестьем, иногда с когтевидным навершием. Позднее основной формой становится рукоять с брусковидным навершием без перекрестья (табл. 93, 1, 9). Встречаются два типа мечей: одни — с длинными узкими клинками, другие — с широкими треугольными (на Лебедях III найдены клинки, имеющие у основания ширину 11–12 см). Кинжалы довольно редки. Наконечники стрел, трехперые втульчатые, делали из железа (табл. 93, 49, 51). Бронзовые составляют редкое исключение. Защитное вооружение встречается редко, почти исключительно в богатых курганных погребениях. Можно указать на остатки бронзового шлема в погребении 1 могильника Лебеди III, на два пластинчатых железных панциря в погребениях могильника городища 3 хут. Ленина, два бронзовых шлема в кургане у Мерджан близ Абинска.

Конская сбруя представлена обычно железными двучленными удилами с крестовидным насадом (табл. 93, 29), имеющим иногда обращенные внутрь шипы, что делает удила строгими. Иногда удила сочетаются с двухдырчатыми псалиями. Железные псалии обычно прямые, бронзовые, могут быть S-видными (табл. 93, 25, 28) или оформленными в зверином стиле. Из последних наиболее характерны согнутые под прямым углом и образующие ажурную пластину, дополненную гравировкой (табл. 93, 26, 27), противоположный конец часто оформляется в виде конской ноги (Артамонов М.И., 1966, рис. 75, табл. 142, 143). В состав сбруи входят различные бляхи, чаще всего круглые гладкие (табл. 93, 57, 61, 63), но иногда оформленные в зверином стиле, а также налобники (табл. 93, 38, 59), из которых наиболее известны скульптурные головки грифонов (например, из Лебедей III — табл. 93, 39). В кургане у станицы Елизаветинской встречены остатки колесницы.

Широко распространены украшения, причем по наблюдениям над инвентарем в погребениях из могильника Лебеди III они встречаются и в мужских могилах. Наиболее типичны литые серьги в 1,5 оборота с пирамидками на концах (табл. 93, 41) и серьги в виде колечек (табл. 93, 44, 45). Браслеты представлены двумя основными типами: спиральными (табл. 93, 43) и массивными литыми с насечками на несомкнутых концах (табл. 93, 66, 71). Реже встречаются гривны — золотые или бронзовые, диадемы. Широко распространены бронзовые перстни с резными щитками (табл. 93, 60, 62) и, конечно, разнообразные бусы. Золотые нашивные бляшки сопровождают наиболее богатые погребения. Изредка попадаются раковины типа каури (могильник городища Пашковское 6). Из других находок отметим разного типа зеркала (табл. 93, 42), железные ножи (табл. 93, 35), пряслица, серпы (табл. 93, 36), каменные плиты. В могильнике Лебеди III найдены каменные двухдырчатые сетевые грузила того типа, который широко известен на памятниках нижнего Дона в первые века нашей эры (табл. 93, 5), но совсем не характерен для меотов Прикубанья.

И, наконец, импортные изделия. Кроме предметов редких и ценных, таких, как бронзовые сосуды, ювелирные изделия, встреченных в богатых погребениях, в массовом количестве найдены амфоры, чернолаковая посуда, бусы и, вероятно, еще ряд категорий предметов, импорт которых не столь очевиден. Например, определенные типы зеркал. Вопрос об импорте важен и для выяснения торговых связей, и для датировки. Надо отметить, что именно в описываемый период число импортных изделий в могилах особенно велико. Ни до этого, ни в более позднее время мы такого изобилия не обнаруживаем. Особенно это касается IV в. до н. э. — времени присоединения меотских племен к Боспору, из чего можно заключить, что присоединение носило не только политический и военный характер, но и экономический. Меотские племена оказываются втянутыми в интенсивную торговлю с греческими колониями. Амфоры найдены повсеместно — как на городищах, так и в погребениях.

Реже, но тоже достаточно обычны находки чернолаковых сосудов. Так, в погребениях на могильнике Лебеди III найдены несколько чернолаковых скифосов, канфаров, киликов, солонок и донышек от чернолаковых тарелок, а также краснофигурные рыбное блюдо и два скифоса. Все они датируются тремя последними четвертями IV в. до н. э.

Среднемеотский II период (III — первая половина I в. до н. э.). В III в. до н. э. Боспор переживает экономический и политический кризис (Гайдукевич В.Ф., 1949, с. 77), продолжавшийся и во II в. до н. э., в конце которого (в 109 г. до н. э.) власть была передана понтийскому царю Митридату Евпатору. Характерно, что во II в. до н. э. Боспор перестал уже быть экспортером хлеба в Грецию. По свидетельству Полибия (Гайдукевич В.Ф., 1949, с. 300), хлеб с Боспора иногда вывозят, а иногда ввозят. В связи с этим происходит, по-видимому, уменьшение ввоза античной керамики на меотские территории. Реже встречаются амфоры в могилах, почти нет мегарских чаш. Можно думать, что с несомненным ростом меотского населения уменьшается количество товарного хлеба, который меоты могли произвести. С падением значения меотов как поставщиков хлеба, по-видимому, снижается и заинтересованность Боспора в политическом подчинении этих племен. Период III–II вв. до н. э. в истории Боспора туманен, не известна полностью даже последовательность правителей. Плохо мы осведомлены и о взаимоотношениях с меотами.

В материальной культуре можно отметить углубление процесса нивелировки локальных групп. Это понятно: начавшийся в предшествующий период переход на ремесленное производство керамики создавал условия для гораздо большей стандартизации посуды, чем в условиях домашнего или полудомашнего производства. Наблюдается некоторая нивелировка и в области погребального обряда. Если раньше были заметны отличия между почти всеми группами памятников, то теперь более или менее отчетливо выступает разница лишь между восточным и западным районами, а граница проходит между Усть-Лабинской и Ладожской группами.

Что происходит на разных участках меотской территории? В начале III в. до н. э. в устье Танаиса (Дона) возникает греко-варварский г. Танаис. Туземная часть его населения называлась танаитами, и, вероятнее всего, это было меотское племя (Каменецкий И.С., 1965). Во II в. до н. э. возникает Азовское городище — типично меотское поселение.

На р. Кирпили именно в этот период отмечается густая сеть меотских городищ — более 20 на участке от станицы Роговской до устья (г. Приморско-Ахтарск; карта 22).

На территории дандариев памятников описываемого времени почти нет. Только недавно открытое Красноармейское поселение дает материал III–II вв. до н. э. (Анфимов Н.В., 1985). Это вызывает удивление, так как в событиях I в. до н. э. на Боспоре дандарии играли заметную роль. Нет у нас пока данных и о памятниках Абинской группы. В Краснодарской группе дело обстоит лучше, поскольку в ней известны не менее 10 городищ и столько же могильников среднемеотского II периода.

При характеристике поселений мы можем опереться, как и для предыдущего периода, только на раскопки В.П. Шилова на Елизаветинском городище, где к интересующему нас времени относится верхний слой. Могильник этого городища будет основным и при характеристике погребального обряда.

В Усть-Лабинской группе исследовались только городище Усть-Лабинское 3, на котором есть слой III–II вв. до н. э., и относящийся к нему могильник Усть-Лабинский 2 с погребениями не только более раннего, но и рассматриваемого периода. По сборам во время разведок известно, что материал III–II вв. до н. э. встречен еще на целом ряде городищ.

В Ладожской группе мы можем предполагать слой III–II вв. до н. э. на наиболее крупных городищах — Ладожском 3, Конусном и др. Достоверных сведений пока нет. Еще восточнее мы имеем слой III–II вв. до н. э. на городище Кавказское 6 (Анфимов Н.В., 1981б). Несколько погребений раскопано на могильнике Темижбекский 1 (там же). По-видимому, к тому же периоду можно отнести одно погребение из Прочноокопского могильника.

В III в. до н. э. возникают городища на р. Кирпили. Основывались они на мысах коренного берега, на их вершинах или боковой стороне, реже — на прямом участке берега. Все они имеют возвышенную центральную часть — «цитадель», отделенную от остальной территории глубоким рвом. Насколько можно судить, возвышение образовывалось за счет нарастания культурного слоя, следовательно, оно свидетельствует об относительной древности «цитадели». Расширение городищ происходило двояко: либо поселение разрасталось во все стороны и тогда рылись концентрические рвы (табл. 94, 4), либо рвы окружали отдельные участки, примыкавшие к центральной части (Каменецкий И.С., 1971а). Слой городищ состоял в основном из золы и остатков жилищного строительства. Указанная планировка характерна и для остальных меотских городищ в других локальных группах (табл. 94), хотя есть некоторые отличия. Так, мы можем предполагать, что на Кирпилях рвы заполнялись водой, по крайней мере у некоторых городищ. Это определяется и малой высотой берега, на котором возникают некоторые городища, и близким уровнем грунтовых вод. Такого, конечно, не могло быть на правобережных городищах Кубани, которые расположены на многометровой (до 30–40 м) круче коренного берега. Верхний слой Елизаветинского городища в раскопках 1952 г. — «мусорный с большим включением пепла, саманной обожженной крошки и фрагментов керамики» (Шилов В.П., 1955, с. 235). Преобладает серолощеная керамика: канфары, разнообразные миски, тарелки, кувшины. Местными являются и красноглиняные миски, кувшины, пифосы, корчаги. Лепная керамика представлена горшками без выделенного горла и горшками с небольшим отогнутым наружу краем. Интерес вызывает комплекс небольших гончарных печей, датированных второй половиной II–I в. до н. э. (Шилов В.П., с. 235). В комплексе расчищено четыре печи. Стенки топок сложены из поставленных на торец саманных кирпичей. Топка разделена на две части небольшой стенкой, на которую одним концом опираются удлиненно-овальные «лепешки», перекрывающие топку и образующие под камеры (табл. 95, 4).

Из отчета Н.В. Анфимова о раскопках Краснодарского городища на Дубинке известно, что эллинистический слой содержал многочисленные остатки «турлучных» построек. К нему же относились две хозяйственные конические ямы. Сообщая о раскопках городища Пашковское 6, Н.В. Анфимов пишет, что «в центральной части городища открыто более 20 подов от печей производственного назначения. Одна печь сохранилась почти полностью. Она имела невысокие глинобитные стенки (20 см) с отверстиями в основании, около которых найдены глиняные сопла. На западной и восточной окраинах городища раскопаны три гончарные печи типичной для меотской культуры конструкции» (Анфимов Н.В., 1973, с. 109). К сожалению, мы не можем уточнить даты перечисленных объектов и понять, какую конструкцию гончарных печей Н.В. Анфимов считает типичной.

На городище Кавказское 6 к III в. до н. э. отнесены остатки крупной печи неясного назначения. Сохранились под, положенный на слой гальки, и развал свода «из больших кусков печины саманного типа» (Анфимов Н.В., 1981б). Это, пожалуй, все, что мы сейчас знаем о структуре поселений и строительных остатках на них.

Что можно сказать об обряде погребений этого периода? Ориентировка погребенных в могильниках разных локальных групп примерно одинакова — при известном разбросе преобладают восточная и примыкающие к ней. На территории больше всего вытянутых на спине погребений. Скорченные встречаются единицами. Это три погребения в могильнике Усть-Лабинский 2 (два на левом и одно на правом боку). В том же могильнике, а также в Ладожском (при городище 5) встречены семь погребенных с подогнутыми ногами, поставленными коленями вверх. Остальные 56 вытянуты, причем у 5 ноги перекрещены в лодыжках. Обычно это рассматривается как результат влияния сарматской культуры. Однако в III–I вв. до н. э. перекрещенные ноги у сарматов встречаются очень редко, достигая заметного количества лишь во II–III вв. н. э. Что касается положения рук — на таз или под таз, то процент таких погребений 14,3. Заупокойная пища (мясо) присутствует примерно в половине могил (46,6 %; около 76 % для могильника Пашковский). Используется мясо овцы (52 %), коровы (13 %), свиньи (30,4 %), изредка — лошади, рыбы, птиц. Характерно присутствие сопровождающих животных — верховых лошадей (в семи погребениях) и собак (в трех погребениях). Можно отметить, что, по-видимому, в западных районах мясо коровы в качестве жертвенной пищи пользовалось большей популярностью, чем в восточных. При выборе части туши предпочтение отдавалось целым тушам (от 42 до 62 % в зависимости от способа подсчета). Затем идет череп (от 17 до 25 %) и уже затем — задняя часть туши (от 8 до 12,5 %). Приведенные цифры касаются мяса овцы, но близкую картину мы наблюдаем и для других сортов мяса. Следует только отметить, что при положении мяса свиньи число случаев использования передней части туши или черепа несколько превышает число целых туш (42,8 и 35,7 % соответственно).

Обряд положения черепа погребенного в миску или на нее по-прежнему имеет место, но, насколько можно судить, идет на убыль, чтобы совсем исчезнуть на Кубани к рубежу нашей эры, сохранившись только на Дону. Этот обычай бытует преимущественно в западных группах, и граница в данном случае проходит к востоку от Краснодарской группы. В Усть-Лабинском могильнике 2 нам известен только один подобный случай.

Инвентарь погребений характеризовать в нескольких словах трудно — он более разнообразен, чем на городищах, и, естественно, более богат целыми формами. В керамике решительно преобладает серолощеная: разнообразные кувшины (табл. 96, 1–6) и миски (табл. 96, 7-12), вазочки (табл. 96, 14–16), кружки (табл. 96, 17), кувшинообразные сосуды без ручек (табл. 96, 18, 19) и с двумя ручками (табл. 96, 20), кувшинообразные сосуды с горизонтальной ручкой, горшки (табл. 96, 21–25), открытые сосуды с горизонтальными ручками-ушками и крышками (табл. 96, 26), разнообразные канфары (табл. 96, 27–29). Лепная керамика — это в основном разнообразные горшки. Можно отметить, что в Краснодарской группе больше горшков без выделенного горла (табл. 96, 37); уже в Усть-Лабинской группе они уступают место горшкам с невысоким горлом, образованным отгибом края (табл. 96, 35, 36). Сохраняется и различие в примесях: в Краснодарской группе шамот, а в более восточных — преимущественно мелкая дресва. Остальные формы — миски (табл. 96, 40), чашечки, миниатюрные сосудики — в лепной керамике довольно редки. В вооружении, как и раньше, преобладают копья, часть которых, вероятно, служила для метания, ибо в погребениях они встречаются по нескольку штук. Продолжают бытовать железные втульчатые трехгранные наконечники стрел. Из конской сбруи встречены двучленные железные удила, преимущественно с крестовидными или колесовидными псалиями (табл. 93, 24, 29), из бытовых предметов и украшений — разные типы зеркал (табл. 93, 53, 65), часто орнаментированных гравировкой, ножи и оселки (табл. 93, 15), иглы и пряслица, браслеты с заходящими концами и спиральные (иногда с утолщениями) проволочные серьги и кольца, разнообразные бусы.

Позднемеотский период (вторая половина I в. до н. э. — III в. н. э.). В политическом отношении этот период характеризуется активным участием меотских племен в делах Боспора. Начинается с событий, связанных с борьбой Митридата Евпатора против Рима. Широко известно участие меотских племен в династической междоусобице 40-х годов I в. н. э. Происходят перемещения отдельных племен: на рубеже нашей эры возникает ряд поселений в дельте Дона, в начале I в. н. э. исчезают поселения на р. Кирпили. В начале периода прекращается жизнь на Елизаветинском городище, а на рубеже II и III вв. н. э. исчезает население Краснодарской и Усть-Лабинской групп, достигшее к этому времени значительной численности. В середине III в. н. э. кончается жизнь на поселениях Ладожской группы, что по времени совпадает с готским нашествием. Гибель же более западных групп, вероятно, предшествует этому событию.

В экономическом отношении мы можем отметить развитие местных ремесел, в частности меотские гончары от небольших печей переходят к крупным. Именно с этого времени начинается широкое распространение в сарматской среде — до Поволжья и даже дальше — серолощеной керамики меотского производства. Вероятно, тем же путем идет и ряд других категорий меотской продукции — зеркал, фибул и т. п. Что касается связей с Боспором, то они существенно не изменились. По-прежнему мы находим очень мало обломков амфор, почти нет краснолаковой посуды. Эти наблюдения не распространяются на Донскую группу, тесно связанную с античным миром через Танаис (Каменецкий И.С., 1974). Правда, в богатых погребениях Прикубанья встречается греческий и римский импорт: стеклянные и металлические сосуды, ювелирные изделия и т. п. Но массовый импорт по существу отсутствует, если не считать бус. Такая картина свидетельствует о слабых экономических связях и слабой экономической зависимости от Боспора. Вероятно, это отражалось и на политической ситуации.

К указанному периоду в Прикубанье относится огромное число памятников — около 150 городищ и их могильники (карта 23). Раскопано тоже довольно много, но, к сожалению, как и по предыдущему периоду, опубликовано мало. В дельте Дона в конце I в. до н. э. к Азовскому городищу прибавляется Подазовское, а на рубеже нашей эры — Кобяковское, Темерницкое, Нижне-Гниловское и, возможно, некоторые другие (Каменецкий И.С., 1965а, 1974). Донская группа развивается несколько иначе, чем меоты на Кубани. Десяток городищ на Дону образуют классический изолят; как многие изоляты, он консервирует культуру времени отделения от основной массы.

Надо упомянуть и о Танаисе (Шелов Д.Б., 1970, 1972а). Значительную часть его населения в позднемеотский период составляли меоты-танаиты, имевшие все права гражданства, что создавало уникальную для Причерноморья ситуацию (Каменецкий И.С., 1965а). Внутри города, в прибрежной части, имелся «квартал», представлявший собой типичное меотское городище. По-видимому, на этом участке меоты сохраняли своеобразие своей культуры, включая саманно-камышовую архитектуру. Любопытно, что именно здесь найдено большинство надписей. Вероятно, меоты жили не только в этом «квартале»: до II в. н. э. они составляли значительную часть населения других частей города (во II в. н. э. в городе поселилась значительная группа сарматов). Танаис был экономическим и административным центром для перечисленных выше поселений, составлявших его хору. Жили в этих поселениях меоты, переселившиеся на Дон около рубежа нашей эры, как можно предполагать, с р. Кирпили. Возможно, они назывались язаматами (Каменецкий И.С., 1971а) и отличались от танаитов — более ранних переселенцев. Это фиксируется главным образом в погребальном обряде и в меньшей степени — в материальной культуре ввиду значительной эллинизации танаитов. Что-то более определенное мы сможем сказать о переселившихся меотах после исследований на туземном «квартале» Танаиса. Сравнивая могильники Танаиса и Кобяковского городища, мы обнаруживаем разницу в ориентировке: на Кобяковском преобладает северо-западное направление, а в Танаисе I в. до н. э. — I в. н. э. — восточное, наиболее распространенное и на Кубани в III–II вв. до н. э. Это положение сохраняется во II–III вв. н. э., но в Танаисе появляется за счет сарматов большая группа погребений с северной ориентировкой. Кобяковский могильник позволяет получить представление о форме могильных ям, которые на Кубани прослеживаются только в очень редких случаях. В раскопках В.К. Гугуева 1984–1985 гг. выяснилось, что одной из наиболее распространенных форм была катакомба с прямоугольной камерой, расположенной перпендикулярно оси входа. На Кубани эта форма могилы зафиксирована со II в. до н. э. (Анфимов Н.В., 1947). Из других наблюдений отметим случаи положения миски под голову — обычай, который в первые века нашей эры уже не наблюдается на Кубани, но сохраняется в донском изоляте.

Только на донских городищах пока удалось получить достаточно полные данные о меотских жилищах (Каменецкий И.С., 1957, 1974). Они были подквадратными в плане, со скругленными углами (табл. 95, 2, 3, 7–9). Пол глинобитный, стены камышовые. Концы камыша помещали в канавку, снаружи он крепился горизонтальными пучками камыша, а затем обмазывался глиной. Высота стен достигала 2,5 м. Крышу делали из камыша и куги, и она выступала над несколько наклоненной внутрь стеной. В центре устраивался открытый очаг — углубление, ограниченное глинобитным бортиком. К очагу относились разнообразные подставки, экраны и противни из глины. У задней стенки жилищ иногда устраивали большую хлебопекарную печь, сложенную из сырцовых кирпичей: высокий под, боковая топка, свод с отверстием вверху (табл. 95, 5, 6). Около очага находилась неглубокая (до 1 м) яма для золы. Вдоль стен располагались глинобитные лежанки.

Только по раскопкам Подазовского городища мы можем судить о планировке поселения. Вдоль вала, вплотную к нему, располагался ряд хижин описанного типа (табл. 95, 13). Между жилищами находились узкие метровые проходы. Перед домами проходила «улица» шириной 5 м, на которую выходила тыльная сторона следующего ряда домов и на которой перед жилищами рыли ямы различного назначения — зерновые, рыбозасолочные, погреба и просто мусорные (табл. 95, 10).

На материале, полученном с городищ, отражается та значительная роль, которую играла для них связь с античным миром. Около половины находок керамики составляют обломки амфор (52 %), античные краснолаковые (4,8 %) и простые кружальные (5,5 %) сосуды. Следует отметить, что донские меоты не производили на гончарном круге красноглиняной керамики, которая на Кубани была довольно обычной еще в последние века до нашей эры. На донских поселениях керамика изготовлялась либо домашним способом (лепная), либо ремесленным (на гончарном кругу, серолощеная). Первая составляет 35 %, вторая — около 10. Лепная посуда представлена преимущественно горшками и крышками-чашами (в глине имеется примесь шамота), украшена налепами, реже — рядами вдавлений и совсем редко — линейно-волнистым орнаментом. Серолощеную гончарную керамику составляют миски, кувшины, горшки, вазочки, горшочки, корчаги и т. д. На рубеже нашей эры наблюдается значительное влияние античной керамики (заимствование некоторых форм, слабое лощение), но потом оно изживается. Прекращается производство «греческих» форм, лощение на круге вытесняется ручным. Производство серолощеной керамики достигло вершины ко второй половине I в. н. э., когда было освоено чернолаковое покрытие для небольшой части посуды.

Другие группы меотов изучены хуже, хотя размах раскопок в Прикубанье иногда превосходил донские масштабы. Но там наблюдается явный крен в сторону исследования могильников, которые не могут дать полной картины жизни. На Кирпилях в I в. до н. э. продолжали существовать более 20 поселений, расположенных довольно тесно, на расстоянии зрительной связи. Мы уже говорили о них, характеризуя среднемеотский период.

На территории дандариев нам известны случайные находки в хут. Бельчанском (Каменецкий И.С., 1968). Почти не представлена и Абинская группа. Только в 1984 г. при раскопках Ястребовского могильника (работы А.Н. Гея) в засыпи рва кургана 2 обнаружено значительное количество керамики, которая по обломкам амфор должна быть датирована I в. до н. э. Происхождение этого комплекса не очень ясно, скорее всего, он связан с разрушенным поселением. Комплекс дает представление о керамике, бытовавшей здесь в то время.

В Краснодарскую группу на правом берегу Кубани в позднемеотский период входит более 20 городищ и их могильники. Большое число памятников находится и на левом берегу.

В Усть-Лабинской группе раскопано значительно меньше памятников, но благодаря публикациям материалов могильников Усть-Лабинский 1 и 2 эта группа известна гораздо лучше других. В настоящее время в ней 30 городищ и одно поселение позднемеотского времени. Правда, датировка некоторых из них, в частности Некрасовского 1 и Коллектива II, не очень ясна. Отметим также, что Ново-Лабинское поселение к началу позднемеотского периода уже прекращает существование. Большинство городищ, притом наиболее крупных, расположено по краю правого коренного берега Кубани, что объясняется, вероятно, наличием свободных земель под запашку. От Краснодарской группы Усть-Лабинскую отделяет незаселенный участок протяженностью 13 км. На востоке промежуток, существовавший ранее между Усть-Лабинской и Ладожской группами, в позднемеотский период занимают небольшие поселения, вероятно, Ладожской группы. На юге, на р. Лабе, имеется 9-километровая «нейтральная полоса», отделяющая Усть-Лабинскую группу от тенгинских городищ. На городищах раскопки почти не велись.

По сравнению с Краснодарской группой в Усть-Лабинской произведено меньше раскопок. Известно всего 57 погребений на семи могильниках. К сожалению, часть из них разрушена, а о других нет сведений для характеристики обряда.

Следующая группа — Ладожская — исследована еще хуже. Здесь проводились ограниченные раскопки, и основные сведения получены благодаря разведкам 1981–1984 гг. (работы И.С. Каменецкого 1982 г., Е.И. Савченко 1983 г., С.А. Науменко 1981 и 1984 гг.). Обследовалась только западная часть группы в пределах Усть-Лабинского р-на. Восточная ее граница пока не известна. Выявлены 17 городищ на правом берегу Кубани и 7 — на левом, часть которых расположена уже на притоках Кубани. Из могильников исследовался только некрополь Ладожского городища 5. К позднемеотскому периоду там относится лишь одно погребение, но и оно раскопано местными жителями.

Памятники, расположенные выше по течению Кубани, на территории Тбилисского р-на, во всяком случае частично, могут относиться к Ладожской группе, но сколько-нибудь надежных сведений о них мы не имеем. На правом берегу располагается серия городищ, но точное число их неизвестно: есть только сообщение, что их «более десяти» (Анфимов Н.В., 1958б, с. 27). При городище Тбилисском 1 выявлен могильник, содержащий несколько погребений I в. н. э. Имеются также сведения о раскопанных около станицы Тбилисской 57 погребениях грунтового могильника II–III вв. н. э. (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978). Здесь же около меотских городищ расположены курганы так называемого золотого кладбища, раскопки которых в 1900-х годах производил Н.И. Веселовский (ОАК за 1901 г.; OAK за 1902 г.; Веселовский Н.И., 1905), а в наше время — А.М. Ждановский (1979). Большинство обнаруженных погребений совершено в катакомбах и датируется II в. н. э., т. е. временем существования городищ, что и решает, как представляется, вопрос в пользу гипотезы о меотской принадлежности памятника (Анфимов Н.В., 1958б, с. 67; Шилов В.П., 1959, с. 523; Абрамова М.П., 1982). Наличие определенных сарматских черт в обряде и инвентаре этих погребений не может служить твердым основанием для предположения об их аланской принадлежности (Смирнов К.Ф., 1952, с. 16; 1972; Виноградов В.Б., 1963; Ждановский А.М., 1979).

Сложная ситуация и на левобережье. В настоящее время здесь также известно не менее 10 городищ. Но все они выявлены случайно, в связи с раскопками курганов. Просмотр карт убеждает, что число меотских поселений здесь должно быть значительно больше. На этой же территории расположена и известная Зубовско-Воздвиженская группа курганов, которую исследователи довольно дружно приписывают сарматам-сиракам. То обстоятельство, что район, как выясняется, был плотно заселен оседлым меотским населением, заставляет вновь поставить вопрос о принадлежности Зубовско-Воздвиженской группы погребений. Для этого прежде всего надо уточнить хронологию как погребений, так и поселений. Известно, что погребения Зубовского кургана датируются I в. до н. э. (Думберг К.Е., 1901; Смирнов К.Ф., 1952), так же датируются Воздвиженский курган (ОАК за 1899 г.) и погребения у хут. Веревкина (Ждановский А.М., 1980). Это означает, что они предшествуют существовавшему в I–II вв. н. э. городищу «Батарея», но неопределенно их отношение к городищу Советскому, а также ко всем остальным, на которых не производилось даже сбора материала, включая и три городища у станицы Воздвиженской, где сборы произведены в 1982 и 1984 гг., но результаты еще не получены.

Сведения о памятниках более восточных носят отрывочный характер. Известно, что городища по правобережью идут сплошной цепью до станицы Темижбекской, а затем начиная от станицы Прочноокопской. Однако представляется, что в промежутке между указанными станицами городища отсутствуют только из-за того, что здесь не проводилось разведок, как не было их и по левому берегу района. На некоторых городищах Н.В. Анфимов (1981б) произвел шурфовку, но большинство памятников известно лишь по сборам на поверхности. Могильник интересующего нас времени исследовался около городища Казанское 4 (Анфимов Н.В., 1952). Погребения первых веков содержали и курганы около станицы Казанской (ОАК за 1901 г.). Около городища Темижбекского 1 тоже исследовано несколько погребений I–II вв. н. э. (работы Н.В. Анфимова 1946 г.). В районе станицы Прочноокопской, у городища 3, раскопаны два погребения I в. н. э. (работы Н.В. Анфимова 1946 г.).

Из сказанного следует, что в принципе мы располагаем огромным материалом, но, как и в предшествующих случаях, ввиду отсутствия документации или публикаций можем использовать сравнительно мало. Конечно, для этого периода более ясна структура городищ, так как она не стерта поздними наслоениями. Обильнее сведения о строительстве, хотя и для данного периода ни одно жилище не прослежено на Кубани полностью.

Практически все городища рассматриваемого времени имеют «цитадели» — небольшой, хорошо укрепленный участок, обычно возвышающийся над остальными частями поселения. Предполагается, что здесь находился наиболее древний участок поселения, обладающий поэтому наиболее мощным культурным слоем, что и определяет его высоту. На некоторых городищах, например, на Степном 1, это явление четко прослеживается: центральный участок наиболее высокий, с трех сторон его окружает менее высокий участок, с напольной стороны рва которого находится поселение, почти не возвышающееся над окружающей местностью. Городища имели разную продолжительность существования и разную степень развития. Например, городище Могукоровское II прекратило функционировать вскоре после возникновения, на нем есть лишь небольшая площадка, окруженная рвом, и минимальный культурный слой. Городища Дружба II, IV демонстрируют следующую стадию: кроме центральной укрепленной части, они имеют внешнее, еще не укрепленное поселение (табл. 94, 1, 2). У городища Терноватый Редант это внешнее поселение уже обнесено рвом. При таком увеличении площади городищ укрепления более древних участков оказывались внутри поселений и теряли свое оборонное значение. Часть из них засыпается или даже застраивается, как это видно в обнажениях Воронежского городища 3 или выявлено при раскопках на городище 2 хут. Ленина. По ров, окружающий «цитадель», никогда не засыпался. Наоборот, создается впечатление, что он углублялся. Вероятно, это связано с его особым значением в жизни поселений.

Наиболее систематические разведки проведены на территории Усть-Лабинской группы. Первое, что бросается здесь в глаза, — удивительная плотность застройки на правобережье Кубани. Городища идут одно за другим, отделенные небольшими промежутками. Это касается не только старых городищ, которые могли сблизиться в результате роста, особенно интенсивного в рассматриваемый период, но и вновь возникающих городищ. Например, расстояние между внешними рвами Васюринско-Воронежских городищ I и II равно 30 м. Некоторые ранее раздельные городища, по-видимому, именно в это время сливаются, образуя огромные поселения с двумя «цитаделями», как мы видим на городище Воронежское 2 (табл. 94, 6), которое почти соединяется с городищем Воронежское 1. Практически непрерывную цепь образуют городища Воронежские 3 и 4 и Усть-Лабинские 3 и 4. Все городища правобережья прекращают существование судя по подъемному материалу на рубеже II и III вв. н. э. К этому времени их общая площадь достигает огромной цифры — 1 237 797 кв. м (без учета происшедших разрушений). Если исходить из плотности застройки, описанной выше для Подазовского городища, и взять за средний размер семьи пять человек, то получим число одновременно проживавших — около 62 тыс. человек. На левобережье, в треугольнике между Кубанью и Лабой, территория была ограниченна и это сказалось на размерах городищ: их сохранившаяся площадь 181 726 кв. м, что дает население около 10 тыс. человек. Приведенные данные минимальны, так как не учитывают не только разрушений, но и поселений по левому берегу Лабы, которые, возможно, входили в то же объединение, но пока о них нет точных данных.

Для Усть-Лабинской группы, как и для других групп, известна концентрическая структура городищ, но более характерен второй тип прироста — прирезка участков, которые расширяют поселение и в сторону степи, но в основном все же вытягивают его вдоль берега (табл. 94, 5, 6). Не типичны для этой группы и жилые холмы — зольники, но все же они встречаются (участок Ж на Воронежском 3, серия холмов на Ново-Лабинском 4).

В Ладожской группе среди городищ правого берега имеется ряд очень крупных: Ладожское 3, 5 и особенно Конусное, которое вытянулось вдоль берега на 1800 м. На левобережье все городища небольшие, что напоминает ситуацию Усть-Лабинской группы. Планировка также не отличается от более западных: основу составляет «цитадель», к которой примыкают укрепленные или неукрепленные участки. Имеются и холмообразные зольники (городища Мирзап, Ладожское 3), расположенные иногда за пределами поселения (Мирзап). Единственная особенность, не встречаемая на ранее рассмотренных памятниках, — кольцевые рвы «цитаделей» (городища Дружба III и IV, Круглое, Помидорное, Мирзап). Сооружение рва на многометровом крутом склоне коренного берега не могло диктоваться соображениями обороны, но могло быть проявлением традиции, зародившейся в какой-то равнинной местности, где действительно требовалась круговая оборонительная линия.

В материале, собранном нами на городищах Ладожской группы, нет предметов старше III в. н. э. Дату прекращения жизни можно определить серединой века. Часть городищ возникла, по-видимому, только в позднемеотский период (Дружба I–V, Ладожское 4, Круглое, Помидорное), заполняя промежутки как внутри группы, так и нейтральную территорию между Усть-Лабинской и Ладожской группами (городища Дружба I–V, Ладожское 4). Как и в Усть-Лабинской группе, рост городищ приводит к их слиянию, в результате чего образуются большие поселения с несколькими «цитаделями» (Ладожские 3 и 5, Мирвос, Конусное).

При раскопках на поселениях позднемеотского периода выявлен ряд строительных объектов. На городище Старокорсунское 1 прослежены угол жилища с глинобитным полом и «под домашней печи, сложенной на обломках сосудов» (Анфимов Н.В., 1972а). Здесь же зафиксированы остатки других «турлучных» домов. Полностью «домашняя печь» была расчищена на Старокорсунском городище 2 (Анфимов Н.В., 1972а). На городище Пашковское 6 в раскопках 1979 г. в значительном количестве встречалась обмазка стен с отпечатками камыша. Об аналогичных находках сообщается и в отношении Пашковского городища 3 и Краснодарского городища на Дубинке (Покровский М.В., 1937). В 1936 г. на последнем городище были зафиксированы «в нижней части римского слоя» остатки сгоревшего жилища. Там же засвидетельствованы остатки глинобитного пола, сложенного на фрагментах сосудов. Судя по приведенным скудным сведениям тип жилища не очень отличается от того, который описан выше по материалам донских городищ. Единственное отличие — использование керамики при сооружении пола. На Дону этот прием засвидетельствован только для подов печей. Не очень ясно сообщение о том, что на городище Кавказское 6 в слое I в. до н. э. — II в. н. э. обнаружены развал саманной стены дома и печи, а в другом месте — остатки «турлучной» постройки (Анфимов Н.В., 1981б). Вероятно, «турлучная» постройка — это описанная нами выше камышовая хижина. Что касается саманной стены, то кладка такого типа встречена и на Подазовском городище, но там она выступала как вспомогательная деталь, не определяющая основную конструкцию жилища.

Остаткам жилищ на всех городищах сопутствуют хозяйственные ямы, обычно расширяющиеся книзу. По сравнению с количеством жилищ зафиксировано непропорционально много гончарных печей. Небольшие печи, аналогичные характерным для предшествующего периода, найдены на Елизаветинском городище (Шилов В.П., 1955). Фрагмент, по-видимому, такой же печи расчищен в 1979 г. на городище Пашковское 6 (Каменецкий И.С., Рябова В.А., 1980). Большие гончарные печи исследованы на городище Старокорсунское 2 (Анфимов Н.В., 1975а), аналогичная печь засвидетельствована в 1979 г. в обнажении городища Елизавето-Марьинское 2. Вероятно, такой же печи принадлежали кирпичи, найденные Н.В. Анфимовым в 1929 г. на Краснодарском городище на Дубинке. Имеются сведения еще о трех гончарных печах с городища Пашковское 6 и «аналогичной» печи с городища Пашковское 4, но тип их неизвестен (Анфимов Н.В., 1973). На городище Пашковское 4 рядом с печью находилась яма для выброса брака, в ней были обнаружены бракованные сероглиняные сосуды и их обломки. В печах обжигали кувшины, миски, корчаги и т. п., а также грузила для сетей. На городище Пашковское 6, где в 1972 г. Н.В. Анфимов обследовал около 1 га площади, были выявлены «20 подов от печей производственного назначения» (Анфимов Н.В., 1973).

О массовом материале с городищ мы знаем мало. Подсчеты производились только для двух: Краснодарского на Дубинке и Пашковского 6 (Каменецкий И.С., раскопки 1979 г.). Для первого дано только одно соотношение для слоя римского времени: лепная керамика — 46 %, сероглиняная и красноглиняная, т. е. гончарная, — 54 %. На городище Пашковское 6 то же соотношение для I–II вв. н. э. выглядит несколько иначе: 30 и 70 % соответственно. В общем же виде цифры таковы: сероглиняная — 60,6 %, остальная кружальная — 8,3, лепная — 30,0, амфоры — 0,9, краснолаковая — 0,2 %. Соотношение типов мы можем сравнить только для лепной керамики, и оно, по-видимому, приблизительно одинаково (точных данных по Краснодарскому городищу на Дубинке нет). Для Пашковского 6 оно следующее: горшки без выделенного горла (табл. 97, 48) — 45,9 %, крышки (чаши на ножке) — 17,6, горшки с расширяющимся горлом (табл. 97, 47) — 15,3, миски с округленными стенками — 7,1, горшки с цилиндрическим горлом — 3,5, горшки с низким горлом и миски с бортиком — по 1,2, неопределенных — 8,2 %. В глине лепной керамики примесь шамота. Среди сероглиняной керамики известны миски (табл. 97, 2, 3, 14, 16, 20, 25, 26), кувшины (табл. 97, 1, 5, 10, 13, 29, 30, 33, 35, 37–39, 44, 46), горшки (табл. 97, 7, 50), кувшинообразные сосуды (табл. 97, 32), кружки (табл. 97, 12, 15), корчаги (табл. 97, 6, 45), но соотношения форм и типов этой керамики мы пока не знаем. Отмечается изменение пропорций кувшинов — тулово у них становится яйцевидным с расширением в верхней части или приземистым биконическим. Появляется плоское дно, но кольцевой поддон не исчезает полностью, как это иногда представляют. Глина без видимых примесей (мельчайшие кварцевые блестки естественного происхождения). На городищах Усть-Лабинской группы судя по сборам в лепной керамике преобладают горшки с низким и более высоким расширяющимся горлом, содержащие в глине примесь мелкой дресвы или шамота. По городищам Ладожской группы Дружба I–V соотношение типов керамики из сборов выглядит так: сероглиняная — 72 %, лепная — 19, амфоры — 5, кружальная — 4 %. Среди сероглиняной преобладает керамика из тонкой глины без видимых примесей (80 %), остальная имеет в глине мелкие белые частицы. Формы разнообразны: миски, кувшины, горшки, корчаги, пифосы, вазочки и «плошки». Преобладают плоские и вогнутые донья (68 %), но есть сосуды и на кольцевом (20 %), скрытом (9 %) и ложном (3 %) поддонах. В глине лепной керамики — примесь шамота (74 %), дресвы (10 %), смесь шамота и дресвы (10 %), шамота и песка (6 %). Имеется лепная керамика с лощением (5 %). Представлены горшки без выделенного горла (33 %), с расширяющимся горлом (22 %), с низким горлом (11 %), чаши-крышки (22 %) и миски (12 %).

Отдельно следует рассматривать комплекс керамики из Ястребовского могильника Абинской группы. Лепная керамика представлена здесь горшками без выделенного горла, имевшими в глине примесь гипсовой дресвы. Встречается обычная сероглиняная керамика с той же примесью, но гораздо в меньшей концентрации и в значительно более тонкой фракции. Основную же массу, что необычно, составляет кружальная красноглиняная керамика без видимых примесей в тесте — корчаги с пифосообразными венчиками и кувшинами, украшенными многорядной волной на плечиках.

Из других массовых категорий находок на городищах отметим сетевые грузила. В западных районах они трапециевидные (табл. 93, 6). В Ладожской группе и на более восточных памятниках вместо таких грузил употреблялись более легкие прямоугольные с двумя отверстиями. Повсеместно встречаются грузики для вертикальных ткацких станков в форме конусов или чаше — четырехгранных усеченных пирамидок (табл. 93, 3), а также пряслица — биконические, конические, колесовидные (табл. 93, 17, 18). К массовым материалам относятся таблетки (табл. 93, 22) и стоячие плитки (табл. 93, 4, 21). Эти непонятные предметы особенно характерны для Краснодарской группы (Соломоник Э.И., 1979). В небольшом количестве присутствуют они и на западных городищах Усть-Лабинской группы. Часть их украшена орнаментом геометрического характера, прочерченным, вдавленным, промазанным или рельефным. Стоячие плитки имеют орнамент по верхней грани и довольно большое отверстие в верхней части (табл. 93, 4). Назначение тех и других неясно, поэтому их относят к предметам культового характера.

Из индивидуальных находок отметим терракотовые статуэтки (табл. 93, 19, 20), не встречающиеся в погребениях и изображающие, по-видимому, местные божества (Покровский М.В., 1937; Каменецкий И.С., 1974, с. 220; Каменецкий И.С., Рябова В.А., 1980). Встречены также квадратные зернотерки античного типа (табл. 93, 8), которые сосуществуют с круглыми жерновами (табл. 93, 7), и два железных лемехообразных орудия с городища Пашковское 3 (Покровский М.В., 1937, рис. 4).

Число раскопанных к настоящему времени погребений очень велико. Правда, расположены они неравномерно. Основная масса (свыше 700) приходится на Краснодарскую группу. Однако использовать мы можем, например, для той же Краснодарской группы, не более 150 погребений, а для остальных групп еще меньше.

О форме могил известно мало. Выше уже говорилось о широком распространении катакомб у донских меотов (Кобяковский могильник). В могильнике Усть-Лабинский 2 отмечено несколько несомненных случаев погребения в подбоях или катакомбах, хотя они сами и не были прослежены. Как двухкамерный склеп (табл. 92, 6) интерпретировано одно из погребений могильника Тбилисского городища 1 (Анфимов Н.В., 1947). Напомним, что катакомбы часты в курганных погребениях «золотого кладбища», датируемого первыми веками нашей эры. На могильнике городища Казанское 4 из трех опубликованных погребений одно (двойное) совершено в катакомбе, а второе, возможно, в подбое (Анфимов Н.В., 1952). Как видим, указаний на существование катакомбных погребений (в меньшей степени подбойных) довольно много. Мы не можем дать точной статистики, но несомненно, что основной на бескурганных могильниках все же была простая грунтовая яма.

Для западных групп характерна для этого времени западная ориентировка с преимущественным отклонением к юго-западу. Представлены и другие направления, например, южное (до 22 % в Краснодарском могильнике на Почтовой улице) и северное (до 13 % в Краснодарском могильнике за кожзаводами и Пашковском 2). В Усть-Лабинской группе ориентировки известны для 28 погребений. Преобладают западная и юго-западная, т. е. в этом отношении Усть-Лабинская группа не отличается от Краснодарской. Надо иметь в виду, что все указанные погребения Усть-Лабинской группы относятся к I в. до н. э. — I в. н. э. Ко II–III вв. отнесено только одно погребение из Воронежского могильника, имеющее северо-восточную — восточную ориентировку. Понятно, что на одном погребении строить какие-то выводы нельзя, но, учитывая господство ориентировок восточного сектора на могильниках восточнее Усть-Лабинска, можно допустить, что и в Усть-Лабинской группе во II–III вв. вернулись к ориентировкам предшествующего периода. Из более восточных могильников укажем на могильник городища Тбилисское 1, где погребения имеют восточную ориентировку (Анфимов Н.В., 1947). Преобладает восточное направление и на другом могильнике — у станицы Тбилисской (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978). На северо-восток ориентированы три погребения могильника городища Казанское 4 (Анфимов Н.В., 1952). Пять погребений городища Кавказское 6 имеют восточную и юго-восточную ориентации.

Некоторые отличия наблюдаются и в позах погребенных. Для Краснодарской группы характерно вытянутое на спине положение, скорченные погребения редки (5 %). Положение рук и ног довольно разнообразно: руки могут быть вытянуты вдоль тела (65 %), кисти могут находиться на тазу (18 %), на плечах (13 %), причем необязательно обе руки лежат одинаково. Ноги чаще всего вытянуты (71 %), но встречаются и перекрещенные в щиколотках (11 %) или одна нога согнута в колене и опять же перекрещивается с другой (4 %). Особо отметим погребения с ногами, поставленными коленями вверх (9 %). Положение рук на плечи, по-видимому, возрастает к концу периода, так же, как и число погребений с положением рук на таз. Доля погребений с перекрещенными (связанными) ногами, достигнув максимума (до 11 %) на рубеже нашей эры, к концу периода начинает понижаться (до 9,7 %).

В Усть-Лабинской группе в отношении позы погребенных существенных изменений по сравнению с III–II вв. до н. э. не происходит. Все известные погребения совершены вытянуто на спине. Преобладают погребения с вытянутыми руками и ногами (85 %). Имеются случаи, когда левая рука лежит на тазу (7 %) или правая на тазу, а левая — под бедренной костью (4 %), правая рука лежит под бедром (4 %). Ноги могут быть перекрещены (15 %). Сравнивая Усть-Лабинскую группу с Краснодарской, можно отметить большее единообразие и отсутствие положения рук на плечи.

О более восточных могильниках сведения отрывочны. На могильнике городища Тбилисское 1 два костяка оказались вытянутыми, а один скорчен. Единичные скорченные погребения встречены и на другом могильнике станицы Тбилисской (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978), хотя преобладают вытянутые на спине. Отмечены там и случаи положения рук на таз и перекрещивания ног. Три погребения могильника городища Казанское 4 были вытянуты, как и пять погребений городища Кавказское 6. Для последних отмечен один случай положения правой руки на кости таза (Анфимов Н.В., 1981б). Данных, конечно, мало, но следует обратить внимание на повышенный процент скорченных костяков в могильниках района станицы Тбилисской.

Процессом, общим для всего Прикубанья, является снижение случаев положения в могилу жертвенной пищи (находки костей животных). Что касается видового состава и выбора части туши, то сведения очень отрывочны: думается, в Краснодарской группе чаще, чем в более восточных районах, использовали мясо коровы. К концу периода, по-видимому, по всей Кубани уменьшается значение свиньи и возрастает значение овцы и лошади в погребальном ритуале. Довольно уверенно можно утверждать, что в Краснодарской группе обряд предписывал положение в могилу целой туши животного или его черепа (возможно, вместе со шкурой). В могильнике Усть-Лабинский 2 кости животных встречены примерно в половине погребений I в. до н. э. — I в. н. э. (53 %) и чуть в меньшем количестве — в могильнике Усть-Лабинский 1 (44 %).

В могильнике Усть-Лабинский 2 в большинстве могил мясо положено в миску. Использовалось здесь мясо овцы, в меньшей степени — коровы и свиньи. Н.В. Анфимов указывает на резкое уменьшение костей свиньи по сравнению с предшествующим периодом и замечает, что «черепа и ребра в могилах не встречены» (1951а, с. 202). В двух погребениях могильника Усть-Лабинский 1 найдены кости овцы, причем в одном случае указано, что это были кости ноги. Еще в двух погребениях указаны кости животных, но без определения вида: в одном случае кости лежали в миске, в другом — в горшке (Миллер А.А., 1926). Кости животного в миске найдены и в могильнике городища Кавказское 6.

Продолжается старая традиция — положение в могилу верховых лошадей. Это отмечено и для Краснодарской группы, и для более восточных районов. В частности, лошади найдены в могильнике у станицы Тбилисской (Ждановский А.М., Скрипкин В.П., 1978).

Обычай положения миски под голову к рубежу нашей эры перестает встречаться. Но зато появляется обычай ставить в миску сосуд, чаще всего горшок, который отмечен в могильниках Елизаветинский 2 (Анфимов И.Н., 1984, с. 85), в Краснодарских за кожзаводами и на Почтовой улице, в Тахтамукаевском и др. По нашему мнению, указанный обычай составляет специфику именно Краснодарской группы. В могильнике Усть-Лабинский 2 такая ситуация прослежена только в одном погребении. Для этого могильника Н.В. Анфимов (1951а) отмечает появление в могилах кусков мела и в качестве пережитка — гальки.

Инвентарь богат и разнообразен. Керамика преобладает сероглиняная, аналогичная найденной на поселениях: разнообразные миски (табл. 97, 2, 3, 14, 16, 17, 20, 24–26, 31, 36, 49, 51), кувшины (табл. 97, 1, 5, 10, 13, 29, 30, 33, 35, 37–39, 40, 41, 44, 46), вазочки (табл. 97, 21, 23), кружки (табл. 97, 12, 15), кувшинообразные сосуды (табл. 97, 32), мисочки на трех ножках (табл. 97, 27) и т. д. Отметим появление кувшинов с зооморфными ручками (табл. 97, 35, 37, 38, 40, 41) и кувшинов, орнаментированных по плечикам многорядными полосами, нанесенными гребенчатым штампом, и циркульными кружка́ми (табл. 97, 5, 33, 39).

Оружие одинаково для всей территории. Оно претерпевает заметные изменения по сравнению с предыдущим периодом и теряет свои особенности. Меоты в это время переходят на типы вооружения, общие для всего Северного Причерноморья. Меняется оформление рукоятей мечей — появляются мечи с прямым перекрестьем и кольцевым навершием (табл. 93, 46) и мечи с черенком (табл. 93, 47). И те, и другие формы представлены как собственно мечами, так и кинжалами. По-прежнему популярны копья. Местные втульчатые наконечники стрел заменяются на черешковые сарматского типа. Встречаются кольчатые панцири (Анфимов Н.В., 1954).

В конской упряжи преобладают двучленные железные удила с колесовидными и стержневидными псалиями. Из орудий встречены серпы и «серпы-крюки» (возможно, боевые серпы), мотыгообразные орудия, оселки, ножи (табл. 93, 2), кресала, пряслица, иглы, ножницы. Необычны находки обломков жерновов в Краснодарском могильнике на Почтовой улице. Из предметов туалета и украшений типичны разнообразные фибулы (табл. 93, 72, 74, 75), зеркала-подвески (табл. 93, 54, 64), браслеты с шишечками на концах (табл. 93, 68), спиральные и проволочные, перстни со спиральными щитками и разнообразные бусы и подвески, среди которых выделяются изделия из египетского фаянса.

Основой хозяйства меотов являлось земледелие (Анфимов Н.В., 1951а). Нужды отрасли определяли плотность заселения и размеры поселений. Правобережье Кубани в этом отношении было наиболее благоприятным, так как простирающаяся к северу степь давала почти неограниченную возможность увеличения размеров пашни. Земледелие оказывало, по-видимому, прямое влияние на взаимоотношения с Боспором, на экономические связи с ним. В IV–III вв. до н. э., особенно в IV в. до н. э., меоты, вероятно, производили наибольшее количество товарного хлеба, что обусловило интенсивный импорт греческих товаров именно в IV в. до н. э. Позднее в связи со стремительным ростом населения количество товарного хлеба сокращается, что ведет и к сокращению импорта. Только на поселениях дельты Дона продолжается активное участие меотов в экономической жизни Боспора (Каменецкий И.С., 1974). Материальными свидетельствами занятия земледелием являются находки серпов в могилах и на поселениях, квадратных зернотерок и круглых жерновов на поселениях, а также зерен. Судя по последним возделывались мягкая пшеница, ячмень (Якубцинер М.М., 1956), рожь, полба, просо, чечевица мелкосеменная, из технических культур — лен (Каменецкий И.С., 1974).

Второе место в хозяйстве меотов принадлежало скотоводству, без которого земледелие было бы невозможно: оно давало тягловую силу и удобрения, кроме того, мясо, молоко, шкуры и шерсть. Наконец, коневодство поставляло боевых коней и коней для передвижения. Судя по находкам костей на городищах и частично в могилах в пищу шло мясо коров, свиней, овец, коз, лошадей и, возможно, собак. Отмечается, что с течением времени доля свиноводства падает, а овцеводства возрастает. Положение в могилы на всем протяжении истории меотов верховых коней со сбруей указывает не только на их важную роль в жизни населения, но и на то, что они в известной мере являлись мерилом богатства. Именно этим обстоятельством объясняется положение в могилы по нескольку коней (например, семь коней в погребении 1 могильника Лебеди III и десятки коней в богатых курганных погребениях). Роль охоты как источника мяса была минимальной. Вероятно, она могла служить источником получения пушнины и имела в основном спортивное значение.

Рыболовство было распространено широко. Повсеместно на городищах мы встречаем грузила для сетей. На донских городищах, кроме сетевых грузил, находят грузила для неводов, сделанные из ручек амфор. Рыболовный крючок для меотских памятников — явление редкое. О рыболовстве свидетельствуют также находки костей и чешуи рыб. Пока не очень ясны причины, но на кубанских городищах они встречаются в небольших количествах, в то время как на Дону составляют целые прослойки в культурном слое. На Подазовском городище найдена рыбозасолочная яма. Дон изобиловал рыбой: ловили сома, стерлядь, севрюгу, белугу, осетра, сазана и судака. Кубань была менее благоприятна для рыболовства ввиду сильного течения, но в дельте, в приазовских плавнях, не удобных для земледелия, рыболовство играло, вероятно, большую роль.

Существенное значение имело ремесло, обеспечивавшее не только внутренние потребности, но и экспорт. Наиболее известно производство сероглиняной керамики, проникавшей в предгорья и далеко в степь вплоть до Поволжья и даже Казахстана. Керамика, думается, не была единственной статьей вывоза. Для позднего периода можно предполагать на Кубани изготовление зеркал-подвесок и фибул.

Торговля металлом представляла сложную картину. По данным спектрального анализа, в скифское время (VI–IV вв. до н. э.) на Кубани северокавказское сырье составляло 60 %, импорт с востока — 34, импорт с запада — 6 % (Барцева Т.Б., 1981, с. 93). В рассмотренных нами районах расселения меотов месторождений меди нет (есть болотное железо). Значит, меоты должны были работать полностью на привозном сырье. Основную долю они могли получать либо от южных соседей, либо от племен кобанской культуры. Восточный металл шел, вероятно, через сарматов.

Существенную роль в жизни меотского общества играла торговля. Следует различать два направления связей — с Боспором и степью. В торговле с Боспором меоты выступали как менее развитый партнер, вывозя преимущественно сырье — хлеб, продукты животноводства. Не исключено, что статьей вывоза были и рабы, даже свои соплеменники (Блаватский В.Д., 1969б). Как своеобразный вывоз можно рассматривать использование воинов-меотов в качестве наемников в боспорском войске. Греки же ввозили: тонкую лаковую посуду, стекло, ювелирные изделия, в массовом масштабе — украшения (бусы, перстни-печатки, зеркала, вино), вероятно, также ткани, благовония и т. п., т. е. предметы роскоши. Существовали и более рядовые статьи ввоза — продукты производства боспорских мастерских. Не исключено, что поставлялись обыкновенные украшения из бронзы, но выделить их обычными методами трудно. Из орудий труда мы можем говорить только о ввозе квадратных зернотерок, но и они впоследствии могли производиться на месте.

В торговле со степью, с сираками и другими сарматскими племенами меоты уже выступали в роли старших партнеров, ибо уровень их ремесла был значительно выше. Мы не имеем никаких материальных свидетельств собственно сарматского импорта (торговля медью для сарматов была, вероятно, транзитной). Меоты заимствовали типы сарматского оружия, но вряд ли сарматы были в состоянии сколько-нибудь широко снабжать им многочисленные меотские племена. Более вероятно обратное. Кочевники могли поставлять скорее всего продукты скотоводства — собственно скот, кожи, сыры, масло, шерсть, шерстяные ткани.

Наконец, нельзя исключить транзитную торговлю и для меотов. Они могли вместе со своей керамикой распространять и греческую продукцию.

О социальном устройстве по археологическим материалам всегда судить трудно. Мы можем, очевидно, принять за исходное, что в начале своей истории меоты находились на стадии родо-племенного строя. Об этом свидетельствует, в частности, деление на локальные группы, проявляющееся и в материальной культуре. Вероятно, намеченные группы соответствуют племенам. Первоначально они были не очень велики, но потом, в результате естественного прироста, достигли значительных размеров. Приближенные расчеты для Усть-Лабинской группы показывают, что племя во II–III вв. н. э. могло насчитывать уже десятки тысяч человек и внутренняя структура такого племени, естественно, должна была претерпеть значительные изменения. Первоначально поселения представляли, очевидно, родовые поселки. В них должны были жить группы от нескольких десятков до сотни человек, что вполне согласуется с нашими представлениями о численности рода. А племя в момент появления на Кубани могло насчитывать от нескольких сотен до тысячи человек. К концу меотской истории мы застаем большие меотские поселения. В некоторых из них должно было проживать по нескольку тысяч человек. Род мог сохраняться и в этих условиях, но такое поселение уже явно не было родовым. Соответственно и управление им уже не могло осуществляться родовыми институтами — должна была возникнуть какая-то надродовая или внеродовая администрация. Она могла как угодно маскироваться под старые родовые институты, но она была уже качественно иной, по существу не родовой, а территориальной, как и сама община. То же касается и племенной организации. Во главе многотысячного «племени» должно было стоять уже качественно иное «правительство», чем прежде. Этот процесс ускорялся, вероятно, тем обстоятельством, что с VI в. до н. э. меотские племена вступили в тесный контакт с греческими колониями, а с IV в. до н. э. были включены в состав Боспорского рабовладельческого государства. Надо учитывать, что еще до появления греков местное меотское население проделало большой путь в сторону разложения родового строя, ибо в Прикубанье уже в эпоху бронзы наблюдается значительное имущественное расслоение. В протомеотских памятниках, как мы их сейчас знаем, нет существенной дифференциации, но, думаю, это объясняется в основном уровнем наших знаний. В VI–IV вв. до н. э. развитие зашло уже так далеко, что единство вождей и рядовых членов племени не должно было восприниматься как обязательное условие. Это положение было вскоре поддержано всей мощью Боспора. Выделяются знать младших рангов, помогавшая вождю в управлении или управлявшая бывшими родовыми поселками, дружинники, профессиональные воины-всадники. Таким образом, меоты в силу внутреннего развития в IV в. до н. э. были готовы к переходу на государственную (не племенную) структуру. Этим, видимо, и объясняется относительная легкость подчинения их Боспору. Если говорить коротко, то для Прикубанья положение представляется следующим образом: сохранив остатки родо-племенной организации, меоты оказались включенными в состав рабовладельческого государства. Конечно, надо учитывать, что по мере удаления от границ Боспора ситуация изменялась.

И еще одно обстоятельство. Мы старались показать, что локальные группы обладают устойчивостью, что возникшее вначале деление сохраняется в течение многих веков. Это справедливо для Краснодарской и более восточных групп, для оседлого земледельческого населения. Но у границ Боспора происходят все время какие-то передвижения. Мы знаем из письменных источников о двойном переселении язаматов (Каменецкий И.С., 1971а), что как будто подтверждается возникновением и исчезновением поселений на р. Кирпили и возникновением их на Дону. Из тех же источников мы знаем о неких аспургианах, появившихся и исчезнувших. Памятники на предполагаемой земле дандариев совсем не подтверждают непрерывность развития. Причины, заставлявшие земледельческое население менять место обитания, должны были быть очень значительны. Соседство этих «движущихся» племен именно у границ Боспора говорит, по-видимому, о значительной роли верховной власти — племенной или государственной, настолько сильной, что она могла преодолеть инерцию оседлости. Сказанное нами говорит и в пользу того, что родо-племенной строй у меотов уже клонился к закату.

В степях к северу от Кубани раскопки начались только в последние десятилетия, но уже давно известно, что там обитало сарматское племя сираков.

Относительно границ расселения сираков существуют разные точки зрения. Так, В.Б. Виноградов считает, что они распространялись далеко на юго-восток, до Терско-Сунженского междуречья (1963, 1965, 1966). Его точка зрения другими исследователями не признается (Гаглоев Ю.С., 1964а; Каменецкий И.С., 1965а; Гаглойти Ю.С., 1966). Некоторые ученые считают сиракскими памятники Зубовско-Воздвиженской группы (Смирнов К.Ф., 1952б; Виноградов В.Б., 1965; Каменецкий И.С., 1965а), помещая сираков в междуречье Лабы и Кубани. Напомним, что Ю.М. Десятчиков (1980) тоже локализует замок сиракского царя Арифарна на левобережье Кубани, отождествляя его с Краснобатарейным городищем, но уже не в среднем, а в нижнем течении Кубани. При всех указанных разногласиях никогда не подвергался сомнению тот факт, что степи между Азовским морем, Доном, Манычем и Кубанью длительное время были населены сираками.

По-видимому, сейчас никто не поддерживает гипотезу о формировании савроматов в восточном Приазовье и, следовательно, об автохтонном развитии сираков (Мацулевич Л.А., 1947). Появление савроматов на северо-западном Кавказе исследователи относят к разному времени. Н.В. Анфимов считал возможным их пребывание в Приазовье в конце VII в. до н. э. (1951б, с. 204 сл.). К.Ф. Смирнов (1952б) предполагал присутствие в этих районах савроматов в V–IV вв. до н. э., а появление собственно сираков относил ко второй половине IV в. до н. э. Аналогичной точки зрения придерживается и Ю.М. Десятчиков (1973б). Прямых подтверждений последней даты археологи не имели и основывались на косвенных соображениях, среди которых славным, пожалуй, являлось то, что сираки должны были отделиться от основной массы савроматов до замены у них западной ориентировки погребенных на южную.

В последнее время в связи со строительством оросительных систем на территории обитания сираков развернулись широкие археологические работы, которые сосредоточились преимущественно вдоль Кубани и около Азовского побережья, минуя пока основную степную территорию. Это создает затруднения для определения сиракской принадлежности памятников, так как в Приазовье предполагаемые сиракские погребения оказываются в ближайшем соседстве с меотскими часто синхронными памятниками, а в Прикубанье они так близко подходят к Кубани, что оказываются на сельскохозяйственной территории меотов. Несомненно сиракскими (уже только в силу их местоположения) мы можем считать памятники Брюховецкого р-на, курганы около городов Тимашевска и Кореновска. Остальные погребения относятся к сиракам по признаку захоронения в кургане, не связанном непосредственно с каким-либо меотским поселением.

В настоящее время раскопано приблизительно от 200 до 300 сиракских погребений, но опубликовано только 11 погребений Ново-Титоровского могильника (Козенкова В.И., 1980) и одно разрушенное строителями погребение из г. Кореновска (Анфимов Н.В., 1955а). Об остальных в лучшем случае имеются упоминания или краткие сведения в «Археологических открытиях». Наиболее многочисленные погребения исследованы экспедициями В.С. Бочкарева в Брюховецком р-не (Бочкарев В.С. и др., 1979; Бочкарев В.С., Резепкин А.Д., 1980) и В.А. Сафронова на Понуро-Калининской и Краснодарской оросительных системах, около станицы Роговской (Сафронов В.А., Марченко И.И., Николаева Н.А., 1980; Сафронов В.А., 1983).

Почти все известные ныне погребения укладываются в IV в. до н. э. — I в. н. э., и этим как будто подтверждается предположение о времени появления сираков в IV в. до н. э. Вместе с тем следует иметь в виду, что основная масса погребений приходится на III–II вв. до н. э. и сравнительно немного — на предшествующий (IV–III вв. до н. э.) и последующий (I в. до н. э. — I в. н. э.) периоды. На этой же территории известны и отдельные более ранние находки (табл. 99, 1, 2, 5, 7, 8), но связь их именно с сираками пока не может быть доказана (Нехаев А.А., 1978; Бочкарев В.С., Резепкин А.Д., 1980; Гей А.Н., 1983).

В подавляющем большинстве погребения сираков являются впускными в курганы эпохи бронзы, хотя есть и основные, ради которых насыпан курган (Козенкова В.И., 1980). В насыпях курганов встречаются тризны или приношения, состоящие из оружия, сбруи и т. п. Наиболее типичны могильные ямы вытянутых пропорций со скругленными углами или овальные (табл. 98, 5, 8). Реже встречаются прямоугольные ямы, совсем редко — ямы с заплечиками и подбои (табл. 98, 12, 15), единицами представлены катакомбы, получившие название «носковидные» (табл. 98, 11, 12). Под последними имеется в виду подбой под узкую сторону входной ямы, пол его значительно понижается и череп костяка оказывается ниже ног. Такой тип погребений существовал короткий отрезок времени — III–II вв. до н. э. Он отличался относительным богатством и специфическим набором керамики, что позволяет поставить вопрос об иной этнической, точнее племенной, его принадлежности. В.А. Сафронов сообщает, что им обнаружены могилы скифского времени (вероятно, IV–III вв. до н. э.), «окаймленные настилами на большой площади» (Сафронов В.А., Марченко И.И., Николаева Н.А., 1980). Наконец, из публикации В.И. Козенковой следует, что основные погребения иногда совершались на дневной поверхности, т. е. без ямы.

В ряде случаев зафиксированы остатки деревянных гробов (табл. 98, 8), «деревянных настилов» или «подстилок». Подавляющее большинство погребений одиночные, но есть случаи парных захоронений, например, в Ново-Николаевском I могильнике (курган 1, погребение 1), где были похоронены мужчина с ребенком. Западная ориентировка погребенных преобладала на протяжении IV в. до н. э. — I в. н. э. По данным Е.А. Бегловой, на ее долю приходится 30 %, а на ориентировки западного сектора (от северо-запада до юго-запада включительно), дающие почти нормальное распределение, — 81 %. Как всегда в подобных случаях, в небольших количествах представлены почти все ориентировки, кроме северной и северо-северо-восточной. Позы погребенных тоже довольно стандартны: преобладает положение на спине (99 %), единицами представлены положения на левом или правом боку, а также на животе. В большинстве случаев руки вытянуты вдоль тела (53 %), реже — согнутый положены на таз или бедро (12 %), но чаще согнута только одна рука — правая (16 %) или левая (19 %). Положение ног обычно параллельное (72 %), но встречаются и случаи сближения в коленях (7 %) или стопах (15 %) — тогда можно предположить связывание ног. Среди собранного Е.А. Бегловой материала нет ни одного случая перекрещенных в голенях ног, что считается чрезвычайно характерным для сарматов. Напомню — поза эта свойственна меотам. Наконец, имеется несколько случаев (6 %), когда ноги покойника, по-видимому, были поставлены вверх коленями. Впоследствии они упали на одну из сторон или ромбовидно (табл. 98, 3, 7). Этим, собственно, исчерпываются обязательные признаки.

Из необязательных наибольший интерес представляет напутственная пища (кости животных). Встречена она далеко не во всех могилах (23 %), что ближе, скорее, обычаю меотов, чем сарматов. В видовом отношении преобладает овца (76 %), затем идут лошадь и поровну корова и свинья (по 6 %). Что касается выбора части туши, то здесь мало данных, но во многих случаях встречены ребра и чуть в меньшем количестве — кости ног. Те и другие могут сопровождаться, например, лопаткой. Другие признаки представлены единичными случаями — не более 5 % от общего количества исследованных погребений: положение в могилу галек (от одной до пяти), причем более чем в половине случаев они находились в лепном сосуде, меловая подсыпка, реальгар, раковины, астрагалы и клыки.

Ни у кого не вызывает сомнения, что «сарматизация» меотов осуществлялась главным образом через сираков, во всяком случае до рубежа нашей эры. Однако сираки, как следует из приведенной характеристики, не обладали никакими специфическими чертами погребального обряда, по которым можно было бы установить это влияние или даже проникновение сираков в меотскую среду. Часто говорят, что сарматы (савроматы) принесли меотам западную ориентировку, но уже в IV в. до н. э. в некоторых могильниках (Лебеди III) она представлена в большом количестве, хотя никаких других сарматских признаков не наблюдается. Более того, часть перечисленных черт мы, пожалуй, должны рассматривать как результат «меотизации» сираков: использование свиньи в качестве жертвенного животного, помещение напутственной пищи в миску с ножом, гальки в лепных сосудах. Еще определеннее это влияние сказывается в инвентаре (табл. 99). Сираки в значительной степени использовали вещи меотского производства, поскольку меотское ремесло стояло на высоком уровне развития. Особенно ярко это проявилось в керамике. Известно, что сарматы не освоили гончарного круга. Лепная керамика, найденная в погребениях сираков, содержит лишь два оригинальных типа горшков: слабо профилированные с широким горлом и дном (табл. 99, 65) и горшки с яйцевидным туловом (табл. 99, 7). Остальная лепная посуда — несколько мисок и кувшины — явное подражание меотским гончарным формам. Особенно интересны кувшины, часто имеющие лощеную поверхность и орнамент в виде вертикальных полос, состоящих из одной-двух линий (табл. 99, 12, 21, 23, 25). Любопытно, что, несмотря на заметное влияние меотских образцов, в данной группе выработались и свои устойчивые признаки, и это позволит в будущем надежно обособить данную группу. Отметим, что керамика такого стиля встречена и в Закубанье, например, в Большом Петропавловском могильнике, и на центральном Кавказе. Гончарная керамика сплошь меотская, не считая, разумеется, греческих образцов (табл. 99, 11, 22, 35). Встречаются лощеные и нелощеные сосуды серого, коричневого, желтого и красного цветов. При характеристике меотов указывалось, что это варианты одной технологической группы. Наиболее многочисленны кувшины (табл. 99, 24, 60) и миски (табл. 99, 63, 66, 67). Очень любопытны небольшие грушевидные сосуды с горизонтальной ручкой. Похоже, они играли какую-то особую роль в погребальных ритуалах. Несколько меньше сосудов со сходной формой тулова, но вертикальной ручкой. Известны небольшие шаровидные горшочки (табл. 99, 61), кувшиновидные двуручные сосуды (столовые амфоры), кружки (табл. 99, 37, 62), приземистые горшки с ручками-упорами, вазы и двуручные кубки.

Вооружение представлено стрелами. В подавляющем большинстве случаев это железные трехгранные или трехперые втульчатые наконечники (табл. 99, 40, 43, 44, 45, 47, 48). Собственно сарматских, т. е. черешковых, не очень много. В единичных экземплярах известны пулевидные и четырехгранные костяные наконечники (табл. 99, 41, 46), а также бронзовые (табл. 99, 42, 68–70). Мечей не очень много, и тип их неустойчив. В большинстве это короткие мечи — кинжалы. Многочисленны группы мечей с серповидным навершием, меньше — с кольцевидным. Встречаются мечи меотского образца, т. е. с брусковидным навершием без перекрестья, наконечники копий (табл. 99, 13, 26), железные секиры (табл. 99, 14, 27). Снаряжение коней пока не очень ясно, известны двучленные удила (табл. 99, 71) с крестовидными насадками меотского типа, в ряде погребений найдены фалары. Среди зеркал имеются зеркала прохоровского типа, но преобладают разнообразные тонкие пластинчатые (табл. 99, 4–6), бытовавшие у меотов. Из украшений использовались серьги в виде колечек — иногда витые, иногда с напаянными снизу «гроздьями», гривны и браслеты, фибулы (табл. 99, 30). Ножи с горбатой спинкой, как и положено сарматским ножам (табл. 99, 16, 72). Из других находок отметим еще пряслица, оселки (табл. 99, 29, 52). Этим, пожалуй, и кончается список рядового инвентаря. Как мы видели, только некоторые категории могут быть признаны сарматскими, т. е. и по инвентарю трудно отличить меотское погребение от сиракского.

Заканчивая характеристику сираков, необходимо указать, что у них существовала четко выраженная имущественная дифференциация. Выделяется группа погребений (Волков И.Г., 1978), содержащих золотые и серебряные украшения, бронзовые и стеклянные импортные сосуды и т. д. Вероятно, это имущественное превосходство отражает и социальную значимость погребенных, их особую роль в обществе.

К сказанному выше о меото-сарматских торговых и экономических связях следует добавить, что для сираков бесспорны прямые торговые связи с греческими колониями. Напомним об их участии в политических и военных событиях на Боспоре, где они выступали то как враги, то как союзники. Вероятно, было возможно и наемничество.

Глава восьмая Кобанская культура Кавказа (Козенкова В.И.)

Судьбы населения равнин Восточной Европы во все эпохи были тесно связаны с судьбами древних племен Северного Кавказа. В эпоху раннего железа заметное место занимали в этих связях — носители так называемой кобанской культуры.

Первые находки предметов кобанского типа относятся к 40-50-м годам XIX в. (крепость Воздвиженская, Каменномостское укрепление на Малке, Каменномостское на Куме). Однако свое наименование культура получила значительно позднее по названию аула Верхний Кобан в Тагаурском ущелье северной Осетии, где в 1869 г. был случайно обнаружен могильник из каменных ящиков. Обилие, исключительное своеобразие бронзовых украшений и оружия поразили воображение русских и иностранных любителей древности и заставили более пристально вглядеться в культуру этого «дикого» края. Уже в 1878 г. Г.Д. Филимонов предполагал в Осетии существование «самостоятельной и обширной культуры… если не чисто бронзового, то по крайней мере несомненно переходной эпохи от бронзового века к железному» (1878, с. 282). А.С. Уваров на V Археологическом съезде в Тифлисе в своем докладе справедливо сопоставил Кобанский могильник с Гальштатом и подчеркнул местный характер вновь выявленной кавказской культуры начала железного века.

Первоначально специфика кобанской культуры вырисовывалась преимущественно по металлическим изделиям и лепной керамике, которая также отличала пласт кобанских древностей от остальных культур Кавказа и Европы (Уварова П.С., 1900).

За прошедшее столетие источниковедческая база для изучения кобанской культуры возросла неизмеримо по сравнению с первыми пунктами находок. Открыты десятки новых могильников, отдельных комплексов, кладов и случайных находок. Выявлены места поселений.

Отдавая должное плеяде русских и европейских ученых (Г.Д. Филимонову, А.С. Уварову, П.С. Уваровой, В.И. Долбежеву, В.Ф. Миллеру, Э. Шантру, Р.В. Вирхову, Ф. Гончару, С. Пршеворскому и многим другим), внесшим большой вклад в изучение памятников кобанской культуры, необходимо подчеркнуть, что систематизация этих древностей, исторический подход к ним, классификация их на более высоком уровне — несомненная заслуга советских археологов, в первую очередь А.А. Иессена, Б.Б. Пиотровского, Е.И. Крупнова, Б.А. Куфтина, А.П. Круглова, О.А. Артамоновой-Полтавцевой. Предпринятые ими в свое время разработки классификации и хронологической периодизации памятников эпохи бронзы — раннего железа Кавказа, в том числе кобанской культуры, во многом остаются верными и по сей день. Основные положения этих разработок развивались и во многом уточнялись современными исследователями на основе новейших данных (подробную библиографию: см.: Козенкова В.И., 1977, 1982а).

В настоящее время известно около 400 памятников кобанской культуры в более чем 100 пунктах Кавказа (карта 24). На основе этих данных наметились границы расселения носителей культуры, уточнились в общих чертах особенности локальных групп на разных хронологических этапах.

Сейчас не подлежит сомнению, что кобанская культура занимала горные области центрального Кавказа по обе стороны Большого Кавказского хребта, но преимущественно северные склоны, включая предгорья и высокие плато в пределах современной Ставропольской возвышенности. На западе памятники кобанского типа фиксируются до междуречья Большого Зеленчука и Урупа (Алексеева Е.П., 1971, с. 57–71; Козенкова В.И., 1981а, с. 29–43), а на востоке — до левобережья р. Аксай (Дударев С.Л., 1976, с. 257–261; Козенкова В.И., 1977).

Вопросам хронологии кобанской культуры уделялось большое внимание со стороны как отечественных, так и зарубежных ученых. Диапазон ее датировки разными исследователями колеблется в пределах более полутора тысяч лет. Но наиболее обоснованными датами бытования кобанских древностей остаются даты, предложенные Е.И. Крупновым, т. е. XII–IV вв. до н. э. (Крупнов Е.И., 1969, с. 16), причем ее классический период определен им XI–VIII вв. до н. э. (Крупнов Е.И., 1960, с. 108). Крупнову принадлежит и наиболее обоснованное представление о хронологической периодизации культуры. По его мнению, она прошла три хронологических этапа: I — формирование и становление основных признаков культуры (середина XII — середина IX в. до н. э.); II — расцвет культуры (вторая половина IX — середина VII в. до н. э.); III — переоформление культуры под влиянием культур скифо-савроматского круга (вторая половина VII–V, а, может быть, начало IV в. до н. э.). Хронологическая периодизация культуры центрального Кавказа на основе новейших материалов Тлийского могильника разработана В.Б. Теховым (1972, с. 18–37). Кобанская культура, по его мнению, соответствует в системе этой периодизации II этапу позднебронзового века (XII–X вв. до н. э.) и раннему железному веку, охватывавшему три этапа (I — X-IX вв.; II — VIII — середина VII в.; III — середина VII–IV в. до н. э.). Для позднекобанских древностей горной части центрального Кавказа, частично соответствующих III этапу по Е.И. Крупнову, периодизация создана Е.П. Алексеевой (1949, с. 191). В этой периодизации выделены позднекобанский 1-й период (VI–III вв. до н. э.) и позднекобанский 2-й период (II в. до н. э. — III в. н. э.). Конец первого и второй позднекобанский период, по Е.П. Алексеевой, представляют столь очевидное качественное изменение автохтонной культуры, что специально рассмотрены в следующей главе настоящего издания (см. ниже). Широкий ареал кобанской культуры при общем сходстве ее основных элементов (погребальный обряд, керамика, украшения, некоторые типы оружия) обусловил наличие локальных особенностей в памятниках, удаленных друг от друга в широтном и меридиональном направлениях. Попытки локального членения кобанских древностей предпринимались неоднократно. Так, А.А. Иессен (1956) видел в них две локальные группы — западную и восточную. Е.И. Крупнов (1960) выделял три группы — осетинскую, кабардино-пятигорскую и вайнахскую, или грозненскую. Три варианта (горно-кавказский, пятигорский и плоскостной) усматривали в кобанских древностях скифского периода VII–IV вв. до н. э. В.Б. Виноградов (1972) и И.М. Чеченов (1974, с. 14). Особую верхнекобанскую группу скифского периода в ареале западного (по Е.И. Крупнову) варианта выделила Е.П. Алексеева (1971).

По мнению большинства исследователей, локальные варианты рассматриваются как культуры отдельных племенных образований.

Выявление особенностей этнографического порядка в кобанской культуре затруднительно, поскольку природные условия вертикальной зональности накладывают отпечаток своеобразия на отдельные районы, но эти своеобразные черты обусловлены совершенно другим фактором — разными хозяйственно-культурными типами. Наиболее вероятно проявление этнических особенностей в украшениях и керамике (Козенкова В.И., 1981а, с. 45). Именно эти категории материальной культуры в комплексе с типами погребальных сооружений и чертами погребального обряда зримо демонстрируют выделение в древностях кобанской культуры в целом трех больших локальных групп: центральной, западной и восточной. Ареалы вариантов еще уточняются. Но уже теперь, констатируя некоторую подвижность границ на разных хронологических этапах, можно предполагать относительное постоянство территории всех трех локальных групп по крайней мере до VII–VI вв. до н. э. (см. карту 24).

В настоящее время самые ранние памятники кобанской культуры зафиксированы в центре ареала. Отсюда они, как полагают исследователи, распространились позднее в западном и восточном направлениях. В связи с этим абсолютная хронология локальных вариантов в части, касающейся нижнего рубежа, не совпадает. Если для центральной группы он может быть углублен до начала XII в. до н. э., то для западного условно определяется концом XII–XI в. до н. э. Ранний предел восточно-кобанских памятников твердо ограничивается рубежом II–I тысячелетия до н. э. Однако не исключено, что новые находки могут внести коррективы в эту схему.

Центральный вариант кобанской культуры занимал срединную часть центрального Кавказа, в основном горно-предгорную, и водную систему Казбека по обе стороны Большого Кавказского хребта. Южная граница улавливается по памятникам кобанского типа предгорной зоны южной Осетии, в бассейне Большой Лиахвы по линии Стырфаз — Душети (Техов Б.В., 1977, с. 189; Сланов А.Х., 1978а, с. 4–7); северная — в пределах северной Осетии, по среднему течению р. Терек, севернее Моздока; западная — в Закавказье, по Рачинскому и Сурамскому хребтам, а на северном склоне — по территории Кабардино-Балкарии в междуречье Баксана и Чегема; восточная граница намечается в Закавказье по верховьям р. Арагва, а на северном склоне — в междуречье Ассы и среднего течения Терека (Чечено-Ингушетия). Несмотря на ряд специфических особенностей югоосетинской группы и группы северного склона, культура их обнаруживает бесспорное единство (Техов Б.В., 1969, с. 47).

Материальная культура центрального варианта середины XII — середины VII в. до н. э. (т. е. I и II этапы) на южном и северном склонах Кавказа представлена поселениями, могильниками и кладами. Наиболее известные памятники: Кобанский, Тлийский, Верхнерутхинский (Голиатский), Карцинский, Стырфазский могильники; Змейское (табл. 100, А, 1), Цхинвальское (Нацаргора) поселения и Жемталинский клад.

Поселения расположены на предгорных естественно укрепленных возвышенностях. Наиболее изученными являются Цхинвальское (Гобеджишвили Г.Ф., 1951, с. 275) и Змейское (Крупнов Е.И., Деопик Д.В., 1961, с. 11–36). Характерным типом жилища в предгорьях были наземные глинобитные дома, укрепленные в нижней части стен рядами булыжников. Стены и пол тщательно обмазывались глиной. Внутри домов сооружали глинобитные очаги типа тандыра. На Змейском поселении X–VIII вв. до н. э. были исследованы два таких дома, раскопан культовый комплекс и примитивный гончарный горн для обжига посуды.

Могильники содержат захоронения по обряду ингумации или частичного кремирования на месте или в специальных сооружениях (Верхняя Рутха). Преобладали индивидуальные, но отмечены парные и коллективные захоронения (Тлийский, Верхнерутхинский могильники). Основной тип погребального сооружения — каменные массивные ящики прямоугольной формы, сложенные из крупных плит или небольших плиток (средний размер 0,8×1,5 м) и перекрытые большими плитами (табл. 100, А, 2). Для Тлийского могильника обычны грунтовые ямы с обкладкой по краям каменными плитами (табл. 100, А, 3). В могильнике Беахне-куп (Чми) отмечены грунтовые ямы с бревенчатыми накатами (ОАК за 1882–1888 гг.). Грунтовые могилы без каменного оформления характерны для VIII–VII вв. до н. э. в предгорной зоне (Николаевский могильник в северной Осетии). Поза погребенных — скорченная на боку с руками перед грудью или лицом. Особенность погребального ритуала всех кобанских могильников — преобладание только в пределах одного памятника тех или иных черт. Так, в Стырфазском и Кобанском могильниках отмечено погребение мужчин на правом, а женщин на левом боку; в Тлийском укладывали независимо от пола, но преобладали на правом. То же самое и с ориентировкой. Она была произвольной в пределах могильника. Например, в Кобанском — восточная, южная, западная, в Тлийском — северная или северо-западная; в Верхней Рутхе — западная, восточная и юго-восточная и т. д. В могилах часто встречалась заупокойная пища. Большая роль отводилась огню. Это подтверждается не только существованием ритуала трупосожжения, но и обычаем в погребениях с трупоположениями разводить небольшие костры или осыпать покойников, видимо, горячими углями (Тли).

Памятники центрального варианта I и II этапов (по Е.И. Крупнову) называют в специальной литературе классическими, как наиболее полно выражающие характерные признаки кобанской культуры в обряде и особенно в вещевом комплексе.

Орудия труда представлены бронзовыми иглами, долотовидными орудиями (табл. 100, А, 4), бронзовыми серпами (табл. 101, А, 13), тесловидными плоскими топорами (табл. 101, А, 11), литейными формами (Нацар-гора, Зилга) и глиняными пряслицами с вогнутым основанием (табл. 100, А, 6; 101, А, 14). Интересны ланцетовидные предметы и пинцеты (табл. 101, А, 8), имевшие отношение к врачеванию (Техов Б.В., 1977, с. 118–122).

Неповторимость и оригинальность придают кобанской культуре массовые и разнообразные украшения костюма. Они состояли из бронзовых фибул (табл. 100, А, 12–14; 102, А, 34–35, 37), височных подвесок (табл. 100, А, 11; 102, А, 33), бронзовых гривен (типа табл. 102, А, 41), спиралей-накосников (типа табл. 102, А, 9), разнотипных бронзовых булавок (табл. 100, А, 20; 102, А, 1, 5, 10, 12, 29), браслетов ручных (табл. 100, А, 9; 102, А, 52–53) и ножных (табл. 102, А, 60), поясных пряжек (табл. 100, A, 17–19, 21–23; 102, А, 61, 63) и бронзовых орнаментированных поясов (табл. 102, А, 64), всевозможных бронзовых бляшек и пуговиц (табл. 102, А, 27, 48, 59), великолепных зооморфных и антропоморфных привесок (табл. 100, А, 7, 10–15; 102, А, 13, 16, 24, 28, 43, 45, 55–56), спиральных биконических пронизей (табл. 102, А, 40) и ожерелий из десятков и сотен сердоликовых шаровидных бусин.

Представление о типах конского снаряжения дают костяные псалии рубежа II–I тысячелетий до н. э. из Змейского поселения (табл. 103, А, 28), десятки наборов бронзовых удил, однокольчатых и двукольчатых, и бронзовых псалиев из Кобанского могильника (табл. 103, А, 16, 30). Особенно важна находка двукольчатых удил (с шипами) из погребения 12 (раскопки Э. Шантра) с типично кобанским инвентарем начала I тысячелетия до н. э.

Предметы вооружения — непременный компонент мужских могил центрального варианта. Они имели место не только в погребениях, но и в слоях поселений. О знакомстве с луком свидетельствуют костяные и бронзовые наконечники стрел кавказских форм (типа табл. 101, А, 31–35, 38) и костяные, близкие степным киммерийским (табл. 101, А, 36). Известны также бронзовые наконечники копий с раскрытой втулкой (табл. 101, А, 27), роговые (типа табл. 100, B, 20) и бронзовые навершия булав (табл. 100, А, 16; 101, А, 19–21). Самой выдающейся категорией являлись, несомненно, бронзовые орнаментированные топоры (табл. 100, А, 24). На втором месте стояли бронзовые (табл. 100, А, 26; 101, А, 46–49), а позднее — биметаллические кинжалы (типа табл. 101, А, 53).

Специфически центральнокобанский металлический комплекс, не повторяющийся в других районах целиком, составляли дважды изогнутые орнаментированные бронзовые топоры, дуговидная фибула, спиральные многовитковые браслеты, прямоугольная бронзовая поясная пряжка с железной инкрустацией, пинцеты, культовые грибовидные глиняные предметы (табл. 100, А, 4-26).

Глиняная посуда центрального варианта I и II этапов лепная, изготовлена без круга, но, видимо, на вращающейся подставке, так как формы сосудов пропорциональны, с ровно выделанными стенками. Поверхность хорошо заглажена и покрыта тщательным лощением. Большинство сосудов украшены прочерченным и нарезным геометрическим орнаментом или косыми каннелюрами иногда в сочетании с выпуклыми налепными шишечками. Цвет сосудов темно-серый, черный или красновато-коричневый. Довольно часто орнамент затерт белой пастой, но это не повсеместно, а лишь в отдельных памятниках (Кобанский и Верхнерутхинский могильники, частью Змейское поселение). Основные категории: высокие корчаги с расширенным туловом, узким горлом и плавно отогнутым венчиком (табл. 104, А-II, 19, 22); средних размеров кувшины с петлевидной ручкой на тулове (табл. 104, А-II, 18); миски (табл. 104, А-II, 14–15); кружки (табл. 104, А-II, 11, 13, 21); круглодонные кубки разных типов (табл. 104, А-II, 12, 20); сдвоенные сосудики (табл. 104, А-II, 17) и пиксиды (табл. 104, А-II, 16).

Могильники на южном склоне Кавказского хребта отличались скудностью глиняной посуды, а также наличием форм, близких в деталях к сосудам более южных синхронных культур Закавказья (табл. 104, А-II, 21). Мелкие кружки-черпаки с высокими петлевидными ручками и каннелированной поверхностью, уникальные, нарядно орнаментированные пиксиды напоминают такие же сосуды культуры полей погребальных урн и памятников фракийского гальштата Центральной и Юго-Восточной Европы.

Богато орнаментированные кружки конусовидной формы иногда с зооморфными ручками (Ожори, Кобань) составляли специфику памятников центральной группы (табл. 104, А-II, 13). Большинство типов глиняных сосудов пока невозможно четко разграничить хронологически. Многие из них бытовали на протяжении всего периода расцвета кобанской культуры, и только в раннескифский период началось заметное морфологическое изменение традиционных форм.

Характерной особенностью культуры центрального варианта является металлическая посуда, обнаруженная в основном в комплексах X–VIII вв. до н. э. горной и реже — предгорной зон (Тли, Кобань, Кумбулта, Верхняя Рутха, Жемтала). Особенно типична она для Тлийского могильника, где почти полностью заменяет глиняные сосуды. Вазы с зверовидными ручками (табл. 105, А-II, 13), иногда украшенные чеканным ромбовидным орнаментом (табл. 105, А-II, 10, 12), ведра (табл. 105, А-II, 9), миски или чаши (табл. 105, А-II, 3–5, 11) и кружки с зверовидными ручками (табл. 105, А-II, 6–8) восхищают соразмерностью пропорций и тонкостью чувства линии и формы у древних мастеров.

Для I и начала II этапов центрального варианта не характерно железоделательное производство: железо употреблялось для инкрустации по бронзе и для изготовления небольших ножей, но к началу I тысячелетия до н. э. у кобанцев появилось железное оружие (Вознесенская Г.А., 1975, с. 76–116).

Материалы кобанской культуры эпохи расцвета свидетельствуют о массовости и традиционной повторяемости многих ее комплексов. Такая повторяемость и преемственность прослеживаются почти во всех категориях предметов, особенно в украшениях, что пока не позволяет создать бесспорную дробную хронологическую периодизацию памятников центрального варианта.

Выделение древностей I (середина XII–IX в. до н. э.) и II (вторая половина IX — середина VII в. до н. э.) этапов, предложенное Е.И. Крупновым, условно, но имеет определенные основания, поскольку базируется на датирующих предметах этого пласта. Таковыми, например, являются фибулы трех разновидностей. Первая — с тонкой полуовальной дуговидной спинкой, узким приемником, покрытая поперечными насечками (табл. 102, А, 34), типологически близко соответствует средиземноморским образцам (Bogenfibel) середины XII–XI в. до н. э. (по Г. Мюллер-Карпе), вторая — коленчатая (табл. 100, А, 13) из слоя Змейского поселения (Козенкова В.И., 1975а, с. 53–54), аналогичная италийским (Kniefibel) XI–X вв. до н. э., типа Панталича II (Müller-Karpe Н., 1959, Tabl. I, 32; Kossack G., 1980, s. 139). Наконец, третья — щитковая (Scbildfibel) из старых раскопок В.И. Долбежева на Кобанском могильнике (северное кладбище), чрезвычайно близкая типам, встреченным в памятниках ВД-HaA₁ Центральной Европы (Veliačik L., 1983, s. 56, 57, taf. VIII, 14). Среди раннекобанских материалов есть также костяные псалии (табл. 103, А, 28) с отверстиями в разных плоскостях (Змейское поселение), датирующиеся по аналогии с северопричерноморскими XII–XI вв. до н. э. (Лесков А.М., 1981, с. 62). К датирующим предметам относятся также бронзовые серпы, кинжалы переднеазиатского типа (табл. 100, А, 25), не встреченные на Северном Кавказе позднее X в. до н. э. Значительна группа датирующих предметов VIII — середины VII в. до н. э.: бронзовые двукольчатые удила, биметаллический кинжал с однокольчатым орнаментом на рукоятке (Козенкова В.И., 1975а, с. 93–98), втульчатые костяные наконечники стрел, ромбические в сечении.

По Е.И. Крупнову, кобанская культура горных районов северо-осетинской подгруппы вступила в фазу расцвета на рубеже II–I тысячелетий до н. э. Примерно с IX в. до н. э. она начала распространяться в предгорные районы, а также на запад и восток. Новые данные внесли поправку в эту точку зрения.

Западный вариант. Раскопки 70-х годов в долинах Баксана (И.М. Мизиев, В.М. Батчаев) и Подкумка (В.М. Козенкова) выявили памятники бесспорно кобанского типа, относящиеся ко времени не позднее рубежа II–I тысячелетий до н. э. Этот факт свидетельствует о том, что миграция носителей кобанской культуры на запад (а значит, и формирование западной группы) началась в горах и предгорьях значительно раньше, чем предполагал Е.И. Крупнов, т. е. может быть, еще в конце XII в. до н. э. Керамика кобанского типа начала I тысячелетия до н. э. засвидетельствована на севере в погребениях (грунтовый могильник Грушевка в Ставрополье) и в слоях поселений Ставропольского плато (А.Н. Найденко, А.В. Гадло). Таким образом, западная группа кобанской культуры на современном этапе ее изучения представлена памятниками трех периодов. Абсолютная хронология их такова: I — конец XII–XI–IX вв. до н. э.; II — VIII — середина VII в. до н. э.; III — вторая половина VII–V, может быть, IV в. до н. э. Памятники IV в. изучены неудовлетворительно.

Западный вариант кобанской культуры двух ранних периодов (конец XII — середина VII в. до н. э.) занимал западную часть центрального Кавказа, в основном горно-предгорную, и водную систему Эльбруса. Южная граница проходила по Главному Кавказскому хребту; западная — по верховьям левого берега р. Уруп, притока Кубани, и по западной части Ставропольского плато (самые верховья речек Егорлык и Калаус); северная — по Ставропольской возвышенности, по линии Ставрополь — Буденновск; восточная — по правобережью р. Кумы и междуречью Баксана и Чегема (см. карту 24).

В обозначенном ареале сейчас известно около 200 памятников, поселений, могильников и кладов, на основе которых вырисовываются главные черты западной группы. Наиболее известные памятники: Заюковский, Каменномостский на Малке, Кисловодска, Березовский могильники, могильник на Кисловодской мебельной фабрике, Сосновогорский, Султангорский, Белореченские 1 и 2, Терезинский, Инжич-чукунский, Исправненский могильники; Верхнебаксанское, Зольское, Перкальское, Кисловодское, Султангорское, Эшкаконское, Заслонкинское, Грушевское и Прикумское поселения. Многочисленны клады металлургов (Былымский, Боргустанский, Бекешевский, клад на речке Мушт, Хурзукский, Худесский, Индышский, Кяфарский) и клады всаднического снаряжения VIII–VII вв. до н. э. (Ессентуки, гора Бештау).

Поселения расположены по долинам рек на высоких плато (Баксан, Кисловодская котловина) или на отдельно стоящих возвышенностях (Пятигорск). Изредка встречены открытые поселения с находящимся рядом естественно укрепленным убежищем. Таково, например, Яснополянское поселение близ Ессентуков (табл. 100, Б, 1). В большинстве своем поселения изучены слабо. Полностью исследовано лишь поселение Уллубаганалы 2 на Эшкаконе (Ковалевская В.Б., Козенкова В.И., 1979, с. 128). На нем в слое X–VIII вв. до н. э. открыты остатки больших (до 80–90 кв. м) прямоугольных наземных или слегка углубленных в землю домов, стены которых были сложены из булыжника в сочетании с глинобитной массой. Полы вдоль стен грубо вымощены плоскими плитами. Внутри помещений выявлена система столбов, что предполагает наличие двускатной крыши и отдельных отсеков-комнат, разделенных более легкими внутренними стенками. В жилищах прослежены остатки примитивных очагов хозяйственного назначения и один овальный глинобитный очаг в виде плоской гладкой площадки, весьма близко напоминающий культовые очаги на синхронном Сержень-юртовском поселении восточного варианта кобанской культуры (см. ниже). Непосредственно к стенам жилых помещений примыкали хозяйственные пристройки (Ковалевская В.Б., 1984, с. 59–69). Важные материалы по стратиграфии и хронологии поселений западной группы получены при раскопках Грушевского городища VIII–IV вв. до н. э. (Найденко А.В., 1982, с. 36–38).

Могильники рубежа II–I тысячелетий и начала I тысячелетия до н. э. западного варианта отличает большое разнообразие погребальных сооружений. Отмечены очень редкие подкурганные каменные ящики (Заюково). Типичны небольшие каменные выкладки над каменными ящиками из больших плит (табл. 100, Б, 2–3) или бескурганные каменные ящики с комбинированной кладкой стенок из мелких плиток, уложенных плашмя, и из больших плит; каменные ящики с одной земляной стенкой (Березовский); грунтовые ямы, перекрытые плитами. Нередко на одном и том же могильном поле сочетались самые разные типы погребальных сооружений. Но количественно в данной группе памятников преобладали все же каменные ящики из составных больших плит, дополненных кладкой из мелких плашмя уложенных плиток и перекрытых плитами. В плане они близки к квадрату (размеры 1,06×1,08; 0,95×1,3 м). Основной обряд — трупоположение на боку, скорченно, с руками перед грудью.

Известны также гробницы из булыжника с, последовательно совершавшимися разновременными кремациями (Эшкакон, верховья Подкумка). Они очень сходны с могилами с трупосожжениями из района Кумбулты (Верхняя Рутха) центрального варианта. В могилах с ингумациями преобладали индивидуальные захоронения. Лишь изредка встречались парные и эпизодически, в горной зоне, коллективные (Кичмалка, Гижгид). Мужчины погребались на правом, а женщины на левом боку. Ориентировка покойников в каждом могильнике произвольная, с преобладанием того или иного направления, например, в могильнике на территории Кисловодской мебельной фабрики — северо-западная, в Березовском — северо-восточная, в Белореченском 2 — северо-западная и т. д. Довольно часто в могилах встречались кости животных (в основном барана) — остатки заупокойной пищи. Отличительной особенностью ритуала Белореченского могильника 2 являлось захоронение между могилами сосудов с остатками тризны. В целом для западной группы особенно заметны узколокальные черты в каждом памятнике, а также смешанный характер культуры в памятниках контактной зоны на границе ареала. На западе и севере в погребальном ритуале иногда прослеживаются элементы степной срубной культуры (в позе, инвентаре). На юго-востоке, особенно в бассейне Баксана, ощутима более тесная связь с культурой центральной группы (Заюково, Былым). В верховьях Подкумка и по Урупу отмечено проникновение предметов колхидской культуры (могильник у Исправной, поселение Уллубаганалы). К ним относятся прямообушные бронзовые топоры с гравированным орнаментом, бронзовые мотыжки, бронзовый двузубец. Вещевой комплекс западного варианта при общем сходстве с комплексом центральной группы все же отличается самобытностью (табл. 100, Б, 4-26). Специфика культуры западнокобанской группы обусловлена рядом причин — периферийностью, соседством с инокультурными группами, но главным образом тем, что она формировалась при участии местного более раннего культурного субстрата. В данном случае — элементов поздней северокавказской культуры, участвовавших в формировании основных признаков варианта наряду с ведущими центральнокобанскими. Субстратные признаки просматриваются не только в традиционности форм отдельных предметов, например, кинжалов или булавок, но и в элементах местного гончарства, и в приемах сооружения погребальных камер (комбинированная кладка стенок, блоки-подпорки с внешней стороны стенок каменных ящиков и т. п.).

Предметы, связанные с домашними ремеслами и местной металлообработкой, многочисленны. Это глиняные лощеные конусовидные пряслица с вогнутым основанием (табл. 100, Б, 4), бронзовые и железные черешковые ножи серповидной формы (табл. 101, А, 5–6), крупные точильные бруски (табл. 101, А, 12), бронзовые иглы (табл. 101, А, 3), льячки (табл. 101, А, 17), литейные формы (табл. 101, А, 15, 16) и каменные песты. Многочисленны бронзовые тесловидные топоры (табл. 100, Б, 6; типа табл. 101, А, 9-11), назначение которых, скорее всего, было различным. Они найдены или в кладах, или в мужских могилах (Эшкакон, Каменномостское, Березовка, Терезе). Для бассейна верховьев Малки, Подкумка и Кубани характерны бронзовые литые серпы (табл. 100, Б, 5). Кроме кладов, они встречены и в могилах (Эшкакон, гора Бык).

Исключительно разнообразны предметы вооружения. О владении луком свидетельствуют бронзовые наконечники стрел кавказского типа «площики» (табл. 101, А, 32, 34), а для VIII–VII вв. до н. э. — бронзовые втульчатые степных форм (табл. 101, А, 39–40). Наиболее типичны кинжалы и мечи. На раннем этапе характерны черешковые бронзовые кинжалы с пламевидными клинками, такие же, как и в ареале центральной группы (табл. 100, Б, 26). В VIII в. до н. э. их сменили бронзовые и бронзово-железные кинжалы с грибовидными навершиями различных вариантов (табл. 101, А, 50–57). Обычны бронзовые и железные наконечники копий с конусовидными втулками и листовидным пером (табл. 101, А, 26). Для западного варианта совершенно не характерны классические кобанские бронзовые дважды изогнутые топоры с гравированным орнаментом, но хорошо известны варианты топора типа Б (по П.С. Уваровой) с прямым обухом без каких-либо узоров (табл. 100, Б, 25; 101, А, 29). Все топоры западного варианта отличались большими размерами и массивностью. Они найдены главным образом в кладах, но встречались и в могильных комплексах (Заюково, Индустрия, Терезе). На раннем этапе бытовали каменные и бронзовые навершия булав с округлыми выступами (табл. 101, А, 22–23); для VIII–VII вв. до н. э. большим количеством представлены разнообразные варианты каменных и бронзовых цилиндрических молотов (табл. 100, Б, 20, 23). К предскифскому периоду относятся также секиры (табл. 100, Б, 22) и скипетры (табл. 100, Б, 21) редких оригинальных форм. В Каменномостском могильнике Е.И. Крупновым обнаружены оригинальные предметы вооружения в виде остроконечника-двузубца (табл. 101, А, 28) и крюка со втулкой, изготовленные из бронзы.

О наличии защитного вооружения в VIII–VII вв. до н. э. свидетельствуют бронзовые пластины от панциря (табл. 101, А, 42) и обивка щита. Не исключено, что частью защитного вооружения являлись и большие нагрудные пластины (Бештау, Султан-гора) из тонкого бронзового листа (табл. 100, Б, 19), определяемые отдельными исследователями (Виноградов В.Б., 1972, с. 128; Погребова М.Н., 1984, с. 103) как пекторали. Однако большие размеры этих предметов (24×38 см) заставляют усомниться в том, что они были знаками воинского достоинства. Более реальна точка зрения А.А. Иессена (1954, с. 126), считавшего их «украшением или усилением боевой одежды мужчины-воина, может быть, кожаного панциря». Действительно, вдоль края, например, пластины из Султангорского могильника нанесены мелкие отверстия для прикрепления к мягкой основе.

Подлинно массовыми являются в западнокобанских памятниках начала I тысячелетия до н. э. находки конской сбруи, близкой к киммерийской. Особенно многочисленны они в могильниках Кисловодской котловины (Виноградов В.Б., Дударев С.Л., Рунич А.П., 1980, с. 184). Для VIII–VII вв. до н. э. типичны бронзовые однокольчатые и двукольчатые удила (табл. 103, А, 7, 9, 35), двукольчатые удила с подвесками на внешних кольцах (типа табл. 103, А, 16), трубчатые и трехпетельчатые псалии с изогнутой лопастью (табл. 103, А, 2–3, 10–13, 36–37). Необычны бронзовые однокольчатые удила, отлитые вместе с псалиями (табл. 103, А, 7), найденные в погребении конца VIII в. до н. э. могильника Терезе, а также удила из Эчкивашского могильника, один конец которых оформлен в виде кольца, а второй — в виде стремечка (табл. 103, А, 1–4). Из Баксанского и Ессентукского могильников происходят комплексы конского снаряжения, в которых вместо псалиев находились большие литые кольца (табл. 103, А, 18). В наборы входили также многочисленные бронзовые бляшки (табл. 103, А, 19) и лунницы (табл. 103, А, 5–6, 15), бронзовые ворворки (типа табл. 103, А, 20), костяные и бронзовые обоймы для повода (табл. 103, А, 4, 8), бронзовые шлемовидные бляхи (табл. 103, А, 14, 38).

Предметы украшения, более чем другие категории, наглядно свидетельствуют об этногенетическом родстве населения центрального и западного вариантов. Таковы бронзовые массивные булавки с навершиями в виде пяти шишечек (типа табл. 102, А, 1), с дисковидными, волютообразными, закрученными в трубочку зооморфными навершиями (табл. 102, А, 3, 25, типа 10, 12). Близки бронзовые гривны из круглого и витого прута (табл. 102, А, 41–42), бронзовые височные подвески (табл. 100, Б, 14–15; типа табл. 102, А, 32–33), пуговицы (табл. 102, А, 18), разнотипные бляхи и бляшки (табл. 102, А, 22–24, 26), колокольчики (табл. 102, А, 47), зооморфные и антропоморфные подвески (табл. 100, Б, 5, 7, 16, 28–29; 102, А, 13, 38, 45, 46, 57), кинжаловидные привески (табл. 102, А, 30) и пронизи (табл. 100, Б, 12; 102, А, 40).

Постоянной находкой являлись в памятниках западного варианта разнообразные по форме браслеты (табл. 100, Б, 8; 102, А, 49–51, 54). Их носили мужчины и женщины, причем по два-четыре браслета на каждой руке. В то же время для западной группы памятников совершенно не характерны прямоугольные пластинчатые поясные пряжки, типичные для центрального варианта, очень редки бронзовые фибулы (табл. 100, Б, 17). К специфически западным, не встречавшимся в других районах, относятся бронзовые булавки шиловидной формы (табл. 100, Б, 10) и булавки с навершием в виде одной плоско закрученной спирали (табл. 100, Б, 11), а также бронзовые тонкие выпуклые бляхи с петлей-трубочкой (табл. 100, Б, 18), массивные бронзовые браслеты, сделанные из спирально свернутого прута (табл. 100, Б, 8), и трубчатые пронизи с грибовидным отростком и птичкой (табл. 100, Б, 28).

Для бассейна Баксана характерны бронзовые булавки с навершием в виде розетки и зооморфной фигурки на петле (табл. 100, Б, 9), а также особой формы бронзовые крупные фибулы с широким приемником и утолщениями на дуге (табл. 100, Б, 17).

Орнамент на предметах по сравнению с центральнокобанскими беден. Лишь изредка украшения покрывали гравированными насечками, елочкой, изображениями птиц и рыб (табл. 100, Б, 24). Более распространены объемные бронзовые изображения рогатых птиц, оленя, барана, головок хищников и даже черепахи (табл. 100, Б, 29). О контактах с населением срубной культуры белозерского этапа и киммерийцами свидетельствуют находки костяных пуговиц (табл. 102, А, 18) и подвесок колесовидной формы с крестом в центре (табл. 102, А, 24).

Посуда ранних этапов западного варианта кобанской культуры лепная. В ней отчетливо выделяются две группы. К первой относятся грубо вылепленные корчаги и баночные сосуды, покрытые сплошь по всему тулову семечковидными или ногтевыми вдавлениями. На некоторых имеется многоваликовое рифление с ногтевыми насечками (табл. 104, Б-II, 25). Происхождение этой группы не совсем ясно, но некоторые ее признаки, такие, как шаровидность тулова больших, сосудов, сплошное покрытие их поверхности ногтевыми и пальцевыми вдавлениями, имеют корни в более ранней керамике конца эпохи средней бронзы на территории Кабардино-Пятигорья (Деген Б.Е., 1941, с. 287). Именно с носителями этой керамической традиции смешались пришедшие сюда племена кобанской культуры и сохранили этот компонент как локальную особенность.

Вторая группа керамики близка по технологии, формам и орнаментации керамике центрального варианта. Основные ее категории — лощеные, богато украшенные нарезным орнаментом корчаги с шаровидным туловом, короткой шейкой и плавно отогнутым венчиком (табл. 104, Б-II, 18, 20); лощеные горшковидные сосуды (табл. 104, Б-II, 21), высокие миски (табл. 104, Б-II, 16, 19, 24) и круглодонные кубки (табл. 104, Б-II, 15, 17) иногда с петлевидной ручкой (табл. 104, Б-II, 23). Выделяются уникальные сосуды, такие, как изящных очертаний высокогорная корчага с двумя ручками из Каменномостского могильника. Сосуд украшен тонким нарезным орнаментом в виде свисающих фестонов из заштрихованных ромбов и треугольников (табл. 104, Б-II, 22).

Специальный анализ декора некоторых из этих сосудов свидетельствует, что нанесенные на них узоры отражают представления древних кавказцев об астрономических явлениях и наполнены магическим смыслом (Рыбаков Б.А., 1973, с. 158–162). Имеются и предельно реалистически выполненные сюжетные изображения. Такова, например, глиняная миска с процарапанным рисунком лошади из Кисловодского могильника (Крупнов Е.И., 1960, с. 194, рис. 30). На одном из кубков, найденных в могильнике Терезе, тонко и точно изображена вереница козлов (Козенкова В.И., Мишина Т.Н., 1984, с. 248, рис. 1, 1).

Как и центральнокобанская, керамика западного варианта кобанской культуры пока не поддается дробной хронологической классификации. Лишь для первой группы сосудов имеются некоторые основания для датировки ее не позднее VIII в. до н. э. (Крупнов Е.И., 1960, с. 196; Виноградов В.Б., 1972, с. 203).

В ареале западного варианта была распространена и металлическая посуда. В основном она происходит из могил VIII–VII вв. до н. э. (Березовка, Султангора, Эшкакон, Терезе). Во всаднической гробнице из Терезе (раскопки В.И. Козенковой) находился полный «сервиз» из бронзы: котел с зверовидными ручками, ведро, несколько мисок-чаш и изящная кружка с рифленой поверхностью и зооморфной ручкой (табл. 105, Б-II, 3–6).

Восточный вариант. Как отмечалось выше, на восток население кобанской культуры начало проникать позднее, чем на запад, — около рубежа II–I тысячелетий до н. э. Видимо, к этому времени следует относить завершение формирования основных черт культуры восточного варианта. На современном этапе изучения в его ареале выделяются памятники двух периодов. Первоначально абсолютная хронология раннего периода определялась IX — серединой VII в. до н. э. (Крупнов Е.И., 1961а, с. 30, 31), но в дальнейшем появились основания отнести его нижнюю границу к X в. до н. э. (Козенкова В.И., Крупнов Е.И., 1966, с. 86; Козенкова В.И., 1977). Памятники более поздние датируются второй половиной VII–IV в. до н. э., т. е. соответствуют скифской эпохе.

Восточный вариант кобанской культуры занимал главным образом северо-восточную часть Кавказа: бассейн р. Сунжи и среднее течение Терека (см. карту 24). На юге граница ареала проходила по верховьям рек Шаро-Аргун и Чанты-Аргун и по северным отрогам Пастбищного и Андийского хребтов. На севере она очерчивается в основном по правобережью Терека. Западная граница расплывчато фиксируется в междуречье Ассы и Терека, а восточная — по бассейну р. Аксай, захватывая частично ее правый берег.

В настоящее время лучше и полнее изучены предгорные памятники, однако отрывочные данные показывают, что близкородственные группы населения занимали и горные районы северо-восточного Кавказа.

Особенности культуры восточного варианта выявлены благодаря более чем 90 памятникам: разновременным поселениям, могильникам, отдельным вещевым комплексам и кладам воинского снаряжения VIII–VII вв. до н. э. Наиболее известные из них: Сержень-юртовское, Алхастинское, Бамутское, Нестеровское, Курчалоевское поселения; Пседахский, Ахловский, Нестеровский, Луговой, Урус-Мартановский, Сержень-юртовский, Ахкинчу-барзойский, Майртупский, Аллероевский, Исти-суйский и частично Зандакский могильники, клад у селения Кескем (Советское).

Поселения восточного варианта изучены лучше, чем в^-других районах распространения кобанской культуры. Широко раскопаны Бамутское (Р.М. Мунчаев), Алхастинское и Сержень-юртовское поселения (Е.И. Крупнов, Н.Я. Мерперт, В.И. Козенкова). Для предгорий характерен открытый тип поселений с естественно укрепленными отдельно стоящими холмами-убежищами (табл. 100, В, 1). В ущельях поселения располагались на уплощенных отрогах гор. В верховьях р. Ассы отмечены циклопические крепости (Е.И. Крупнов, М.Б. Мужухоев) конца II — начала I тысячелетия до н. э. (Дошхакле, Эгикал).

О планировке древних поселков восточного варианта дают представления материалы Сержень-юртовского поселения. На нем четко выявлено поквартальное размещение бытовых комплексов (жилищ, производственных и культовых сооружений). Кварталы были разделены узкими улицами, вымощенными булыжником (Козенкова В.И., 1977, с. 12, 13).

Дома наземные, сооружались из камня и плетня, обмазанного глиной (турлука). Форма домов близка прямоугольной. Только культовое помещение имело пятиугольную форму. На поселении многочисленны хозяйственные ямы цилиндрической и грушевидно-колоколовидной формы.

В отличие от центрального и западного вариантов погребальные сооружения восточной группы более однообразны. Для первого этапа (X — середина VII в. до н. э.) характерны грунтовые могильники с рядным расположением ям-могил без какого-либо оформления, но с подстилкой на дне из прутьев или войлока (табл. 100, В, 3). Только на восточной окраине в контактной зоне с каякентско-хорочоевской культурой отмечены каменные ящики из больших плит или сложенные из коротких каменных блоков (Зандак, Аллерой). Захоронения совершены исключительно по обряду ингумации, индивидуальные, изредка парные, в скорченной позе на левом или правом боку безразлично к полу погребенного, с прижатыми к груди руками. Ориентировка в каждом могильнике своя. Весьма незначительное количество детских погребений, возможно, объясняется тем, что иногда детей хоронили на поселениях (Сержень-юрт).

Постоянным признаком погребального обряда ранней группы являлось наличие углей в могиле. Ими осыпали тело покойника, а иногда угли помещали в специальную плошку-курильницу и ставили около головы покойника (Сержень-юрт). Особенностью ритуала было также помещение в могилу каменных плоских плиток-жертвенников (Сержень-юрт, Аллерой). Часто погребения сопровождались заупокойной пищей. В могилах постоянно присутствовали глиняные сосуды (от 2 до 30 экз.) и кости домашних животных (коров, овец, свиней).

Отличительная черта некоторых могильников ранней группы восточного варианта — погребения всадников VIII в. до н. э. с взнузданным верховым конем (Сержень-юрт, Зандак). Чаще в могиле находился целый остов (табл. 100, В, 2), но иногда лишь отдельные кости.

Своеобразие памятников восточного варианта на первом этапе нагляднее всего проявляется в многочисленных предметах быта из поселений и могил. Среди орудий труда — это глиняные конусовидные пряслица (табл. 100, В, 8), бронзовые, реже — железные черешковые ножи серповидной формы (табл. 101, А, 5, 7), разных размеров каменные прямоугольные точильные бруски с отверстием на одном конце (табл. 101, А, 12), бронзовые и костяные иглы (табл. 101, А, 2), бронзовые и костяные шилья, бронзовые рыболовные крючки (табл. 101, А, 1), каменные песты, каменные и глиняные литейные формы (табл. 101, А, 16), бронзовые тесловидные топоры (табл. 101, А, 9-11), бронзовые втульчатые долота (табл. 100, В, 9). Особенность культуры восточного варианта начала I тысячелетия до н. э. — длительное использование в быту различных каменных орудий труда, преимущественно кремневых вкладышей для серпа (табл. 100, В, 4).

Вооружение восточных кобанцев в главных чертах повторяет вооружение, характерное для населения центрального варианта кобанской культуры. В начале I тысячелетия до н. э. были распространены бронзовые литые и костяные длинночерешковые наконечники стрел (табл. 101, А, 31–34, 37–38). Менее заметное место занимали бронзовые орнаментированные дважды изогнутые топоры (табл. 100, В, 25; 101, А, 30); более обычны прямообушные топоры типа В (по П.С. Уваровой), иногда украшенные изображением зверя (Сержень-юрт). Характерным оружием и, видимо, символом социального отличия была булава с каменным (табл. 101, А, 18), роговым (табл. 100, В, 20) или бронзовым навершием (табл. 101, А, 24). Многочисленны наконечники копий со втулкой (табл. 101, А, 25), иногда покрытой гравировкой. Заметное место занимали наконечники копий так называемого кахетинского типа (табл. 100, В, 26). Уникальны для Кавказа бронзовые наконечники копий трансильванского типа (табл. 100, В, 27), обнаруженные в воинских погребениях Сержень-юртовского могильника. В середине VIII — середине VII в. до н. э., т. е. к концу первого этапа, бронзовые наконечники копий сменились железными длинновтульчатыми (табл. 101, А, 26). Но самым излюбленным видом вооружения был кинжал. Кинжалы в ареале восточной группы самые разнообразные — от простых бронзовых плоских клинков подтреугольной формы до бронзово-железных кинжалов с грибовидными навершиями (табл. 100, В, 29–30; 101, А, 48, 51).

Предметы конского снаряжения в памятниках первого этапа восточного варианта свидетельствуют о раннем знакомстве населения этой группы с верховой лошадью. В X–IX вв. до н. э. употреблялись роговые псалии с двумя малыми отверстиями на концах и большим в центре (табл. 103, А, 26–27), в IX–VIII вв. до н. э. — металлическая узда двух типов: бронзовые стремечковидные удила с трубчатыми псалиями с большими шляпками на концах (табл. 103, А, 31–34) и бронзовые двукольчатые удила с трехпетельчатыми псалиями с лопастью на одном конце (табл. 103, А, 22–24). В наборы входили, как правило, бронзовые ворворки (табл. 103, А, 20–21), бронзовые столбики-распределители (табл. 103, А, 33), костяные и бронзовые бляшки (табл. 103, А, 25, 29, 32).

В украшениях восточного варианта начала I тысячелетия до н. э. много близких соответствий с украшениями центральной группы, но представлены они не столь массово.

Особо выделяется группа украшений, составлявших локальную специфику восточного варианта. Это в первую очередь бронзовые пластинчатые браслеты с «рогатыми» стилизованными зооморфными концами (табл. 100, В, 5), бронзовые ажурные браслеты (табл. 100, В, 6), бронзовые круглые лопастные височные кольца (табл. 100, В, 16), а также височные подвески в виде трехвитковой спирали из массивного бронзового прута (табл. 100, В, 28). Только в Сержень-юртовском поселении и могильнике имели место пластинчатые подтреугольной формы привески (табл. 100, В, 12) и фигурные бронзовые застежки (табл. 100, В, 23). Своеобразны овальные прорезные подвески, составлявшие особенность Сержень-юртовского и Зандакского могильников (табл. 100, В, 24). Характерными только для носителей восточного варианта на первом этапе развития (Сержень-юрт, Зандак) были тонкие пояса из спирально скрученной проволоки с продернутым сквозь нее кожаным шнурком. Пояса украшались 13–17 привесками ножницевидной формы (табл. 100, В, 18) и колесовидными привесками (типа табл. 102, А, 24).

Только для восточного варианта кобанской культуры были характерны находки предметов бытовой и производственной магии на поселениях. На Сержень-юртовском поселении около жертвенников обнаружены многочисленные глиняные модели колес (табл. 100, В, 7), миниатюрные модели льячек, глиняные фигурки людей и животных (табл. 100, В, 13–15). Обычны также находки глиняных штампов-пинтадер (табл. 100, В, 10–11).

Локальная специфика восточного варианта особенно ярко и полно проявляется в керамике. Керамические пряслица восточного варианта всегда только конусовидной формы (табл. 100, В, 8). Посуда, так же, как в ареалах центрального и западного вариантов, лепная, но визуально более грубая. Для первого этапа характерны большие лощеные корчаги (табл. 104, В-II, 21). В памятниках междуречья Хулхулау-Аксая (Сержень-юрт, Ахкинчук-барзой, Зандак) особо заметное место занимали горшки биконической формы (табл. 104, В-II, 18). Обычны небольшие кувшины без ручек (табл. 104, В-II, 15), сосуды с ручками (табл. 104, В-II, 13, 16), напоминающие большие кружки, высокие и открытые миски с прямыми и вогнутыми внутрь краями (табл. 104, В-II, 17), разнотипные кружки с шаровидным туловом и петлевидными ручками (табл. 104, В-II, 20), плошки-курильницы усеченно-конической формы (табл. 104, В-II, 14). Отличительную особенность восточнокобанской керамики составлял налепной орнамент, украшавший почти все категории посуды. Наряду с простыми значками, кругами, крестами, свастиками, тамгообразными фигурами на корчагах встречались целые композиции, например, олень с сидящим на нем человеком. Сюжет этот раскрывают строки знаменитого кавказского Нартского эпоса:

Нарезные и штампованные узоры, характерные для более западных областей, на посуде восточного варианта очень редки и встречались эпизодически в контактной зоне с центральной группой, причем в сочетании с налепами (табл. 104, B-II, 19). Специфика восточного варианта на первом этапе его существования состояла, так же, как и для западного, в смешанности традиционных элементов более ранней местной культуры (субстрат) с пришлым на этой территории центральнокобанским культурным компонентом, оказавшимся здесь преобладающим.

Совершенно не характерна для территории восточного варианта металлическая посуда. Известна всего одна находка бронзового ведра, чрезвычайно близкого по форме и технологии подобным сосудам из Тлийского и Терезинского могильников. Сосуд находился в составе клада VIII–VII вв. до н. э., обнаруженного близ селения Кескем (Советское). Кроме ведра (табл. 105, B-II, 1), в него входили массивные прямообушные бронзовые топоры кобанского типа (Виноградов В.Б., Дударев С.Л., 1977, с. 276–279). По химическому составу металл клада близок сплавам центрального Кавказа.

Абсолютная хронология раннего периода существования восточного варианта кобанской культуры в пределах X — середины VII в. до н. э. устанавливается на основании многочисленной в настоящее время группы датирующих предметов из поселений и могил (Козенкова В.И., 1982а). Она подтверждается серией образцов радиокарбонного анализа С₁₄ (670±75 г. до н. э.; 910±60 г. до н. э.; 940±75 г. до н. э.; 1190±75 г. до н. э.).

С середины VII в. до н. э. в культуре центрального Кавказа произошли значительные перемены. Они были обусловлены рядом причин как экономического, так и политического характера. Среди первых самой главной является прочное освоение кавказскими племенами железоделательного производства. Железо перестало быть драгоценностью. Началось массовое изготовление не только железного оружия, но и орудий труда. Последним определяется и качественно новый этап в развитии кобанской культуры на всей территории ее распространения. Хронологически он соответствует периоду с середины VII по IV в. до н. э.

Из причин политического характера, активно стимулировавших переоформление кобанской культуры именно со второй половины VII в. до н. э., на первое место выступают события, связанные с переднеазиатскими походами и возвращением из них северопричерноморских скифов и их военных союзников. Потому этот период в развитии материальной культуры северокавказских племен довольно часто именуют в специальной литературе «скифский». С мощным скифо-савроматским импульсом связывают исследователи появление в кобанской культуре таких признаков, как увеличение числа курганных погребений, вытянутые захоронения с западной ориентировкой, скифскую «триаду» в погребальном инвентаре.

В вопросе о характере и степени воздействия собственно скифской культуры на местную культуру древних кавказцев нет единого мнения. Так, Е.И. Крупнов всегда подчеркивал последовательность, непрерывность развития кобанской культуры от этапа к этапу. Даже появление в Предкавказье ираноязычных элементов хотя и внесло изменения, но не нарушило, с его точки зрения, структуру древнекобанского общества. Того же взгляда придерживаются Е.П. Алексеева, Б.В. Техов, В.И. Козенкова, А.Р. Магомедов. По мнению В.Б. Виноградова, в VII в. до н. э. под влиянием политических событий происходит изменение не только некоторых существенных признаков кобанской культуры, но и границ локальных вариантов в результате «перегруппировки племен» (Виноградов В.Б., 1971, с. 180).

Сходные черты в погребальных сооружениях, близость в типах оружия и конского снаряжения, во многом общий стиль украшений костюма, заметное число предметов малоазийского и греческого импорта, синкретизм звериного орнамента снивелировали культуру локальных групп (табл. 106, А, 2). Но за этой единой модой отчетливо проступают черты преемственности, а за модификацией типов вещей — глубокая традиционность.

Центральный вариант кобанской культуры представлен памятниками середины VII–IV в. до н. э. в горах и предгорьях Большого Кавказа примерно в том же ареале, что и в более раннее время. На Северном Кавказе слои с керамикой середины I тысячелетия до н. э. отмечены на Гизельдонском, Чиколинском и Моздокском поселениях. Наиболее известные могильники центрального Кавказа — Кобанский, Верхнерутхинский, Тлийский и др. (см. карту 24). На прилегающей к предгорьям равнине в курганных могильниках у г. Нальчик, Нартан и Моздок, наряду с местными чертами заметно проступают черты кочевнической культуры. Этнокультурная принадлежность всей этой группы пока не ясна.

В погребальном обряде центрального варианта позднего этапа отмечена чрезвычайная пестрота (табл. 106, А, 1–3). Наряду с традиционными каменными ящиками, сложенными из небольших плиток (Верхняя Рутха), преобладающее число принадлежит простым грунтовым ямам, обложенным булыжником (ямы-«колодцы»), и ямам с булыжной выкладкой сверху (Кобань, Тли, Булунгу, Верхний Чегем, Нижний Чегем). В предгорьях — простые грунтовые ямы без всякого оформления (Николаевский, Комаровский и Моздокский могильники). Поза погребенных скорченная, на правом или на левом боку; если вытянутая — на спине. Ориентировка для каждого могильника своя. Но в целом наблюдается увеличение могил с западной ориентировкой. Основной обряд — трупоположение, но изредка как узколокальная особенность продолжала встречаться кремация (Булунгу, Нартан). В большинстве могил зафиксированы индивидуальные захоронения, но встречены могильники с коллективными захоронениями, в основном в горной зоне (Кобань).

Вооружение представлено железными наконечниками копий (табл. 101, Б, 6–7), железными боевыми ножами (табл. 101, Б, 16, 17), костяными и бронзовыми наконечниками стрел скифского типа (табл. 101, Б, 25–32). Но в целом лук и стрелы не характерны для вооружения аборигенов. Самым типичным оружием оставались топоры. Как пережиточная форма продолжали бытовать бронзовые прямообушные топоры кобанского типа с орнаментацией (табл. 106, А, 16). Но подлинно массовыми находками представлены железные топоры (табл. 101, Б, 12–13). Происхождение некоторых типов топоров исследователи связывают с более ранними бронзовыми кобанскими топорами (Г.Ф. Гобеджишвили, М.Н. Погребова, Б.В. Техов). В середине VI в. до н. э. на вооружение были приняты железные клевцы (табл. 101, Б, 9). Основной тип кинжала в описываемый период — короткий железный акинак с почковидным или бабочковидным перекрестьем и брусковидным навершием (табл. 101, Б, 34). Концы ножен таких кинжалов имели бронзовые наконечники, оформленные в скифском зверином стиле (табл. 101, Б, 18, 34). Изредка продолжали пользоваться бронзовыми кинжалами кобанского типа (табл. 106, А, 17–18).

В конском снаряжении отчетливо проступает тенденция к унификации. Оно менее разнообразно, чем в раннекобанский период. По-прежнему бытовали бронзовые стремечковидные удила с роговыми псалиями (табл. 103, Б, 11–13). В начале скифского периода еще применялись двукольчатые, но уже железные удила (табл. 103, Б, 18–20) наряду с однокольчатыми. К середине VI в. до н. э. прочно вошли в обиход железные петельчатые удила с железными двудырчатыми стержневидными псалиями (типа табл. 103, Б, 5–7). К конскому снаряжению относились также бронзовые колокольчики (табл. 103, Б, 15–16), бронзовые и костяные столбики-распределители, иногда украшенные звериными головками (табл. 103, Б, 4, 9). К началу скифского периода, видимо, относились и сложные бронзовые удила, отлитые вместе с псалиями (Кобань), представлявшие позднее развитие удил VIII–VII вв. до н. э. (табл. 103, Б, 21).

Больше всего традиционных черт сохранили украшения. В бронзовых спиралях-накосниках, височных кольцах (табл. 102, Б, 29–30), бронзовых и железных фибулах (табл. 102, Б, 40–41), бронзовых поясах (табл. 102, Б, 50) и поясных пряжках (табл. 102, Б, 43, 45), гривнах (табл. 102, Б, 10), булавках (табл. 102, Б, 1–3), бронзовых пронизях с зооморфными головками (табл. 102, Б, 26), ножных браслетах (табл. 102, Б, 20) еще хорошо различимы раннекобанские черты. Много традиционного и в сакральных бронзовых украшениях Казбегского клада VI–V вв. до н. э. (табл. 106, А, 11, 13, 15). Оригинальны оселки с бронзовыми цепочками (табл. 106, А, 6).

Но с VI в. до н. э. в материальной культуре центрального варианта отмечен ряд совершенно новых типов украшений. Это бронзовые булавки с фигурными гвоздевидными навершиями (табл. 106, А, 7), серьги биконической формы и кольцевидные с подвеской (табл. 106, А, 8; 102, Б, 35), бронзовые выпуклые круглые бляхи с петлей на обратной стороне, украшенные спиралями (табл. 102, Б, 6), или ажурные прорезные (табл. 102, Б, 7); оригинальные поясные пряжки (табл. 102, Б, 42, 46). Примечательны бронзовые зооморфные пряжки и бляхи, в которых отчетливо видно слияние черт кавказского и степного звериного стиля (табл. 106, А, 10, 19).

Со второй половины VII в. до н. э. заметные перемены происходят и в керамике центрального варианта, особенно на северном склоне Кавказа. Лепные сосуды приобрели жесткие геометризированные очертания (Абрамова М.П., 1974, с. 199). Этот стиль (так называемый кавказский гальштат — по Ф. Гончару) особенно пышно расцвел на рубеже VII–VI вв. до н. э. и в начале VI в. до н. э. Корчаги, мелкие кувшины, миски подвергались тщательному лощению и сплошь покрывались сложным геометрическим орнаментом (табл. 104, A-I, 1–3, 7, 9-10). На некоторых сосудах нанесены нарядные зооморфные и антропоморфные изображения (табл. 104, A-I, 7). Истоки этого стиля не ясны, но интерпретация, несомненно, местная. Локальную разновидность представляли грубые сосуды цилиндрической формы с выступающей закраиной дна (табл. 104, A-I, 5), обнаруженные в Кобанском могильнике. В контактной зоне с восточной группой имели место сосуды, близкие восточнокобанским (табл. 104, A-I, 4).

Примерно с V в. до н. э. началось огрубление керамики, с которым связано появление к концу периода больших грушевидной формы корчаг вытянутых пропорций без орнамента (табл. 104, А-I, 8) и небрежно сформованных кувшинов без ручек (табл. 104, A-I, 6). В южнокавказских позднекобанских памятниках (Тли, Стырфаз) весьма ощутимо сказалось влияние закавказских керамических производственных центров раннеантичного времени (Техов Б.В., 1980а, с. 46; Сланов А.Х., 1978б, с. 12).

Менее заметное место принадлежит металлической посуде. Как пережиток встречались еще бронзовые кружки. В погребениях Кобанского и Тлийского могильников изредка встречены бронзовые чаши. В орнаменте этих чаш прослеживается явное влияние ахеменидского искусства (табл. 105, А-I, 1–2).

Памятники западного варианта кобанской культуры второй половины VII–IV в. до н. э. обнаружены в основном в прежних границах. Лишь северная граница варианта в отличие от первого этапа менее определенна. Сплошное распространение могильников кобанского типа середины I тысячелетия до н. э. четко фиксируется по правобережью среднего течения р. Кумы, слегка захватывая левый берег в районе г. Минеральные Воды и селения Новозаведенного. Севернее, на территории Ставропольской возвышенности, имелись отдельные памятники несомненно кобанской культуры (грунтовые могильники на горе Голубинка, близ селения Пелагиада, а у г. Буденновска — могильник и поселение оседлого типа). Но в целом картина заметно осложнена наличием здесь же (г. Ставрополь, хут. Красное Знамя, Обильное, Новозаведенное) курганных групп и культовых сооружений, которые интерпретируются как принадлежащие кочевнической культуре скифов VII и начала VI в. до н. э. (Иессен А.А., 1954, с. 119; Виноградов В.Б., 1972; Петренко В.Г., 1983, с. 44). Следует подчеркнуть тем не менее, что в материальной культуре вышеуказанных памятников выступают и некоторые черты местной позднекобанской культуры (Иессен А.А., 1940, с. 49; Козенкова В.И., 1981б, с. 31–32).

Наиболее известные памятники западного варианта конца VII–V в. до н. э. следующие: Заюковский, Гижгидский, Хабазский, Каменномостский на Малке, Этокский, Кисловодский, Белореченский 1, Султангорский 3, Клинярский, Березовский, Каррасский, Минераловодский, Кызылкалинский, Тамгацикский, Исправненский, Уллубаганалы 2 на р. Эшкакон, могильники бассейна р. Теберды и курганные группы близ селений Учкекен, Дружба, Таллык и Карабашево. Из поселений следует упомянуть Хабазское, Этокское, Перкальское, Провальское, Тамгацикское, Кисловодское и Зольский карьер. Керамика кобанского типа происходит из разрушенных курганов у г. Георгиевска и станицы Марьинской.

Погребальные сооружения западного варианта скифского периода еще более разнообразны, чем в ареале центральной группы. Наряду с традиционными каменными ящиками (табл. 106, Б, 2, 4) значительно возросло число простых грунтовых могил без каменного или какого-либо другого оформления (табл. 106, Б, 1), а также ям с булыжной обкладкой и каменной наброской сверху (табл. 106, Б, 3). Впервые зафиксированы сложные конструкции типа каменных оградок с несколькими погребальными камерами внутри и отмостками из плоских плит вокруг них (табл. 106, Б, 5). Сложные каменные гробницы под курганной насыпью отмечены как в предгорных (селение Учкекен), так и в высокогорных районах (селение Карабашево). В отдельных могильниках зафиксировано сочетание разнотипных сооружений.

В погребальном обычае по-прежнему оставались характерными индивидуальные, реже — парные трупоположения. Как исключение представлены погребения с трупосожжениями (Карабашево). Покойники погребались в скорченной позе, в большинстве могильников на левом (для женщин) или на правом (для мужчин) боку. Изредка в могильниках встречались не типичные для региона вытянутые погребения, ориентированные головой на запад. Как и на раннем этапе, ориентировка в каждом могильнике своя, но в целом наметилась тенденция к увеличению погребений с западной ориентировкой покойников. Локальную особенность ритуала представлял обычай помещения в могилу строго стандартного набора посуды: корчаги, миски, кружки, иногда вместо последней ставился круглодонный кубок.

Сохранился обычай положения в могилу заупокойной пищи и осыпания погребенного горячими углями. В ряде случаев имели место захоронения вместе с погребенным верхового коня (Каменномостское, Зольская, Учкекен, Султан-гора 3, Уллубаганалы 2).

В материальной культуре западного варианта позднего периода наряду с общими для всей этой эпохи чертами в конском снаряжении (табл. 103, Б, 5, 10), оружии (табл. 101, Б, 3, 11, 33), доспехе (табл. 101, Б, 22–24) имелись локальные особенности. В области вооружения это выражалось в длительном бытовании таких исконных форм, как бронзовые наконечники стрел — площики (табл. 101, Б, 19), кинжалы кавказских типов, но уже выполненные в железе (табл. 106, Б, 24–25), бронзово-железных клевцов, близких уральским (табл. 106, Б, 26) и железных втульчатых трехгранных наконечников стрел раннемеотского типа (табл. 106, Б, 22–23). В конском снаряжении — в бытовании особых форм зооморфных подвесок в виде конских головок (табл. 106, Б, 20) и конусовидных гладких колокольчиков (табл. 103, Б, 17). Уникальна находка бронзового навершия булавы из Подкумского могильника, повторявшего форму более ранних наверший из оленьего рога (табл. 106, Б, 28).

Украшения представлены бронзовыми булавками со стержневидными навершиями и цепочками (табл. 106, Б, 8), с навершиями в виде двух птиц и петли (табл. 102, Б, 3), бронзовыми и сурьмяными височными подвесками (табл. 106, Б, 15–16), бронзовыми узкими и спиральными браслетами (табл. 102, Б, 17–18), бляшками, бронзовыми перстнями со спиральными щитками (табл. 102, Б, 27). Близки центральнокобанским бронзовые цилиндрические ажурные подвески с петелькой (табл. 102, Б, 24) и привески в виде головок животных (табл. 102, Б, 13). Много мелких бронзовых цепочек, бляшек, привесок и пронизей ожерелья (табл. 106, Б, 13, 14, 17–19; 102, Б, 5, 12, 21–22, 39). Уникальна бронзовая копоушка с изображением двух птичек (табл. 102, Б, 4).

Фибулы не характерны для западного варианта. Они изредка встречались в бассейне Баксана (табл. 106, Б, 10) и Кисловодской котловине. Особо следует выделить комплекс узколокальных украшений V–IV вв. до н. э., специфичных только для памятников верховьев Кубани (Теберда и Уруп). Это бронзовые проволочные гривны (табл. 102, Б, 9), массивные пояса-цепи с привесками-пинцетами (табл. 106, Б, 12) и бронзовые фибулы крупных размеров оригинальной разновидности (табл. 106, Б, 9). Особенность последних состоит в том, что они близки фракийским образцам V–IV вв. до н. э. (Козенкова В.И., Ложкин М.Н., 1981, с. 199).

О контактах со степным миром в этот период свидетельствуют образцы вооружения, конского снаряжения и некоторые предметы, выполненные в художественном стиле, близком степнякам (табл. 106, Б, 21, 27; Виноградов В.Б., Рунич А.П., Михайлов Н.Н., 1976, с. 49).

Керамический стиль «кавказского гальштата» затронул и посуду западного варианта VII–VI вв. до н. э. Но вместе с тем в сосудах отчетливо прослеживаются и традиционные черты, свойственные более ранней керамике этого района. Особенно показательны в этом плане чернолощеные корчаги Каменномостского могильника (табл. 104, Б-1, 14). Типичны для всей группы небольшие орнаментированные кувшины, очень близкие центральнокобанским (табл. 104, Б-1, 3, 5), горшки открытых форм (табл. 104, Б-1, 9), миски (табл. 104, Б-1, 1, 6, 8), кружки (табл. 104, Б-1, 2, 10, 13), круглодонные кубки, в отличие от раннего времени почти без орнаментации (табл. 104, Б-1, 4). В Минераловодском могильнике встречались сосуды редких форм, например, пазы на поддоне (табл. 104, Б-1, 12). В Каменномостском могильнике зафиксирована смена корчаг с нарезным орнаментом большими грушевидными корчагами без орнамента (табл. 104, Б-1, 7). Последнее произошло примерно во второй половине VI в. до н. э. В одном из погребений вместе с такой корчагой найдено бронзовое зеркало ольвийского типа (табл. 102, Б-1, 15). В начале VI в. до н. э. наряду с геометрическим орнаментом на посуде был распространен орнамент в виде вдавлений и углубленных полосок и крестов. Ими украшали, как правило, небольшие, приземистые очень изящные кувшинчики (табл. 104, Б-1, 11). Эта форма доживает до рубежа V–IV вв. до н. э.

Эпизодически продолжали встречаться металлические чаши (табл. 105, Б-I, 1–2), близкие синхронным чашам из Тлийского могильника (Ковалевская В.Б., 1983, с. 24).

Восточный вариант позднекобанской культуры скифского периода представлен памятниками в основном в предгорной зоне северо-восточного Кавказа. На юге граница оставалась прежней. На севере она шла по правобережью Терека, на западе — по бассейну р. Ассы. Восточная граница в отличие от раннего периода скорее всего может быть обозначена по левобережью р. Аксай.

В пределах восточной группы памятники междуречья Хулхулау-Аксая выделяются определенным локальным своеобразием, что послужило поводом для отдельных исследователей (Марковин В.И., 1969; Виноградов В.Б., 1972) относить эти памятники к позднему этапу каякентско-хорочоевской культуры. Но имеются аргументы в пользу их восточнокобанской принадлежности (Козенкова В.И., 1978, с. 154 и сл.).

К раннескифскому времени относятся отдельные погребения Сержень-юртовского, Аллероевского, Нестеровского, Пседахского могильников и ряд материалов из слоев поселений (Верхненаурского, Правобережного, Нестеровского, Сержень-юртовского и др.). Но большинство известных памятников, в основном могильников, датируется серединой VI — рубежом V–IV вв. до н. э. (Нестеровский, Луговой, Урус-Мартановский, Новогрозненский, Исти-суйский, Аллероевский 1, Курен-беноевский, у крепости Воздвиженской). К этому же времени относятся и курганные могильники со смешанной культурой близ селений Алды, Кулары и Гойты. Их этнокультурная принадлежность неясна. Имеются высказывания в пользу скифской (Марковин В.И., 1965, с. 171 и сл.) и савроматской принадлежности (Виноградов В.Б., 1972). Местонахождение этих памятников таково, что они могли принадлежать как собственно кочевникам, так и кавказцам, подвергшимся влиянию степной скифской или савроматской культуры.

Могильные сооружения восточного варианта середины VII–IV в. до н. э. менее разнообразны, чем в других вариантах. Преобладают простые грунтовые ямы (табл. 106, В, 1), лишь изредка обложенные булыжником (Нестеровский, Луговой) или деревом (Луговой) и заложенные сверху выкладками из двух-шести рядов булыжника (Пседахский, Луговой, Аллероевский 1). Каменные ящики из крупных камней (табл. 106, В, 3) имели место только в контактной зоне с культурами Дагестана (Куренбеной, Аллерой).

Заметное место занимают курганы с захоронениями на древнем горизонте (Нестеровский, Урус-Мартановский). Изредка отмечены грунтовые могилы и подкурганные захоронения с каменными кругами-кромлехами (Нестеровский, Луговой, Старые Атаги).

Погребальный ритуал сохраняет много традиционного (Козенкова В.И., 1977). Как и раньше, основным обрядом было трупоположение в скорченной позе на боку (табл. 106, В, 2). Наряду с сильно скорченными скелетами зафиксированы слабо скорченные и вытянутые (табл. 106, В, 4), иногда со скрещенными ногами. Преобладали погребения на правом боку независимо от пола погребенного. Ориентировка покойников, как и в ранней группе, самая разнообразная, но с преобладанием одного направления в пределах могильника. В целом для середины VII–IV в. до н. э. заметно увеличение южной ориентировки. Вытянутые погребения в разных могильниках не имели устойчивого направления, но только среди них отмечены захоронения головой на запад. Большинство погребений этого периода индивидуальные, лишь изредка встречены парные и совсем редко — коллективные (Аллероевский 1, Курен-беной). В погребальном ритуале отмечены черты ранее не известные: засыпка дна могилы галькой или мелом, кучки мелких камней около покойника. По-прежнему довольно часты находки углей в засыпи могилы и около костей погребенного. Изредка в могилу положены кусочки охры — имитация священного огня, каменные плитки-жертвенники, напутственная мясная пища. В одной из могил Урус-мартановского могильника вместе с покойником была захоронена собака.

О сохранении обычая погребения коней напоминают находки в могилах предметов конского снаряжения: железные удила и псалии, бронзовые бляхи и колокольчики.

Комплекс предметов восточной позднекобанской группы, так же, как и в других районах, состоит из традиционных типов и из новых вещей, составлявших локальную специфику варианта на позднем этапе (табл. 106, В, 1-20).

Теперь большинство предметов вооружения железные. Из местных типов дальнейшее развитие получили наконечники стрел — площики (табл. 101, Б, 20–21), топоры (табл. 101, Б, 14), наконечники копий (табл. 101, Б, 5) и кинжалы (табл. 106, В, 20). Вместе с ними употреблялось оружие, изготовленное местными мастерами по степным образцам: кинжалы-акинаки (табл. 101, Б, 36–37), боевые ножи. Уникальна бронзовая секира рубежа VI–V вв. до н. э. (табл. 106, В, 19) с изображением головы барса в скифо-сибирском зверином стиле, найденная в одном из погребений Новогрозненского могильника (Виноградов В.Б., 1974, с. 258 и сл.).

Орудия труда представлены железными малого размера ножами (табл. 101, Б, 1–2), железными серпами, точильными брусками (табл. 101, Б, 4) и разнообразными пряслицами (табл. 106, В, 5–6). Последние встречаются в могилах по 2–4 экз.

Замечательны украшения восточных кобанцев. Многие из них представляют подлинно художественные шедевры своеобразного искусства древних мастеров — бронзолитейщиков и ювелиров. Из традиционных типов продолжали изготовлять бронзовые височные подвески, близкие центральнокобанским (табл. 102, Б, 32–33), бронзовые перстни (табл. 102, Б, 27, 28), витые гривны с уплощенными орнаментированными концами, иногда с очковидной привеской (табл. 102, Б, 8), бронзовые и железные булавки с треугольными навершиями (табл. 106, В, 10), выпуклые бляхи со спиральным орнаментом (табл. 102, Б, 6), бронзовые поясные пряжки (табл. 102, Б, 44) и пластинчатые орнаментированные пояса (табл. 102, Б, 49), бронзовые многовитковые и массивные браслеты (табл. 102, Б, 18–19), колокольчики-подвески и привески ожерелья (табл. 102, Б, 11). В большинстве украшения представляли собой дальнейшее развитие древних образцов. Но некоторые изделия оригинальны и не имели прототипов среди более ранних местных форм. Таковы биконические (табл. 102, Б, 34, 36; 106, В, 11) и конусовидные (табл. 106, В, 12) серьги, двуовальные бронзовые бляхи (табл. 106, В, 7), железные ромбической формы обоймицы (табл. 106, В, 9), бронзовые поясные пряжки со спиралями и такие же бляшки (табл. 106, В, 13), бронзовые пластинчатые поясные пряжки с кругами (табл. 102, Б, 47), пояса-цепи с подвесными колокольчиками (табл. 102, Б, 48), массивные бронзовые птицеобразные бляхи с изображением хищников (табл. 106, В, 14), огромные бронзовые фибулы с подвесками (табл. 106, В, 15), бронзовые крючки в зверином стиле (табл. 106, В, 8), крупные стеклянные глазчатые (табл. 102, Б, 37) и антропоморфные бусы, булавовидные пронизи (табл. 102, Б, 23). Многие из перечисленных украшений встречены только в ареале восточного варианта (табл. 102, В, 7-15).

Так же, как и в других районах, в изобразительном искусстве восточного варианта середины I тысячелетия до н. э. ощутимо влияние культуры кочевников (табл. 106, В, 16–18), причем более савроматской, чем скифской (Виноградов В.Б., 1976, с. 147 сл.).

В погребениях конца VII–IV в. до н. э. заметно сократилось по сравнению с ранним временем число сосудов в могилах. Для погребального комплекса теперь обычен постоянный керамический набор: корчага, кувшин с ручкой, миска и кружка. Многие признаки связывают посуду середины I тысячелетия до н. э. с более ранней (приземистые формы, грубое тесто, налепной орнамент), но в целом формы видоизменяются. Характерны большие корчаги (табл. 104, В-I, 11), средних размеров кувшины с ручками и без ручек (табл. 104, В-I, 2), горшки баночной формы (табл. 104, В-I, 1, 10), сосуды с шаровидным туловом и узким устьем (табл. 104, В-I, 12), ребристые открытые миски (табл. 104, В-I, 6–7), кружки (табл. 104, В-I, 3, 4). В некоторых восточнокобанских памятниках отмечено существование специфических форм посуды, характерных лишь для узкой территории в пределах ареала. Таковыми, например, в междуречье Аксая-Хулхулау были усеченно-конические плошки (табл. 104, В-I, 8), а в западных памятниках ареала — двойные сосудики (табл. 104, В-I, 9) и миски с нарезным орнаментом (табл. 104, В-I, 5), аналогичные бытовавшим на территории центрального и западного вариантов.

Металлическая посуда в памятниках середины I тысячелетия до н. э. на территории восточной группы неизвестна.

Таким образом, кобанская археологическая культура предстает на всех этапах развития как культура автохтонного прочно оседлого населения горных ущелий, долин и предгорий центрального Кавказа, в основном северного склона Большого Кавказского хребта. Автохтонность кобанской культуры выступает не как механическое повторение застывших форм и явлений, а как диалектический процесс смешения и контактов, поглощения и органического включения родственных и чужеродных элементов при сохранении комплекса компонентов, подтверждающих наличие древнего не только хозяйственно-культурного, но и этнического ядра (Козенкова В.И., 1981а, с. 48 и сл.).

Механизм сложения кобанской культуры — одна из сложнейших и неразработанных сторон проблематики. Высказаны самые различные точки зрения. Ж. де Морган, М. Гёрнес считали, что кобанская культура была в готовом виде принесена народом-металлургом из среднего Подунавья. Русские исследователи (А.С. Уваров, П.С. Уварова, В.И. Долбежев и др.) отстаивали местное ее происхождение. Эта точка зрения поддержана археологами советского периода. Во многом она получила подтверждение новыми данными. Некоторые исследователи, в основном грузинские, считают, что она произошла от колхидской культуры западной Грузии. А.А. Иессен и Е.И. Крупнов видели в ней северокавказские корни. В настоящее время наука располагает данными, свидетельствующими о многокомпонентности и двуцентричности (южно- и северокавказской) сложения культуры, но многое в ее облике остается неясным. Одна из загадок, не получивших удовлетворительного разрешения — близость и безусловное родство ряда категорий кобанских бронзовых предметов с однородными предметами Средней Европы эпохи поздней бронзы, главным образом бассейна Дуная. Типолого-хронологические сопоставления кавказских и среднедунайских археологических материалов предпринимались неоднократно (Ф. Байерн, Р. Вирхов, Е. Шантр, П.С. Уварова, Ф. Ганчар, A.А. Иессен, Е.И. Крупнов. А.И. Тереножкин, Ш. Галлус, Т. Хорват, М. Пардуц, Д. Газдапустаи, B. Подборский, Г. Коссак и др.). Следует, однако, признать, что в настоящее время почти не осталось сторонников прямых сопоставлений древних культур обеих областей.

Благодаря новым данным из Сержень-юртовского могильника и поселения, Бамутского поселения, могильника у селения Терезе оказалось возможным более прочно и доказательно включить кобанскую культуру в систему общеевропейской хронологической периодизации. Выявляется роль центральноевропейских материалов в сложении некоторых компонентов кобанской культуры на ранних стадиях ее формирования. Проясняется активное посредничество очагов металлообработки срубной культуры позднесабатиновского и раннебелозерского времени в поддержании связей между двумя областями (Козенкова В.И., 1982а, с. 28–31).

Господствующим типом хозяйства в ареале кобанской культуры было скотоводство специфической формы, обусловленной вертикальной зональностью Кавказского региона, в сочетании с земледелием разной формы в горах и предгорьях. Для горных районов характерен отгонный тип животноводства с постоянно действующим циклом сезонного перегона скота из высокогорий в предгорные равнины и обратно. Стадо состояло преимущественно из овец, мелкого рогатого скота и лошадей. В предгорьях сформировался так называемый придомный тип скотоводства с преобладанием домашних свиней и крупного рогатого скота. Преобладание в стаде крупного рогатого скота — источника тягловой силы — свидетельствует о пашенном земледелии в предгорной зоне (Крупнов Е.И., 1960, с. 314; Дударев С.Л., 1979, с. 8). Глубокая по сравнению с мотыжным рыхлением вспашка земли создавала условия для дальнейшей культивации и направленного отбора в более значительном объеме хорошо известных с глубокой древности видов злаков — мягкой и твердой пшеницы, проса-магары, нескольких сортов ячменя. Зерна таких злаков обнаружены в слое начала I тысячелетия до н. э. Сержень-юртовского поселения и в погребениях первой половины I тысячелетия до н. э. Исправненского могильника. Открытие вместе с культурными сортами некоторых видов сорняков свидетельствует, по мнению палеоботаников, о длительности использования пашни, что также подтверждает наличие именно пашенного земледелия. Увеличение объема урожая, обусловленное более прогрессивной формой землепользования в предгорьях, требовало усовершенствования и количественного роста орудий жатвы. Потому не случайны многочисленные находки металлических серпов, бронзовых и железных, как в слоях раннекобанских поселений, так и в одновременных им кладах западного варианта.

Предполагаются зачатки пашенного земледелия и в нагорных районах Северного Кавказа (Крупнов Е.И., 1960, с. 313).

Развитие скотоводства и, в частности, увеличение в нем доли коневодства, трудоемкость горного земледелия, но вместе с тем прогресс в накоплении прибавочного продукта, а также демографическая нестабильность явились действенными стимуляторами дальнейшего освоения наиболее благоприятных для обитания высокогорных долин и плоскогорий.

Общее развитие и рост производительных сил в конце II — начале I тысячелетия до н. э. проявились также в расцвете металлообработки. Археологические источники говорят о высоком уровне технологии и техники обработки бронзы, сурьмы, серебра.

Изящные и причудливые формы украшений и оружия демонстрируют не только высокоразвитый эстетический вкус древних кобанских мастеров, но и глубокое знание ими многих разнообразных приемов ковки, литья, обработки и орнаментации поверхности изделий. Спектральный анализ бронз показывает виртуозное владение всей гаммой металлургической рецептуры. Господствующими уже на ранних ступенях развития культуры были высокооловянистые бронзы, хотя продолжали в отдельных мастерских использовать традиционные мышьяковистые сплавы (Сержень-юрт). Для этого периода предполагается использование полиметаллических руд местных месторождений (Черных Е.Н., 1966, с. 80–82). Богатые технологические навыки в свою очередь явились одной из предпосылок раннего знакомства северокавказских металлургов с железом (инкрустация по бронзе, изготовление миниатюрных ножей).

Развитие металлургии железа происходило в разных районах Кавказа неравномерно. Широкое освоение его племенами кобанской культуры началось первоначально, видимо, на южном склоне под влиянием закавказских металлургических центров примерно в конце X — начале IX в. до н. э. и несколько позднее — на северном склоне, в ареале центрального и западного вариантов (Вознесенская Г.А., 1975, с. 91). С VIII в. до н. э. можно бесспорно предполагать овладение мастерством изготовления широкого ассортимента железных предметов, а с конца VII — массовый переход к использованию железа (Дударев С.Л., 1983). На северо-востоке, в ареале восточной группы, местное массовое производство железных изделий документируется в первой половине VI в. до н. э. Металлографические исследования показали, что кобанские кузнецы использовали разные сорта черного металла — от чистого железа до высокоуглеродистой стали. Они были знакомы с несколькими способами получения стали, самым древним из которых была цементация поверхности готового изделия. Успешно применялись такие передовые и прогрессивные для столь древнего периода приемы, как кузнечная сварка, разнообразная термообработка железных изделий (Терехова Н.Н., 1983, с. 110 сл.). Особенно заметный прогресс железной металлургии в районах центрального Кавказа в VII–VI вв. до н. э. связан не только с общим развитием производственной базы местных племен, но и со скифскими походами в страны Переднего Востока. Они явились своего рода стимулятором, способствующим более быстрому становлению местной металлургии железа и ускоренному освоению производства особо необходимых предметов, в первую очередь железного оружия новейших образцов.

Активные передвижения в Предкавказье кочевых племен (киммерийцев, скифов, савроматов) создавали постоянно конфликтные ситуации в местах соприкосновения двух хозяйственных укладов: горного, преимущественного оседлого, и степного — кочевого. Стремление степняков расширить к югу пределы перекочевок и попытки захватить равнинные участки в предгорьях и на высоких предгорных плато приводили к деформации режима скотоводческого цикла альпийского хозяйства, что вынуждало горцев военным путем отстаивать традиционно очерченные границы жизненно важных зимних пастбищ. Выразительное свидетельство этому — массовые находки и исключительное разнообразие оружия в слоях поселений и особенно в могильниках на территории распространения кобанской культуры.

Жизнь местного населения протекала в поселках открытого типа, иногда расположенных на естественно укрепленных возвышенностях (Сержень-юртовское поселение в Чечено-Ингушетии, поселение на Крестовой горе в Кисловодске, Яснополянское поселение близ Ессентуков) и даже на отвесных скалах (Верхнебаксанское поселение в Кабардино-Балкарии).

Жилища сооружались наземные с использованием камня и плетеного деревянного каркаса с глиняной обмазкой стен. Поселок застраивался группами домов овальной и прямоугольной формы. Строения размещались компактно, примыкая стенами-друг к другу (Змейское поселение в Северной Осетии, Сержень-юртовское и Бамутское в Чечено-Ингушетии, Уллубаганалы 2 в Карачаево-Черкесии). На отдельных поселениях прослежены следы планировки в виде кварталов, разделенных узкими улочками, изредка вымощенными булыжниками (Сержень-юрт). Определенное место занимал культовый дом-святилище (Сержень-юрт, Змейское). Строения, как правило, состояли из двух отделений: жилого и хозяйственного. В жилом размещались очаг, место для растирания зерна, домашний жертвенник (Бамут, Сержень-юрт, Змейское, Уллубаганалы 2). В хозяйственной половине, например, в Сержень-юртовском поселении, занимались домашними производствами: косторезным, камнеделательным, гончарным.

Особо выделены на поселениях строения, связанные с занятиями металлообработкой (Сержень-юрт). В них обнаружены остатки печей для плавки бронзы, орудия труда бронзолитейного и ювелирного дела и бронзовые предметы-полуфабрикаты. Выделение металлообрабатывающего комплекса указывает на определенную специализацию домашнего ремесла. Но труд металлурга-литейщика еще не отделился от труда кузнеца-ювелира.

Племена кобанской культуры к первым векам I тысячелетия до н. э. в социальном отношении находились на стадии разложения первобытно-общинного строя и формирования военной демократии.

Особо следует подчеркнуть посредническую роль населения западного варианта в развитии натурального обмена и в укреплении регулярных торговых связей Северного Кавказа с Восточной Европой, обусловленную географическим положением этой группы. Общепринято мнение А.А. Иессена, что именно племена северо-западного Кавказа (как кобанцы, так и их соседи среднего Прикубанья) способствовали проникновению в горные районы и дальше на северо-восточный Кавказ выразительных предметов из Восточной и Центральной Европы (наконечников копий и конской узды так называемого трансильванского типа, ножей, кельтов, кинжалов срубного типа). В свою очередь благодаря носителям кобанской культуры далеко на западе, в средней и Юго-Восточной Европе, в Северном Причерноморье, в нижнем Подонье и в Поволжье, находят в памятниках совершенно других культур предметы конца II — начала I тысячелетия до н. э. несомненно северокавказского происхождения (боевые топоры кобанского типа, бронзовые сосуды с зооморфными ручками, биметаллические кинжалы, двукольчатые удила, украшения и даже глиняные сосуды).

В ареале западного варианта кобанской культуры (особенно в пределах Кисловодско-Пятигорского региона) в могильниках обнаружено подавляющее большинство предметов конского снаряжения и оружия таких форм, которые были характерны и для культуры степных кочевых племен VIII–VII вв. до н. э. Последнее обстоятельство позволило некоторым исследователям (А.И. Тереножкин, В.Б. Виноградов) говорить о степном происхождении этих предметов и о принадлежности их культуре древних всадников степей — киммерийцев. Не исключено и другое решение проблемы, высказанное ранее А.А. Иессеном и поддержанное Е.И. Крупновым, Н.В. Анфимовым, В.Г. Котовичем, В.И. Козенковой и другими историками: основным центром их производства и, возможно, происхождения был Северный Кавказ.

Не отрицая близких контактов киммерийцев и скифов с населением Северного Кавказа, большинство кавказоведов тем не менее не переоценивали глубину и значение этих контактов.

Втягивание племен Северного Кавказа в орбиту интенсивных межплеменных связей явилось одной из причин заметных изменений внутри родо-племенного общества. Наряду с имущественной дифференциацией и накоплением частной собственности шло оформление социальных групп и закрепление их иерархической соподчиненности друг другу. Имущественно обособляется патриархальная семья.

Участие дружин северокавказцев в военных союзах привело к большей связанности населения по обе стороны Большого Кавказского хребта между собой и более южными соседями вплоть до Передней Азии. В памятниках горного Кавказа неоднократно встречены ассирийские, урартские и греческие шлемы (Дигория, Карачай), бронзовые кинжалы луристанского типа (Южная и Северная Осетия), кинжалы кахетинского типа (Чечено-Ингушетия), топоры западнокавказского типа (Северная Осетия, Кабардино-Балкария), конская узда средиземноморского типа, пиксиды, близкие малоазийским и балканским (Северная Осетия). В свою очередь характерные кобанские изделия известны в закавказских культурах конца II — начала I тысячелетия до н. э. (Самтавро, Лечхум, Банисхеви, Хртноц, Астхиблур, Мусиери, Варташен и др.).

Бурная эпоха военной демократии — это период не только грабительских походов, но и проявление личного героизма северокавказских воинов. Именно к этому времени относится зарождение общекавказских циклов народных сказаний об особой мужской доблести, положивших начало оформлению знаменитого нартского эпоса (Кузнецов В.А., 1980). Не позднее скифского периода определяется обогащение этих сказаний иранским компонентом (Абаев В.И., 1949).

Верования и духовный мир носителей кобанской культуры соответствовали общему уровню развития патриархально-родового строя. Различные культы, связанные с одухотворением сил природы, — культ плодородия, поклонение предкам и духам — покровителям земледелия, скотоводства, ремесел и охоты — отчетливо угадываются в остатках древних святилищ (Змейское и Сержень-юртовское поселения), в домашних жертвенниках с остатками костей жертвенных животных, в предметах со следами имитационной магии, в заупокойных тризнах и в огневом ритуале при погребениях.

Подавляющее большинство кавказоведов (археологов, антропологов, языковедов, этнографов) считают, что древняя кавказская этническая общность — носитель кобанской археологической культуры — являлась мощным субстратом в последующем формировании почти всех современных народов Северного Кавказа от Кубани на западе до Дагестана на востоке (кавкасионский антропологический тип) (Алексеев В.П., 1974, с. 193–203) с картвело-нахскими диалектами языка. Кобанская культура (при всех разночтениях ее признаков) рассматривается в качестве значительного «целостного комплекса» (Батчаев В.М., 1973), составляющего древнейший пласт национальной культуры современных карачаевцев, балкарцев, осетин и вайнахов.

Глава девятая Центральный Кавказ в сарматскую эпоху (Абрамова М.П.)

Сарматский период в истории племен центральных районов Северного Кавказа наименее изучен. Еще сравнительно недавно на этой территории, за исключением горных районов, не было известно ни одного могильника, относящегося к сарматской эпохе (III в. до н. э. — III в. н. э.). Такая же картина наблюдается и в отношении поселений сарматского времени, которые в центральном Предкавказье фактически не исследованы.

Планомерное изучение бытовых памятников центральных районов Северного Кавказа было начато Е.И. Крупновым, который, исследуя слои скифского времени, пришел к выводу о неправомерности, вернее, условности термина «городище» применительно к скифской эпохе, поскольку ни на одном городище нет связи культурного слоя скифского времени с городищенскими валами и рвами (Крупнов Е.И., 1949, с. 27, 38). Установив, что в скифскую эпоху население обитало здесь на поселениях открытого типа, Е.И. Крупнов считал укрепления на этих городищах воздвигнутыми в более позднее, сарматское время (1949, с. 38). Однако этот вывод правилен только в отношении Прикубанья, где действительно в сарматскую эпоху возникает ряд укрепленных городищ (территория Дагестана в этой связи не рассматривалась Е.И. Крупновым). Что касается центральных районов Северного Кавказа, то здесь, по-видимому, как и в предшествующий период, население обитало на неукрепленных поселениях.

Поселения сарматского времени не подвергались планомерным раскопкам, однако в результате многочисленных разведочных работ выявлено значительное их число. Отнесение их к сарматской эпохе подтверждается анализом собранных на них керамических материалов. В этом отношении лучше исследованы восточные (Чечено-Ингушетия) и западные (Карачаево-Черкесия) районы центрального Предкавказья. В Чечено-Ингушетии работами А.П. Круглова, Г.В. Подгаецкого, Т.М. Минаевой, Е.И. Крупнова, М.П. Севостьянова, Н.И. Штанько, В.И. Марковина, В.Б. Виноградова, В.А. Петренко и др. открыт целый ряд поселений сарматского времени и выявлены слои сарматской эпохи на ряде многослойных городищ (Горячеисточненское, Петропавловское, Ильинское, Наурские, Алхан-калинское и др.) (карта 25).

Поселения, селища и укрепленные городища сарматского времени выявлены экспедициями Н.В. Анфимова, П.Н. Шишкина, Т.М. Минаевой, Е.П. Алексеевой на территории Карачаево-Черкесии. Е.П. Алексеева проводила раскопки Дружбинского городища, расположенного на левом берегу р. Кубани, к югу от Черкесска. Городище имело трапециевидную форму и было защищено рвами. Оно возникло в V–IV вв. до н. э., но наибольшего расцвета достигло в сарматскую эпоху — с III в. до н. э. по IV в. н. э. (Алексеева Е.П., 1976, с. 90–105). Характер городища (земляные укрепления, турлучные постройки) и найденных на нем материалов позволил Е.П. Алексеевой, сопоставив этот памятник с меотскими поселениями Прикубанья, обследованными Н.В. Анфимовым, установить меотскую его принадлежность (Алексеева Е.П., 1976, с. 106).

Что касается городищ центральных районов Северного Кавказа, то лишь немногие из них подвергались раскопкам. Это, в частности, наиболее крупные из городищ Северного Кавказа — Алхан-калинское в Чечено-Ингушетии (раскопки А.П. Круглова, Г.В. Подгаецкого, В.Б. Виноградова и др.) и Нижне-Джулатское в Кабардино-Балкарии (раскопки Г.И. Ионе и И.М. Чеченова). Оба городища содержат материалы первых веков нашей эры, однако слои этого периода выделяются плохо, так как перекрытые сверху мощными напластованиями раннесредневекового времени они почти полностью перекопаны многочисленными хозяйственными ямами. Поэтому мы не имеем достаточных представлений о характере поселений, типах жилищ, особенностях хозяйственного уклада, ремесел и т. д.

По-видимому, население сарматского времени обитало на поселениях, расположенных на возвышенных местах, не имевших искусственных укреплений. Исследования показали, что возведение оборонительных валов и рвов относится к раннесредневековому времени, в то время как в западных (Прикубанье) и восточных (Дагестан) районах Северного Кавказа укрепленные поселения были хорошо известны и в сарматскую эпоху. Такое отставание центрального Предкавказья отмечал еще А.А. Иессен. Он писал, что наличие в Прикубанье в сарматскую эпоху укрепленных поселений, которые возникают в центральном Предкавказье лишь во второй половине I тысячелетия н. э., объясняется, по-видимому, соседством с Боспором, мирные и военные отношения с которым «ускорили процесс исторического развития в Прикубанье по сравнению с центральным Предкавказьем» (Иессен А.А., 1941, с. 22).

Таким образом, характеристика культуры населения центральных районов Северного Кавказа дается только по материалам могильников.

Раскопки северокавказских могильников начались в конце XIX в. в горных районах Северной Осетии, что объяснялось открытием здесь первоклассных древностей кобанской культуры. Раскопки Г.Д. Филимонова, А.А. Бобринского, В.Л. Тимофеева, В.И. Долбежева, П.С. Уваровой выявили обширный археологический материал, в том числе сарматской эпохи. Памятники этого периода были открыты и в горных районах Кабардино-Балкарии (Миллер В.Ф., 1888).

Памятники сарматского времени предгорной и равнинной зон были представлены лишь отдельными случайно открытыми комплексами. Лишь в 30-х годах здесь начались планомерные раскопки и были найдены первые могильники (курганные и грунтовые) в степной зоне (Моздокские могильники, раскопки Б.Б. Пиотровского 1933 и 1936 гг. и М.А. Миллера 1935 г.). Однако материалы сарматского времени опубликованы лишь частично (Пиотровский Б.Б., Иессен А.А., 1940; Арх. исслед. в РСФСР…, с. 238–248).

Исследование археологических памятников особенно широко развернулось в послевоенный период, в первую очередь благодаря деятельности Е.И. Крупнова, возглавившего впоследствии Северо-Кавказскую экспедицию Института археологии АН СССР. В течение многих лет отряды этой экспедиции обследовали огромное количество памятников на обширной территории Северного Кавказа, открыв ряд поселений и могильников сарматского времени. Комплексы сарматского времени исследовали и экспедиции местных северокавказских учреждений (Минаева Т.М., 1951, 1955, 1960; Алексеева Е.П., 1966).

Первая обобщающая работа была посвящена обзору памятников горных районов и их хронологии. Она принадлежит Е.П. Алексеевой, которая, рассмотрев материалы скифского и сарматского времени, убедительно доказала принадлежность их кобанской культуре (Алексеева Е.П., 1949, с. 191–243). Из этого следовал вывод, что кобанская культура доживает в горных районах вплоть до эпохи раннего средневековья.

Иная картина наблюдается в предгорной и равнинной зонах. Отсутствие достаточного количества материалов не позволяло дать подробную характеристику культуры этих зон. Однако среди немногочисленных погребений сарматской эпохи здесь открыты не только грунтовые ямы, характерные для погребального обряда местного населения и в предшествующее время, но и катакомбы, неизвестные ранее на Кавказе. Это были единичные разрозненные погребения, датируемые I–III вв. н. э.

Поскольку катакомбный обряд погребения приобрел на этой территории особенно широкое распространение в эпоху раннего средневековья, когда здесь, судя по письменным источникам, обитали аланские племена (а первое упоминание алан на Кавказе относится к I в. н. э.), вопрос о связи вновь появившегося катакомбного обряда погребения с приходом на Северный Кавказ сармато-аланских племен возник закономерно, тем более что катакомбные могилы в некоторой степени знали и кочевые сарматские племена. Поэтому точка зрения о том, что катакомбный обряд погребения принесен на Северный Кавказ сарматскими по происхождению аланскими племенами в I в. н. э., до недавних пор была общепризнанной (Смирнов К.Ф., 1952а, с. 15; 1954, с. 209; Кузнецов В.А., 1962, с. 13; Виноградов В.Б., 1963; Алексеева Е.П., 1966, с. 200 сл.). В ряде работ, вышедших в начале и середине 60-х годов, содержится первое обобщение накопленных материалов (Виноградов В.Б., 1963; Алексеева Е.П., 1966). Их авторы пришли к заключению, что предгорные и равнинные районы центрального Предкавказья были заселены в сарматское время сначала сиракскими, а с I в. н. э. — аланскими племенами, вторжение которых привело к отливу местного населения к горам (Виноградов В.Б., 1963, с. 105–107).

Раннее появление алан на Кавказе доказывалось и на основании данных письменных источников (Гаглойти Ю.С., 1966).

Последующие раскопки в предгорных и плоскостных районах, широко развернувшиеся в 60-х и 70-х годах, выявили массу новых памятников сарматского времени. Было исследовано несколько обширных могильников: Нижне-Джулатский в Кабардино-Балкарии и Подкумский близ г. Кисловодска (раскопки М.П. Абрамовой), Чегемский могильник в Кабардино-Балкарии (раскопки Б.М. Керефова и А.Х. Нагоева), Ханкальский могильник в Чечено-Ингушетии (раскопки В.Б. Виноградова и В.А. Петренко). Кроме того, в результате археологических работ, проводимых в эти годы различными исследователями (Т.М. Минаевой, Е.П. Алексеевой, Н.Н. Михайловым, А.П. Руничем, В.И. Горемыкиной, П.Г. Акритасом, И.М. Чеченовым, И.М. Мизиевым, Р.М. Мунчаевым, В.Б. Виноградовым и др.), на территории предгорной и равнинной части центральных районов Северного Кавказа было открыто значительное количество комплексов сарматского времени — как подкурганных захоронений, так и разрозненных грунтовых могил.

Новые материалы выявили существенные различия как в погребальном обряде, так и в характере инвентаря между памятниками предгорной и равнинной зон, с одной стороны, и горной — с другой. Различия, по-видимому, обусловлены тем, что равнинные и предгорные районы были открыты для проникновения кочевавших в степях Предкавказья ираноязычных Кожевников, процесс оседания которых на территории Северного Кавказа начался, очевидно, еще в скифское время. В сарматскую эпоху этот процесс усилился, что привело к еще большим различиям между памятниками указанных зон (горной и предгорно-равнинной). Поэтому характеристика памятников сарматского времени будет дана отдельно для каждой зоны.

В горной зоне, как отмечалось, большая часть материалов открыта в дореволюционное время. К сожалению, в основном эти материалы происходят из различных коллекций и собраний и фактически беспаспортны. Мы имеем лишь незначительное количество комплексов сарматского времени. По-видимому, в силу изолированности различных районов горной зоны можно предполагать наличие локальных особенностей в материальной культуре их населения. Однако в настоящее время мы не обладаем достаточными данными для установления этого. В лучшей степени изучены горные районы юго-восточной Чечни (Ичкерия), однако они тяготеют к Дагестану и не входят в исследуемую территорию (о них будет сказано в главе десятой).

Характеристика культуры населения горных районов дается на основании погребальных комплексов Северной Осетии, открытых еще в конце XIX в. в могильниках Кобани и Карцы. Небольшие раскопки в Карце были проведены в 70-х годах XX в. М.П. Абрамовой и В.И. Козенковой (Абрамова М.П., 1980, с. 65–70; Козенкова В.И., 1984, с. 113–119).

Исследование материалов открытых комплексов свидетельствует о том, что в сарматское время в горных районах сохраняются те же типы могильных сооружений, которые характерны для памятников предшествующего времени, за исключением каменных ящиков. Последние кобанские племена в сарматское время почти не сооружали, они встречаются главным образом в Дигории. Наиболее распространенными в то время являлись грунтовые ямы. Стенки их у дна обкладывали каменными плитами или плоскими булыжниками (табл. 107, 1, 2). Засыпка ям также часто состояла из камней. Возможно, к первым векам нашей эры относится появление в горных районах подземных каменных склепов (Лезгур, Балта), получивших здесь довольно широкое распространение в эпоху раннего средневековья. Характерное для памятников скифского времени скорченное положение костяков сохраняется здесь вплоть до рубежа нашей эры. В погребениях рубежа нашей эры и первых веков нашей эры преобладало вытянутое положение покойных (табл. 107, 21) при наличии небольшого процента скорченных. На рубеже нашей эры намечается тенденция и к изменению ориентировки погребенных. Широтная ориентировка, характерная для скифского времени, наблюдается здесь до рубежа нашей эры: в могильниках Кобани преобладала западная, в могильниках Карцы — восточная. С рубежа нашей эры распространяется меридиональная ориентировка могильных ям, а покойных — головами как на север, так и на юг.

Изучение имеющихся комплексов сарматского времени показывает, что в целом для памятников горных районов центрального Кавказа характерно сохранение древних форм инвентаря. Особенно четко это прослеживается при рассмотрении предметов одежды и украшений. Некоторые типы фигурных пряжек (с крюком на обратной стороне — табл. 107, 7) находят прямые аналогии в материалах горных районов скифского времени. Появляются новые типы пряжек — в виде одинарных или двойных колец (восьмеркообразные пряжки) с коническими выступами на раме и неподвижным язычком (табл. 107, 8, 9, 34). В ряде погребений найдены массивные пряжки типа сюльгам, а также обычные круглорамчатые пряжки с подвижным язычком. Среди фибул значительно преобладают миниатюрные дуговидные (табл. 107, 36–38), несомненно, происходящие от массивных раннекобанских фибул той же схемы. Реже встречаются так называемые змеевидные фибулы (табл. 107, 35). Фибулы общеевропейских типов получают довольно широкое распространение лишь с первых веков нашей эры (табл. 107, 39–40).

Характерной принадлежностью погребального инвентаря являются бронзовые, железные и биметаллические булавки (табл. 107, 14–16, 42–44), которые в большинстве аналогичны по форме булавкам, встречающимся на этой территории и в скифское время. Местный кавказский характер инвентаря выявляется и при рассмотрении других категорий украшений — браслетов, гривен, перстней, различных привесок, среди которых особенно широко были распространены миниатюрные колокольчики, а также спиральные височные привески (табл. 107, 10–12, 45–50).

Рассмотрение металлических украшений сарматского времени показывает, что очень многие их типы зародились в кобанской культуре раннего времени. Для них характерна лишь более небрежная обработка, чем в ранний период. Существенно изменяется орнамент. Если для украшений предшествующего времени особенно характерен рельефный (в виде спиралей) или ребристый орнамент (на фибулах, браслетах и пр.), то в сарматское время преобладает орнамент, сделанный неглубокими насечками (елочный узор, пояски с косой штриховкой), точечными наколами. Изделия из листовой бронзы, как и в предыдущую эпоху, украшали точечными наколами с обратной стороны.

В погребениях I — начала II вв. н. э. очень часто встречаются бронзовые зеркала-привески с боковой петлей, валиком по краю и высоким коническим выступом в центре (табл. 107, 51). Такие зеркала известны и у сарматов, однако на Северном Кавказе они распространены значительно шире и были, несомненно, изделием местного кавказского производства (Абрамова М.П., 1971, с. 121–132; Барцева Т.Б., 1971, с. 133–138). Во II–III вв. н. э. зеркала данного типа покрываются рельефным орнаментом (табл. 107, 52), тогда же распространяется новый тип зеркал — с центральной петлей (табл. 107, 53).

Бусы, за исключением могильников Карцы, где найдено большое количество бус из одноцветного стекла, которыми была расшита одежда погребенных, встречаются в погребениях относительно редко.

Наиболее характерным оружием в погребениях сарматской эпохи были железные мечи и кинжалы, двулезвийные и однолезвийные. Они, как правило, не имеют перекрестья, навершие — прямое брусковидное, серповидное или кольцевое (табл. 107, 3, 4, 22–24). Найденные в горных районах мечи и кинжалы с серповидным навершием (табл. 107, 3, 4, 23, 24) близки по форме мечам раннесарматской (прохоровской) культуры. Однако они имеют и некоторые отличия — отсутствие перекрестья и наличие в ряде случаев на концах навершия конических утолщений. Серповидное навершие характерно для некоторых мечей Северного Кавказа в раннекобанское и скифское время, поэтому можно говорить о местном происхождении мечей этого типа на Северном Кавказе.

Отличительной особенностью погребений горных районов является почти полное отсутствие в составе их инвентаря наконечников стрел. Лишь в исключительных случаях погребения содержат один-два наконечника. Все они железные втульчатые, различные по форме: трехгранные, трехлопастные и пулевидные (табл. 107, 6, 25, 26). В таких же незначительных количествах встречались наконечники стрел и в погребениях Кобани скифского времени. В погребениях первых веков нашей эры найдены железные удила с подвижными кольцами (табл. 107, 27), а также с двухдырчатыми и колесовидными псалиями (табл. 107, 28, 29).

Керамика горных районов известна очень плохо. Поскольку могилы обкладывали и заваливали камнями, сосуды в большинстве случаев разбивались, а разбитые сосуды дореволюционные исследователи не изучали. При недавних раскопках в Карце были открыты погребения III–I вв. до н. э., содержавшие в среднем по два-три сосуда: безручный (корчагообразный) сосуд, миску и в ряде случаев — миниатюрную плоскую мисочку (табл. 107, 17–19). Керамика сделана с использованием гончарного круга, обжиг плохой. Большие сосуды орнаментированы горизонтальными каннелюрами либо волнистыми линиями, нанесенными палочкой. Некоторые миски имеют у края плоскую ручку. Поверхность многих сосудов слабо залощена. Для могильников Кобани характерны сосуды с выступающим дном (табл. 107, 20, 56), известные здесь и в скифское время.

Таким образом в сарматское время в горных районах сохраняются старые типы погребальных сооружений и инвентаря. Изменения, имеющиеся в них, являются хронологическим показателем, а не свидетельством проникновения сюда новых этнических группировок. Наиболее значительные изменения в составе инвентаря наблюдаются с I в. н. э., когда здесь распространяются бусы, фибулы общеевропейских типов, новые формы привесок, что свидетельствует об укреплении и расширении связей местных племен с Северным Причерноморьем и Прикубаньем. Продолжают сохраняться связи и с Закавказьем, однако значительно менее ощутимые, чем в раннекобанское время.

В целом рассмотренные материалы позволяют говорить о том, что в горных районах в сарматскую эпоху продолжали обитать местные племена — прямые потомки древних кобанцев.

Иная картина наблюдается в предгорных и равнинных районах центрального Кавказа. Здесь открыто более 500 погребений сарматского времени, обнаруженных как в грунтовых могильниках, так и в курганах (см. карту 25). Оба типа могильников распространены по всей исследуемой территории.

Грунтовые могильники сарматского времени были открыты здесь сравнительно недавно — планомерные раскопки их начались лишь в середине 60-х годов. В настоящее время в центральных районах Северного Кавказа известно несколько таких могильников: Нижне-Джулатский (Абрамова М.П., 1972) и Чегемский (Керефов Б.М., Нагоев А.Х., 1976, с. 123–124) в Кабардино-Балкарии, три могильника в районе Кавминвод-Подкумский и Клин-Ярский у г. Кисловодска (Абрамова М.П., 1983, с. 60–69; Виноградов В.Б., Рунич А.П., 1969, с. 118–120) и полностью разрушенный могильник у г. Железноводска (Рунич А.П., 1983, с. 218–222), а также обнаруженный Х.Х. Биджиевым могильник около Хумаринского городища в Карачаево-Черкесии (Биджиев Х.Х., 1983, с. 12, 55, 56).

Вызывает большой интерес открытый Ставропольской экспедицией грунтовой могильник IV–II вв. до н. э. в районе с. Преображенского Прикумского р-на Ставропольского края. Это самый северный из известных грунтовых могильников сарматского времени центрального Предкавказья. По характеру инвентаря он близок могильникам Кабардино-Балкарии (Нижне-Джулатскому и Чегемскому), однако, к сожалению, данных о погребальном обряде, в первую очередь о характере погребальных сооружений, нет, так как могильник полностью разрушен (Петренко В.Г. и др., 1976, с. 143).

В Чечено-Ингушетии к сарматскому времени относится поздняя группа погребений Ханкальского могильника (Петренко В.А., 1980, с. 11–15), в Северной Осетии — почти полностью разрушенный Моздокский могильник (Пиотровский Б.Б., Иессен А.А., 1940, с. 17, 18; Арх. исслед. в РСФСР…, с. 238–242).

Грунтовые могильники сарматского времени устраивались обычно на возвышенных местах — преимущественно на естественных холмах. Лишь Чегемский могильник размещался в насыпи более древнего кургана. Однако большое количество погребений (135) и наличие коллективных захоронений свидетельствуют об оседлом характере населения. Здесь мы имеем дело с использованием насыпи кургана в качестве могильного холма, в связи с чем рассматривать эти погребения как впускные подкурганные (Керефов Б.М., 1985, с. 220), по-видимому, неправомерно.

В отличие от подкурганных погребений, не имевших каких-либо специфических локальных особенностей на всей исследуемой территории, грунтовые могильники довольно четко разделяются на две группы — восточную (Чечено-Ингушетия и Северная Осетия) и западную (Кабардино-Пятигорье и Карачаево-Черкесия). Различия между ними прослеживаются главным образом при рассмотрении погребального обряда и в значительно меньшей степени, как мы увидим ниже, инвентаря. В восточной группе (Ханкальский и Моздокский могильники) основным типом погребального сооружения являлась обычная грунтовая яма, т. е. тот же тип, который был характерен и для местного населения скифского времени. В могильниках западной группы (Нижне-Джулатский, Чегемский, Подкумский) грунтовые ямы сосуществуют с катакомбами, причем последние значительно преобладают.

Все открытые погребения хронологически можно разбить на три больших периода: 1) III–I вв. до н. э., 2) I — начало II в. н. э., 3) II — первая половина III в. Наибольший интерес представляет ранняя группа погребений, датируемая III–I вв. до н. э. Рассмотрение материалов этого периода позволяет поставить вопрос о возможных компонентах, участвовавших в сложении культуры обеих локальных групп.

Погребения раннего периода составляют более 50 % (около 300) от общего числа открытых погребений. Большая их часть (около 170) — грунтовые погребения, остальные подкурганные.

Основная доля грунтовых погребений раннего периода происходит с территории Кабардино-Балкарии (западная группа), где этот период представлен двумя крупными памятниками — Нижне-Джулатским и Чегемским могильниками. Восточная группа памятников характеризуется главным образом материалами Ханкальского могильника (Чечено-Ингушетия).

Как отмечалось, для могильников восточной группы характерны только погребения в грунтовых ямах. Такой обряд мы находим на Ханкальском могильнике, расположенном у г. Грозного. Ранние погребения этого могильника датируются скифским временем — VI–V вв. до н. э. (Виноградов В.Б., 1972, с. 64; Козенкова В.И., 1977, с. 51), поздние — II–I вв. до н. э. (до начала I в. н. э. — Петренко В.А., 1980, с. 12). Могильные ямы прослеживаются плохо, в ряде случаев стены ям у дна обложены деревом. Погребения индивидуальные, реже — парные (табл. 108, 5, 6). В могилах II–I вв. до н. э. костяки лежат в вытянутом положении на спине, руки часто согнуты в локтях, так что кисти покоятся на тазовых костях. Наблюдается преобладание широтной ориентировки костяков (восток и запад) над меридиональной (Петренко В.А., 1980, с. 11–13). Среди особенностей погребального обряда необходимо отметить обычай положения в могилы ритуальных сосудов с гальками, а также наличие меловой подсыпки, кусочков угля, жертвенной пищи (Петренко В.А., 1980, с. 13).

Сходные черты погребального обряда имеют и другие найденные на этой территории грунтовые могилы.

Все бескурганные могильники западной группы локализуются на границе предгорной зоны и равнины. В этих могильниках в III–I вв. до н. э. преобладали катакомбные могилы (около 70 %), второе место занимали погребения в грунтовых ямах.

Почти все катакомбы указанного времени открыты на территории Кабардино-Балкарии. Лишь одна катакомба, датируемая, по-видимому, тем же периодом, была случайно открыта в районе Кавминвод (Рунич А.П., 1961, с. 268, 269).

На территории западной группы известны и другие близкие катакомбам сооружения — каменные подземные склепы (Кабан-гора — Виноградов В.Б., Рунич А.П., 1969, с. 114–116).

Рассмотрение погребений в грунтовых ямах, найденных в могильниках западной группы, выявляет сходство их с аналогичными погребениями восточной группы: они также содержали индивидуальные, реже — парные захоронения, имеющие преимущественно широтную ориентировку (табл. 108, 4), отличались небольшой глубиной залегания. По сравнению с катакомбами в этих же могильниках они содержали невыразительный инвентарь.

Катакомбы, напротив, часто содержали коллективные погребения (от 3–5 до 10–13) и служили, по-видимому, семейными усыпальницами. При каждом последующем захоронении кости погребенных ранее сдвигались к противоположной от входа стене камеры. В камерах иногда наблюдается ярусное расположение костяков, разделенных прослойкой чистой земли.

Все открытые катакомбы делятся по форме на несколько типов: 1) камера расположена под углом к длинной оси входной ямы либо перпендикулярно к ней (табл. 108, 2); 2) камера расположена на одной оси со входной ямой, являясь ее продолжением (табл. 108, 1); 3) входная яма и камера расположены параллельно друг другу (табл. 108, 3).

В ранний период наиболее распространенными были катакомбы 1-го и 2-го типов. Какой из этих типов преобладал, сказать трудно, так как конструкция их на обоих могильниках (Нижне-Джулатском и Чегемском) из-за условий раскопок не была полностью выявлена. Катакомбы 3-го типа по своему устройству напоминают подбои, особенно в тех случаях, когда отсутствует узкое входное отверстие, ведущее в камеру. Среди погребений раннего периода есть лишь единичные экземпляры катакомб этого типа (Чегем). Особенность кавказских катакомб — наличие узкого и часто очень короткого (10 см) входного отверстия, которое закрывалось в большинстве случаев, по-видимому, деревом, реже — камнями (табл. 108, 1).

Ориентировка костяков в камерах катакомб менее устойчива, чем в грунтовых ямах: преобладает юго-западная и юго-восточная (с отклонением к югу и востоку) и северо-западная (с отклонением к западу). Такое разнообразие ориентировок объясняется, возможно, и тем обстоятельством, что в камерах с повторными захоронениями погребенные часто имели отличную друг от друга ориентировку; кроме того, первоначальное их положение нарушалось при последующих захоронениях.

Господствует вытянутое положение покойных, редко встречаются скорченные погребения. У вытянутых костяков руки часто согнуты в локтях, при этом одна или обе кисти были положены на таз. Вытянутые ноги в отдельных случаях скрещены в голенях.

Для многих катакомбных погребений характерно наличие на дне камер тлена от подстилки, а также следов подмазки дна зеленой глиной. В катакомбах часто встречаются кусочки угля, изредка куски мела. В ряде случаев найдены гальки, которые чаще всего положены в сосуды специфических форм (табл. 109, 1–3). Внутри сосудов с гальками часто находят и угли. В некоторых катакомбах обнаружены миниатюрные сосуды (табл. 109, 13, 14), внутри которых находились довольно крупные звенья железных цепей. Сосуды с гальками, и сосуды с цепью характеризуют, несомненно, местные кавказские культы. Хотя в катакомбных погребениях западной группы найдены оба типа этих сосудов (с гальками и с цепью), в целом можно сказать, что в распространении этих культов имеются некоторые локальные различия.

Сосуды с гальками, известные и на территории Прикубанья в меотских погребениях IV–III вв. до н. э., на территории центрального Предкавказья наиболее характерны для памятников восточной группы (Чечено-Ингушетия), где они появляются, по-видимому, в тот же период (Петренко В.А., 1980, с. 12; табл. 109, 16–18). Сосуды с цепью на Северном Кавказе встречаются только в центральных его районах, главным образом на территории западной группы. Все они датируются II–I вв. до н. э. Данный ритуал можно связать с культом надочажной цепи, издревле существовавшим на Кавказе (Керефов Б.М., 1984, с. 145–152). В скифское время находки цепей были особенно характерны для территории Кабардино-Балкарии (Виноградов В.Б., 1972, с. 252), где найдено и наибольшее количество сосудов с цепью сарматского времени.

Таким образом, ритуальные сосуды катакомбных погребений говорят о том, что население, оставившее эти могильники, придерживалось местных кавказских культов.

В катакомбных погребениях часто находят остатки напутственной пищи. Эта деталь обряда была характерна и для грунтовых, и для курганных могильников на всей исследуемой территории. В большинстве случаев это были кости барана часто вместе с ножом, иногда помещенные в миску. Такой состав напутственной пищи находит ближайшие аналогии у сарматов. Однако нельзя не учитывать тот факт, что обычай предпочтения в качестве напутственной пищи мяса барана был распространен на территории центральных районов и в предшествующее время, особенно в скифскую эпоху. Поэтому в памятниках сарматского времени этот обряд должен рассматриваться не только как свидетельство сарматизации населения, но и как пережиток более раннего времени.

Подкурганные погребения раннего периода распространены равномерно почти по всей исследуемой территории (их нет только в районе Кавминвод), локализуясь преимущественно в равнинной зоне либо в начале предгорий. За последнее время (начиная с 70-х годов) большая группа (более 70) впускных сарматских погребений открыта работами новостроечных экспедиций в курганных могильниках Ставрополья. Исследованные здесь могильники составляют две территориальные группы. Одна из них находится примерно в центре Ставропольского края, тяготея к бассейну р. Томузловки в нижнем течении (могильники Грушевское и Веселая Роща Александровского р-на, Жуковское, Новоселицкий и Китаевка Новоселицкого р-на и Преображенское Прикумского р-на). Другая группа расположена в северо-восточной части Ставропольского края, на границе с Калмыкией (Чограй Арзгирского р-на).

Большинство открытых погребений датируется III–I вв. до н. э. Материалы этих погребений, за небольшим исключением (Кореняко В.А., Найденко А.В., 1977, с. 230–247; Кореняко В.А., 1980, с. 96 сл.), не опубликованы. Имеется лишь сводка подкурганных погребений сарматского времени, открытых в Ставрополье за последние годы, с некоторыми сведениями о погребальном обряде (Мирошина Т.В., 1986, с. 170–179). Наиболее распространенным типом погребального сооружения были узкие прямоугольные грунтовые ямы, реже встречались катакомбы и подбои (12 могил — 20 %). У катакомб камеры были расположены по одной оси со входной ямой, являясь ее продолжением. Могилы содержали индивидуальные захоронения в вытянутом положении. Ориентировка погребенных была преимущественно широтной, чаще западная (с отклонениями).

Что касается более южных районов (территории Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Чечено-Ингушетии), то здесь подкурганные погребения III–I вв. до н. э. распространены достаточно широко, хотя и в меньшей степени, чем на Ставрополье. Количественно (более чем в 3 раза) они преобладают на территории восточной группы, тяготея к низменным ее районам (бассейны Терека и Сунжи). Это преимущественно впускные разрозненные погребения, встречающиеся по одному-три в кургане. Курганные группы описываемого времени неизвестны. Есть и основные подкурганные захоронения сарматской эпохи, совершенные на уровне древнего горизонта. Они встречаются только на территории западной группы (Чегем, Этоко). Впускные погребения совершены в узких прямоугольных грунтовых ямах. Все известные впускные катакомбы III–I вв. до н. э. происходят из более северных районов (Ставропольская возвышенность и левый берег р. Терека в районе г. Моздока), чем территория распространения грунтовых катакомбных могильников.

Открытые подкурганные погребения имели преимущественно широтную ориентировку (с преобладающим положением костяка головой на запад, реже — восток), лишь в отдельных случаях меридиональную (север и юг).

По составу инвентаря подкурганные погребения (в том числе и погребения Ставрополья) похожи на погребения в грунтовых могильниках. Вместе с тем следует отметить, что в раннем периоде наблюдаются некоторые особенности, отличающие западную группу от восточной. Эти особенности проявляются в первую очередь при рассмотрении керамики. Металлический инвентарь более однороден, хотя и здесь, в частности среди украшений, изредка прослеживаются специфические черты, обусловленные влиянием предшествующих традиций (браслеты с насечками и пряжки-сюльгамы в Ханкальском могильнике). Некоторые локальные различия отмечаются, как будет показано ниже, и при определении степени распространенности тех или иных категорий инвентаря на территориях обеих групп.

В целом же инвентарь по своему характеру однотипен для всех видов погребальных сооружений — грунтовых ям, катакомб, впускных подкурганных могил. Единственное видимое отличие — большее разнообразие инвентаря в камерах катакомб с коллективными захоронениями, чем в грунтовых ямах этих же могильников. Однако камеры, содержавшие индивидуальные погребения, также имели маловыразительный инвентарь.

Как и в предшествующее (скифское) время, в погребениях довольно часто встречается оружие. Однако состав его несколько меняется: значительно уменьшается количество мечей, кинжалов и копий и значительно возрастает численность погребений со стрелами и наконечников стрел в могиле.

Определяющим признаком для мечей и кинжалов сарматского времени является прямое перекрестье, не характерное для оружия более раннего времени. Появление его на Кавказе можно, по-видимому, связать с сарматским влиянием. Навершия этих мечей — серповидные и кольцевые (табл. 110, 1, 4), последние получают здесь широкое распространение лишь с I в. до н. э. Как исключение в погребениях сарматского времени встречаются мечи без навершия. Особую группу составляют мечи и кинжалы без металлического перекрестья. Навершия их различны: брусковидные (на раннем этапе), серповидные, антенные и кольцевые (табл. 110, 2, 5–7). Отсутствие перекрестья — характерная особенность кавказских мечей. Все подобные мечи с различными навершиями К.Ф. Смирнов рассматривает в качестве поздних дериватов мечей так называемого синдо-меотского типа, для которых он отмечает общее северокавказское происхождение и распространение (Смирнов К.Ф., 1980, с. 38–44). Таким образом, в оружии наблюдается переплетение местных кавказских и сарматских черт.

Бо́льшая часть мечей и кинжалов, происходящих из комплексов III–I вв. до н. э., найдена в грунтовых могильниках и лишь несколько экземпляров — в курганах. Что касается территориального их распределения, то почти все они обнаружены в памятниках западной группы и лишь единичные экземпляры — на территории восточной группы.

То же самое можно сказать и о наконечниках стрел. В III–I вв. до н. э. они сосредоточены главным образом в погребениях западной группы. В Нижне-Джулатском и Чегемском могильниках стрелы содержатся в 45–50 % всех погребений раннего периода. В синхронных погребениях Ханкальского могильника их значительно меньше. Причем в отличие от скифского времени, для которого отмечается преобладание наконечников стрел в подкурганных погребениях по сравнению с грунтовыми (Виноградов В.Б., 1972, с. 94, 95), в сарматское время наконечники стрел были распространены в грунтовых и курганных могильниках сравнительно равномерно. Увеличение количества наконечников стрел наблюдается в северных районах (курганы Ставропольской возвышенности, погребения Нижне-Джулатского могильника, расположенного на севере Кабардино-Балкарии). Таким образом, восточные районы дают меньшее количество стрел по сравнению с западными; в западных районах чем ближе к горам, тем меньше в погребениях наконечников стрел. В погребениях горных районов, как говорилось выше, наконечники стрел встречаются очень редко.

Все найденные наконечники стрел железные втульчатые. Среди них преобладают трехлопастные, реже встречаются трехгранные, в единичных экземплярах — пулевидные (табл. 110, 11–13). Все они широко распространяются по территории Северного Кавказа с VI–V вв. до н. э. У сарматов волжско-донских степей в указанное время господствовали бронзовые втульчатые наконечники стрел, которые во II в. до н. э. заменяются железными черешковыми. Можно говорить о местном характере этого вида оружия у населения центральных районов Северного Кавказа. Причем железные втульчатые наконечники найдены в погребениях III–I вв. до н. э. не только грунтовых могильников, но и в курганах, расположенных севернее рассматриваемой территории (Ставропольская возвышенность), где можно предполагать наличие кочевого сарматского населения. Этот факт свидетельствует о длительном периоде обитания кочевых племен в Предкавказье, что придало кавказский облик их материальной культуре.

Стрелы в могилах находят обычно пачками — до нескольких десятков. Так, в катакомбах Нижне-Джулатского могильника в некоторых погребениях было по 50–80 наконечников стрел, что предполагает наличие колчанов. Часто у пояса погребенных (слева, реже — справа) находят железные (табл. 110, 14, 15), иногда бронзовые (табл. 110, 16) колчанные крючки, характерные для погребений этого времени как курганных, так и грунтовых могильников.

В ряде погребений, в том числе и в катакомбах, обнаружены наконечники копий (табл. 110, 9-10), совершенно не характерные для сарматских могил Поволжья и степей Предкавказья.

Помимо оружия, для погребений этого времени характерны кольчатые удила с крестовидными либо двудырчатыми псалиями (табл. 110, 18, 19), железные и бронзовые пряжки с неподвижным язычком (табл. 111, 1–3), бронзовые и железные булавки, фибулы среднелатенского типа, браслеты, гривны, золотые, серебряные и бронзовые височные привески в виде спиральных колец в 1,5–2 оборота (табл. 111, 4-14, 20–23), большое количество бус позднеэллинистического типа. Среди бус значительно преобладают мелкие стеклянные, которыми обшивали края одежды. Бусы из сердолика, гешира, янтаря, горного хрусталя и халцедона, а также крупные бусы из полихромного стекла использовались для ожерелий. Среди туалетных принадлежностей на первом месте стоят бронзовые зеркала. Наиболее распространены были довольно большие зеркала (диаметр от 12–15 до 20 см) с невысоким валиком по краю. Некоторые из них имели ручку-штырь, отлитую вместе с зеркалом (табл. 111, 15, 16). Подавляющее большинство таких зеркал (76 %) найдено на территории западной группы, где они происходят главным образом из погребений в грунтовых могильниках, лишь два зеркала (из 23) — в курганах. И, напротив, немногочисленные экземпляры подобных изделий, обнаруженные на территории восточной группы, происходят из курганных погребений.

Сарматское происхождение зеркал этого типа признается всеми исследователями. Исходя из распределения их на территории центральных районов Северного Кавказа можно говорить о большей сарматизации местного населения западных районов предгорной зоны, чем восточной.

Кроме того, в погребениях III–I вв. до н. э. найдены зеркала в виде дисков — гладких (табл. 111, 24) либо с вертикально отогнутым бортиком. Они в большинстве своем происходят также с территории западной группы, где встречаются главным образом в грунтовых могильниках.

Различия между погребениями западной и восточной группы довольно убедительно прослеживаются и на керамическом материале. Керамика — наиболее массовый материал в погребениях этого времени. Могилы, особенно катакомбы, содержат по три-пять-семь сосудов. По два-три сосуда содержат и индивидуальные погребения Ханкальского могильника (парные по три-пять).

Преобладала керамика с лощеной поверхностью. Глина с большой примесью песка (в восточных районах шамота, реже — песка), обжиг неравномерный. Поверхность сосудов покрыта серыми и черными пятнами. Многие сосуды сделаны на гончарном круге (в виде поворотного столика), но есть и лепные горшки. Формы тех и других довольно разнообразны и в каждой из групп имеют свои особенности. В западной группе это высокие одноручные кувшины (табл. 109, 4, 5), кружки (табл. 109, 6, 7), большое количество мисок (табл. 109, 8-11), среди которых преобладают миски с загнутым внутрь краем (Нижне-Джулатский могильник), а также с прямым часто орнаментированным бортиком (Чегемский могильник). В керамике восточной группы наиболее распространены сосуды типа корчаг, характерных для скифского времени, но несколько иных пропорций (табл. 109, 20, 21), и миски разных форм (табл. 109, 19), преимущественно с орнаментированным бортиком.

В наборе керамики обеих групп раннего периода есть большое количество ритуальных сосудов. Среди них сосуды с гальками имеют специфичные формы в каждом из районов: для территории восточной группы наиболее характерны своеобразные двуручные сосуды (табл. 109, 16, 17), а для западной — конические сосуды небольших размеров (табл. 109, 2, 3).

Кроме того, на каждой из территорий прослеживаются связи с керамикой предшествующего — скифского времени, что особенно хорошо видно при рассмотрении приемов орнаментации сосудов. На керамике восточной группы часто встречается налепной орнамент, широко распространенный здесь в киммерийский и скифский периоды. Керамика западной группы III–I вв. до н. э. орнаментирована беднее, чем в скифское время. Излюбленный орнамент ее — вертикальные полосы, резные, чаще пролощенные, проходящие либо по всему тулову, либо сгруппированные по две-три-четыре линии (табл. 109, 2, 4–7). Существует мнение о сарматских истоках такого орнамента на сосудах Северного Кавказа. Однако он встречается на сосудах Закавказья VIII–IV вв. до н. э. и на некоторых сосудах Северного Кавказа скифского времени, что говорит о местном происхождении этого орнамента на сосудах сарматской эпохи. Связь с Закавказьем прослеживается и в керамике восточной группы. В частности, наличие здесь своеобразных ритуальных сосудов (двуручных сосудов, мисок на поддонах, чаш) можно объяснять влиянием керамических традиций Кавказской Албании (Виноградов В.Б., 1963, с. 90–91; Абрамова М.П., 1979, с. 36).

Таким образом, рассмотрение материалов III–I вв. до н. э. выявляет некоторые различия в памятниках восточной и западной групп как в погребальном обряде, так и инвентаре. Причем в памятниках восточной группы прослеживается большее сходство с памятниками этой территории предшествующего — скифского времени, что подтверждается данными как погребального обряда (сохранение старых форм могильных сооружений), так и инвентаря (некоторые формы сосудов, наличие налепного орнамента, украшения — браслеты с насечками и т. д.). Поэтому местный характер населения, оставившего грунтовые могильники восточной группы, бесспорен и признается всеми.

Более сложным является решение вопроса об этнической принадлежности населения, оставившего памятники западной группы и в первую очередь грунтовые могильники с катакомбными погребениями. Попытка связать появление катакомб на Кавказе с приходом сюда сарматских племен не представляется убедительной, поскольку у сарматских кочевых племен Поволжья катакомбные погребальные сооружения не имели широкого распространения.

Но нельзя не учитывать и того факта, что близкие по форме погребальные сооружения (так называемые земляные склепы грунтовых могильников) распространяются в III–II вв. до н. э. в Прикубанье, на Тамани и в Крыму, в некрополях боспорских городов (Абрамова М.П., 1982, с. 9–19). Принимая во внимание, что на территории Северного Кавказа катакомбный обряд погребения был характерен в это время лишь для памятников западной группы центрального Предкавказья, можно, по-видимому, рассматривать его как характерную особенность погребального обряда населения, жившего на широкой территории Крыма и Северного Кавказа (от Прикубанья до Терека).

Западная группа отличается от восточной не только типами погребальных сооружений, но и особенностями инвентаря. На самом деле, характер оружия (железные втульчатые наконечники стрел), своеобразие ритуалов (сосуды с гальками и сосуды с цепью) говорят о местной основе населения, оставившего катакомбные могильники. Влиянием местных традиций объясняются и отмеченные различия в керамике восточной и западной групп.

Однако рассмотренные материалы говорят о большей сарматизации культуры населения западной группы, чем восточной (например, большее распространение здесь зеркал сарматского типа). По-видимому, территория западной группы в III–I вв. до н. э. была более подвержена оседанию ираноязычных кочевников, чем территория восточной. Поэтому если правомерно связывать грунтовые могильники восточной группы с автохтонным населением, то на территории западной группы возможно еще со скифского периода предполагать наличие смешанной группы населения. Оседание кочевников, так же, как и дальнейшая иранизация местного населения предгорной зоны, несомненно, имели место и в сарматскую эпоху. Полагаем, что грунтовые катакомбные могильники западной группы были оставлены именно этой смешанной группой населения. О том, что пришлые ираноязычные племена не жили изолированно среди местного населения, а смешивались с ним, свидетельствуют и данные лингвистики. В.И. Абаев писал: «Пришельцы аланы нашли, конечно, на занятых ими землях Кавказа не безлюдную пустыню, а какое-то старое население, по языку… родственное другим коренным народам Кавказа… Нет никаких оснований думать, чтобы это коренное доиранское население Алании-Осетии было истреблено или вымерло. Гораздо вероятнее, что оно смешалось с пришельцами иранцами и этим смешением и было положено начало современному осетинскому этническому типу» (1949, с. 78, 79).

Необходимо, однако, отметить, что существуют и другие точки зрения. Многие археологи придерживаются мнения о принадлежности ранних северокавказских катакомбных погребений ираноязычным сарматам. Большая часть рассматривает их как памятники сармато-алан (Кузнецов В.А., 1973, с. 60–73; Виноградов В.Б., 1975, с. 304–308; Алексеева Е.П., 1976). Другие (Керефов Б.М., 1985, с. 224, 225) полагают, что эти катакомбные могильники были оставлены вторгшимися на Кавказ сарматскими племенами аорсов. Таким образом, вопрос о принадлежности носителей катакомбного обряда погребения остается пока дискуссионным.

Что касается подкурганных захоронений III–I вв. до н. э., то многие исследователи связывают распространение на Северном Кавказе курганов с влиянием степных традиций, что закономерно, однако для сарматской эпохи необходимо учитывать наличие на этой территории курганных захоронений и в предшествующее — скифское время. Поскольку подавляющее большинство погребений впускные и как исключение встречаются основные погребения в курганах, можно говорить о кочевом характере населения, оставившего подкурганные погребения. Поэтому сарматская их принадлежность вполне допустима. Однако для утверждения того, что упомянутая группа памятников оставлена именно сираками (Виноградов В.Б., 1963, с. 68–70), по-видимому, нет оснований, поскольку критерии для выделения сиракских (или аорских) племен на Кавказе пока не установлены.

Что касается территории восточной группы, то о значительном проникновении сюда в III–I вв. до н. э. сарматских племен говорит наличие значительного числа впускных подкурганных погребений. Однако местное оседлое население подверглось сарматизации в меньшей степени, чем в западной группе. По-видимому, переход кочевников к оседлости проходил здесь в ранний период менее интенсивно, чем на территории западной группы.

Памятников первых веков нашей эры (их насчитывается примерно 200) несколько меньше, чем для предшествующего периода.

Все погребения поздней группы (I–III вв.) можно разделить на два периода: 1) I — начало II в.; 2) II — первая половина III в. Такое деление обусловлено не только хронологическим изменением инвентаря, но и другими особенностями, среди которых можно выделить две. Во-первых, резкое сокращение количества погребений в грунтовых могильниках в поздний период (II–III вв.) на территории западной группы. Во-вторых, в I в. н. э. уменьшается число подкурганных погребений на территории обеих групп, причем в основном они сосредотачиваются на территории восточной группы. В поздний период (II–III вв.) подкурганных погребений нет на территориях обеих групп. Открытые в западных районах (Карачаево-Черкесия) подкурганные погребения около Усть-Джегуты и Учкекена являются основными, совершенными в катакомбах. Они датируются I–II вв. н. э. и совершенно справедливо связываются исследователями с аналогичными сооружениями Золотого кладбища, раскопанного Н.И. Веселовским (Минаева Т.М., 1971, с. 115–124, 131, 132; Алексеева Е.П., 1976, с. 60–64).

Что касается грунтовых могильников первых веков нашей эры, то подавляющее большинство известных нам материалов этого времени происходит с территории западной группы. Поэтому характеристика культуры указанного периода на территории восточной группы затруднена. Фактически здесь не известно ни одного могильника первых веков нашей эры, имеются лишь разрозненные, часто разрушенные погребения. По-видимому, большой грунтовой могильник сарматского времени находился в районе г. Моздока. Почти весь могильник разрушен карьером, но, по мнению М.А. Миллера, он занимал первоначально всю возвышенность (Арх. исслед. в РСФСР…, с. 240). Сохранившиеся погребения представляли собой грунтовые ямы, костяки лежали в вытянутом положении на спине (табл. 108, 11) с неустойчивой ориентировкой. Некоторые черепа деформированы. Среди открытых здесь погребений есть и могилы первых веков нашей эры, что позволяет говорить о сохранении в то время у населения восточной группы прежней формы могильных сооружений — грунтовых ям.

Отдельные грунтовые погребения первых веков нашей эры, найденные и в Чечено-Ингушетии (разрушенные погребения в окрестностях г. Грозного, единичные погребения начала I в. н. э. Ханкальского могильника), также подтверждают сохранение прежних типов могильных сооружений (грунтовая яма).

На территории западной группы погребения I — начала II в. есть в Нижне-Джулатском и Чегемском могильниках в Кабардино-Балкарии. Первыми веками нашей эры датируются два грунтовых могильника, расположенных в районе Кавминвод (Подкумский и Железноводский), погребения этого времени известны и в Клин-Ярском могильнике (Кисловодск; Виноградов В.Б., Рунич А.П., 1969, с. 118–120). Все указанные могильники содержат преимущественно катакомбные погребения I — начала II в. при незначительном количестве грунтовых могил (табл. 108, 9), причем в Подкумском могильнике в грунтовых ямах были захоронения детей и подростков с неустойчивой ориентировкой почти без сопровождения инвентаря. Среди найденных на территории западной группы разрозненных погребений есть погребения в грунтовых ямах (Чегем, Кызбурун) и в катакомбах (р. Юца).

Основная характеристика позднего периода западной группы дается по материалам могильников.

Из числа открытых в могильниках погребений большая часть относится к I — началу II в. Погребения указанного времени из Нижне-Джулатского и Чегемского могильников по своему обряду близки к погребениям II–I вв. до н. э. этих же могильников. Сохраняются те же типы катакомб, те же особенности погребального ритуала, поз и ориентировки погребенных (табл. 108, 7-10).

Некоторые особенности катакомбных могильников Ставрополья (Подкумский и Хумаринский могильники), очевидно, можно считать локальными. Среди катакомбных погребений здесь господствует третий тип катакомб — с входной ямой, параллельной камере (табл. 108, 7). Катакомбы других типов распространены значительно меньше.

Особенностью этих могильников является и наличие двухкамерных катакомб (табл. 108, 10), которые пока не найдены на территории Кабардино-Балкарии. Наиболее ранние из открытых в центральных районах Северного Кавказа двухкамерных катакомб датируются I в. н. э. Аналогии им мы находим в могильниках более западных районов — Прикубанья, Тамани и Крыма, которые датируются со II в. до н. э. по II в. н. э. На Кавказе они также локализуются в западных районах исследуемой территории, составляя, очевидно, единую группу с подобными сооружениями Прикубанья и Крыма.

Характерной особенностью Подкумского могильника является использование камня в оформлении могил. Им закладывали входные отверстия в камеры, каменные выкладки над камерами обозначали наличие здесь погребений — черта, мало характерная для могильников Кабардино-Балкарии (каменные заклады камер найдены в ряде катакомб Чегемского могильника, на Нижнем Джулате для этой цели использовалось только дерево). Для погребального обряда Подкумского могильника характерно не только наличие катакомб с ярусным расположением костяков в камерах, что встречается во всех могильниках, но и ярусное расположение камер, известны случаи, когда две-три камеры располагались друг над другом, имея общую входную яму.

Так же, как и в предшествующее время, для катакомбных погребений характерны наличие коллективных захоронений (до девяти костяков), неустойчивая ориентировка погребенных, тяготеющая к широтной. Положение — преимущественно вытянутое на спине (с единичными случаями скорченных костяков), руки часто согнуты в локтях, так что кисти лежат на тазовых костях. Есть единичные костяки с перекрещенными голенями.

В катакомбах этого периода сохраняются и такие детали обряда, как наличие тлена от подстилки и подмазки дна зеленой глиной, наличие в погребениях угля, изредка мела, краски и серы.

Особенностью погребального обряда является значительное сокращение числа погребений с напутственной пищей, что очень характерно для более раннего времени. Кости животных найдены лишь в восьми погребениях этого периода Чегемского могильника, и их совсем нет в синхронных могилах Нижне-Джулатского и Подкумского могильников. Отсутствуют и ритуальные сосуды (с гальками и цепью). Изредка в слое рядом с могилами находились отдельные сосуды, которые, очевидно, можно связать с тризной.

Что касается подкурганных погребений первых веков нашей эры, то в основном это единичные разрушенные погребения, происходящие с территории восточной группы. Все они впускные, совершены в грунтовых ямах, ориентированы головой преимущественно на север и северо-запад.

На всей исследуемой территории погребения содержат многочисленный инвентарь. По своему характеру он довольно стандартен и находит аналогии в памятниках первых веков нашей эры других областей, вошедших в обширную территорию, которая подверглась процессу сарматизации, приведшему к нивелировке культуры разных районов. Лишь отдельные виды инвентаря рассматриваемых погребений (наконечники стрел, булавки, привески и т. д.) сохраняют местный кавказский облик.

Из оружия в погребениях описываемого времени найдены железные мечи и кинжалы, а также наконечники стрел. Бо́льшая часть мечей и кинжалов имеет прямое перекрестье и кольцевое навершие (табл. 110, 25, 26, 28). Реже встречаются кинжалы без металлического навершия и перекрестья (табл. 110, 27). Наконечников стрел меньше, чем в предшествующую эпоху. Колчаны содержали в среднем до 10–20 стрел. Наибольшее количество стрел найдено в Подкумском могильнике (50 % погребений); в могильниках Кабардино-Балкарии встречены лишь отдельные погребения со стрелами. Для I в. н. э. характерны колчаны либо с втульчатыми и черешковыми наконечниками стрел, либо только с черешковыми. Таким образом, в I в. н. э. происходит замена втульчатых наконечников черешковыми. Погребения начала II в. содержат только черешковые наконечники стрел. Среди втульчатых наконечников есть трехлопастные, четырехгранные с длинной вытянутой головкой и пулевидные (табл. 109, 29–31). Черешковые наконечники все трехлопастные.

В погребениях I — начала II в. н. э. найдены кольчатые железные удила (табл. 110, 35), бронзовые бляшки и привески от конской узды (табл. 110, 36–41), из орудий труда — ножницы, большое количество железных ножей, точильные камни (табл. 110, 43–48). Из атрибутов одежды и украшений встречено большое количество железных и бронзовых пряжек (табл. 111, 25–31, 37), среди которых в конце I в. появляются пряжки со щитком, фибулы общеевропейских типов (табл. 111, 32–36, 42), бронзовые браслеты (табл. 111, 38–41), золотые, серебряные и бронзовые височные привески в виде спиральных колец в 1,5 или 2 оборота (табл. 111, 50, 51), железные и бронзовые булавки (обычно по две у костяка табл. 111, 58–60), большое количество зеркал. Это так называемые зеркала-привески с боковой петлей (табл. 111, 54–57), распространенные и в горных районах.

Уже в конце I в. появляются некоторые материалы, характерные в дальнейшем для раннесредневековой аланской культуры Северного Кавказа: туалетные наборы, поясные наконечники и др. (табл. 111, 52, 53). Как и в предшествующее время, сохраняется обычай обшивки краев одежды бусами: среди многочисленных бус, найденных в погребениях этого времени, преобладают, как и прежде, одноцветные стеклянные бусы мелких размеров. Ими расшивалась, возможно, и обувь: в погребении Подкумского могильника на костях стоп трех скелетов, лежавших друг на друге, найдено около 4,5 тыс. мелких бусин. Полихромных бусин, характерных для ожерелий, довольно мало. Сокращается количество сердоликовых и гешировых бусин. Большой процент в погребениях этого времени составляют бусы из египетского фаянса, среди которых особенно широко был распространен бисер, но хорошо представлены и бусы других форм, а также различные привески — в виде скарабеев, плакеток с фигурой лежащего льва и др.

Так же, как и в предшествующий период, в погребениях I — начала II в. н. э., не только в катакомбах, но и грунтовых могилах, найдено большое количество керамики. В отдельных грунтовых ямах Подкумского могильника с захоронениями младенцев находились по два-три сосуда, в катакомбах в среднем — по одному-два.

Вся керамика довольно грубая. Глина содержит примесь песка, обжиг неравномерный. На поверхности многих сосудов следы лощения, иногда довольно слабого, в виде вертикальных полос. Но есть и отдельные, хорошо залощенные сосуды. Большая часть их сделана с использованием гончарного круга в виде поворотного столика, лишь единичные экземпляры можно отнести к настоящей круговой керамике. Особую группу составляют сосуды, сделанные от руки.

Наиболее распространенными формами являются кувшины, кружки и миски (табл. 109, 23–35), причем для каждого могильника характерен свой набор посуды. В погребениях Нижне-Джулатского могильника преобладают одноручные кувшины и миски. В Подкумском могильнике почти нет мисок, зато широкое распространение наряду с кувшинами получают кружки разнообразных форм. В Чегемском могильнике хорошо представлены сосуды всех форм кувшины, кружки и миски. Характерны миниатюрные сосудики в форме горшочков, кружек и др.

Лишь отдельные сосуды I — начала II в. н. э. имеют прежний орнамент из резных, чаще пролощенных вертикальных, наклонных и зигзагообразных линий. Изредка встречается налепной орнамент. Наиболее характерен для изделий этого времени орнамент из горизонтальных желобков, расположенных обычно на горле либо в верхней части тулова.

Таким образом, с I в. н. э. намечается сокращение количества орнаментированных сосудов. По-видимому, широкое применение орнамента в предшествующем Бремени (III–I вв. до н. э.) связано с влиянием традиций скифской эпохи, для которой характерны богато орнаментированные сосуды.

В целом наблюдающиеся изменения в составе и характере инвентаря можно рассматривать как хронологические, поскольку развитие культуры не нарушается какими-либо внешними факторами.

Значительные перемены происходят во II в. н. э. Прекращает функционировать Чегемский могильник, и резко сокращается (почти в 3 раза) количество погребений Нижне-Джулатского и Подкумского могильников. Причем большая часть погребений позднего периода (II — начало III в.) датируется II в., и лишь единичные могилы относятся к началу III в.

На территории восточной группы сохраняется обряд погребения в обычных ямах, однако вместе с тем появляются впервые грунтовые катакомбные могилы (Алхасте, Пседах; табл. 108, 14).

Материалы II — начала III в. грунтовых катакомбных могильников западной группы свидетельствуют о дальнейшем развитии культуры. Сохраняется прежний обряд погребения в катакомбах, содержавших коллективные захоронения, однако число погребенных в камере не превышает четырех. В Подкумском могильнике наряду с однокамерными продолжают сооружаться двухкамерные катакомбы (табл. 108, 13). Однако в целом можно говорить, что наибольшее распространение получают катакомбы с камерой, расположенной перпендикулярно входной яме (табл. 108, 12), — тип, который в дальнейшем станет характерным для раннесредневековых аланских могильников.

По-прежнему преобладает вытянутое положение костяков (при единичных случаях скорченных) с сохранением в каждом из могильников старых ориентировок. В Подкумском могильнике наряду с широтной ориентировкой увеличивается доля меридиональной, что, однако, связано с рельефом холма. Сохраняются и другие детали погребального обряда: тлен от подстилки и подмазка дна глиной, наличие угля, мела и краски. Особенность погребений описываемого периода — полное отсутствие в могилах напутственной пищи.

Погребения II–III вв. до н. э. содержат довольно однотипный инвентарь. Из оружия найдены кинжалы без наверший (в большинстве случаев без перекрестья, иногда прямое перекрестье — табл. 110, 49–51). Наконечники стрел, железные трехлопастные (табл. 110, 52–54), найдены лишь в нескольких погребениях (до 10 у каждого костяка). В погребениях II–III вв. Подкумского могильника их нет совсем. К принадлежностям конского убора относятся железные удила с подвижными кольцами (табл. 110, 57), бляшки от ремней уздечки. В Подкумском могильнике найдена серебряная пластинчатая привеска, крепившаяся, по-видимому, к ремню уздечки (табл. 110, 58). Это наиболее поздняя вещь среди материалов могильника, датируемая не ранее первой половины III в. н. э., что позволяет установить верхнюю дату могильника. Среди орудий труда известны ножи, ножницы, каменные оселки и пряслица (табл. 110, 59–67).

В погребениях найдено большое количество пряжек и фибул. Пряжки в большинстве случаев железные (круглорамчатые, реже — прямоугольно-рамчатые) с прямоугольным или овальным щитком (табл. 111, 61–64). Среди украшений необходимо отметить бронзовые серьги — петлевидные с перевитыми концами (табл. 111, 72–74), характерные только для этого времени, и спиральные в виде кольца в 1,5–2 оборота, встречающиеся в погребениях всех периодов (табл. 111, 68–71). По-прежнему сохраняется обычай обшивки краев одежды мелкими стеклянными бусинами и бисером. Для ожерелий, как и прежде, использовались полихромные стеклянные бусины, а также из гешира, янтаря, сердолика и халцедона.

Для погребений описываемого периода характерны зеркала двух типов: 1) зеркала-привески с боковой петлей, менее профилированные, чем подобные зеркала I в., и имеющие на обратной стороне рельефный орнамент (табл. 111, 75–77). Эти зеркала не получили широкого распространения в центральных районах Северного Кавказа. Они более характерны для западных областей — Прикубанья и Крыма; 2) небольшие зеркала, имеющие на обратной стороне широкий валик по краю, центральную петлю и рельефный орнамент (табл. 111, 78, 79). Зеркала второго типа разных размеров и более уплощенного вида типичны для раннесредневековой аланской культуры Северного Кавказа.

Керамика найдена в большинстве погребений II–III вв. н. э. в среднем по одному-два сосуда в могиле. Увеличивается доля круговой керамики, и уменьшается количество лепных сосудов. В каждом из могильников сохраняется набор сосудов, свойственный и для предшествующего времени. Наблюдается дальнейшее сокращение численности орнаментированных сосудов. Основной орнамент — горизонтальные каннелюры на горле или в верхней части тулова (табл. 109, 41, 43, 44, 50). Изредка встречается налепной орнамент.

Таковы материалы грунтовых катакомбных могильников.

Как уже отмечалось, самые поздние погребения этих могильников датируются первой половиной III в. н. э. Бо́льшая часть погребений поздней группы датируется II в., однако погребений II в. значительно меньше, чем погребений I в. в этих же могильниках. Абсолютно такую же картину мы наблюдаем и на территории Прикубанья, где для II в. отмечается резкое сокращение количества погребений, а верхней датой городищ и могильников (грунтовых и курганных с катакомбными погребениями) правобережья Кубани (к востоку от Лабы) также является начало III в.

Вместе с тем во II в. н. э. на нижнем Дону и на территории северо-западного Кавказа фиксируется большой приток сармато-аланского населения. По данным ономастики — это явление в Танаисе датируется не позднее третьей четверти II в. н. э. (Шелов Д.Б., 1972а, с. 249). Значительный приток аланского населения на территорию Северо-Западного Кавказа подтверждается фактом возникновения на Боспоре группы аланских переводчиков, о чем свидетельствует найденная в станице Таманской плита Херака — «главного аланского переводчика», датируемая 208 г. н. э.

Сопоставление данных ономастики и эпиграфики с археологическими данными показывает, что приток аланского населения совпадает по времени со значительным сокращением количества погребений (в том числе и в катакомбах) на могильниках западных и центральных районов Северного Кавказа. Это не позволяет приписывать рассмотренные нами ранние катакомбные могильники на Кавказе аланам. Более логично связывать с нашествием сармато-алан резкое сокращение во II в. количества погребений в северокавказских могильниках. По-видимому, сложная обстановка, возникшая во II в. на Северном Кавказе, привела к нарушению связей сарматов более северных областей (Поволжья и междуречья Дона и Волги) с северокавказскими племенами. Археологические материалы показывают, что во II–III вв. у сарматов Поволжья отмечались более устойчивые связи с нижним Доном, чем с Северным Кавказом (Скрипкин А.С., 1977, с. 113).

Таким образом, можно рассматривать население предгорной зоны (западной группы), оставившее катакомбные могильники, не как сарматское племя алан, а как смешанную группу, включившую в свой состав как автохтонные племена, так и оседавших здесь ираноязычных кочевников.

Наличие в катакомбах коллективных захоронений свидетельствует об использовании их в качестве семейных склепов, что в свою очередь говорит об оседлом образе жизни населения, оставившего эти памятники.

Уже в первых веках нашей эры в культуре племен предгорной зоны, обитавших на территории западной группы, начинают складываться те элементы, которые в эпоху раннего средневековья стали характерными для аланской культуры Северного Кавказа: тип катакомбы с камерой, расположенной перпендикулярно к длинной оси входной ямы, отдельные детали инвентаря (зеркала с центральной петлей, туалетные наборы, поясные накладки простых форм). Таким образом, культуру первых веков нашей эры можно рассматривать как предаланскую, или раннеаланскую, а собственно аланская культура сложилась в эпоху раннего средневековья, после гуннского нашествия.

Именно для носителей раннеаланской культуры, очевидно, и было характерно двуязычие, о котором писал В.И. Абаев, т. е. параллельное употребление местных кавказских языков и иранского, выступавшего в роли связующего языка в межплеменных сношениях (Абаев В.И., 1949, с. 79, 121–122). Эта смешанная группа населения и получила, по-видимому, в раннесредневековых источниках наименование «аланы». Представляется, что этноним «аланы» у античных и раннесредневековых авторов имел разное содержание. Античные авторы подразумевали сарматские по происхождению кочевые ираноязычные племена, жившие в I–IV вв. н. э. у «Танаиса и Меотиды» (а также в Северном Причерноморье) и совершавшие оттуда походы в Закавказье (И. Флавий, Ам. Иероним, Ам. Марцеллин). Этноним «аланы» раннесредневековых источников (Прокопий Кесарийский, Агафий, Менандр Византиец и др.) имел в некотором смысле собирательное значение, поскольку им обозначались все племена центральных районов Северного Кавказа, обитавшие на территории современной Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и, по-видимому, части Карачаево-Черкесии. Ни один из раннесредневековых авторов не приводит каких-либо иных племенных наименований для обозначения населения этих районов. Таким образом, местное население, т. е. потомки автохтонных племен, всегда включалось в понятие «аланы», употребляемое применительно к центральным районам Северного Кавказа.

Сложная внешнеполитическая обстановка, сложившаяся в конце II — первой половине III в., по-видимому, привела к отливу населения из предгорных районов центрального Кавказа, о чем свидетельствует прекращение существования грунтовых катакомбных могильников западной группы. Мы имеем очень незначительное число погребений III–IV вв. с территории предгорной зоны. Вероятно, оседлое население оставило эти земли. Подтверждением может служить Нижне-Джулатский могильник, где отсутствуют погребения второй половины III–V в. (они вновь появляются лишь в VI–VII вв.), а также материалы Хумаринского могильника в Карачаево-Черкесии (Биджиев Х.Х., 1983, с. 55, 56; Абрамова М.П., 1985, с. 35, 36).

В III–IV вв. на территории восточной группы центральных районов Кавказа (Северная Осетия, Чечено-Ингушетия) появляются огромные курганные могильники, тянувшиеся на многие километры и насчитывающие сотни курганных насыпей. В настоящее время известны две обширные группы таких могильников: на р. Сунже, в окрестностях г. Грозного (Алхан-кала, Алхан-юрт, Алды), и на правобережье р. Терека, в среднем его течении (Моздокский район — Братское, Октябрьский, Виноградное).

В отличие от грунтовых катакомбных могильников западной группы, которые были характерны для предгорных районов, курганные могильники III–IV вв. восточной группы локализовались в основном на равнине.

Несмотря на то что в этих обширных курганных группах раскопаны лишь единичные насыпи, характер памятников и их датировка не вызывают особых сомнений. Все курганы содержали по одной катакомбной могиле. Катакомбы имели большие размеры, длинную и глубокую входную яму с узким входным отверстием в одной из поперечных стен и камеру прямоугольной формы, расположенную под прямым углом к длинной оси входной ямы. Многие из катакомб в больших курганах были тщательно отделаны (заглажена поверхность стен, аккуратно сделаны ступени и т. д.). Камеры содержали индивидуальные, реже — парные захоронения. Все катакомбы ограблены, однако сохранившийся инвентарь (серебряные и золотые изделия) позволяет говорить о богатстве похороненных в них людей. Основное время распространения курганных катакомбных могильников — вторая половина III–IV в. н. э. (в Чечено-Ингушетии они задерживаются значительно дольше). Материалы этих памятников рассмотрены в томе «Степи Евразии в эпоху средневековья» настоящего издания (Ковалевская В.Б., 1981, с. 83 сл.).

Курганные могильники этого времени не сочетались с грунтовыми. Социальные различия отражались, по-видимому, в величине насыпи курганов, среди которых встречаются большие, высотой в несколько метров, и маленькие едва заметные насыпи.

Курганные могильники не заходят в глубь предгорий. Однако отдельные курганные насыпи с основными катакомбными погребениями встречаются и в более северных районах, т. е. в местах обитания кочевых сарматских племен. За последние годы в результате систематических раскопок курганных могильников новостроечными экспедициями в Ставропольском крае и Ростовской обл. было открыто несколько десятков курганов с основными катакомбными погребениями второй половины III–IV в. н. э. Эти курганы не составляют компактных групп, а встречаются довольно разрозненно среди насыпей эпохи бронзы. Лишь на юге Ставропольского края (могильник Веселая роща Александровского р-на) в двух курганных группах обнаружено 10 курганов с подобными катакомбами (раскопки М.А. Романовской). В более северных районах распространения сарматской культуры (Поволжье и Приуралье) подобные памятники III–IV вв. не встречены.

Таким образом, в III–IV вв. в степных районах Предкавказья распространяется новый тип погребальных сооружений — подкурганные катакомбы. По-видимому, можно говорить о появлении таких погребений после нашествия готов в 40-х годах III в. Курганы содержали богатые захоронения, почти полностью разграбленные. Наибольшее количество их сосредоточено на Северном Кавказе. Однако такие же погребения характерны для сарматов, кочевавших в предкавказских степях, включая юг Ростовской и Астраханской областей. Сарматская их принадлежность подтверждается по крайней мере двумя обстоятельствами: локализацией на этой территории аланских племен по данным письменных источников (Аммиан Марцеллин) и нахождением в ряде таких погребений типичных позднесарматских прямоугольных курильниц. Отсутствие подкурганных катакомб на других территориях распространения сарматских племен подтверждает высказанное ранее мнение о кавказском влиянии на появление таких сооружений у сарматов в прилегающих к Кавказу областях в III–IV вв.

Более сложен вопрос об определении этнической принадлежности населения, оставившего обширные курганные могильники с катакомбными погребениями на Северном Кавказе. Можно предположительно говорить об ираноязычности этой группы населения. Тем не менее наблюдается несомненная связь, прослеживаемая в особенностях погребального обряда, с северокавказской традицией: здесь преобладает тот же тип погребальных сооружений (катакомба с перпендикулярным к камере дромосом), что и в грунтовых могильниках сарматского времени на позднем этапе (II–III вв.). Хронологическая близость этих двух групп памятников (грунтовых и подкурганных катакомб) и отмеченная близость погребального обряда позволяют предполагать определенную близость двух групп населения, оставившего те и другие памятники.

Можно предполагать и наличие сарматских этнических элементов в составе населения Предкавказья III–IV вв. Дело в том, что, начиная с середины III в. зафиксирован отлив сарматского населения с территории Волго-Донского междуречья в Заволжье. В погребальном обряде и материальной культуре сарматских племен, продолжающих обитать в междуречье Волги и Дона, прослеживаются северокавказские традиции (Скрипкин А.С., 1982, с. 54). Возможно, отлив сарматского населения происходил не только на восток (в Заволжье), но и в восточные районы центрального Предкавказья, где в III–IV вв. сосредоточивается большое количество курганных насыпей с погребениями, имеющими северокавказский облик. Однако решение вопроса об этнической принадлежности людей, похороненных в курганах, — дело будущего. Раскопки памятников этого времени продолжаются, и материалы их требуют осмысления.

По имеющимся на сегодняшний день данным, большая часть курганных катакомбных могильников центрального Предкавказья прекратила свое существование во время гуннского нашествия, ознаменовавшего начало нового этапа в истории северокавказских племен — периода длительного господства на Северном Кавказе тюркоязычных народов.

Глава десятая Дагестан и юго-восточная Чечня в скифо-сарматское время (Марковин В.И.)

Культура населения Дагестана и юго-восточной Чечни в эпоху раннего железа только в самое последнее время стала изучаться довольно интенсивно. И все же наиболее слабо исследованным оказался тот отрезок времени, который принято называть скифским периодом (VI–IV вв. до н. э.). Это создало в истории региона лакуну, слабо заполненную конкретным содержанием. Данное обстоятельство вызвано также спорностью отнесения отдельных очень своеобразных археологических находок к строго определенному времени.

Памятники последующего, сарматского, времени для предгорных районов изучены лучше, хотя материалы III–II вв. до н. э. пока немногочисленны. Все это не дает возможности достаточно полно охарактеризовать культуру местных жителей северо-восточного Кавказа в скифо-сарматское время, т. е. в период крупных передвижений древних племен и ясно ощутимой борьбы между пришлым и местным населением. Именно в это время в культуре местных горцев происходило становление отдельных черт, которые сохранялись в бытовом обиходе до недавнего этнографического прошлого (орнаментика, форма посуды, некоторые украшения и проч.).

В XIX в. археологи, работая в Дагестане и юго-восточной Чечне, специально соответствующие комплексы не искали. Это было делом случая. Часто только интуитивно определялось время того или иного памятника, порождая самые различные теории об его происхождении (Русов А.А., 1882, с. 613; Уваров А.С., 1887а, с. 61–75). В 1867 г. на границе Чечни и Дагестана впервые были обнаружены бронзовые статуэтки, изображающие людей и животных (Ипполитов А.П., 1868, с. 49–52). Их находки в дальнейшем стали особенно часты в высокогорьях Дагестана (Аргутинский-Долгоруков Н.В., 1875, с. 184; Комаров А.В., 1882а, с. 436–437, 1882б, с. 41; Пантюхов Н.Н., 1896, с. 142, 148). Датировали их тогда VII–VI вв. до н. э. (Уваров А.С., 1887б, с. 2–9). Первые научные раскопки памятников Дагестана, в том числе и святилищ с подобной пластикой, были проведены лишь в конце XIX в. у г. Темир-Хан-Шура (Буйнакск), селений Гергебиль и Ретло (Анучин Д.Н., 1884, с. 444–445; Bapst G., 1885, р. 8, 34–41; Козубский Е.И., 1902; Zakharov А.А., 1930, 1931).

После Октябрьской революции возникла серьезная необходимость изучать древности Дагестана и Чечено-Ингушетии в связи с историей их народов. Из археологических работ тех лет следует отметить исследования А.А. Иессена. Они проводились в 1932 г. в бассейне р. Сулак. В итоге была создана первая сводная работа, открывшая перспективу в изучении древних культур и сопредельных регионов (Иессен А.А., 1935, с. 29–39).

С 1936 г. в горных районах ведет работы А.П. Круглов. Большой интерес представляет обследованное им святилище V в. до н. э. у селения Согратль (Круглов А.П., 1946, с. 32–35). Несколько позже подобные святилища обследовал И.В. Мегрелидзе (1951, с. 281–291).

Итоги изучения Дагестана и Чечни в предвоенные годы нашли отражение в монографии А.П. Круглова (1958). Однако для скифского времени (VI–V вв. до н. э.) особенно важны работы А.П. Круглова на могильнике Исти-су у г. Гудермес. Собранные им материалы были изданы, проанализированы детально только в 1950 г. О.А. Артамоновой-Полтавцевой (1950, с. 25–98).

После окончания Великой Отечественной войны в Дагестане развернулись большие археологические работы: раскопки могильников у селений Тарки (Крупнов Е.И., 1951; Смирнов К.Ф., 1950б; 1951; Исаков М.И., 1948; Твердохлебов А.М., 1949) и Карабудахкент (Смирнов К.Ф., 1952а, 1961в), которые очень важны для выяснения вопросов сарматизации аборигенов. Эти работы создали основу для изучения культуры Дагестана в скифо-сарматское время. В последующие годы были опубликованы обобщающие труды, посвященные истории Дагестана. В первом из них (Очерки истории Дагестана, 1957, I, с. 19) лишь намечены основные вехи развития дагестанских племен в эпоху раннего железа и в период вхождения их в состав Кавказской Албании. Во втором (Магомедов Р.М., 1961, с. 17–28; 1968, с. 15 сл.) сделана попытка рассматривать местные племена на фоне культуры рабовладельческих государств Закавказья. Описание интересующего нас периода с привлечением новых археологических памятников можно найти в многотомной «Истории Дагестана» (1967, I, с. 94 сл.).

Довольно широкий размах разведочных и раскопочных работ в Дагестане и Чечено-Ингушетии в последние годы нашел отражение в ряде крупных монографических работ (Виноградов В.Б., 1963; Исаков М.И., 1966; Пикуль М.И., 1967; Давудов О.М., 1974; Петренко В.А., 1980).

Почти все местные археологи внесли свой вклад в изучение культур рубежа старой и новой эры. Это касается как горных, так и степных районов региона, где исследовались самые разнообразные памятники: городища Таргу и Аркас, святилище Хосрех, могильники Бети-Мохк, Яман-су, Бежта, Галайты и многие другие. Такова в самом сжатом виде история изучения древностей скифо-сарматского времени в северо-восточной части Кавказа.

Следует отметить, что рассмотрение культуры древних племен Дагестана и юго-восточной Чечни в одной общей главе вполне закономерно. Близость культуры населения этих регионов отмечалась уже для II тысячелетия до н. э. (материалы могильников Гатын-кале, Бельты, Гинчи и др.). В период бытования каякентско-хорочоевской культуры в юго-восточной части Чечни существовала ее особая локальная группа (Круглов А.П., 1958, с. 51, 52; Марковин В.И., 1968, с. 85–87). Объяснение такой близости видят в том, что развитие местных племен определялось одними и теми же закономерностями, обусловленными достаточно тесными культурными и, вероятно, этническими связями. Поэтому специалисты говорят о них как о носителях восточнокавказской (дагестано-нахской) языковой общности (Хайдаков С.М., 1973; Котович В.Г., 1982, с. 119).

В «Географии» Страбона, завершенной в 7 г. н. э., сказано, что «если войти в Каспийское море, то справа живут скифы или сарматы», которые занимают пространство «между Танаисом и этим морем» (Страбон, XI, VI, 1). В пределах Дагестана такими районами, где можно было бы ожидать следы пребывания древних ираноязычных племен, являются ногайско-кумыкские степи и та часть Прикаспия, которая известна как Дербентский проход. Именно здесь приморская равнина приобретает характер узкого коридора, упираясь в отроги передовых хребтов. К.Ф. Смирнов считал, что эти районы «могут дать ценнейшие материалы» для изучения скифо-сарматских племен и их связей с Передней Азией (1951, с. 272). Такими находками прежде всего являются скифские наконечники стрел, периодизация которых хорошо разработана (табл. 112, 1–7, 9-13, 17–20, 25; Марковин В.И., 1957, 1984; Исаков М.И., 1966; Давудов О.М., 1974). Они датируются VII–V вв. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961а, с. 41 сл., табл. I–IV; Мелюкова А.И., 1964, с. 19 сл., табл. 6–8) и дают право говорить о наличии в приморской части Дагестана следов инородной для этого региона культуры. Интересно, что севернее, в пределах степных пространств Ставропольского края и Чечено-Ингушетии (Ачикулах, Бажиган и другие пункты), также известны подобные находки (Крупнов Е.И., 1954б, с. 102–104, рис. 42; 1961а, с. 7–9, рис. 4). И все же этих материалов исключительно мало, чтобы утверждать продвижение скифских орд и их сателлитов в Переднюю Азию через Дербентский проход (Крупнов Е.И., 1954б, с. 186–194; Виноградов В.Б., 1972, с. 11–16). Мы не знаем в северо-восточной части Кавказа, особенно в пределах приморской части Дагестана, чисто скифских комплексов — курганов, становищ и других памятников. Речь может идти только об отдельных находках, так или иначе связанных со скифами или, что вернее, со скифским влиянием. В этой связи стоит вспомнить курган 1, находившийся у селения Каякент и раскопанный А.А. Русовым. Относительно небольшая круглая, несколько расширяющаяся камера в нем (диаметр более 3,50 м) была побелена. В ней лежали три гроба из «не очень толстых дубовых досок» величиной в рост человека. К сожалению, в могильном помещении побывали грабители и костяки оказались потревоженными. Снаружи курган был укреплен крепидой из хорошо обработанных каменных плит. С юга в ней устроен вход в гробницу, также обложенный камнями. Неподалеку от входа найдены два удлиненных камня (1,42×0,40×0,40 м и 1,86×0,35×0,40 м). На одном из них замечены выбитые параллельные косо расположенные полосы, на другом «видно начертание, которое можно было принять за несовершенное изображение верблюда» (Русов А.А., 1882, с. 612–615, табл. XLVI, 20–22). Наличие крепиды у этого кургана и орнаментированных камней позволяет сближать его с довольно ранними памятниками скифского облика.

Следы одного из поселений скифского времени были выявлены А.А. Кудрявцевым уже в наше время при шурфовке южной части возвышенности, которую занимает цитадель г. Дербента. К скифскому времени им отнесены два нижних слоя. Самый древний из них содержал угли, фрагменты костей животных и керамику. Керамика представлена обломками посуды из темного теста, иногда сохраняющей отпечатки ткани и покрытой грубой наружной обмазкой, а также посудой, облицованной тонким слоем глины молочного цвета. В разных изданиях автор датирует этот слой по-разному: «скифским временем», без уточнения и даже IX–VII вв. до н. э., считая, что тогда уже могли возникнуть первые укрепления. Второй слой лежал на глинобитном полу и содержал меньше керамики с обмазкой за счет увеличения чернолощеной посуды. Дата слоя VI–IV вв. до н. э. (Кудрявцев А.А., 1976, 1982).

В обоих упомянутых слоях А.А. Кудрявцев не указывает каких-либо предметов чисто скифского облика; можно думать, что лишь чернолощеная керамика близка скифоидным формам, тем более что посуда с грубой обмазкой представляется чисто местной, исполненной в традициях эпохи бронзы.

В 1958 г. близ г. Дагестанские Огни возле курганов была найдена каменная антропоморфная стела с приостренным основанием (размеры 0,97×0,33×0,15 м; табл. 113, 15; Исаков М.И., 1966, с. 19, табл. 21, 3). Она высечена из плиты серого известняка. У нее овальной формы голова с едва намеченными глазами, хорошо выделены руки, согнутые в локтях под прямым углом, ниже них намечен широкий пояс — эти черты сближают ее со скифскими изваяниями. Однако отсутствие характерных для них изображений — меча, ритона и других аксессуаров — позволяет усомниться в чисто скифском происхождении стелы (Марковин В.И., Мунчаев Р.М., 1964, с. 164; Петренко В.Г., 1986, с. 173).

В 1967 г. у селения Галайты (бассейн р. Аксай, Чечня) был исследован каменный склеп с материалом V в. до н. э. Стены его облицованы плитами. Одна из них оказалась грубым изваянием усатого воина со сложенными на животе руками и со скифским мечом-акинаком на поясе (табл. 114, 3; Марковин В.И., 1964, с. 87, 88, рис. 25, 8). Несколько позже у того же селения был обнаружен второй могильник, в захоронениях которого найдены еще четыре стелы с изображениями (табл. 114, 2, 6). Они также вторично использовались, будучи облицовкой могил (Багаев М.Х., 1981, с. 128–136, рис. 1–3). Вне комплексов известны еще три находки, близких по манере исполнения. Они происходят из селений Бети-Мохк, Замни-юрт и Мескеты (табл. 114, 1, 4, 5), как и галайтинские, найдены в бассейне р. Аксай, имеющей выход к Прикаспийской низменности (Марковин В.И., Мунчаев Р.М., 1964, с. 158–164, рис. 1, 2). Упомянутые стелы могут быть отнесены к VI в. до н. э. и скорее всего были созданы не непосредственно скифами, а местным населением, но, несомненно, знакомым со скифским искусством (Петренко В.Г., 1986, с. 173–175).

Следует остановиться еще на одном памятнике. В западной части хребта Нарра-тюбе близ селения Ленинкент (район г. Махачкала) на желтый загар скалы острым орудием нанесены фигуры оленей. Верхние рисунки схематичны, нижние — тонкие, реалистические (табл. 113, 16). Именно нижняя группа оленей по манере исполнения не находит аналогий в чисто местных петроглифах, их абрис близок рисункам VI–V вв. до н. э., возникшим под влиянием скифского искусства (Марковин В.И., 1958, с. 158, 159, рис. 10; Häusler А., 1963).

Таковы основные материалы из степной и приморской частей Дагестана, которые можно связать со скифским временем и возможным влиянием скифов. Очевидно, малое количество бесспорных находок на данном участке Кавказа и дало повод Е.И. Крупнову писать в 1961 г. «не столько о крупных миграционных волнах степняков на Кавказ, сколько о диффузии не только культурных, но и этнических элементов степного населения» (1961а, с. 7). М.Н. Погребова, рассматривая вопрос о путях движения скифов в Переднюю Азию, писала, что «для скифов VII–VI вв. путь из Приднепровья через Прикубанье и даже через Осетию оказывался, несомненно, более предпочтительным, чем предполагаемое ранее чрезвычайно тяжелое и длительное движение через Дагестан» (1981, с. 54). Очевидно, это мнение в определенной степени касается и предгорно-равнинной части Чечни, примыкающей к Дагестану. Здесь материалы данного времени, имея прямое отношение к кобанской культуре, сохраняют лишь слабый налет скифского влияния (см. выше).

В предгорной и горной частях Дагестана мы не знаем пока памятников скифского времени, которые отражали бы скифское влияние. Исключение составляют лишь наскальные изображения, обнаруженные В.М. Котович близ селения Верхнее Лабко-Махи. Здесь среди разновременных рисунков ею выделен «пласт» графики, выполненной в зверином стиле (табл. 113, 17). Это изображения «стремительно движущихся оленей и ланей» (Котович В.М., 1969, с. 93–95). Можно надеяться, что подобные древности еще будут обнаружены. Все же известные сейчас памятники горной зоны показывают в основном вполне самостоятельный, чисто местный путь возникновения и развития культуры. Остановимся на некоторых наиболее показательных памятниках.

Среди бытовых объектов скифского времени в Прикаспии наиболее полно изучено городище Таргу, расположенное в долине р. Гамри-озень, между селениями Алхаджикент и Мамма-аул. Городище занимало отрог предгорного хребта. Основное ядро поселка возникло в VII–IV вв. до н. э. Оно располагалось на верхней наиболее возвышенной части горы, ограниченной в виде трех ступеней выходами известковых скал. Верхняя площадка сохранила развалы построек и «небольшие прямоугольные люки и лазы, ведущие в подземные камеры-хранилища типа погребов». Несмотря на хорошую естественную защищенность, здесь были обнаружены остатки каменных оборонительных стен толщиной до 1,5 м, сохранивших довольно регулярную кладку. Некоторые части их могут быть отнесены к VII–IV вв. до н. э. Археологический материал, относящийся к этому времени, не очень выразителен — это обломки сосудов корчагообразной и баночной форм. Авторы пишут еще о фрагментах «чернолощеных сосудов (V–IV вв. до н. э.), возможно, греческого импорта» (Котович В.Г., Котович В.М., Салихов Б.М., 1983, с. 57–60, 64–66, 77). Вероятно, здесь говорится о чернолаковой посуде, но и тогда речь может идти не о непосредственных связях с черноморскими греческими факториями или с материковой Грецией, а о связях с переднеазиатским миром или, что еще вернее, с отдельными скифскими племенами, которые могли занести в Дагестан предметы греческого происхождения. Однако вопрос еще требует изучения.

Большой интерес представляет поселение в горной части Дагестана у аула Аркас. Оно занимает труднодоступное плато, находящееся на высоте 1650 м. Наиболее уязвимое место его — узкий проход между хребтом — было укреплено двумя земляными валами. Одна из хорошо сохранившихся жилых построек поселения сложена на каменном фундаменте, хотя стены ее, как предполагает М.И. Пикуль, «были сооружены в виде плетня и обмазаны с внешней и внутренней сторон глиной». Площадь пола (25 кв. м) вымощена валунами в два ряда и покрыта сверху желтоватым суглинком. К стене, вероятно, напротив входа пристроен очаг с краями, обмазанными глиной. Возле него и по всему помещению, как и на других участках поселения, обнаружен интересный инвентарь. Прежде всего следует подчеркнуть архаичность определенной его части, относящейся к эпохе бронзы. Таковы кремневые наконечники стрел с выемкой в основании, которые для VII в. до н. э. представляются уже раритетом, бусины рубленого типа (цилиндрики сердолика сургучного цвета с грубо сколотыми плоскостями) — ожерелья из них были особенно модными в предыдущие эпохи. Но наряду с упомянутыми предметами здесь же найдены железные наконечники стрел треугольной формы с небольшим черешком, ножи с горбатой спинкой (заклепками они крепились к рукояти), обломок железного серпа и другие вещи. Среди украшений надо отметить стеклянные бусы, выполненные в сложной многоцветной узорчатой технике (с глазками, полосами, простеньким орнаментом). Такие бусы будут делать и позже, вплоть до средневековья, лишь усложняя их декоративную красочность. Чисто кавказскими формами предметов являются бронзовые и железные булавки, которыми скреплялась одежда или прическа. Таковы удлиненные стрежни с отверстием в навершиях и одна булавка, верхняя часть которой представляет собой головки двух животных, смотрящих в разные стороны. Эта булавка находит аналогий среди близких бронзовых предметов кобанской культуры (селения Кобань, Сержень-юрт и др.). Интересен также бронзовый четырехспиральный крюк от пояса. Он находит параллели в древностях Кавказа. Наконец, можно назвать глиняные скульптурки животных (табл. 112, 34). Несколько позже, чем на Аркасе, такие фигурки были найдены на поселении кобанской культуры Сержень-юрт в Чечне. Можно, пожалуй, назвать только один предмет скифского облика — бронзовую бляшку в виде ощерившейся головки животного (табл. 112, 27). Она явно неместного происхождения. Имея отношение к уздечному набору, такие предметы находят некоторые аналогии среди скифских древностей VI–IV вв. до н. э. (Пикуль М.И., 1967, с. 57–70).

Керамика из Аркаса сильно фрагментирована. Она лепная, красновато-серых тонов. Поверхность ее сглажена, но осталась неровной, лощению подверглись только венчики и незначительная часть у дна. Все типы сосудов, выделенные М.И. Пикуль (горшки грушевидной формы, баночные сосуды и сосуды с широким устьем), орнаментированы налепным валиком, который располагается «вдоль края венчика или по низу шейки». По валику идут углубления, вмятины, защипы, иногда «семечковидные» насечки (табл. 112, 21, 22). Реже встречается декор в виде косых параллельных линий и «вписанных» углов (табл. 112, 16; Пикуль М.И., 1967, с. 73–75). В этой керамике заметны черты, свойственные каякентско-хорочоевской культуре эпохи бронзы, а также некоторые особенности посуды скифского времени (валики у устья посуды, угловой узор и проч.), которые мы бы назвали эпохальными, характерными для VII–IV вв. до н. э. на широкой территории Евразии. Вместе с тем находка на Аркасе фибулы, изготовленной, по К.А. Амброзу, по «раннелатенской схеме» (табл. 112, 26), указывает, что данное поселение может содержать и трудно выделяемые материалы сарматского времени (III в. до н. э. и позже).

Из других менее значительных бытовых памятников остановимся на поселении, расположенном у селения Мака в южной части Дагестана. Занимая небольшую покатость у долины р. Самур, оно не было укреплено. На его территории М.И. Пикуль вскрыла остатки жилого дома, длина одной из стен которого превышала 2,5 м. Фундамент был «сложен насухо из плоских, грубо обработанных плит», положенных в три-пять ярусов, а стены воздвигнуты на глиняном растворе из более мелких камней и валунов. Автор раскопок полагает, что перекрытие дома могло быть деревянным («полукруглые плахи»), покрытым сверху соломой (Пикуль М.И., 1967, с. 79–81, рис. 20, 21). Такая реконструкция кровли постройки несколько удивляет, так как дагестанцы никогда не пользовались соломой для покрытия крыши. Одно из помещений судя по находкам костей, керамики и каменных орудий могло иметь хозяйственное назначение. Пол его был обмазан глиной. В доме имелась печь с двумя отделениями — топочным и специально предназначенным для приготовления пищи. В печь вдавалась небольшая ниша, которая могла служить духовкой. В дальнейшем все здание было перестроено, на месте печи возник очаг открытого типа и т. д. В жилище обнаружены кости коров, овец, осла, крупной собаки и некоторых диких животных (олень, кабан, дикая коза, заяц, барсук). Орудия труда представлены каменными зернотерками и пестами.

Дату этого поселения — VI–V вв. до н. э. М.И. Пикуль определяет на основе керамических находок: обломков крупных толстостенных сосудов и более мелкой посуды разных форм — баночных, с отогнутыми венчиком и проч. Для нее характерны жгутовые налепы по краю с косыми насечками или вмятинами в виде лунок и т. д. Особую группу керамики составляют обломки ангобированной и лощеной посуды, некоторые из них имеют водосливный носик. Ее декор аналогичен предыдущим группам (табл. 112, 15, 23, 24). Интересно, что среди макинских фрагментов, как и в Аркасе, встречены образцы керамики, покрытые грубой обмазкой (Пикуль М.И., 1967, с. 83–88, рис. 22, 23).

Помимо описанных памятников, можно упомянуть серию поселений, бытовавших в скифское время. Они расположены в разных частях Дагестана: у селения Бавтугай, Уллубий-аул (Урцекское и Шам-Шахарское городища), Цыйша, Ашага-стал и др. (Давудов О.М., 1974, с. 41–44). Поселения скифского периода можно рассматривать, как считает В.Г. Котович, в качестве «формирующихся городских центров». Основанием для такого вывода служит «активное развитие» в них отдельных отраслей ремесленного производства: металлообработки, гончарства и проч. (Котович В.Г., 1980, с. 85). Этот вывод сейчас поддерживает А.А. Кудрявцев, изучающий историю г. Дербента (1983, с. 83–86).

Материалы, полученные при исследовании поселения, могут быть дополнены данными могильников, обнаруженных возле Урцекского городища, селений Карабудахкент, Цыйша, Ругуджа (Хабадинский могильник), Берикей, Мака, Карата, Мугерган, у совхоза Герейханова (Шаракунский могильник) и в других местах. Все они представляют собой грунтовые некрополи, которые ныне почти не имеют внешних признаков. В Карабудахкентском могильнике 2 (у горы Гумбет-тау) скорченные костяки, лежащие на боку, головой на восток и запад, ничем не были отмечены. Бедный инвентарь могильника состоит из биконических сосудов, каменного пряслица и сердоликовых бусин и находит аналогии в известных могильниках Северной Осетии (Моздок) и Чечено-Ингушетии (Исти-су, Урус-Мартан и др.), что позволяет датировать его скифским временем (Мунчаев Р.М., Смирнов К.Ф., 1958, с. 170–173, рис. 9, 10). Еще более архаичен, пожалуй, инвентарь Мугерганского могильника. В нем наряду с посудой баночных форм, покрытой грубой обмазкой (она близка каякентско-хорочоевской керамике), найдены сосуды с узкими горловинами, которые имеют носики для слива (Пикуль М.И., 1967, с. 31; Давудов О.М., 1974, с. 59 сл., табл. X, 15–26). Один из таких кувшинов декорирован тонкими змейками, ползущими вверх, к Горлу (табл. 112, 8) — мотив, излюбленный в эпоху бронзы и раннего железа. Среди металлических изделий этого же могильника встречаются прорезные бляшки и булавочки с раскованными и свернутыми в трубочку навершиями (табл. 112, 29, 30), несколько напоминающие кобанские украшения (я бы назвал их общекавказскими).

Погребения в ряде дагестанских памятников были совершены в скорченном положении, но в селении Берикей находились в каменных ящиках (Давудов О.М., 1978, с. 128, 129; Нечаева Л.Г., Кривицкий В.В., 1978, с. 136–138), а в Мугергане, как и в Карабудахкенте, — в ямах, заваленных камнями. Некоторые могилы окружены кромлехами овальной и круглой форм — черта, опять-таки очень характерная для Кавказа. Мугерганский могильник М.И. Пикуль относила к IX–VIII вв. до н. э. (1967, с. 31). Представляется более верной датировка его наиболее поздних комплексов серединой VII в. до н. э., предложенная О.М. Давудовым (1974, с. 101). В еще одном, Макинском, могильнике при скорченных костяках были найдены кувшинообразные сосуды и горшки, керамические пряслица и глазчатые бусы. Среди металлических изделий следует отметить бронзовые литые ножны с остатками кинжала. Они украшены вытянутыми треугольниками и пояском спиралей (табл. 115, 12) — орнаментом, характерным для бронзовых изделий VII–IV вв. до н. э. (Котович В.Г., 1959, с. 139–145, табл. VII, VIII).

Еще более чистые материалы интересующего нас времени дал Хабадинский могильник. Обнаруженные в нем грунтовые погребения располагались рядами, лишь отдельные из них были отмечены каменной глыбой или валунами. Умершие лежали на спине, ноги были согнуты в коленях. Особенностью могильника является наличие отдельных конских захоронений, которые сопровождают мужское и даже, как считает М.И. Пикуль, одно женское захоронение. Инвентарь этого могильника содержал железные втульчатые наконечники стрел, которые можно отнести по классификации К.Ф. Смирнова к IV в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1961б, с. 131, рис. 29). Однако в целом Хабадинский могильник содержит материалы как более ранние, так и более поздние (VI–III вв. до н. э.), показывая определенную эволюцию местной материальной культуры (табл. 112, 28, 37, 40). Он, как и другие могильники (Шаракунский, Акярский у селения Башликент, Яман-су у селения Шушия), характеризует самостоятельное развитие местных племен почти вне скифо-сарматского влияния (Пикуль М.И., 1961, с. 135–166; 1967, с. 34–46; Виноградов В.Б., Марковин В.И., 1968, с. 153–173, 181, 182; Давудов О.М., 1974, с. 54–58, 146–166).

Влияние пришлых кочевников скорее всего можно увидеть в одном факте — появлении особых конских захоронений рядом с людскими могилами. Нет оснований утверждать, что это местная черта, которая сложилась «довольно рано» и «к VI в. до н. э. погребение лошади на территории Дагестана стало уже традицией» (Пикуль М.И., 1961, с. 160; 1967, с. 104). Это неверно. Таких традиций не было ни в скифо-сарматское время, ни позже. Конские захоронения никогда в пределах Дагестана широкого распространения не получали. Данный факт не исключает того, что предки дагестанцев издавна пользовались конем для верховой езды. Кстати, можно заметить, что для еды конское мясо почти не употребляли (Золотов К.Н., 1961, с. 290).

Мы не будем детально останавливаться на описании археологического материала поселений и могильников изучаемого времени. Это сделано О.М. Давудовым для комплекса памятников предшествующего времени (I этап — «переходный от эпохи бронзы к эпохе раннего железа») и описываемого нами (II этап — «широкого распространения железа»). Им же предложено название «мугерганская культура». Суммарно она датируется IX–IV вв. до н. э. (Давудов О.М., 1974, с. 105–110). Однако еще не все сделано для полного ее обоснования: детально не описаны чисто местные черты в проявлении данной культуры, не отделены те закавказские материалы (с территории Грузии и Азербайджана), которые в порядке межплеменных контактов попали в среду древнего дагестанского населения. Но сам факт, что скифское влияние не играло «существенной роли в культуре и жизни местных племен», доказан О.М. Давудовым достаточно обоснованно (1974, с. 95–109).

Для горной части Дагестана и юго-восточной Чечни характерны находки бронзовых статуэток (табл. 114, 7, 12; 115, 1–3, 5). Это реалистические и стилизованные фигурки людей и животных (козлов, быков, коней). Пластику, изображающую людей, трудно как-либо сгруппировать. Здесь и серия несколько утрированных по пропорциям фигур в позе моления (адорации), более реалистические — с распростертыми руками, статуэтки в «позе объятия» и с руками на поясе («фертообразные фигуры» — в виде буквы Ф.). Среди них выделяются изображения воинов и всадниц — обнаженных «амазонок». Подобная скульптура найдена у селений Карата, Кидеро, Асахо, Инхо, Ретло, Хупро, Гагатль, Гидатли, Анди, Кубачи, Арчо, Согратль, Зибир-кала, Хосрех, Урада и в других местах Дагестана. Истинным шедевром является женское изображение, происходящее с вершины горы Хурцы-Гааль близ селения Согратль. Несмотря на грубость литья, мастер, не впадая в утрировку, сумел передать пропорции и формы молодого обнаженного тела. В ушах статуэтки сделаны дырочки, сквозь которые некогда были продеты сережки, возможно, из благородного металла (табл. 115, 1). Известны фигуры с поясами, ножными и ручными браслетами. Статуэтка воина, обнаруженная в Дагестане, изображает бородатого человека в одежде в виде балахона, он вооружен акинаком, к поясу привязан трофей — отрубленная голова врага (табл. 115, 5). Не менее интересны образцы пластики из юго-восточной Чечни. Таковы «побратимы» — парная статуэтка, найденная у селения Шали (табл. 114, 7), мужская фигура в шлеме, завершенном «петушиным гребнем» (из Аргунского ущелья), и фигура воина или охотника, облаченного в приталенную одежду, с головой тура за плечами из Ичкерии (табл. 114, 12; Виноградов В.Б., 1972, с. 214, 281, 282, рис. 37, 48, 67). Подобной миниатюрной скульптуре часто сопутствуют изображения животных — козлов, коней (жеребят), туров и др.

Вполне возможно, что вся пластика происходит из святилищ. Так, А.П. Круглов на вершине горы Берак у селения Арчо обнаружил культовое место. Оно занимало небольшую площадку с каким-то каменным сооружением и было насыщено углем. Здесь находились три бронзовые человеческие фигуры, статуэтка козла, железные склепанные навершия в виде трезубцев, точильный камень и железный черешковый наконечник стрелы (табл. 113, 5, 13, 14). Второе святилище он обнаружил у селения Согратль, откуда происходит описанная выше женская фигура. У селения Гергебиль на горе Зуберха Д.Н. Анучин нашел много бронзовой пластики в сопровождении остатков принесенных в жертву домашних животных (Круглов А.П., 1946, с. 32–35). Подобное святилище на горе Кадилашан (между селениями Ретло и Чаляхо) изучал И.В. Мегрелидзе. Совсем недавно у селения Хосрех обнаружил интересное святилище О.М. Давудов: квадратное в плане каменное сооружение (8×8 м), внутри которого выложен круг с алтарем из каменного блока. Это был своеобразный храм, в котором приносили в жертву домашних животных. В святилище найдены бронзовые статуэтки двух мужчин, стоящих рядом, быка, оленя и масса других изделий (Давудов О.М., 1983, с. 43 сл.).

Пластика из святилищ Дагестана довольно единодушно датируется учеными VII–V вв. до н. э. с некоторыми колебаниями в древность. Она служила предметом поклонения и была связана с культами плодородия и изобилия. Все стороны таких верований нам еще неясны. И не следует думать, что они характерны только для Дагестана. Подобная скульптура найдена во многих районах Кавказа, а за его пределами — в странах Передней Азии и Средиземноморья. Население этого обширного региона, по-видимому, обладало едиными или близкими верованиями. Некоторые чисто художественные черты пластики в каждой отдельной области (Дагестан, Грузия, Армянское нагорье и т. д.) свидетельствуют об особенностях местного мастерства (Марковин В.И., 1986, с. 110–117).

В связи с пластикой здесь следует вспомнить отдельные находки из могильника у селения Бежта (Дагестан), который принято датировать VIII–X вв. н. э. Однако это не однослойный памятник, а по крайней мере двуслойный, причем благодаря сползанию слоев инвентарь скифского времени перемешался со средневековым (Атаев Д.М., 1963, с. 111). Действительно, среди явно средневековых предметов оказались трехгранные черешковые наконечники стрел, и стрелы с сильно опущенными шипами — «урартского» типа, и литые прорезные бронзовые бляхи. На них изображены в зооморфном стиле умирающие кони (они падают на колени), медвежьи головы и проч. (табл. 115, 6, 13). Помимо того, здесь найдены скульптурные головки быков, овец и медведей в виде подвесок и фигуры козла и лани (?) (Атаев Д.М., 1962, с. 148–156; 1963, с. 124–168, рис. 15, 21, 26). Упомянутые пряжки стали называть бежтинскими. Неожиданность их облика для средневековья привела к возникновению теории о том, что «влияние кобанского, ближневосточного и скифо-сибирского в широком смысле слова культурных очагов» в дагестанском искусстве (в том числе в пряжках бежтинского типа) «доживает до X–XII, а порою даже до XV в.». Этот факт объясняется «консервативностью быта и религиозных воззрений племен отдельных районов Дагестана» (Давудов О.М., 1972, с. 24).

Столь длительное — на протяжении столетий — сохранение стиля в довольно чистом виде вряд ли можно объяснить бытовыми условиями. Почему тогда на тех же пряжках нет геометрического узора, концентрических кругов и прочих элементов декора, очень характерного для браслетов, перстней и других изделий из того же могильника, средневековый возраст которых не вызывает сомнений? Все это, как и сравнение с материалами кобанской культуры, предметами скифского звериного стиля, сибирскими ажурными пряжками и другими изделиями, позволяет и ряд бежтинских находок считать относящимися к скифо-сарматскому времени. Скорее всего, эти предметы синхронны упоминавшимся статуэткам.

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что в северо-восточной части Кавказа у местных поселян в скифское время бытовало свое художественное мировосприятие. Памятники искусства, оставленные ими, отмечены лишь незначительным налетом внешних влияний. Мир образов горских мастеров VII–V вв. был весьма своеобразным: он конкретен и не завуалирован орнаментом. Художники прекрасно ощущали боль и радость, их зоркий глаз умело подмечал в живой натуре наиболее характерные черты. В искусстве древних племен превалирует реалистический подход к изображаемым объектам. Здесь нет заполнения тела крупного зверя фигурами других животных или их частями, иначе говоря, отсутствуют черты, которые К.Ф. Смирнов (1972а, с. 11) считал характерными для савроматского мастерства и которые хорошо известны в скифском искусстве.

Савроматы судя по известным сейчас памятникам не заходили в пределы Дагестана. Археологические материалы, найденные здесь, свидетельствуют о продвижении лишь более поздних сарматских племен по Прикаспийской низменности (находки в Южносухокумске, Карагасе, Темиргое, Алмало и других пунктах). С их перемещениями в Дагестан могли попасть и обломки античной керамики (найдены у горы Сары-кум близ станции Кумторкала) (Марковин В.И., 1984, с. 181, 182). Эти единичные находки, датируемые не ранее I в. до н. э., являются неоспоримыми документами широкого движения сарматских племен в глубины Северного Кавказа и, в частности, Дагестана. Недаром К.Ф. Смирнов I в. до н. э. назвал «веком сарматского триумфа» (1950а, с. 106). В последующие два-три века их распространение по Кавказу еще более усилилось (Виноградов В.Б., 1963, с. 71–87).

В Дагестане большие и интересные комплексы I в. до н. э. — III в. н. э. были обнаружены близ селения Тарки, в предгорной части Прикаспия, где низменность близко подступает к передовым хребтам Дагестана (Крупнов Е.И., 1951, с. 223–225; Смирнов К.Ф., 1951, с. 268). Близость ритуала исследованных здесь погребений и инвентаря к материалам, связанным с аорсами — одним из мощных сарматских объединений, которое, по Страбону, занимало «обширную область, владея почти что большей частью побережья Каспийского моря» (XI, V, 8, с. 480), позволила К.Ф. Смирнову считать, что Таркинский могильник оставило «смешанное население», т. е. осарматизированные аборигены (1950б, с. 118). Конфедерация аорсов с юга граничила с Кавказской Албанией, занимавшей территорию Азербайджана и южную часть Дагестана. В более западных районах жили местные горцы, которые, по Страбону, назывались «витиями» (XI, VI, 1, с. 481), по Плинию Старшему (I в. н. э.) — «удинами», «удами» (VI, 38). Это обстоятельство позволило К.Ф. Смирнову считать, что смешение удинов и аорсов привело к появлению утидорсов, упоминаемых опять-таки Плинием. «В самом названии этого племени, очевидно, отразилось слияние двух живущих в непосредственном соседстве удинов — витиев и аорсов» (Смирнов К.Ф., 1951, с. 271). Однако удины, населяющие и сейчас отдельные районы Азербайджана и Грузии, в культурном отношении близки не дагестанцам, а азербайджанцам (Народы Кавказа, II, с. 195–198). Аорсам, вероятно, менее всего приходилось иметь дело с удинами, которые жили в рассматриваемое время в основном на территории Кавказской Албании, а больше с каспиями — жителями приморья и предгорий. Страбон пишет, что при его жизни о каспиях уже говорили, как об исчезнувшем племени (XI, II, 15; IV, 5, с. 472, 476). Может быть, данный факт как раз и следует связывать с проникновением каспиев, которые в понимании древних авторов ассоциировались с удинами.

Однако вернемся к материалам Таркинского могильника. Здесь были обнаружены вытянутые костяки, лежавшие на спине в грунтовых ямах, которые расширялись к голове. Руки умерших находились на тазовых костях или на бедрах. В могилах отмечены посыпки мелом и угольки (табл. 113, 3, 4). Сопровождавший могилы инвентарь еще более подчеркивает даже в деталях сарматский характер культуры. Так, в могиле 27 лежал обломок меча (табл. 113, 4). Замена оружия его «символом» присуща погребальному обряду сарматов. Весь найденный инвентарь можно разделить на две группы: характерный для сарматской культуры и кавказского облика. Предметы первой группы преобладают. Это железные трехлопастные наконечники стрел (древки их были окрашены красной краской), ножи серповидной формы, бронзовые зеркала с ушком, фибулы, арбалетные и с подвязным приемником, удлиненные подвесные каменные оселки, алебастровые пряслица, шаровидной и дисковидной форм (табл. 116, 17, 25–28). К данной группе можно отнести миски с лощеной поверхностью и с загнутым внутрь краем (диаметр их до 33 см), кувшины с шаровидным туловом и небольшой стилизованной зооморфной ручкой, кувшин со сливом, округлой формы кубки с ленточной ручкой и др. Вторая группа находок содержит мелкие костяные наконечники стрел с внутренней втулкой трехгранных и четырехгранных в сечении форм (табл. 113, 11, 12), височные подвески в полтора оборота общекавказского типа (табл. 116, 30), глиняные чаши округлых форм с сильно отвернутым краем и выпуклостью в центре корпуса (табл. 116, 18). Одна из них имела полый поддон и служила погремушкой. Чаши напоминают чеканные металлические, очень характерные для Ирана ахеменидского времени, и те, что еще недавно в Дагестане использовали для гаданий. В Таркинском могильнике была найдена также керамика, близкая по форме посуде ялойлу-тепинской культуры. Это крутобокий сосуд с косо срезанным устьем (типа аска), кубок с эллипсовидным туловом и поперечной ручкой, шаровидные сосуды с коническим поддоном и устьем в виде приостренного раструба (табл. 116, 19) и др. (Крупнов Е.И., 1951, с. 222–225, рис. 8, 9, 11; Смирнов К.Ф., 1951, с. 257–271, рис. 17–23). Такая керамика по сути дела характерна для мастерства Кавказской Албании, соседствующей с аорским объединением (Рзаев Н.И., 1976, с. 54–60, рис. 43 сл.). Однако упомянутые здесь сосуды декорированы широким сарматским угловатым узором, а не налепным витиеватым албанским орнаментом. Таким образом, уже Таркинский могильник позволяет проследить довольно сложные пути взаимодействия местного и пришлого населения.

Еще более смешанный материал получен из двух могильников у селения Карабудахкент. Расположены они в предгорьях, за передовыми хребтами, отделяющими эту территорию от приморской низменности. Здесь одновременно сочеталось несколько заупокойных обрядов: в вытянутом, скорченном и сидячем положении погребенных, а также вторичные захоронения и захоронения отдельных черепов. Группы могил с разным ритуалом могли иметь, по К.Ф. Смирнову, семейно-родовой характер. Однако главными среди всех этих типов погребений являлись могилы с вторичными захоронениями отдельных костей после разложения тела на открытом воздухе. Такой обряд очень характерен для дагестанских памятников и прослеживается с эпохи бронзы (Гоно, Гинчи и др.). Кости ранее умерших отодвигались в сторону для последующих захоронений. Похороны отдельных черепов — это своеобразный, чисто местный вариант вторичных захоронений. Обряд «сидячих костяков» также связан с предшествующим временем — каякентско-хорочоевской культурой. Интересно, что отдельные могилы были отмечены скелетами жертвенных лошадей или их черепов. Многие могилы Карабудахкента 1 и 3 представляют собой грунтовые ямы, но наряду с ними встречены каменный ящик и своеобразные каменные ограды, отделявшие отдельные захоронения. Умершие лежали не только на спине вытянуто (сарматская черта), но и скорчено, на боку (местная традиция). Могилы в виде ям с округлыми углами и с вытянутыми костяками К.Ф. Смирнов отождествляет с таркинскими. В них он усматривает более всего сарматских черт. В целом оба могильника (Карабудахкент 1 и 3) датируются им II–I вв. до н. э. — I–III вв. н. э. Найденные предметы, как и в первом случае, можно разделить на две группы: сарматского характера и местного облика. Первая группа вещей мало чем отличается от упомянутых для Тарков (табл. 116, 6, 11, 20, 23). Вторая группа представлена разнообразнее: костяные стрелы, бронзовые булавки в виде ложечки, подвески в виде дуги с разомкнутыми концами, височные подвески в полтора оборота, подвески-бубенчики (табл. 116, 1, 5, 14, 15, 21, 22), но главное — керамика. Здесь найдены не только чаши, изготовленные в подражание металлическим, но и кувшины с особыми носиками для слива («кумганы»), миски с отогнутым и орнаментально обрезанным краем и проч. (табл. 116, 2, 7, 16). Некоторые из сосудов имеют даже средневековые формы. Весь материал К.Ф. Смирнов называет албано-сарматским, подчеркивая его смешанный характер (1961в, с. 195–210, 217–219). К этой группе могильников можно отнести Новолакский склеп, некрополи у речки Кол-чай и селения Ленинкент и др. (Пикуль М.И., 1967, с. 133–147). Влияние сарматской культуры на дагестанские племена М.И. Пикуль объясняла союзническими албано-сарматскими отношениями, которые помогали сохранению «самостоятельности горных племен Дагестана», а также некоторой подчиненностью «сарматской конфедерации племен» (1967, с. 117). Однако не все археологи одинаково оценивают находки вещей сарматского облика. Так, Д.М. Атаев пишет, что сарматское влияние «совершенно отсутствует в памятниках первых веков нашей эры», примером чего, по его мнению, являются Карабудахкентские могильники и др. (История Дагестана, 1967, I, с. 108). Это совершенно неверно. Важно отметить находку типично сарматской тамги первых веков нашей эры на скале у селения Уйташ (немного юго-восточнее селения Тарки; табл. 113, 2). Под этой скалой была найдена керамика сарматоидного облика (Марковин В.И., 1970, с. 95–98; 1984, с. 182, рис. 2). Редким предметом, происходящим скорее всего из предгорно-степной части Дагестана, является стеклянный кубок, датируемый I в. до н. э. (табл. 116, 3). Будучи ритуальным сосудом — принадлежностью жреца, он украшался золотыми подвесками и поясками. В Дагестан этот предмет мог попасть вместе с потоком аорсов. К.Ф. Смирнов происхождение подобных кубков связывает с синдо-меотским миром Прикубанья (Смирнов К.Ф., 1953, с. 17–26, 40–42).

Памятники сарматского времени юго-восточной Чечни по особенностям погребального обряда близки дагестанским. В этом их отличие от древностей того же времени, но более западных предгорно-степных районов Чечено-Ингушетии. На территории юго-востока, особенно в раннесарматский период (III–I вв. до н. э.), наблюдается характерная для дагестанских памятников пестрота погребального обряда. Помимо скорченных, вытянутых на спине и лежавших на спине с подогнутыми ногами костяков, здесь найдены расчлененные и вторичные погребения, а также погребения отдельных черепов. Таковы, к примеру, отдельные захоронения, обнаруженные на могильнике Галайты 2 (Багаев М.Х., 1979, с. 29).

Ряд местных могильников (Яман-су, Балан-су, Ножай-юрт, Лехкч-Корт, Аллерой и др.) возникли еще в скифский период. Однако они использовались и в более позднее время, что позволило полнее изучить погребальный ритуал. В III–I вв. до н. э., сохраняя определенную, очевидно, традиционную преемственность с предыдущим временем (в этом смысле характерен факт устройства некрополей на одном и том же месте в течение многих столетий), изменяется обряд захоронений. Наряду с каменными ящиками начинают появляться могильные сооружения в виде удлиненных ям, умерших часто укладывают в вытянутом положении (кисти рук иногда покоятся на тазовых костях), преобладают южные ориентировки, сменяясь на более вольные (Виноградов В.Б., 1963, с. 61; Петренко В.А., 1979, с. 28, 29). В первых веках нашей эры все эти особенности ритуала лишь усиливаются: преобладают вытянутые трупоположения, реже можно видеть коллективные могилы. Умершему клали напутственную пищу. Она встречается в виде костей от тушки животного, положенной в миску (Петренко В.А., 1979, с. 29, 30). Среди погребальных сооружений этого времени (каменных ящиков, грунтовых ям и ям, обложенных камнями) выделяется склеп, обнаруженный у чеченского селения Байтарки. Он был сложен насухо из плит желтого песчаника. Их четыре ряда перекрыты массивными плитами. Это сооружение длиной 1,65 м, шириной 0,90 м, высотой 0,65 м было углублено в почву на 0,35-0,40 м. По сохранившемуся инвентарю (керамика, железная пряжка с подвижным язычком, железные шило, нож и кинжал) данное сооружение можно датировать временем не ранее III в. н. э. (Виноградов В.Б., Марковин В.И., 1969, с. 53–55). Интересно, что в этой могиле, сохраняющей черты эпохи бронзы, находились два погребенных, лежавших в скорченном положении. Это тоже дань старым традициям, идущим еще от времени бытования каякентско-хорочоевской культуры.

Наиболее близки склепу из селения Байтарки сооружения, обнаруженные М.И. Пикуль в упоминавшемся уже могильнике у селения Новолакское. Один из местных хорошо сохранившихся склепов имел даже входное отверстие и обмазанное глиной дно. В нем было погребено пять человек. Инвентарь его датируется I–II вв. н. э. (Пикуль М.И., 1967, с. 133–142). Вполне возможно, что район Байтарки-Новолакское, охватывающий среднее течение р. Ярык-су, был населен племенами, наиболее стойко удерживавшими традиционную горскую культуру.

Инвентарь памятников сарматского времени юго-восточной Чечни близок предметам, происходящим из Дагестана. Так, в керамике первых веков нашей эры еще сохраняются отголоски старых традиций, идущих от времени бытования каякентско-хорочоевской культуры. Это круглобокие сосуды с широко раскрытым устьем-раструбом, мелкие чашки, украшенные налепным валиком и массивными кольцевидными ручками или ручками в виде выступов (табл. 114, 8, 15). Рядом с подобной посудой можно видеть керамику новых форм — миски с загнутым внутрь краем и чашки на высоких полых ножках. Поверхность у них черного, серого или серо-коричневого цветов, глина содержит примеси толченых раковин, песка и шамота. Встречаются и сероглиняные кувшины с орнаментом из парных или тройных горизонтальных каннелюр. Такой декор располагается на горле сосудов или по верхней части тулова (табл. 114, 14, 17–19). Именно эту керамику закономерно связывать с процессом сарматизации местного населения.

Изредка встречаются кувшины с носиком для слива (табл. 114, 10). Такие кумганы находят близкие аналогии в Дагестане, и возникли они под культурным влиянием Кавказской Албании. С первых веков нашей эры получают распространение зооморфные ручки (табл. 114, 9), которые затем широко расходятся по всему северо-восточному Кавказу и бытуют вплоть до позднего средневековья. Остальной инвентарь — изделия из цветного металла, железа, кости и проч. — мало чем отличается от описанного для памятников Дагестана (Виноградов В.Б., Марковин В.И., 1968, с. 176; 1969, с. 50–52; Виноградов В.Б., Петренко В.А., 1974, с. 171 сл.).

Движение сарматских племен от равнинных степей к горам, как видим, хорошо устанавливается по археологическим материалам. И если для районов, омываемых средним течением Терека, это, как считают некоторые археологи, были сираки — наследники савроматской культуры, то с I в. н. э. их, по-видимому, сменяют аорсы, движение которых по Терско-Сунженскому междуречью (Виноградов В.Б., 1963, с. 148–151, 161, 175; Петренко В.А., 1980, с. 18) и вдоль Каспийского побережья хорошо документируют, как уже говорилось, древности Дагестана. Здесь вполне уместно снова вспомнить уникальное городище Таргу — памятник широкой связи населения предгорий Дагестана с внешним миром. На всхолмлении цитадели Тарту были обнаружены остатки каменной постройки начала I тысячелетия н. э. «В интерьере этой постройки… по длинной оси попарно располагались несколькими рядами барабанообразные каменные базы колонн». Четыре из них каннелированные и одна «подквадратная со стесанными углами» (Котович В.Г., Котович В.М., Салихов Б.М., 1983, с. 78–80, рис. 14). По-видимому, из горизонта, синхронного данным уникальным находкам, происходят сосуды тюльпанообразной и полукруглой форм на трех ножках — они близки албанской (ялойлу-тепинской) керамике. Авторы раскопок вполне законно говорят «о контактах между населением Кавказской Албании и Северного Причерноморья».

Возникает естественный вопрос: каким путем они осуществлялись? С севера через посредство сарматского населения или с юга через территорию Азербайджана? В любом случае эти колонны явно привнесены в культуру Дагестана, что полностью опровергает тезис об изолированном от внешних влияний развитии местных племен. Об этом же свидетельствуют и раскопки городища Урцеки с развитой планировкой и сложной системой фортификации. Находки селевкидских монет у совхоза им. Герейханова (Касумкентский р-н) подтверждают возможность раннего проникновения элементов античности на территорию Дагестана. Однако об античном периоде в истории края пока говорить не приходится. Непосредственных контактов с миром античности у местного населения не было. Новейшие раскопки лишь все более и более подтверждают контакты как с миром сарматских племен, так и с албанским населением приморских земель. Приведем несколько примеров. Городище, исследованное у селения Нижнее Чугли (Левашинский р-н), расположенное на скальных выходах, было огорожено с наиболее уязвимой стороны двумя параллельно идущими массивными стенами. Небольшие раскопки, проведенные на нем, позволили вскрыть остатки стены. Нижний слой, датируемый последними веками I тысячелетия до н. э. — IV в. н. э., дал солидную коллекцию керамики, в том числе покрытую красным и белым ангобом и лощеную. Вариации ее форм и декора находят аналогии среди посуды Таркинского и Карабудахкентских могильников. Особенно характерны миски с загнутым внутрь краем, хорошо известные по сарматским памятникам (Абакаров А.И., Гаджиев М.Г., 1980, с. 94–98).

Другое более позднее городище у селения Охли (того же района) также занимает гребень горы, ограниченный глубоким оврагом и отвесными скалами. С более доступных сторон оно было ограждено не только тремя валами и рвами, но и стеной с башней. Одно из раскопанных помещений, вероятно, принадлежало бане с тремя ваннами, «стенки которых образованы вертикально поставленными плитами» и кладкой из мелких камней. Пол помещения выстлан плитами. В нем найдены «каменные базы от подпорных столбов».

На городище обнаружены костяные и железные наконечники стрел, ангобированная керамика и проч. Датируется оно, начиная с III–IV вв. н. э. (Гаджиев М.Г., Абакаров А.И., 1973, с. 116, 117). Эти городища расположены в труднодоступной нагорной части Дагестана. Но и здесь местное население пользовалось, как видно, всеми достижениями эпохи, о чем свидетельствуют могильники. Так, у селения Сумбатль (Кулинский р-н) были обнаружены грунтовые могилы и каменная гробница с вытянутыми костяками. Возле умерших лежали обломки железных мечей с кольцевидным навершием, железные ножи, бронзовая фибула с полусферическим щитком и другие материалы, которые указывают на сарматское влияние, проникавшее даже в такие очень далекие от Приморья регионы Дагестана (Давудов О.М., 1971, с. 126, 127).

Больше всего мы говорили о сарматском влиянии. Однако к III в. н. э. внутри сарматской конфедерации уже созрело и стало выделяться аланское объединение племен. Это не была «решительная смена» одного населения другим в прикаспийских степях, ибо культура алан генетически связана с предыдущей. Иногда для указанного времени даже говорят об «аланорсах» (аланы + аорсы) как о населении первых двух-трех веков нашей эры (Смирнов К.Ф., 1950а, с. 106–113). Передвижению алан на Кавказ способствовала и битва с кочевниками-гуннами в 372 г. Спасаясь от полного разгрома, некоторые аланские племена стали искать убежища в горах Кавказа. Показателем их пребывания в местных ущельях служат ювелирные изделия «полихромного стиля» с обилием цветных камней и стекла, покрытые яркой позолотой. Погребальными памятниками, содержащими такие предметы, являются захоронения в катакомбах, возникающие в горах с этого периода. Они хорошо известны для Чечено-Ингушетии.

Однако не только аланы оставляли подобные некрополи, хотя одно время все катакомбы готовы были связывать с ними (Кузнецов В.А., 1961). Сейчас некоторые специалисты считают, что катакомбы несколько вытянутой формы, напоминающие кибитку, оставлены хазарами. Они заполнены своеобразным инвентарем (Магомедов М.Г., 1983, с. 61 сл.). В связи с этим можно было бы сделать вывод: аланы не заходили в Дагестан, и их культура не оказала какого-либо влияния на быт местных народов. Но не все так просто. Южнее г. Дербента на возвышенности Паласа-сырт у селения Рубас В.Г. Котович раскопал пять курганов с катакомбами. Они содержали достаточно богатые захоронения IV–VII вв. н. э. Их инвентарь аналогичен памятникам аланской культуры, хотя он численно невелик и относительно беден (зеркала с срединным ушком, бронзовая пряжка, фибулы с подвешенным приемником, настовые бусы, сосуд с ручкой и проч.; табл. 116, 8-10, 12, 13). Могильник, по мнению исследователя, оставлен маскутами — племенем, близким аланам (Котович В.Г., 1959, с. 148–156; Очерки истории Дагестана, 1957, I, с. 32, 33). О них упоминает армянский историк V в. н. э. Фавстос Бузанд как о народе, имевшем «царей» (Фавстос Бузанд, 1953, с. 11, 12). Сейчас здесь исследуется поселение, дающее право говорить о переходе его обитателей к оседлой жизни (Гмыря Л.Б., 1986, с. 11, 12).

Данный факт, указывающий на столь глубокое проникновение в южную часть Дагестана инородного населения, требует дальнейшего изучения. Это тем более важно, что в промежуточных местах страны аланские древности не найдены.

В конце IV в. н. э. в северную, приморскую, часть Дагестана проникают орды гуннов. Иногда даже говорят о «гуннских» городах, но, вероятно, заблуждаются, так как пребывание под кровлей считалось у гуннов небезопасным (Аммиан Марцеллин, XXXI, 4). Видимо, речь идет о городах (городищах), созданных местным населением — дагестанцами. Оседлые «белые гунны», о которых иногда упоминают источники (Пигулевская Н.В., 1941, с. 37, 38), могли быть опять-таки местными племенами. Так вполне обоснованно предполагают В.Г. Котович и А.В. Гадло, давшие интересные очерки этого периода (Очерки истории Дагестана, 1957, I, с. 30, 31; Гадло А.В., 1979, с. 9–48, 126 сл.). Однако описание эпохи, связанной уже с ранним средневековьем, выходит за рамки скифо-сарматского времени.

Мы меньше всего говорили о социальном строе и хозяйстве местных народов в изучаемый период. Они не были стабильны, ибо зависели от близости к городам и торговым путям, к местам наиболее интенсивной жизни (История Дагестана, 1967, I, с. 94–104).