Стихи в переводе Сергея Топорцева

Откуда ты, монах, пришел в Шуйси[243],

Где лик луны плывет меж берегов?

Чуть рассвело, ты, молвив мне «прости»,

Поднялся по ступеням облаков

В недосягаемую высоту

Над сотней сотен гор, меж звезд и лун,

Беспечный, как когда-то был Чжи Дунь,

Ветрам отдавшись, словно Юань-гун[244].

Увидимся ль когда-нибудь, монах?

Гориллы вой ночной вселяет страх.

Челн непрокрашенный[247] несет нас по Цзинси —

Чем это не Жоси, не Облачны врата[248]?

Мы следуем Канлэ, и этот вид красив,

А Гуйцзи далеко, пойдем ли мы туда?

Прелестна Цзинчуаньская река,

Красы ручья Жое[249] тут были б жалки,

Лазурные вершины по брегам,

Гуляют цапли по парчовой гальке,

Извивы за извивами манят,

Да задержаться силы не достанет,

Ручей Цинь Гао[250] отошел назад,

А впереди — кумирня на Линъяне[251],

Святой Цзымин меня не увидал,

Лишь ясная луна с небес спросила:

Скажи, что привело тебя сюда? —

Та тьма, которая Ли Ао[252] скрыла.

Пэнлайского холма достойна кисть[253],

Что создает чистейшие творенья.

На этот мир прекрасный оглянись,

На тайный дух, идущий от деревьев.

Ты — наш Хуэйлянь[254], прими бокал вина,

Ты — наш Ма Лян, семейный Белобровый[255].

Нет строк про мост у моря у меня,

Да и про мост над речкой нет ни слова[256].

Когда еще тебя увижу я?

Разлуки обрывают наши встречи.

Ну, а пока цветистая ладья

Плывет меж табунов в златых уздечках.

Мы — Фениксы с горы Цанъу с тобой,

Сидим на разных ветках Древа яшмы[257],

И путь свой каждый выбирает свой,

За край небес ты улетишь однажды,

Увидишь даль, что поглощает свет.

И пусть в осенней тьме дрожат гориллы,

С волною я пошлю тебе привет,

Чтоб знал ты — брата сердце не забыло.

На берегах Няньтань щебечут птицы,

Мартышек на горах неперечет,

Так снежной пеною волна вихрится,

Что средь камней речных застрял мой челн.

А лодочники с длинными шестами

Ведут здесь лодки днями и ночами.

Над заводью навис Трехвратный пик,

За валом вал стремятся по Люцэ,

Скала — что тигр, среди камней притих,

Поток — что хвост дракона, сжат в кольце.

Не Цилилай[262], конечно, но не хуже!

Быть может, здесь уду закинуть нужно?

Восходит день за днем светило,

И птицы прячутся к закату…

Тоска скитальца прихватила

У этих склонов кисловатых.

Обитель Отрешенности я знаю,

Сколь много дивных мест на склонах сих,

В горах Лангунов цитрус[265] прорастает,

Сосна Бэйду[266] стоит у врат глухих.

Здесь тигров укрощают и доныне[267],

Но посох Вас на сирый склон ведет.

Когда-нибудь мы встретимся в Наньлине —

Там, где в ущелье скрыт тенистый вход.

Городок у реки как на дивной картине:

Очарована синею бездной скала,

Два моста разноцветие радужных линий,

Два потока сверкающие зеркала.

Закурились дымки, холод цитрусам страшен,

Затихают платаны в осенней красе.

Так кого же мне вспомнить на Северной башне? —

Пусть в ветрах прозвучит стих почтенного Се!

На севере зеленых гор стена,

К востоку вод излучины видны.

Здесь нам с тобой разлука суждена,

Травинки ураганом сметены.

Летучей тучкой растворится друг,

Заката грусть разлив в душе моей,

И на прощанье лишь отмашка рук

Да жалобное ржание коней.

Прозрачней Тунга[268] этот ручеек,

Укрыла берега дерев краса,

Пик к солнцу устремляется, высок,

Склонились скалы, словно небеса,

Не знаю, как зовут цветастых птиц,

Таких гиббонов белых нет нигде…

Но я не встретил мне созвучных лиц

И горестно вздыхаю в пустоте.

Слышу — воет гиббон над осенней Ваньси[270],

Я — отвязанный челн, потерявший причал,

Гусь, на юг полетевший, и жалок, и сир,

К рекам, текшим на север, он зависть питал.

Вы вставали с лежанки Чэнь Бо[271] много раз,

Мне ж до башни Се Тяо дойти нелегко,

Раскидало, как листья осенние, нас,

И от склонов Цзинтин[272] мы уже далеко.

Кукушки, помню, в Шу кричали,

А здесь весной — кукушкин цвет,

Он отзывается печалью

Воспоминаний юных лет.

Сей древний скит сегодня возрожден,

Отверсты в Небеса его врата,

Средь облаков вдруг возникает он,

Виденье наполняет Пустота[275].

Почтенный Шэн в округе знаменит,

Он ярко излагает свою мысль,

Забыв себя, для всех людей открыт,

Не думая стряхнуть мирскую пыль,

Чист, как луна на глади темных вод,

Как белоснежный лотоса цветок,

Он в павильоне без забот живет,

Туда влетает свежий ветерок[276],

Жару смягчает тень высоких стен,

Пока светило не покинет нас,

Вином и чаем потчует гостей

И блюдами изысканнейших яств.

Наш разговор изящен и красив,

Затрагивает тьму мирских вещей,

Ведь дядя мой, уже обнявший цинь,

Известный добродетелью своей,

По Лесу Дао[278] бродит меж дерев,

Порой, как Тао Цянь[279], берет бокал.

Чист Небеса растрогавший напев,

Ему средь сосен ветер подпевал.

Но установлен наслажденьям срок,

И камни рассыпаются в песок.

Древо яшмы на Цзинтин погребли[281],

Это «Призванный» Цзян, ясно всем.

В доме Сянжу его од не нашли,

Только свиток ритуальный висел[282].

Над водой блестит луна в небесах,

Ваши оды уже там, меж светил,

Меч яньлинский я оставлю в ветвях,

Чтобы вечно погребенье хранил[283].

Здесь господина Се покинул друг,

И все несет печаль душе моей.

Гость скрылся, но луны остался круг,

Гора пуста, но все журчит ручей.

Цветы цвели у брега по весне,

Бамбук шумел осеннею порой…

Живое и ушедшее во мне

Соединились в песнь о встрече той.

Ты в округ Сюаньчжоу послан, брат,

Чтоб учинить порядок благочинный.

Я ж петь луне всегда средь тучек рад,

Бродя по склонам милых гор Цзинтинских.

Пять осеней летят листы в Дунтин[287],

В трех реках[288] заплутал я без возврата.

Мы редко видимся, а я один,

Томленьем вздохов ночь моя объята.

Что ушло — то ушло,

День вчерашний покинул нас.

А душе тяжело

От тревог, что волнуют сейчас.

Ветер гонит и гонит бездомных гусей…

Может, чашей утишится эта тоска?

На Пэнлайской горе[290] строфы младшего Се[291]

Меж поделок возможно еще отыскать.

И становится снова душе веселей,

Воспарим и обнимем луну в небесах,

Перережем ручей… А поток все сильней!

Снова чашу осушим… Все та же тоска…

Нет, не так, как мечталось, я прожил свой век!

Пук волос распусти[292] — и плыви, человек…

Старик и там, уйдя из мира,

Колдует над «Весной»[293] для пира,

Но у Истоков[294] так темно,

Кому продашь свое вино?

Наш Цзи и у Истоков хочет

«Весной» наполнить много чаш,

Да нет Ли Бо еще в той ночи —

Кому вино свое продашь?