Стихи

Подслушанные вздохи о детстве,

когда трава была зеленее,

солнце казалось ярче

сквозь тюлевый полог кровати

и когда, просыпаясь,

слышал ласковый голос

ворчливой няни;

когда в дождливые праздники

вместо Летнего сада

водили смотреть в галереи

сраженья, сельские пейзажи и семейные портреты;

когда летом уезжали в деревни,

где круглолицые девушки

работали на полях, на гумне, в амбарах

и качались на качелях

с простою и милой грацией,

когда комнаты были тихи,

мирны,

уютны,

одинокие читальщики

сидели спиною к окнам

в серые, зимние дни,

а собака сторожила напротив,

смотря умильно,

как те, мечтая,

откладывали недочитанной книгу;

семейные собранья

офицеров, дам и господ,

лицеистов в коротких куртках

и мальчиков в длинных рубашках,

когда сидели на твердых диванах,

а самовар пел на другом столе;

луч солнца из соседней комнаты

сквозь дверь на вощеном полу;

милые, рощи, поля, дома,

милые, знакомые, ушедшие лица —

очарование прошлых вещей, —

вы – дороги,

как подслушанные вздохи о детстве,

когда трава была зеленее,

солнце казалось ярче

сквозь тюлевый полог кровати.

Пела труба; солдаты ложились спать;

Тихи были сады с просторными домами.

Куда я пошла, не спросила мать,

А я сказала, что иду за цветами.

У берега качалась лодка.

Хватит ли денег? боюсь опоздать!

Матрос сказал мне: «Садись, красотка,

Свезу и даром, – велишь подать?»

Теперь уж близко, скорей, скорее!

Милая звезда, погибнуть не дай!

Ты с каждой минутою все зеленее,

Крепче, крепче мне помогай!

Вот и подъезд. Неужели опоздала?

Глупое сердце, в грудь не бей!

Слышались скрипки из окон зала,

В дверях смеялся высокий лакей.

Но вот показались рыжие лошадки…

Зачем, зачем он так хорош?

Зачем эти минуты так горьки и сладки

И меня бросает то в жар, то в дрожь?

Вышел из экипажа… легка походка,

Прошел, не глядя, шпорами звеня.

Верная звезда, верная лодка,

Вы и сегодня не обманули меня!

Дома все спят, трещит лампадка.

Утром вставать будет такая лень!

Цветов я не достала, – это, конечно, гадко;

Без цветов придется встретить Троицын день.

Тихие воды прудов фабричных,

Полные раны запруженных рек,

Плотно плотины прервали ваш бег,

Слышится шум машин ритмичных.

Запах известки сквозь запах серы —

Вместо покинутых рощ и трав.

Мирно вбирается яд отрав,

Ясны и просты колес размеры.

Хлынули воды, трепещут шлюзы,

Пеной и струями блещет скат!

Мимо – постройки, флигель, сад!

Вольно расторгнуты все союзы!

Снова прибрежности миром полны:

Шум – за горой, и умолк свисток…

Кроток по-прежнему прежний ток;

Ядом отравлены – мирны волны.

Светлые кудри да светлые открытые глаза…

В воздухе сонном чуется гроза.

Нежные руки с усильем на весла налегли.

Темные тени от берега пошли.

Алым румянцем покрылося знакомое лицо.

Видно сквозь ливень шаткое крыльцо.

Рядом мы сели так близко за некрашеный за стол.

В окна виднелся за рекою дол.

Памятна будет та летняя веселая гроза,

Светлые кудри да светлые глаза!

Протянуло паутину

Золотое «бабье лето»,

И куда я взгляд ни кину —

В желтый траур все одето.

Песня летняя пропета,

Я снимаю мандолину

И спускаюсь с гор в долину,

Где остатки бродят света,

Будто чувствуя кончину.

Осенний ветер жалостью дышал,

Все нивы сжаты,

Леса безмолвны зимней тишиной.

Что тихий ангел тихо нашептал,

Какой вожатый

Привел незримо к озими родной?

Какой печальной светлою страной

В глаза поля мне глянули пустые

И рощи пестрые!

О камни острые,

Об остовы корней подземных вековые

Усталая нога лениво задевает.

Вечерняя заря, пылая, догорает.

Куда иду я? кто меня послал?

Ах, нет ответа.

Какую ясность льет зимы предтеча!

Зари румянец так златист, так ал,

Так много света,

Что чует сердце: скоро будет встреча!

Так ясно видны, видны так далече,

Как не видать нам летнею порой

Деревни дальние.

Мечты печальные

Вокруг меня свивают тихий рой;

Печаль с надеждой руки соплетают

И лебедями медленно летают.

Снега покрыли гладкие равнины,

Едва заметен санок первый след,

Румянец нежный льет закатный свет,

Окрася розою холмов вершины.

Ездок плетется в дальние путины,

И песня льется, песня прошлых бед, —

Простой и древний скуки амулет, —

Она развеет ждущие кручины!

Зимы студеной сладко мне начало,

Нас сочетала строгая пора.

Яснеет небо, блекнет покрывало.

Каким весельем рог трубит: «Пора!»

О, друг мой милый, как спокойны мысли!

В окне узоры райские повисли.

Что сердце? огород неполотый,

Помят, что диким табуном.

И как мне жизнью жить расколотой,

Когда все мысли об одном?

Давно сказали: «Роза колется;

Идти на битву – мертвым пасть».

А сердце все дрожит и молится,

Колебля тщетно горя власть.

Ах, неба высь – лишь глубь бездонная:

Мольба, как камень, пропадет.

Чужая воля, непреклонная,

Мою судьбу на смерть ведет.

К каким я воззову угодникам,

Кто б мне помог, кто б услыхал?

Ведь тот, кто был здесь огородником,

Сам огород свой растоптал!

Вверх взгляни на неба свод: все светила!

Вниз склонись над чашей вод: все светила!

В черном зеркале пруда час молчаний

Свил в узорный хоровод все светила.

Двери утра на замке, страж надежен,

Правят верно мерный ход все светила.

Карий глаз и персик щек, светлый локон,

Роз алее алый рот – все светила.

Пруд очей моих, отверст прямо в небо,

Отразил твоих красот все светила.

Легких пчел прилежный рой в росных розах,

Мед сбирают в звездный сот все светила.

Поцелуев улей мил: что дороже?

Ах, смешайте праздный счет, все светила!

Ты – со мной, и ночь полна; утро, медли!

Сладок нам последний плод, все светила!

Слышу твой кошачий шаг, призрак измены!

Вновь темнит глаза твой мрак, призрак измены!

И куда я ни пойду, всюду за мною

По пятам, как тайный враг, – призрак измены.

В шуме пира, пляске нег, стуке оружий,

В буйстве бешеных ватаг – призрак измены.

Горы – голы, ветер – свеж, лань быстронога,

Но за лаем злых собак – призрак измены.

Ночь благая сон дарит бедным страдальцам,

Но не властен сонный мак, призрак измены.

Где, любовь, топаза глаз, памяти панцирь?

Отчего я слаб и наг, призрак измены?

Он пришел в одежде льна, белый в белом!

«Как молочна белизна, белый в белом!»

Томен взгляд его очей, тяжки веки,

Роза щек едва видна: «Белый в белом,

Отчего проходишь ты без улыбки?

Жизнь моя тебе дана, белый в белом!»

Он в ответ: «Молчи, смотри: дело Божье!»

Белизна моя ясна: белый в белом.

Бело – тело, бел – наряд, лик мой бледен,

И судьба моя бледна; белый в белом!

Он пришел, угрозы тая, красный в красном,

И вскричал, смущенный, тут я: «Красный в красном!

Прежде был бледнее луны, что же ныне

Рдеют розы, кровью горя, красный в красном?»

Облечен в багряный наряд, гость чудесный

Улыбнулся, так говоря, красный в красном:

«В пламя солнца вот я одет. Пламя – яро.

Прежде плащ давала заря. Красный в красном.

Щеки – пламя, красен мой плащ, пламя – губы,

Даст вина, что жгучей огня, красный в красном!»

Черной ризой скрыты плечи. Черный в черном.

И стоит, смотря без речи, черный в черном.

Я к нему: «Смотри, завистник-враг ликует,

Что лишен я прежней встречи, черный в черном!

Вижу, вижу: мрак одежды, черный локон —

Черной гибели предтечи, черный в черном!»

Нынче праздник, пахнет мята, все в цвету,

И трава еще не смята: все в цвету!

У ручья с волною звонкой на горе

Скачут, резвятся козлята. Все в цвету!

Скалы сад мой ограждают, стужи нет,

А леса-то! а поля-то: все в цвету!

Утром вышел я из дома на крыльцо —

Сердце трепетом объято: все в цвету!

Я не помню, отчего я полюбил,

Что случается, то свято. Все в цвету.

Вводится Девица в храм по ступеням,

Сверстницы-девушки идут за Ней.

Зыблется свет от лампадных огней.

Вводится Девица в храм по ступеням.

В митре рогатой седой иерей

Деву встречает, подняв свои руки,

Бренный свидетель нетленной поруки,

В митре рогатой седой иерей.

Лестницу поступью легкой проходит

Дева Мария, смиренно спеша.

Белой одеждой тихонько шурша,

Лестницу поступью легкой проходит.

Старец, послушный совету небес,

Вводит Ее во святилище храма.

Он не боится упреков и срама,

Старец, послушный совету небес.

Белой голубкою скрылась внутри,

Плотно закрылась святая завеса.

Чуждая злым искушениям беса,

Белой голубкою скрылась внутри.

Что вы, подружки, глядите вослед?

Та, что исчезла белей голубицы,

Снова придет к вам в одежде Царицы.

Что вы, подружки, глядите вослед?

Под чтение пономарей,

Под звонкие напевы клироса

Юродивый узрел Андрей,

Как небо пламенем раскрылося.

А в пламени, как царский хор,

Блистает воинство небесное,

И распростертый омофор[11]

В руках Невесты Неневестныя.

Ударил колокольный звон

И клиры праздничными гласами, —

Выходит дьякон на амвон

Пред царскими иконостасами.

А дьякон тот – святой Роман,

Что «сладкопевцем» называется, —

Он видит чудо, не обман,

Что златом в небе расстилается.

Андрей бросается вперед

Навстречу воинству победному

И омофору, что дает

Покров богатому и бедному.

И чудом вещим поражен

Народ и причт, и царь с царицею,

И сонм благочестивых жен

Склонился долу вереницею.

«Даю вам, дети, свой покров:

Без пастыря – глухое стадо вы,

Но пастырь здесь – и нет оков,

Как дым, исчезнут козни адовы».

Горит звезда святых небес,

Мечи дрожат лучом пылающим, —

И лик божественный исчез,

Растаяв в куполе сияющем.

Край неба утром засерел,

Андрей поведал нищей братии,

Что в ночь протекшую он зрел

В святом соборе Халкопратии.

Уезжал я средь мрака…

Провожали меня

Только друг да собака.

Паровозы свистели…

Так же ль верен ты мне?

И мечты наши те ли?

Надвигались туманы…

Неужели во тьме

Только ложь и обманы?…

Только друг да собака

Пожалели меня

И исчезли средь мрака.

Тщетно жечь огонь на высокой башне,

Тщетно взор вперять в темноту ночную,

Тщетно косы плесть, умащаться нардом,

Бедная Геро![12]

Слышишь вихря свист? слышишь волн стенанье?

Грозен черный мрак, распростерт над морем.

Что белеет там средь зыбей бездонных —

Пена иль милый?

«Он придет, клянусь, мой пловец бесстрашный!

Сколько раз Леандр на огонь условный,

К зимним глух волнам, рассекал рукою

Глубь Геллеспонта!»

Он придет не сам, но, волной влекомый,

Узришь труп его на песке прибрежном:

Бледен милый лик, разметались кудри,

Очи сомкнулись.

Звонче плач начни, горемыка Геро,

Грудь рыданьем рви – и заропщут горы,

Вторя крику мук и протяжным воплям

Эхом послушным.

«Меркни, белый свет, угасай ты, солнце!

Ты желтей, трава, опадайте, листья:

Сгибнул нежный цвет, драгоценный жемчуг

Морем погублен!

Как мне жить теперь, раз его не стало?

Что мне жизнь и свет? безутешна мука!

Ах, достался мне не живой любовник, —

Я же – живая!

Я лобзанье дам, но не ждать ответа;

Я на грудь склонюсь – не трепещет сердце,

Крикну с воплем я: «Пробудись, о милый!» —

Он не услышит!

Лейся, жизнь моя, в поцелуях скорбных!

Током страстных слез истекай, о сердце!

В мой последний час нацелуюсь вволю

С бледным Леандром!»

Манон Леско,[14] влюбленный завсегдатай

Твоих времен, я мыслию крылатой

Искал вотще исчезнувших забав,

И образ твой, прелестен и лукав,

Меня водил – изменчивый вожатый.

И с грацией манерно-угловатой

Сказала ты: «Пойми любви устав,

Прочтя роман, где ясен милый нрав

Манон Леско:

От первых слов в таверне вороватой

Прошла верна, то нищей, то богатой,

До той поры, когда, без сил упав

В песок чужой, вдали родимых трав,

Была зарыта шпагой, не лопатой

Манон Леско!»

Петь начну я в нежном тоне,

Раз я к Мейстеру[16] попал.

Шлет привет его Миньоне,

Кто избегнул злых опал.

Кров нашел бездомный странник

После жизни кочевой;

Уж не странник, не изгнанник,

Я от счастья сам не свой.

Отдал вольной жизни дань я,

Но пред радостным концом

В дверь таинственного зданья

Робким я стучусь жильцом.

Две жены[17] на башне тайной

Правят верно мерный ход,

Где, пришелец не случайный,

Я отру дорожний пот.

Будто рыцарские дамы

Вышивают синий шарф

И готовят орифламмы[18]

Под напевы звучных арф.

Синий цвет подходит к шарфу,

И равна в вас благодать,

Как, в одной признавши Марфу,

В Вас Марии не узнать?

То Мария, то Миньона,[19]

Антигона[20] вы всегда, —

Заревого небосклона

Засветившая звезда.

Смирись, о сердце, не ропщи:

Покорный камень не пытает,

Куда летит он из пращи,

И вешний снег бездумно тает.

Стрела не спросит, почему

Ее отравой напоили;

И немы сердцу моему

Мои ль желания, твои ли.

Какую камень цель найдет?

Врагу иль другу смерть даруя,

Иль праздным на поле падет —

Все с равной радостью беру я.

То – воля мудрого стрелка,

Плавильщика снегов упорных,

А рана? рана – не жалка

Для этих глаз, ему покорных.

Ах, не плыть по голубому морю,

Не видать нам Золотого Рога,

Голубей и площади Сан-Марка.

Хорошо отплыть туда, где жарко,

Да двоится милая дорога,

И не знаю, к радости иль к горю.

Не видать открытых, светлых палуб

И судов с косыми парусами,

Золотыми в зареве заката.

Что случается, должно быть свято,

Управляем мы судьбой не сами,

Никому не надо наших жалоб.

Может быть, судьбу и переспорю,

Сбудется веселая дорога,

Отплывем весной туда, где жарко,

И покормим голубей Сан-Марка,

Поплывем вдоль Золотого Рога

К голубому, ласковому морю!

Ветер с моря тучи гонит,

В засиявшей синеве

Облак рвется, облак тонет,

Отражался в Неве.

Словно вздыбив белых коней,

Заскакали трубачи.

Взмылясь бешеной погоней,

Треплют гривы космачи.

Пусть несутся в буйных клочьях

По эмали голубой,

О весенних полномочьях

Звонкою трубя трубой.

Рано горлица проворковала,

Утром под окном моим пропела:

«Что не бьешься, сердце, как бывало?

Или ты во сне окаменело?

Боже упаси, не стало ль старо,

Заморожено ль какой кручиной?

Тут из печки не достанешь жара,

Теплой не согреешься овчиной».

Пташка милая, я застываю,

Погибаю в пагубной дремоте,

Глаз своих давно не открываю,

Ни костей не чувствую, ни плоти.

Лишь глубоко уголечек тлеет,

В сердце тлеет уголечек малый.

Слышу я сквозь сон: уж ветер веет,

Синий пламень раздувает в алый.

Как странно: снег кругом лежит,

А ведь живем мы в центре города,

В поддевке молодец бежит,

Затылки в скобку, всюду бороды.

Jeunes homm'ы[21] чисты так и бриты,

Как бельведерский Аполлон,

А в вестибюле ходят бритты,

Смотря на выставку икон.

Достанем все, чего лишь надо нам,

И жизнь кипуча и мертва,

Но вдруг пахнет знакомым ладаном…

Родная, милая Москва!

Я младой, я бедный юнош,

Я Бога боюся,

Я пойду да во пустыню

Богу помолюся.

Молодое мое тело

Постом утрудити,

Мои глазоньки пресветлы

Слезами затмити.

И срублю я во пустыне

Себе тесну келью,

Стану жить я во пустыне

С дивьими зверями.

Я поставлю медный крестик

На зелену сосну,

Прилеплю я желту свечку

Ко тонкой ко ветке —

И начну я службу править,

Птички зааминят,

И услышит ангел Божий

Тайную молитву.

Ни исправник, ни урядник

Меня здесь не схватят,

Ни попы, ни дьяконы

В церковь не затащат.

Никого в пустыне нету,

Да не возгорюю,

Никого я здесь не встречу,

Да не воздохну я.

Распевают малы пташки

Архангельски гласы,

Утешают младу душу

Те ли песни райски.

Не попомню сладких брашен,

Одежд многоцветных,

Не взыщу я питей пьяных,

Друзей прелюбезных.

Дерева, вы деревочки,

Мои братцы милы,

А береза белоножка

Дорога сестрица.

О, прекрасная пустыня,

Мати всеблагая,

Приими свое ты чадо

В свои сладки недра!