Стихи

В твоей светелке чистый рай:

открыты окна, видна сирень,

а через сад видна река,

а там за Волгой темны леса.

Стоят здесь пяльца с пеленой,

шитье шелками и жемчугом,

в углу Божница, подручник висит;

скамьи покрыты красным сукном,

а там за пологом видно постель,

вымытый пол так и блестит.

Тихонько веет в окно ветерок

и занавеску колышет слегка.

Сиренью пахнет, свечой восковой,

с Волги доносится говор и смех,

светло, привольно, птицы кричат.

В твоей светелке чистый рай!

Гуси летят по вечернему небу…

Гуси, прощайте, прощайте!

Осень пройдет, зиму прозимуем,

к лету опять прилетайте!

Гуси, летите в низовые страны,

к теплому морю летите,

стая за стаей вытянитесь, гуси,

и конца-края не видно.

Ах, полетел бы и я с вами, гуси,

с криком в багровой заре,

да ведь от холода только уйдешь-то,

а от тоски никуда.

Небо стемнело, заря побледнела,

в луже звезда отразилась;

ветер стихает, ночь наступает,

гуси все тянутся с криком.

Пожелтели листья в саду, покраснели,

по ночам мороз затягивает лужи;

все гляжу за Волгу, где леса чернеют

за широкой раменью лугов и селений.

Милый друг уехал, где-то он едет.

Как-то зиму долгую его прожду я!

Как взгляну за Волгу, так опять все вижу:

отъезжает лошадь, ты сидишь, чуть сгорбившись, в синей сибирке,

светлые кудерки видны из-под шапки.

Вот ты обернулся, махнул шапкою, свернул в проулок.

«Прощай, наш голубчик!»

Как взгляну за Волгу, так все вспоминаю и не оторваться,

и опять смотрю, и опять тоскую,

и на сердце разом так сладко и горестно.

Старые лица серьезны,

Без крика плачет жена,

На отроках девственно-грозно

Пылает печать: «Война».

Сколько их? сотни, мильоны…

Боже, о Боже мой!

На золоте старой иконы

Увидишь подобный рой…

Такие ровные лица, —

Святые, коль надо пасть…

Над ними небесные птицы,

А снизу – смертная пасть…

Шаги ваши чутко ловит

Сердце, победы моля.

Какие цветы готовит

Политая кровью земля?

Шумит ли дуб зеленый над могилой?

Поет ли сладкий голос про любовь?

Узнал ли ты, что мило в жизни милой,

Или по-прежнему все хмуришь бровь?

Уныние возьмешь ты за величье,

Озлобленность за страсть ты изберешь.

Так любо вместо Божьего обличья

Чертить с улыбкой демонский чертеж!

Мостов не видя, ты не видишь броду,

И сам себя терзая, словно кат,

Когда и жизнь, и люди, и природа

Бессмысленный, жестокий маскарад.

«Я не приемлю!» – в том твоя вся вера.

Сам на себя ты обнажаешь меч.

Насмешливого, злого офицера

Велишь ли ты противнику беречь?

И вот убит! Уж не вздохнет, не взглянет.

Ты повторил свой собственный рассказ.

И глаз померкший больше не оглянет

Тобой воспетый воинский Кавказ.

И думать хочется, что это – мода,

Годов тридцатых юнкерский мундир,

А сам поэт у радостного входа

Благословил, все проклиная, мир.

Декабрь морозит в небе розовом,

Нетопленый чернеет дом,

И мы, как Меншиков в Березове,

Читаем Библию и ждем.

И ждем чего? Самим известно ли?

Какой спасительной руки?

Уж вспухнувшие пальцы треснули

И развалились башмаки.

Уже не говорят о Врангеле,

Тупые протекают дни.

На златокованом архангеле

Лишь млеют сладостно огни.

Пошли нам долгое терпение,

И легкий дух, и крепкий сон,

И милых книг святое чтение,

И неизменный небосклон.

Но если ангел скорбно склонится,

Заплакав: «Это навсегда», —

Пусть упадет, как беззаконница,

Меня водившая звезда.

Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,

О, бедная моя любовь.

Лучами нежными, не пылкими,

Родная согревает кровь,

Окрашивает губы розовым,

Не холоден минутный дом.

И мы, как Меншиков в Березове,

Читаем Библию и ждем.

Утраченного чародейства

Веселым ветрам не вернуть!

А хочется Адмиралтейству

Пронзить лазоревую муть.

Притворно Невской перспективы

Зовет широкий коридор,

Но кажется жестоко лживым

Былого счастия обзор.

Я знаю, будет все, как было,

Как в старину, как прошлый год;

Кому семнадцать лет пробило,

Тому осьмнадцатый пойдет.

Настанет лето, будет душно,

Летает детское серсо,

Но механично и бездушно

Природы косной колесо.

За ивовым гоняйся пухом,

Глядись, хоть день, в речную тишь,

Но вольным и влюбленным духом

Свои мечты не оживишь.

Все схемы – скаредны и тощи,

Освободимся ль от оков,

Окостенеем ли, как мощи,

На удивление веков?

И вскроют, словно весть о чуде,

Нетленной жизни нашей клеть,

Сказав: «Как странно жили люди:

Могли любить, мечтать и петь!»

Мне не горьки нужда и плен,

И разрушение, и голод,

Но в душу проникает холод,

Сладелой струйкой вьется тлен.

Что значат «хлеб», «вода», «дрова», —

Мы поняли и будто знаем,

Но с каждым часом забываем

Иные, лучшие слова.

Лежим, как жалостный помет

На вытоптанном, голом поле,

И будем так лежать, доколе

Господь души в нас не вдохнет.

Островитянам строить тыны,

К тычку прилаживать лозу,

Пока не выпустят вершины

В туманах скрытую грозу.

Предвестием гора дымится,

Угрозою гудит прилив,

Со страхом пахари за птицей

Следят, соху остановив.

И только девушки слепые

Не видят тучи, да и те

Заломят руки, как впервые

Качнется Китеж на ките.

Движение – любви избыток!

О, Атлантида! О, Содом!

В пророчестве летучих ниток —

Кочевной воли прочный дом!

В какую высь чашка весов взлетела!

Легка была, а в ней – мое сердце, душа и тело.

Другая, качаясь, опустилась вниз, —

твой мимолетный, пускай, каприз.

Не заботься, что мука мне будет горька:

держала весы твоя же рука.

Хорошо по небесным, заревым полям

во весь дух мчаться узорным саням.

Обо мне позабудь, но помни одно:

опустелое сердце – полным-полно.

Крашены двери голубой краской,

Смазаны двери хорошо маслом.

Ночью дверей не видно,

Ночью дверей не слышно…

Полной луны сила!

Золото в потолке зодиаком,

Поминальные по полу фиалки,

Двустороннее зеркало круглеет…

Ты и я, ты и я – вместе…

Полной луны сила!

Моя сила – на тебе играет…

Твоя сила – во мне ликует…

Высота медвяно каплет долу,

Прорастают розовые стебли…

Полной луны сила!..

О чем кричат и знают петухи

Из курной тьмы?

Что знаменуют темные стихи,

Что знаем мы?

За горизонтом двинулась заря,

Душа слепая ждет поводыря.

Медиумически синей, Сибирь!

Утробный звон.

Спалили небо перец и инбирь,

Белесый сон…

Морозное питье, мой капитан!

Невнятный дар устам судьбою дан.

На сердце положи, закрой глаза.

Баю, баю!

И радужно расправит стрекоза

Любовь мою.

Не ломкий лед, а звонкое вино

Летучим пало золотом на дно.

Блеснула лаком ложка, —

И лакомка-лучок

Сквозь мерзлое окошко

Совсем, совсем немножко

Отведал алых щек.

Не метена избенка,

Не вытоплена печь.

Звенит легко и звонко,

Умильнее ребенка,

Неслышимая речь.

Кто в небе мост поставил,

Взрастил кругом леса.

Кто, обращенный Павел,

Наставил и прославил

Простые чудеса.

Намеков мне не надо.

О, голос, не пророчь!

Повеяла прохлада,

Пастух загонит стадо,

Когда настанет ночь.

Хрустальная лачуга.

Благословенный дом,

Ни скорби, ни испуга, —

Я вижу рядом друга

За тесаным столом.

В этом жутком граде теней.

Снов, несбывшихся стремлений,

ветров, льда,

жизнь текла без изменений,

как всегда.

Вечно юная столица,

словно в сказке, веселится,

блеск балов,

только изредка приснится

Пугачев.

Вдруг зловещий гул набата,

и затрясся от раскатов

град Петра,

и гремела канонада

до утра.

Реет Занда дух над нами,

лучше смерть, чем жить рабами,

братья, в бой!

Вольности подымем знамя

огневой!

В полумгле мертвеют лица,

сердце – пойманная птица.

Сон иль бред?

Ах, с тираном бы сразиться!

Силы нет.

Словно крылья подрубили,

словно были и не были,

душно вновь.

Все, что грезилось, уплыло,

только кровь…

Но ужели столь мгновенно

все, что свято и нетленно,

унесла

этой черной ночи пена,

ночи мгла?

Мир ушедшим без возврата,

тем, кто отдал в час расплаты

кровь свою

и на площади Сената

пал в бою.

Завет, воспоминание, испуг?

Зачем опять трепещут тополя?

В безветрии истаял томный звук,

Тепло и жизнь покинули поля.

А грезилась волшебная страна,

Фонтаны скрипок, серебристый тюль.

И не гадала милая весна,

Что встретить ей не суждено июль.

Исчезла. Пауза. Безмолвна гладь.

Лишь эхо отвечает на вопрос.

И в легком духе можем отгадать

Мы веянье уже нездешних роз…

Был бы я художник – написал бы

Скит девичий за высоким тыном,

А вдали хребет павлиний дремлет,

Сторожит сибирское раздолье.

И сидит кремневая девица,

Лебедь черная окаменела,

Не глядит, не молвит, не внимает,

Песня новая уста замкнула,

Лишь воронкою со дна вскипает.

По кремню ударь, ударь, сударик,

Ты по печени ударь, по сердцу,

То-то искры, поломя, безумье.

Грозная вспорхнула голубица,

Табуны забыла кобылица,

Разметала гриву на просторе,

Засинело греческое море.

Черное вихрит богомоленье,

Стародавнее воскресло пенье,

Перекинулся пожар по крышам,

Что увидим, други, что услышим?

Дикий зной сухой гитаны,

В кастаньетах треск цикады,

Бахрома ресниц и шалей,

Роза алая в зубах.

Ничего, что юбки рваны!

Много ли цыганке надо?

Бубны враз заворковали,

Будто горлицы в горах.

Вспомнили? О-лэ!

Вздрогнули? О-лэ!

Подземная память как нож

В дымную дыню дней!

И когда на оживленный дансинг

Где-нибудь в Берлине или Вене

Вы войдете в скромном туалете,

Праздные зеваки и вивёры

Девушку кремневую увидят

И смутятся плоскодонным сердцем,

Отчего так чуждо и знакомо

Это пламя, скрытое под спудом,

Эта дикая, глухая воля,

Эти волны черного раденья.

На глазах как будто ночи ставни,

На устах замок висит заветный,

А коснетесь – передернет тело,

Будто мокрою рукой взялся за провод.

И твердят насупленные брови

О древнейшей, небывалой нови.

Чужое солнце за чужим болотом

Неистово садится на насест.

А завтра вновь самодержавно встанет,

Не наказуя, не благоволя.

Как ваши руки, Молли, погрубели,

Как опустился ваш веселый Дик,

Что так забавно толковал о боксе,

Когда вы ехали на пакетботе.

Скорей в барак! Дыханье малярии

С сиреневыми сумерками входит

В законопаченные плохо стены.

Коптит экономическая лампа

И бабушкина Библия раскрыта.

Как ваши руки, Молли, похудели,

Как выветрилась ваша красота,

А ждете вы четвертого ребенка.

Те трое худосочны, малокровны,

Обречены костями осушать

К жилью неприспособленную местность

О Боже, Боже, Боже, Боже, Боже.

К чему нам просыпаться, если завтра

Увидим те же кочки и дорогу,

Где палка с надписью: «Проспект побед»,

Лавчонку и кабак на перекрестке,

Да огороженную лужу: Капитолий.

А дети вырастут, как свинопасы,

Разучатся читать, писать, молиться,

Скупую землю будут ковырять,

Да приговаривать, что время – деньги.

Бессмысленно толпиться в Пантеоне,

Тесовый мрамор жвачкой заплевав,

Выдумывать машинки для сапог,

Плодить детей и тупо умирать,

Почти не сознавая скучной славы

Обманчивого слова: пионеры.

Проспите лучше, Молли, до полудня,

Быть может, вам приснится берег Темзы

И хмелем увитой родимый дом.