Стихотворения

Хоть вся теперь природа дремлет,

Одна моя любовь не спит;

Твои движенья, вздохи внемлет

И только на тебя глядит.

Приметь мои ты разговоры,

Помысль о мне наедине;

Брось на меня приятны взоры,

И нежностью ответствуй мне.

Единым отвечай воззреньем

И мысль свою мне сообщи:

Что с тем сравнится восхищеньем,

Как две сольются в нас души?

Представь в уме сие блаженство

И ускоряй его вкусить

Любовь лишь с божеством равенство

Нам может в жизни сей дарить.

Не сожигай меня, Пламида,

Ты тихим голубым огнем

Очей твоих; от их я вида

Не защищусь теперь ничем.

Хоть был бы я царем вселенной,

Иль самым строгим мудрецом, —

Приятностью, красой сраженный,

Твоим был узником, рабом.

Всё: мудрость, скипетр и державу

Я отдал бы любви в залог,

Принес тебе на жертву славу,

И у твоих бы умер ног.

Но, слышу, просишь ты, Пламида,

В задаток несколько рублей:

Гнушаюсь я торговли вида,

Погас огонь в душе моей.

Не лобызай меня так страстно,

Так часто, нежный, милый друг!

И не нашептывай всечасно

Любовных ласк своих мне в слух;

Не падай мне на грудь в восторгах,

Обняв меня, не обмирай.

Нежнейшей страсти пламя скромно;

А ежели чрез меру жжет,

И удовольствий чувство полно, —

Погаснет скоро и пройдет.

И, ах! тогда придет вмиг скука,

Остуда, отвращенье к нам.

Желаю ль целовать стократно,

Но ты целуй меня лишь раз,

И то пристойно, так, бесстрастно,

Без всяких сладостных зараз,

Как брат сестру свою целует:

То будет вечен наш союз.

Неизбежным нашим роком

Расстаешься ты со мной.

Во стенании жестоком

Я прощаюся с тобой.

Обливался слезами,

Скорби не могу снести;

Не могу сказать словами —

Сердцем говорю: прости!

Руки, грудь, уста и очи

Лобызаю у тебя.

Нету силы, нету мочи

Отделиться от тебя:

Лобызаю, умираю,

Тебе душу отдаю,

Иль из уст твоих желаю

Душу взять с собой твою.

Оставя беспокойство в граде

И всё, смущает что умы,

В простой приятельской прохладе

Свое проводим время мы.

Невинны красоты природы

По холмам, рощам, островам,

Кустарники, луга и воды —

Приятная забава нам.

Мы положили меж друзьями

Законы равенства хранить;

Богатством, властью и чинами

Себя отнюдь не возносить.

Но если весел кто, забавен,

Любезнее других тот нам; —

А если скромен, благонравен,

Мы чтим того не по чинам.

Нас не касаются раздоры,

Обидам места не даем;

Но, души всех, сердца и взоры

Совокупя, веселье пьем.

У нас не стыдно и герою

Повиноваться красотам;

Всегда одной дышать войною

Прилично варварам, не нам.

У нас лишь для того собранье,

Чтоб в жизни сладость почерпать;

Любви и дружества желанье —

Между собой цветы срывать.

Кто ищет общества, согласья,

Приди повеселись у нас;

И то для человека счастье,

Когда один приятен час.

Не мыслить ни о чем и презирать сомненье,

На всё давать тотчас свободное решенье,

Не много разуметь, о многом говорить;

Быть дерзку, но уметь продерзостями льстить;

Красивой пустошью плодиться в разговорах,

И другу и врагу являть приятство в взорах;

Блистать учтивостью, но, чтя, пренебрегать,

Смеяться дуракам и им же потакать,

Любить по прибыли, по случаю дружиться,

Душою подличать, а внешностью гордиться,

Казаться богачом, а жить на счет других;

С осанкой важничать в безделицах самих;

Для острого словца шутить и над законом,

Не уважать отцом, ни матерью, ни троном;

И, словом, лишь умом в поверхности блистать,

В познаниях одни цветы только срывать,

Тот узел рассекать, что развязать не знаем, —

Вот остроумием что часто мы считаем!

Краса пирующих друзей,

Забав и радостей подружка,

Предстань пред нас, предстань скорей,

Большая сребряная кружка!

Давно уж нам в тебя пора

Пивца налить

И пить:

Ура! ура! ура!

Ты дщерь великого ковша,

Которым предки наши пили;

Веселье их была душа,

В пирах они счастливо жили.

И нам, как им, давно пора

Счастливым быть

И пить:

Ура! ура! ура!

Бывало, старики в вине

Свое всё потопляли горе,

Дралися храбро на войне:

Вить пьяным по колени море!

Забыть и нам всю грусть пора,

Отважным быть

И пить:

Ура! ура! ура!

Бывало, дольше длился век,

Когда диет не наблюдали;

Был здрав и счастлив человек,

Как только пили да гуляли.

Давно гулять и нам пора,

Здоровым быть

И пить:

Ура! ура! ура!

Бывало, пляска, резвость, смех,

В хмелю друг друга обнимают;

Теперь наместо сих утех

Жеманством, лаской угощают.

Жеманство нам прогнать пора,

Но просто жить

И пить:

Ура! ура! ура!

В садах, бывало, средь прохлад

И жены с нами куликают,

А ныне клоб да маскерад

И жен уж с нами разлучают;

Французить нам престать пора,

Но Русь любить

И пить:

Ура! ура! ура!

Бывало, друга своего —

Теперь карманы посещают;

Где вист, да банк, да макао,

На деньги дружбу там меняют.

На карты нам плевать пора,

А скромно жить

И пить:

Ура! ура! ура!

О сладкий дружества союз,

С гренками пивом пенна кружка!

Где ты наш услаждаешь вкус,

Мила там, весела пирушка.

Пребудь ты к нам всегда добра,

Мы станем жить

И пить:

Ура! ура! ура!

Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю

Как роза, ты нежна; как ангел, хороша;

Приятна, как Любовь; любезна, как Душа;

Ты лучше всех похвал, — тебя я обожаю.

Нарядом мнят придать красавице приятство.

Но льзя ль алмазами милей быть дурноте?

Прелестнее ты всех в невинной простоте:

Теряет на тебе сияние богатство.

Лилеи на холмах груди твоей блистают,

Зефиры кроткие во нрав тебе даны,

Долинки на щеках — улыбки зарь, весны;

На розах уст твоих — соты́ благоухают.

Как по челу власы ты рассыпаешь черны,

Румяная заря глядит из темных туч;

И понт как голубый пронзает звездный луч,

Так сердца глубину провидит взгляд твой скромный.

Но я ль, описывать красы твои дерзая,

Все прелести твои изобразить хочу?

Чем больше я прельщен, тем больше я молчу:

Собор в тебе утех, блаженство вижу рая!

Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время!

Счастливее того, кто нравится тебе.

В благополучии кого сравню себе,

Когда златых оков твоих несть буду бремя?

Седящ, увенчан осоко́ю.

В тени развесистых древес,

На урну облегшись рукою,

Являющий лице небес

Прекрасный вижу я источник.

Источник шумный и прозрачный.

Текущий с горной высоты,

Луга поящий, долы злачны,

Кропящий перлами цветы,

О, коль ты мне приятен зришься!

Ты чист — и восхищаешь взоры,

Ты быстр — и утешаешь слух;

Как серна скачуща на горы,

Так мой к тебе стремится дух,

Желаньем петь тебя горящий.

Когда в дуги твои сребристы

Глядится красная заря,

Какие пурпуры огнисты

И розы пламенны, горя,

С паденьем вод твоих катятся!

Гора, в день стадом покровенну,

Себя в тебе, любуясь, зрит;

В твоих водах изображенну

Дуброву ветерок струит,

Волнует жатву золотую.

Багряным брег твой становится,

Как солнце катится с небес;

Лучом кристалл твой загорится,

В дали начнет синеться лес,

Туманов море разольется.

О! коль ночною темнотою

Приятен вид твой при луне,

Как бледны холмы над тобою

И рощи дремлют в тишине,

А ты один, шумя, сверкаешь!

Сгорая стихотворства страстью,

К тебе я прихожу, ручей:

Завидую пиита счастью,

Вкусившего воды твоей,

Парнасским лавром увенчанна.

Напой меня, напой тобою,

Да воспою подобно я,

И с чистою твоей струею

Сравнится в песнях мысль моя,

А лирный глас — с твоим стремленьем.

Да честь твоя пройдет все грады,

Как эхо с гор сквозь лес дремуч:

Творца бессмертной Россиады,

Священный Гребеневский ключ,

Поил водой ты стихотворства.

Глагол времен! металла звон!

Твой страшный глас меня смущает;

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет — и к гробу приближает.

Едва увидел я сей свет,

Уже зубами смерть скрежещет,

Как молнией, косою блещет,

И дни мои, как злак, сечет.

Ничто от роковых кохтей,

Никая тварь не убегает;

Монарх и узник — снедь червей,

Гробницы злость стихий снедает;

Зияет время славу стерть:

Как в море льются быстры воды,

Так в вечность льются дни и годы;

Глотает царства алчна смерть.

Скользим мы бездны на краю,

В которую стремглав свалимся;

Приемлем с жизнью смерть свою,

На то, чтоб умереть, родимся.

Без жалости всё смерть разит:

И звезды ею сокрушатся,

И солнцы ею потушатся,

И всем мирам она грозит.

Не мнит лишь смертный умирать

И быть себя он вечным чает;

Приходит смерть к нему, как тать,

И жизнь внезапу похищает.

Увы! где меньше страха нам,

Там может смерть постичь скорее;

Ее и громы не быстрее

Слетают к гордым вышинам.

Сын роскоши, прохлад и нег,

Куда, Мещерской! ты сокрылся?

Оставил ты сей жизни брег,

К брегам ты мертвых удалился;

Здесь персть твоя, а духа нет.

Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаем.

Мы только плачем и взываем:

«О, горе нам, рожденным в свет!»

Утехи, радость и любовь

Где купно с здравием блистали,

У всех там цепенеет кровь

И дух мятется от печали.

Где стол был яств, там гроб стоит;

Где пиршеств раздавались лики,

Надгробные там воют клики,

И бледна смерть на всех глядит.

Глядит на всех — и на царей,

Кому в державу тесны миры;

Глядит на пышных богачей,

Что в злате и сребре кумиры;

Глядит на прелесть и красы,

Глядит на разум возвышенный,

Глядит на силы дерзновенны

И точит лезвие косы.

Смерть, трепет естества и страх!

Мы — гордость с бедностью совместна;

Сегодня бог, а завтра прах;

Сегодня льстит надежда лестна,

А завтра: где ты, человек?

Едва часы протечь успели,

Хаоса в бездну улетели,

И весь, как сон, прошел твой век.

Как сон, как сладкая мечта,

Исчезла и моя уж младость;

Не сильно нежит красота,

Не столько восхищает радость,

Не столько легкомыслен ум,

Не столько я благополучен;

Желанием честей размучен,

Зовет, я слышу, славы шум.

Но так и мужество пройдет

И вместе к славе с ним стремленье;

Богатств стяжание минет,

И в сердце всех страстей волненье

Прейдет, прейдет в чреду свою.

Подите счастьи прочь возможны,

Вы все пременны здесь и ложны:

Я в дверях вечности стою.

Сей день, иль завтра умереть,

Перфильев! должно нам конечно, —

Почто ж терзаться и скорбеть,

Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою,

И с чистою твоей душою

Благословляй судеб удар.

С белыми Борей власами

И с седою бородой,

Потрясая небесами,

Облака сжимал рукой;

Сыпал инеи пушисты

И метели воздымал,

Налагая цепи льдисты,

Быстры воды оковал.

Вся природа содрогала

От лихого старика;

Землю в камень претворяла

Хладная его рука;

Убегали звери в норы,

Рыбы крылись в глубинах,

Петь не смели птичек хоры,

Пчелы прятались в дуплах;

Засыпали нимфы с скуки

Средь пещер и камышей,

Согревать сатиры руки

Собирались вкруг огней.

В это время, столь холодно,

Как Борей был разъярен,

Отроча порфирородно

В царстве Северном рожден.

Родился — и в ту минуту

Перестал реветь Борей;

Он дохнул — и зиму люту

Удалил Зефир с полей;

Он воззрел — и солнце красно

Обратилося к весне;

Он вскричал — и лир согласно

Звук разнесся в сей стране;

Он простер лишь детски руки —

Уж порфиру в руки брал;

Раздались Громовы звуки,

И весь Север воссиял.

Я увидел в восхищеньи

Растворен судеб чертог;

Я подумал в изумленьи:

Знать, родился некий бог.

Гении к нему слетели

В светлом облаке с небес;

Каждый гений к колыбели

Дар рожденному принес:

Тот принес ему гром в руки

Для предбудущих побед;

Тот художества, науки,

Украшающие свет;

Тот обилие, богатство,

Тот сияние порфир;

Тот утехи и приятство,

Тот спокойствие и мир;

Тот принес ему телесну,

Тот душевну красоту;

Прозорливость тот небесну,

Разум, духа высоту.

Словом, все ему блаженствы

И таланты подаря,

Все влияли совершенствы,

Составляющи царя;

Но последний, добродетель

Зарождаючи в нем, рек:

Будь страстей твоих владетель,

Будь на троне человек!

Все крылами восплескали,

Каждый гений восклицал:

Се божественный, вещали,

Дар младенцу он избрал!

Дар, всему полезный миру!

Дар, добротам всем венец!

Кто приемлет с ним порфиру,

Будет подданным отец!

Будет, — и Судьбы гласили, —

Он монархам образец!

Лес и горы повторили:

Утешением сердец!

Сим Россия восхищенна

Токи слезны пролила,

На колени преклоненна,

В руки отрока взяла;

Восприяв его, лобзает

В перси, очи и уста;

В нем геройство возрастает,

Возрастает красота.

Все его уж любят страстно,

Всех сердца уж он возжег:

Возрастай, дитя прекрасно!

Возрастай, наш полубог!

Возрастай, уподобляясь

Ты родителям во всем;

С их ты матерью равняясь,

Соравняйся с божеством.

Кого роскошными пирами

На влажных невских островах,

Между тенистыми древами,

На мураве и на цветах,

В шатрах персидских златошвенных,

Из глин китайских драгоценных,

Из венских чистых хрусталей,

Кого толь славно угощаешь,

И для кого ты расточаешь

Сокровищи казны твоей?

Гремит музы́ка, слышны хоры

Вкруг лакомых твоих столов;

Сластей и ананасов горы

И множество других плодов

Прельщают чувствы и питают;

Младые девы угощают,

Подносят вина чередой,

И алиатико с шампанским,

И пиво русское с британским,

И мозель с зельцерской водой.

В вертепе мраморном, прохладном,

В котором льется водоскат,

На ложе роз благоуханном,

Средь лени, неги и отрад,

Любовью распаленный страстной,

С младой, веселою, прекрасной

И нежной нимфой ты сидишь;

Она поет, ты страстью таешь,

То с ней в весельи утопаешь,

То, утомлен весельем, спишь.

Ты спишь, — и сон тебе мечтает,

Что ввек благополучен ты,

Что само небо рассыпает

Блаженства вкруг тебя цветы;

Что парка дней твоих не косит,

Что откуп вновь тебе приносит

Сибирски горы серебра

И дождь златый к тебе лиется. —

Блажен, кто поутру проснется

Так счастливым, как был вчера!

Блажен! кто может веселиться

Бесперерывно в жизни сей;

Но редкому пловцу случится

Безбедно плавать средь морей: .

Там бурны дышат непогоды,

Горам подобно гонят воды

И с пеною песок мутят.

Петрополь сосны осеняли —

Но, вихрем пораженны, пали,

Теперь корнями вверх лежат;

Непостоянство доля смертных,

В пременах вкуса счастье их;

Среди утех своих несметных

Желаем мы утех иных;

Придут, придут часы те скучны,

Когда твои ланиты тучны

Престанут грации трепать;

И, может быть, с тобой в разлуке —

Твоя уж Пенелопа в скуке

Ковер не будет распускать.

Не будет, может быть, лелеять

Судьба уж более тебя

И ветр благоприятный веять

В твой парус: береги себя!

Доколь текут часы златые

И не приспели скорби злые,

Пей, ешь и веселись, сосед!

На свете жить нам время срочно;

Веселье то лишь непорочно,

Раскаянья за коим нет.

Восстал всевышний бог, да судит

Земных богов во сонме их;

Доколе, рек, доколь вам будет

Щадить неправедных и злых?

Ваш долг есть: сохранять законы,

На лица сильных не взирать,

Без помощи, без обороны

Сирот и вдов не оставлять.

Ваш долг: спасать от бед невинных.

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят — и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны,

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

Воскресни, боже! боже правых!

И их молению внемли:

Приди, суди, карай лукавых,

И будь един царем земли!

Рассекши огненной стезею

Небесный синеватый свод,

Багряной облечен зарею,

Сошел на землю новый год;

Сошел — и гласы раздалися,

Мечты, надежды понеслися

Навстречу божеству сему.

Гряди, сын вечности прекрасный!

Гряди, часов и дней отец!

Зовет счастливый и несчастный:

Подай желаниям венец!

И самого среди блаженства

Желаем блага совершенства,

И недовольны мы судьбой.

Еще вельможа возвышаться,

Еще сильнее хочет быть;

Богач богатством осыпаться,

И горы злата накопить;

Герой бессмертной жаждет славы,

Корысти — льстец, Лукулл — забавы,

И счастия игрок в игре.

Мое желание: предаться

Всевышнего во всем судьбе,

За счастьем в свете не гоняться,

Искать его в самом себе.

Меня здоровье, совесть права,

Достаток нужный, добра слава

Творят счастливее царей.

А если милой и приятной

Любим Пленирой я моей,

И в светской жизни коловратной

Имею искренних друзей,

Живу с моим соседом в мире,

Умею петь, играть на лире, —

То кто счастливее меня?

От должностей в часы свободны

Пою моих я радость дней;

Пою творцу хвалы духовны

И добрых я пою царей.

Приятней гласы становятся,

И слезы нежности катятся,

Как россов матерь я пою.

Петры, и Генрихи, и Титы

В народных век живут сердцах;

Екатерины не забыты

Пребудут в тысящи веках.

Уже я вижу монументы,

Которых свергнуть элементы

И время не имеют сил.

Кровавая луна блистала

Чрез покровенный ночью лес,

На море мрачном простирала

Столбом багровый свет с небес,

По огненным зыбям мелькая.

Я видел, в лодке некто плыл;

Тут ветер, страшно завывая,

Ударил в лес — и лес завыл;

Из бездн восстали пенны горы,

Брега пустили томный стон;

Сквозь бурные стихиев споры

Зияла тьма со всех сторон.

Ко брегу лодка приплывала,

Приближилась она ко мне;

Тень белая на ней мелькала,

Как образ мраморный во тьме.

Утих шум рощ, умолк рев водный,

Лишь стонут в тишине часы;

Стремится пот по мне холодный,

И дыбом восстают власы;

На брег из лодки вылезает

Старик угрюмый и седой

И, озираясь, подпирает

Себя ужасною косой.

Тогда по брегу раздалися

Надгробный плач и вой людей,

Отвсюду к старику сошлися

Бесчисленны толпы теней;

Прискорбны, бледны и безгласны,

Они, потупя взоры, шли;

Цепями фурии ужасны

К морскому брегу их вели.

Старик кровавыми кохтями

К себе на лодку их влечет:

Богач и нищ, рабы с царями,

Все равно оставляют свет.

Уж в лодке многие мечтались

Знакомые и мне черты,

Другие к оной приближались;

Меж их, Шувалов! был и ты.

И ты, друг муз, друг смертных роду,

Фарос младых вельмож и мой!

И ты Коцита зрел уж воду;

Коса смертельна над тобой,

Рассекши мрак густой, сверкала,

Подобно как перун с небес;

Эреба бездна уж зияла,

И ногу в вечность ты занес.

Болезнь и страх неизреченный

Тогда стеснили грудь мою:

«Кем добродетели почтенны,

Кто род и сан и жизнь свою

Старался тем единым славить,

Чтоб ближнему благотворить,

Потомству храм наук оставить,

Тому ли век толь краткий жить?

Ужель враг чести и пороку,

И злой и добрый человек

Единому подвластны року?

О боже праведный!» —я рек.

Но вдруг средь облака златого

На крыльях утренней зари

Во зраке божества младого,

Которого рабы, цари,

Все люди равномерно любят,

Но все не равно берегут;

Которого лень, роскошь губят,

Крепят умеренность и труд, —

Здоровье — дар небес бесценный —

Слетело в твой чертог и, взяв

В златом сосуде сок врачебный,

Кропя тебя, рекло: будь здрав!

Ты здрав! Хор муз, тебе любезных,

Драгую жизнь твою любя,

Наместо кипарисов слезных,

Венчают лаврами тебя.

Прияв одна трубу златую,

Другая строя лирный глас,

Та арфу, та свирель простую,

Воспели, — и воспел Парнас:

«Живи, наукам благодетель!

Твоя жизнь ввек цвести должна;

Не умирает добродетель,

Бессмертна музами она».

Бессмертны музами Периклы,

И Меценаты ввек живут.

Подобно память, слава, титлы

Твои, Шувалов, не умрут.

Великий Петр к нам ввел науки,

А дщерь его ввела к нам вкус;

Ты, к знаньям простирая руки,

У ней предстателем был муз;

Досель гремит нам в «Илиаде»

О Несторах, Улиссах гром, —

Равно бессмертен в «Петриаде»

Ты Ломоносовым пером.

Вот красно-розово вино,

За здравье выпьем жен румяных.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст багряных!

Ты тож румяна, хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Вот черно-тинтово вино,

За здравье выпьем чернобровых.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст пунцовых!

Ты тож, смуглянка, хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Вот злато-кипрское вино,

За здравье выпьем светловласых.

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст прекрасных!

Ты тож, белянка, хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Вот слезы ангельски вино,

За здравье выпьем жен мы нежных,

Как сердцу сладостно оно

Нам с поцелуем уст любезных!

Ты тож нежна и хороша, —

Так поцелуй меня, душа!

Богоподобная царевна

Киргиз-Кайсацкия орды!

Которой мудрость несравненна

Открыла верные следы

Царевичу младому Хлору

Взойти на ту высоку гору,

Где роза без шипов растет,

Где добродетель обитает, —

Она мой дух и ум пленяет,

Подай найти ее совет.

Подай, Фелица! наставленье:

Как пышно и правдиво жить,

Как укрощать страстей волненье

И счастливым на свете быть?

Меня твой голос возбуждает,

Меня твой сын препровождает;

Но им последовать я слаб.

Мятясь житейской суетою,

Сегодня властвую собою,

А завтра прихотям я раб.

Мурзам твоим не подражая,

Почасту ходишь ты пешком,

И пища самая простая

Бывает за твоим столом;

Не дорожа твоим покоем,

Читаешь, пишешь пред налоем

И всем из твоего пера

Блаженство смертным проливаешь;

Подобно в карты не играешь,

Как я, от утра до утра.

Не слишком любишь маскарады,

А в клоб не ступишь и ногой;

Храня обычаи, обряды,

Не донкишотствуешь собой;

Коня парнасска не седлаешь,

К духа́м— в собранье не въезжаешь,

Не ходишь с трона на Восток;

Но кротости ходя стезею,

Благотворящею душою,

Полезных дней проводишь ток.

А я, проспавши до полудни,

Курю табак и кофе пью;

Преобращая в праздник будни,

Кружу в химерах мысль мою:

То плен от персов похищаю,

То стрелы к туркам обращаю;

То, возмечтав, что я султан,

Вселенну устрашаю взглядом;

То вдруг, прельщаяся нарядом,

Скачу к портному по кафтан.

Или в пиру я пребогатом,

Где праздник для меня дают,

Где блещет стол сребром и златом,

Где тысячи различных блюд;

Там славный окорок вестфальской,

Там звенья рыбы астраханской,

Там плов и пироги стоят,

Шампанским вафли запиваю;

И всё на свете забываю

Средь вин, сластей и аромат.

Или средь рощицы прекрасной

В беседке, где фонтан шумит,

При звоне арфы сладкогласной,

Где ветерок едва дышит,

Где всё мне роскошь представляет,

К утехам мысли уловляет,

Томит и оживляет кровь;

На бархатном диване лежа,

Младой девицы чувства нежа,

Вливаю в сердце ей любовь.

Или великолепным цугом

В карете английской, златой,

С собакой, шутом или другом,

Или с красавицей какой

Я под качелями гуляю;

В шинки пить меду заезжаю;

Или, как то наскучит мне,

По склонности моей к премене,

Имея шапку набекрене,

Лечу на резвом бегуне.

Или музы́кой и певцами,

Органом и волынкой вдруг,

Или кулачными бойцами

И пляской веселю мой дух;

Или, о всех делах заботу

Оставя, езжу на охоту

И забавляюсь лаем псов;

Или над невскими брегами

Я тешусь по ночам рогами

И греблей удалых гребцов.

Иль, сидя дома, я прокажу,

Играя в дураки с женой;

То с ней на голубятню лажу,

То в жмурки резвимся порой;

То в свайку с нею веселюся,

То ею в голове ищуся;

То в книгах рыться я люблю,

Мой ум и сердце просвещаю,

Полкана и Бову читаю;

За библией, зевая, сплю.

Таков, Фелица, я развратен!

Но на меня весь свет похож.

Кто сколько мудростью ни знатен,

Но всякий человек есть ложь.

Не ходим света мы путями,

Бежим разврата за мечтами.

Между лентяем и брюзгой,

Между тщеславья и пороком

Нашел кто разве ненароком

Путь добродетели прямой.

Нашел, — но льзя ль не заблуждаться

Нам, слабым смертным, в сем пути,

Где сам рассудок спотыкаться

И должен вслед страстям идти;

Где нам ученые невежды,

Как мгла у путников, тмят вежды?

Везде соблазн и лесть живет,

Пашей всех роскошь угнетает. —

Где ж добродетель обитает?

Где роза без шипов растет?

Тебе единой лишь пристойно,

Царевна! свет из тьмы творить;

Деля Хаос на сферы стройно,

Союзом целость их крепить;

Из разногласия согласье

И из страстей свирепых счастье

Ты можешь только созидать.

Так кормщик, через понт плывущий,

Ловя под парус ветр ревущий,

Умеет судном управлять.

Едина ты лишь не обидишь,

Не оскорбляешь никого,

Дурачествы сквозь пальцы видишь,

Лишь зла не терпишь одного;

Проступки снисхожденьем правишь,

Как волк овец, людей не давишь,

Ты знаешь прямо цену их.

Царей они подвластны воле, —

Но богу правосудну боле,

Живущему в законах их.

Ты здраво о заслугах мыслишь,

Достойным воздаешь ты честь,

Пророком ты того не числишь,

Кто только рифмы может плесть,

А что сия ума забава

Калифов добрых честь и слава.

Снисходишь ты на лирный лад;

Поэзия тебе любезна,

Приятна, сладостна, полезна,

Как летом вкусный лимонад.

Слух и́дет о твоих поступках,

Что ты нимало не горда;

Любезна и в делах и в шутках,

Приятна в дружбе и тверда;

Что ты в напастях равнодушна,

А в славе так великодушна,

Что отреклась и мудрой слыть.

Еще же говорят неложно,

Что будто завсегда возможно

Тебе и правду говорить.

Неслыханное также дело,

Достойное тебя! одной,

Что будто ты народу смело

О всем, и въявь и под рукой,

И знать и мыслить позволяешь,

И о себе не запрещаешь

И быль и небыль говорить;

Что будто самым крокодилам,

Твоих всех милостей зоилам

Всегда склоняешься простить.

Стремятся слез приятных реки

Из глубины души моей.

О! коль счастливы человеки

Там должны быть судьбой своей,

Где ангел кроткий, ангел мирный,

Сокрытый в светлости порфирной,

С небес ниспослан скиптр носить!

Там можно пошептать в беседах

И, казни не боясь, в обедах

За здравие царей не пить.

Там с именем Фелицы можно

В строке описку поскоблить,

Или портрет неосторожно

Ее на землю уронить,

Там свадеб шутовских не парят,

В ледовых банях их не жарят,

Не щелкают в усы вельмож;

Князья наседками не клохчут,

Любимцы въявь им не хохочут

И сажей не марают рож.

Ты ведаешь, Фелица! Правы

И человеков и царей;

Когда ты просвещаешь нравы,

Ты не дурачишь так людей;

В твои от дел отдохновеньи

Ты пишешь в сказках поученьи,

И Хлору в азбуке твердишь:

«Не делай ничего худого,

И самого сатира злого

Лжецом презренным сотворишь».

Стыдишься слыть ты тем великой,

Чтоб страшной, нелюбимой быть;

Медведице прилично дикой

Животных рвать и кровь их пить.

Без крайнего в горячке бедства

Тому ланцетов нужны ль средства,

Без них кто обойтися мог?

И славно ль быть тому тираном,

Великим в зверстве Тамерланом,

Кто благостью велик, как бог?

Фелицы слава, слава бога,

Который брани усмирил;

Который сира и убога

Покрыл, одел и накормил;

Который оком лучезарным

Шутам, трусам, неблагодарным

И праведным свой свет дарит;

Равно всех смертных просвещает,

Больных покоит, исцеляет,

Добро лишь для добра творит.

Который даровал свободу

В чужие области скакать,

Позволил своему народу

Сребра и золота искать;

Который воду разрешает,

И лес рубить не запрещает;

Велит и ткать, и прясть, и шить;

Развязывая ум и руки,

Велит любить торги, науки

И счастье дома находить;

Которого закон, десница

Дают и милости и суд. —

Вещай, премудрая Фелица!

Где отличен от честных плут?

Где старость по миру не бродит?

Заслуга хлеб себе находит?

Где месть не гонит никого?

Где совесть с правдой обитают?

Где добродетели сияют?

У трона разве твоего!

Но где твой трон сияет в мире?

Где, ветвь небесная, цветешь?

В Багдаде, Смирне, Кашемире?

Послушай, где ты ни живешь, —

Хвалы мои тебе приметя,

Не мни, чтоб шапки иль бешметя

За них я от тебя желал.

Почувствовать добра приятство

Такое есть души богатство,

Какого Крез не собирал.

Прошу великого пророка,

Да праха ног твоих коснусь,

Да слов твоих сладчайша тока

И лицезренья наслаждусь!

Небесные прошу я силы,

Да, их простря сафирны крылы,

Невидимо тебя хранят

От всех болезней, зол и скуки;

Да дел твоих в потомстве звуки,

Как в небе звезды, возблестят.

Предшественница дня златого,

Весення утрення заря,

Когда из понта голубого

Ведет к нам звездного царя,

Румяный взор свой осклабляет

На чела гор, на лоно вод,

Багряным златом покрывает

Поля, леса и неба свод.

Крылаты кони по эфиру

Летят и рассекают мрак,

Любезное светило миру

Пресветлый свой возносит зрак;

Бегут толпами тени черны.

Какое зрелище очам!

Там блещет брег в реке зеленый,

Там светят перлы по лугам.

Там степи, как моря, струятся,

Седым волнуясь ковылем;

Там тучи журавлей стадятся,

Волторн с высот пуская гром;

Там небо всюду лучезарно

Янтарным пламенем блестит, —

Мое так сердце благодарно

К тебе усердием горит.

К тебе усердием, Фелица,

О кроткий ангел во плоти!

Которой разум и десница

Нам кажут к счастию пути.

Когда тебе в нелицемерном

Угодна слоге простота,

Внемли, — но в чувствии безмерном

Мои безмолвствуют уста.

Когда поверх струистой влаги

Благоприятный дунет ветр,

Попутны вострепещут флаги

И ляжет между водных недр

За кораблем сребро грядою, —

Тогда испустят глас пловцы

И с восхищенною душою

Вселенной полетят в концы.

Когда небесный возгорится

В пиите огнь, он будет петь;

Когда от бремя дел случится

И мне свободный час иметь,

Я праздности оставлю узы,

Игры, беседы, суеты,

Тогда ко мне приидут музы,

И лирой возгласишься ты.

Веселонравная, младая,

Нелицемерная, простая,

Подруга Флаккова и дщерь

Природой данного мне смысла!

Приди ко мне, приди теперь,

О Муза! славить Решемысла.

Приди, иль в облаке спустися,

Или хоть в санках прикатися

На легких, резвых, шестерней,

Оленях белых, златорогих,

Как ездят барыни зимой

В странах сибирских, хладом строгих.

Приди, и на своей свиреле

Не оного пой мужа, древле

Служившего царице той,

Которая в здоровье малом

Блистала славой и красой

Под соболиным одеялом.

Но пой, ты пой здесь Решемысла,

Великого вельможу смысла,

Наперсника царицы сей,

Которая сама трудится

Для блага области своей

И спать в полудни не ложится.

Которая законы пишет,

Любовию к народу дышит,

Пленит соседей без оков,

Военны отвращая звуки;

Дарит и счастье и покров

И не сидит поджавши руки.

Сея царицы всепочтенной,

Великой, дивной, несравненной

Сотрудников достойно чтить;

Достойно честью и хвалами

Ее вельмож превозносить

И осыпать их вкруг цветами.

Ты, Муза! с самых древних веков

Великих, сильных человеков

Всегда умела поласкать;

Ты можешь в былях, небылицах

И в баснях правду представлять, —

Представь мне Решемысла в лицах.

Скажи, скажи о сем герое:

Каков в войне, каков в покое,

Каков умом, каков душой,

Каков и всякими делами?

Скажи, и ничего не скрой —

Не хочешь прозой, так стихами.

Бывали прежде дни такие,

Что люди самые честные

Страшилися близ трона быть,

Любимцев царских убегали,

И не могли тех змей любить,

Которые их кровь сосали.

А он, хоть выше всех главою,

Как лавр цветет над муравою,

Но всюду всем бросает тень:

Одним он мил, другим любезен;

Едва прохаживал ли день,

Кому бы не был он полезен.

Иной ползет, как черепаха,

Другому мил топор да плаха,

А он парит как бы орел,

И всё с высот далече видит; .

Он в сердце злобы не имел

И даже мухи не обидит.

Он сердцем царский трон объемлет,

Душой народным нуждам внемлет,

И правду между их хранит;

Отечеству он верно служит,

Монаршу волю свято чтит,

А о себе никак не тужит.

Не ищет почестей лукавством,

Мздоимным не прельщен богатством,

Не жаждет тщетно сан носить;

Но тщится тем себя лишь славить,

Что любит он добро творить

И может счастие доставить.

Закону божию послушен,

Чувствителен, великодушен,

Не горд, не подл и не труслив,

К себе строжае, чем к другому,

К поступкам хитрым не ревнив,

Идет лишь по пути прямому.

Не празден, не ленив, а точен;

В делах и скор и беспорочен,

И не кубарит кубарей;

Но столько же велик и дома,

В деревне, хижине своей,

Как был когда метатель грома.

Глубок, и быстр, и тих, и сметлив,

При всей он важности приветлив,

При всей он скромности шутлив;

В миру он кажется роскошен;

Но в самой роскоши ретив,

И никогда он не оплошен.

Хотя бы возлежал на розах,

Но в бурях, зноях и морозах

Готов он с лона неги встать;

Готов среди своей забавы

Внимать, судить, повелевать

И молнией лететь в храм славы.

Друг честности и друг Минервы,

Восшед на степень к трону первый,

И без подпор собою тверд;

Ходить умеет по паркету

И, устремяся славе вслед,

Готовить мир и громы свету.

Без битв, без браней побеждает,

Искусство уловлять он знает;

Своих, чужих сердца пленит.

Я слышу плеск ему сугубый:

Он вольность пленникам дарит,

Героям шьет коты да шубы.

Но, Муза! вижу, ты лукава.

Ты хочешь быть пред светом права,

Ты Решемысловым лицом

Вельможей должность представляешь, —

Конечно, ты своим пером

Хвалить достоинства лишь знаешь.

На темно-голубом эфире

Златая плавала луна;

В серебряной своей порфире

Блистаючи с высот, она

Сквозь окна дом мой освещала

И палевым своим лучом

Златые стекла рисовала

На лаковом полу моем.

Сон томною своей рукою

Мечты различны рассыпал,

Кропя забвения росою,

Моих домашних усыплял;

Вокруг вся область почивала,

Петрополь с башнями дремал,

Нева из урны чуть мелькала,

Чуть Бельт в брегах своих сверкал;

Природа, в тишину глубоку

И в крепком погруженна сне,

Мертва казалась слуху, оку

На высоте и в глубине;

Лишь веяли одни зефиры,

Прохладу чувствам принося.

Я не́ спал, — и, со звоном лиры

Мой тихий голос соглася,

Блажен, воспел я, кто доволен

В сем свете жребием своим,

Обилен, здрав, покоен, волен

И счастлив лишь собой самим;

Кто сердце чисто, совесть праву

И твердый нрав хранит в свой век

И всю свою в том ставит славу,

Что он лишь добрый человек;

Что карлой он и великаном

И дивом света не рожден,

И что не создан истуканом

И оных чтить не принужден;

Что все сего блаженствы мира

Находит он в семье своей;

Что нежная его Пленира

И верных несколько друзей

С ним могут в час уединенный

Делить и скуку и труды!

Блажен и тот, кому царевны

Какой бы ни было орды

Из теремов своих янтарных

И сребро-розовых светлиц,

Как будто из улусов дальных,

Украдкой от придворных лиц,

За россказни, за растабары,

За вирши иль за что-нибудь

Исподтишка драгие дары

И в досканцах червонцы шлют;

Блажен! — Но с речью сей незапно

Мое всё зданье потряслось,

Раздвиглись стены, и стократно

Ярчее молний пролилось

Сиянье вкруг меня небесно;

Сокрылась, побледнев, луна.

Виденье я узрел чудесно:

Сошла со облаков жена, —

Сошла — и жрицей очутилась

Или богиней предо мной.

Одежда белая струилась

На ней серебряной волной;

Градская на главе корона,

Сиял при персях пояс злат;

Из черно-огненна виссона,

Подобный радуге, наряд

С плеча десного полосою

Висел на левую бедру;

Простертой на алтарь рукою

На жертвенном она жару

Сжигая маки благовонны,

Служила вышню божеству.

Орел полунощный, огромный,

Сопутник молний торжеству,

Геройской провозвестник славы,

Сидя пред ней на груде книг,

Священны блюл ее уставы;

Потухший гром в кохтях своих

И лавр с оливными ветвями

Держал, как будто бы уснув.

Сафиро-светлыми очами,

Как в гневе иль в жару, блеснув,

Богиня на меня воззрела. —

Пребудет образ ввек во мне,

Она который впечатлела! —

«Мурза! — она вещала мне, —

Ты быть себя счастливым чаешь,

Когда по дням и по ночам

На лире ты своей играешь

И песни лишь поешь царям.

Вострепещи, мурза несчастный!

И страшны истины внемли,

Которым стихотворцы страстны

Едва ли верят на земли;

Одно к тебе лишь доброхотство

Мне их открыть велит. Когда

Поэзия не сумасбродство,

Но вышний дар богов, — тогда

Сей дар богов лишь к чести

И к поученью их путей

Быть должен обращен, не к лести

И тленной похвале людей.

Владыки света люди те же,

В них страсти, хоть на них венцы;

Яд лести их вредит не реже,

А где поэты не льстецы?

И ты сирен поющих грому

В вред добродетели не строй;

Благотворителю прямому

В хвале нет нужды никакой.

Хранящий муж честные нравы,

Творяй свой долг, свои дела,

Царю приносит больше славы,

Чем всех пиитов похвала.

Оставь нектаром наполненну

Опасну чашу, где скрыт яд».

Кого я зрю столь дерзновенну,

И чьи уста меня разят?

Кто ты? Богиня или жрица? —

Мечту стоящу я спросил.

Она рекла мне: «Я Фелица»;

Рекла — и светлый облак скрыл

От глаз моих ненасыщенных

Божественны ее черты;

Курение мастик бесценных

Мой дом и место то цветы

Покрыли, где она явилась.

Мой бог! мой ангел во плоти!..

Душа моя за ней стремилась;

Но я за ней не мог идти,

Подобно громом оглушенный,

Бесчувствен я, безгласен был.

Но, током слезным орошенный,

Пришел в себя и возгласил:

Возможно ль, кроткая царевна!

И ты к мурзе чтоб своему

Была сурова столь и гневна,

И стрелы к сердцу моему

И ты, и ты чтобы бросала,

И пламени души моей

К себе и ты не одобряла?

Довольно без тебя людей,

Довольно без тебя поэту,

За кажду мысль, за каждый стих,

Ответствовать лихому свету

И от сатир щититься злых!

Довольно золотых кумиров,

Без чувств мои что песни чли;

Довольно кадиев, факиров,

Которы в зависти сочли

Тебе их неприличной лестью;

Довольно нажил я врагов!

Иной отнес себе к бесчестью,

Что не дерут его усов;

Иному показалось больно,

Что он наседкой не сидит;

Иному — очень своевольно

С тобой мурза твой говорит;

Иной вменял мне в преступленье,

Что я посланницей с небес

Тебя быть мыслил в восхищенье

И лил в восторге токи слез.

И словом: тот хотел арбуза,

А тот соленых огурцов.

Но пусть им здесь докажет муза,

Что я не из числа льстецов;

Что сердца моего товаров

За деньги я не продаю,

И что не из чужих анбаров

Тебе наряды я крою.

Но, венценосна добродетель!

Не лесть я пел и не мечты,

А то, чему весь мир свидетель:

Твои дела суть красоты.

Я пел, пою и петь их буду,

И в шутках правду возвещу;

Татарски песни из-под спуду,

Как луч, потомству сообщу;

Как солнце, как луну поставлю

Твой образ будущим векам;

Превознесу тебя, прославлю;

Тобой бессмертен буду сам.

О ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц, в трех лицах божества!

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто всё собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем: бог.

Измерить океан глубокий,

Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий, —

Тебе числа и меры нет!

Не могут духи просвещенны,

От света твоего рожденны,

Исследовать судеб твоих:

Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,

В твоем величьи исчезает,

Как в вечности прошедший миг.

Хаоса бытность довременну

Из бездн ты вечности воззвал,

А вечность, прежде век рожденну,

В себе самом ты основал:

Себя собою составляя,

Собою из себя сияя,

Ты свет, откуда свет истек.

Создавый всё единым словом,

В твореньи простираясь новом,

Ты был, ты есть, ты будешь ввек!

Ты цепь существ в себе вмещаешь,

Ее содержишь и живишь;

Конец с началом сопрягаешь

И смертию живот даришь.

Как искры сыплются, стремятся,

Так солнцы от тебя родятся;

Как в мразный, ясный день зимой

Пылинки инея сверкают,

Вратятся, зыблются, сияют,

Так звезды в безднах под тобой.

Светил возженных миллионы

В неизмеримости текут,

Твои они творят законы,

Лучи животворящи льют.

Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады,

Иль волн златых кипящий сонм,

Или горящие эфиры,

Иль вкупе все светящи миры —

Перед тобой — как нощь пред днем.

Как капля, в море опущенна,

Вся твердь перед тобой сия.

Но что мной зримая вселенна?

И что перед тобою я?

В воздушном океане оном,

Миры умножа миллионом

Стократ других миров, — и то,

Когда дерзну сравнить с тобою,

Лишь будет точкою одною;

А я перед тобой — ничто.

Ничто! — Но ты во мне сияешь

Величеством твоих доброт;

Во мне себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Ничто! — Но жизнь я ощущаю,

Несытым некаким летаю

Всегда пареньем в высоты;

Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь — конечно, есть и ты!

Ты есть! — природы чин вещает.

Гласит мое мне сердце то,

Меня мой разум уверяет,

Ты есть — и я уж не ничто!

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей ты телесных,

Где начал ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? — безвестен;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие;

Чтоб дух мой в смертность облачился

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец! — в бессмертие твое.

Неизъяснимый, непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображении бессильны

И тени начертать твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить.

На кабаке Борея

Эол ударил в нюни;

От вяхи той бледнея,

Бог хлада слякоть, слюни

Из глотки источил,

Всю землю замочил.

Узря ту Осень шутку,

Их вправду драться нудит,

Подняв пред нами юбку,

Дожди, как реки, прудит,

Плеща им в рожи грязь,

Как дуракам смеясь.

В убранстве козырбацком,

Со ямщиком-нахалом,

На иноходце хватском,

Под белым покрывалом —

Бореева кума,

Катит в санях Зима.

Кати, кума драгая,

В шубеночке атласной,

Чтоб Осень, баба злая,

На астраханский красный

Не шлендала кабак

И не кутила драк.

Кати к нам, белолика,

Кати, Зима младая,

И, льстя седого трыка

И страсть к нему являя,

Эола усмири,

С Бореем помири.

Спеши, и нашу музу,

Кабацкую певицу,

Наполнь хмельного грузу,

Наладь ее скрипицу!

Строй пунш твоей рукой,

Захарьин! пей и пой.

Пой, только не стихеры,

И будь лишь в стойке дивен,

На разные манеры

Ори ширень да вирень,

Да лист, братцы, трава...

О, пьяна голова!

Не беспрестанно дождь стремится

На класы с черных облаков,

И море не всегда струится

От пременяемых ветров;

Не круглый год во льду спят воды,

Не всякий день бурь слышен свист,

И с скучной не всегда природы

Падет на землю желтый лист.

Подобно и тебе крушиться

Не должно, Дашкова, всегда,

Готово ль солнце в бездну скрыться,

Иль паки утру быть чреда;

Ты жизнь свою в тоске проводишь,

По англинским твоим коврам,

Уединясь, в смущеньи ходишь

И волю течь даешь слезам.

Престань! и равнодушным оком

Воззри на оный кипарис,

Который на брегу высоком

На невские струи навис

И мрачной тени под покровом,

Во дремлющих своих ветвях,

Сокрыл недавно в гробе новом

Румянцевой почтенный прах.

Румянцевой! — Она блистала

Умом, породой, красотой,

И в старости любовь снискала

У всех любезною душой;

Она со твердостью смежила

Супружний взор, друзей, детей;

Монархам осмерым служила,

Носила знаки их честей.

И зрела в торжестве и славе

И в лаврах сына своего;

Не изменялась в сердце, нраве

Ни для кого, ни для чего;

А доброе и злое купно

Собою испытала всё,

И как вертится всеминутно

Людской фортуны колесо.

Воззри на памятник сей вечный

Ты современницы твоей,

В отраду горести сердечной,

К спокойствию души своей,

Прочти: «Сия гробница скрыла

Затмившего мать лунный свет;

Смерть добродетели щадила,

Она жила почти сто лет».

Как солнце тускло ниспущает

Последние свои лучи,

По небу, по водам блистает

Румяною зарей в ночи, —

Так с тихим вздохом, взором ясным

Она оставила сей свет;

Но именем своим прекрасным

Еще, еще она живет.

И ты, коль победила страсти,

Которы трудно победить;

Когда не ищешь вышней власти

И первою в вельможах быть;

Когда не мстишь, и совесть права,

Не алчешь злата и сребра, —

Какого же, коль телом здрава,

Еще желаешь ты добра?

Одно лишь в нас добро прямое,

А прочее всё в свете тлен;

Почиет чья душа в покое,

Поистине тот есть блажен.

Престань же ты умом крылатым

По треволнению летать;

С убогим грузом иль богатым,

Всяк должен к вечности пристать.

Пожди, — и сын твой с страшна бою

Иль на щите, иль со щитом,

С победой, с славою, с женою,

С трофеями приедет в дом;

И если знатности и злата

Невестка в дар не принесет,

Благими нравами богата,

Прекрасных вну́чат приведет.

Утешься, и в объятьи нежном

Облобызай своих ты чад;

В семействе тихом, безмятежном,

Фессальский насаждая сад,

Живи и распложай науки;

Живи и обессмертвь себя,

Да громогласной лиры звуки

И музы воспоют тебя.

Седый собор Ареопага,

На истину смотря в очки,

Насчет общественного блага

Нередко ей давал щелчки;

Но в век тот Аристиды жили,

Сносили ссылки, казни, смерть;

Когда судьбы благоволили,

Не должно ли и нам терпеть?

Терпи! — Самсон сотрет льву зубы,

А На́вин потемнит луну;

Румянцев молньи дхнет сугубы,

Екатерина тишину.

Меня ж ничто вредить не может,

Я злобу твердостью сотру;

Врагов моих червь кости сгложет,

А я пиит — и не умру.

Спустил седой Эол Борея

С цепей чугунных из пещер;

Ужасные криле расширя,

Махнул по свету богатырь;

Погнал стадами воздух синий,

Сгустил туманы в облака,

Давнул — и облака расселись,

Пустился дождь и восшумел.

Уже румяна Осень носит

Снопы златые на гумно,

И роскошь винограду просит

Рукою жадной на вино.

Уже стада толпятся птичьи,

Ковыль сребрится по степям;

Шумящи красно-желты листьи

Расстлались всюду по тропам.

В опушке заяц быстроногий,

Как колпик поседев, лежит;

Ловецки раздаются роги,

И выжлиц лай и гул гремит.

Запасшися крестьянин хлебом,

Ест добры щи и пиво пьет;

Обогащенный щедрым небом,

Блаженство дней своих поет.

Борей на Осень хмурит брови

И Зиму с севера зовет,

Идет седая чародейка,

Косматым машет рукавом;

И снег, и мраз, и иней сыплет

И воды претворяет в льды;

От хладного ее дыханья

Природы взор оцепенел.

Наместо радуг испещренных

Висит по небу мгла вокруг,

А на коврах полей зеленых

Лежит рассыпан белый пух.

Пустыни сетуют и долы,

Голодны волки воют в них;

Древа стоят и холмы голы,

И не пасется стад при них.

Ушел олень на тундры мшисты,

И в логовище лег медведь;

По селам нимфы голосисты

Престали в хороводах петь;

Дымятся серым дымом домы,

Поспешно едет путник в путь,

Небесный Марс оставил громы

И лег в туманы отдохнуть.

Российский только Марс, Потемкин,

Не ужасается зимы:

По развевающим знаменам

Полков, водимых им, орел

Над древним царством Митридата

Летает и темнит луну;

Под звучным крил его мельканьем

То черн, то бледн, то рдян Эвксин.

Огонь, в волнах не угасимый,

Очаковские стены жрет,

Пред ними росс непобедимый

И в мраз зелены лавры жнет;

Седые бури презирает,

На льды, на рвы, на гром летит,

В водах и в пламе помышляет:

Или умрет, иль победит.

Мужайся, твердый росс и верный,

Еще победой возблистать!

Ты не наемник, сын усердный;

Твоя Екатерина мать,

Потемкин вождь, бог покровитель;

Твоя геройска грудь твой щит,

Честь мзда твоя, вселенна зритель,

Потомство плесками гремит.

Мужайтесь, росски Ахиллесы,

Богини северной сыны!

Хотя вы в Стикс не погружались,

Но вы бессмертны по делам.

На вас всех мысль, на вас всех взоры,

Дерзайте ваших вслед отцов!

И ты спеши скорей, Голицын!

Принесть в твой дом с оливой лавр.

Твоя супруга златовласа,

Пленира сердцем и лицом,

Давно желанного ждет гласа,

Когда ты к ней приедешь в дом;

Когда с горячностью обнимешь

Ты семерых твоих сынов,

На матерь нежны взоры вскинешь

И в радости не сыщешь слов.

Когда обильными речами

Потом восторг свой изъявишь,

Бесценными побед венцами

Твою супругу удивишь;

Геройские дела расскажешь

Ее ты дяди и отца,

И дух и ум его докажешь

И как к себе он влек сердца.

Спеши, супруг, к супруге верной,

Обрадуй ты, утешь ее;

Она задумчива, печальна,

В простой одежде, и, власы

Рассыпав по челу нестройно,

Сидит за столиком в софе;

И светло-голубые взоры

Ее всечасно слезы льют.

Она к тебе вседневно пишет:

Твердит то славу, то любовь,

То жалостью, то негой дышит

То страх ее смущает кровь;

То дяде торжества желает,

То жаждет мужниной любви,

Мятется, борется, вещает:

Коль долг велит, ты лавры рви!

В чертоге вкруг ее безмолвном

Не смеют нимфы пошептать;

В восторге только музы томном

Осмелились сей стих бряцать.

Румяна Осень! радость мира!

Умножь, умножь еще твой плод!

Приди, желанна весть! — и лира

Любовь и славу воспоет.

Всегда прехвально, препочтенно,

Во всей вселенной обоженно

И вожделенное от всех,

О ты, великомощно счастье!

Источник наших бед, утех,

Кому и в ведро и в ненастье

Мавр, лопарь, пастыри, цари,

Моляся в кущах и на троне,

В воскликновениях и стоне,

В сердцах их зиждут алтари!

Сын время, случая, судьбины

Иль недоведомой причины,

Бог сильный, резвый, добрый, злой!

На шаровидной колеснице,

Хрустальной, скользкой, роковой,

Вослед блистающей деннице,

Чрез горы, степь, моря, леса,

Вседневно ты по свету скачешь,

Волшебною ширинкой машешь

И производишь чудеса.

Куда хребет свой обращаешь,

Там в пепел грады претворяешь,

Приводишь в страх богатырей;

Султанов заключаешь в клетку,

На казнь выводишь королей;

Но если ты ж, хотя в издевку,

Осклабишь взор свой на кого —

Раба творишь владыкой миру,

Наместо рубища порфиру

Ты возлагаешь на него.

В те дни людского просвещенья,

Как нет кикиморов явленья,

Как ты лишь всем чудотворишь:

Девиц и дам магнизируешь,

Из камней золото варишь,

В глаза патриотизма плюешь,

Катаешь кубарем весь мир;

Как резвости твоей примеров

Полна земля вся кавалеров

И целый свет стал бригадир.

В те дни, как всюду скороходом

Пред русским ты бежишь народом

И лавры рвешь ему зимой,

Стамбулу бороду ерошишь,

На Тавре едешь чехардой;

Задать Стокгольму перцу хочешь,

Берлину фабришь ты усы;

А Темзу в фижмы наряжаешь,

Хохол Варшаве раздуваешь,

Коптишь голландцам колбасы.

В те дни, как Вену ободряешь,

Парижу пукли разбиваешь,

Мадриту поднимаешь нос,

На Копенгаген иней сеешь,

Пучок подносишь Гданску роз;

Венецьи, Мальте не радеешь,

А Греции велишь зевать;

И Риму, ноги чтоб не пухли,

Святые оставляя туфли,

Царям претишь их целовать.

В те дни, как всё везде в разгулье:

Политика и правосудье,

Ум, совесть, и закон святой,

И логика пиры пируют,

На карты ставят век златой,

Судьбами смертных пунтируют,

Вселенну в трантелево гнут;

Как полюсы, меридианы,

Науки, музы, боги — пьяны,

Все скачут, пляшут и поют.

В те дни, как всюду ерихонцы

Не сеют, но лишь жнут червонцы,

Их денег куры не клюют;

Как вкус и нравы распестрялись,

Весь мир стал полосатый шут;

Мартышки в воздухе явились,

По свету светят фонари,

Витийствуют уранги в школах;

На пышных карточных престолах

Сидят мишурные цари.

В те дни, как мудрость среди тронов

Одна не месит макаронов;

Не ходит в кузницу ковать;

А разве временем лишь скучным

Изволит муз к себе пускать

И перышком своим искусным,

Не ссоряся никак, ни с кем,

Для общей и своей забавы,

Комедьи пишет, чистит нравы,

И припевает хем, хем, хем.

В те дни, ни с кем как несравненна,

Она с тобою сопряженна,

Нельзя ни в сказках рассказать,

Ни написать пером красиво,

Как милость любит проливать,

Как царствует она правдиво,

Не жжет, не рубит без суда;

А разве кое-как вельможи

И так и сяк, нахмуря рожи,

Тузят иного иногда.

В те дни, как мещет всюду взоры

Она вселенной на рессоры

И весит скипетры царей,

Следы орлов парящих видит

И пресмыкающихся змей;

Разя врагов, не ненавидит,

А только пресекает зло;

Без лат богатырям и в латах

Претит давить лимоны в лапах,

А хочет, чтобы всё цвело.

В те дни, как скипетром любезным

Она перун к странам железным

И гром за тридевять земель

Несет на лунно государство,

И бомбы сыплет, будто хмель;

Свое же ублажая царство,

Покоит, греет и живит;

В мороз камины возжигает,

Дрова и сено запасает,

Бояр и чернь благотворит.

В те дни и времена чудесны

Твой взор и на меня всеместный

Простри, о над царями царь!

Простри и удостой усмешкой

Презренную тобою тварь;

И если я не создан пешкой,

Валяться не рожден в пыли,

Прошу тебя моим быть другом;

Песчинка может быть жемчугом,

Погладь меня и потрепли.

Бывало, ты меня к боярам

В любовь введешь: беру всё даром,

На вексель, в долг без платежа;

Судьи, дьяки и прокуроры,

В передней про себя брюзжа,

Умильные мне мещут взоры

И жаждут слова моего,

А я всех мимо по паркету

Бегу, нос вздернув, к кабинету,

И в грош не ставлю никого.

Бывало, под чужим нарядом

С красоткой чернобровой рядом

Иль с беленькой, сидя со мной,

Ты в шашки, то в картеж играешь;

Прекрасною твоей рукой

Туза червонного вскрываешь,

Сердечный твой тем кажешь взгляд;

Я к крале короля бросаю,

И ферзь к ладье я придвигаю,

Даю марьяж иль шах и мат.

Бывало, милые науки

И музы, простирая руки,

Позавтракать ко мне придут

И всё мое усядут ложе;

А я, свирель настроя тут,

С их каждой лирой то же, то же

Играю, что вчерась играл.

Согласна трель! взаимны тоны!

Восторг всех чувств! За вас короны

Тогда бы взять не пожелал.

А ныне пятьдесят мне било;

Полет свой счастье пременило,

Без лат я горе-богатырь;

Прекрасный пол меня лишь бесит,

Амур без перьев — нетопырь,

Едва вспорхнет, и нос повесит.

Сокрылся и в игре мой клад;

Не страстны мной, как прежде, музы;

Бояра понадули пузы,

И я у всех стал виноват.

Услышь, услышь меня, о Счастье!

И, солнце как сквозь бурь, ненастье,

Так на меня и ты взгляни;

Прошу, молю тебя умильно,

Мою ты участь премени;

Ведь всемогуще ты и сильно

Творить добро из самых зол;

От божеской твоей десницы

Гудок гудит на тон скрыпицы

И вьется локоном хохол.

Но, ах! как некая ты сфера

Иль легкий шар Монгольфиера,

Блистая в воздухе, летишь;

Вселенна длани простирает,

Зовет тебя, — ты не глядишь,

Но шар твой часто упадает

По прихоти одной твоей

На пни, на кочки, на колоды,

На грязь и на гнилые воды;

А редко, редко — на людей.

Слети ко мне, мое драгое,

Серебряное, золотое

Сокровище и божество!

Слети, причти к твоим любимцам!

Я храм тебе и торжество

Устрою, и везде по крыльцам

Твоим рассыплю я цветы;

Возжгу куреньи благовонны,

И буду ездить на поклоны,

Где только обитаешь ты.

Жить буду в тереме богатом,

Возвышусь в чин, и знатным браком

Горацию в родню причтусь;

Пером моим славно-школярным

Рассудка выше вознесусь

И, став тебе неблагодарным,

— Беатус! брат мой, на волах

Собою сам поля орющий

Или стада свои пасущий! —

Я буду восклицать в пирах.

Увы! еще ты не внимаешь,

О Счастие! моей мольбе,

Мои обеты презираешь —

Знать, неугоден я тебе.

Но на софах ли ты пуховых,

В тенях ли миртовых, лавровых,

Иль в золотой живешь стране —

Внемли, шепни твоим любимцам,

Вельможам, королям и принцам:

Спокойствие мое во мне!

Сосед! на свете всё пустое:

Богатство, слава и чины.

А если за добро прямое

Мечты быть могут почтены,

То здраво и покойно жить,

С друзьями время проводить,

Красот любить, любимым быть,

И с ними сладко есть и пить.

Как пенится вино прекрасно!

Какой в нем запах, вкус и цвет!

Почто терять часы напрасно?

Нальем, любезный мой сосед!

Сосед! на свете не пустое —

Богатство, слава и чины;

Блаженство сыщем в них прямое,

Когда мы будем лишь умны,

Привыкнем прямо честь любить,

Умеренно, в довольстве жить,

По самой нужде есть и пить, —

То можем все счастливы быть.

Пусть пенится вино прекрасно,

Пусть запах в нем хорош и цвет;

Не наливай ты мне напрасно:

Не пью, любезный мой сосед.

Гонялся я за звучной славой,

Встречал я смело ядры лбом;

Сей зверской упоен отравой,

Я был ужасным дураком.

Какая польза страшным быть,

Себя губить, других мертвить,

В убийстве время проводить?

Безумно на убой ходить.

Как пенится вино прекрасно!

Какой в нем запах, вкус и цвет!

Почто терять часы напрасно?

Нальем, любезный мой сосед!

Гоняться на войне за славой

И с ядрами встречаться лбом

Велит тому рассудок здравый,

Кто лишь рожден не дураком:

Царю, отечеству служить,

Чад, жен, родителей хранить,

Себя от плена боронить —

Священна должность храбрым быть!

Пусть пенится вино прекрасно!

Пусть запах в нем хорош и цвет;

Не наливай ты мне напрасно:

Не пью, любезный мой сосед.

Хотел я сделаться судьею,

Законы свято соблюдать, —

Увидел, что кривят душою,

Где должно сильных осуждать.

Какая польза так судить?

Одних щадить, других казнить

И совестью своей шутить?

Смешно в тенета мух ловить,

Как пенится вино прекрасно!

Какой в нем запах, вкус и цвет!

Почто терять часы напрасно?

Нальем, любезный мой сосед!

Когда судьба тебе судьею

В судах велела заседать,

Вертеться нужды нет душою,

Когда не хочешь взяток брать.

Как можно так и сяк судить,

Законом правду тенетить

И подкупать себя пустить?

Судье злодеем страшно быть!

Пусть пенится вино прекрасно,

Пусть запах в нем хорош и цвет;

Не наливай ты мне напрасно:

Не пью, любезный мой сосед.

Я милость воспою и суд,

И возглашу хвалу я богу;

Законы, поученье, труд,

Премудрость, добродетель строгу

И непорочность возлюблю.

В моем я доме буду жить

В согласьи, в правде, в преподобьи;

Как чад; рабов моих любить,

И сердца моего в незлобьи

Одни пороки истреблю.

И мысленным очам, моим

Не предложу я дел преступных;

Ничем не приобщуся к злым,

Возненавижу и распутных

И отвращуся от льстецов.

От своенравных уклонюсь,

Не прилеплюсь в совет коварных,

От порицаний устранюсь,

Наветов, наущений тайных,

И изгоню клеветников.

За стол с собою не пущу

Надменных, злых, неблагодарных;

Моей трапезой угощу

Правдивых, честных, благонравных,

К благим и добрым буду добр.

И где со мною ни сойдутся

Лжецы, мздоимцы, гордецы,

Отвсюду мною изженутся

В дальнейшие земны концы,

Иль казнь повергнет их во гроб.

Рафа́эль! живописец славный,

Творец искусством естества!

Рафа́эль чудный, бесприкладный,

Изобразитель божества!

Умел ты кистию свободной

Непостижимость написать —

Умей моей богоподобной

Царевны образ начертать.

Изобрази ее мне точно

Осанку, возраст и черты,

Чтоб в них я видел и заочно

Ее и сердца красоты,

И духа чувствы возвышенны,

И разума ее дела —

Фелица, ангел воплощенный!

В твоей картине бы жила.

Небесно-голубые взоры

И по ланитам нежна тень

Сквозь мрак времен, стихиев споры

Блистали бы, как ясный день;

Как утрення заря весення,

Так улыбалась бы она;

Как пальма, в рае насажденна,

Так возвышалась бы стройна.

Как пальма клонит благовонну

Вершину и лице свое,

Так тиху, важну, благородну

Ты поступь напиши ее.

Коричными чело власами,

А перлом перси осени;

Премудрость и любовь устами,

Как розы дышат, изъясни.

Представь в лице ее геройство,

В очах величие души;

Премилосердо нежно свойство

И снисхожденье напиши.

Не позабудь приятность в нраве

И кроткий глас ее речей;

Во всей изобрази ты славе

Владычицу души моей.

Одень в доспехи, в брони златы

И в мужество ее красы,

Чтоб шлем блистал на ней пернатый,

Зефиры веяли власы;

Чтоб конь под ней главой крутился

И бурно брозды опенял;

Чтоб Норд седый ей удивился

И обладать собой избрал.

Избрал, и, падши на колена,

Поднес бы скиптр ей и венец;

Она, мольбой его смягченна

И став владычицей сердец,

Бесстрашно б узы разрешила

Издревле скованных цепьми,

Свободой бы рабов пленила

И нарекла себе детьми.

Престол ее на скандинавских,

Камчатских и златых горах,

От стран таймурских до кубанских

Поставь на сорок двух столпах;

Как восемь бы зерцал стояли

Ее великие моря;

С полнеба звезды освещали,

Вокруг — багряная заря.

Средь дивного сего чертога

И велелепной высоты

В величестве, в сияньи бога

Ее изобрази мне ты;

Чтоб, сшед с престола, подавала

Скрыжаль заповеде́й святых;

Чтобы вселенна принимала

Глас божий, глас природы в них.

Чтоб дики люди, отдаленны,

Покрыты шерстью, чешуей,

Пернатых перьем испещренны,

Одеты листьем и корой,

Сошедшися к ее престолу

И кротких вняв законов глас,

По желто-смуглым лицам долу

Струили токи слез из глаз.

Струили б слезы и, блаженство

Своих проразумея дней,

Забыли бы свое равенство

И были все подвластны ей:

Финн в море бледный, рыжевласый

Не разбивал бы кораблей,

И узкоглазый гунн жал класы

Среди седых, сухих зыбей.

Припомни, чтоб она вещала

Бесчисленным ее орда́м:

«Я счастья вашего искала,

И в вас его нашла я вам;

Став сами вы себе послушны.

Живите, славьтеся в мой век

И будьте столь благополучны,

Колико может человек.

Я вам даю свободу мыслить

И разуметь себя ценить,

Не в рабстве, а в подданстве числить,

И в ноги мне челом не бить.

Даю вам право без препоны

Мне ваши нужды представлять,

Читать и знать мои законы

И в них ошибки замечать.

Даю вам право собираться

И в думах золото копить,

Ко мне послами отправляться

И не всегда меня хвалить.

Даю вам право беспристрастно

В судьи друг друга выбирать,

Самим дела свои всевластно

И начинать и окончать.

Не воспрещу я стихотворцам

Писать и чепуху и лесть;

Халдеям, новым чудотворцам,

Махать с духами, пить и есть;

Но я во всем, что лишь не злобно,

Потщуся равнодушной быть,

Великолепно и спокойно

Мои благодеянья лить».

Рекла — и взор бы озарился

Величеством ее души,

Хаос на сферы б разделился

Ее рукою, — напиши.

Чтоб солнцы в путь свой покатились

И тысящи вкруг их планет;

Из праха грады возносились,

Восстали царствы — и был свет.

Изобрази мне мир сей новый

В лице младого летня дня;

Как рощи, холмы, башни, кровы,

От горнего златясь огня,

Из мрака восстают, блистают

И смотрятся в зерцало вод;

Все новы чувства получают,

И движется всех смертных род.

Представь мне лучезарны храмы

И ангелов поющих лик,

И благовонны фимиамы

Как облака б носились в них;

И чтоб царевна, умиленна,

Вперя свой взор на небеса,

Слезами зрелась окропленна,

Блистающими, как роса.

Как с синей крутизны эфира

Лучам случится ниспадать,

От вседержителя так мира

Чтоб к ней сходила благодать,

И в виде счастия земного

Чтоб сыпала пред ней цветы,

И купно века бы драгого

Катилися часы златы.

Чтоб видел я в рога зовущих

Там пастухов стада на луг;

На рощах липовых, цветущих

Рои жужжащих пчел вокруг;

Шумя, младых бы класов волны

Переливались ветерком,

Граненых бриллиантов холмы

Вслед сыпались за кораблем.

Чтобы с ристалища мне громы

И плески доходили в слух,

И вихрем всадники несомы

Поспешно б натягали лук

И стрелу, к облакам пущенну,

Пересекали бы другой;

И всю в стязаньи бы вселенну

Я пред Фелицей зрел младой.

И зрел бы я ее на троне

Седящу в утварях царей:

В порфире, бармах и короне,

И взглядом вдруг одним очей

Объемлющу моря и сушу

Во всем владычестве своем,

Всему дающу жизнь и душу

И управляющую всем.

Чтоб свыше ею вдохновенны

Мурзы, паши и визири,

Сединой мудрости почтенны,

В диване зрелись как цари;

Закон бы свято сохраняли

И по стезям бы правды шли,

Носить ей скипетр пособляли

И пользу общую блюли.

Она б пред ними председала,

Как всемогущий царь царей,

Свои наказы подтверждала

Для благоденствия людей.

Рекла б: «Почто писать уставы,

Коль их в диванах не творят?

Развратные вельможей нравы —

Народа целого разврат.

Ваш долг монарху, богу, царству

Служить, и клятвой не играть;

Неправде, злобе, мзде, коварству

Пути повсюду пресекать;

Пристрастный суд разбоя злея,

Судьи враги, где спит закон, —

Пред вами гражданина шея

Протянута без оборон».

Представь, чтоб глас сей светозарный.

Как луч с небес, проник сердца,

Извлек бы слезы благодарны,

И все монарха, и отца,

И бога бы в Фелице зрели,

Который праведен и благ;

Из уст бы громы лишь гремели,

Которы у нее в руках.

Соделай, чтоб судебны храмы

Ее лугами обросли,

Весы бы в них стояли прямы

И редко к ним бы люди шли;

Чтоб совесть всюду председала

И обнимался с ней закон,

Чтоб милость истину лобзала

И миру поставляла трон.

Представь, чтоб все царевна средствы

В пособие себе брала

Предупреждать народа бедствы

И сохранять его от зла;

Чтоб отворила всем дороги

Чрез почту письма к ней писать,

Велела бы в свои чертоги

Для объясненья допускать.

Как молния, ее бы взоры

Сверкали быстро в небесах,

Проникнуть мысли были скоры

И в самых скрытнейших сердцах;

Чтоб издалече познавала

Она невинного ни в чем,

Как ангел бы к нему блистала

Благоволения лицем.

Дерзни мне кистию волшебной

Святилище изобразить,

Где взора смертных удаленной

Благоволит Фелица быть;

Где тайна перстом помавает

И на уста кладет печать,

Где благочестье председает

И долг велит страстям молчать.

Представь ее облокоченну

На Зороастров истукан,

Смотрящу там на всю вселенну,

На огнезвездный океан,

Вещаюшу: «О ты, превечный!

Который волею своей

Колеса движешь быстротечны

Вратящейся природы всей!

Когда ты есть душа едина

Движенью сих огромных тел,

То ты ж, конечно, и причина

И нравственных народных дел;

Тобою царствы возрастают,

Твое орудие цари;

Тобой они и померцают,

Как блеск вечерния зари.

Наставь меня, миров содетель!

Да, воле следуя твоей,

Тебя люблю и добродетель

И зижду счастие людей;

Да век мой на дела полезны

И славу их я посвящу,

Самодержавства скиптр железный

Моей щедротой позлащу.

Да, удостоенна любови,

Надзрения твоих очес,

Чтоб я за кажду каплю крови,

За всякую бы каплю слез

Народа моего пролитых

Тебе ответствовать могла

И чувств души моей сокрытых

Тебя свидетелем звала».

Представь, чтоб тут кидала взоры

Со отвращением она

На те ужасны приговоры,

Где смерть написана, война

Свинцова грифеля чертами,

И медленно б крепила их,

И тут же горькими слезами

Смывала бы слова все с них.

Но милости б определяла

Она с смеющимся лицом,

Златая бы струя бежала

За скоропишущим пером

И проливала бы с престолу

В несчетных тысящах прохлад,

Как в ясный день с крутых гор долу,

Лучистый с шумом водопад.

Чтоб сей рекой благодеяний

Покрылась вся ее страна;

Я зрел бы цепь пространных зданий,

Где пользует больных она,

Где бедных пищей насыщает,

Где брошенных берет сирот,

Где их лелеет, возращает,

Где просвещает свой народ.

Представь мне, в мысли восхищенной,

Сходила бы с небес она;

Как солнце грудь, в ткани зеленой,

Рукой метала семена;

Как искры огненны дождились

Златые б зерна в снедь птенцам;

Орлы младые разбудились

И воскрилялись бы к лучам.

Яви искусством чудотворным,

Чтоб льды прияли вид лилей,

Весна дыханьем теплотворным

Звала бы с моря лебедей,

Летели б с криком вереницы,

Звучали б трубы с облаков,-

Так в царство бы текли Фелицы

Народы из чужих краев.

Не позабудь ее представить,

Как, вместо алтарей себе,

Царя великого поставить

Велела на мольбу орде;

Как всюду раздалися клики

И громы света по конец:

«Предстал нам Зороастр великий,

Воскрес отечества отец!»

Изобрази и то в картине,

Чтоб сей подобный грому клик

В безмерной времени долине,

Как будто бы катясь, затих;

Фелицы ж славою удвоен,

Громчай в потомстве возгласил:

«Велик, кто алтарей достоин,

Но их другому посвятил!»

Представь, сей славой возбужденны,

Чтоб зреть ее цари пришли,

И как бы древле, удивленны,

В ней Соломона вновь нашли;

Народ счастливый и блаженный

Великой бы ее нарек,

Поднес бы титлы ей священны;

Она б рекла: «Я человек».

Возвысь до облак лавр зеленый,

И чтоб он на полях стоял;

Под ним бы, тенью прохлажденный,

Спокойно Исполин дремал;

Как мрамор бела б грудь блистала,

Ланиты бы цвели зарей, —

Фелица так бы услаждала

Полсвета под своей рукой,

И, здравие его спасая,

Без ужаса пила бы яд;

От твердости ее Смерть злая

Свой отвратила б смутный взгляд;

Коса ее дала бы звуки,

Преткнувшись о великий дух;

На небеса воздели б руки

Младенцев миллионы вдруг.

Супругов чувствы благодарны

За оживленье их детей,

Как бы пылинки лучезарны,

Огнистой от стекла струей

Отпрянув, в воздухе сверкали,

Являли б пламень их сердец:

«Мы зрим в Фелице, — восклицали, —

Твое подобие, творец!»

Изобрази ты мне царевну

Еще и в подвигах других:

Стоглаву гидру разъяренну

И фурий от земель своих

Чтобы гнала она геройски;

Как мать, своих спасала б чад;

Как царь — на гордость двигла войски;

Как бог — свергала злобу в ад.

На сребролунно государство

Простри крылатый, сизый гром;

В железно-каменное царство

Брось молньи и поставь вверх дном;

Орел царевнин бы ногою

Вверху рога луны сгибал,

Тогда ж бы на земле другою

У гладна льва он зев сжимал.

Чтобы ее бесстрашны войски,

От колыбели до седин,

Носили дух в себе геройский,

И отрок будто б исполин

Врагам в сражениях казался;

Их пленник бы сказал о них:

«Никто в бою им не равнялся,

Кроме души великой их».

Чтобы вселенныя владыки

И всяк ту истину узнал:

Где войски Зороастр великий

Образовал и учреждал,

И где великую в них душу

Великая Фелица льет, —

Те войски горы, море, сушу

Пройдут — и им препоны нет.

Чтоб грозный полк их представлялся

Как страшна буря вдалеке

И Мир в порфире приближался

Тогда б к царевниной руке.

Она б его облобызала

И ветвь его к себе взяла,

«Да будет тишина!» сказала,

И к нам бы тишина пришла.

Как ангел в синеве эфира

И милосердия в лице,

Со кротостью в душе зефира

С сияньем тихим звезд в венце,

Благолюбивая б царевна

В день зрелась мирна торжества;

Душа моя бы восхищенна

Была делами божества.

Из уст ее текла бы сладость

И утешала стон вдовиц;

Из глаз ее блистала б радость

И освещала мрак темниц;

Рука ее бы награждала

Прямых отечества сынов;

Душа ее в себе прощала

Неблагодарных и врагов.

Приятность бы сопровождала

Ее беседу, дружбу, власть;

Приветливость ее равняла

С монархом подданного часть.

Повсюду музы, в восхищенье,

Ей сыпали б цветы сердец,

И самое недоуменье

Ей плесков поднесло б венец.

Черты одной красот ей ложно

Блюдися приписать в твой век;

Представь, каков, коль только можно,

Богоподобный человек!

Исполнь ее величеств, власти,

Бессмертных мудрости даров,

Вдохни, вдохни ей также страсти:

Щедроту, славу и любовь.

И славу моему ты взору

Ее представь как бы в ночи

Возженну бриллиантов гору,

От коей бы лились лучи

И живо в вечности играли;

На светлу оной крутизну

Калифы многие желали —

Ползли — скользили — пали в тьму.

Как огнен столп на понте, взорам

В горе сей колебался б путь;

Фелица бы внушала Хлорам:

«Там розы без шипов растут».

Мурза б, в восторге, в удивленьи,

Под золотым ее щитом

В татарском упражнялся пеньи

И восклицал открытым ртом:

«Бросай кто хочет, — остры стрелы

От чистой совести скользят;

Имея сердце, руки белы,

Мне стыдно мстить, стыднее лгать;

Того стыднее — в дни блаженны

За истину страшиться зла:

Моей царевной восхищенный,

Я лишь ее пою дела».

Но что, Рафа́эль! что ты пишешь?

Кого ты, где изобразил?

Не на холсте, не в красках дышишь,

И не металл ты оживил;

Я в сердце зрю алмазну гору,

На нем божественны черты

Сияют исступленну взору:

На нем в лучах — Фелица, ты!

Пой, Эвтерпа дорогая!

В струны арфы ударяй,

Ты, поколь весна младая,

Пой, пляши и восклицай.

Ласточкой порхает радость,

Кратко соловей поет:

Красота, приятность, младость —

Не увидишь, как пройдет.

Бранным шлемом покровенный

Марс своей пусть жертвы ждет;

Рано ль, поздо ль, побежденный

Голиаф пред ним падет;

Вскинет тусклый и багровый

С скрежетом к нему свой взгляд

И венец ему лавровый,

Хоть не хочет, да отдаст.

Пусть придворный суетится

За фортуною своей,

Если быть ему случится

И наперсником у ней,

Рано ль, поздо ль, он наскучит

Кубариться кубарем;

Нас фортуна часто учит

Горем быть богатырем.

Время всё переменяет:

Птиц умолк весенних свист,

Лето знойно пробегает,

Трав зеленых вянет лист;

Идет осень златовласа,

Спелые несет плоды;

Красно-желта ее ряса

Превратится скоро в льды.

Марс устанет — и любимец

Счастья во́зьмет свой покой;

У твоих ворот и крылец

Царедворец и герой

Брякнут в кольцы золотые;

Ты с согласия отца

Бросишь взоры голубые

И зажжешь у них сердца.

С сыном неги Марс заспорит

О любви твоей к себе,

Сына неги он поборет

И понравится тебе;

Качествы твои любезны

Всей душою полюбя,

Опершись на щит железный,

Он воздремлет близ тебя.

Пой, Эвтерпа молодая!

Прелестью своей плени;

Бога браней усыпляя,

Гром из рук его возьми.

Лавром голова нагбенна

К персям склонится твоим,

И должна тебе вселенна

Будет веком золотым.

Доколь владычество и славу,

Коварство! будешь присвоять?

Весы, кадило, меч, державу

В руках злодейских обращать?

Доколь ловитвой ухищренной

Ярем накладывать вселенной

Тебе чрез наглость и чрез лесть?

За святотатственны обманы

Доколе стяжут власть тираны,

Кумиры божескую честь?

Кто возвращать возможет веки

И зрит деянья древних лет,

Тот знает, сколько человеки

Тобою претерпели бед!

Лишь праотец в Эдем явился,

Твоим пронырством искусился, —

Исчез его блаженства сад;

Сокрылося златое время

С тех пор, как земнородных племя

Вкусило твой тлетворный яд.

Лежат поверженные царства

Мятежною твоей рукой;

Чужие троны и начальства

Не раз похищены тобой;

Не раз народным кровопийцам

И целых областей убийцам

Ты отверзало славы храм,

И небу щедрому, благому

Не раз в покров ты делу злому

Курить дерзало фимиам.

Для властолюбия, богатства,

Для пагубных твоих страстей,

Не раз, преодолев препятства,

Достигло цели ты своей;

Не раз ты честность очерняло;

Не раз ты святость порицало

И высило чрез них твой рог;

Не уважаешь уз ты крови,

Не чтишь ты дружбы, ни любови;

Корысть одна и ты — твой бог!

Предусмотря свою выго́ду,

И сделать нужным чтоб себя,

Невинность, равенство, свободу,

Покой и счастье истребя,

Ты влило в нас свою отраву,

Любить прельстило злую славу

И буйную господства страсть;

Разбой вменяют там в геройство,

Жизнь безначальную — в спокойство,

Насилие — в священну власть.

Твоя ужасна дальновидность

И скрытый, мрачный твой совет

Там ставят сети на невинность,

И слуха о тебе где нет.

Для бедных, слабых обороны

Уставлены суды, законы,

Взаимность, должность, клятвы, брак;

Но коль сорвать с тебя личину,

В сию священну паутину

Лишь вязнет чернь, — а ты? — никак!

Возьмем же истины зерцало,

Посмотрим в нем твоих путей;

Ехиднино раскроем жало,

Сокрытое в груди твоей;

Исследуем твои деяньи,

Все виды, козни и желаньи,

И обнажим тебя всего:

Уже я зрю хамелеона,

Для польз твоих, для ближних стона,

В изгибах сердца твоего.

Когда смеешься — ты сирена;

Когда ты плачешь — крокодил;

Когда молчишь, тогда геенна

Кипит в тебе всех адских сил.

Чудовише! пороки злые

За добродетели святые

Умеешь в мир ты выдавать;

Велишь слова твои лукавы

Небесной правды за уставы

Вселенной слепо обожать.

Велишь — и в недре кроткой веры,

Наместо агнца в алтарях,

С мольбой и пеньем изуверы

Свою собратью жгут в кострах.

Велишь — и бредни лжепророка

Повергли знатну часть Востока

Под любострастный алкоран.

Европа ужаснулась кову,

Что за любовь открыл Христову

В Варфоломеев день тиран.

Велишь — и Цезарь, прослезяся,

Знамена бунта развернул;

Велишь — и Нерон, притворяся,

Смиренством трона досягнул.

Исчадьи гордости, распутства

Посредством твоего искусства

Дают себе нередко блеск.

Тот тьмы граждан поверг ко гробу,

Сей матерню пронзил утробу;

Но им гремит народов плеск.

Расстриги, Кромвели, Надыры,

Вельможи злые и цари

Для хвал своих имеют лиры,

Для обожанья алтари;

Чрез происки твои хвастливы

Велики, мудры, справедливы

Являются вселенной всей;

Но где им истина коснется,

Завеса лести раздерется,

Из бога вскроется злодей.

Как острой сталью горорытство

Металлов ищет в недре гор,

Так разум, людскость, любопытство

И любомудрый тонкий взор

Коварно сердце проницает,

Его все бездны разверзает

И тайны явными творит;

А время на весы всё точно,

Что́ хвально, весит, что́ порочно,

И беспристрастно нас ценит.

О ты, который властью, саном

Себя желаешь отличить

И из пигмея великаном

Бессмертно в летописях жить!

Хотя дела твои днесь громки,

Но если поздные потомки

Путей в них правых не найдут —

Не будешь помещен ты в боги;

Несправедливые дороги

В храм вечной славы не ведут.

Ведут не в храм — на место лобно

Они содетелей неправд;

Души коварной чувство злобно —

Здесь дыба, а по смерти — ад.

Насильственно реки стремленье,

Войною стран опустошенье,

Неправый суд, огнь, глад, бунт, мор!

Что след ваш? — плач и скорбь сердечна.

Что ваша слава? — клятва вечна.

Вы смрадный естества позор!

Обширный разум и надменный,

Могущий власть себе стяжать,

Могущий царствам дни блаженны

И злополучны даровать,

Могущий утеснить природу

Иль ей отдать ее свободу,

Ты можешь сам себя решить:

Почтенну ль быть тебе с Сократом,

Или презренну с Геростратом?

Героем иль злодеем слыть?

Когда бы бурный Нил волною

Своих брегов не утучнял,

Благотворящею рекою

Его бы свет не нарицал;

Когда б Октавий козни злые

Не пременил в дела благие,

Поднесь бы Августом не слыл;

И Петр не назвался б великим,

Когда б по подвигам толиким

Он свой народ не просветил.

Доколь сияние короны

Страстям мрачить не возбранишь,

Священну веру и законы,

И правый суд не сохранишь;

Доколь не удалишь бесчинность,

Доколь не защитишь невинность

И с лихвой мзду не пресечешь;

Доколе роскошь и пороки,

Как быстрые с горы потоки,

Своим примером не прервешь;

Доколь, драконов сея зубы,

Ты будешь новых змей рождать,

И ложной славы громки трубы

В свирельный глас не пременять;

Доколь моря, страны и грады,

Разбойничьей алчбы награды,

Чужое злато и сребро

И лавр не претворишь в оливы;

Доколе не удобришь нивы

И мира не пожнешь добро;

Доколе не возлюбишь правды,

Седин геройских не почтишь,

Народу не подашь отрады

И сирых гласу не внушишь, —

Дотоль, о смертный! сколь ни звучен

И сколь ты ни благополучен,

Хоть славой до небес возник,

Хоть сел на троне превысоком,

Пред любомудрым строгим оком

Еще, еще ты не велик.

Не трон, но духа благородство

Дает велики имена;

Прямое духа превосходство —

Лишь к истине любовь одна;

О ней лишь может быть рачитель,

О благе общем попечитель,

Отцом отечества монарх;

Лишь ею вождь героем чтится,

И богом судия нам зрится,

И солнцем мира — иерарх.

Пусть позлащенна медь блистает,

Но блещет ли она собой?

Пусть ухищрение прельщает,

Но чем? —лишь истины корой.

Повергни испытать в горнило —

Померкнет вмиг сие светило;

А злато завсегда равно.

И истина вовек сияет;

Она едина составляет

Всех добродетелей зерно.

Зерно бессмертия и корень

Величия, доброт венец;

Природой храм ее построен

У нас во глубине сердец.

В душе и страстна человека

Ее взывает глас от века:

«Тебе дан ум — меня познать;

Словесность — рассказать другому;

Бессмертный дух — коварству злому

Без ужаса противостать».

О, коль видение прекрасно! —

Блажен, кто идет правде вслед!

Ничто ему, ничто не страшно

И никакой не смертен вред.

Стремится ль злость с остервененьем,

Он ограждается терпеньем,

И непорочности щитом

Сжимает зев ее кровавый;

Поносна смерть короной славы

Бывает в подвиге таком.

Когда ж в сии златые годы,

В сии блаженны, редки дни,

Как мыслить, говорить свободы

Законной мы не лишены;

Как разум с истиной святою

Нас милосердия стезею

Стремятся к просвещенью весть;

Как всем оно не воспрещенно, —

Паук дерзает ухищренно

Вкруг солнца паутину плесть!

Увы! когда ж, в которы веки

Добра не угнетало зло?

Где те велики человеки,

Которых сердце бы могло

Предусмотреть страстей все виды?

Где Леониды, Аристиды?

Где те Эпаминонды днесь,

Где те Катоны, Сципионы,

Которых чрез времен запоны,

Как огнь, нас озаряет честь?

Где толь простые, непритворны,

Прямые, чистые сердца,

Толь души тверды, благородны,

Достойные из звезд венца?

Средь славных подвигов и боев

Мы зрим полки у нас героев;

Но чтит ли их взор мудрена?

Он ищет росса справедлива,

Благочестива, терпелива,

Мужей великих образца,

Который бы в боях сражался

Лишь спасть народ, царя от бед;

Перунами не возвышался,

Отнес к другим весь звук побед;

Красой и златом не был пленным,

Простил убийцам обличенным,

Сокрыту зависть наградил;

Не вняв к себе народа клику,

Избрал достойного владыку

И над собою воцарил;

Который, быв покорен воле

Избранного собой царя,

Не возроптал и в низкой доле,

Его веления творя;

Стократ излил своей ток крови,

Иссяк к отечеству в любови,

Доволен без наград собой;

Царя творец и раб послушный,

Не ты ль, герой великодушный,

Пожарской? муж великий мой?

Ты спас от расхищенья царство,

Ты власть монарху утвердил,

Ты сверг любоначальств коварство,

Ты честь свою в себе сокрыл;

Ни колесниц ты, ни трофеев,

Ни громких хвал, ни мавзолеев

Во мзду не получил заслуг;

Одна лишь персть твоя осталась,

В ней искра славы сохранялась,

Которая возжгла мой дух.

Восстань, восстань на голос лиры,

Великая из мрака тень!

И, ночь когда скрывает миры

Или когда сияет день,

Носись над нашими главам»,

Ум гордый поражай громами,

Учи к царям благоговеть,

Подпорой будь в Европе тронов:

Твой сильный глас, как Цицеронов,

Заставит злобу оробеть.

Восстань! мечтайся в вображеньи,

Живи в уме, теки в крови,

Живи и делай наставленьи

В прямой к отечеству любви, —

В любви, что свар нейдет в дорогу,

Верна царю, народу, богу,

Готова всё сама терпеть,

Готова в бедствиях мужаться,

Нарзесов славе удивляться,

О Велизариях жалеть.

Пусть Каталины, Бедемары,

И Мирабо, и Лафает,

Готовя скрытые удары,

Крамолами колеблют свет;

Пускай коварство Годунову

Возносит в память башню нову

За тысячу его заслуг;

А на твоей покрышке гроба

Простую надпись лишь: Прочь злоба!

Отечества напишет друг.

Везувий пламя изрыгает,

Столп огненный во тьме стоит,

Багрово зарево зияет,

Дым черный клубом вверх летит;

Краснеет понт, ревет гром ярый,

Ударам вслед звучат удары;

Дрожит земля, дождь искр течет;

Клокочут реки рдяной лавы, —

О росс! Таков твой образ славы,

Что зрел под Измаилом свет!

О росс! О род великодушный!

О твердокаменная грудь!

О исполин, царю послушный!

Когда и где ты досягнуть

Не мог тебя достойной славы?

Твои труды — тебе забавы;

Твои венцы — вкруг блеск громов;

В полях ли брань — ты тмишь свод звездный»

В морях ли бой — ты пенишь бездны, —

Везде ты страх твоих врагов.

На подвиг твой вождя веленьем

Ты идешь, как жених на брак.

Марс видит часто с изумленьем,

Что и в бедах твой весел зрак.

Где вкруг драконы медны ржали,

Из трех сот жерл огнем дышали,

Ты там прославился днесь вновь.

Вождь рек: «Се стены Измаила!

Да сокрушит твоя их сила!..»

И воскипела бранна кровь.

Как воды, с гор весной в долину

Низвержась, пенятся, ревут,

Волнами, льдом трясут плотину,

К твердыням россы так текут.

Ничто им путь не воспящает;

Смертей ли бледных полк встречает,

Иль ад скрежещет зевом к ним, —

Идут — как в тучах скрыты громы,

Как двигнуты безмолвны холмы;

Под ними стон, за ними — дым.

Идут в молчании глубоком,

Во мрачной страшной тишине,

Собой пренебрегают, роком;

Зарница только в вышине

По их оружию играет;

И только их душа сияет,

Когда на бой, на смерть идет.

Уж блещут молнии крылами,

Уж осыпаются громами —

Они молчат, — идут вперед.

Не бард ли древний, исступленный,

Волшебным их ведет жезлом?

Нет! свыше пастырь вдохновенный

Пред ними и́дет со крестом;

Венцы нетленны обещает

И кровь пролить благословляет

За честь, за веру, за царя;

За ним вождей ряд пред полками,

Как бурных дней пред облаками

Идет огнистая заря.

Идут. — Искусство зрит заслугу

И, сколь их дух был тут велик,

Вещает слух земному кругу,

Но мне их раздается крик;

По лестницам на град, на стогны.

Как шумны волны через волны,

Они возносятся челом;

Как угль — их взоры раскаленны;

Как львы на тигров устремленны,

Бегут, стеснясь, на огнь, на гром.

О! что за зрелище предстало!

О пагубный, о страшный час!

Злодейство что ни вымышляло,

Поверглось, россы, всё на вас!

Зрю камни, ядра, вар и бревны, —

Но чем герои устрашенны?

Чем может отражен быть росс?

Тот лезет по бревну на стену;

А тот летит с стены в геенну, —

Всяк Курций, Деций, Буароз!

Всяк помнит должность, честь и веру,

Всяк душу и живот кладет.

О россы! нет вам, нет примеру,

И смерть сама вам лавр дает.

Там в грудь, в сердца лежат пронзенны,

Без сил, без чувств, полмертвы, бледны,

Но мнят еще стерть вражий рог:

Иной движеньем ободряет,

А тот с победой восклицает:

Екатерина! — с нами бог!

Какая в войсках храбрость рьяна!

Какой великий дух в вождях!

В одних душа рассудком льдяна,

У тех пылает огнь в сердцах.

В зиме рожденны под снегами,

Под молниями, под громами,

Которых с самых юных дней

Питала слава, верность, вера, —

Где можно вам сыскать примера?

Не посреди ль стихийных прей?

Представь: по светлости лазуря,

По наклонению небес

Взошла черно-багрова буря

И грозно возлегла на лес;

Как страшна нощь, надулась чревом,

Дохнула с свистом, воем, ревом,

Помчала воздух, прах и лист;

Под тяжкими ее крылами

Упали кедры вверх корнями

И затрещал Ливан кремнист.

Представь последний день природы,

Что пролилася звезд река;

На огнь пошли стеною воды,

Бугры взвились за облака;

Что вихри тучи к тучам гнали,

Что мрак лишь молньи освещали,

Что гром потряс всемирну ось,

Что солнце, мглою покровенно,

Ядро казалось раскаленно:

Се вид, как вшел в Измаил росс!

Вошел! «Не бойся»,— рек, и всюды

Простер свой троегранный штык:

Поверглись тел кровавы груды,

Напрасно слышан жалоб крик;

Напрасно, бранны человеки!

Вы льете крови вашей реки,

Котору должно бы беречь;

Но с самого веков начала

Война народы пожирала,

Священ стал долг: рубить и жечь!

Тот мыслит овладеть всем миром,

Тот не принять его оков;

Вселенной царь стал врану пиром,

Герои — снедию волков.

Увы! пал крин, и пали терны. —

Почто ж? — Судьбы небесны темны, —

Я здесь пою лишь браней честь.

Нас горсть, — но полк лежит пред нами»;

Нас полк, — но с тысячьми и тьмами

Мы низложили город в персть.

И се уже шумя стремится

Кровавой пены полн Дунай,

Пучина черная багрится,

Спершись от трупов, с краю в край;

Уже бледнеюща Мармора

Дрожит плывуща к ней позора,

Костры тел видя за костром!

Луна полна на башнях крови,

Поникли гордой Мекки брови;

Стамбул склонился вниз челом.

О! ежели издревле миру

Побед славнейших звук гремит,

И если приступ славен к Тиру, —

К Измаилу больше знаменит.

Там был вселенной покоритель,

Машин и башен сам строитель,

Горой он море запрудил,

А здесь вождя одно веленье

Свершило храбрых россов рвенье;

Великий дух был вместо крыл.

Услышь, услышь, о ты, вселенна!

Победу смертных выше сил;

Внимай Европа удивленна,

Каков сей россов подвиг был.

Языки, знайте, вразумляйтесь,

В надменных мыслях содрогайтесь;

Уверьтесь сим, что с нами бог;

Уверьтесь, что его рукою

Один попрет вас росс войною,

Коль встать из бездны зол возмог!

Я вижу страшную годину:

Его три века держит сон,

Простертую под ним долину

Покрыл везде колючий терн;

Лице туман подернул бледный,

Ослабли мышцы удрученны,

Скатилась в мрак глава его;

Разбойники вокруг суровы

Взложили тяжкие оковы,

Змия на сердце у него.

Он спит — и несекомы гады

Румяный потемняют зрак,

Войны опустошают грады,

Раздоры пожирают злак;

Чуть зрится блеск его короны,

Страдает вера и законы,

И ты, к отечеству любовь!

Как зверь, его Батый рвет гладный,

Как змей, сосет лжецарь коварный, —

Повсюду пролилася кровь!

Лежал он во своей печали,

Как темная в пустыне ночь;

Враги его рукоплескали,

Друзья не мыслили помочь,

Соседи грабежом алкали;

Князья, бояра в неге спали

И ползали в пыли, как червь, —

Но бог, но дух его великий

Сотряс с него беды толики, —

Расторгнул лев железну вервь!

Восстал! как утром холм высокой

Встает, подъемляся челом

Из мглы широкой и глубокой,

Разлитой вкруг его, и, гром

Поверх главы в ничто вменяя,

Ногами волны попирая,

Пошел — и кто возмог проти́в?

От шлема молнии скользили,

И океаны уступили,

Стопам его пути открыв.

Он сильны орды пхнул ногою,

Края азийски потряслись;

Упали царствы под рукою,

Цари, царицы в плен влеклись;

И победителей разитель,

Монархий света разрушитель

Простерся под его пятой;

В Европе грады брал, тряс троны,

Свергал царей, давал короны

Могущею своей душой.

Где есть народ в краях вселенны,

Кто б столько сил в себе имел:

Без помощи, от всех стесненный,

Ярем с себя низвергнуть смел

И, вырвав бы венцы лавровы,

Возверг на тех самих оковы,

Кто столько свету страшен был?

О росс! твоя лишь добродетель

Таких великих дел содетель;

Лишь твой орел луну затмил.

Лишь ты, простря твои победы,

Умел щедроты расточать:

Поляк, турк, перс, прус, хин и шведы

Тому примеры могут дать.

На тех ты зришь спокойно стены.

Тем паки отдал грады пленны;

Там унял прю, тут бунт смирил;

И сколь ты был их победитель,

Не меньше друг, благотворитель,

Свое лишь только возвратил.

О кровь славян! Сын предков славных!

Несокрушаемый колосс!

Кому в величестве нет равных,

Возросший на полсвете росс!

Твои коль славны древни следы!

Громчай суть нынешни победы:

Зрю вкруг тебя лавровый лес;

Кавказ и Тавр ты преклоняешь,

Вселенной на среду ступаешь

И досязаешь до небес.

Уже в Эвксине с полунощи

Меж вод и звезд лежит туман,

Под ним плывут дремучи рощи;

Средь них как гор отломок льдян

Иль мужа нека тень седая

Сидит, очами озирая:

Как полный месяц щит его,

Как сосна рында обожженна,

Глава до облак вознесенна, —

Орел над шлемом у него.

За ним златая колесница

По розовым летит зарям;

Сидящая на ней царица,

Великим равная мужам,

Рукою держит крест одною,

Возженный пламенник другою,

И сыплет блески на Босфор;

Уже от северного света

Лице бледнеет Магомета,

И мрачный отвратил он взор.

Не вновь ли то Олег к Востоку

Под парусами флот ведет

И Ольга к древнему потоку

Занятый ею свет лиет?

Иль россов и́дет дух военный,

Христовой верой провожденный,

Ахеян спасть, агарян стерть? —

Я слышу, громы ударяют,

Пророки, камни возглашают:

То будет ныне или впредь!

О! вы, что в мыслях суетитесь

Столь славный россу путь претить,

Помочь врагу Христову тщитесь

И вере вашей изменить!

Чем столько поступать неправо,

Сперва исследуйте вы здраво

Свой путь, цель росса, суд небес;

Исследуйте и заключите:

Вы с кем и на кого хотите?

И что ваш року перевес?

Ничто — коль росс рожден судьбою

От варварских хранить вас уз,

Темиров попирать ногою,

Блюсть ваших от Омаров муз,

Отмстить крестовые походы,

Очистить иордански воды,

Священный гроб освободить,

Афинам возвратить Афину,

Град Константинов Константину

И мир Афету водворить.

Афету мир? — О труд избранный!

Достойнейший его детей,

Великими людьми желанный,

Свершишься ль ты средь наших дней?

Доколь Европа просвещенна

С перуном будешь устремленна

На кровных братиев своих?

Не лучше ль внутрь раздор оставить

И с россом грудь одну составить

На общих супостат твоих?

Дай руку! — и пожди спокойно:

Сие и росс один свершит,

За беспрепятствие достойно

Тебя трофеем наградит.

Дай руку! дай залог любови!

Не лей твоей и нашей крови,

Да месть всем в грудь нам не взойдет;

Пусть только ум Екатерины,

Как Архимед, создаст машины;

А росс вселенной потрясет.

Чего не может род сей славный,

Любя царей своих, свершить?

Умейте лишь, главы венчанны!

Его бесценну кровь щадить.

Умейте дать ему вы льготу,

К делам великим дух, охоту

И правотой сердца пленить.

Вы можете его рукою

Всегда, войной и не войною,

Весь мир себя заставить чтить.

Война, как северно сиянье,

Лишь удивляет чернь одну:

Как светлой радуги блистанье,

Всяк мудрый любит тишину.

Что благовонней аромата?

Что слаще меда, краше злата

И драгоценнее порфир?

Не ты ль, которого всем взгляды

Лиют обилие, прохлады,

Прекрасный и полезный мир?

Приди, о кроткий житель неба,

Эдемской гражданин страны!

Приди! — и, как сопутник Феба,

Дух теплотворный, бог весны,

Дохни везде твоей душою!

Дохни, — да расцветет тобою

Рай сладости в домах, в сердцах!

Под сению Екатерины

Венчанны лавром исполины

Возлягут на своих громах.

Премудрость царствы управляет;

Крепит их — вера, правый суд;

Их труд и мир обогащает,

Любовию они цветут.

О пол прекрасный и почтенный,

Кем россы рождены, кем пленны!

И вам днесь предлежат венцы.

Плоды побед суть звуки славы,

Побед основа — тверды нравы,

А добрых нравов вы творцы!

Когда на брани вы предметов

Лишилися любви своей,

И если без войны, наветов

Полна жизнь наша слез, скорбей, —

Утешьтесь! — Ветры в ветры дуют,

Стихии меж собой воюют;

Сей свет — училище терпеть.

И брань коль восстает судьбою,

Сын россиянки среди бою

Со славой должен умереть.

А слава тех не умирает,

Кто за отечество умрет;

Она так в вечности сияет,

Как в море ночью лунный свет.

Времен в глубоком отдаленьи

Потомство тех увидит тени,

Которых мужествен был дух.

С гробов их в души огнь польется,

Когда по рощам разнесется

Бессмертной лирой дел их звук.

Сойди, любезная Эрата!

С горы зеленой, двухолмистой,

В одежде белой, серебристой,

Украшенна венцом и поясом из злата,

С твоею арфой сладкогласной! —

Сойди, утех собор,

И брось к нам нежно-страстный

С улыбкою твой взор;

И царствуй вечно в доме сем

На берегах Невы прекрасных!

Любителю наук изящных

Мы песнь с тобою воспоем.

Небеса, внемлите

Чистый сердца жар

И с высот пошлите

Песен сладкий дар.

О мольба прилежна,

Как роса, взнесись:

К нам ты, Муза нежна,

Как Зефир, спустись!

Как легкая серна

Из дола в дол, с холма на холм

Перебегает;

Как белый голубок, она

То вниз, то вверх, под облачком

Перелетает;

С небесных светлых гор дорогу голубую

Ко мне в минуту перешла

И арфу золотую

С собою принесла;

Резвилась вкруг меня, ласкалася, смотрела

И, будто ветерочек, села

На лоне у меня.

Тут вдруг, веселый вид на важный пременя,

Небесным жаром воспылала,

На арфе заиграла,

Еe бело-румяны персты

По звучным бегают струнам;

Взор черно-огненный, отверстый,

Как молния вослед громам,

Блистает, жжет и поражает

Всю внутренность души моей;

Томит, мертвит и оживляет

Меня приятностью своей.

Боги взор свой отвращают

От не любящего муз,

Фурии ему влагают

В сердце черство грубый вкус,

Жажду злата и сребра, —

Враг он общего добра!

Ни слеза вдовиц не тронет,

Ни сирот несчастных стон;

Пусть в крови вселенна тонет,

Был бы счастлив только он;

Больше б собрал серебра, —

Враг он общего добра!

Напротив того, взирают

Боги на любимца муз,

Сердце нежное влагают

И изящный нежный вкус;

Всем душа его щедра, —

Друг он общего добра!

Отирает токи слезны,

Унимает скорбный стон;

Сиротам отец любезный,

Покровитель музам он;

Всем душа его щедра, —

Друг он общего добра!

О день! о день благоприятный!

Несутся ветром голоса,

Курятся крины ароматны,

Склонились долу небеса;

Лазурны тучи, краезлаты,

Блистающи рубином сквозь,

Как испещренный флот богатый,

Стремятся по эфиру вкось;

И, плавая туда,

Сюда,

Спускаются пред нами.

На них сидит небесных муз собор,

Вкруг— гениев крылатых хор;

Летят, вслед тянутся цепями,

Как бы весной

Разноперистых птичек рой

Вьет воздух за собою

Кристальною струею,

И провождает к нам дев горних красный лик!

Я слышу вдалеке там резкий трубный зык;

Там бубнов гром,

Там стон

Волторн

Созвучно в воздух ударяет;

Там глас свирелей

И звонких трелей

Сквозь их изре́дка пробегает,

Как соловьиный свист сквозь шум падущих вод.

От звука разных голосов,

Встречающих полубогов

На землю сход,

По рощам эхо как хохочет,

По мрачным горным дебрям ропчет

И гул глухой в глуши гудет.

Я слышу, сонм небесных дев поет:

Науки смертных просвещают,

Питают, облегчают труд;

Художествы их украшают

И к вечной славе их ведут.

Благополучны те народы,

Которы красотам природы

Искусством могут подражать,

Как пчелы мед с цветов сбирать.

Блажен тот муж, блажен стократно,

Кто покровительствует им!

Вознаградят его обратно

Они бессмертием своим.

Наполнил грудь восторг священный,

Благоговейный обнял страх,

Приятный ужас потаенный

Течет во всех моих костях;

В весельи сердце утопает,

Как будто бога ощущает,

Присутствующего со мной!

Я вижу, вижу Аполлона

В тот миг, как он сразил Тифона

Божественной своей стрелой:

Зубчата молния сверкает,

Звенит в руке священный лук;

Ужасная змия зияет

И вмиг свой испущает дух,

Чешуйчатым хвостом песок перегребая

И черну кровь ручьем из раны испуская.

Я зрю сие, — и вмиг себе представить мог,

Что так невежество сражает света бог.

Полк бледных теней окружает

И ужасает дух того,

Кто кровью руки умывает

Для властолюбья своего;

И черный змей то сердце гложет,

В ком зависть, злость и лесть живет

И кто своим добром жить может,

Но для богатства мзду берет.

Порок спокоен не бывает;

Нрав варварский его мятет,

Наук, художеств не ласкает,

И света свет ему не льет.

Как зверь, он ищет места темна;

Как змей, он, ползая, шипит;

Душа, коварством напоенна,

Глазами прямо не глядит.

Черные мраки,

Злые призраки

Ужасных страстей!

Бегите из града,

Сокройтесь в дно ада

От наших вы дней!

Света перуны,

Лирные струны,

Минервин эгид!

Сыпьте в злость стрелы,

Брань за пределы

От нас да бежит!

Как солнце гонит нощи мрак,

И от его червлена злата

Румянится природы зрак,

Веселорезвая Эрата!

Ты ходишь по лугам зеленым

И рвешь тогда себе цветы,

Свободным духом, восхищенным,

Поешь свои утехи ты;

Вослед тебе забав собор,

Певиц приятных хор,

Наяды пляшут и фау́ны.

Составь же ты, прелестно божество!

И нам теперя торжество,

Да сладкогласной лиры струны,

Твоею движимы рукой,

Возбудят всех ко пляскам пред тобой.

Радостно, весело в день сей

Вместе сбирайтеся, други!

Бросьте свои недосуги,

Скачите, пляшите смелей:

Бейте в ладоши руками,

Щолкайте громко перстами,

Чорны глаза поводите,

Станом вы всем говорите;

Фертиком руки вы в боки,

Делайте легкие скоки;

Чобот о чобот стучите,

С наступью смелой свищите,

Молвьте спасибо душею

Мужу тому, что снисходит

Лаской, любовью своею,

Всем нам веселье находит.

Здравствуй же, муз днесь любитель!

Здравствуй, их всех покровитель!

Нежный, нежный воздыхатель,

О певец любви и неги!

Ты когда бы лишь увидел

Столько нимф и столько милых,

Без вина бы и без хмелю

Ты во всех бы в них влюбился;

И в мечте иль в восхищеньи

Ты бы видел будто въяве:

На станице птичек белых,

Во жемчужной колеснице,

Как на облачке весеннем,

Тихим воздуха дыханьем

Со колчаном вьется мальчик

С позлащенным легким луком

И туда-сюда летает;

И садится он по нимфам,

То на ту, то на иную,

Как садятся желты пчелы

На цветы в полях младые.

Он у той блистал во взглядах,

У иной блистал в улыбке

И пускал оттуда жалы,

Как лучи пускает солнце.

Жалы были ядовиты,

Но и меду были слаще,

Не летали они мимо,

Попадали они в душу,

И душа б твоя томилась,

Уязвленная любовью, —

Лишь Паллады щит небесный

Утолил твои бы вздохи.

В прекрасный майский день,

В час ясныя погоды,

Как всюду длинна тень,

Ложась в стеклянны воды,

В их зеркале брегов

Изображала виды;

И как между столпов

И зданиев Фемиды,

Сооруженных ей

Героев росских в славу,

При гласе лебедей,

В прохладу и забаву,

Вечернею порой

От всех уединяясь,

С Пленирою младой

Мы, в лодочке катаясь,

Гуляли в озерке:

Она в корме сидела,

А посредине я.

За нами вслед летела

Жемчужная струя,

Кристалл шумел от весел:

О, сколько с нею я

В прогулке сей был весел!

Любезная моя, —

Я тут сказал, — Пленира!

Тобой пленен мой дух,

Ты дар всего мне мира.

Взгляни, взгляни вокруг,

И виждь — красы природы

Как бы стеклись к нам вдруг:

Сребром сверкают воды,

Рубином облака,

Багряным златом кровы;

Как огненна река,

Свет ясный, пурпуровый

Объял все воды вкруг;

Смотри в них рыб плесканье,

Плывущих птиц на луг

И крыл их трепетанье.

Весна во всех местах

Нам взор свой осклабляет,

В зеленых муравах

Ковры нам подстилает;

Послушай рога рев,

Там эха хохотанье;

Тут шепоты ручьев,

Здесь розы воздыханье!

Се ветер помавал

Крылами тихо слуху.

Какая пища духу! —

В восторге я сказал, —

Коль красен взор природы

И памятников вид,

Они где зрятся в воды,

И соловей сидит

Где близь и воспевает,

Зря розу иль зарю!

Он будто изъявляет

И богу и царю

Свое благодаренье:

Царю — за память слуг;

Творцу — что влил стремленье

К любви всем тварям в дух.

И ты, сидя при розе,

Так, дней весенних сын,

Пой, Карамзин! — И в прозе

Глас слышен соловьин.

Всегда разборчива, правдива,

Нигде и никому не льстива,

О! строгого Кунгдзея Муза,

Которая его вдыхала

Играть на нежном, звонком кине

И трогать поученьем сердце!

Приди и, зря текущи годы,

Обратность вечную природы,

Что всходит и заходит солнце,

Что лето, осень придут паки,

А только к нам не возвратятся

Дела, содеянные нами, —

Вождя при памятнике дивном

Воссядь и в пении унывном

Вещай: сей столп повергнет время,

Разрушит. — Кто ж был полководец?

Куда его прошли победы?

Где меч его? где шлем? где образ?

Увы! и честь сия героев,

Присту́пов монументы, бо́ев —

Не суть ли знаки их свирепства?

Развалины, могилы, пепел,

Черепья, кости им подобных —

Не суть ли их венец и слава?

Ах, нет! средь всех народов, веков,

Друзья герои человеков

Суть соль земли, во мраке звезды;

Чрез них известна добродетель;

Они великие зерцалы

Богоподобных слабых смертных.

Прямой герой страстьми не движим,

Он строг к себе и благ ко ближним;

К богатствам, титлам, власти, славе

Внутри он сердца не привержен;

Сокровище его любезно —

Спокойный дух и чиста совесть.

В терпеньи тверд и мудр в напасти,

Не рабствует блестящей части;

Считает тем себя довольным,

Коль общих благ где был споспешник;

Блажен, блажен еще стократно,

Что страсти мог свои умерить!

Весами ль где, мечом ли правит

Ни там, ни тут он не лукавит.

Его царь — долг; его бог — правда;

Лишь им он жертвует собою;

Искусен, осторожен, точен,

Рачителен, не быстр ко славе.

Делами — исполнитель веры,

Великодушия примеры

Его все мысли наполняют;

И бог его благословляет

Победою почти без крови,

Которой мир дарует царствам.

Такого мужа обелиски

Не тем славны, что к небу близки,

Не мрамором, не медью тверды;

Пускай их разрушает время,

Но вовсе истребить не может:

Живет в преданьях добродетель.

Строй, Муза, памятник герою,

Кто мужествен и щедр душою,

Кто больше разумом, чем силой,

Разбил Юсуфа за Дунаем,

Дал малой тратой много пользы. —

Благословись, Репнин, потомством!

Не кость резная Колмогор,

Не мрамор Тифды и Рифея,

Не невски зеркала, фарфор,

Не шелк Баки, ни глазумея

Благоуханные пары

Вельможей делают известность;

Но некий твердый дух и честность

А паче — муз дары.

Почто же, мой вторый сосед,

Столь зданьем пышным, столь отличным

Мне солнца застеняя свет,

Двором межуешь безграничным

Ты дому моего забор?

Ужель полей, прудов и речек,

Тьмы скупленных тобой местечек

Твой не насытят взор?

В тот миг, как с пошвы до конька

И около, презренным взглядом,

Мое строение слегка

С своим обозревая рядом,

Ты в гордости своей с высот

На низменны мои, мнишь, кровы

Навесить темный сад кедровый

И шумны токи вод, —

Кто весть, что рок готовит нам?

Быть может, что сии чертоги,

Назначенны тобой царям,

Жестоки времена и строги

Во стойлы конски обратят.

За счастие поруки нету,

И чтоб твой Феб светил век свету,

Не бейся об заклад.

Так, так; но примечай, как день,

Увы! ночь темна затмевает;

Луну скрывает облак, тень;

Она растет иль убывает, —

С сумой не ссорься и тюрьмой.

Хоть днесь к звездам ты высишь стены,

Но знай: ты прах одушевленный,

И скроешься землей.

Надежней гроба дома нет,

Богатым он отверст и бедным;

И царь и раб в него придет.

К чему ж с столь рвеньем ты безмерным

Свой постоялый строишь двор,

И, ах! сокровищи Тавриды

На барках свозишь в пирамиды

Средь полицейских ссор?

Любовь граждан и слава нам

Лишь воздвигают прочны домы;

Они, подобно небесам,

Стоят и презирают громы.

Зри, хижина Петра доднесь,

Как храм, нетленна средь столицы!

Свят дом, под кой народ гробницы

Матвееву принес!

Рабочих в шуме голосов,

Машин во скрыпе, во стенаньи,

Средь громких песен и пиров

Трудись, сосед, и строй ты зданьи;

Но мой не отнимай лишь свет.

А то оставь молве правдивой

Решить: чей дом скорей крапивой

Иль плющем зарастет?

Тихий, милый ветерочек,

Коль порхнешь ты на любезну,

Как вздыханье ей в ушко шепчи;

Если спросит, чье? — молчи.

Чистый, быстрый ручеечек,

Если встретишь ты любезну,

Как слезинка ей в лицо плещи;

Если спросит, чья? — молчи.

Ясный, ведренный денечек,

Как осветишь ты любезну,

Взглядов пламенных ей брось лучи;

Если спросит, чьи? — молчи.

Темный, миртовый лесочек,

Как сокроешь ты любезну,

Тихо веткой грудь ей щекочи;

Если спросит, кто? — молчи.

Алмазна сыплется гора

С высот четыремя скалами,

Жемчугу бездна и сребра

Кипит внизу, бьет вверх буграми;

От брызгов синий холм стоит,

Далече рев в лесу гремит.

Шумит, и средь густого бора

Теряется в глуши потом;

Луч чрез поток сверкает скоро;

Под зыбким сводом древ, как сном

Покрыты, волны тихо льются,

Рекою млечною влекутся.

Седая пена по брегам

Лежит буграми в дебрях темных;

Стук слышен млатов по ветрам,

Визг пил и стон мехов подъемных:

О водопад! в твоем жерле

Всё утопает в бездне, в мгле!

Ветрами ль сосны пораженны? —

Ломаются в тебе в куски;

Громами ль камни отторженны? —

Стираются тобой в пески;

Сковать ли воду льды дерзают? —

Как пыль стекляна ниспадают.

Волк рыщет вкруг тебя и, страх

В ничто вменяя, становится;

Огонь горит в его глазах,

И шерсть на нем щетиной зрится;

Рожденный на кровавый бой,

Он воет, согласясь с тобой.

Лань идет робко, чуть ступает,

Вняв вод твоих падущих рев,

Рога на спину приклоняет

И быстро мчится меж дерев;

Ее страшит вкруг шум, бурь свист

И хрупкий под ногами лист.

Ретивый конь, осанку горду

Храня, к тебе порой идет;

Крутую гриву, жарку морду

Подняв, храпит, ушми прядет,

И, подстрекаем быв, бодрится,

Отважно в хлябь твою стремится.

Под наклоненным кедром вниз,

При страшной сей красе Природы,

На утлом пне, который свис

С утеса гор на яры воды,

Я вижу, некий муж седой

Склонился на руку главой.

Копье и меч, и щит великой,

Стена отечества всего,

И шлем, обвитый повиликой,

Лежат во мху у ног его.

В броне блистая златордяной,

Как вечер во заре румяной,

Сидит — и, взор вперя к водам,

В глубокой думе рассуждает:

«Не жизнь ли человеков нам

Сей водопад изображает? —

Он так же блеском струй своих

Поит надменных, кротких, злых.

Не так ли с неба время льется,

Кипит стремление страстей,

Честь блещет, слава раздается,

Мелькает счастье наших дней,

Которых красоту и радость

Мрачат печали, скорби, старость?

Не зрим ли всякой день гробов,

Седин дряхлеющей вселенной?

Не слышим ли в бою часов

Глас смерти, двери скрып подземной?

Не упадает ли в сей зев

С престола царь и друг царев?

Падут, — и вождь непобедимый,

В Сенате Цезарь средь похвал,

В тот миг, желал как диадимы,

Закрыв лице плащом, упал;

Исчезли замыслы, надежды,

Сомкнулись алчны к трону вежды.

Падут, — и несравненный муж

Торжеств несметных с колесницы,

Пример великих в свете душ,

Презревший прелесть багряницы.

Пленивший Велизар царей

В темнице пал, лишен очей.

Падут. — И не мечты прельщали,

Когда меня, в цветущий век,

Давно ли города встречали,

Как в лаврах я, в оливах тек?

Давно ль? — Но, ах! теперь во брани

Мои не мещут молний длани!

Ослабли силы, буря вдруг

Копье из рук моих схватила;

Хотя и бодр еще мой дух,

Судьба побед меня лишила».

Он рек — и тихим позабылся сном,

Морфей покрыл его крылом.

Сошла октябрьска нощь на землю,

На лоно мрачной тишины;

Нигде я ничего не внемлю,

Кроме ревущия волны,

О камни с высоты дробимой

И снежною горою зримой.

Пустыня, взор насупя свой,

Утесы и скалы дремали;

Волнистой облака грядой

Тихонько мимо пробегали,

Из коих, трепетна, бледна,

Проглядывала вниз луна.

Глядела и едва блистала,

Пред старцем преклонив рога,

Как бы с почтеньем познавала

В нем своего того врага,

Которого она страшилась,

Кому вселенная дивилась.

Он спал — и чудотворный сон

Мечты ему являл геройски:

Казалося ему, что он

Непобедимы водит войски;

Что вкруг его перун молчит,

Его лишь мановенья зрит.

Что огнедышащи за перстом

Ограды в след его идут;

Что в поле гладком, вкруг отверстом,

По слову одному растут

Полки его из скрытых станов,

Как холмы в море из туманов.

Что только по траве росистой

Ночные знать его шаги;

Что утром пыль, под твердью чистой,

Уж поздно зрят его враги;

Что остротой своих зениц

Блюдет он их, как ястреб птиц.

Что, положа чертеж и меры,

Как волхв невидимый, в шатре,

Тем кажет он в долу химеры,

Тем — в тиграх агнцов на горе,

И вдруг решительным умом

На тысячи бросает гром.

Что орлю дерзость, гордость лунну,

У черных и янтарных волн,

Смирил Колхиду златорунну,

И белого царя урон

Рая́ вечерня пред границей

Отмстил победами сторицей.

Что, как румяной луч зари,

Страну его покрыла слава;

Чужие вожди и цари,

Своя владычица, держава,

И все везде его почли,

Триумфами превознесли.

Что образ, имя и дела

Цветут его средь разных глянцев;

Что верх сребристого чела

В венце из молненных румянцев

Блистает в будущих родах,

Отсвечиваяся в сердцах.

Что зависть, от его сиянья

Свой бледный потупляя взор,

Среди безмолвного стенанья

Ползет и ищет токмо нор,

Куда бы от него сокрыться,

И что никто с ним не сравнится.

Он спит — и в сих мечтах веселых

Внимает завыванье псов,

Рев ветров, скрып дерев дебелых,

Стенанье филинов и сов,

И вещих глас вдали животных,

И тихий шорох вкруг бесплотных.

Он слышит: сокрушилась ель,

Станица вранов встрепетала,

Кремнистый холм дал страшну щель,

Гора с богатствами упала;

Грохочет эхо по горам,

Как гром гремящий по громам.

Он зрит одету в ризы черны

Крылату некую жену,

Власы имевшу распущенны,

Как смертну весть, или войну,

С косой в руках, с трубой стоящу,

И слышит он — проснись! — гласящу.

На шлеме у нее орел

Сидел с перуном помраченным,

В нем герб отечества он зрел;

И, быв мечтой сей возбужденным,

Вздохнул и, испустя слез дождь,

Вещал: «Знать, умер некий вождь!

Блажен, когда, стремясь за славой,

Он пользу общую хранил,

Был милосерд в войне кровавой

И самых жизнь врагов щадил:

Благословен средь поздных веков

Да будет друг сей человеков!

Благословенна похвала

Надгробная его да будет,

Когда всяк жизнь его, дела

По пользам только помнить будет;

Когда не блеск его прельщал

И славы ложной не искал!

О! слава, слава в свете сильных!

Ты точно есть сей водопад.

Он вод стремлением обильных

И шумом льющихся прохлад

Великолепен, светл, прекрасен,

Чудесен, силен, громок, ясен;

Дивиться вкруг себя людей

Всегда толпами собирает;

Но если он водой своей

Удобно всех не напояет,

Коль рвет брега и в быстротах

Его нет выгод смертным — ах!

Не лучше ль менее известным,

А более полезным быть;

Подобясь ручейкам прелестным,

Поля, луга, сады кропить,

И тихим вдалеке журчаньем

Потомство привлекать с вниманьем?

Пусть на обросший дерном холм

Приидет путник и воссядет,

И, наклонясь своим челом

На подписанье гроба, скажет:

Не только славный лишь войной,

Здесь скрыт великий муж душой.

О! будь бессмертен, витязь бранный,

Когда ты весь соблюл свой долг!»

Вещал сединой муж венчанный

И, в небеса воззрев, умолк.

Умолк, — и глас его промчался,

Глас мудрый всюду раздавался.

Но кто там и́дет по холмам,

Глядясь, как месяц, в воды черны?

Чья тень спешит по облакам

В воздушные жилища горны?

На темном взоре и челе

Сидит глубока дума в мгле!

Какой чудесный дух крылами

От севера парит на юг?

Ветр медлен течь его стезями,

Обозревает царствы вдруг;

Шумит, и как звезда блистает,

И искры в след свой рассыпает.

Чей труп, как на распутьи мгла,

Лежит на темном лоне нощи?

Простое рубище чресла,

Две лепте покрывают очи,

Прижаты к хладной груди персты,

Уста безмолвствуют отверсты!

Чей одр — земля; кров — воздух синь;

Чертоги — вкруг пустынны виды?

Не ты ли счастья, славы сын,

Великолепный князь Тавриды?

Не ты ли с высоты честей

Незапно пал среди степей?

Не ты ль наперсником близ трона

У северной Минервы был;

Во храме муз друг Аполлона;

На поле Марса во́ждем слыл;

Решитель дум в войне и мире,

Могущ — хотя и не в порфире?

Не ты ль, который взвесить смел

Мощь росса, дух Екатерины,

И, опершись на них, хотел

Вознесть твой гром на те стремнины,

На коих древний Рим стоял

И всей вселенной колебал?

Не ты ль, который орды сильны

Соседей хищных истребил,

Пространны области пустынны

Во грады, в нивы обратил,

Покрыл понт Черный кораблями,

Потряс среду земли громами?

Не ты ль, который знал избрать

Достойный подвиг росской силе,

Стихии самые попрать

В Очакове и в Измаиле,

И твердой дерзостью такой

Быть дивом храбрости самой?

Се ты, отважнейший из смертных!

Парящий замыслами ум!

Не шел ты средь путей известных,

Но проложил их сам — и шум

Оставил по себе в потомки;

Се ты, о чудный вождь Потемкин!

Се ты, которому врата

Торжественные созидали;

Искусство, разум, красота

Недавно лавр и мирт сплетали;

Забавы, роскошь вкруг цвели,

И счастье с славой следом шли.

Се ты, небесного плод дара

Кому едва я посвятил,

В созвучность громкого Пиндара

Мою настроить лиру мнил,

Воспел победу Измаила,

Воспел, — но смерть тебя скосила!

Увы! и хоров сладкий звук

Моих в стенанье превратился;

Свалилась лира с слабых рук,

И я там в слезы погрузился,

Где бездна разноцветных звезд

Чертог являли райских мест.

Увы! — и громы онемели,

Ревущие тебя вокруг;

Полки твои осиротели,

Наполнили рыданьем слух;

И всё, что близ тебя блистало,

Уныло и печально стало.

Потух лавровый твой венок,

Гранена булава упала,

Меч в полножны войти чуть мог,

Екатерина возрыдала!

Полсвета потряслось за ней

Незапной смертию твоей!

Оливы свежи и зелены

Принес и бросил Мир из рук;

Родства и дружбы вопли, стоны

И муз ахейских жалкий звук

Вокруг Перикла раздается:

Марон по Меценате рвется,

Который почестей в лучах,

Как некий царь, как бы на троне,

На сребро-розовых конях,

На златозарном фаэтоне,

Во сонме всадников блистал

И в смертный черный одр упал!

Где слава? Где великолепье?

Где ты, о сильный человек?

Мафусаила долголетье

Лишь было б сон, лишь тень наш век;

Вся наша жизнь не что иное,

Как лишь мечтание пустое.

Иль нет! — тяжелый некий шар,

На нежном волоске висящий,

В который бурь, громов удар

И молнии небес ярящи

Отвсюду беспрестанно бьют

И, ах! зефиры легки рвут.

Единый час, одно мгновенье

Удобны царствы поразить,

Одно стихиев дуновенье

Гигантов в прах преобразить:

Их ищут места — и не знают:

В пыли героев попирают!

Героев? — Нет! — но их дела

Из мрака и веков блистают;

Нетленна память, похвала

И из развалин вылетают;

Как холмы, гробы их цветут;

Напишется Потемкин труд.

Театр его — был край Эвксина;

Сердца обязанные — храм;

Рука с венцом — Екатерина;

Гремяща слава — фимиам;

Жизнь — жертвенник торжеств и крови,

Гробница ужаса, любови.

Когда багровая луна

Сквозь мглу блистает темной нощи,

Дуная мрачная волна

Сверкает кровью и сквозь рощи

Вкруг Измаила ветр шумит,

И слышен стон, — что турок мнит?

Дрожит, — и во очах сокрытых

Еще ему штыки блестят,

Где сорок тысяч вдруг убитых

Вкруг гроба Вейсмана лежат.

Мечтаются ему их тени

И росс в крови их по колени!

Дрожит, — и обращает взгляд

Он робко на окрестны виды;

Столпы на небесах горят

По суше, по морям Тавриды!

И мнит, в Очакове что вновь

Течет его и мерзнет кровь.

Но в ясный день, средь светлой влаги,

Как ходят рыбы в небесах

И вьются полосаты флаги,

Наш флот на вздутых парусах

Вдали белеет на лиманах,

Какое чувство в россиянах?

Восторг, восторг — они, а страх

И ужас турки ощущают;

Им мох и терны во очах,

Нам лавр и розы расцветают

На мавзолеях у вождей,

Властителей земель, морей.

Под древом, при заре вечерней

Задумчиво любовь сидит,

От цитры ветерок весенней

Ее повсюду голос мчит;

Перлова грудь ее вздыхает,

Геройский образ оживляет.

Поутру солнечным лучом

Как монумент златый зажжется,

Лежат объяты серны сном

И пар вокруг холмов виется,

Пришедши, старец надпись зрит:

«Здесь труп Потемкина сокрыт!»

Алцибиадов прах! — И смеет

Червь ползать вкруг его главы?

Взять шлем Ахиллов не робеет,

Нашедши в поле, Фирс? — увы!

И плоть и труд коль истлевает,

Что ж нашу славу составляет?

Лишь истина дает венцы

Заслугам, кои не увянут;

Лишь истину поют певцы,

Которых вечно не престанут

Греметь перуны сладких лир;

Лишь праведника свят кумир.

Услышьте ж, водопады мира!

О славой шумные главы!

Ваш светел меч, цветна порфира,

Коль правду возлюбили вы,

Когда имели только мету,

Чтоб счастие доставить свету.

Шуми, шуми, о водопад!

Касаяся странам воздушным,

Увеселяй и слух и взгляд

Твоим стремленьем, светлым, звучным,

И в поздной памяти людей

Живи лишь красотой твоей!

Живи — и тучи пробегали

Чтоб редко по водам твоим,

В умах тебя не затмевали

Разженный гром и черный дым;

Чтоб был вблизи, вдали любезен

Ты всем; сколь дивен, столь полезен.

И ты, о водопадов мать!

Река на севере гремяща,

О Суна! коль с высот блистать

Ты можешь — и, от зарь горяща,

Кипишь и сеешься дождем

Сафирным, пурпурным огнем, —

То тихое твое теченье,

Где ты сама себе равна,

Мила, быстра и не в стремленье,

И в глубине твоей ясна,

Важна без пены, без порыву,

Полна, велика без разливу,

И без примеса чуждых вод

Поя златые в нивах бреги.

Великолепный свой ты ход

Вливаешь в светлый сонм Онеги;

Какое зрелище очам!

Ты тут подобна небесам.

Благополучнее мы будем,

Коль не дерзнем в стремленье волн,

Ни в вихрь, робея, не принудим

Близ берега держать наш чёлн.

Завиден тот лишь состояньем,

Кто среднею стезей идет,

Ни благ не восхищен мечтаньем,

Ни тьмой не ужасаем бед;

Умерен в хижине, чертоге,

Равен в покое и тревоге.

Собрать не алчет миллионов,

Не скалится на жирный стол;

Не требует ничьих поклонов

И не лощит ничей сам пол;

Не вьется в душу к царску другу,

Не ловит таинств и не льстит;

Готов на труд и на услугу,

И добродетель токмо чтит.

Хотя и царь его ласкает,

Он носа вверх не поднимает.

Он видит, что и дубы мшисты

Кряхтят, падут с вершины гор,

Перун дробит бугры кремнисты

И пожигает влажный бор.

Он видит: с белыми горами

Вверх скачут с шумом корабли;

Ревут и черными волнами

Внутрь погребаются земли;

Он видит — и судьбе послушен,

В пременах света равнодушен.

Он видит — и, душой мужаясь,

В несчастии надежды полн;

Под счастьем же, не утомляясь,

В беспечный не вдается сон;

Себя и ближнего покоя,

Чтит бога, веру и царей;

Царств метафизикой не строя,

Смеется, зря на пузырей,

Летящих флотом к небу с грузом,

И вольным быть не мнит французом.

Он ведает: доколе страсти

Волнуются в людских сердцах,

Нет вольности, нет равной части

Царю в венце, рабу в цепях;

Несет свое всяк в свете бремя,

Других всяк жертва и тиран,

Течет в свое природа стремя;

А сей закон коль ввек ей дан,

Коль ввек мы под страстьми стенаем,

Каких же дней златых желаем?

Всяк долгу раб. Я не мечтаю

На воздухе о городах;

Всем счастливых путей желаю

К фортуне по льду на коньках.

Пускай Язон с Колхиды древней

Златое сбрил себе руно,

Крез завладел чужой деревней,

Марс откуп взял, — мне всё равно,

Я не завидлив на богатство

И царских сумм на святотатство.

Когда судьба качает в люльке,

Благословляю часть мою;

Нет дел — играю на бирюльке,

Средь муз с Горацием пою;

Но если б царь где добрый, редкой

Велел мне грамотки писать,

Я б душу не вертел рулеткой,

А стал бы пнем я стал читать

Равно о людях, о болванах,

О добродетелях в карманах.

А ежели б когда и скушно

Меня изволил он принять,

Любя его, я равнодушно

И горесть стал бы ощущать,

И шел к нему опять со вздором

Суда и милости просить.

Равно когда б и светлым взором

Со мной он вздумал пошутить

И у меня просить прощенья, —

Не заплясал бы с восхищенья.

Но с рассужденьем удивлялся

Великодушию его,

Не вдруг на похвалы пускался;

А в жаре сердца моего

Воспел его бы без притворства,

И в сказочке сказал подчас:

«Ты громок браньми — для потомства,

Ты мил щедротами — для нас,

Но славы и любви содетель

Тебе твоя лишь добродетель».

Смотри и всяк, хотя б чрез шашни

Фортуны стал кто впереди,

Не сплошь спускай златых змей с башни

И, глядя в небо, не пади;

Держися лучше середины

И ближнему добро твори;

На завтра крепостей с судьбины

Бессильны сами взять цари.

Есть время — сей, — оно превратно;

Прошедше не придет обратно.

Хоть чья душа честна, любезна,

Хоть бескорыстен кто, умен;

Но коль умеренность полезна

И тем, кто славою пленен!

Умей быть без обиды скромен,

Осанист, тверд, но не гордец;

Решим без скорости, спокоен,

Без хитрости ловец сердец;

Вздув в ясном паруса́ лазуре,

Умей их не сронить и в буре.

Стократ благословен тот смертный,

Кого не тяготит печаль,

Ни зависть потаенным вздохом

Ни гордость громогласным смехом

Не жмут, не гонят со двора.

Сокрыта жизнь твоя в деревне

Течет теперь, о милый Львов!

Как светлый меж цветов источник

В лесу дремучем. Пусть другие,

Взмостясь, из терема глядят,

Как на златые колесницы

Зевает чернь, как ратный строй

В глаза ей мещет блеск от ружей,

И как она, волнам подобно

От бурь, от всадников бежит;

Как витязи в веках позднейших

В меди иль в мраморе себя

Со удивленьем созерцают

И плещут уж заране в длани,

Что их народ боготворит.

Но ты умен — ты постигаешь,

Что тот любимец лишь небес,

Который под шумком потока

Иль сладко спит, иль воспевает

О боге, дружбе и любви.

Восток и запад расстилают

Ему свой пурпур по путям;

Ему благоухают травы,

Древесны помавают ветви

И свищет громко соловей.

За ним раскаянье не ходит

Ни между нив, ни по садам,

Ни по холмам, покрытых стадом,

Ни меж озер и кущ приятных, —

Но всюду радость и восторг.

Труды крепят его здоровье;

Как воздух, кровь его легка;

Поутру, как зефир, летает

Веселы обозреть работы,

А завтракать спешит в свой дом.

Тут нежна, милая супруга —

Как лен пушист ее власы —

Снегоподобною рукою

Взяв шито, брано полотенце,

Стирает пот с его чела.

Целуя раскрасневши щеки,

На пяльцы посмотреть велит,

Где по соломе разной шерстью

Луга, цветы, пруды и рощи

Градской своей подруге шьет.

«О! если бы, —она вещает, —

Могло искуссвто, как природа,

Вливать в сердца свою приятность, —

Сии картины наши сельски

К нам наших созвали б друзей!

Моя подруга черноброва,

Любезна, мила горожанка,

На нивах златом здесь пленившись,

Престала б наряжать в шумиху

Свой в граде храмовидный дом».

«Ах, милая! — он отвечает

С улыбкой и со вздохом ей, —

Ужель тебе то неизвестно,

Что ослепленным жизнью дворской

Природа самая мертва!»

Поймали птичку голосисту

И ну сжимать ее рукой.

Пищит бедняжка вместо свисту,

А ей твердят: Пой, птичка, пой!

Увы! Сей день с колен Милушка

И с трона Людвиг пал. — Смотри,

О смертный! Не все ль судьб игрушка —

Собачки и цари?

Амуру вздумалось Псишею,

Резвяся, поимать,

Опутаться цветами с нею

И узел завязать.

Прекрасна пленница краснеет

И рвется от него,

А он как будто бы робеет

От случая сего.

Она зовет своих подружек,

Чтоб узел развязать,

И он — своих крылатых служек,

Чтоб по́мочь им подать.

Приятность, младость к ним стремятся

И им служить хотят;

Но узники не суетятся,

Как вкопаны стоят.

Ни крылышком Амур не тронет,

Ни луком, ни стрелой;

Псишея не бежит, не стонет, —

Свились, как лист с травой.

Так будь чета век нераздельна,

Согласием дыша:

Та цепь тверда, где сопряженна

С любовию душа.

Товарищ давний, вновь сосед,

Приятный, острый Храповицкой!

Ты умный мне даешь совет,

Чтобы владычице киргизской

Я песни пел

И лирой ей хвалы гремел.

Так, так, — за средственны стишки

Монисты, гривны, ожерелья,

Бесценны перстни, камешки

Я брал с нее бы за безделья,

И был — гудком —

Давно мурза с большим усом.

Но ежели наложен долг

Мне от судеб и вышня трона,

Чтоб не лучистый милый бог

С высот лазурна Геликона

Меня внушал,

Но я экстракты б сочинял;

Был чтец и пономарь Фемиды,

И ей служил пред алтарем;

Как омофором от обиды

Одних покрыв, других мечом

Своим страшит,

И счастье всем она дарит, —

То как Якобия оставить,

Которого весь мир теснит?

Как Логинова дать оправить,

Который золотом гремит?

Богов певец

Не будет никогда подлец.

Ты сам со временем осудишь

Меня за мглистый фимиам;

За правду ж чтить меня ты будешь,

Она любезна всем векам;

В ее венце

Светлее царское лице.

На поприще сей жизни склизком

Все люди бе́гатели суть:

В теченьи дальном или близком

Они к мете своей бегут.

И сильный тамо упадает,

Свой кончить бег где не желал:

Лежит; но спорника, — мечтает, —

Коль не споткнулся бы, — догнал.

Надеждой, самолюбья дщерью,

Весь возбуждается сей свет;

Всяк рвенье прилагает, к рвенью,

Чтоб у передних взять перед.

Хоть детской сей игре, забаве

И насмехается мудрец,

Но гордый дух летит ко славе,

И свят ему ее венец.

Сие ристалище отличий,

Соревнование честей,

Источник и творец величий

И обожение людей;

Оно изящного содетель,

Великолепен им сей свет:

Превозможенье, добродетель

Лишь им крепится и растет.

О! вы, рожденные судьбою

Вождями росским во́ждям быть,

Примеры подавать собою

И плески мира заслужить!

Дерзайте! рвение полезно,

Где предстоит вам славы вид;

Но больше праведно, любезно,

Кто милосердьем знаменит.

Екатерине подражая,

Ее стяжайте вы венец;

Она, добротами пленяя,

Царица подданных сердец.

Почто меня от Аполлона,

Меркурий! ты ведешь с собой;

Средь пышного торговли трона

Мне кажешь ворох золотой?

Сбирать, завидовать — из млада

Я не привык, и не хочу.

Богатство ль старику награда?

Давно с презреньем я топчу

Его всю прелесть равнодушно.

Коль я здоров, хлеб-соль имею,

И дар мне дан судьи, певца,

И челобитчиков я смею

Встречать с переднего крыльца,

И к небогатому богатый

За нуждою ко мне идет,

За храм — мои просты палаты,

За золото — солому чтет, —

На что же мне твоя излишность?

Но, ах! когда я стал послушен

Тебе, мой вождь и бот златой,

То будь и ты великодушен,

И мой не отними покой;

Но хлопотать когда устану,

Весь день быв жертвой и игрой

Среброчешуйну океану,

Позволь, как грянет гром, домой

Пришедшему обнять мне Музу.

Да, вместо виста и бостону,

Я с ней на лире порезвлюсь,

Монаршу, божеску закону,

Суду и правде поучусь;

Не дам волкам овечки скушать.

А ты, коль хочешь одолжить,

Приди моей сей песни слушать,

Посеребрить, позолотить

Мою трубу Екатерине.

Готов кумир, желанный мною,

Рашет его изобразил!

Он хитрою своей рукою

Меня и в камне оживил.

Готов кумир! — и будет чтиться

Искусство Пра́ксителя в нем, —

Но мне какою честью льститься

В бессмертном истукане сем?

Без славных дел, гремящих в мире,

Ничто и царь в своем кумире.

Ничто! и не живет тот смертный,

О ком ни малой нет молвы,

Ни злом, ни благом не приметный,

Во гробе погребен живый.

Но ты, о зверских душ забава!

Убийство! — я не льщусь тобой,

Батыев и Маратов слава

Во ужас дух приводит мой;

Не лучше ли мне быть забвенну,

Чем узами сковать вселенну?

Злодейства малого мне мало,

Большого делать не хочу;

Мне скиптра небо не вручало,

И я на небо не ропчу.

Готов я управляться властью;

А если ею и стеснюсь

Чрез зло, моей я низкой частью

С престолом света не сменюсь.

Та мысль всех казней мне страшнея:

Представить в вечности злодея!

Злодей, который самолюбью

И тайной гордости своей

Всем жертвует; его орудью

Преграды нет, алчбе — цепей;

Внутрь совестью своей размучен,

Вне — с радостью губи́т других;

Пусть дерзостью, удачей звучен,

Но не велик в глазах моих.

Хотя бы богом был он злобным,

Быть не хочу ему подобным.

Легко злом мир греметь заставить,

До Герострата только шаг;

Но трудно доблестью прославить

И воцарить себя в сердцах:

Век должно добрым быть нам тщиться,

И плод нам время даст одно;

На зло лишь только бы решиться,

И вмиг соделано оно.

Редка на свете добродетель,

И редок благ прямых содетель.

Он редок! Но какая разность

Меж славой доброй и худой?

Чтоб имя приобресть нам, знатность,

И той греметь или другой,

Не всё ль равно? — Когда лишь будет

Потомство наши звать дела,

И злых и добрых не забудет.

Ах, нет! Природа в нас влила

С душой и отвращенье к злобе,

Любовь к добру и сущим в гробе.

Мне добрая приятна слава,

Хочу я человеком быть,

Которого страстей отрава

Бессильна сердце развратить;

Кого ни мзда не ослепляет,

Ни сан, ни месть, ни блеск порфир;

Кого лишь правда научает,

Любя себя, любить весь мир

Любовью мудрой, просвещенной,

По добродетели священной.

По ней, котора составляет

Вождей любезных и царей;

По ней, котора извлекает

Сладчайши слезы из очей.

Эпаминонд ли защититель,

Или благотворитель Тит,

Сократ ли, истины учитель,

Или правдивый Аристид, —

Мне все их имена почтенны

И истуканы их священны.

Священ мне паче зрак героев,

Моих любезных сограждан,

Пред троном, на суде, средь боев

Душой великих россиян.

Священ! — Но если здесь я чести

Современных не возвещу,

Бояся подозренья в лести,

То вас ли, вас ли умолчу,

О праотцы! делами славны,

Которых вижу истуканы?

А если древности покровом

Кто предо мной из вас и скрыт,

В венце оливном и лавровом

Великий Петр как жив стоит;

Монархи мудры, милосерды,

За ним отец его и дед;

Отечества подпоры тверды

Пожарской, Минин, Филарет;

И ты, друг правды, Долгоруков!

Достойны вечной славы звуков.

Достойны вы! — Но мне ли права

Желать — быть с вами на ряду?

Что обо мне расскажет слава,

Коль я безвестну жизнь веду?

Не спас от гибели я царства,

Царей на трон не возводил,

Не стер терпением коварства,

Богатств моих не приносил

На жертву в подкрепленье трона

И защитить не мог закона.

Увы! Почто ж сему болвану

На свете место занимать,

Дурную, лысу обезьяну

На смех ли детям представлять,

Чтоб видели меня потомки

Под, паутиною, в пыли,

Рабы ступали на обломки

Мои, лежащи на земли?

Нет! лучше быть от всех забвенным,

Чем брошенным и ввек презренным.

Разбей же, мой вторый создатель,

Разбей мой истукан, Рашет!

Румянцева лица ваятель

Себе мной чести не найдет;

Разбей! — Или постой немного:

Поищем, нет ли дел каких,

По коим бы, хотя нестрого

Судя о качествах моих,

Ты мог ответствовать вселенной

За труд, над мною понесенный.

Поищем! — Нет. Мои безделки

Безумно столько уважать,

Дела обыкновенны мелки,

Чтоб нас заставить обожать;

Хотя б я с пленных снял железы,

Закон и правду сохранил,

Отер сиротски, вдовьи слезы,

Невинных оправдатель был;

Орган монарших благ и мира

Не стоил бы и тут кумира.

Не стоил бы: все знаки чести,

Дозволенны самим себе,

Плоды тщеславия и лести,

Монарх! постыдны и тебе.

Желает хвал, благодаренья

Лишь низкая себе душа,

Живущая из награжденья, —

По смерти слава хороша:

Заслуги в гробе созревают,

Герои в вечности сияют.

Но если дел и не имею,

За что б кумир мне посвятить,

В достоинство вменить я смею,

Что знал достоинствы я чтить;

Что мог изобразить Фелицу,

Небесну благость во плоти,

Что пел я россов ту царицу,

Какой другой нам не найти

Ни днесь, ни впредь в пространстве мира, —

Хвались моя, хвались тем, лира!

Хвались! — и образ мой скудельный

В храм славы возноси с собой;

Ты можешь быть столь дерзновенной,

Коль тихой некогда слезой

Ты, взор кропя Екатерины,

Могла приятною ей быть;

Взносись, и достигай вершины,

Чтобы на ней меня вместить,

Завистников моих к досаде,

В ее прекрасной колоннаде.

На твердом мраморном помосте,

На мшистых сводах меж столпов,

В меди, в величественном росте,

Под сенью райских вкруг дерев,

Поставь со славными мужами!

Я стану с важностью стоять;

Как от зарей, всяк день лучами

От светлых царских лиц блистать,

Не движим вихрями, ни громом,

Под их божественным покровом.

Прострется облак благовонный,

Коврами вкруг меня цветы...

Постой, пиит, восторга полный!

Высоко залетел уж ты, —

В пыли валялись и Омиры.

Потомство — грозный судия:

Оно рассматривает лиры,

Услышит глас и твоея,

И пальмы взвесит и перуны,

Кому твои гремели струны.

Увы! легко случиться может,

Поставят и тебя льстецом;

Кого днесь тайно злоба гложет,

Тот будет завтра въявь врагом;

Трясут и троны люди злые:

То может быть, и твой кумир

Через решетки золотые

Слетит и рассмешит весь мир,

Стуча с крыльца ступень с ступени,

И скатится в древесны тени.

Почто ж позора ждать такого?

Разбей, Рашет, мои черты!

Разбей! — Нет, нет; еще полслова

Позволь сказать себе мне ты.

Пусть тот, кто с большим дарованьем

Мог добродетель прославлять,

С усерднейшим, чем я, стараньем

Желать добра и исполнять,

Пусть тот немедля и решится:

И мой кумир им сокрушится.

Я рад отечества блаженству:

Дай больше небо таковых,

Российской силы к совершенству,

Сынов ей верных и прямых!

Определения судьбины

Тогда исполнятся во всем;

Доступим мира мы средины,

С Гангеса злато соберем;

Гордыню усмирим Китая,

Как кедр, наш корень утверждая.

Тогда, каменосечец хитрый!

Кумиры твоего резца

Живой струей испустят искры

И в вну́чатах возжгут сердца.

Смотря на образ Марафона,

Зальется Фемистокл слезой,

Отдаст Арману Петр полтрона,

Чтоб править научил другой;

В их урнах фениксы взродятся

И в след их славы воскрылятся.

А ты, любезная супруга!

Меж тем возьми сей истукан;

Спрячь для себя, родни и друга

Его в серпяный твой диван;

И с бюстом там своим, мне милым,

Пред зеркалом их в ряд поставь,

Во знак, что с сердцем справедливым

Не скрыт наш всем и виден нрав.

Что слава? — Счастье нам прямое

Жить с нашей совестью в покое.

Уж не ласточка сладкогласная

Домовитая со застрехи —

Ах! моя милая, прекрасная

Прочь отлетела, — с ней утехи.

Не сияние луны бледное

Светит из облака в страшной тьме —

Ах! лежит ее тело мертвое,

Как ангел светлый во крепком сне.

Роют псы землю, вкруг завывают,

Воет и ветер, воет и дом;

Мою милую не пробуждают;

Сердце мое сокрушает гром!

О ты, ласточка сизокрылая!

Ты возвратишься в дом мой весной;

Но ты, моя супруга милая,

Не увидишься век уж со мной.

Уж нет моего друга верного,

Уж нет моей доброй жены,

Уж нет товарища бесценного,

Ах, все они с ней погребены.

Всё опустело! Как жизнь мне снести?

Зельная меня съела тоска.

Сердца, души половина, прости,

Скрыла тебя гробова́ доска.

О домовитая ласточка!

О милосизая птичка!

Грудь краснобела, касаточка,

Летняя гостья, певичка!

Ты часто по кровлям щебечешь,

Над гнездышком сидя, поешь,

Крылышками движешь, трепещешь,

Колокольчиком в горлышке бьешь.

Ты часто по воздуху вьешься,

В нем смелые круги даешь;

Иль стелешься долу, несешься,

Иль в небе простряся плывешь.

Ты часто во зеркале водном

Под рдяной играешь зарей,

На зыбком лазуре бездонном

Тенью мелькаешь твоей.

Ты часто, как молния, реешь

Мгновенно туды и сюды;

Сама за собой не успеешь

Невидимы видеть следы,

Но видишь там всю ты вселенну,

Как будто с высот на ковре:

Там башню, как жар позлащенну,

В чешуйчатом флот там сребре;

Там рощи в одежде зеленой,

Там нивы в венце золотом,

Там холм, синий лес отдаленный,

Там мошки толкутся столпом;

Там гнутся с утеса в понт воды,

Там ластятся струи к брегам.

Всю прелесть ты видишь природы,

Зришь лета роскошного храм,

Но видишь и бури ты черны

И осени скучной приход;

И прячешься в бездны подземны,

Хладея зимою, как лед.

Во мраке лежишь бездыханна, —

Но только лишь придет весна

И роза вздохнет лишь румяна,

Встаешь ты от смертного сна;

Встанешь, откроешь зеницы

И новый луч жизни ты пьешь;

Сизы расправя косицы,

Ты новое солнце поешь.

Душа моя! гостья ты мира:

Не ты ли перната сия ? —

Воспой же бессмертие, лира!

Восстану, восстану и я, —

Восстану, — и в бездне эфира

Увижу ль тебя я, Пленира?

Когда брала ты арфу в руки

Воспеть твоей подруги страсть,

Протяжные и тихи звуки

Над сердцем нежным сильну власть

Любви твоей изображали;

Но ревность лишь затмила ум,

Громчайши гласы побежали

И приближался бурный шум.

Тогда бело-румяны персты

По звучным вспрыгали струнам,

Взор черно-огненный, отверстый —

И молния вослед громам

Блистала, жгла и поражала

Всю внутренность души моей;

Смерть бледный хлад распространяла,

Я умирал игрой твоей.

О! если бы я был Фаоном,

И пламень твой мою б жег кровь,

Твоим бы страстным, пылким тоном

Я описал свою любовь.

Тогда с моей всесильной лиры

Зефир и гром бы мог лететь;

Как ты свою, так я Плениры

Изобразил бы жизнь и смерть.

Приди ко мне, Пленира,

В блистании луны,

В дыхании зефира,

Во мраке тишины!

Приди в подобьи тени,

В мечте иль легком сне,

И, седши на колени,

Прижмися к сердцу мне;

Движения исчисли,

Вздыхания измерь,

И все мои ты мысли

Проникни и поверь, —

Хоть острый серп судьбины

Моих не косит дней,

Но нет уж половины

Во мне души моей.

Я вижу, ты в тумане

Течешь ко мне рекой!

Пленира на диване

Простерлась надо мной,

И легким осязаньем

Уст сладостных твоих,

Как ветерок дыханьем,

В объятиях своих

Меня ты утешаешь

И шепчешь нежно в слух:

«Почто так сокрушаешь

Себя, мой милый друг?

Нельзя смягчить судьбину,

Ты сколько слез ни лей;

Миленой половину

Займи души твоей».

Звонкоприятная лира!

В древни златые дни мира

Сладкою силой твоей

Ты и богов и царей,

Ты и народы пленяла.

Глас тихоструйный твой, звоны,

Сердце прельщающи тоны

С дебрей, вертепов, степей

Птиц созывали, зверей,

Холмы и дубы склоняли.

Ныне железные ль веки?

Тверже ль кремней человеки?

Сами не знаясь с тобой,

Свет не пленяют игрой,

Чужды красот доброгласья.

Доблестью чужды пленяться,

К злату, к сребру лишь стремятся,

Помнят себя лишь одних;

Слезы не трогают их,

Вопли сердец не доходят.

Души все льда холоднея.

В ком же я вижу Орфея?

Кто Аристон сей младой?

Нежен лицом и душой,

Нравов благих преисполнен?

Кто сей любитель согласья?

Скрытый зиждитель ли счастья?

Скромный смиритель ли злых?

Дней гражданин золотых,

Истый любимец Астреи!

Не украшение одежд

Моя днесь муза прославляет,

Которое в очах невежд

Шутов в вельможи наряжает;

Не пышности я песнь пою;

Не истуканы за кристаллом,

В кивотах блещущи металлом,

Услышат похвалу мою.

Хочу достоинствы я чтить,

Которые собою сами

Умели титлы заслужить

Похвальными себе делами;

Кого ни знатный род, ни сан,

Ни счастие не украшали;

Но кои доблестью снискали

Себе почтенье от граждан.

Кумир, поставленный в позор,

Несмысленную чернь прельщает;

Но коль художников в нем взор

Прямых красот не ощущает, —

Се образ ложныя молвы,

Се глыба грязи позлащенной!

И вы, без благости душевной,

Не все ль, вельможи, таковы?

Не перлы перские на вас

И не бразильски звезды ясны;

Для возлюбивших правду глаз

Лишь добродетели прекрасны,

Они суть смертных похвала.

Калигула! твой конь в Сенате

Не мог сиять, сияя в злате!

Сияют добрые дела.

Осел останется ослом,

Хотя осыпь его звездами;

Где должно действовать умом,

Он только хлопает ушами.

О! тщетно счастия рука,

Против естественного чина,

Безумца рядит в господина,

Или в шумиху дурака.

Каких ни вымышляй пружин.

Чтоб мужу бую умудриться,

Не можно век носить личин,

И истина должна открыться.

Когда не сверг в боях, в судах,

В советах царских сопостатов, —

Всяк думает, что я Чупятов

В мароккских лентах и звездах.

Оставя скипетр, трон, чертог,

Быв странником, в пыли и в поте,

Великий Петр, как некий бог,

Блистал величеством в работе:

Почтен и в рубище герой!

Екатерина в низкой доле

И не на царском бы престоле

Была великою женой.

И впрямь, коль самолюбья лесть

Не обуяла б ум надменный, —

Что наше благородство, честь,

Как не изящности душевны?

Я князь — коль мой сияет дух;

Владелец — коль страстьми владею;

Болярин — коль за всех болею,

Царю, закону, церкви друг.

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно,

Что он орудье власти есть,

Подпора царственного зданья;

Вся мысль его, слова, деянья

Должны быть — польза, слава, честь.

А ты, вторый Сарданапал!

К чему стремишь всех мыслей беги?

На то ль, чтоб век твой протекал

Средь игр, средь праздности и неги?

Чтоб пурпур, злато всюду взор

В твоих чертогах восхищали,,

Картины в зеркалах дышали,

Мусия, мрамор и фарфор?

На то ль тебе пространный свет,

Простерши раболепны длани,

На прихотливый твой обед

Вкуснейших яств приносит дани,

Токай — густое льет вино,

Левант — с звездами кофе жирный, —

Чтоб не хотел за труд всемирный

Мгновенье бросить ты одно?

Там воды в просеках текут

И, с шумом вверх стремясь, сверкают;

Там розы средь зимы цветут

И в рощах нимфы воспевают

На то ль, чтобы на всё взирал

Ты оком мрачным, равнодушным,

Средь радостей казался скучным

И в пресыщении зевал?

Орел, по высоте паря,

Уж солнце зрит в лучах полдневных —

Но твой чертог едва заря

Румянит сквозь завес червленных;

Едва по зыблющим грудям

С тобой лежащия Цирцеи

Блистают розы и лилеи,

Ты с ней покойно спишь — а там? —

А там израненный герой,

Как лунь во бранях поседевший,

Начальник прежде бывший твой,

В переднюю к тебе пришедший

Принять по службе твой приказ, —

Меж челядью твоей златою,

Поникнув лавровой главою,

Сидит и ждет тебя уж час!

А там! — вдова стоит в сенях

И горьки слезы проливает,

С грудным младенцем на руках,

Покрова твоего желает.

За выгоды твои, за честь

Она лишилася супруга;

В тебе его знав прежде друга,

Пришла мольбу свою принесть.

А там — на лестничный восход

Прибрел на костылях согбенный

Бесстрашный, старый воин тот,

Тремя медальми украшенный,

Которого в бою рука

Избавила тебя от смерти, —

Он хочет руку ту простерти

Для хлеба от тебя куска.

А там, где жирный пес лежит,

Гордится вра́тник галунами,

Заимодавцев полк стоит,

К тебе пришедших за долгами.

Проснися, сибарит! — Ты спишь,

Иль только в сладкой неге дремлешь,

Несчастных голосу не внемлешь

И в развращенном сердце мнишь:

«Мне миг покоя моего

Приятней, чем в исторьи веки;

Жить для себя лишь одного,

Лишь радостей уметь пить реки,

Лишь ветром плыть, гнесть чернь ярмом;

Стыд, совесть — слабых душ тревога!

Нет добродетели! нет бога!» —

Злодей, увы! — И грянул гром!

Блажен народ, который полн

Благочестивой веры к богу,

Хранит царев всегда закон,

Чтит нравы, добродетель строгу

Наследным перлом жен, детей;

В единодушии — блаженство;

Во правосудии — равенство;

Свободу — во узде страстей!

Блажен народ! — где царь главой,

Вельможи — здравы члены тела,

Прилежно долг все правят свой,

Чужого не касаясь дела;

Глава не ждет от ног ума

И сил у рук не отнимает,

Ей взор и ухо предлагает,

Повелевает же сама.

Сим твердым узлом естества

Коль царство лишь живет счастливым,

Вельможи! — славы, торжества

Иных вам нет, как быть правдивым;

Как блюсть народ, царя любить,

О благе общем их стараться,

Змеей пред троном не сгибаться,

Стоять — и правду говорить.

О росший бодрственный народ,

Отечески хранящий нравы!

Когда расслаб весь смертных род,

Какой ты не причастен славы?

Каких в тебе вельможей нет? —

Тот храбрым был средь бранных звуков;

Здесь дал бесстрашный Долгоруков

Монарху грозному ответ.

И в наши вижу времена

Того я славного Камила,

Которого труды, война

И старость дух не утомила.

От грома звучных он побед

Сошел в шалаш свой равнодушию,

И от сохи опять послушно

Он в поле Марсовом живет.

Тебе, герой! желаний муж!

Не роскошью вельможа славный;

Кумир сердец, пленитель душ,

Вождь, лавром, ма́слиной венчанный!

Я праведну здесь песнь воспел.

Ты ею славься, утешайся,

Борись вновь с бурями, мужайся,

Как юный возносись орел.

Пари, — и с высоты твоей

По мракам смутного эфира

Громовой пролети струей,

И, опочив на лоне мира,

Возвесели еще царя.

Простри твой поздный блеск в народе,

Как отдает свой долг природе

Румяна вечера заря.

Вошед в шалаш мой торопливо,

Я вижу: мальчик в нем сидит,

И в уголку кремнем в огниво,

Мне чудилось, звучит,

Рекою искры упадали

Из рук его, во тьме горя,

И розы по лицу блистали,

Как утрення заря.

Одна тут искра отделилась

И на мою упала грудь,

Мне в сердце, в душу заронилась:

Не смела я дохнуть.

Стояла бездыханна, млела

И с места не могла ступить;

Уйти хотела, не умела, —

Не то ль зовут любить?

Люблю! —кого? — сама не знаю.

Исчез меня прельстивший сон;

Но я с тех пор, с тех пор страдаю,

Как бросил искру он.

Тоскует сердце! Дай мне руку,

Почувствуй пламень сей мечты.

Виновна ль я? Прерви мне муку:

Любезен, мил мне ты.

Хвала всевышнему владыке!

Великость он явил свою:

Вельмож меня поставил в лике,

Да чудеса его пою.

Пришли, пришли те дни святые,

Да правый суд я покажу,

Колеблемы столпы земные

Законом божьим утвержу.

Скажу я грешным: не грешите;

Надменным: не вздымайте рог,

В безумии не клевещите,

Несправедлив что будто бог.

От запада и от востока,

От гор, пустыней и морей

Нет человека без порока,

Без слабостей и без страстей.

Но бог есть судия единый,

Владыка и правитель всех;

Он сих возводит на вершины,

А понижает долу тех.

Вина багряна чаша цельна,

Из коей сладки перлы бьют,

В его руке всем растворенна;

Но дрожди грешники пиют.

От арфы радость да прольется

В хваление тебе, мой бог!

Неправых выя да согнется,

А правых вознесется рог!

Ночь лишь седьмую

Мрачного трона

Степень прешла,

С росска Сиона

Звезду златую

Смерть сорвала.

Луч, покатяся

С синего неба,

В бездне погас!

Утрення, ясна,

Тень золотая!

Краток твой блеск.

Ольга прекрасна,

Ольга драгая!

Тень твой был век.

Что твое утро

В вечности целой?

Меней, чем миг!

Юная роза

Лишь развернула

Алый шипок,

Вдруг от мороза

В лоне уснула,

Свянул цветок.

Так и с царевной:

Нет уж в ней жизни,

Смерть на челе!

К отчему лону,

К матери нежной,

К братьям, сестрам,

К скипетру, трону,

К бабке любезной,

К верным рабам,

Милый младенец!

Ты уж с улыбкой

Рук не прострешь.

Лик полутонный,

Тихое пенье,

Мрачность одежд,

Вздохи и стоны,

Слезно теченье,

В дыме блеск свеч,

Норда царицы

Бледность, безмолвье, —

Страшный позор!

Где вы стеснились?

Что окружили?

Чей видим труп?

Иль вы забылись,

В гроб положили

Спящего тут

Ангела в теле? —

Ольга прекрасна

Ангел был наш.

Вижу в сиянье

Грады эфира,

Солнцы кругом!

Вижу собранье

Горнего мира;

Ангелов сонм,

Руки простерши,

Ольгу приемлют

В светлый свой полк.

Вижу блаженну

Чистую душу

Всю из огня,

В свет облеченну!

В райскую кущу

Идет дитя;

Зрит на Россию,

Зрит на Петрополь,

Зрит на родных.

Зрит на пииту,

Жизнь и успенье

Кто ее пел,

Чей в умиленье

Дождь на ланиту

Искрой летел;

Слышит звук лиры,

Томные гласы

Песни моей.

Мира содетель,

Святость и прочность

Царства суть чьи!

Коль добродетель

И непорочность

Слуги твои,

Коих ко смертным

Ты посылаешь

Стражами быть, —

Даждь, да над нами

Ольги блаженной

Плавает дух;

Чтоб, как очами,

Над полвселенной

Неба сей друг

Зрел нас звездами,

Дланью багряной

Сыпал к нам свет.

Племя Петрово,

Екатерины

Здравьем чело,

Сень бы Лаврова,

Мирные крины —

Всё нам цвело;

Дни бы златые,

Сребряны росы

С облак лились.

Не было б царства

В свете другого

Счастливей нас;

Яда коварства,

Равенства злого,

Буйства зараз,

Вольности мнимой,

Ангел хранитель,

Нас ты избавь!

И средь эфира,

В дебри тьмозвездной,

В райской тиши,

Где днесь Пленира,

Друг мой любезный,

Сердца, души

В ней половину,

Гений России,

Призри мою!

Живописица преславна,

Кауфман! подруга муз!

Если в кисть твою влиянна

Свыше живость, чувство, вкус,

И, списав данаев, древних

Нам богинь и красных жен,

Пережить в своих бесценных

Ты могла картинах тлен, —

Напиши мою Милену

Белокурую лицом,

Стройну станом, возвышенну,

С гордым несколько челом;

Чтоб похожа на Минерву

С голубых была очей,

И любовну искру перву

Ты зажги в душе у ней;

Чтоб, на всех взирая хладно,

Полюбила лишь меня;

Чтобы сердце безотрадно

В гроб с Пленирой схороня,

Я нашел бы в ней обратно

И, пленясь ее красой,

Оживился бы стократно

Молодой моей душой.

Он, белыми взмахнув крылами

По зыблющей равнине волн,

Пошел, — и следом пена рвами

И с страшным шумом искры, огнь

Под ним в пучине загорелись,

С ним рядом тень его бежит;

Ширинки с шлемов распростерлись,

Горе пред ним орел парит.

Водим Екатерины духом,

Побед и славы громкой сын,

Ступай еще, и землю слухом

Наполнь, о росский исполин!

Ты смело Сциллы и Харибды

И свет весь прежде проходил, —

То днесь препятств какие виды?

И кто тебе их положил?

Ступай, — и стань средь океана,

И брось твоих гортаней гром.

Европа, злобой обуянна,

И гидр лилейных бледный сонм

От, гроз твоих да потрясется,

Проснется Людвиг звуком лир!

Та дщерью божьей наречется,

Кто даст смущенным царствам мир.

Шекснинска стерлядь золотая,

Каймак и борщ уже стоят;

В крафинах вина, пунш, блистая

То льдом, то искрами, манят;

С курильниц благовоньи льются,

Плоды среди корзин смеются,

Не смеют слуги и дохнуть,

Тебя стола вкруг ожидая;

Хозяйка статная, младая

Готова руку протянуть.

Приди, мой благодетель давный,

Творец чрез двадцать лет добра!

Приди, и дом, хоть не нарядный,

Без резьбы, злата и сребра,

Мой посети; его богатство —

Приятный только вкус, опрятство

И твердый мой, нельстивый нрав;

Приди от дел попрохладиться,

Поесть, попить, повеселиться

Без вредных здравию приправ.

Не чин, не случай и не знатность —

На русский мой простой обед

Я звал одну благоприятность;

А тот, кто делает мне вред,

Пирушки сей не будет зритель.

Ты, ангел мой, благотворитель!

Приди — и насладися благ;

А вражий дух да отженется,

Моих порогов не коснется

Ничей недоброхотный шаг!

Друзьям! моим я посвящаю,

Друзьям и красоте сей день;

Достоинствам я цену знаю,

И знаю то, что век наш тень;

Что, лишь младенчество проводим, —

Уже ко старости приходим

И смерть к нам смотрит чрез забор;

Увы! — то как не умудриться,

Хоть раз цветами не увиться

И не оставить мрачный взор?

Слыхал, слыхал я тайну эту,

Что иногда грустит и царь;

Ни ночь, ни день покоя нету,

Хотя им вся покойна тварь.

Хотя он громкой славой знатен,

Но, ах! — и трон всегда ль приятен

Тому, кто век свой в хлопотах?

Тут зрит обман, там зрит упадок:

Как бедный часовой тот, жалок,

Который вечно на часах!

Итак, доколь еще ненастье

Не помрачает красных дней

И приголубливает счастье

И гладит нас рукой своей;

Доколе не пришли морозы,

В саду благоухают розы,

Мы поспешим их обонять.

Так! будем жизнью наслаждаться

И тем, чем можем, утешаться,

По платью ноги протягать.

А если ты иль кто другие

Из званых милых мне гостей,

Чертоги предпочтя златые

И яствы сахарны царей,

Ко мне не срядитесь откушать,

Извольте мой вы толк прослушать:

Блаженство не в лучах порфир,

Не в вкусе яств, не в неге слуха;

Но в здравья и спокойстве духа, —

Умеренность есть лучший пир.

Здравья богиня благая,

Ввек ты со мною, Гигея, живи!

В дни живота моего

Мне ты сопутницей будь!

Если обилье склабится смертным,

Если гордятся они правовластным

Блеском богатства,

Если любови страстны желанья стремятся

К сладким утехам на лоно,

Если на отчи глаза

Слезы младенец нежны манит,

Ежели боги на нас с высоты

Дождь благодати кропят разновидный,

Если спокойство отшельных,

Скромна нас жизнь веселит, —

Всякая радость с тобой благовонней цветет.

Если ж, богиня, ты отступаешь,

Благо с тобой всё уходит от нас.

Ходя в рощице тенистой,

Видел там Эрота я.

На полянке роз душистой

Спал прекрасное дитя.

Сквозь приятный сон, умильный,

Смех сиял в лице его,

Будто яблочки наливны

Рделись щеки у него.

Почивая безоружным,

Снежной грудью он блестел,

По ветвям, над ним окружным,

Лук спущенный, тул висел.

Пчелы вкруг его летали,

Как на роз шумящий куст,

Капли меду собирали

С благовонных сладких уст.

В рощу грации вбежали

И, нашед Эрота в ней,

Потихоньку привязали

К красоте его своей.

Разбудя ж его, плясали

Средь цветочных с ним оков,

Неразлучны с тех пор стали, —

Где приятность, тут любовь.

Случись Анакреону

Марию посещать;

Меж ними Купидону,

Как бабочке, летать.

Летал божок крылатый

Красавицы вокруг,

И стрелы он пернаты

Накладывал на лук.

Стрелял с ее небесных

И голубых очей,

И с роз в устах прелестных,

И на грудях с лилей.

Но арфу как Мария

Звончатую взяла,

И в струны золотые

Свой голос издала, —

Под алыми перстами

Порхал резвее бог,

Острейшими стрелами

Разил сердца и жег.

Анакреон у печки

Вздохнул тогда сидя,

«Как бабочка от свечки,

Сгорю, — сказал, — и я».

Когда увидит кто, что в царском пышном доме

По звучном громе Марс почиет на соломе,

Что шлем его и меч хоть в лаврах зеленеют,

Но гордость с роскошью повержены у ног,

И доблести затмить лучи богатств не смеют, —

Не всяк ли скажет тут, что браней страшный бог,

Плоть Эпиктетову прияв, преобразился,

Чтоб мужества пример, воздержности подать,

Как внешних супостат, как внутренних сражать.

Суворов! страсти кто смирить свои решился,

Легко тому страны и царствы покорить,

Друзей и недругов себя заставить чтить.

По северу, по югу

С Москвы орел парит;

Всему земному кругу

Полет его звучит.

О! исполать, ребяты,

Вам, русские солдаты,

Что вы неустрашимы,

Никем непобедимы:

За здравье ваше пьем.

Орел бросает взоры

На льва и на луну,

Стокгольмы и Босфоры

Все бьют челом ему.

О! исполать вам, вои,

Бессмертные герои,

Румянцев и Суворов!

За столько славных боев:

Мы в память вашу пьем.

Орел глядит очами

На солнце в высоты;

Герои под шлемами —

На женски красоты.

О! исполать, красотки,

Вам, росски амазонки!

Вы в мужестве почтенны,

Вы в нежности любезны:

Здоровье ваше пьем!

Сядь, милый гость! здесь на пуховом

Диване мягком отдохни;

В сем тонком пологу перловом

И в зеркалах вокруг усни;

Вздремли после стола немножко,

Приятно часик похрапеть:

Златой кузнечик, сера мошка

Сюда не могут залететь.

Случится, что из снов прелестных

Приснится здесь тебе какой;

Хоть клад из облаков небесных

Златой посыплется рекой,

Хоть девушки мои домашни

Рукой тебе махнут, — я рад:

Любовные приятны шашни,

И поцелуй в сей жизни — клад.

Пойдем севодни благовонный

Мы черпать воздух, друг мой! в сад,

Где вязы светлы, сосны темны

Густыми купами стоят;

Который с милыми друзьями,

С подругами сердец своих

Садили мы, растили сами:

Уж ныне тень приятна в них.

Пусть Даша статна, черноока

И круглолицая, своим

Взмахнув челом, там у потока,

А белокурая живым

Нам Лиза, как зефир, порханьем

Пропляшут вместе козачка,

И нектар с пламенным сверканьем

Их розова подаст рука.

Мы, сидя там в тени древесной,

За здравье выпьем всех людей:

Сперва за женский пол прелестный,

За искренних своих друзей;

Потом за тех, кто нам злодеи:

С одними нам приятно быть;

Другие же, как скрыты змеи,

Нас учат осторожно жить.

На хо́лме, сквозь зеленой рощи,

При блеске светлого ручья,

Под кровом тихой майской нощи,

Вдали я слышу соловья.

По ветрам легким, благовонным

То свист его, то звон летит,

То, шумом заглушаем водным,

Вздыханьем сладостным томит.

Певец весенних дней пернатый,

Любви, свободы и утех!

Твой глас отрывный, перекаты

От грома к нежности, от нег

Ко плескам, трескам и перунам,

Средь поздних, ранних красных зарь,

Раздавшись неба по лазурям,

В безмолвие приводят тварь.

Молчит пустыня, изумленна,

И ловит гром твой жадный слух,

На крыльях эха раздробленна

Пленяет песнь твоя всех дух.

Тобой цветущий дол смеется,

Дремучий лес пускает гул;

Река бегущая чуть льется,

Стоящий холм чело нагнул.

И, свесясь со скалы кремнистой,

Густокудрява мрачна ель

Напев твой яркий, голосистый

И рассыпную звонку трель,

Как очарованна, внимает.

Не смеет двигнуться луна

И свет свой слабо ниспускает;

Восторга мысль моя полна!

Какая громкость, живность, ясность

В созвучном пении твоем,

Стремительность, приятность, каткость

Между колен и перемен!

Ты щёлкаешь, крутишь, поводишь,

Журчишь и станешь в голосах;

В забвенье души ты приводишь

И отзываешься в сердцах.

О! если бы одну природу

С тобою взял я в образец,

Воспел богов, любовь, свободу, —

Какой бы славный был певец!

В моих бы песнях жар, и сила,

И чувствы были вместо слов;

Картину, мысль и жизнь явила

Гармония моих стихов.

Тогда б, подобно Тимотею,

В шатре персидском я возлег,

И сладкой лирою моею

Царево сердце двигать мог:

То, вспламеня любовной страстью,

К Таисе бы его склонял;

То, возбудя грозой, напастью,

Копье ему на брань вручал.

Тогда бы я между прудами

На мягку мураву воссел,

И арфы с тихими струнами

Приятность сельской жизни пел;

Тогда бы нимфа мне внимала,

Боясь в зерцало вод взглянуть;

Сквозь дымку бы едва дышала

Ее высока, нежна грудь.

Иль, храбрых россиян делами

Пленясь бы, духом возлегал,

Героев полк над облаками

В сияньи звезд я созерцал;

О! коль бы их воспел я сладко,

Гремя поэзией моей

Отважно, быстро, плавно, кратко,

Как ты, — о дивный соловей!

Какое гордое творенье,

Хвост пышно расширяя свой,

Черно-зелены в искрах перья

Со рассыпною бахромой

Позадь чешуйной груди кажет,

Как некий круглый, дивный щит?

Лазурно-сизы-бирюзовы

На каждого конце пера,

Тенисты круги, волны новы

Струиста злата и сребра;

Наклонит — изумруды блещут!

Пове́рнет — яхонты горят!

Не то ли славный царь пернатый?

Не то ли райска птица Жар,

Которой столь убор богатый

Приводит в удивленье тварь?

Где ступит — радуги играют!

Где станет — там лучи вокруг!

Конечно, сила и паренье

Орлиные в ее крылах,

Глас трубный, лебедино пенье

В ее пресладостных устах;

А пеликана добродетель

В ее и сердце и душе!

Но что за чудное явленье?

Я слышу некий странный визг!

Сей Феникс опустил вдруг перья,

Увидя гнусность ног своих.

О пышность! как ты ослепляешь!

И барин без ума — павлин.

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы возгласить,

В сердечной простоте беседовать о боге

И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,

И презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай.

По следам Анакреона

Я хотел воспеть харит —

Феб во гневе с Геликона

Мне предстал и говорит:

«Как! и ты уже небесных,

Дев желаешь воспевать?

Столько прелестей бессмертных

Хочет смертный описать!

Но бывал ли на высоком

Ты Олимпе у богов?

Обнимал ли бренным оком

Ты веселье их пиров?

Видел ли харит пред ними,

Как, под звук приятных лир,

Плясками они своими

Восхищают горний мир;

Как с протяжным тихим тоном

Важно павами плывут;

Как с веселым быстрым звоном

Голубками воздух вьют;

Как вокруг они спокойно

Величавый мещут взгляд;

Как их всех движеньи стройно

Взору, сердцу говорят?

Как хитоны их эфирны,

Льну подобные власы,

Очи светлые, сафирны

Помрачают всех красы?

Как богини всем собором

Признают: им равных нет,

И Минерва важным взором

Улыбается им вслед?

Словом: видел ли картины,

Непостижные уму?» —

«Видел внук Екатерины», —

Я ответствовал ему.

Бог Парнаса усмехнулся,

Дав мне лиру, отлетел. —

Я струнам ее коснулся

И младых харит воспел.

Колумб здесь росский погребен:

Преплыл моря, открыл страны́ безвестны;

Но, зря, что всё на свете тлен,

Направил паруса во океан небесный.

Живи и жить давай другим,

Но только не на счет другого;

Всегда доволен будь своим,

Не трогай ничего чужого:

Вот правило, стезя прямая

Для счастья каждого и всех!

Нарышкин! коль и ты приветством

К веселью всем твой дом открыл,

Таким любезным, скромным средством

Богатых с бедными сравнил, —

Прехвальна жизнь твоя такая,

Блажен творец людских утех!

Пускай богач там, по расчету

Назнача день, зовет гостей,

Златой родни, клиентов роту

Прибавит к пышности своей;

Пускай они, пред ним став строем,

Кадят, вздыхают — и молчат.

Но мне приятно там откушать,

Где дружеский незваный стол;

Где можно говорить и слушать

Тара-бара про хлеб и соль;

Где гость хозяина покоем,

Хозяин гостем дорожат;

Где скука и тоска забыта,

Семья учтива, не шумна;

Важна хозяйка, домовита,

Досужа, ласкова, умна;

Где лишь приязнью, хлебосольством

И взором ищут угождать.

Что нужды мне, кто по паркету

Подчас и кубари спускал;

Смотрел в толкучем рынке свету,

Народны мысли замечал

И мог при случае посольством,

Пером и шпагою блистать!

Что нужды мне, кто, всё зефиром

С цветка лишь на цветок летя,

Доволен был собою, миром,

Шутил, резвился, как дитя, —

Но если он с толь легким нравом

Всегда был добрый человек!

Всегда жил весело, приятно,

И не гонялся за мечтой;

Жалел о тех, кто жил развратно,

Плясал и сам под тон чужой.

Хвалю тебя, ты в смысле здравом

Пресчастливо провел свой век.

Какой театр, как всю вселенну,

Ядущих и ядому тварь,

За твой я вижу стол вмещенну,

И ты сидишь, как сирской царь,

В соборе целыя природы!

В семье твоей — как Авраам!

Оставя короли престолы

И ханы у тебя гостят:

Киргизцы, немчики, моголы

Салму и соусы едят;

Какие разные народы,

Язык, одежда, лицы, стан!

Какой предмет, как на качелях

Пред дом твой соберется чернь

На светлых праздничных неделях!

Вертится в воздухе весь день,

Покрыта площадь пестротою,

Чепцов и шапок миллион!

Какой восторг! Как всё играет!

Всё скачет, пляшет и поет,

Всё в улице твоей гуляет,

Кричит, смеется, ест и пьет,

И ты народном сей толпою

Так весел, горд, как Соломон!

Блажен и мудр, кто в ближних ставит

Блаженство купно и свое,

Свою по ветру лодку правит.

И непорочно житие

О камень зол не разбивает,

И к пристани без бурь плывет!

Лев именем — звериный царь;

Ты родом — богатырь, сын барский;

Ты сердцем — стольник, хлебодарь;

Ты должностью — конюший царский;

Твой дом утехой расцветает,

И всяк под тень его идет.

Идут прохладой насладиться,

Музы́кой душу напитать;

То тем, то сем повеселиться,

В бостон и в шашки поиграть;

И словом: радость всю, забаву

Столицы ты к себе вместил.

Бывало, даже сами боги,

Наскуча жить в своем раю,

Оставя радужны чертоги,

Заходят в храмину твою.

О! если б ты и Гремиславу

К себе царицу заманил!

И ей в забаву, хоть тихонько,

Осмелился в ушко сказать:

Кто век провел столь славно, громко,

Тот может в праздник погулять,

И зреть людей блаженных чувство

В ее пресветло рождество.

В цветах другой нет розы в мире —

Такой царицы мир не зрит!

Любовь и власть в ее порфире

Благоухает и страшит.

Так знает царствовать искусство

Лишь в Гремиславе — божество.

Что слышу я? Орел из стаи той высокой,

Котора в воздухе плыла

Впреди Минервы светлоокой,

Когда она с Олимпа шла;

Орел, который над Чесмою

Пред флотом россиян летал,

Внезапно, роковой стрелою

Сраженный, с высоты упал!

Увы! где, где его под солнцем днесь паренье?

Где по морям его следы?

Где бурно громов устремленье

И пламенны меж туч бразды?

Где быстрые всезрящи очи

И грудь, отважности полна?

Всё, всё сокрыл мрак вечной ночи,

Осталась слава лишь одна!

Герой, который мной воспет,

Что счастья наделен рукою

И храбростью и красотою

В любви и в брани для побед!

Уже ты днесь не по фортуне,

По подвигам твоим почтен.

Едва оставил ты граждан,

Привязанных к тебе любовью,

Уж меч твой обагрился кровью

Противных россам персиян;

Но гордый враг простер лишь выю,

Ты подарил ему живот!

Екатеринины лучи

Умножил ты победой новой;

Славнее тем венец лавровый,

Что взял Петровы ты ключи.

В столетнем старце Дарий зрится,

А юный Александр в тебе!

О радость! се валят уж к нам

Слоны, богатством нагруженны,

Коврами Инда покровенны!

Народ по стогнам, по домам!

Сребро и золото лиется,

Как с неба благотворный дождь!

Но знай: как светлый метеор,

Так блеск триумфов пролетает;

Почти тогда ж и исчезает,

Коль скоро у́дивит он взор;

А добродетели святые,

Как в небе звезды, век горят.

Но кто перун небес несет

И вдохновен душой Беллоны,

Кому чертеж дают Платоны

И кротости кто вслед идет,

Тот может многими путями

Войти бессмертия во храм.

Из-за облак месяц красный

Встал и смотрится в реке,

Сквозь туман и мрак ужасный

Путник едет в челноке.

Блеск луны пред ним сверкает,

Он гребет сквозь волн и тьму;

Мысль веселье вображает,

Берег видится ему.

Но челнок вдруг погрузился,

Путник мрачну пьет волну;

Сколь ни силился, ни бился,

Камнем вниз пошел ко дну.

Се вид жизни скоротечной!

Сколь надежда нам ни льсти,

Все потонем в бездне вечной,

Дружба и любовь, прости!

Сидевша об руку царя

Чрез поприще на колеснице,

Державшего в своей деснице

С оливой гром, иль чрез моря

Протекшего в венце Нептуна,

Или с улыбкою Фортуна

Кому жемчужный нектар свой

Носила в чаше золотой —

Блажен! кто путь устлал цветами

И окурил алоем вкруг,

И лиры громкими струнами

Утешил, бранный славя дух.

Испытывал своих я сил

И пел могущих человеков;

А чтоб вдали грядущих веков

Ярчей их в мраке блеск светил

И я не осуждался б в лести,

Для прочности к их громкой чести

Примешивал я правды глас, —

Звучал моей трубой Парнас.

Но, ах! познал, познал я смертных,

Что и великие из них

Не могут снесть лучей небесных:

Мрачит бог света очи их.

Так пусть фортуны чада,

Возлегши на цветах,

Среди обилий сада,

Курений в облаках,

Наместо чиста злата,

Шумихи любят блеск;

Пусть лира таровата

Их умножает плеск, —

Я руки умываю

И лести не коснусь;

Власть сильных почитаю, —

Богов в них чтить боюсь.

Я славить мужа днесь избрал,

Который сшел с театра славы,

Который удержал те нравы,

Какими древний век блистал;

Не горд — и жизнь ведет простую,

Не лжив — и истину святую,

Внимая, исполняет сам;

Почтен от всех не по чинам;

Честь, в службе снисканну, свободой

Не расточил, а приобрел;

Он взглядом, мужеством, породой,

Заслугой, силою — орел.

Снискать я от него

Не льщусь ни хвал, ни уваженья;

Из одного благодаренья,

По чувству сердца моего,

Я песнь ему пою простую,

Ту вспоминая быль святую,

В его как богатырски дни,

Лет несколько назад, в тени

Премудрой той жены небесной,

Которой бодрый дух младой

Садил в Афинах сад прелестный,

И век катился золотой, —

Как мысль моя, подобно

Пчеле, полна отрад,

Шумливо, но не злобно

Облетывала сад

Предметов, ей любезных,

И, взяв с них сок и цвет,

Искусством струн священных

Преобращала в мед, —

Текли восторгов реки

Из чувств души моей;

Все были человеки

В стране счастливы сей.

На бурном видел я коне

В ристаньи моего героя;

С ним брат его, вся Троя,

Полк витязей являлись мне!

Их брони, шлемы позлащенны,

Как лесом, перьем осененны,

Мне тмили взор; а с копий их, с мечей

Сквозь пыль сверкал пожар лучей;

Прекрасных вслед Пентезилее

Строй дев их украшали чин;

Венцы Ахилла мой бодрее

Низал на дротик исполин.

Я зрел, как жилистой рукой

Он шесть коней на ипподроме

Вмиг осаждал в бегу; как в громе

Он, колесницы с гор бедрой

Своей препнув склоненье,

Минерву удержал в паденье;

Я зрел, как в дыме пред полком

Он, в ранах светел, бодр лицом,

В единоборстве хитр, проворен,

На огнескачущих волнах

Был в мрачной буре тих, спокоен,

Горела молния в очах.

Его покой — движенье,

Игра — борьба и бег,

Забавы — пляска, пенье

И сельских тьма утех

Для укрепленья тела.

Его был дом — друзей.

Кто приходил для дела —

Не запирал дверей;

Души и сердца пища

Его — несчастным щит;

Не пышные жилища —

В них он был знаменит.

Я зрел в ареопаге сонм

Богатырей, ему подобных,

Седых, правдивых, благородных,

Весы державших, пальму, гром.

Они, восседши за зерцалом,

В великом деле или малом,

Не зря на власть, богатств покров,

Произрекали суд богов;

А где рукой и руку мыли,

Желая сильному помочь, —

Дьяки, взяв шапку, выходили

С поклоном от неправды прочь.

Тогда не прихоть чли — закон;

Лишь благу общему радели;

Той подлой мысли не имели,

Чтоб только свой набить мамон.

Венцы стяжали, звуки славы,

А деньги берегли и нравы,

И всякую свою ступень

Не оценяли всякий день;

Хоть был и недруг кто друг другу, —

Усердие вело, не месть:

Умели чтить в врагах заслугу

И отдавать достойным честь.

Тогда по счетам знали,

Что десять и что ноль;

Пиявиц унимали,

На них посыпав соль;

В день ясный не сердились,

Зря на небе пятно,

С ладьи лишь торопились,

Сняв вздуто полотно;

Кубарить не любили

Дел со дня на другой;

Что можно, вмиг творили,

Оставя свой покой.

Тогда Кулибинский фонарь,

Что светел издали, близь темен,

Был не во всех местах потребен;

Горел кристалл, горел от зарь;

Стоял в столпах гранит средь дома:

Опрись на них, и — не солома.

В спартанской коже персов дух

Не обаял сердца и слух;

Не по опушке добродетель;

Не по ходулям великан:

Так мой герой был благодетель '

Не по улыбке — по делам.

О ты, что правишь небесами

И манием колеблешь мир,

Подъемлешь скиптр на злых с громами,

А добрым припасаешь пир,

Юпитер! О Нептун, что бурным,

Как скатертям, морям лазурным

Разлиться по земле велел,

Брега поставив им в предел!

И ты, Вулкан, что пред го́рнами

В дне ада молнию куешь!

И ты, о Феб, что нам стрелами

Златыми свет и жизнь лиешь!

Внемлите все молитву,

О боги! вы мою:

Зверей, рыб, птиц ловитву

И благодать свою

На нивы там пошлите,

Где отставной герой

Мой будет жить. — Продлите

Век, здравье и покой

Ему вы безмятежный.

И ты, о милый Вакх!

Подчас у нимфы нежной

Позволь спать на грудях.

Я у Креза зрел Эрота:

Он, расплакавшись, сидел

Среди мраморного грота,

Окруженный лесом стрел.

Пуст колчан был, лук изломан,

Опуще́нна тетива,

Факел хладом околдован,

Чуть струилась синева.

Что, сказал я, так слезами

Льется сей крылатый бог?

Иль толикими стрелами

В сердце чье попасть не мог?

Иль его бессилен пламень?

Тщетен ток опасных слез?

Ах! нашла коса на камень,

Знать, любить не может Крез.

Пчелка златая!

Что ты жужжишь?

Всё вкруг летая,

Прочь не летишь?

Или ты любишь

Лизу мою?

Соты ль душисты

В желтых власах,

Розы ль огнисты

В алых устах,

Сахар ли белый

Грудь у нее?

Пчелка златая!

Что ты жужжишь?

Слышу, вздыхая,

Мне говоришь:

К меду прилипнув,

С ним и умру.

Предо мной хотел горою

Хладный Север в бое стать,

Если мне любовь свечою

Придет душу зажигать.

Вмиг с пером седым, кудрявым

На меня надел шелом,

Воружил лицом багряным

И с морщинами челом,

Дал копье мне ледяное,

Препоясал вкруг мечом,

Сердце мне вложил такое,

Что смотрел я сентябрем.

На доспехи положася

И что весь я ледяной,

Я, красавиц не страшася,

Звал любовь с собою в бой.

Тут откуда ни возьмися.

Предо мною Лель предстал,

Красной девой нарядился,

«Переведайся», — сказал.

Выступил я смело к бою.

Наложа на сердце щит,

Меч рукой, копье другою

Я подняв хотел разить.

Почал Лель перить в щит стрелы,

А доспехи жечь свечой;

Стрелы, падая, шипели,

Шлем блистал на мне зарей.

Я уж думал, бой свершился,

И что я-то был герой;

Лель упорством рассердился,

Сам вскочил мне в грудь стрелой:

В части мелкие кольчуга

Разлетелась — я стал наг.

Ах! тщетна защита друга,

Ежели уж в сердце враг.

Храповицкой! дружбы знаки

Вижу я к себе твои:

Ты ошибки, лесть и враки

Кажешь праведно мои;

Но с тобой не соглашуся

Я лишь в том, что я орел.

А по-твоему коль станет,

Ты мне путы развяжи;

Где свободно гром мой грянет,

Ты мне небо покажи;

Где я в поприще пущуся

И препон бы не имел?

Где чертог найду я правды?

Где увижу солнце в тьме?

Покажи мне те ограды

Хоть близ трона в вышине,

Чтоб где правду допущали

И любили бы ее.

Страха связанным цепями

И рожденным под жезлом,

Можно ль орлими крылами

К солнцу нам парить умом?

А хотя б и возлетали —

Чувствуем ярмо свое.

Должны мы всегда стараться,

Чтобы сильным угождать,

Их любимцам поклоняться,

Словом, взглядом их ласкать.

Раб и похвалить не может,

Он лишь может только льстить.

Извини ж, мой друг, коль лестно

Я кого где воспевал;

Днесь скрывать мне тех бесчестно,

Раз кого я похвалял.

За слова — меня пусть гложет,

За дела — сатирик чтит.

Спокойства просит от небес

Застиженный в Каспийском море,

Коль скоро ни луны, ни звезд

За тучами не зрит, и вскоре

Ждет корабельщик бед от бурь.

Спокойства просит перс пужливый,

Турк гордый, росс властолюбивый

И в ризе шелковой манжур.

Покою, мой Капнист! покою,

Которого нельзя купить

Казной серебряной, златою

И багряницей заменить.

Сокровищми всея вселенной

Не может от души смятенной

И самый царь отгнать забот,

Толпящихся вокруг ворот.

Счастли́в тот, у кого на стол,

Хоть не роскошный, но опрятный,

Родительские хлеб и соль

Поставлены, и сон приятный

Когда не отнят у кого

Ни страхом, ни стяжаньем подлым,

Кто малым может быть довольным,

Богаче Креза самого.

Так для чего ж в толь краткой жизни

Метаться нам туды, сюды,

В другие земли из отчизны

Скакать от скук или беды

И чуждым солнцем согреваться?

От пепелища удаляться,

От родины своей кто мнит,

Тот самого себя бежит.

Заботы наши и беды́

Везде последуют за нами,

На кораблях чрез волны, льды

И конницы за тороками;

Быстрей оленей и погод,

Стадами облаки женущих,

Летят они, и всюду сущих

Терзают человеков род.

О! будь судьбе твоей послушным,

Престань о будущем вздыхать;

Веселым нравом, равнодушным

Умей и горесть услаждать.

Довольным быть, неприхотливым —

Сие то есть, что быть счастливым;

А совершенных благ в сей век

Вкушать не может человек.

Век Задунайского увял,

Достойный в памяти остаться!

Рымникского печален стал;

Сей муж, рожденный прославляться,

Проводит ныне мрачны дни, —

Чего ж не приключится с нами?

Что мне предписано судьбами,

Тебе откажут в том они.

Когда в Обуховке стремятся

Твоей стада, блея, на луг,

С зеленого холма глядятся

В текущий сткляный Псёл вокруг;

Когда волы и кобылицы,

Четвероместной колесницы

Твоей краса и честь плугов,

Блестят, и сад твой — тьмой плодов;

Когда тебя в темно-зелену,

Подругу в пурпурову шаль

Твою я вижу облеченну,

И прочь бежит от вас печаль;

Как вкруг вас радости и смехи,

Невинны сельские утехи,

И хоры дев поют весну, —

То скука вас не шлет ко сну.

А мне Петрополь населять

Когда велит судьба с Миленой,

К отраде дом дала и сад

Сей жизни скучной, развлеченной,

И некую поэта тень,

Да правду возглашу святую.

Умей презреть и ты златую,

Злословну, площадную чернь.

Строй, муза, арфу золотую

И юную весну воспой:

Как нежною она рукой

На небо, море — голубую,

На долы и вершины гор

Зелену ризу надевает,

Вкруг ароматы разливает;

Всем осклабляет взор.

Смотри: как цепью птиц станицы

Летят под небом и трубят,

Как жаворонки вверх парят;

Как гусли тихи иль цевницы,

Звенят их гласы с облаков;

Как ключ шумит, свирель взывает,

И между всех их пробегает

Свист громкий соловьев.

Смотри: в проталинах желтеют,

Как звезды, меж снегов цветы;

Как, распустившись, роз кусты

Смеются в люльках и алеют;

Сквозь мглу восходит злак челом,

Леса ветвями помавают,

По рдяну вод стеклу мелькают

Вверх рыбы серебром.

Смотри: как солнце золотое

Днесь лучезарнее горит;

Небесное лице глядит

На всех, веселое, младое;

И будто вся играет тварь,

Природа блещет, восклицает:

Или какой себя венчает

Короной мира царь?

Возвращается Весна,

И хариты вкруг блистают,

Взоры смертных привлекают.

Где стоит, грядет она,

Воздух дышит ароматом,

Усмехается заря,

Чешуятся реки златом;

Рощи, в зеркалы смотря,

На ветвях своих качают

Теплы, легки ветерки;

Сильфы резвятся, порхают,

Зелень всюду и цветки

Стелют по земле коврами;

Рыбы мечутся из вод;

Журавли, виясь кругами

Сквозь небесный синий свод,

Как валторны возглашают;

Соловей гремит в кустах,

Звери прыгают, брыкают,

Глас их вторится в лесах.

Горстью пахарь дождь на

Сеет вкруг себя златой,

Белы парусы игривы

Вздулись на́ море горой;

Вся природа торжествует,

Празднует Весны приход,

Всё играет, всё ликует.

Нимфы! станьте в хоровод

И, в белейши снега ткани

Облеченны, изо льну,

Простирайте нежны длани,

Принимайте вы Весну;

А в цветах ее щедроты,

А в зефирах огнь сердцам.

С нею к вам летят Эроты:

Без любви нельзя жить вам.

Сраженного косой Сатурна,

Кого средь воющих здесь рощ

Печальная сокрыла урна

Во мрачну, непробудну нощь?

Кому на ней чудес картина

Во мраморе изражена?

Крылатый жезл, котурн, личина,

Резец и с лирой кисть видна!

Над кем сей мавзолей священный

Вкруг отеняет кипарис,

И лира гласы шлет плачевны?

Кто: Меценат иль Медицис

Тут орошается слезами?

Чьи бледные лица черты

Луной блистают меж ветвями?

Кто зрится мне? — Шувалов, ты!

Ах, ты! — могу ль тебя оставить

Без благодарной песни я?

Тебя ли мне, тебя ль не славить?

Я твой питомец и — судья.

О нет! — уж Муза возлетает

Моя ко облакам златым,

Вслед выспренних певцов дерзает

Воспеть тебе надгробный гимн.

Смерть мужа праведна прекрасна!

Как умолкающий орган,

Как луч последний солнца ясна

Блистает, тонет в океан, —

Подобно в неизмерны бездны,

От мира тленного спеша,

Летит сквозь мириады звездны

Блаженная твоя душа.

Или как странник, путь опасный

Прошедший меж стремнин и гор,

Змей слыша свист, львов рев ужасный

Позадь себя во тьме и взор

От зуб их отвратя, взбегает

С весельем на высокий холм,

От мира дух твой возлетает

Так вечности в прекрасный дом.

Коль тень и прообразованье

Небесного сей дольний мир,

С высот лазурных восклицанье

Несладкое согласье лир

Я слышу; вижу, душ блаженных

Полки встречать тебя идут!

В эфирных ризах, позлащенных,

Торжественную песнь поют:

Гряди к нам, новый неба житель!

И, отрясая прах земной,

Войди в нетленную обитель,

И с высоты ее святой

Воззри на дол твой смертный, слезный,

На жизнь твою, и наконец

За подвиги твои полезны

Прими возмездия венец!

Ты бедных был благотворитель, —

И вечных насладися благ.

Ты просвещенья был любитель, —

И божества сияй в лучах.

Ты поощрял петь славу россов,

Ты чтил Петра, Елисавет, —

Внимай, как звучно Ломоносов

Здесь славу вечную поет!

Поэзии бессмертно пенье

На небесах и на земли;

Тот будет гроб у всех в почтенье,

Над коим лавры расцвели.

Науки сеял благотворной

Рукой и возращал, любя, —

Свет от лампады благовонной

Возблещет вечно чрез тебя.

Планета ты, что с солнца мира

Лучи бросала на других;

Ты в славе не являл кумира,

Ты видел смертных, слышал их.

Картина ты, которой тени

Не рама в золоте — хвала;

Великолепие — для черни;

Для благородных душ — дела.

Но мрачен, темен сердца свиток,

В нем скрыты наших чувств черты:

Оселок честности — прибыток;

На нем блистал, как злато, ты.

Как полное мастик кадило,

Горя, другим ты запах дал;

Как полное лучей светило,

Ты дарованья озарял.

О! сколько юношей тобою

Познания прияли свет!

Какою пламенной струею

Сей свет в потомство протечет!

Над царедворцевой могилой,

Над во́ждем молненосных гроз,

Когда раздастся вздох унылой,

Сверкнет здесь искра нежных слез.

Стой, урна, вечно невредима,

Шувалова являя вид!

Будь лирами пиитов чтима,

В тебе предстатель их сокрыт.

Внуши, тверди его доброты

Сей надписью вельможам в слух:

«Он жил для всенародной льготы

И покровительства наук».

Петь Румянцева сбирался,

Петь Суворова хотел;

Гром от лиры раздавался,

И со струн огонь летел.

Но завистливой судьбою

Задунайский кончил век;

А Рымникский скрылся тьмою,

Как неславный человек.

Что ж? Приятна ли им будет,

Лира! днесь твоя хвала?

Мир без нас не позабудет

Их бессмертные дела.

Так не надо звучных строев,

Переладим струны вновь:

Петь откажемся героев,

А начнем мы петь любовь.

Цель нашей жизни — цель к покою:

Проходим для того сей путь,

Чтобы от мразу иль от зною

Под кровом нощи отдохнуть.

Здесь нам встречаются стремнины,

Там терны, там ручьи в тени;

Там мягкие луга, равнины,

Там пасмурны, там ясны дни;

Сей с холма в пропасть упадает,

А тот взойти спешит на холм.

Кого же разум почитает

Из всех, идущих сим путем,

По самой истине счастливым?

Не тех ли, что, челом к звездам

Превознесяся горделивым,

Мечтают быть равны богам;

Что в пурпуре и на престоле

Превыше смертных восседят?

Иль тех, что в хижине, в юдоле,

Смиренно на соломе спят?

Ах нет! не те и не другие

Любимцы прямо суть небес,

Которых мучат страхи злые,

Прельщают сны приятных грез;

Но тот блажен, кто не боится

Фортуны потерять своей,

За ней на высоту не мчится,

Идет середнею стезей

И след во всяком состояньи

Цветами усыпает свой.

Кто при конце своих ристаний

Вдали зреть может за собой

Аллею подвигов прекрасных;

Дав совести своей отчет

В минутах светлых и ненастных,

С улыбкою часы те чтет,

Как сам благими насладился,

Как спас других от бед, от нужд,

Как быть всем добрым торопился,

Раскаянья и вздохов чужд.

О юный вождь! сверша походы,

Прошел ты с воинством Кавказ,

Зрел ужасы, красы природы:

Как, с ребр там страшных гор лиясь,

Ревут в мрак бездн сердиты реки;

Как с чел их с грохотом снега

Падут, лежавши целы веки;

Как серны, вниз склонив рога,

Зрят в мгле спокойно под собою

Рожденье молний и громов.

Ты зрел, как ясною порою

Там солнечны лучи, средь льдов,

Средь вод, играя, отражаясь,

Великолепный кажут вид;

Как, в разноцветных рассеваясь

Там брызгах, тонкий дождь горит;

Как глыба там сизо-янтарна,

Навесясь, смотрит в темный бор;

А там заря злато-багряна

Сквозь лес увеселяет взор.

Ты видел, Каспий, протягаясь,

Как в камышах, в песках лежит,

Лицем веселым осклабляясь,

Пловцов ко плаванью манит;

И вдруг как, бурей рассердяся,

Встает в упор ее крылам,

То скачет в твердь, то в ад стремяся,

Трезубцем бьет по кораблям;

Столбом власы седые вьются,

И глас его гремит в горах.

Ты видел, как во тьме секутся

С громами громы в облаках,

Как бездны пламень извергают,

Как в тучах роет огнь бразды,

Как в воздухе пары сгорают,

Как светят свеч в лесах ряды.

Ты видел, как в степи средь зною

Огромных змей стога кишат,

Как блещут пестрой чешуёю

И льют, шипя, друг в друга яд.

Ты домы зрел царей, вселенну —

Внизу, вверху, ты видел всё;

Упадшу спицу, вознесенну,

Вертяще мира колесо.

Ты зрел — и как в вратах железных

(О! вспомни ты о сем часе́!)

По духу войск, тобой веденных,

По младости твоей, красе,

По быстром персов покореньи

В тебе я Александра чтил!

О! вспомни, как в том восхищенья,

Пророча, я тебя хвалил:

Смотри, — я рек, — триумф минуту,

А добродетель век живет.

Сбылось! Игру днесь счастья люту,

И как оно к тебе хребет

Свой с грозным смехом повернуло,

Ты видишь, — видишь, как мечты

Сиянье вкруг тебя заснуло,

Прошло, — остался только ты.

Остался ты! — и та прекрасна

Душа почтенна будет ввек,

С которой ты внимал несчастна

И был в вельможе человек.

Который с сердцем откровенным

Своих и чуждых принимал,

Старейших вкруг себя надменным

Воззрением не огорчал.

Ты был что есть, — и не страшися

Объятия друзей своих.

Приди ты к ним! Иль уклонися

Познать премудрость царств иных.

Учиться никогда не поздно,

Исправь поступки юных лет;

То сердце прямо благородно,

Что ищет над собой побед.

Смотри, как в ясный день, как в буре

Суворов тверд, велик всегда!

Ступай за ним! — небес в лазуре

Еще горит его звезда.

Кто был на тысяще сраженьях

Не победим, а победил,

Нет нужды в блесках, украшеньях

Тому, кто царство покорил!

Умей лишь сделаться известным

По добродетелям своим,

И не тужи по снам прелестным,

Мечтавшимся очам твоим:

Они прошли и возвратятся;

Пройти вновь могут, и прийти.

Как страннику в пути встречаться

Со многим должно, и идти,

И на горах и под горами,

Роскошничать и глад терпеть, —

Бывает так со всеми нами,

Премены рока долг наш зреть.

Но кто был мужествен душою,

Шел равнодушней сим путем,

Тот ближе был к тому покою,

К которому мы все идем.

Блажен, подобится богам

С тобой сидящий в разговорах,

Сладчайшим внемлющий устам,

Улыбке нежной в страстных взорах!

Увижу ль я сие — и вмиг

Трепещет сердце, грудь теснится,

Немеет речь в устах моих

И молния по мне стремится.

По слуху шум, по взорам мрак,

По жилам хлад я ощущаю;

Дрожу, бледнею — и, как злак

Упадший, вяну, умираю.

Под Медведицей небесной,

Средь ночныя темноты,

Как на мир сей сон всеместный

Сыпал маковы цветы;

Как спокойно все уж спали

Отягченные трудом,

Слышу, в двери застучали

Кто-то громко вдруг кольцом.

«Кто, — спросил я, — в дверь стучится

И тревожит сладкий сон?» —

«Отвори, чего страшиться? —

Отвечал мне Купидон. —

Я ребенок, как-то сбился

В ночь безлунную с пути,

Весь дождем я замочился,

Не найду, куда идти».

Жаль его мне очень стало:

Встал и высек я огня;

Отворил лишь двери мало,

Прыг дитя перед меня.

В туле лук на нем и стрелы;