Стихотворения и поэмы

Трудно дело птицелова:

Заучи повадки птичьи,

Помни время перелетов,

Разным посвистом свисти.

Но, шатаясь по дорогам,

Под заборами ночуя,

Дидель весел, Дидель может

Песни петь и птиц ловить.

В бузине сырой и круглой,

Соловей ударил дудкой,

На сосне звенят синицы,

На березе зяблик бьет.

И вытаскивает Дидель

Из котомки заповедной

Три манка — и каждой птице

Посвящает он манок.

Дунет он в манок бузинный,

И звенит манок бузинный, —

Из бузинного прикрытья

Отвечает соловей.

Дунет он в манок сосновый,

И свистит манок сосновый, —

На сосне в ответ синицы

Рассыпают бубенцы.

И вытаскивает Дидель

Из котомки заповедной

Самый легкий, самый звонкий

Свой березовый манок.

Он лады проверит нежно,

Щель певучую продует, —

Громким голосом береза

Под дыханьем запоет.

И, заслышав этот голос,

Голос дерева и птицы,

На березе придорожной

Зяблик загремит в ответ.

За проселочной дорогой,

Где затих тележный грохот,

Над прудом, покрытым ряской

Дидель сети разложил.

И пред ним — зеленый снизу,

Голубой и синий сверху —

Мир встает огромной птицей,

Свищет, щелкает, звенит.

Так идет веселый Дидель

С палкой, птицей и котомкой

Через Гарц, поросший лесом,

Вдоль по рейнским берегам.

По Тюрингии дубовой,

По Саксонии сосновой,

По Вестфалии бузинной,

По Баварии хмельной.

Марта, Марта, надо ль плакать,

Если Дидель ходит в поле,

Если Дидель свищет птицам

И смеется невзначай?

Весенним утром кухонные двери

Раскрыты настежь, и тяжелый чад

Плывет из них. А в кухне толкотня:

Разгоряченный повар отирает

Дырявым фартуком свое лицо,

Заглядывает в чашки и кастрюли,

Приподымая медные покрышки,

Зевает и подбрасывает уголь

В горячую и без того плиту.

А поваренок в колпаке бумажном,

Еще неловкий в трудном ремесле,

По лестнице карабкается к полкам,

Толчет в ступе корицу и мускат,

Неопытными путает руками

Коренья в банках, кашляет от чада,

Вползающего в ноздри и глаза

Слезящего…

А день весенний ясен,

Свист ласточек сливается с ворчаньем

Кастрюль и чашек на плите; мурлычет,

Облизываясь, кошка, осторожно

Под стульями подкрадываясь к месту,

Где незамеченным лежит кусок

Говядины, покрытый легким жиром.

О, царство кухни! Кто не восхвалял

Твой синий чад над жарящимся мясом,

Твой легкий пар над супом золотым?

Петух, которого, быть может, завтра

Зарежет повар, распевает хрипло

Веселый гимн прекрасному искусству,

Труднейшему и благодатному…

Я в этот день по улице иду,

На крыши глядя и стихи читая, —

В глазах рябит от солнца, и кружится

Беспутная, хмельная голова.

И синий чад вдыхая, вспоминаю

О том бродяге, что, как я, быть может,

По улицам Антверпена бродил…

Умевший все и ничего не знавший,

Без шпаги — рыцарь, пахарь — без сохи,

Быть может, он, как я, вдыхал умильно

Веселый чад, плывущий из корчмы;

Быть может, и его, как и меня,

Дразнил копченый окорок — и жадно

Густую он проглатывал слюну.

А день весенний сладок был и ясен,

И ветер материнскою ладонью

Растрепанные кудри развевал.

И, прислонясь к дверному косяку,

Веселый странник, он, как я, быть может,

Невнятно напевая, сочинял

Слова еще невыдуманной песни…

Что из того? Пускай моим уделом

Бродяжничество будет и беспутство.

Пускай голодным я стою у кухонь,

Вдыхая запах пиршества чужого,

Пускай истреплется моя одежда,

И сапоги о камни разобьются,

И песни разучусь я сочинять…

Что из того? Мне хочется иного…

Пусть, как и тот бродяга, я пройду

По всей стране, и пусть у двери каждой

Я жаворонком засвищу — и тотчас

В ответ услышу песню петуха!..

Певец без лютни, воин без оружья,

Я встречу дни, как чаши, до краев

Наполненные молоком и медом.

Когда ж усталость овладеет мной

И я засну крепчайшим смертным сном, —

Пусть на могильном камне нарисуют

Мой герб: тяжелый ясеневый посох

Над птицей и широкополой шляпой.

И пусть напишут: «Здесь лежит спокойно

Веселый странник, плакать не умевший».

Прохожий! Если дороги тебе

Природа, ветер, песни и свобода,

Скажи ему: «Спокойно спи, товарищ,

Довольно пел ты, выспаться пора!»

Уже окончился день, и ночь

Надвигается из-за крыш…

Сапожник откладывает башмак,

Вколотив последний гвоздь.

Неизвестные пьяницы в пивных

Проклинают, поют, хрипят,

Склерозными раками, желчью пивной

Заканчивая день…

Торговец, расталкивая жену,

Окунается в душный пух,

Свой символ веры — ночной горшок —

Задвигая под кровать…

Москва встречает десятый час

Перезваниванием проводов,

Свиданьями кошек за трубой,

Началом ночной возни…

И вот, надвинув кепи на лоб

И фотогеничный рот

Дырявым шарфом обмотав,

Идет на промысел вор…

И, ундервудов траурный марш

Покинув до утра,

Конфетные барышни спешат

Встречать героев кино.

Антенны подрагивают в ночи

От холода чуждых слов;

На циферблате десятый час

Отмечен косым углом…

Над столом вождя — телефон иссяк,

И зеленое сукно,

Как болото, всасывает в себя

Пресс-папье и карандаши…

И только мне десятый час

Ничего не приносит в дар:

Ни чая, пахнущего женой,

Ни пачки папирос;

И только мне в десятом часу

Не назначено нигде —

Во тьме подворотни, под фонарем —

Заслышать милый каблук…

А сон обволакивает лицо

Оренбургским густым платком;

А ночь насыпает в мои глаза

Голубиных созвездий пух;

И прямо из прорвы плывет, плывет

Витрин воспаленный строй:

Чудовищной пищей пылает ночь,

Стеклянной наледью блюд…

Там всходит огромная ветчина,

Пунцовая, как закат,

И перистым облаком влажный жир

Ее обволок вокруг.

Там яблок румяные кулаки

Вылазят вон из корзин;

Там ядра апельсинов полны

Взрывчатой кислотой.

Там рыб чешуйчатые мечи

Пылают: «Не заплати!

Мы голову — прочь, мы руки — долой!

И кинем голодным псам!..»

Там круглые торты стоят Москвой,

В кремлях леденцов и слив;

Там тысячу тысяч пирожков,

Румяных, как детский сад,

Осыпала сахарная пурга,

Истыкал цукатный дождь…

А в дверь ненароком: стоит атлет

Средь сине-багровых туш!

Погибшая кровь быков и телят

Цветет на его щеках…

Он вытянет руку — весы не в лад

Качнутся под тягой гирь,

И нож, разрезающий сала пласт,

Летит павлиньим пером.

И пылкие буквы

«МСПО»

Расцветают сами собой

Над этой оголтелой жратвой

(Рычи, желудочный сок!)…

И голод сжимает скулы мои,

И зудом поет в зубах,

И мыльною мышью по горлу вниз

Падает в пищевод…

И я содрогаюсь от скрипа когтей.

От мышьей возни — хвоста.

От медного запаха слюны,

Заливающего гортань…

И в мире остались — одни, одни,

Одни, как поход планет, —

Ворота и обручи медных букв.

Начищенные огнем!

Четыре буквы:

«МСПО»,

Четыре куска огня:

Это —

Мир Страстей, Полыхай Огнем!

Это —

Музыка Сфер, Пари Откровением новым!

Это — Мечта,

Сладострастье, Покой, Обман!

И на что мне язык, умевший слова

Ощущать, как плодовый сок?

И на что мне глаза, которым дано

Удивляться каждой звезде?

И на что мне божественный слух совы,

Различающий крови звон?

И на что мне сердце, стучащее в лад

Шагам и стихам моим?!

Лишь поет нищета у моих дверей,

Лишь в печурке юлит огонь,

Лишь иссякла свеча — и луна плывет

В замерзающем стекле…

От песен, от скользкого пота

В глазах растекается мгла.

Работай, работай, работай

Пчелой, заполняющей соты,

Покуда из пальцев с налета

Не выпрыгнет рыбкой игла!..

Швея! Этой ниткой суровой

Прошито твое бытие…

У лампы твоей бестолковой

Поет вдохновенье твое,

И в щели проклятого крова

Невидимый месяц течет.

Швея! Отвечай мне, что может

Сравниться с дорогой твоей?..

И хлеб ежедневно дороже,

И голод постылый тревожит,

Гниет одинокое ложе

Под стужей осенних дождей.

Над белой рубашкой склоняясь,

Ты легкою водишь иглой, —

Стежков разлетается стая

Под бледной, как месяц, рукой,

Меж тем как, стекло потрясая,

Норд-ост заливается злой.

Опять воротник и манжеты,

Манжеты и вновь воротник…

От капли чадящего света

Глаза твои влагой одеты…

Опять воротник и манжеты,

Манжеты и вновь воротник…

О вы, не узнавшие страха

Бездомных осенних ночей!

На ваших плечах — не рубаха,

А голод и пение швей,

Дни, полные ветра и праха,

Да темень осенних дождей!

Швея, ты не помнишь свободы,

Склонясь над убогим столом,

Не помнишь, как громкие воды

За солнцем идут напролом,

Как в пламени ясной погоды

Касатка играет крылом.

Стежки за стежками без счета,

Где нитка тропой залегла;

«Работай, работай, работай, —

Поет, пролетая, игла, —

Чтоб капля последнего пота

На бледные щеки легла!..»

Швея! Ты не знаешь дороги,

Не знаешь любви наяву,

Как топчут веселые ноги

Весеннюю эту траву…

…Над кровлею — месяц убогий,

За ставнями ветры ревут…

Швея! За твоею спиною

Лишь сумрак шумит дождевой,

Ты медленно бледной рукою

Сшиваешь себе для покоя

Холстину, что сложена вдвое,

Рубашку для тьмы гробовой…

Работай, работай работай,

Покуда погода светла,

Покуда стежками без счета

Играет, летая, игла.

Работай, работай, работай,

Покуда не умерла!..

Три короля из трех сторон

Решили заодно:

— Ты должен сгинуть, юный

Джон Ячменное Зерно!

Погибни, Джон, — в дыму, в пыли

Твоя судьба темна!

И вот взрывают короли

Могилу для зерна…

Весенний дождь стучит в окно

В апрельском гуле гроз, —

И Джон Ячменное Зерно

Сквозь перегной пророс…

Весенним солнцем обожжен

Набухший перегной, —

И по ветру мотает Джон

Усатой головой…

Но душной осени дано

Свой выполнить урок, —

И Джон Ячменное Зерно

От груза занемог…

Он ржавчиной покрыт сухой,

Он — в полевой пыли…

— Теперь мы справимся с тобой! —

Ликуют короли…

Косою звонкой срезан он,

Сбит с ног, повергнут в прах,

И, скрученный веревкой, Джон

Трясется на возах…

Его цепами стали бить,

Кидали вверх и вниз, —

И чтоб вернее погубить,

Подошвами прошлись…

Он в ямине с водой — и вот

Пошел на дно, на дно…

Теперь, конечно, пропадет

Ячменное Зерно!..

И плоть его сожгли сперва,

И дымом стала плоть.

И закружились жернова,

Чтоб сердце размолоть…

…………………………

Готовьте благородный сок!

Ободьями скреплен

Бочонок, сбитый из досок, —

И в нем бунтует Джон…

Три короля из трех сторон

Собрались заодно, —

Пред ними в кружке ходит

Джон Ячменное Зерно…

Он брызжет силой дрожжевой,

Клокочет и поет,

Он ходит в чаше круговой,

Он пену на пол льет…

Пусть не осталось ничего

И твой развеян прах,

Но кровь из сердца твоего

Живет в людских сердцах!..

Кто, горьким хмелем упоен,

Увидел в чаше дно —

Кричи:

— Вовек прославлен Джон

Ячменное Зерно!

Свежак надрывается. Прет на рожон

Азовского моря корыто.

Арбуз на арбузе — и трюм нагружен.

Арбузами пристань покрыта.

Не пить первача в дорассветную стыдь.

На скучном зевать карауле,

Три дня и три ночи придется проплыть —

И мы паруса развернули…

В густой бородач ударяет бурун,

Чтоб брызгами вдрызг разлететься,

Я выберу звонкий, как бубен, кавун —

И ножиком вырежу сердце…

Пустынное солнце садится в рассол,

И выпихнут месяц волнами…

Свежак задувает!

Наотмашь!

Пошел!

Дубок, шевели парусами!

Густыми барашками море полно,

И трутся арбузы, и в трюме темно…

В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,

И тучи сколочены плотно.

И ерзает руль, и обшивка трещит,

И забраны в рифы полотна.

Сквозь волны — навылет!

Сквозь дождь — наугад!

В свистящем гонимые мыле,

Мы рыщем на ощупь…

Навзрыд и не в лад

Храпят полотняные крылья.

Мы втянуты в дикую карусель.

И море топочет, как рынок,

На мель нас кидает,

Нас гонит на мель

Последняя наша путина!

Козлами кудлатыми море полно,

И трутся арбузы, и в трюме темно…

Я песни последней еще не сложил,

А смертную чую прохладу…

Я в карты играл, я бродягою жил,

И море приносит награду, —

Мне жизни веселой теперь не сберечь

И руль оторвало, и в кузове течь!

Пустынное солнце над морем встает,

Чтоб воздуху таять и греться;

Не видно дубка, и по волнам плывет

Кавун с нарисованным сердцем…

В густой бородач ударяет бурун,

Скумбрийная стая играет,

Низовый на зыби качает кавун —

И к берегу он подплывает…

Конец путешествию здесь он найдет,

Окончены ветер и качка, —

Кавун с нарисованным сердцем берет

Любимая мною казачка…

И некому здесь надоумить ее,

Что в руки взяла она сердце мое!..

По рыбам, по звездам

Проносит шаланду:

Три грека в Одессу

Везут контрабанду.

На правом борту,

Что над пропастью вырос:

Янаки, Ставраки,

Папа Сатырос.

А ветер как гикнет,

Как мимо просвищет,

Как двинет барашком

Под звонкое днище,

Чтоб гвозди звенели,

Чтоб мачта гудела:

— Доброе дело!

Хорошее дело!

Чтоб звезды обрызгали

Груду наживы:

Коньяк, чулки

И презервативы…

Ай, греческий парус!

Ай, Черное море!

Ай, Черное море!..

Вор на воре!

…………………………

Двенадцатый час —

Осторожное время.

Три пограничника,

Ветер и темень.

Три пограничника,

Шестеро глаз —

Шестеро глаз

Да моторный баркас…

Три пограничника!

Вор на дозоре!

Бросьте баркас

В басурманское море,

Чтобы вода

Под кормой загудела:

— Доброе дело!

Хорошее дело! —

Чтобы по трубам,

В ребра и винт,

Виттовой пляской

Двинул бензин.

Ай, звездная полночь!

Ай, Черное море!

Ай, Черное море!..

Вор на воре!

…………………………

Вот так бы и мне

В налетающей тьме

Усы раздувать,

Развалясь на корме,

Да видеть звезду

Над бугшпритом склоненным,

Да голос ломать

Черноморским жаргоном,

Да слушать сквозь ветер,

Холодный и горький.

Мотора дозорного

Скороговорки!

Иль правильней, может,

Сжимая наган,

За вором следить,

Уходящим в туман…

Да ветер почуять,

Скользящий по жилам,

Вослед парусам,

Что летят по светилам…

И вдруг неожиданно

Встретить во тьме

Усатого грека

На черной корме…

Так бей же по жилам,

Кидайся в края,

Бездомная молодость,

Ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась

Кровь человечья,

Чтоб выстрелом рваться

Вселенной навстречу,

Чтоб волн запевал

Оголтелый народ,

Чтоб злобная песня

Коверкала рот, —

И петь, задыхаясь,

На страшном просторе:

— Ай, Черное море,

Хорошее море!..

По жнитвам, по дачам, по берегам

Проходит осенний зной.

Уже необычнее по ночам

За хатами псиный вой.

Да здравствует осень!

Сады и степь,

Горючий морской песок

Пропитаны ею, как черствый хлеб,

Который в спирту размок.

Я знаю, как тропами мрак прошит,

И полночь пуста, как гроб;

Там дичь и туман

В травяной глуши,

Там прыгает ветер в лоб!

Охотничьей ночью я стану там.

На пыльном кресте путей,

Чтоб слушать размашистый плеск и гам

Гонимых на юг гусей!

Я на берег выйду:

Густой, густой

Туман от соленых вод

Клубится и тянется над водой,

Где рыбий косяк плывет.

И ухо мое принимает звук,

Гудя, как пустой сосуд:

И я различаю:

На юг, на юг

Осетры плывут, плывут!

Шипенье подводного песка,

Неловкого краба ход,

И чаек полет, и пробег бычка,

И круглой медузы лед.

Я утра дождусь…

А потом, потом,

Когда распахнется мрак,

Я на гору выйду…

В родимый дом

Направлю спокойный шаг.

Я слышал осеннее бытие,

Я море узнал и степь,

Я свистну собаку, возьму ружье

И в сумку засуну хлеб…

Опять упадет осенний зной,

Густой, как цветочный мед, —

И вот над садами и над водой

Охотничий день встает…

Если не по звездам — по сердцебиенью

Полночь узнаешь, идущую мимо…

Сосны за окнами — в черном оперенье,

Собаки за окнами — клочьями дыма.

Все, что осталось!

Хватит! Довольно!

Кровь моя, что ли, не ходит в теле?

Уши мои, что ли, не слышат вольно?

Пальцы мои, что ли, окостенели?..

Видно и слышно: над прорвою медвежьей

Звезды вырастают в кулак размером!

Буря от Волги, от низких побережий

Черные деревни гонит карьером…

Вот уже по стеклам двинуло дыханье

Ветра, и стужи, и каторжной погоды…

Вот закачались, загикали в тумане

Черные травы, как черные воды…

И по этим водам, по злому вою,

Крыльями крыльца раздвигая сосны,

Сруб начинает двигаться в прибое,

Круглом и долгом, как гром колесный…

Словно корабельные пылают знаки,

Стекла, налитые горячей желчью.

Следом, упираясь, тащатся собаки,

Лязгая цепями, скуля по-волчьи…

Лопнул частокол, разлетевшись пеной…

Двор позади… И на просеку разом

Сруб вылетает! Бревенчатые стены

Ночь озирают горячим глазом.

Прямо по болотам, гоняя уток,

Прямо по лесам, глухарей пугая,

Дом пролетает, разбивая круто

Камни и кочки и пни подгибая…

Это черноморская ночь в уборе

Вологодских звезд — золотых баранок;

Это расступается Черное море

Черных сосен и черного тумана!..

Это летит по оврагам и скатам

Крыша с откинутой назад трубою,

Так что дым кнутом языкатым

Хлещет по стволам и по хвойному прибою…

Это, стремглав, наудачу, в прорубь,

Это, деревянные вздувая ребра,

В гору вылетая, гремя под гору,

Дом пролетает тропой недоброй…

Хватит! Довольно! Стой!

На разгоне

Трудно удержаться! Еще по краю

Низкого забора ветвей погоня,

Искры от напора еще играют,

Ветер от разбега еще не сгинул,

Звезды еще рвутся в порыве гонок…

Хватит! Довольно! Стой!

На перину

Падает откинутый толчком ребенок…

Только за оконницей проходят росы,

Сосны кивают синим опереньем.

Вот они, сбитые из бревен и теса,

Дом мой и стол мой: мое вдохновенье!

Прочно установлена косая хвоя,

Врыт частокол, и собака стала.

— Милая! Где же мы?

— Дома, под Москвою;

Десять минут ходьбы от вокзала…

Весна. И с каждым днем невнятней

Травой восходит тишина,

И голуби на голубятне,

И облачная глубина.

Пора! Полощет плат крылатый —

И разом улетают в гарь

Сизоголовый, и хохлатый,

И взмывший веером почтарь.

О, голубиная охота,

Уже воркующей толпой

Воскрылий, пуха и помета

Развеян вихрь над головой!

Двадцатый год! Но мало, мало

Любви и славы за спиной.

Лишь двадцать капель простучало

О подоконник жестяной.

Лишь голуби да голубая

Вода. И мол. И волнолом.

Лишь сердце, тишину встречая,

Все чаще ходит ходуном…

Гудит година путевая,

Вагоны, ветер полевой.

Страда распахнута другая,

Страна иная предо мной!

Через Ростов, через станицы,

Через Баку, в чаду, в пыли, —

Навстречу Каспий, и дымится

За черной солью Энзели.

И мы на вражеские части

Верблюжий повели поход.

Навыворот летело счастье,

Навыворот, наоборот!

Колес и кухонь гул чугунный

Нас провожал из боя в бой,

Чрез малярийные лагуны,

Под малярийною луной.

Обозы врозь, и мулы — в мыле,

И в прахе гор, в песке равнин.

Обстрелянные, мы вступили

В тебя, наказанный Казвин!

Близ углового поворота

Я поднял голову — и вот

Воскрылий, пуха и помета

Рассеявшийся вихрь плывет!

На плоской крыше плат крылатый

Полощет — и взлетают в гарь

Сизоголовый, и хохлатый,

И взмывший веером почтарь!

Два года боя. Не услышал,

Как месяцы ушли во мглу:

Две капли стукнули о крышу

И покатились по стеклу…

Через Баку, через станицы,

Через Ростов — назад, назад,

Туда, где Знаменка дымится

И пышет Елисаветград!

Гляжу: на дальнем повороте —

Ворота, сад и сеновал;

Там в топоте и конском поте

Косматый всадник проскакал.

Гони! Через дубняк дремучий,

Вброд или вплавь, гони вперед!

Взовьется шашка — и певучий,

Скрутившись, провод упадет…

И вот столбы глухонемые

Нутром не стонут, не поют.

Гляжу: через поля пустые

Тачанки ноют и ползут…

Гляжу: близ Елисаветграда,

Где в суходоле будяки,

Среди скота, котлов и чада

Лежат верблюжские полки.

И ночь и сон. Но будет время —

Убудет ночь, и сон уйдет.

Затикает с тачанки в темень

И захлебнется пулемет…

И нива прахом пропылится,

И пули запоют впотьмах,

И конница по ржам помчится —

Рубить и ржать. И мы во ржах.

И вот станицей журавлиной

Летим туда, где в рельсах лег,

В певучей стае тополиной,

Вишневый город меж дорог.

Полощут кумачом ворота,

И разом с крыши угловой

Воскрылий, пуха и помета

Развеян вихрь над головой.

Опять полощет плат крылатый —

И разом улетают в гарь

Сизоголовый, и хохлатый,

И взмывший веером почтарь!

И снова год. Я не услышал,

Как месяцы ушли во мглу.

Лишь капля стукнула о крышу

И покатилась по стеклу…

Покой! И с каждым днем невнятней

Травой восходит тишина,

И голуби на голубятне,

И облачная глубина…

Не попусту топтались ноги

Чрез рокот рек, чрез пыль полей,

Через овраги и пороги —

От голубей до голубей!

По откосам виноградник

Хлопочет листвою,

Где бежит Панько из Балты

Дорогой степною.

Репухи кусают ногу,

Свищет житом пажить,

Звездный Воз ему дорогу

Оглоблями кажет.

Звездный Воз дорогу кажет

В поднебесье чистом —

На дебелые хозяйства

К немцам-колонистам.

Опанасе, не дай маху,

Оглядись толково —

Видишь черную папаху

У сторожевого?

Знать, от совести нечистой

Ты бежал из Балты.

Топал к Штолю-колонисту,

А к Махне попал ты!

У Махна по самы плечи

Волосня густая:

— Ты откуда, человече,

Из какого края?

В нашу армию попал ты

Волей иль неволей?

— Я, батько, бежал из Балты

К колонисту Штолю.

Ой, грызет меня досада,

Крепкая обида!

Я бежал из продотряда

От Когана-жида…

По оврагам и по скатам

Коган волком рыщет,

Залезает носом в хаты,

Которые чище!

Глянет влево, глянет вправо,

Засопит сердито:

«Выгребайте из канавы

Спрятанное жито!»

Ну, а кто подымет бучу —

Не шуми, братишка:

Усом в мусорную кучу,

Расстрелять — и крышка!

Чернозем потек болотом

От крови и пота, —

Не хочу махать винтовкой,

Хочу на работу!

Ой, батько, скажи на милость

Пришедшему с поля,

Где хозяйство поместилось

Колониста Штоля?

— Штоль? Который, человече?

Рыжий да щербатый?'

Он застрелен недалече,

За углом от хаты…

А тебе дорога вышла

Бедовать со мною.

Повернешь обратно дышло —

Пулей рот закрою!

Дайте шубу Опанасу

Сукна городского,

Поднесите Опанасу

Вина молодого!

Сапоги подколотите

Кованым железом!

Дайте шапку, наградите

Бомбой и обрезом!

Мы пойдем с тобой далече —

От края до края!..

У Махна по самы плечи

Волосня густая…

…………………………

Опанасе, наша доля

Машет саблей ныне, —

Зашумело Гуляй-Поле

По всей Украине.

Украина! Мать родная!

Жито молодое!

Опанасу доля вышла

Бедовать с Махною.

Украина! Мать родная!

Молодое жито!

Шли мы раньше в запорожцы,

А теперь — в бандиты!

Зашумело Гуляй-Поле

От страшного пляса, —

Ходит гоголем по воле

Скакун Опанаса.

Опанас глядит картиной

В папахе косматой,

Шуба с мертвого раввина

Под Гомелем снята.

Шуба — платье меховое —

Распахнута — жарко!

Френч английского покроя

Добыт за Вапняркой.

На руке с нагайкой крепкой

Жеребячье мыло;

Револьвер висит на цепке

От паникадила.

Опанасе, наша доля

Туманом повита, —

Хлеборобом хочешь в поле,

А идешь — бандитом!

Полетишь дорогой чистой,

Залетишь в ворота,

Бить жидов и коммунистов —

Легкая работа!

А Махно спешит в тумане

По шляхам просторным,

В монастырском шарабане,

Под знаменем черным.

Стоном стонет Гуляй-Поле

От страшного пляса —

Ходит гоголем по воле

Скакун Опанаса…

Хлеба собрано немного —

Не скрипеть подводам.

В хате ужинает Коган

Житняком и медом.

В хате ужинает Коган,

Молоко хлебает,

Большевицким разговором

Мужиков смущает:

— Я прошу ответить честно,

Прямо, без уклона:

Сколько в волости окрестной

Варят самогона?

Что посевы? Как налоги?

Падают ли овцы? —

В это время по дороге

Топают махновцы…

По дороге пляшут кони,

В землю бьют копыта.

Опанас из-под ладони

Озирает жито.

Полночь сизая, степная

Встала пред бойцами,

Издалека темь ночная

Тлеет каганцами.

Брешут псы сторожевые,

Запевают певни.

Холодком передовые

Въехали в деревню.

За церковною оградой

Лязгнуло железо:

— Не разыщешь продотряда:

В доску перерезан! —

Хуторские псы, пляшите

На гремучей стали:

Словно перепела в жите,

Когана поймали.

Повели его дорогой

Сизою, степною, —

Встретился Иосиф Коган

С Нестором Махною!

Поглядел Махно сурово,

Покачал башкою,

Не сказал Махно ни слова,

А махнул рукою!

Ой, дожил Иосиф Коган

До смертного часа,

Коль сошлась его дорога

С путем Опанаса!..

Опанас отставил ногу,

Стоит и гордится:

— Здравствуйте, товарищ Коган,

Пожалуйте бриться!

Тополей седая стая,

Воздух тополиный…

Украина, мать родная,

Песня-Украина!..

На твоем степном раздолье

Сыромаха скачет,

Свищет перекати-поле

Да ворона крячет…

Всходит солнце боевое

Над степной дорогой,

На дороге нынче двое —

Опанас и Коган.

Над пылающим порогом

Зной дымит и тает;

Комиссар, товарищ Коган,

Барахло скидает…

Растеклось на белом теле

Солнце молодое.

— На, Панько. Когда застрелишь,

Возьмешь остальное!

Пары брюк не пожалею,

Пригодятся дома, —

Все же бывший продармеец.

Хороший знакомый!.. —

Всходит солнце боевое,

Кукурузу сушит,

В кукурузе ветер воет

Опанасу в уши:

— За волами шел когда-то,

Воевал солдатом…

Ты ли в сахарное утро

В степь выходишь катом? —

И раскинутая в плясе

Голосит округа:

— Опанасе! Опанасе!

Катюга! Катюга! —

Верещит бездомный копец

Под облаком белым:

— С безоружным биться, хлопец,

Последнее дело! —

И равнина волком воет —

От Днестра до Буга,

Зверем, камнем и травою:

— Катюга! Катюга!.. —

Не гляди же, солнце злое,

Опанасу в очи:

Он грустит, как с перепоя,

Убивать не хочет…

То ль от зноя, то ль от стона

Подошла усталость,

Повернулся:

— Три патрона

В обойме осталось…

Кровь — постылая обуза

Мужицкому сыну…

Утекай же в кукурузу —

Я выстрелю в спину!

Не свалю тебя ударом,

Разгуливай с богом!.. —

Поправляет окуляры,

Улыбаясь, Коган:

— Опанас, работай чисто,

Мушкой не моргая.

Неудобно коммунисту

Бегать, как борзая!

Прямо кинешься — в тумане

Омуты речные,

Вправо — немцы-хуторяне,

Влево — часовые!

Лучше я погибну в поле

От пули бесчестной!..

Тишина в степном раздолье, —

Только выстрел треснул,

Только Коган дрогнул слабо,

Только ахнул Коган,

Начал сваливаться на бок,

Падать понемногу…

От железного удара

Над бровями сгусток,

Поглядишь за окуляры:

Холодно и пусто…

С Черноморья по дорогам

Пыль несется плясом,

Носом в пыль зарылся

Коган Перед Опанасом…

Где широкая дорога,

Вольный плес днестровский.

Кличет у Попова лога

Командир Котовский.

Он долину озирает

Командирским взглядом,

Жеребец под ним сверкает

Белым рафинадом.

Жеребец подымет ногу.

Опустит другую,

Будто пробует дорогу,

Дорогу степную.

А по каменному склону

Из Попова лога

Вылетают эскадроны

Прямо на дорогу…

От приварка рожи гладки,

Поступь удалая,

Амуниция в порядке,

Как при Николае.

Головами крутят кони,

Хвост по ветру стелют:

За Махной идет погоня

Акурат неделю.

…………………………

Не шумит над берегами

Молодое жито, —

За чумацкими возами

Прячутся бандиты.

Там, за жбаном самогона,

В палатке дерюжной,

С атаманом забубенным

Толкует бунчужный:

— Надобно с большевиками

Нам принять сраженье, —

Покрутись перед полками,

Дай распоряженье!.. —

Как батько с размаху двинул

По столу рукою,

Как батько с размаху грянул

По земле ногою:

— Ну-ка, выдай перед боем

Пожирнее пищу,

Ну-ка, выбей перед боем

Ты из бочек днища!

Чтобы руки к пулеметам

Сами прикипели,

Чтобы хлопцы из-под шапок

Коршуньем глядели!

Чтобы порох задымился

Над водой днестровской,

Чтобы с горя удавился

Командир Котовский!..

…………………………

Прыщут стрелами зарницы,

Мгла ползет в ухабы,

Брешут рыжие лисицы

На чумацкий табор.

За широким ревом бычьим —

Смутно изголовье.

Див сулит полночным кличем

Гибель Приднестровью.

А за темными возами,

За чумацкой сонью,

За ковыльными чубами,

За крылом вороньим, —

Омываясь горькой тенью,

Встало над землею

Солнце нового сраженья —

Солнце боевое…

Ну, и взялися ладони

За сабли кривые,

На дыбы взлетают кони,

Как вихри степные.

Кони стелются в разбеге

С дорогою вровень —

На чумацкие телеги,

На морды воловьи.

Ходит ветер над возами,

Широкий, бойцовский,

Казакует пред бойцами

Григорий Котовский…

Над конем играет шашка

Проливною силой,

Сбита красная фуражка

На бритый затылок.

В лад подрагивают плечи

От конского пляса…

Вырывается навстречу

Гривун Опанаса.

— Налетай, конек мой дикий…

Копытами двигай,

Саблей, пулей или пикой

Добудем комбрига!.. —

Налетели и столкнулись,

Сдвинулись конями,

Сабли враз перехлестнулись

Кривыми ручьями…

У комбрига боевая

Душа занялася,

Он с налета разрубает

Саблю Опанаса.

Рубанув, откинул шашку,

Грозится глазами:

— Покажи свою замашку

Теперь кулаками! —

У комбрига мах ядреный,

Тяжелей свинчатки,

Развернулся — и с разгону

Хлобысть по сопатке!..

…………………………

Опанасе, что с тобою?

Поник головою…

Повернулся, покачнулся,

В траву сковырнулся…

Глаз над левою скулою

Затек синевою…

Молча падает на спину,

Ладони раскинул…

Опанасе, наша доля

Развеяна в поле!..

Балта — городок приличный,

Городок — что надо.

Нет нигде румяней вишни,

Слаще винограда.

В брынзе, в кавунах, в укропе

Звонок день базарный;

Голубей гоняет хлопец

С каланчи пожарной…

Опанасе, не гадал ты

В ковыле раздольном,

Что поедешь через Балту

Трактом малохольным;

Что тебе вдогонку бабы

Затоскуют взглядом;

Что пихнет тебя у штаба

Часовой прикладом…

Ой, чумацкие просторы —

Горькая потеря!..

Коридоры в коридоры,

В коридорах — двери.

И по коридорной пыли,

По глухому дому,

Опанаса проводили

На допрос к штабному.

А штабной имел к допросу

Старую привычку —

Предлагает папиросу,

Зажигает спичку:

— Гражданин, прошу по чести

Говорить со мною.

Долго ль вы шатались вместе

С Нестором Махною?

Отвечайте без обмана,

Не испуга ради, —

Сколько сабель и тачанок

У него в отряде?

Отвечайте, но не сразу,

А подумав малость, —

Сколько в основную базу

Фуража вмещалось?

Вам знакома ли округа,

Где он банду водит?..

— Что я знал: коня, подпругу,

Саблю да поводья!

Как дрожала даль степная,

Не сказать словами:

Украина — мать родная —

Билась под конями!

Как мы шли в колесном громе,

Так что небу жарко,

Помнят Гайсин и Житомир,

Балта и Вапнярка!..

Наворачивала удаль

В дым, в жестянку, в бога!..

…Одного не позабуду,

Как скончался Коган…

Разлюбезною дорогой,

Не пройдутся ноги,

Если вытянулся Коган

Поперек дороги…

Ну, штабной, мотай башкою,

Придвигай чернила:

Этой самою рукою

Когана убило!..

Погибай же, Гуляй-Поле,

Молодое жито!..

…………………………

Опанасе, наша доля

Туманом повита!..

Опанас, шагай смелее,

Гляди веселее!

Ой, не гикнешь, ой не топнешь,

В ладоши не хлопнешь!

Пальцы дружные ослабли,

Не вытащат сабли.

Наступил последний вечер,

Покрыть тебе нечем!

Опанас, твоя дорога —

Не дальше порога.

Что ты видишь? Что ты слышишь?

Что знаешь? Чем дышишь?

Ночь горячая, сухая,

Да темень сарая.

Тлеет лампочка под крышей, —

Эй, голову выше!..

А навстречу над порогом —

Загубленный Коган.

Аккуратная прическа,

И щеки из воска…

Улыбается сурово:

— Приятель, здорово!

Где нам суждено судьбою

Столкнуться с тобою!..

Опанас, твоя дорога —

Не дальше порога…

Протекли над Украиной

Боевые годы.

Отшумели, отгудели

Молодые воды…

Я не знаю, где зарыты

Опанаса кости:

Может, под кустом ракиты,

Может, на погосте…

Плещет крыжень сизокрылый

Над водой днестровской;

Ходит слава над могилой,

Где лежит Котовекий…

За бандитскими степями

Не гремят копыта:

Над горючими костями

Зацветает жито.

Над костями голубеет

Непроглядный омут

Да идет красноармеец

На побывку к дому…

Остановится и глянет

Синими глазами —

На бездомный круглый камень,

Вымытый дождями.

И нагнется и подымет

Одинокий камень:

На ладони — белый череп

С дыркой над глазами.

И промолвит он, почуяв

Мертвую прохладу:

— Ты глядел в глаза винтовке,

Ты погиб, как надо!..

И пойдет через равнину,

Через омут зноя,

В молодую Украину,

В жито молодое…

…………………………

Так пускай и я погибну

У Попова лога,

Той же славною кончиной,

Как Иосиф Коган!..

Весеннее солнце дробится в глазах,

В канавы ныряет и зайчиком пляшет,

На Трубную выйдешь — и громом в ушах.

Огонь соловьиный тебя ошарашит…

Куда как приятны прогулки весной:

Бредешь по садам, пробегаешь базаром!..

Два солнца навстречу: одно над землей,

Другое — расчищенным вдрызг самоваром.

И птица поет. В коленкоровой мгле

Скрывается гром соловьиного лада…

Под клеткою солнце кипит на столе —

Меж чашек и острых кусков рафинада…

Любовь к соловьям — специальность моя,

В различных коленах я толк понимаю:

За лешевой дудкой — вразброд стукотня,

Кукушкина песня и дробь рассыпная…

Ко мне продавец:

— Покупаете? Вот

Как птица моя на базаре поет!

Червонец — не деньги! Берите! И дома,

В покое, засвищет она по-иному…

От солнца, от света звенит голова…

Я с клеткой в руках дожидаюсь трамвая.

Крестами и звездами тлеет Москва,

Церквами и флагами окружает!

Нас двое!

Бродяга и ты — соловей,

Глазастая птица, предвестница лета,

С тобою купил я за десять рублей —

Черемуху, полночь и лирику Фета!

Весеннее солнце дробится в глазах,

По стеклам течет и в канавы ныряет,

Нас двое.

Кругом в зеркалах и звонках

На гору с горы пролетают трамваи.

Нас двое…

А нашего номера нет…

Земля рассолодела. Полдень допет.

Зеленою смушкой покрылся кустарник.

Нас двое…

Нам некуда нынче пойти;

Трава горячее, и воздух угарней —

Весеннее солнце стоит на пути.

Куда нам пойти? Наша воля горька!

Где ты запоешь?

Где я рифмой раскинусь?

Наш рокот, наш посвист

Распродан с лотка…

Как хочешь —

Распивочно или на вынос?

Мы пойманы оба,

Мы оба — в сетях!

Твой свист подмосковный не грянет в кустах,

Не дрогнут от грома холмы и озера…

Ты выслушан,

Взвешен,

Расценен в рублях…

Греми же в зеленых кустах коленкора,

Как я громыхаю в газетных листах!..

От черного хлеба и верной жены

Мы бледною немочью заражены…

Копытом и камнем испытаны годы,

Бессмертной полынью пропитаны воды,

И горечь полыни на наших губах…

Нам нож — не по кисти,

Перо — не по нраву,

Кирка — не по чести,

И слава — не в славу:

Мы — ржавые листья

На ржавых дубах…

Чуть ветер,

Чуть север —

И мы облетаем.

Чей путь мы собою теперь устилаем?

Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?

Потопчут ли нас трубачи молодые?

Взойдут ли над нами созвездья чужие?

Мы — ржавых дубов облетевший уют…

Бездомною стужей уют раздуваем…

Мы в ночь улетаем!

Мы в ночь улетаем!

Как спелые звезды, летим наугад…

Над нами гремят трубачи молодые,

Над нами восходят созвездья чужие,

Над нами чужие знамена шумят…

Чуть ветер,

Чуть север —

Срывайтесь за ними,

Неситесь за ними,

Гонитесь за ними,

Катитесь в полях,

Запевайте в степях!

За блеском штыка, пролетающим в тучах,

За стуком копыта в берлогах дремучих,

За песней трубы, потонувшей в лесах…

— Где нам столковаться!

Вы — другой народ!..

Мне — в апреле двадцать,

Вам — тридцатый год.

Вы — уже не юноша,

Вам ли о войне…

— Коля, не волнуйтесь,

Дайте мне…

На плацу, открытом

С четырех сторон,

Бубном и копытом

Дрогнул эскадрон;

Вот и закачались мы

В прозелень травы, —

Я — военспецом.

Военкомом — вы…

Справа — курган,

Да слева курган;

Справа — нога,

Да слева нога;

Справа — наган,

Да слева шашка,

Цейсе посередке,

Сверху — фуражка…

А в походной сумке

Спички и табак.

Тихонов,

Сельвинский,

Пастернак…

Степям и дорогам

Не кончен счет;

Камням и порогам

Не найден счет;

Кружит паучок

По загару щек;

Сабля да книга, —

Чего еще?

(Только ворон выслан

Сторожить в полях…

За полями Висла,

Ветер да поляк;

За полями ментик

Вылетает в лог!)

Военком Дементьев,

Саблю наголо!

Проклюют навылет,

Поддадут коленом,

Голову намылят

Лошадиной пеной…

Степь заместо простыни:

Натянули — раз!

…Добротными саблями

Побреют нас…

Покачусь, порубан,

Растянусь в траве,

Привалюся чубом

К русой голове…

Не дождались гроба мы,

Кончили поход…

На казенной обуви

Ромашка цветет…

Пресловутый ворон

Подлетит в упор,

Каркнет «nevermore» он

По Эдгару По…

«Повернитесь, встаньте-ка…

Затрубите в рог…»

(Старая романтика,

Черное перо!)

— Багрицкий, довольно!

Что за бред!..

Романтика уволена —

За выслугой лет;

Сабля — не гребенка.

Война — не спорт;

Довольно фантазировать.

Закончим спор, —

Вы — уже не юноша.

Вам ли о войне!..

— Коля, не волнуйтесь,

Дайте мне…

Лежим, истлевающие

От глотки до ног…

Не выцвела трава еще

В солдатское сукно;

Еще бежит из тела

Болотная ржавь,

А сумка истлела,

Распалась, рассеклась;

И книги лежат…

На пустошах, где солнце

Зарыто в пух ворон,

Туман, костер, бессонница

Морочат эскадрон.

Мечется во мраке

По степным горбам:

«Ехали казаки,

Чубы по губам…»

А над нами ветры

Ночью говорят:

— Коля, братец, где ты?

Истлеваю, брат! —

Да в дорожной яме,

В дряни, в лоскутах,

Буквы муравьями

Тлеют на листах…

(Над вороньим кругом —

Звездяный лед.

По степным яругам

Ночь идет…)

Нехристь или выкрест

Над сухой травой, —

Размахнулись вихри

Пыльной булавой.

Вырваны ветрами

Из бочаг пустых,

Хлопают крылами

Книжные листы;

На враждебный Запад

Рвутся по стерням:

Тихонов,

Сельвинский,

Пастернак…

(Кочуют вороны,

Кружат кусты.

Вслед эскадрону

Летят листы.)

Чалый иль соловый

Конь храпит.

Вьется слово

Кругом копыт.

Под ветром снова

В дыму щека;

Вьется слово

Кругом штыка…

Пусть покрыты плесенью

Наши костяки,

То, о чем мы думали,

Ведет штыки…

С нашими замашками

Едут пред полком —

С новым военспецом

Новый военком.

Что ж! Дорогу нашу

Враз не разрубить:

Вместе есть нам кашу,

Вместе спать и пить…

Пусть другие дразнятся!

Наши дни легки…

Десять лет разницы —

Это пустяки!