Стихи Марианне

Дышала беглым холодом вода.

Осенний ветер горек был на вкус.

Неву оставив, мы сошли тогда

У самой Академии искусств.

В тени молчали пары, млели мхи.

Ветвистый сумрак сверху нависал.

И я тебе рассказывал стихи,

Которых я потом не написал.

Бродя и гадая о блоковской Даме,

Опять опоздал я. Пешком так пешком.

Последний трамвай, отшумев проводами,

Ушел, закачался вдали фонарем.

Мерцает булыжник. Ни звука. Ни слова.

Спокойные липы шумят. А во мне

Уж целая повесть родиться готова

О чьих-то шагах и о ждущем окне…

Была зима белым-бела.

Мы часто окна отпирали.

На раме бабочка жила,

И птицы в комнате летали.

Потом мы выпустили птиц.

Куда-то бабочка пропала.

И так растаял лед ресниц,

Как будто их и не бывало.

Зачем же мне все шепчет стих

О том, как ты в мерцанье чистом

На лыжах с хлопаньем и свистом

Летишь по склону дней моих.

Я обращаюсь к тени удаленной,

Годами находящейся в отлучке,

Присутствием моим

не утомленной,

Не доведенной памятью до ручки.

Я обращаюсь к холоду и зною,

К любви я обращаюсь и к измене,

К словам с их лицевою стороною

И с подноготной.

Обращаюсь к тени.

Я лишь в одном сдаюсь тебе на милость,

Но даже в том не кланяюсь давно:

Услышь меня!

И — что б ни возомнилось —

Ответь.

Письмом ли, сном ли. Все равно.

Я обращаюсь к памяти бездомной,

Прошитой искрой инея. Пойми,

Я обращаюсь к совести бездонной,

Что, как река, вскипала за дверьми.

Я обращаюсь к тени миновавшей,

Среди теней минувшего живущей,

В их обществе лица не потерявшей

И доброй тенью,

может быть,

слывущей.

И разговаривая с этой тенью,

Ты понимаешь, милая, сама —

Я до сих пор живу в недоуменье:

Что может тень?

Прислать мне тень письма?

Утешь меня. Скажи мне: все неправда.

И я поверю. Я хочу поверить.

Я

должен

верить

через не могу.

На отдаленном синем берегу

Моей реки, зовущейся Непрядва,

На камушке сидишь ты. Злая челядь —

На противоположном берегу.

Утешь меня. Скажи мне: все, что было,

Случайность, наважденье, не закон.

И я влюбленно, а не через силу

Тебе отвечу русским языком:

— Утешь меня. Чтоб впредь не попрекали.

Ведь я силен. Еще сильней — со зла.

…И я погибну на реке Каяле,

Чтоб ты, как Русь, как девочка, жила.

Вспоминается первый ледок.

Вспоминается вечер без звезд.

Вспоминается колкий упрек

В том, что я удивительно прост.

Это может быть. Но почему

До того, как нашли вы меня,

Было так хорошо одному

На закате осеннего дня?

Я листву разменял на рубли.

Я капель разменял на гроши.

А всего-то хотелось любви

Да единственной в мире души.

Однажды проснется она

Со мной совершенно одна.

Рукой пустоту она тронет,

Разбудит ее и прогонит.

И на два запрется замка

От призрака и двойника.

Так что ж это все-таки было,

Какая нас сила сводила?

Я выйду. Пойму: не вернусь.

И все ж, уходя, оглянусь.

Нет сил никаких улыбаться,

Как раньше с тобой говорить,

На доброе слово сдаваться,

Недоброе слово хулить.

Я все тебе отдал. И тело,

И душу — до крайнего дня.

Послушай, куда же ты дела,

Куда же ты дела меня.

На узкие листья рябины

Шумя налетает закат.

И тучи на нас, как руины

Воздушного замка, летят.

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви…

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове

Возле одной из церквей.

Там не признал этой росстани

Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, зарослях,

Не позабыв ничего,

Как удивительно в паузах

Воздух поет за него.

Как он ликует божественно

Там, где у розовых верб

Тень твоя, милая женщина,

Нежно идет на ущерб.

Истина ненаказуема.

Ты указала межу.

Я ни о чем не скажу ему.

Я ни о чем не скажу.

Видишь, за облак барашковый,

Тая, заплыл наконец

Твой васильковый, ромашковый

Неповторимый венец.

Если смерть — это сон бесконечный,

Сновидения белой кости,

Да приснится и день этот млечный

В пятнах зелени, свежей почти.

Я хотел позвонить в прожитое,

В телефонную будку войдя,

Чтоб услышать, задумчиво стоя,

В трубке голос под шорох дождя.

Затвориться от нынешней шири

И спросить у того, что прошло:

«Что там нового в канувшем мире?»

Мертвый голос ответил «алло».

Если смерть — это сон бесконечный,

Сновидения белой кости,

Да приснится мне день этот млечный,

День, когда не сказал я «прости».

Я повесил холодную трубку

На ее металлический крюк,

Удивившись дурному поступку

Невзначай совершенному вдруг.

Почему не сказал я ни слова,

А погас, как потупленный взор, —

Может быть, с неживым у живого

Завязался б живой разговор.

«Как страшно с тобой расставаться…»

Какие простые слова.

Зачем журавлю оставаться,

Когда улетает листва?

И, руки подняв от испуга,

Что неба опять не боюсь,

Кричу я: «Подруга, подруга» —

На всю поднебесную Русь.

Прощай.

Я в любви не прощаю.

Прощай, поминай обо мне.

Я помнить тебя обещаю,

Как в юности, как на войне.

Ей снится крылатый стреноженный конь

И нежная чья-то ладонь.

И от этого сна пробудиться она

Все не может, от этого сна.

Ей снится лежащий у ног богатырь.

И замок. И снег. И снегирь.

И от этого сна пробудиться она

Все не может, от этого сна.

Ей снится турнир и бряцание лат.

Перчатка, И брошенный взгляд.

Но от этого сна пробудиться она

Все не может, от этого сна.

Но — и рыцарь и мальчик — один человек

Улетел словно в будущий век,

Потому что она пробудиться от сна

Все не может, от этого сна.

От мороза с его причудами

Я бегу…

Уголек с двумя изумрудами

На снегу.

Я котенка беру за пазуху

И — домой…

Вытер все мороз сухо-насухо

Белизной.

Поднимаюсь —

ярус за ярусом.

На, бери!

Ты глядишь на нас страхом яростным

У двери.

Ты темней его, несмышленого,

И сильней.

И глаза у тебя зеленого

Зеленей.

От мороза с его причудами

Я бегу.

…Уголек с двумя изумрудами

На снегу…

Актриса взглядом встретилась со мной

И улыбнулась. Я заулыбался.

Но, оказалось, взгляд предназначался

Тому, кто за моей стоял спиной.

Я из театра выбежал. Навстречу

Летела ветвь сирени. Взмах руки

Приветствовал меня. Но вопреки

Тому, что есть, — я знал, что не отвечу,

Пока не оглянусь: кто за спиной?

Я оглянулся: падал снег стеной,

Снег давних лет… Я замер сокрушенно.

Швырнув сирень кому-то, раздраженно

Ты у меня спросила: что с тобой?

Интеллигентной милой недотрогой

Сидела б дома возле мамы строгой,

Задумав свой лесной пейзаж с дорогой.

Он целый год туманился во мне.

И в тишине. И в шуме. И во сне.

Я рассказал — ты тут как тут.

С треногой?

Знай, черный ворон каркает в лесу.

Не «никогда», а «навсегда» вопит он.

Поскольку плохо, видимо, воспитан.

Сосну заденет, мглой веков пропитан, —

Сосна роняет иглы и росу.

Огромный бор.

Он нынче свеж и темен.

Поскольку ливень тоже был огромен,

Как ворон древен и как голубь чист.

А ты, мое любимое созданье,

Уже бежишь, не приходя в сознанье,

Когда к тебе осина тянет лист.

Стой, у рябины — ягоды в горсти.

Возьми.

Знакомых дома угости.

Черт надоумил взять тебя со собой.

Да. Я влюблен в свою же ученицу.

И даже — хоть сейчас готов жениться…

Какой, однако, все же разнобой.

Столбы лучей сияют меж стволами.

Взлетает ворон, каркая над нами

Уже по-иностранному почти.

На «невермор» от злости переходит.

От черных крыл вершины так и ходят.

А ты дрожишь.

Тебя волненье сводит.

Я понимаю, Бог тебя прости.

Ты говоришь: а где ж пейзаж с дорогой?

Вот это все и есть пейзаж с дорогой.

А впрочем, там, за выселкой убогой,

Есть электричка…

Клумбы. И пути.

Я повторяю: вот пейзаж с дорогой.

Гуляй.

Но красок масляных не трогай.

Ширяет черный ворон над треногой

В художническом пристальном лесу.

Он чует запах, душами пропитан.

Не «никогда», а «навсегда» вопит он.

Качнет сосной, поскольку так воспитан, —

Сосна уронит иглы и росу.

Еще ты будешь счастлива, я знаю.

Смотри, как тянет просека лесная.

Ее считать дорогою — не след.

Вернусь сюда один,

На склон пологий.

Под шум вершин.

Я не собьюсь с дороги.

Я не скажу тебе, что весь секрет

В том, что дороги не было и нет.

Она пройдет сквозь строй стволов — в итоге.

Просветом. Птицей…

Мало ли примет?

Пишу, а сам уже не понимаю,

Кого письмом нелепым донимаю,

Кому, зачем, о чем напоминаю.

Вы все смешались у меня в уме.

Еще чуть жив один последний абрис,

Но я забыл его обратный адрес.

Он так расплылся, этот абрис бедный,

Как бледный промельк чей-то в полутьме.

Я уходил — меня вы находили.

Я приходил — вы тотчас уходили.

Так значит, что ж, разлуки все же были?

Ведь вы навзрыд холсты мои рубили,

Сбегали, плача от любви ко мне.

Я понимаю, это очень трудно —

Знать, что художник — это неподсудно.

И не ославит и, что есть, оставит.

Ну разве что прославит…

«Но кого?

Ведь на ином московском вернисаже

Себя самой и не узнаешь даже,

А вся толпа опять вокруг него.

А где же дни, что были все короче,

А где же те промотанные ночи,

Невесть зачем проплаканные очи?

Бежать, бежать! Иначе кто кого…

Какое „испытанье на разрыв“?

Вы — на разрыв испытывали женщин,

Те, кто увенчан, и те, кто развенчан.

Как сладок был кратчайший перерыв.

В индустриальном впишемся пейзаже,

Со счетоводом полежим на пляже,

Устроимся. Найдем.

Но все же, даже…

Какой-то отблеск ваш, зачем он жив?»

Любимая, прости, я не премину.

Но я сейчас пишу одну картину.

Но я забыл, с которой говорю…

Я вспомню все! Но я ломаю руки.

Ведь я пишу картину о разлуке.

Я Вас любил любя, а не от скуки.

И за разлуки

не благодарю.

Я вспоминаю только встречи, встречи,

Чистейшие, как снег, черты и речи,

Улыбки ваши, слезы, очи, плечи…

И жду свою последнюю зарю.

На влажные планки ограды

Упав,

золотые шары

Снопом намокают,

не рады

Началу осенней поры.

— Ты любишь ли эту погоду,

Когда моросит, моросит…

И желтое око на воду

Фонарь из-за веток косит?

…Люблю. Что, как в юности, бредим,

Что дождиком пахнет пальто.

Люблю.

Но уедем, уедем

Туда, где не знает никто…

И долго еще у забора,

Где каплют секунды в ушат,

Обрывки того разговора,

Как листья, шуршат и шуршат.

Боже, как это было давно,

Ничего не осталось в итоге…

В почерневшем снегу полотно

Бесконечной железной дороги.

Полотно. А за тем полотном,

Как туманные знаки свободы,

Проносящиеся за окном

То луга, то стога, то заводы.

Не свободен я был все равно

От любви, как от вечной тревоги…

Боже, как это было давно,

Ничего не осталось в итоге.

Только память о том, как бежал

От любимых.

Как снова и снова

Не за них, а за слово дрожал,

Стихотворное, бедное слово.

Все нарисовано мокрыми красками

В зимнем окне.

Значит, весна с торопливыми сказками

Веет во мне.

Я удивляюсь ее беззаботности —

Так, впопыхах

Нарисовала себя на снегах

Каменной плотности.

Может, и ветер с нежданными ласками

Будет ко мне.

Все нарисовано мокрыми красками

В зимнем окне.

Боже, как ей все это знакомо.

И внезапные вспышки, и бред

Полуночных побегов из дома

На одну из соседних планет.

И внезапные, как наущенья,

Возвращения с кипой стихов,

Чтенье вслух и момент отпущенья

Тех коварных, как детство, грехов.

Боже, как ей все это известно,

Как от буквы до буквы ясны

Те стихи, где черты ее лестно

Карандашиком обведены…

Завидовать нечему.

Осень.

Подкинула несколько дней

К началу весны.

С безголосьем

Лесов и безличьем теней.

Снег выдал, как только растаял,

И лес, и листы на земле

В том виде, в каком их оставил

Октябрь, уступая зиме.

Огромные желтые кочки.

В сухой паутине паук.

И ласточки, поодиночке

На небе возникшие вдруг.

Слетались они и сплетались

(Потом появлялись стрижи),

Их на небе обозначались

Невидимые чертежи.

Завидовать нечему.

Осень.

Подкинула несколько дней

К началу весны.

С безголосьем

Лесов и безличьем теней.

Я помню,

что желтой землею, —

Как будто бы нам по пути, —

Я с девушкой шел неземною,

Велевшей, куда мне идти.

Меня не томило тиранство.

Я думал, что это любовь.

И мучит меня постоянство,

Хоть все не появится вновь.

Мне дорого то, что весною

Меня посетили они

(Как будущее за спиною),

Осенние дальние дни.

И странная девушка эта,

И листья в сырой тишине,

На дереве мертвого цвета

Возникшие как бы извне.

Все телефоны на углу на каждом.

Но что мне делать и кого винить —

Ни по какому номеру пока что

Никто не сможет нас соединить.

А я брожу по переулкам. Помнишь?

Там наше детство до сих пор живет.

Оно ко мне торопится на помощь,

Свою веселую подмогу шлет.

И вот — во тьму по облачному краю

Луна монетой катится… И я

Тебя у гулких далей вызываю,

У расстояний требую тебя.

Но мне в ответ сквозь черный,

мокрый воздух

Со станции да с пристаней реки —

Лишь краткие сигналы паровозов

Да пароходов долгие гудки.

Из переулка сразу в сон

Особняков, в роман старинный

И к тишине на именины,

Где каждый снами угощен.

Из переулка сразу в тишь

Еще торжественней и глубже,

Где тает лист, где блещут лужи,

Где каплет с порыжелых крыш.

…Я никогда не забывал

О том, что ты меня любила,

Но все, что здесь когда-то было,

Все, что нам флюгер напевал,

Я иначе именовал,

Усталый, пыльный и вокзальный,

Когда ты с нежностью печальной

Приблизилась: ты опоздал.

Из переулка — сразу в путь.

Твой переулок слишком дорог,

В нем темных лип столетний шорох

Все так же просит: не забудь.

Мы жили здесь без гроз, без слез,

Средь ветхих стен — на слух, на ощупь.

Однажды вышли мы на площадь,

Нас ветер в стороны разнес.

Мне издали ты кажешься иной.

Стоит зима, степенная покуда.

Стоят сугробы маленькой стеной,

Как будто это детская причуда.

Но это нет. Вал это крепостной.

Я думаю, что в возрасте моем,

Когда слова приобретают цену,

Поскольку трижды были об одном

И отрицались, мне нельзя на сцену.

Я лучше погуляю перед сном.

Я лучше просто так тебе скажу.

Маршрутами своими, что по краю

Твоей реки, по берегу, хожу

И ничего уже не повторяю.

Твоей реки застывших лет и дней.

Ты на коньках катаешься по ней.

Мне издали все кажется иным.

Я расскажу, пожалуй, что случилось,

Когда ты на день, на два отлучилась…

Нет, нет, не то… По улицам твоим

Я так ходил, что вьюга закружилась

И понеслась, как прежде, по кривым,

По осторожным улочкам Арбата.

И дом на дом пошел, как брат на брата.

И время вспять — к твоим следам чужим.

Об этом мне неловко говорить.

Я о любви предпочитал не спорить.

Я разучился так внимать и вторить.

Мне было б страшно что-то повторить.

Но в час, когда меня к стене прибили

Десятилетней давности снега,

Что мне совсем недружественны были,

Но и во мне не видели врага,

Я наблюдал, смиряясь с тем, что счастье,

Наверно, есть и стоит падать ниц

И подниматься. Знал: на белом насте

Дрожали тени от твоих ресниц.

И взлеты ламп условленною знака,

Что посылала словно ты сама.

И взмахи целомудренного мрака

Вся неприкосновенная зима…

Вот что со мной случилось возле дома,

Где ты высокой девочкой жила,

Когда еще была мне незнакома,

Но, слава Богу, что уже была.

И возносила ночь хоромы, громы,

Как церкви все и все колокола.

Я наблюдал, когда — весь в белых детских

звездах —

След возникал твой, тесный и чужой,

Я наблюдал, как школьник-переросток,

И, не желая и боясь, домой.

А ты спала…

И все тонуло в верстах

Земли, пурги, жилой и нежилой.

Давай снежок из прошлого слеплю.

Метни его вон к той оконной раме…

Я говорю, что я тебя люблю,

Немыми, одичалыми словами.

И недоверье, кажется, стерплю.

За эти годы стал я некрасивый.

Я так лицо однажды в руки вмял,

Что линии ладоней странной силой

Щекам, вискам навечно передал,

Теперь — гожусь ли, близок ли к концу,

Гадай, коль хочешь, прямо по лицу.

А ты красива. И во всем права.

Живой узкоколейкою метели

Бегут, бегут, бегут мои слова,

И я уж не раздумываю: те ли.

Но что-то их велит тебе сказать,

Пока шнурок ты хочешь завязать

Здесь, у реки твоих застывших дней.

Ты на коньках катаешься по ней.

Мне издали ты кажешься иной.

Стоят сугробы маленькой стеной.

А фонари так пышно разодеты

У булочной и у твоих дверей.

Мне хорошо. Уже давно поэты

Не говорят о булках фонарей.

А, Боже мой, какие были зимы,

Я даже летом зябну иногда,

Припомнив холод невообразимый

И эти рельсы, эти поезда.

Как замерзали где-нибудь в хвосте мы,

Когда на нас взирали свысока

Из-за решетки карточной системы

Сырых буханок сытые бока…

Какие зимы были! Без отцов,

Без матерей. Прошли в конце концов,

Что унесли, то не вернут обратно.

Но что это, куда же я с Арбата

Свернул — бежит беспечная метель,

А я за ней, как за тобой, как тень…

Мне издали все кажется иным.

А этой ночью вот как было дело.

Как из совка, из фонаря летела

Крупа, скользя по коркам ледяным.

Я впал тогда в ничтожество теней,

В ничтожество скрипучих черных веток

И вы прошли, оставив столько меток

На черно-белой памяти моей.

Играли хлопья с ночью в домино.

Два-два. Один-один. И пусто-пусто…

Мне не забыть пленительного хруста,

Когда вы шли по мне давным-давно.

На поприще твоих чужих домов

Нетрудно стать холодным тротуаром.

Недаром я любил тебя. Недаром

Валился снег из высших закромов

И заносил меня в такую даль.

Я вас глазами льдистых лип увидел.

Залюбовался. И в метельный выдел

Моя метнулась легкая печаль.

Вы шли, так стройно за руки держась.

Над вами купол ввысь белел, кружась.

Вы разошлись. Но вы сойдетесь снова.

Исчезли вы, а я еще лежал.

Вернулись вы, а я, как снег, бежал.

Я не давал, мне не давали слова.

Потом я шел по улице пустой,

Отряхивая снег десятилетний.

Он плохо таял, он был беззаветней

Себялюбивой памяти людской.

Давай снежок из прошлого слеплю.

Мети его вон к той оконной раме.

Я рассказал скользящими словами…

Иди катайся. Я не тороплю.

Когда-то я задумался: о чем

Умалчивают ангелы? О чем

Умалчивают, заслонясь плечом,

Как бы стыдясь нескромного вопроса?

Я о тебе все выведал без спроса,

Нечаянной метелью увлечен.

Я улицу твою застал тогда,

Когда она тебя припоминала,

Тебя, когда легко ты приминала

Тот самый снег, в те давние года.

Снег этот, полный сдержанного пыла,

Запечатлевший набело черты

Домов, надежд, деревьев, — это было

Все то, о чем умалчивала ты.

Снег тает вверх. Лови его, кружись.

Лови, лови снежинку строчкой точной.

… … … … … … … … … … … … … … …

Ну не смешно ль: обманывает жизнь,

А остается столь же непорочной.