Стихотворения и поэмы

Пою блаженный век и непорочны нравы

В начале бытия счастливейших времен;

Пою правительства священные уставы

И власть, хранящую покой земных племен.

В селении небес пространном обитая,

Спусти ко мне свои пресветлые лучи,

Твоим влиянием, о истина святая,

Внушить Твой смертный глас мой разум научи.

Вдохни в меня твои божественны законы;

Представь, как смертные в природном бытии

Прияли от тебя и скиптры и короны,

Дабы предписывать уставы нам твои.

Представь перед очми ты Павла молодаго

Начальный в естестве благополучный век,

Как числил всяк свое в спокойстве общем благо,

Как сам давал себе законы человек;

Как прежде он свой долг любил беспринужденно,

Не быв никаковым уставом покорен;

Как время, наконец, явилося пременно

И новый смертному был жребий положен.

А вы откройте путь в жилище ваше дивно,

О музы! я умом взнестись отважусь к вам,

В места, где царствует весна бесперерывно

И где сооружен божественный ваш храм;

Где светит вечный день и мрак незнаем нощи,

Где ревностным сердцам всегда отворен вход.

Позвольте мне вступить в священны ваши рощи

И оживляющих коснуться ваших вод.

Но, Музы, я не с тем вхожу в ваш храм почтенный,

Чтоб вымышленными примерами богов,

Высокопарностью и красотой надменной

Украсить искренность простых, усердных слов.

Я с Пиндаром не тщусь быть славою возвышен:

Не славным в свете я — полезным быть хочу;

Коль глас мой в простоте меж вами будет слышен,

Я всю тогда награду получу;

Лишь тем должна быть песнь моя красна и стройна,

Коль места в ней иметь не будет подла лесть,

Коль будет павлова приятия достойна,

Коль истину пред ним потщится превознесть.

Се книга Вечности разгинулась пред мною,

Где все представились прешедши времена,

И все, вмещенные обширностью земною,

Бесчисленные в ней явились племена.

Открылся образ мне первоначальна века,

В котором царствовал еще природы глас;

Из недр небытия исшедша человека

Я вижу на земном пространстве в оный час;

В тот час, как он свое увидел совершенство,

Одними чувствами своими научен,

Как каждый взор ему казал блаженство

Пять чувств ему познание открыли,

Которое его ко счастию вело.

И чувства лишь к его довольствию служили:

Не знал он их тогда употреблять во зло.

Невинности его не развращали страсти:

Желаний дале нужд своих не простирал,

А только то желал, что он имел во власти,

И, следственно, имел он все то, что желал.

В согласии узря и в тишине приятной

Исшедших из своей утробы мирных чад,

Земля, казалося, давала плод стократный

И представляла им обильный вертоград.

Их кротости тогда и нраву подражая,

Свирепейшие львы подобились овцам;

Повсюду правда, мир и тишина святая

Являли божества присутственного храм.

Не смели приступать туда гоненье, зверство,

Презренье, ненависть, пронырство и обман,

Ложь, гордость, клевета, притвор и лицемерство, —

Чуждались смертные в то время сих имян.

Не угрожало им железо смертоносно,

Соделаное днесь к погибели людей;

Но было вспахано им поле плодоносно

И не губило жизнь, давало помощь ей.

Сие вреднейшее, грызущее нас жало,

Источник алчности и корень гнусных дел,

Корыстолюбие сердец не заражало;

Никто отъемлемым уменьем не владел.

По праву сильного никто тогда не мыслил,

И ближнему чрез то не причинял обид;

Но каждый был богат, хотя никто не числил,

Что дом, земля иль плод ему принадлежит.

Земля считалася в то счастливое время

Неразделимою питательницей всех,

И люди бедности не чувствовали бремя

Среди довольствия, покоя и утех.

«Премудро божество на то, — они вещали, —

Рассеянием нас умножили наш род,

Дабы взаимно мы друг другу помогали,

Дабы приобрели чрез то сугубый плод.

С природным человек родится побужденьем

К необходимейшим во обществе трудам,

И, пользуяся всем других людей именьем,

Взаимно к пользе всех трудиться должен сам».

Отверсты находя для всех земные недра,

Где все заключены сокровища земли,

Сей дар, который дан от божества прещедра,

По мере нужд всегда и все извлечь могли.

Богатства естества имея в равной воле,

Довольствовался им равно велик и мал;

Коль кто приобретал перед другими боле,

Избыток одного всех прочих награждал.

Сие собрание, трудящееся в поте,

Пчелам подобилось, носящим в лете мед:

Друг другу подражал в роенье и в охоте,

И друг за другом шел, трудяся, каждый вслед.

Но вскоре жители сии трудолюбивы

Во удовольствии забудут легкий труд,

Когда их тучные и плодоносны нивы

Сторичные плоды впоследок воздадут.

И в скором времени веселья повсечасны

Последуют за их раченьем и трудом;

В довольстве и скоты их радостей участны,

Оставя в поле плуг покоятся потом.

Исполнен каждый был ко ближнему любови,

И в каждом почитал и брата и отца;

Они считали все себя единой крови,

Имея бытие от одного Творца;

Без лести искренен, без страха праводушен,

Всех общий выл слуга, и родственник, и друг,

Без рабства человек другому был послушен,

И тем крепилася взаимность их услуг.

О, ты, чистейших душ невинно утешенье,

Приятнейшая страсть чувствительных сердец,

Любовь, дающая нам всем одушевленье!

Твои я нежности представлю наконец.

В то время не были еще сердца суровы,

Обыкши радости едины ощущать;

И для утех всегда отверсты и готовы,

Не знали оных в стыд и горесть превращать.

В них строгость никогда не находила места;

Не пышность их влекла, богатство или чин

И не вручалася на жертву им невеста,

Но выбор оныя господствовал один.

Тот ею обладал, кто мил и кто ей лестен,

Тот ею был любим, кому она мила.

Таков союз любви похвален был и честен:

Когда невинен нрав, невинны и дела.

Ревнивость никогда любви не огорчала,

И подозрения не мучили сердец!

А ежели любовь в желаньях погасала,

Началом новых был утех ее конец.

Любовник не вздыхал, не мучился напрасно,

Когда любовницу несклонну находил:

Коль сердце не было ее взаимно страстно,

Пленялся он другой, для коей был он мил.

На Марсовых полях руки не воружали

Ни слава тщетная, ни злобствующа месть,

И сами титлами себя не украшали,

Которые дает иль робость или лесть.

Бездушный ябедник и подлый лжесвидетель

Пред лицемерный суд безгласных не влекли;

Невиность, истина, любовь и добродетель

Повсюду счастливо хранились на земли.

Не навсегда наш ум в границах был удержан;

Нечувственно порок пробрался к нам в сердца,

Гнушался смертный им, но был ему подвержен

И, ненавидя зло, лобзал его творца.

Его познания и мысли просвещенны,

Которы делали счастливыми людей,

Ко общей были всех напасти обращены,

И человек себе первейший стал злодей.

Как будто некая бунтующая сила

Приятной тишине поревновала их;

И некой язвою вселенну заразила,

Которая ввела людей коварных, злых.

Казалось, ад тогда разверз свою утробу

И фурий испустил мучительных в народ,

Дабы посеять в нем свирепство, ужас, злобу

И человеческий терзать всечасно род.

Казалось, естество в раскаяньи стыдилось,

Неблагодарным свой истощевая дар,

И небо видеть их злодейства отвратилось,

Готовя праведный для казни их удар.

Различные тогда узнали мы напасти:

Числом пороков мы число узнали бед.

Тираны новые плодили вновь пороки

И неисчислимы злодейства в свет ввели,

Безжалостны к другим, бесчувственны, жестоки,

Презрели истину и честь превозмогли.

Быв прежде в тишине покоен, изобилен,

Обидел иль терпел обиды человек;

Тот был счастливей всех, кто более был силен;

Восстал на друга друг и к мщенью меч извлек,

Иной прибыток зря, иной для тщетной славы,

Иной свой собственный предупреждая страх.

В свирепстве по полям текли ручьи кровавы,

Судьба людей была в насильственных руках.

Науки сделались орудием их мести,

И разум растравлял жестокость общих ран;

Не слышал человек ни должности, ни чести,

Их глас тогда молчал и царствовал обман.

Но собственным вредом смягчаются тираны,

Влекутся к жалости строптивые сердца,

И чувствуют тогда свои и общи раны:

«Доколе наших зол, — вещают, — ждать конца?

Без сокращения довольно век наш краток;

Но мы его губим в неистовствах своих».

Таков разумных сих творений был остаток,

Когда взаимное злодейство тмило их.

Поверженная честь у ног тиранских мертва,

Во ускорение являлась естеству;

Терпенье с кротостью была едина жертва,

Котору воздавал род смертных божеству.

Невинность, истина, любовь и добродетель,

Отвсюду изгнаны, взывали к небесам,

Дабы толиких благ источник и содетель

Им дал прибежище и кротость дал сердцам.

Прещедро божество спускает луч на землю,

Подобно как дает другую бытность ей,

И от луча Творца я новый свет приемлю;

Но где искать ему достойных олтарей?

Когда умножились злодейства и развраты,

Когда была земля наполнена сирот,

Под чей покров могли гонимы быть прияты?

Где мог прибежище найти тогда народ?

Ко пресечению гнетущей всех напасти

Был избран человек подать законы всем;

Судьба народу быть в его велела власти,

Народ, покорствуя, нарек его царем,

Дабы он подданных согласие уставил

И образ кротости собою им явил,

Дабы несчастливых от гибели избавил

И прежних тишину веков возобновил.

Народ, не знающий в своих стремленьях меры,

Без правил собственных последует другим;

Ко слабости иль к злу ведут его примеры —

Он чувствует их вред, но подражает им.

Ко исполненью дел его взаимность нудит;

И добродетель все тогда любить начнут,

Когда любить ее друг друга всяк побудит,

Когда одни другим примеры подадут.

Подобно к злобе тот причин находит много,

Кто мыслит своего злодея упредить;

Он строго судит всех, судим взаимно строго,

И часто принужден иль гибнуть, иль губить.

Так должно, чтоб цари правленье воспримали

Соделать лучшую для смертных в жизни часть:

Первейший, коего народы увенчали,

Заставил возлюбить благотворящу власть.

Пресек причины он враждеб междоусобных,

Невинных принял в свой надежнейший покров;

Бессильных защитил от нападенья злобных,

Поставил правду, суд, закон и святость слов.

Беспечность праздная, ведущая к пороку,

И роскошь вредная была истреблена;

Народ, оставивший тогда войну жестоку,

Увидел на полях спокойства семена.

Прешли всеобщие стенания и муки;

Узря тишайшу власть, исчез грозящий страх, —

Тогда явили свой полезный плод науки

И добродетелям воздвигли храм в сердцах.

Внезапно восхищен мой ум виденьем странным,

Какая сладкая пленила мысль мечта!

Объялись чувства вдруг восторгом несказанным,

Отверзлись предо мной небесные врата:

Я вижу храм судеб среди светил несчетных;

Там путь непостижим и неприступен свет,

Там славится всегда отец веков безлетных,

И тамо пишет свой предведенье завет:

«Пребудешь счатлива так долго ты, Россия,

Как будет жить в сердцах Екатеринин глас:

Чтоб россы завсегда хранили дни златыя

И петь не преставал ликующий Парнас».

Божественная Хлоя!

В часы твоих отрад и твоего покоя

Ты любишь иногда,

Во отдых от труда,

Читать в стихах страницы

Досужной небылицы.

На разум кротких муз

Не налагаешь уз.

Твоей улыбкой благотворной

Приятных душ питаешь жар,

И из забавы стихотворной

Счастливый производишь дар.

Не ставишь никому в обиду,

Когда по некакому виду

Найдутся в глубине веков

Давно известные гремушки дураков.

Желаешь, наконец, чтоб «Душеньки» писатель,

Старинных вымыслов простой повествователь,

Вступил в широкий путь забавнейших творцов.

Хоть прежних лет моих я жара не имею,

Желание твое преслушать не умею;

Скажу, что люди встарь слыхали от отцов:

В пустой Аравии живали прежде люди,

Не знаю, были то иль скифы, или чуди,

Или другой народ;

Но по преданиям, от рода в дальний род,

Известно каждому из многих сказок чудных,

Что тамо в областях безводных и безлюдных,

Где кроются в песках признаки городов,

Бывало много царств, овец и пастухов,

В каком ли тамо царстве,

В каком ли государстве,

В селе, иль городе, иль в поле под шатром,

Был царь, и был любим народом и двором,

И у царя была царица —

Добра, румяна, белолица;

Любовь, и дружба, и совет,

Чрез множество прошедших лет,

Повсюду их сопровождали,

В обоих процветали,

Как алый розов цвет,

Краса, приятство, младость,

И потому царя без титлов звали Свет,

Царицу просто звали Радость.

На вечну память их, поднесь,

Везде в народе, как и здесь,

Когда кого ласкают,

Подобно Радостью и Светом называют;

И чаять надобно, такие имена

Не выйдут из речей в грядущи времена.

У Света у царя, у Радости царицы

Являлися поля, обильные плодом,

Верблюды и ослы, кони и колесницы

И в царских роскошах богатством полный дом.

Но все ли дни прекрасны в лете?

Утехи без премен бывают ли на свете?

Несчастья часто льнут, как мухи, ко всему!

Легко вплетаются и в быль и в небылицы.

Случилось то ж в дому

У Света у царя, у Радости царицы;

Кто хочет знать, скажу — и как и почему:

В то время славились чудесные халдеи

Наукой тайных слов

И силою духов.

Судьбы царей и царств и участи домов

В то время строили волшебники и феи.

Они давали часть талантов и даров,

Достоинств и умов.

Бывали сельские, бывали городские;

Иные только дом бирали на удел;

Бывали добрые, бывали и такие,

Которые, не льстясь заботой добрых дел,

Творили пакости где можно, на досуге,

И всяку всячину болтали друг о друге.

Случалось иногда, и добрый и худой

Упрямую войну вели между собой.

Где добрый созидал — худой разрушить тщился,

Один благотворил — другой во вред трудился.

Подобным оброзом у Света у царя,

У Радости царицы

Один, добро творя,

Хранил вокруг границы;

Другой, ему на спор,

Старался наустить соседов ближних царства,

К царю через забор

Метать отвсюду сор

С надменной гордостью всевластного боярства.

Один предпринял труд,

Любя цареву славу,

В бессудную расправу

Вводить правдивый суд;

Другой, ему назло, законов разум путал,

Дела во мраке кутал

И правду клал под спуд;

Согбенны древностью благотворящи духи

И сверстницы их лет, из добрых фей старухи

Бывали иногда иль слепы, или глухи,

И многих пакостей ближайших на земли

Приметить не могли.

У Света у царя, у Радости царицы

Летали также в дом духов и фей станицы,

Которы брали вид дельцов и знатоков,

Решали все дела, судили, кто каков;

Но их решения забыты в век веков.

Меж тем таился ков

Враждующих духов,

Которы предприяли

Наслать на царский дом особые печали.

Уже пронесся слух чрез земли и моря:

У Света у царя,

У Радости царицы

Родились детища двуносы иль двулицы,

И, словом, были все уроды на показ.

В начале первых лет приставники и мамы

Старались править их вседневно много раз;

Но каждый вырастал впоследок двуобраз;

Природные черты всегда живут упрямы.

Для славы их отца

Природные вельможи

Носили два лица

Или двуносые подделанные рожи,

И в сказках говорят, что будто бы они

Изобрели в тот век различные награды,

Какие в наши дни

Являют маскарады.

Цена носов и харь,

Которые сначала

Без денег раздавал щедротно добрый царь,

В столице наконец без меры вздорожала,

И равная беда

Постигла города,

Затем, что все тогда,

Дая большие платы,

Старались также быть двулицы, двуносаты;

Блажен казался царь, которого народ

Любви своей к нему являл такой довод.

Но царь с царицею, когда не в людстве были,

Нередко двое выли,

Искали помощи у всех своих друзей,

Волшебников и фей,

И в горестной печали

От всех забав бежали.

Волшебник Благотвор

И Скромность, дочь его, любили царский двор;

Но их всегда была умеренна возможность:

Они давали в щит едину Осторожность.

Царя же Благотвор по дружбе наделил

Чудесной некакой водою,

От феи Мудрости взятою;

И в мире носится народною молвою,

Что царску голову он ею часто мыл.

Царице Скромность подарила

Волшебную свою печать,

И Скромность, если льзя от слухов веру брать,

Печать сию к устам царице приложила.

Такие способы, поистине сказать,

Для царства не были блистательны и громки,

Но долее могли блаженства цепь вязать,

И цепи сей конец далече шел в потомки.

Полезным действием печати и воды

Слабели видимо враждебных сил коварства,

И царь с царицею под тягостями царства

Могли тогда вкушать счастливые плоды.

У Света у царя, у Радости царицы

Плачевных повестей окончились таблицы:

У них родился сын,

По складам видимым и по приметам тайным,

Без всяких злых причин,

С порядочным лицом и с носом обычайным.

Волшебники друзья,

Приятельницы феи

К основе бытия

Прибавили затеи:

Одни ему черты

Героев подарили;

Другие красоты

Купидовы сулили;

Одни высокий ум

И мудрость обещали;

Другие наобум

Грядущих дел его историю;

Таланты, счастие и самый долгий век

Ему предвозвещали,

И громко возглашали,

Что действом их опек

Он вырастет хорош и будет человек,

И с тем родителей заране поздравляли.

Притом произвели из неких тайных числ,

Что он определен назваться Добромысл,

По имени, от век почтенному в народе;

И первый Добромысл тогда явился в роде.

Меж тем как добрые сияли в торжестве,

В сокрытах умыслах мутились злые духи

И, будучи тогда бессильны в колдовстве,

Старались распустить знакомы в свете слухи:

Лицом дитя хорош, но будет глуповат

И, по приметам фей, наклонен к злому нраву;

И, так как бы планет последуя уставу,

Пророчили, что он не может быть женат,

Что будет на лице носить дурацку мету,

Что будет век искать себе невест по свету,

Но все искания не будут во успех,

А будут лишь в посмех.

Лукавы сонмища духов и фей противных,

Ныряя подтишком тогда во все края,

Со множеством трудов искали сбытия

Своих пророчеств дивных,

И, чаять надобно, легко бы возмогли

Чудесить на земли,

Что только было им во вред людей возможно;

Но царь всегда предосторожно

Хранил в запас воды бутыль,

Котора злых коварств уничтожала быль.

У Радости равно, на случаи заране,

Известная печать всегда была в кармане.

У сына их тогда, доколе был он млад,

В неделе и во дни бывала много крат

Водою разума головушка помыта,

И часто к вороту печать была пришита,

И то их имени да будет не в пронос,

Что тако Добромысл в отцовском доме рос:

У царского двора особы грамотеи,

И таин естества учители халдеи

Водили ум его в пространстве всех частей,

Познаний и наук, искусств и хитростей.

Историю времен, числений разны роды,

Светил небесных бег, открытие природы,

Кривой и правый толк высокотайных слов

Царевичу они глубоко в ум втвердили;

Но, наваждением, конечно, злых духов,

Науку в свете жить и ведать, кто каков.

Халдейски мудрецы в то время позабыли.

Ни Свет со Радостью, ни самый Благотвор,

Ни Скромность, дочь его, ни добрых сил собор

Питомца своего сколь долго не хранили,

От всех возможных зол напредь не оградили,

И может быть, что злым, умышленно во власть,

Оставили на часть

Ошибки возраста, водимого страстями,

Чтоб разными путями —

И опытом добра и опытом скорбей —

Он лучше достигал счастливых в жизни дней.

Настали скоро лета,

В которые любовь

Волнует часто кровь

И юность действует без дальнего совета.

Тогда отец и мать

Заранее пеклись найти ему невесту,

Иль, попросту сказать,

Гадали, думали пристроить сына к месту.

Женясь, он будет жить спокойно, без хлопот,

И новым племенем умножит царский род.

Такие для него в виду имели меты

Желания родных и дружески советы.

Но злобных ли духов коварные наветы,

Или бесстройная незрелых лет чреда

От доброго пути влекли его к худому,

Потрачена ль была чудесная вода,

Потеряна ль печать спасительная дому,

Во летописях нет

Доводов, ни примет;

Лишь то известно свету,

Из разных повестей, без всяких лет и числ,

Что юный Добромысл

Не следовал тогда разумному совету,

И нежных чувствий дар,

Какой в него тогда природою вливался,

В подобии вещей был только скорый жар —

Минутой возгорал, минутой истощался.

Царевичу предстал повсюду вид свобод,

Под коим крылся путь неволи и нестройства.

Приманчивый призрак пленяющих красот

Далеко отстоял от счастья и спокойства.

Открылось множество невест со всех сторон:

В Египте фараон,

От самой древности ведя свою породу,

Имел любиму дочь,

По сказкам, Вышероду,

Котора ближилась к семнадцатому году

И женихов себе искала день и ночь.

Но вестно в бытиях египетской архивы,

Цари не завсегда бывали там счастливы;

И некий тамо царь,

С показанным теперь недальний однородец,

Хотя носил всегда в кармане календарь,

Особо в веке был несчастный мореходец,

И, в море некогда пустясь в недобрый час,

Со всеми силами постыдно в грязь увяз;

Хотя ж в последствии толь знатного урона

Оставил имя он в потомстве фараона,

Оставил множество коней и колесниц,

Оставил, наконец, в достойну память роду,

Между высоких лиц

Царевну Вышероду;

Хотя толико пышный дом

Пленил царевича вначале,

И не искал бы он потом

Себе невесты дале,

Она явилася с приданым к ней погостом;

Явилась, но была весьма велика ростом,

А он при ней был мал,

И только под плечо тупеем досягал.

Вотще старалися искусными руками,

Природе вопреки,

Подделывать ему высоки каблуки:

Он скучил зреть ее нижайшими очами,

И был довольно рад,

Когда невеста в дом отправиась назад.

Царевичева дума

Клонилася потом, оставя знатность прочь,

Понять в супружество единородну дочь

У громкого царя у Шума.

Известно всем, что то была

Летучая царевна Слава,

Которая, носясь по праву иль без права,

С трубою по путям вестила мне дела.

Со Славою союз и от него потомки

Долженствовали быть во всей вселенной громки;

И не было тогда

В искании труда;

Царевна без стыда

Навстречу жениху, одетая в полтела,

Почти, сказать бы так, нагая прилетела.

Премноги красоты

Открылися в невесте;

Но так как вестница, имея суеты,

Она не возмогла держаться долго в месте.

В начале первых числ

Влюбленный Добромысл,

Дивяся ей как чуду,

За нею бегал всюду;

Но мог ли долго он за славой гнаться вслед?

Она везде летала,

Трубила и болтала,

По ветру впоследи пустилась дале в свет,

И где сокрылася, поныне слуху нет.

Любовь палит сердца без дальнего разбора

И не всегда дает желаемых невест.

Царевич, отдохнув, предпринял сам поезд

К двору, где славилась царевна Острозора.

Отец ее бывал

Отцу его приятель,

И был халдейских стран сильнейший обладатель;

Сидон и Тир ему овцами дань давал.

В его владении халдейские науки

И острых слов игра

Из мест, где в целый год гнездо находят жуки,

Вошли в высоку честь у царского двора;

В его владении цвела наук подпора,

Цвела, как вестно всем, царевна Острозора.

И прибыл Добромысл к халдейскому двору;

Он в детстве сам имел учителей халдейских

И ведал многу быль из повестей индейских,

Понравился царю, со всеми был в миру,

Немало говорил с царевной на пиру;

Но многих слов ее не мог понять игру,

И вскоре

Незнанием своим наскучил Острозоре.

Сражен ее умом,

В ничтожности потом

За благо рассудил обратно ехать в дом.

Последуя тогда всего народа гласу,

Старался видеть он царевну Милокрасу;

Увидел наконец и был в ее плену.

Но скоро впал в вину:

Когда она чего желала,

Любовник должен был всегда желать того ж,

И как желанья их поразнились сначала,

Царевна коротко сказала: «Нехорош».

Хотя ж сестра ее царевна Самохвала

Не так была горда,

Царевича она ни в чем не осуждала;

Но часто без стыда

Высоки похвалы сама себе слагала.

Любила обезьян, любила также клуш,

И к ним в товарищи ей надобен был муж.

Царевич, убоясь вступить на место клуши,

От милостей ее бежал, заткнувши уши.

Он видел наконец премножество невест,

Представленных ему в приятных самых масках;

Но их названья в сказках

Не заслужили мест,

И в повестях их домы

Остались незнакомы.

Древнейших вымыслов отец.

И многих бытностей свидетель,

Гомер поведал наконец,

Что встретил Добромысл в дороге Добродетель,

Которая ему, с бесплодного пути,

Назнача тогда за нею вслед идти,

Ошибки юности завесою покрыла,

И тако повесть сократила.