Стихотворения. Поэмы. Маскарад. Герой нашего времени

205

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Материалом для романа послужили Лермонтову впечатления от жизни в 1837 году на Кавказских водах, от поездки на Терек в казачью станицу Шелковскую в гости к А. А. Хастатову, от путешествия по Военно-Грузинской дороге. В. Г. Белинский, лечившийся в 1837 году в Пятигорске, удивлялся, когда вышел роман, «непостижимой верности, с какою обрисованы у г. Лермонтова даже малейшие подробности» жизни курортного общества. Сохранилось свидетельство, что в основу «Бэлы» Лермонтов положил происшествие, рассказанное ему Хастатовым, «у которого действительно жила татарка этого имени». Имеется указание, что в «Фаталисте» Лермонтов использовал другой случай из жизни Хастатова, когда тот в станице Червленой ворвался безоружный в хату, где с пистолетом и шашкой заперся пьяный казак. Упоминания в мемуарной литературе о том, что случай, описанный в «Тамани», произошел в Тамани с самим Лермонтовым, подтверждается рассказом М. Цейдлера. В 1838 году Цейдлер был командирован на Кавказ и останавливался в Тамани. Описывая в своем очерке («На Кавказе в 1830-х годах») красоту своей соседки и внешность слепого мальчика, которых изобразил Лермонтов, Цейдлер поясняет, что ему суждено было жить в том же домике, где жил поэт, и тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. «Мне даже помнится, — пишет Цейдлер, — что, когда я, возвратись, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь».

В облике доктора Вернера современники обнаружили портретное сходство с Н. В. Майером — медиком штаба кавказских войск в Ставрополе; летние месяцы он проводил на Водах. Указывали также на сходство Грушницкого с офицером Н. П. Колюбакиным. Герой «Фаталиста» Вулич имеет черты сходства с конногвардейцем И. В. Вуичем. В образе княжны Мери современники узнали не одну, а нескольких светских девушек, проводивших лето 1837 года в Пятигорске, — лишнее доказательство, что персонажи «Героя нашего времени» заключают в себе не только портретные, но и типические черты.

Писать роман Лермонтов начал не раньше второй половины 1838 года; еще в июне он жаловался С. А. Раевскому: «писать не пишу», — и сообщал, что работа над «Княгиней Лиговской» затянулась и вряд ли кончится. Очевидно, к этому времени относится запись «Я в Тифлисе…», представляющая собою первоначальный сюжет «Тамани». Но уже в марте 1839 года в «Отечественных записках» была помещена «Бэла (Из записок офицера о Кавказе)», в ноябре — «Фаталист». «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, — сообщала в примечании редакция, — что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей, и напечатанных и не напечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок русской литературе». В феврале 1840 года в том же журнале появилась «Тамань»; в это время работа над романом была уже закончена: 19 февраля цензор разрешил печатать отдельное издание — «Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова, часть I и часть II».

Главы этого сочинения — «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист» — расположены так, что события, описанные во второй части, предшествуют тем, которые Лермонтов описал в первой. Если заняться расположением повестей в хронологической последовательности и восстановить порядок, в котором события происходили в жизни героя, то книга выглядела бы так:

1. Следуя на Кавказ, к месту назначения, Печорин остановился в Тамани («Тамань»).

2. После участия в военной экспедиции Печорин едет на Воды, живет в Пятигорске и Кисловодске, убивает на дуэли Грушницкого («Княжна Мери»).

3. За эту дуэль Печорина отправляют на «линию», в крепость на левом фланге, под начальство Максима Максимыча («Бэла»).

4. Из крепости Печорин отлучается на две недели в казачью станицу, где держит пари с Вуличем («Фаталист»).

5. Через пять лет после этого вышедший в отставку Печорин по дороге в Персию встречается во Владикавказе с Максимом Максимычем («Максим Максимыч»).

6. На обратном пути из Персии Печорин умирает («Предисловие к «Журналу Печорина»).

Однако Лермонтов предпочел иную расстановку повестей и сначала описал Печорина «извне», а потом «изнутри», сперва таким, как воспринимает его человек иного социального круга — Максим Максимыч, затем — с точки зрения странствующего офицера, пересказывающего историю Бэлы. И только после этого читатель узнает о смерти Печорина и знакомится с его «Журналом», то есть с его собственными суждениями о самом себе. Так цикл повестей, связанных между собой образом героя, превратился в первый в русской литературе психологический роман.

Фрагментарность романа освобождала Лермонтова от необходимости рассказывать биографию героя, позволяла ограничиваться намеками. «Честолюбие мое подавлено обстоятельствами», — записывает Печорин. И читателю нетрудно угадать: это намек на ссылку. «Мы не способны более, — говорит он, — к великим жертвам… для блага человечества», подразумевая под «благом человечества» свободу. В борьбе с самим собой он истощил жар души и постоянство воли, «необходимые для действительной жизни», — для жизни — действия, для борьбы. «Я стал не способен к благородным порывам», — записывает он. Печорин презирает себя, сетует, что жизнь его «становится пустее — день ото дня». Потому-то он и разыгрывает «жалкую роль палача» княжны Мери и Грушницкого в «комедии», которую затеял, ибо не знает, чем утолить тоску по настоящей жизни, убить силы, достойные настоящего дела.

Суд Печорина над самим собой был воспринят как обвинение всему общественно-политическому строю николаевской России. Намеки Лермонтова угадывались. «Читая строки, — замечал Белинский, — читаешь и между строками; понимая ясно все сказанное автором, понимаешь еще и то, чего он не хотел говорить, опасаясь быть многоречивым».

Николай I и реакционная критика утверждали, что Печорин выглядит как клевета на современность. Редактор журнала «Маяк» С. Бурачок писал: «Весь роман — эпиграмма, составленная из беспрерывных софизмов, так что философии, религиозности, русской народности и следов нет». При этом Бурачок утверждал, что Печорин — сам Лермонтов, и тем самым относил к Лермонтову политическую характеристику его героя.

В ответ на попытки журналистов реакционного лагеря опорочить автора и умалить значение лермонтовского романа Белинский, разбирая характер Печорина, писал: «Эгоист, злодей, изверг, безнравственный человек!..» — хором закричат, может быть, строгие моралисты. Ваша правда, господа; но вы-то из чего хлопочете? за что сердитесь?.. Вы предаете его анафеме не за пороки, — в вас их больше и в вас они чернее и позорнее, — но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которой он говорит о них… Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его проблескивает что-то великое… Ему другое назначение, другой путь, чем вам. Его страсти — бури, очищающие сферу духа; его заблуждения, как ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь…»

Печорин вступил в жизнь после восстания декабристов, а умер в конце 30-х годов, еще до того, как на историческую сцену выступили новые общественные силы. Он герой промежуточной эпохи. Об этом и говорил Белинский, когда указывал на «переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, я в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем».

Печорин стремился к личной свободе. Он понимал ее как разрыв с аристократическим обществом. Он замкнулся в себе и погиб в одиночестве.