Стихотворения

ой растенья насажденья

в первородном саду

метастазы наслажденья

по всему животу

восхожденье наважденье

ой держи упаду

клеток перерожденье

в полную пустоту

Падая жертвой любовной картечи

на дно воздушной ямы блаженства,

теряю постылый дар речи,

обретаю заветный дар жеста,

поднимаю веки прозревшей кожи,

чешуей очей библейски одета.

Для чего же выпытывать так тревожно:

— Скажи, как ты? Скажи, где ты?

Где-где?

На звезде,

у тебя на бороде,

на простыночном холсте

в подвенечной наготе,

далее —

везде.

Супружеское ложе,

супружеская лужа,

чья, тот в ней и лежи.

— Да оба хороши.

и стал свет

внутри живота

и закрыла глаза

боясь ослепить

и закрыла лицо

как Моисей

и увидел ты

что мне хорошо

Тебе ничего не стоит на миллионы частей раздробиться.

Мне нужен месяц, чтобы снести одно яйцо.

Ты ищешь себя, примеряя разные лица.

Я меняю кремы, чтобы не изменилось мое лицо.

Меня любили многие и любить меня тебя научили.

Я любила многих и научилась любить одного.

Короче, акмэ. Но все мои слабости остаются в силе.

Золотое сечение. Но времени остается всего ничего.

Мы увидим небо с овчинку,

догадаемся, чья папаха.

Мы узнаем свою начинку

на разделочных досках страха.

Мы поймем: оправдаться нечем.

Мы заглянем в глаза воловьи

тихих ангелов междуречья,

грустных демонов послесловья.

Послелюбья нежнейшие нети!

И периною гробовою,

чтобы нас не увидели дети,

мы укроемся с головою.

Спим в земле под одним одеялом,

обнимаем друг друга во сне.

Через тело твое протекала

та вода, что запрудой во мне.

И, засыпая все глубже и слаще,

вижу: вздувается мой живот.

Радуйся, рядом со мною спящий, —

я понесла от грунтовых вод

плод несветающей брачной ночи,

нерукопашной любви залог.

Признайся, кого ты больше хочешь —

елочку или белый грибок?

Пахари паха,

оратаи рта,

рыцари страха,

упрека, стыда,

вкладчики, пайщики

средней руки.

мальчики с пальчиками…

Мужики.

но не измерить вам сколько ни мерьте

место впадения смерти в бессмертье

С наклоном, почти без отрыва,

смакуя изгибы и связки,

разборчиво, кругло, красиво…

Сэнсей каллиграфии ласки

внимателен и осторожен,

усерден, печален, всезнающ…

Он помнит: описки на коже

потом ни за что не исправишь.

нежней не бывает —

а он все нежнее

сильней не бывает —

а он все сильнее

грустней не бывает —

а он все грустнее

нужней не бывает —

а он все не с нею.

отличить живое от мертвого

отделить живое от мертвого

оградить живое от мертвого

защитить живое от мертвого

А оживить мертвое?

Не знаю.

Пока не могу.

Использованный презерватив

на ветке березы

в лютый мороз.

Генофонд.

Могла ли Биче, словно Дант, творить,

как желтый одуванчик у забора?

Я научила женщин говорить.

Когда б вы знали, из какого сора.

Оцененный=уцененный.

И только недооцененный

поэт вполне оценен.

А значит, и он уценен.

Одиночество в квадрате окна,

одиночество в кубе комнаты,

когда хочешь остаться одна

и серьезно обдумать, какого ты

черта лысого, хрена, рожна

к этой местности взглядом прикована,

будто это — чужая страна,

а родная — о, как далеко она!..

Не просто из тишины —

из недопустимости речи,

из чувства, что речи нужны

затем, чтобы чувства калечить,

из муки, что слово — не меч

разящий, но выстрел картечью,

из страха, что всякая речь —

симптом недержания речи, —

высовывается строка,

как яблоко из червяка.

Так, не так, не в такт, тактичней, так-то!

Я вам мэтр, а не метроном.

На четыре четверти с затактом

осеняю свой оркестр крестом.

Так — макушки темные с амвона,

так детишкам на ночь крестят лбы,

чтоб пространство было благосклонно,

чтобы время просто было бы.

Всю зиму ждала весны,

и вот снег начал таять,

и так его стало жалко!

Как в день развода — поедем

к тебе, последний раз!..

Подумала так и легла

на снег,

чтобы таять вместе.

вижу сырую землю

и хочется играть в ножички

вижу сухой асфальт

и хочется играть в классики

вижу проточную лужу

и хочется пускать кораблики

вижу горячую скамейку

и хочется играть в любовь

Лежу в грязи, смотрю на небо,

грязь оставляя за спиной,

и думаю: ужели не бо —

годанна глина подо мной?

Иль не по божьему веленью

из грязи сделаны князья?

И на живот без сожаленья

переворачиваюсь я.

Та Камасутру знала назубок

и диктовала дневнику свиданья,

и требовала паспорта в залог,

и облагала данью обладанья,

а эта — смотрит, покрывая все

лицо нездешним ангельским загаром…

И как прикажешь называть ее?

Ужели тем же прозвищем вульгарным?

Любовь — тенор альтино.

Ты понял меня, скотина?

Любить без рук глупее, чем есть без рук.

Любить без ног глупее, чем бегать в мешках.

И все же Венера бывает только без рук,

в пеленке каменной на неразъемных ногах.

Руки мои онемели до самых плеч.

Ноги забыли думать про ать-два-ать —

два. Мне осталась речь. Мне осталось речь

Люблю — и в священном ужасе камнем стать.

Брови домиком: живи в нем сколько хочешь.

Для тебя мне жалости не жалко.

То, что ты жилетку мне промочишь,

даже хорошо, а то мне жарко

жить на неостывшем пепелище.

Больше нам помочь друг другу нечем,

ибо слова, что мы оба ищем,

нету в лексиконе человечьем.

Отпала от пола,

отпела о поле,

припала к поле

твоего долгополого,

не мужского, не женского

облачения,

испытав не блаженство, но

облегчение.

День ангела. Нелетная погода.

День мученицы, аки день танкиста,

любимый праздник нашего народа.

Как в танке, глухо в поднебесье мглистом,

а выше — тишина глухонемая,

слепые звезды… Милостивый Боже,

Ты знаешь, я прекрасно понимаю

тех, кто в Тебя уверовать не может!..

Когда

то, что во мне,

больше меня,

оно во мне

помещается без труда,

когда

то, что во мне,

меньше меня,

меня

штормит и бросает

туда-сюда,

когда

то, что во мне,

мне равно,

я ему не равна,

когда оно

покидает меня,

и кажется — навсегда,

оно

все равно

во мне,

да?

О жизни будущаго века —

на языке веков минувших…

О паюсная абевега

столетий, плавником блеснувших,

о путь от берега до брега

как от порога до порога!..

О жизни будущего века

я знаю много меньше. Много.

Наш!

Твое, Твое, Твоя.

Наш нам.

Нам наши, мы нашим.

Нас, нас

от лукавого.