Стихотворения. Проза

1. А. Н. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[222]

15 августа 1824. <Новоживотинное>

Tres chere et respectable maman.

Nous voila derechef a la campagne apres avoir passe deux jours a Voronege ou nous nous sommes presentes chez le gouverneur que nous avions deja rencontre chez Лев Алексеевич) et qui des l'abord nous engagea a diner le meme jour chez lui, nous sommes donc retournes chez lui et nous avons dine a 6 avec le Marechal de la noblesse et un certain Chott qui avait ete fiance a M-lle Ve-nevitinoff et que nous avions aussi vu auparavant. Le gouverneur est un homme des plus aimables et sa maison est, je crois, la seule qui soit a l'abri de l'ennui qui regne generalement a Voronege. Il nous a beaucoup engages a revenir chez lui pour faire la connaissance de sa femme qui est dans ce moment a Липецк. Nous avons ete chez le procureur qui nous a assures que l'affaire de Norberg ne meritait pas qu'on y fasse attention et qui nous a offert ses services pour nos affaires, le chef de la chambre civile en a fait autant. Александра Патроновна que nous avons rencontree chez Лев Алек<сеевич> ou elle loge maintenant nous a vivement sollicite de nous arreter chez elle quand nous retournerons en ville; en un mot tout ce que nous avons vu ici de parents, d'anciennes et de nouvelles connaissances nous a temoigne infiniment d'amitie et parait content de nous voir. Il n'en est pas de meme de nos gens et si la joie est sur tous les visages je ne crois pas qu'elle fut dans tous les coeurs. Данила Иванович vous aura parle de tous les abus que nous decouvrons chaque jour. En verite cela passe le plus souvent la permission et l'audace est au point que les fripons ne gardaient plus de masque; c'est pourquoi je suis bien sur que notre arrivee a cause a beaucoup de monde plus de surprise que de joie. Nous vous envoyons 1000. C'est tout ce que nous avons pu rassembler jusqu'a present, j'espere vous en envoyer bientot davantage quand ce serait meme de l'argent emprunte. Celui que nous expedions maintenant est a l'adresse de M-r Goerke, qui aura la complaisance de le recevoir. Andre se mettra en route dans quelques jours. Adieu, ma tres chere maman, qu'il me tarde d'etre aupres de vous, de vous baiser tendrement les mains et de recevoir votre benediction.

Votre soumis fils

Dm. Venevitinoff

[Уважаемая и дорогая maman.

Вот мы уже опять в деревне[223] после двух дней, проведенных в Воронеже, где мы посетили губернатора[224], которого раньше встречали у Льва Алек<сеевича>[225] и который сразу пригласил нас к себе обедать в тот же день. Таким образом мы вернулись к нему и обедали вшестером с предводителем[226] и неким Шоттом[227], бывшим женихом М-elle Веневитиновой[228], которого мы также видели раньше. Губернатор — человек очень любезный, и его дом, я полагаю, единственный, где можно спастись от скуки, царящей обычно в Воронеже. Он очень нас приглашал еще зайти к нему, чтобы познакомиться с его женою[229], которая сейчас находится в Липецке. Мы побывали у прокурора, который нас уверил, что дело Норберга[230] не стоит того, чтобы на него обращать внимание, и предложил нам свои услуги в наших делах; подобное предложение сделал нам и председатель гражданской палаты. Александра Патроновна[231], которую мы встретили в доме Льва Алексеевича, где она в настоящее время проживает, очень приглашала нас остановиться у нее, когда мы возвратимся в город. Одним словом, все, кого мы здесь видели: родственники, новые и старые знакомые — отнеслись к нам с самым теплым участием и были нам рады. Иначе обстоит дело с нашими людьми, и если на их лицах написана радость, то не думаю, чтобы она была и в их сердцах. Данила Иванович[232], вероятно, рассказал вам о всех злоупотреблениях, которые открываются нами ежедневно. По правде сказать, все это выходит за границу дозволенного и дерзость так велика, что мошенники даже не надевают масок. Вот почему я совершенно уверен, что наш приезд был для многих более неожиданным, чем радостным. Посылаю вам 1000 <рублей>. Это все, что мы могли до сих пор собрать. Надеюсь скоро вам послать больше, хотя бы пришлось эти деньги занять. Деньги, что высылаем сейчас, адресованы г. Герке[233], который будет так любезен получить их. Андрей[234] отправится в путь через несколько дней. Прощайте, моя дорогая maman; как я стремлюсь к вам поцеловать ваши ручки и получить ваше благословение!

Ваш покорный сын

Дм. Веневитинов]

2. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[235]

<Середина августа 1824. Новоживотинное>

Ma chere Sophie.

Par ou commencerais-je ma lettre? Faut-il vous conduire sur le grand chemin ou bien dois-je vous transporter d'un saut a la campagne? Ce dernier moyen serait sans contredit plus commode, surtout pour moi, qui ai deja fait une fois la route; mais comme cela pourrait ne pas etre tout a fait satisfaisant pour une petite curieuse comme vous, je retourne sur mes pas et nous ferons ensemble le voyage. Representez-vous dans une petite caleche assez etroite (comme je l'ai appris depuis) trois figures que vous connaissez je crois assez pour me dispenser de vous les peindre. Representez-vous ces trois figures assises de cote comme au diner de Boileau en faisant une petite volte a droite, et vous aurez une idee tres juste de l'equipage et du joli groupe qu'y faisaient les voyageurs. Cependant comme nous n'avions pas oublie a Moscou notre genie inventeur nous imaginames bientot de ne nous mettre qu'a deux dans le fond et de placer le troisieme en guet sur le devant de la voiture; de cette maniere nous dormions a tour de role et fort commodement. A present il faut vous dire ce que je faisais quand a mon tour je me placais sur le devant de notre petite caleche car je ne sais pas ce qu'y faisaient les autres pendant que je dormais d'un somme profond. J'essayais de lire mais cela m'etait impossible, je n'avais avec moi qu'un petit evangile grec dont je ne pus dechiffrer que quelques lignes tant les caracteres en etaient menus et le cahotement violent. Je crus donc pouvoir faire des vers, mais le rossignol ne chante qu'a l'ombre des bosquets et pour moi j'etais expose a toute l'ardeur du soleil; d'ailleurs les secousses de notre voiture ne ressemblaient en rien a ce doux balancement qu'on eprouve assis sur le dos de Pegase. Je me mis donc a fredonner quelques airs de Genischta et le choeur du Freyschutz. J'en etais au plus beau passage quand tout a coup notre voiturier inspire probablement par ma voix melodieuse et par tout ce que je mettais d'expression dans mes chants entonna un air des plus baroques et cela a gorge deployee. La honte de ceder me fit hausser la voix; je luttai contre cet Orphee d'une nouvelle espece mais malgre tous mes efforts je fus oblige de plier bagage; car le drole avait bien plus de gosier que moi. Alors il ne me resta plus rien a faire qu'a compter les verstes. C'est ainsi que se passait la journee. Pour les nuits c'etait autre chose. Au clair de la lune qui nous preta ses rayons pendant tout le chemin, mes pensees etaient plus libres, je pouvais plus facilement me transporter parmi vous, causer avec vous et vous entendre. Je m'oubliais au point de crier «Arretez» et quand on s'arretait c'est ce que j'etais tout confus d'avoir vu les enfants jouant sur le grand chemin et qu'on allait ecraser tandis qu'il n'y avait la ni enfants ni qui que ce soit, mais que je revais tout eveille. Vous pouvez bien vous figurer que dans un voyage de la sorte il n'y a que changement de scene, mais jamais changement d'action. C'etait toujours partir et arriver. N'allez cependant pas croire que tout cela se fasse en un moment. Entre arriver et partir il y a un intervalle souvent seme de mauvais pas. Grace a Dieu ils n'etaient pas frequents pour cette fois... Mais il est temps de deteler enfin nos coursiers haletants. Arrivons a la campagne. C'est la que tendait tout notre voyage et nous n'y sommes qu'au bout de mon feuillet. Chose toute simple. Pour le voyage je vais bientot l'oublier moi-meme et je ne pourrai rien vous en dire dans la suite. Quant a la campagne, je pourrai vous en parler dans chaque lettre et a mesure que les impressions naitront. Je vous dirai seulement que j'ai revu le Don avec enthousiasme et je ne m'etonnerai pas si ses ondes deviennent pour moi les ondes de l'Hipocrene. Je ne puis meme encore vous en parler, le sentiment est trop vif, il faut le laisser reposer. Adieu donc. Portez-vous bien et embrassez

Votre frere et ami

Dmitri

Bien des choses a M-rs Bayleau, D'Horrer, et Genischta, je suis bien fache de ne pas l'avoir vu avant notre depart. Saluez bien Софья Пажроновне.

J'ecrirais encore mais je vous assure que je n'ai pas le temps. Saluez tout le monde de ma part. Mes respects a M-me D'Horrer. J'ecrirai la poste prochaine a M-r Guerke.

[Дорогая Софи.

С чего начну мое письмо? Нужно ли вывести вас на большую дорогу или одним прыжком перенести вас в деревню? Последнее было бы несомненно удобнее, особенно для меня, ибо этот путь уже мною пройден. Но так как это не вполне удовлетворило бы мою маленькую любопытную, то я возвращаюсь назад, и мы вместе совершим путешествие. Вообразите себе трех человек[236], которых вы, как я полагаю, настолько хорошо знаете, что избавите меня от описания их, и поместившихся в маленькой коляске, и, в чем я убедился потом, довольно узкой. Вообразите себе эти три фигуры, сидящие боком, как на обедах у Буало[237], с маленьким поворотом вправо, и вы получите верное представление об экипаже и о красивой группе путешественников. Впрочем, мы не оставили в Москве нашей изобретательности и скоро придумали садиться только вдвоем позади и помещать третьего на карауле спереди. Таким образом мы могли поочередно и очень удобно поспать. Теперь скажу вам, что я делал, когда я, в свою очередь, усаживался спереди в нашей маленькой коляске, не знаю, что делали другие в то время, когда я спал глубоким сном. Я пытался читать, но это было невозможно. При мне было только маленькое греческое евангелие, из которого я мог разобрать всего несколько строк, настолько толчки были сильны и печать мелка. Я попробовал сочинять стихи, но соловей поет только в тени дубрав, а я был выставлен на самое жгучее солнце; к тому же толчки нашего экипажа нисколько не походили на нежное покачивание, испытываемое на спине Пегаса. Я начал напевать песни Геништы[238] и мелодии из хора «Фрейшютца»[239]. На самом красивом месте наш возница, воодушевленный вероятно моим благозвучным голосом и всей экспрессиею, внесенною мною в пение, затянул во всю глотку какую-то странную песню. Не желая постыдно уступить, я возвысил голос и вступил в состязание с этим новым Орфеем. Однако, несмотря на все мои усилия, я принужден был сложить оружие, так как глотка у плута оказалась сильнее моей. После этого мне ничего более не оставалось, как считать версты. Так проходили дни. Иное дело ночью. При свете луны, расточавшей в продолжение всей дороги свое сияние, я свободнее мыслил и легче мог перенестись к вам, говорить с вами, слушать вас. Я забывался порой настолько, что кричал: «Стой!» И когда останавливались — я был в полном смущении: мне почудилось, что на большой дороге играют дети и что мы можем их задавить, А там не было, оказывается, ни души. Я грезил наяву. Вы легко можете себе представить, что в такого рода путешествии меняются только сцены и декорации, а не действие. Все сводится к приезду и отъезду. Не думайте, однако, что это все делается в одно мгновение. Между отъездом и приездом существует промежуток, нередко полный неприятностей. Славу богу, их на этот раз было не много. Но пора отпрячь наших запыхавшихся лошадей. Приезжаем в деревню, куда направлен был весь наш путь, а мы добрались только до конца моего листа. Ну что же. Путешествие я скоро забуду и впоследствии ничего не сумею о нем рассказать. Что касается деревни, то о ней я буду говорить в каждом письме и, по мере того, как будут возникать впечатления. Скажу вам только, что с восхищением я вновь увидел Дон, и не буду удивлен, если его волны станут для меня волнами Иппокрены[240]. Я даже не могу еще говорить о нем. Чувство слишком сильно, надо ему дать успокоиться. Прощайте же, будьте здоровы и обнимите

Вашего брата и друга

Дмитрия.

Поклонитесь Софье Патроновне[241]. Я бы написал еще, но могу вас уверить, мне положительно некогда.

Привет гг. Байло[242], Дореру[243] и Гениште. Мне очень жаль, что я не видел его перед нашим отъездом.

Поклон от меня всем. Засвидетельствуйте мое почтение г-же Дорер[244]. Со следующей почтой напишу г. Герке.]

3. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[245]

<16—26 августа 1824. Новоживотинное>

Ma chere Sophie.

Votre petite lettre nous est parvenue pendant notre sejour a Voronege ou nous avons passe deux jours. Il ne fallait rien moins qu'une lettre de maman et de vous pour nous distraire d'un ennui mortel qui semble avoir choisi cette ville pour sa residence. Mais chaque chose a son tour. Je recommencerai donc mes petites relations en suivant l'ordre chronologique qui, comme vous le savez, sert a classer dans la memoire les epoques les plus remarquables de chaque histoire. La notre, je le sais, n'est pas des plus importantes mais comme elle a bien quelque interet pour vous, c'est assez pour que je vous en fasse un recit detaille. Je crois vous avoir deja dit que de Toula jusqu'ici nous avons eu un chemin superbe qui etait egaye par la vue de plusieurs petites villes toutes tres jolies et surtout tres joliment situees sur des montagnes. Plus nous approchions du terme de notre voyage et plus le pays etait beau. Enfin de nuit a la lueur des eclairs et au bruit du tonnerre qui grondait dans le lointain nous arrivons chez nous; la sonnette nous denonce. On nous reconnait et, par consequent, les portes s'ouvrent. Tout s'anime; nous seuls, oppresses par le sommeil et la fatigue, nous avalons un peu de pain noir et de miel, nous nous derobons a la multitude pour nous mettre entre deux draps. Je ne vous parlerai pas de tout ce que j'ai vu en songe, je ne le saurais meme, je vous dirai seulement ce que j'ai vu a mon reveil: — un ciel couvert de nuages, une pluie battante, de loin quelques maisons et d'immenses jardins qui offraient l'aspect du desordre le plus accompli. Le tableau ne repondait guere a l'idee que j'avais conservee de cette campagne et soit que l'illusion ne fasse voir en beau tout ce que nous voyons en perspective, soit que les souvenirs de l'enfance portent toujours l'empreinte de la gaiete et de la joie, mais je n'ai plus retrouve qu'une ombre du passe. Les jardins sont convertis en des forets de cerisiers, de pommiers et de poiriers de toute espece; en un mot la nature y est toujours belle, elle seule a repondu a mon attente, mais on ne voit presque plus de traces de la main qui la cultive et, pour parler allegoriquement, l'art s'est endormi dans les bras de l'indolence. Un mot maintenant de ce que nous faisons. Nous ne sommes pas oisifs et en nous couchant avec les poules, nous nous levons avec les coqs. Des le matin nous montons en selle pour suivre le дрожки de Дан<ила> Ив<анович> soit dans les champs, soit dans les bois. Le matin nous avons longe le cours du Don pour aller a notre autre campagne. Mais je vous en parlerai la prochaine fois en prose ou en vers. Pour a present, adieu, je vous embrasse tendrement. Mes respects a M-r D'Horrer, mille choses a tous ceux, qui se souviennent de moi et surtout a M-lle-Sophie.

[Дорогая Софи.

Мы получили ваше коротенькое письмо во время нашего двухдневного пребывания в Воронеже. Только письма от maman и от вас могли рассеять смертельную скуку, по-видимому, свившую себе гнездо в этом городе. Но все в свое время. Итак, я начну мои описания в хронологическом порядке, который, как вы знаете, служит для классификации в нашей памяти наиболее замечательных эпох всякой истории. Знаю, — наша история не из важнейших, но так как для вас она не лишена известного интереса — этого достаточно, чтобы я описал вам ее со всеми подробностями. Кажется, я вам уже говорил, что дорога от Тулы до нашего имения[246] была просто великолепна и оживлена видом нескольких маленьких городков, очень хорошеньких и красиво расположенных на возвышенностях. Чем ближе мы были к цели нашего путешествия, тем красивее становилась местность. Наконец ночью, при свете молний и при отдаленных раскатах грома мы приезжаем домой. Колокольчик возвещает о нашем прибытии. Нас узнают и, конечно, двери открываются. Все оживает; мы одни, усталые, полусонные, наскоро проглатываем немного черного хлеба с медом, спешим удалиться от толпы, чтобы лечь. Не буду вам говорить о том, что я видел во сне, я даже не помню, что мне снилось, но расскажу, что, проснувшись, я увидел небо, покрытое тучами, проливной дождь, вдали — несколько домов и огромные сады в полнейшем беспорядке. Эта картина совсем не отвечала тому представлению, которое я составил себе об этой местности, оттого ли, что мечты заставляют нас видеть все отдаленное в розовом свете, оттого ли, что воспоминания детства носят на себе отпечаток радости и веселья, но я нашел здесь только тень прошлого[247]. Сады превратились в леса яблонь, вишневых и грушевых деревьев всяких сортов, одним словом, природа тут по-прежнему прекрасна, она одна оправдала мои ожидания, но совершенно не видно следов над нею работы и, говоря аллегорически, искусство заснуло в объятиях лени. Теперь одно слово о том, что мы делаем. Мы не тунеядцы, ложимся спать с курами, встаем с петухами. С самого утра садимся на лошадей, едем за дрожками Данилы Ивановича, то в поле, то в лес, Сегодня утром мы проехались по берегу Дона, посетили другое наше имение[248]. Но об этом я потолкую в следующий раз, в стихах или в прозе. Пока прощайте, целую вас нежно, Мой низкий поклон г. Дореру, привет всем тем, которые меня помнят, в особенности M-lle Софи[249].]

4. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[250]

<26 августа 1824. Новоживотинное>

Ma chere Sophie.

Il me semble que vous n'avez jamais ete aussi franche qu'aujourd'hui: dans chaque lettre vous vous accusez de curiosite et ce petit aveu, a vous dire vrai, ne m'apprend rien de nouveau, mais ce n'est pas en ce moment que je vous en ferai des reproches, car pour le coup je ne suis pas moins curieux que vous et c'est avec une bien vive impatience que j'attends chaque poste, non pour savoir ce qui se fait a Moscou, mais pour apprendre ce que vous y faites et pour devorer vos lettres qui sont pour nous comme le salaire des travaux de la semaine. Malgre la promesse que je vous ai faite de vous rendre compte exact de tous nos exploits je suis au bout de mon latin et je ne saurais continuer mon recit, nos occupations ont ete si uniformes durant cette semaine et les details en sont si prosaiques que je vous ennuierais en vous en faisant le denombrement. Cependant nous ne sommes раз aussi a plaindre que vous le croyez; la campagne n'est pas sans attraits pour nous et nous passons quelquefois des moments tres agreables soit avec nos voisins et voisines soit a nous seuls, mais tout cela est si interrompu, il y a toujours si peu de liaison entre ce qui precede et ce qui suit, que notre vie actuelle ressemble bien plus a un reve qu'a la realite, de facon que si quelqu'un nous demandait, ce que nous faisons, nous serions embarasses de la reponse; voila, ma chere, comment se passe notre teenps, nous ne nous en apercevons meme pas, il va ci, il va la, comme le cotillon de ma commere et cependant ce n'est certainement pas un temps perdu. Je n'ai pas oublie le jour de la S-te Nathalie et je me suis bien imagine que vous etiez a vous amuser chez la'C-sse P. Je vous prie de croire que j'etais aussi de la fete. Quand on connait le lieu de la scene et les acteurs, est-il difficile de se transporter au milieu de la troupe pour etre temoin de ses jeux, pour partager meme ses plaisirs avec tout le charme de la realite. Belle erreur! Mais toujours n'est-ce qu'une erreur. Ce jour meme, mardi, nous avions fait une 20-ne de verstes a cheval par un superbe clair de lune qui pretait admirablement a ces sortes de reve. Sans doute, je l'avoue, je suis urrpeu las de ses illusions et c'est bien reellement que je voudrais vous embrasser dans ce moment, mais j'ai l'esperance de vous revoir bientot et c'est bien serieusement que je vous parle, quand je vous dis que pour votre fete nous serons assis ensemble au banquet de la joie. En attendant. Adieu. Presentez mes respects a M-г D'Horrer et dites bien des choses de ma part a M-r Guerke, a Bayla et a Genischta. Je prends vraiment le plus vif interet a sa peine. Donnez-moi des details sur le depart de M-r D'Horrer-fils.

[Дорогая Софи.

Мне кажется, что вы никогда прежде не были так откровенны, как теперь. В каждом письме вы себя обвиняете в любопытстве, и это маленькое признание, сказать вам по правде, для меня не ново, но не буду особенно сейчас вам делать упреков, так как на этот раз и я не менее вас любопытен и ожидаю каждую почту с живейшим нетерпением, не для того, чтобы узнать, что делается в Москве, но чтобы знать, что вы поделываете, и проглатываю ваши письма, которые служат нам наградою за трудовую неделю[251]. Несмотря на мое обещание дать вам точный отчет в наших подвигах, я стал совершенно в тупик и не в состоянии продолжать мой рассказ; эту неделю наши занятия были так однообразны и подробности этих занятий так прозаичны, что боюсь, перечисляя их, навести на вас скуку. Впрочем, не подумайте, что мы уже так достойны сожаления, — деревня для нас не без прелести; мы проводим иногда очень приятные минуты, то с нашими соседями и соседками, то одни, но все урывками; так мало связи между предыдущим и последующим, что наша теперешняя жизнь более похожа на сон, нежели на действительность, так что если б нас кто-нибудь спросил, что мы делаем, мы затруднились бы ответить. Вот, моя милая, как протекает наше время, мы его даже не замечаем: оно мелькает то тут, то там, как юбка моей кумушки, и, несмотря на то, я считаю это время не потерянным. Я не забыл дня св<ятой> Наталии и живо себе представил, как вы веселитесь у гр<афини> П[252]. Поверьте, что я присутствовал на этом празднике. Когда знаком с местом, где происходит действие[253], и с актерами, не трудно перенестись посреди всей труппы, чтобы быть свидетелем ее игры, чтобы разделить ее удовольствие и всю прелесть происходящего. Чудная иллюзия! Но только иллюзия! Сегодня вторник, мы проехали верхом верст 20, при чудном лунном свете, который прекрасно способствовал такого рода мечтам. Признаться, конечно, я немного утомился этими иллюзиями и мне хочется сейчас обнять вас наяву. Но надеюсь, что вас скоро увижу и заявляю вам вполне серьезно, что к вашим именинам[254] мы все соберемся вместе на веселый пир. Пока прощайте.

Засвидетельствуйте мое почтение г. Дореру. И передайте от меня наилучшие пожелания гг. Герке, Байло а Гениште. В самом деле, я отношусь с самым непосредственным участием к его горю. И опишите мне детали отъезда Дорера-сына.]

5. A. H. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[255]

<27—31 августа 1824. Рубцовая>

Ma chere et respectable maman.

Je vous ecris au milieu d'un tumulte ou j'aurais peine a m'entendre moi-meme. Toute notre grange est remplie de paysans qui crient tous les uns plus haut que les autres et ils en ont la pleine liberte; car nous sommes dans l'habitude d'ecouter tout le monde et de ne croire personne, partout il y a des plaintes et presque partout elles sont justifiees par nos recherches. Nous sommes occupes depuis le matin jusqu'au soir a mesurer du ble et a comparer ce que nous trouvons nous-memes avec ce qu'on nous a montre dans les comptes. Dans ce moment on regale les paysans de Рубцово de vin et de gateaux et je vous assure qu'ils m'empechent d'ecrire a force de se presser autour de mon malheureux bureau; je n'ai que le temps de vous dire que dans deux ou trois jours nous expedierons Andre qui vous apportera des lettres plus detaillees. Nous-memes, nous partirons apres demain pour Ивановка et chemin faisant nous nous arreterons pour quelques heures chez M-r Dontzoff. Je viens d'ecrire a la hate une lettre pour Василий Львович. Je n'ai pas le temps de lui en ecrire ni une plus longue ni une plus belle. Il faut bien ceder aux chants et aux cris qui augmentent toujours. Adieu donc, ma tres chere maman, en vous baisant mille fois les mains, je demande pour toujours votre benediction.

Votre fils soumis

Dmitri

Nous tacherons de vous envoyer le plus d'argent possible par la poste prochaine, mais je ne sais pas a quoi se montera la somme.

Andre n'est pas encore venu faute de chevaux.

[Уважаемая и дорогая maman.

Пишу вам при таком шуме, что сам еле себя слышу. Вся наша рига полна крестьян, которые кричат один громче другого, имея на это полную свободу, так как мы привыкли всех выслушивать, но никому не верить. Всюду мы слышим жалобы, и почти все они после наших расследований[256] подтверждаются. Мы заняты с утра до вечера вымериванием зерна, сравниваем то, что мы сами находим, с тем, что показано в счетах. В настоящий момент Рубцовских крестьян[257] угощают вином и пирогами, и уверяю вас, что они мне мешают писать, толкаясь вокруг моего несчастного стола. Мне остается только вам сказать, что через два, три дня мы отправляем Андрея[258], который привезет вам более подробные письма. Мы же сами уедем послезавтра в Ивановку и по пути остановимся на несколько часов у г. Донцова[259]. Я сейчас наскоро написал письмо Василию Львовичу[260]. Мне некогда ему писать более подробно и более красиво. По-видимому, надо подчиниться песням и крикам, которые все возрастают. Прощайте же, дорогая maman. Прося навсегда вашего благо» Словения, тысячу раз целую ваши ручки

ваш покорный сын

Дмитрий

Постараемся вам выслать следующей почтою как можно больше денег, но не знаю насколько сумма будет велика, Андрей еще не вернулся — он не нашел лошадей.]

6. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[261]

<3—5 сентября 1824. Новоживотинное>

Ma chere Sophie.

Je vous ecris assis sur une mesure de ble, cela ne m'empechera cependant pas de vous faire, comme de coutume, le rapport de toute la semaine, qui comme toutes les precedentes a ete (si l'on peut s'exprimer ainsi) un tissu de plaisirs et desagrements. Je ne vous reserve que les roses, les epines ne sont point encore de votre age, d'ailleurs c'est souffrir deux fois d'un meme mal que de le repeter a un autre, et je vous le dirai meme franchement, je suis si grand amateur de la campagne que j'oublie bientot tous les desagrements pour jouir tout a mon aise; et ici il y a certainement de quoi. Toutes les fois que je traverse le Don je m'arrete au milieu du pont pour considerer ce beau fleuve que l'oeil voudrait suivre jusqu'a son embouchure et qui s'ecoule sans bruit, aussi paisiblement que le bonheur meme. Avant hier encore du haut de la rive j'admirais ce superbe tableau et la lune qui au milieu d'un ciel sans nuages semblait se plaire a voir repeter son image dans les flots. Oui, ma chere, je ne me le cache pas tout cela peut etre assez ridicule dans une lettre; mais c'est bien poetique en nature. Mais pourquoi, direz vous, ne me faites-vous pas ce recit dans une epitre en vers? il y aurait ete bien mieux place! J'en conviens et je vous dirai meme que jusqu'a present je n'ai pas fait un seul vers, mais j'ai fait plus car j'ai eu mille pensees, que je n'avais pas auparavant et que je pourrai mettre en vers quand j'aurai plus de temps pour les travailler. Mais rompons la-dessus. Des paysans et des paysannes qui se rassemblent autour de notre grange me rappellent que j'ai encore a vous parler des differentes fetes que nous avons donnees a la campagne. Elles n'ont ete brillantes que par la franche gaiete qui y regnait et qui animait toutes les figures. On y a chante et danse et tout le monde s'en est alle content.

Mardi nous avons passe presque toute la journee chez M-r Olenine et cela bien gaiement. Les dames vous prient de leur envoyer avec Андрей Филимонов tout ce que vous pourrez d'airs Genischta et de nouveaux quadrilles francais. Adieu, ma chere, je suis tres mal dispose aujourd'hui pour ecrire, dites-le a M-r Goerke que je salue sans lui ecrire. Apprenez-moi ce que vous faites et entr' autres en musique; je voudrais vous entendre d'ici, Je vous embrasse.

Votre frere et ami

Dmitri.

Степанидины дети очень здоровы. Паша при нас вторым камердинером и разъезжает с нами по деревням, где он угощает крестьянских мальчиков.

Je remarque a present que je vous ai ecrit une lettre bien decousue; mais ne m'en veuillez pas, je n'ai pas la tete a moi et nous n'avons pas eu un moment de repos depuis que nous sommes ici. Bien des choses aux Me-stchersky, a M-r D'Horrer fils et a Genischta.

Nos respects a M-r D'Horrer pere, s'il est avec vous.

[Дорогая Софи.

Пишу вам, сидя на хлебной мере, что, однако, не помешает мне сделать вам, по обыкновению, доклад о всей неделе, которая, как все предшествующие, была, если так можно выразиться, соткана из удовольствий и неприятностей, Я вам сохранил только розы, шипы же еще не подходят к вашему возрасту; притом пересказывать другому свои невзгоды, это значит перешивать их дважды, и скажу вам откровенно, я такой любитель деревни, что скоро забываю все неприятности, чтобы спокойно отдаться наслаждению, а здесь есть чем наслаждаться. Всякий раз, когда я переправляюсь через Дон, я останавливаюсь на средине моста, чтобы полюбоваться на эту чудную реку, которую глаз хотел бы провожать до самого устья и которая протекает без всякого шума, так же мирно, как само счастье. Еще позавчера я любовался с высоты берега этою дивною картиною и луною, которая посреди безоблачного неба, казалось, радовалась своему отражению в волнах. Да, моя милая, я не скрою, все это может быть весьма смешно в письме, но в природе очень поэтично. Но почему же, скажете вы, не опишете вы этого мне в стихотворном послании? Там это было бы уместнее. Согласен; скажу вам, однако, что до сих пор я не написал ни одного стиха; но я делаю больше, ибо у меня возникла тысяча мыслей, которых раньше не было и которые я могу облечь в стихотворную форму, когда буду иметь больше времени для их обработки. Но довольно об этом. Крестьяне и крестьянки собираются около нашей риги и напоминают мне о том, что мне надлежит сказать вам еще о различных празднествах, устроенных нами в деревне. Они блистали только царившим в них откровенным весельем, оживлявшим все лица. Пели, плясали, и все разошлись довольные. Почти весь вторник мы провели у г-жи Олениной[262], было очень весело. Дамы просят вас прислать им с Андреем Филимоновым[263] все, что можете достать из романсов Геништы[264], и новые французские кадрили. Прощайте, моя дорогая, я сегодня совсем не в настроении писать, скажите об этом г. Герке, которому я кланяюсь, но не пишу. Сообщите мне, что вы поделываете и, между прочим, в области музыки, мне вы хотелось вас послушать отсюда.

Целую вас.

Ваш брат и друг

Дмитрий.

Степанидины дети очень здоровы. Паша при нас вторым камердинером и разъезжает с нами по деревням, где он угощает крестьянских мальчиков.

Сейчас заметил, что написал вам очень бессвязное письмо, но не сердитесь, голова моя не в порядке, у нас не было ни одной минуты отдыха с тех пор, как мы здесь. Передайте мой привет Мещерским[265], г. Дореру-сыну[266] и Гениште.

Наше почтение г. Дореру-отцу[267], если он с вами.]

7. А. Н. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[268]

<3—8 сентября 1824. Новоживотинное>

Tres chere et respectable maman.

Voila la derniere lettre que nous vous ecrivons d'ici et mardi ou mercredi nous esperons nous mettre en chemin pour voler a Moscou et vous y apporter tous les details de notre conduite. Elle n'a ete signalee jusqu'a present par aucun acte de severite; j'ai obtenu de Данила Иванович de se borner jusqu'a present a arreter les abus et a demettre ceux qui en ont ete les principaux moteurs. Il faut etre de sang froid pour proportionner la punition a la faute et d'ailleurs trop de precipitation dans ce cas pourrait denoter de la vengeance, ce dont nous sommes bien eloignes. J'avoue cependant qu'il faut statuer un exemple; mais a notre arrivee a Moscou nous vous soumettrons toute la cause qui n'est pas des moins embarrassantes. La femme de l'intendant, qui n'est raisonnable que le matin, car elle consacre la seconde partie du jour a Bacchus, ayant ete l'objet des plaintes d'une foule de personnes qui souffraient le martyre sous son sceptre despotique, nous a pries de la delivrer du fardeau de son autorite, ce que nous allons faire avec beaucoup de plaisir car elle etait maitresse absolue de tout ce qu'on fait de toile, de drap etc. et c'etait bien mettre un chat a garder un fromage; nous la laisserons cependant depositaire de tous ces objets en soumettant seulement sa fidelite a la vigilance du comptoir. C'est tout ce que je puis vous dire a present, pour le reste je ne saurais me le dire a moi-meme. Nous attendons de l'argent tous les jours et il vous sera envoye ou apporte immediatement apres que nous l'aurons recu. — Adieu, ma bien chere maman — c'est pour la derniere fois que je baise les mains par ecrit et dans peu je vous demanderai de vive voix votre benediction. En attendant le bonheur de vous revoir je me signerai encore.

Votre soumis fils

Dmitri

[Уважаемая и дорогая maman.

Вот последнее письмо, которое мы вам пишем отсюда, во вторник или в среду надеемся двинуться в путь, полетим в Москву сообщить вам все подробности о нашей деятельности. До сих пор она не ознаменовалась ни одним суровым поступком. Я уговорил Данилу Ивановича[269] ограничиться пока лишь пресечением злоупотреблений и увольнением главных виновников этих злоупотреблений. Нужно спокойно соразмерять наказания с проступками, к тому же слишком большая поспешность могла бы показаться мстительностью, которая нам чужда. Однако надо привести один пример; но мы объясним вам все дело по приезде в Москву, — оно довольно запутанное. Жена приказчика, которая бывает в здравом уме лишь по утрам, потому что вторую половину дня она посвящает Бахусу, вызвала жалобы целой массы людей, изнывавших под ее деспотическим скипетром, как истинные мученики; она просила избавить ее от тягот службы, и мы исполнили ее желание с превеликим удовольствием, так как она была полноправной хозяйкой над всей домотканной холстиной, сукном и т. п. и распоряжалась всем этим добром так же хорошо, как кошка, которой поручили бы караулить сыр. Впрочем, мы оставим ее еще хранительницею этих вещей, с тем, однако, чтобы ее честность была под контролем конторы. Вот все, что пока могу вам сообщить, об остальном я бы и себе ничего не мог сказать. Каждый день ожидаем денег, которые вам будут посланы или принесены сразу же, как только мы их получим. Прощайте, моя дорогая maman. Последний раз в письме целую ваши ручки и скоро я испрошу у вас устно благословения. В ожидании счастья вас снова увидеть, я еще раз подписываюсь вашим почтительным сыном

Дмитрием]

8. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[270]

<3—8 сентября 1824. Новоживотинное>

Ma chere Sophie.

Je crois deviner par votre derniere lettre que vous etes deja un peu fatiguee de notre correspondance; je n'en dirai pas autant. Je ne suis pas las de vous ecrire mais tres las de ne pouvoir vous parler sans plume et sans papier; il est tres embarassant de resserrer son esprit et ses paroles dans les bornes etroites de quatre pages quand on veut parler a une personne a laquelle on ne craint pas de trop dire et qui-vous pardonnerait facilement un peu de prolixite; belle raison, me direz-vous, prenez deux feuilles de papier au lieu d'une et vous voila a votre aise. Non, ma chere, deux feuilles ne me suffiraient pas plus qu'une, si j'avais le temps de vous entretenir autant que je voudrais, mais il faut etre raisonnable dans ce bas monde et donner plus de temps a ses affaires qu'a ses delassements et a ses plaisirs. C'est pour cela que les moments me sont precieux et qu'il faut vous contenter de cette petite lettre qui fera la cloture de toutes celles que je vous ai ecrites de la campagne. Que vous y dirai-je d'interessant? Je voudrais que toutes les idees qui vous naitront a la lecture de nos lettres se reunissent a vous former une belle image de Животинное Je voudrais vous representer une nature plus riante et plus belle, que celle que vous avez vue jusqu'a present, je voudrais vous y faire tout admirer depuis le chene jusqu'a la fleur des champs, depuis l'aigle jusqu'au papillon, mais comment animer ce beau tableau, quel sera l'ideal que nous placerons dans ce temple imposant? Helas, je ne suis pas poete dans ce moment. Je ne vois devant mes yeux que la triste figure de Натальи Яковлевны, et jamais figure ne fut plus deplacee dans un paysage comme celui de notre campagne. J'ai deja eprouve que notre memoire ne s'attache jamais a un lieu, mais toujours a qulque personne ou a quelque evenement; fonde sur cette experience je n'ose esperer que nous conservions un souvenir bien attrayant de notre sejour ici, je crois meme que nous en garderons une idee bien confuse car jamais il n'y a eu un plus bizarre assemblage de plaisirs et de desagrements que celui qui caracterise tous les jours que nous avons passes a la campagne. A tous moments il y a quelque chose de nouveau sur le tapis et cependant je n'ai rien de nouveau a vous dire. Mais il est deja tard. Il faut que je vous souhaite une bonne nuit. Adieu donc, je ne vous dirai pas que je voudrais etre un oiseau pour voler vers vous, car si j'etais oiseau je ne pourrais pas vous dire que je vous aimerai toujours.

Votre frere et ami

Dmitri

[Дорогая Софи.

Судя по вашему последнему письму, я подозреваю, что наша переписка начинает вас немного утомлять; про себя я этого сказать не могу, я не устал вам писать, но я устал прибегать для разговоров с вами к перу и бумаге. Крайне стеснительно, заключать свою мысль, свои слова в тесные рамки четырех страниц, когда хочешь говорить с человеком, которому не боишься сказать слишком много и который легко простил бы некоторое многословие. Велика беда, скажете вы, стоит взять два листа бумаги вместо одного, и все уладится. Нет, дорогая, мне и двух листов мало, если бы я имел время говорить с вами сколько хотел, но в атом низменном мире надо быть благоразумным и отдавать больше времени своим делам, нежели своим развлечениям и удовольствиям. Вот почему я так дорожу своим временем и почему и вы должны довольствоваться этим маленьким письмом, которым заканчиваю ряд моих посланий из деревни.

Что скажу вам интересного? Мне хочется, чтобы все мысли, которые возникнут у вас при чтении писем, помогли вам составить себе живописную картину Животинного. Мне хотелось бы изобразить природу более радостной и более прекрасной, нежели та, которую вы видели до сих пор. Мне хотелось бы заставить вас восхищаться всем, начиная с дуба и кончая полевым цветком, начиная с орла и кончая бабочкою; но как оживить эту прекрасную картину, какой идеал поместим мы в этот величественный храм? Увы! Сейчас я не поэт. Перед моими глазами только унылое лицо Наталии Яковлевны[271], и нигде еще подобное лицо не было так неуместно, как на нашем деревенском пейзаже. Я знаю по опыту, что мы скорее сохраняем в памяти лица и события, чем какую-либо местность. Основываясь на этом, я не смею надеяться, что у нас останется приятное воспоминание о нашем здешнем пребывании, думаю даже, что оно будет очень смутное, потому что никогда не было более странного смешения удовольствий и неприятностей, которыми отличались все дни, проведенные нами в деревне. Ежеминутно возникает нечто новое, а между тем нового мне вам нечего сказать. Но уже поздно. Надо пожелать вам покойной ночи. Прощайте же. Не скажу, что мне хочется быть птицею, чтобы полететь к вам, потому что если б я был птицей, я не мог бы сказать вам, что всегда буду вас любить.

Ваш брат и друг Дмитрий

Засвидетельствуйте мое почтение г. Дореру, если он у вас. Скажите г. Герке, что его друзья шлют ему поклон с берегов Танаиса[272]. Лучшие пожелания всем, кто нас помнит.]

9. H. И. ГРЕЧУ[273]

<Март — начало апреля 1825. Москва>

Милостивый государь, Ник<олай> Ив<анович>!

Честь имею препроводить к вам критику на разбор «Онегина». Если удостоите оную вашего одобрения, поместив в «Сыне отечества», то почту за удовольствие сообщить вам несколько замечаний о влиянии философии на поэзию[274].

В.

10. Г. Н. ОЛЕНИНУ[275]

1 мая 1825. Москва

Милостивый государь Григорий Никанорович!

По получении присланных вами записок и планов, я тотчас представил их сенаторам Озерову[276] и Малиновскому[277], и оба равно обещали мне обратить особенное внимание на ваше дело[278] и быть вашими ходатаями. Как они исполнят свое обещание? Их старания будут ли успешными? Это еще скрыто под завесою тайны; но вы можете быть уверены, что как скоро дело решится, по заседанию 8 мая, я не преминю вам о том дать знать в скорейшем времени.

Праздник у нас прошел в суетах. Мы ожидали П<ринца> Оранского и готовили для него выписки, переводы и пр. Я почти весь исписался. Наконец, он приехал, посетил наш Архив и присутствие его вознаградило нас за все труды. Он всех обворожил своею приветливостью, своими ласками. С тех пор шум не утихал в Москве. По утру раздается треск барабанов, вечером гремят музыканты. Вы не можете себе представить, сколько оранжевых лент, сколько померанцевых веточек торчит на дамских шляпках. По Кузнецкому мосту ежеминутно раздаются слова: a l'orange[279]. Мне кажется все мороженым на апельсинах, и сколько я ни развертывал конфетных бумажек, везде находил померанцевую корку. Это истинный, хоть не пиитический энтузиазм. Кроме этой эпизодической перемены в старой Москве ничего нет нового, все течет старым порядком: те же песни, те же сказки, так же поздно ложатся, так же поздно встают.

Я сам, я, имеющий честь к вам писать, пробыл вечера в Собрании до 3 часов и собираюсь то же самое повторить еще раза три на сей неделе. Сам удивляюсь, как все согласуется, я редко когда был так занят и никогда не был так рассеян. Вчера получил поручение утром сделать в кратчайший срок перевод для Принца, а совсем не намерен пропустить нынешнее гулянье. Вам известно, что 1 мая у нас встречают весну в Сокольничьем лесу, вероятно, гулянье будет преблестящее. — Мне стыдно этим кончить письмо свое. Вы подумаете, что я с нетерпением спешу на гулянье; но уверяю вас, что не эта причина заставляет меня положить перо. Теперь уже поздно, и я только что успею отдать письмо на почту. Извините, что я так мазал; все утро писал и принужден был спешить. Вы позвольте в другой раз подолее и на просторе побеседовать с вами.

Покорнейше прошу вас засвидетельствовать мое глубокое почитание всему вашему почтеннейшему семейству и принять уверение в истинном уважении и искренней дружбе вашего покорнейшего слуги и неизменного друга Дмитрия Веневитинова.

Все наши повторяют Вам то же.

11. M. П. ПОГОДИНУ[280]

15 мая 1825. <Москва>

Нижеподписавшийся покорнейше просит Михаила Петровича Погодина вручить подателю сего письмеца 1-ю часть переводов Мерзлякова[281].

Дмитрий Веневитинов

12. В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА «СЫН ОТЕЧЕСТВА»[282]

<Вторая половина мая — начало июня 1825. Москва>

Извините, что посылаю вам такой маранный список, но это было переписано на скорую руку и весьма неискусным писцом, как вы видеть можете.

13. А. И. КОШЕЛЕВУ[283]

12 июня <18>25. Москва

Вы видите, любезный друг Александр Иванович, что я не медлю отвечать на ваше письмо. Вчера получил, а сегодня уже готов ответ. Не воображайте себе, чтобы такая поспешность происходила от излишней точности. Нет! Вам известно, что это не моя слабость; но я с вами давно не видался[284], давно не сообщался мыслями, а так поговорить-то хочется.

Чего бы я не дал, чтобы видеть Александра Ивановича в новом его мире, где он сочетает все веселия сельской жизни, все наслаждения эстетические с важною определенностью математика[285], где посвящает золотое время свое природе, Шеллингу и Франкеру[286], и, перенося живые чувства, эти цветы молодости, с полей воображения в область рассудка, готовит себе обильную жатву. Продолжайте, сказал бы я ему, эти наслаждения не потеряны. Кого не румянила заря жизни, тот жизни никогда не знал.

Но что делают, между тем, ваши друзья в Москве? Точно то же, что и прежде делали. Только поздно приходят в архив[287], забывая примеры Кошелева и Мещерского[288]. Но, к несчастию, успех одобряет мою лень. Вы знаете, как я мало трудился над годом своим[289], и он, кажется, сам собою достиг благополучного окончания. Кому слава? Не знаю. Но об этом и не беспокоюсь.

Последних номеров «Телеграфа» я почти не читал, т. е. почти, оттого что прочел статью кн<язя> Вяземского[290] о замечаниях Давыдова на 3 статьи в «Зап<исках> Напол<еона>». Статья любопытная не столько по мыслям Вяз<емского> об этой книжке, как по выпискам из Давыдова. Вот воин-поэт, какое сильное чувство любви к отечеству! И как видно, что это чувство в нем не предрассудок! Прочтите самую книжку, и вы будете в восхищении. — Еще из «Телеграфа» знаю я статью Одоевского, я читал ее у него в рукописи. Каково отделал он Дмитриева?[291] Эти критики не нам чета. Рубят хладнокровно и рады срубить голову у своей жертвы; а мы довольны и тем, что скажем, что наш противник всегда был без головы; и то бранят кн<язь> Черкасский[292].

Я не забыл своего обещания, и сегодня пошлю статью свою против Мерзлякова[293] к вам в дом, чтоб она к вам была переслана. Вы едва ли ее прочтете, так намарано; но что делать, переписывать некогда. Она в нынешнем номере должна быть напечатана. Другая же еще не спела[294]. Я хочу ее послать Бестужеву[295], он у меня ее просил; так дайте ей еще вылежаться. Теперь тешу себя надеждою скоро ехать в деревню, и там, что выльется из души, то будет ваше.

Виноват перед вами. Вы у меня требуете вашего Шеллинга[296], а я, вопреки вашему приказанию, еще удержал его. Жду вашего разрешения на этот счет; если он вам нужен, то я немедленно вам его пришлю по почте, если нет, то оставьте его, пожалуйста, у меня до отъезда моего в деревню. Он мне нужен, а его теперь нельзя найти. Головой ручаюсь вам за его сохранение.

Мещерский уже две недели уехал провожать тело бабки своей в Костромскую губернию и еще не возвращался. В следующий раз готовлюсь писать вам много и жду с нетерпением обещанного письма. Мое почтение вашей маменьке[297], Брат[298] от души вам кланяется, а я весь ваш,

Веневитинов

14. А. И. КОШЕЛЕВУ[299]

<Середина июля 1825. Москва>

Вы не ждали моей посылки, любезнейший Александр Иванович, но я случаем получил на короткое время 1820 год журнала Окена («Isis»[300]) и не могу не поделиться с вами этим сокровищем. Сколько статей, которые бы мы прочли с вами с необыкновенным удовольствием. Всего вам сообщить невозможно; но зная, что вы прилежно, с жаром, занимаетесь математикой, я заключил, что вам приятно будет видеть мнения двух славных математиков-идеалистов о сей науке. Для сего и перевел я ученый спор между Вагнером и Блише[301]. Вагнер, кажется, так пристрастился к математике, что он в ней видит зерна всех наук и из нее выводит их развитие.

Мысль может быть слишком страстная, но в науке всякая страсть позволительна и даже назидательна; ибо усилия ума не могут быть бесполезными; я осмелился прибавить свое замечание к статье Вагнера[302] и прошу вас сделать то же. — Так как статья его довольно велика, и что не все равно относится до математики, то я решился довольствоваться одною выпискою. Поспешность оставила без сомнения в сей выписке следы свои; но я ручаюсь, что она передаст вам в верном виде мысли автора. Выписку из Блише пришлю к вам по следующей почте, между тем вы будете иметь время написать собственные свои замечания; жаль, что у меня нет начала спора[303]. — Впрочем, Вагнер и здесь объясняет предмет спора, и этого довольно.

Теперь обратимся к нашему спору[304], и он имеет для нас (по крайней мере для меня) свою приятность. Я прочел письмо ваше с большим удовольствием и вижу, что древо истинного познания пустило в рассудке вашем глубокие корни — это не мешает, что я еще хочу поспорить; я не выдаю слов своих за истину, но только за искреннее выражение своего убеждения, и рад принимать истину из уст другого. Ваша диалектика очень верна, все ваши доказательства выливаются из одного начала; но мне кажется, что вы потеряли из виду основной закон всякой философии, главную мысль, на которой она должна зиждиться. Если цель всякого познания, цель философии есть гармония между миром и человеком (между идеальным и реальным), то эта же самая гармония должна быть началом всего. Всякая наука, чтоб быть истинною наукою, должна возвратиться к своему началу; другой цели нет.

Вы соглашаетесь, что должно воспоследовать примирение идеального мира с реальным, но не забывайте, что на этой степени (хотя это — точка — идеал) не будет уже науки, а будет одно — всеведение. Теперь я заключу, что эта степень — цель философии, была необходимо ее началом. (Трудно будет в письме распространиться об этом, однако ж я постараюсь когда-нибудь развить вам все свои понятия об этом положении первого человечества[305]). Книга «Бытия» в ясной аллегории дает вам понятие о первом состоянии человечества, или даже о состоянии первобытного человека[306]. И подлинно: представьте себе, что в таком человеке все чувства были мысли; что он все чувствовал, следственно, что он все знал. Не страшитесь сей мысли; она с первого взгляда может показаться романтизмом[307]; но Это оттого, что я дурно объясняюсь; эта мысль одна может ясно доказать, что человек носит в душе своей весь видимый мир, что субъект совершенно в объекте, что все законы явлений, случаев и пр. заключаются в высокой мысли о законе. Если вы с этим согласитесь, то вы мне допустите, что тогда родилась философия, когда человек раззнакомился с природою[308] — так и представляю я себе разные эпохи человечества. Не жду, чтобы вы согласились на эту мысль по одному письму сему, и знаю, что оно не может ее доказать; пишите ваши возражения; но обратите ваше внимание на книгу «Бытия». Посмотрите, как бог беседует с человеком с глазу на глаз, приводит ему всех животных, и он их всех окинул одним взглядом, всем дал имена[309]. Заметьте, что первобытный человек ничему не удивляется в раю, он как будто все постиг. Это предание древнейшего историка (которое, кажется, было преданием всех народов) много объясняет. Потом пройдите Золотой век древних стихотворцев[310], сравните его с книгою Моисея[311], и тогда, надеюсь, что спор наш разрешится. Это, конечно, доказательства опытные, но я в начале письма старался подтвердить свою мысль идеальною философиею; я для того только прибавляю вам сии примеры, чтобы вас не устрашали заключения, которые в глазах многих доказывают атеизм.

Лучшее издание Платона есть новое издание с переводом латинским[312] («Аста эстетика»). Я недавно купил Платона; но устал от своего издания, оно без перевода и без нот, и тем очень замедляется чтение.

Издание Аста стоит 50 руб<лей>, ассигнациями), с переводом — 55. Надобно адресоваться к графу С. П-му книгопродавцу[313]. Я непременно куплю это издание. Я ужасно марал; но мне никогда рука так не изменяет, как тогда, как я пишу с удовольствием.

15. А. И. КОШЕЛЕВУ[314]

<Начало 20-х чисел июля 1825. Москва>

Тысячу раз виноват перед вами, любезнейший Александр Иванович! Боюсь, что вы на меня сердиты и, по-видимому, вы имеете право сердиться; но надеюсь, что искусный адвокат мой кн<язь> Черкасский[315] совершенно убелит меня пред вами. Я исповедовал ему откровенно всю свою ошибку, и он обещал мне передать вам мою исповедь, не забывая, конечно, того, что может послужить к моему оправданию. Воображал ли я, что Шеллинг, который был для меня источником наслаждений и восторга, будет меня впоследствии так сокрушать?[316] А кто виноват, как не собственная моя ветренность? Это письмо было бы для вас загадкою, без объяснений кн. Черкасского. Оттого и временил я к вам писать, боялся, что письмо не выразит всего, что я мог бы сказать в оправдание свое, и тем более обвинит меня. На этой же неделе Шеллинг вам непременно будет доставлен во всей целости, ибо я уверен, что тот, кто ошибкою увез его у меня, и не развертывал его; не то бы он дал мне знать, что я ему дал не ту книгу, которую он у меня просил. Это вам докажет, что я сам, хотя и просил вас оставить на лето у меня «Натуральную философию», хотя и намеревался из нее делать извлечения, по сих пор не помышлял приступать к делу; не то бы и я заметил, что у меня нет той книги, которая мне нужна была. Оно и подлинно так. Меня попеременно развлекали — то неожиданный приезд Хомякова[317], то дела, то собственные марания, критики и пр. Теперь я занимаюсь гораздо постояннее и прилежнее прежнего и положил посвятить несколько месяцев Платону и Окену. К Платону начинаю привыкать, читаю его довольно свободно и не могу надивиться ему, надуматься над ним. Вот идеалист! Из Окена доставлю вам на днях перевод. Я избрал для сего его «Теософию» и уверен, что она приведет вас в восторг, тем более, что вы теперь занимаетесь математикой, а у него вся система зиждется на сей науке. И какая мысль! О боге говорить высшею математикою, которая теперь в моих глазах самый блестящий, самый совершенный плод на древе человеческих познаний[318]. Мне не нужно просить вас не показывать никому этого перевода, вы сами, прочтя его, увидите для кого это писано. Я прибавлю несколько объяснений касательно употребляемых мною выражений, и теперь только вижу, сколь мало обработан наш ученый слог. — Надеюсь, что и вы сообщите мне что-нибудь из ваших занятий. Посылаю вам статью[319], хотя ужасно дурно переписанную. — Простите, любезнейший Александр Иванович, не забывайте вам преданного

Веневитинова

16. А. И. КОШЕЛЕВУ[320]

<Конец июля 1825. Москва>

Благодарю вас, тысячу раз благодарю вас, любезнейший Александр Иванович, за ваши замечания на статью мою[321]. Они все так основательны, что если бы вы у меня настоятельно требовали ответа, то принудили бы меня или согласиться, или написать целую систему. По излишней приверженности к спорам, я бы избрал, может быть, сие последнее средство; тем более что мы, без сомнения, были бы согласны с вами в общих началах, и стоило бы согласиться и применениях.

Был ли Гомер философом? Вопрос вам не нравится? Не буду защищать, хорошо ли я выразился в этом случае, постараюсь только объяснить вам мысль свою. Мне кажется, ее уже объясняет последующее. «Стремился ли он сосредоточить и развить рассеянные понятия[322] религии?»[323][324]. Я вообще разделяю все успехи человеческого познания на три эпохи: на эпоху эпическую, лирическую и драматическую. Эти эпохи составляют эмблему не только всего рода человеческого, но жизни всякого — самого времени.

Первая живет воспоминаниями: тут первенствует не мысль человека, а видимый мир, получаемые впечатления. В этой первой эпохе жили древние, в ней писал Гомер, она вообще может назваться эпохою прошедшего.

Сам Пиндар[325] есть лирик совершенно эпический. Он никогда не выходил от мысли общей, но всегда от частного; таким образом объясняю я себе греческих (и французских) трагиков, оттого соразмерности частей у них совершеннее. Напротив того, мы живем в эпохе совершенно лирической; поэмы Клопштока[326], Байрона суть поэмы эпико-лирические. Это эпоха настоящего. Здесь мысль независимо от времени выливается из души поэта и распложается во всех явлениях. — Такая поэзия неопределенна, так, как сама мысль, как самое настоящее. Все трагедии наши суть лирические.

Третья эпоха составится из этих двух — так как поэзия драматическая из эпической и лирической, как будущее (в мысли человека) из настоящего и прошедшего. В этой эпохе мысль будет в совершенном примирении с миром. В ней, как в трагедии, равно будут действовать характер человека и сцепление обстоятельств. Это будет эпоха драматическая.

Возвратимся к Гомеру. Переход из одной из сих эпох в другую должен быть постепенным, и во всякой эпохе отражаются две другие. Теперь вопрос, на какой степени стоит Гомер. Философ ли он, т. е. выходит ли он от мысли общей, соединяет ли все в единство? Мпе кажется, что он совсем не философ, оттого, может, и выше своих последователей, но душа его была в гармонии с природой[327], ясно отражала впечатления природы, оттого поэмы его заключают лучшую философию, ибо они ясны и просты, как природа. Вы, может быть, с этим согласитесь, когда остановитесь на этой мысли:

человек, чтобы сделаться философом, т. е. искать мудрости, необходимо должен был раззнакомиться с природою, с своими чувствами. Младенец не философ.

Гамс[328] писал ко мне, что на днях, т. е. с первыми ездоками, Шеллинг прибудет в Москву. Вы, конечно, заметили, что «Телеграф» обещает мне ответ[329]; но если вы имели терпение прочесть его прочие антикритики[330], то, конечно, не будете мне советовать отвечать[331] такого рода литератору.

Принужден кончать, но буду непременно продолжать с вами эту переписку, жду только вашего мнения на эти мысли. Перевод Окена[332], как кончу, вам доставлю.

Выражения мне также часто изменяют при переводе Окена. Но меня то ободряет, что, может, нам предоставлено иметь хоть несколько влияния на образование нашего ученого языка[333] — образование весьма нужное.

Я надеюсь также защищать другие места моей статьи, на которые вы сделали мне замечания. Мне приятно хотя этими спорами обманывать пространство, нас разделяющее.

17. А. И. КОШЕЛЕВУ[334]

9 августа <18>25.

Москва Я не писал вам до сих пор о сей книге[335], любезный Александр Иванович, желая вас еще более удивить неожиданностию. Читайте и прочтя перечтите. Я не во всех местах равно согласен с сочинением, делал ему несколько замечаний, но не мог надивиться глубокосмыслию его, постоянной системе и философическому порядку. Ни вы, ни я, мы, верно, не читали на русском языке ничего подобного сему сочинению. Оно, как великолепное здание, возвышается на бесплодной равнине нашей теоретической словесности. В Германии такое произведение положило бы уже довольно прочное основание известности писателя. Впрочем, судите сами, и сообщите нам ваше мнение. Жду от вас письма и письма. Чем более, тем лучше.

Весь ваш Д. Веневитинов

18. А. И. КОШЕЛЕВУ И А. С. НОРОВУ[336]

<Конец августа — начало сентября 1825. Москва>

Две недели не писал я к вам, любезнейший Александр Иванович; другой бы начал извинениями, а я вам сделаю выписку из истории этих двух недель, и вы увидите причину, по которой я замедлил отвечать на ваше письмо. Одну неделю мы были в разъездах; ездили в деревню к тетке[337], ездили к гр<афине> Пушкиной[338], и писать было невозможно; другая причина, важная, важнейшая, вами уже может быть угадана. Взгляните на «Телеграф» и имейте терпение прочесть длинную, мне посвященную статью[339], смотрите, с какою подлостию автор во мне предполагает зависть к известности Пушкина[340], и судите сами, мог ли я оставить без ответа такое обвинение тогда, как все клянется Пушкиным и когда многие знают, что я писал статью на «Онегина». Вы можете себе представить, что я, прочтя эту антикритику, пошагал в комнате, потер себе лоб, поломал пальцы и взялся за перо. В один день вылилась статья — увы! — предлинная, и, кажется, убийственная для Полевого; но прежде, нежели ее отправить в Питер, я поклялся вперед ничего не печатать в этих ничтожных журналах и выбрать другую сферу действия[341]. Статьи Полевого произвели в нескольких приятелях негодование. В доказательство Рожалин послал в «В<естник> Е<вропы>» славное письмо[342] к р<е>д<а>кт<о>р<у>, в котором он защищает мои мнения и обличает самозванца-литератора, письмо дельное, которого никак не стоит Полевой и в котором сочинитель умел скрыть всякое личное участие. Киреевский[343] в жару также написал не совсем удачный сбор колкостей на Полевого, но потом разорвал написанное. Много пролитых чернил! Судите сами о моем маранье и о письме Рожалина; я их сегодня отправлю в ваш дом[344]. Киреевский послал вам Шеллинга и Окена[345], следственно я с своим переводом назад; а выписка из Блише[346] за всеми суетами еще не переписана. Сегодня невозможно мне продолжать наш ученый спор, но это отлагаю только до следующей почты. — Вы меня заставили много думать.

Ваш Веневитинов

Извините, почтеннейший мой Александр Сергеевич[347], что я пишу к вам в письме к Кошелеву, но это мера, которою я должен обуздать свое перо. Если мне взять другой лист бумаги, то, во-первых, я испестрю это письмо вдоль и поперек в беседе с Кошелевым, а потом наполню целые 4 страницы в письме к вам; занятие без сомнения для меня приятное, но мне предстоит дело, которому я должен посвятить все утро, и которое я, конечно, забуду, если писавши к вам, буду спрашивать только сердце, не часы. Приезжайте к нам, время деревни прошло; тогда-то мы побеседуем.

Пока пусть заменит меня у вас моя статья[348], которая, верно, вас посмешит. Ламартин в переплете отправляется в дом Кошелева, — а «Тартюфа»[349] позвольте мне еще подержать у себя. Прощайте, милые.

19. А. И. КОШЕЛЕВУ И А. С. НОРОВУ[350]

25 сентября 1825. <Москва>

Скоро ли, любезные друзья мои, Александр Сергеевич и Александр Иванович, забудем мы в беседах наших перо, бумагу и чернила, и изустно станем сообщать друг другу свои мысли и чувства. Признаюсь вам, друзья мои, мне уже скучно писать и я всякий раз с досадою берусь за перо. Не лень тому причиною; без хвастовства могу сказать, что мне перо не в диковинку, и, хотя я не могу похвастаться прилежанием, но пишу довольно. Нет! мне досадно то, что написав к вам письмо и запечатав его, мне приходит на память тысяча предметов, о которых мне бы хотелось с вами поговорить. — В письме никогда всего не выскажешь, а говорить, считая слова и смотря на часы, несносно. С нетерпением жду зимы, которая нас соединит; я недавно сидел княжен Ухтомских[351], и они говорили мне, что Александр Сергеевич[352] непременно со всем семейством своим проведет всю зиму здесь в Москве; очень желал бы, чтобы он такое обнадеживание подкрепил своею подписью. То-то будут толки и перетолки. Я летом так много молчал, что зимой боюсь быть ужасным болтуном. — Может быть вы уже и теперь это примечаете, но что делать, еще один совет: занимайтесь, друзья мои, один философиею[353], другой поэзиею[354] — обе приведут вас к той же цели — к чистому наслаждению.

Александру Ивановичу советую выписать славную книгу[355] под заглавием: Schreiben sie iiber die... denn hier sind wir nicht...[356]

Ваш Веневитинов

20. <Ф. Я.> ЭВАНСУ[357]

9 ноября 1825. <Москва>

Monsieur

Je ne viens que de recevoir les partitions que j'ai l'honneur de vous envoyer. La P-sse Volkonsky me charge de vous reiterer son invitation pour demain a 6 heures. En attendant je vous prie de vouloir bien recevoir l'expression de l'estime et de la parfaite consideration,

avec laquelle j'ai l'honneur d'etre

Monsieur,

Votre tres humble et tres obligeant

serviteur

Dmitri Venevitinoff

[Сударь!

Я только что получил партитуры[358] и имею честь отослать их вам. Княгиня Волконская поручила мне подтвердить свое приглашение вам на завтра к 6 часам. А пока прошу вас принять выражение самого искреннего расположения.

Имею честь, сударь,

оставаться Вашим скромным и благодарным слугой

Дмитрий Веневитинов]

21. M. П. ПОГОДИНУ[359]

<Ноябрь — декабрь 1825. Москва>

Моя пиеса[360] принадлежит совершенно вам[361], почтеннейший Михаиле Петрович, и вы можете переменять в ней, что и как вам угодно. Вместо слов: человек не забывает, что он падший бог, если еще можно, то поставьте[362]: не забывает своего высокого предназначения. Извините меня, если я слишком долго задержал корректурные листы, но меня по сих пор не было дома.

Ваш покорнейший слуга

Д. Веневитинов

22. M. П. ПОГОДИНУ[363]

<17 июня 1826. Москва>

Я обещал вам возвратить в четверг все ваши бумаги и с точностию исполняю обещание. Письмо так спешил окончить[364], что не успел отделать как бы мне хотелось; но, впрочем, дело не ушло, и я переделаю его, когда вы мне его возвратите, тогда я буду просить вас быть моею почтою и доставить его по адресу прекрасной графине[365], теперь же посылаю его для того только, чтобы сдержать слово. Повесть ваша[366] мне очень нравится; она была бы еще замечательнее, была бы прекрасным маленьким романом, если б характеры были более развиты. О «Валленштейне» ни слова[367] — я, кажется, обещал вам не хвалить его. Прощайте. Поздравляю вас с прекрасным утром, а сам иду спать.

В моем Gotz не достает 6-ти страниц на конце[368], но до них еще далека песнь[369].

23. РОДНЫМ[370]

<4 ноября 1826. Торжок>

Jeudi a 11 heures du matin.

Nous voici a Торжок arrives le plus heureusement du monde; nous repartons dans le moment et esperons etre mercredi a Petersbourg. Je suis bien charme de faire le voyage avec Vaucher, c'est bien le meilleur enfant du monde et je l'aime deja de tout mon coeur. J'adresse ce petit paquet a Sophie; elle se chargera de mes commissions. Les deux paires de souliers sous la lettre «a» sont destinees a la P-sse Zeneide, Remerciez-la bien vivement de ma part. Envoyez aussi deux paires de souliers aux Troubezkoy, les autres sont pour maman et Sophie. J'envoie la ceinture ecarlate a Sophie D'Horrer, l'autre est de la part de Theodore pour ma Sophie. Je baise tendrement les mains a maman et embrasse Sophie de tout mon coeur. J'espere que cette lettre les trouvera en bonne sante.

D. V.

Mettez sur les souliers des Troubezkoy les initiales de leurs noms pour que j'aie l'air d'en avoir fait moi-meme la repartition.

[Понедельник, 11 часов утра

Вот мы и в Торжке, куда прибыли вполне благополучно; сейчас едем дальше и надеемся в среду быть в Петербурге. Я очень рад, что путешествую с Воше[371] — это поистине лучшее существо в мире, и я уже полюбил его всем сердцем. Препровождаю Софи[372] этот маленький пакет; она исполнит мои поручения. Две пары башмаков под буквою «а» предназначаются кн<ягине> Зинаиде[373]. Передайте ей мою живейшую благодарность. Пошлите также две пары башмаков Трубецким, остальные — для maman и для Софи, посылаю пунцовый пояс Софи Дорер[374], другой назначается Федором[375] для моей Софи. Нежно целую ручки maman и от всего сердца обнимаю Софи. Надеюсь, что письмо мое застанет их в добром здоровье.

Д. В.

Поставьте на башмаки Трубецких их инициалы, чтоб это имело вид, что я их сам распределял.]

24. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[376]

<11 ноября 1826. Петербург>

Jeudi

Je vous ai promis des details, ma chere amie, et je pourrais deja vous en donner quelques uns.

J'ai vu la Neva, tous les magnifiques batiments qui la bordent, Pierre le Grand, l'eglise de Casan, en un mot tout ce qu'il y a de plus beau a Petersbourg et cela par un tres beau jour.

J'ai meme vu l'interieur du palais de la Tauride, la fameuse salle avec tous ses marbres.

Mais j'aime mieux laisser murir ou du moins croitre ces impressions.

Je ne suis pas encore de coeur a Petersbourg et les souvenirs de Moscou m'occupent beaucoup trop pour que je puisse contempler avec toute l'attention necessaire et jouir franchement de ce que je vois. J'ai vu hier les Hitroff qui vous disent mille choses. J'ai aussi ete chez le C-te Nesselrode qui m'a tenu pendant assez longtemps chez lui et m'a dit de revenir encore apres m'etre repose quelques jours. J'ai passe plus (Tune heure chez la P-sse Aline qui est toujours on ne peut plus aimable.

Ces details vous suffiront pour le moment. Quand j'aurai fini mes premieres courses, ce qui me tarde extremement, je mettrai plus d'ordre et de soin a vous ecrire. Vous le savez je n'aurai pas besoin alors de vos exhortations, il m'est plus facile de vous ecrire une lettre longue, qu'une lettre courte et je veux meme ne vous ecrire jamais le meme jour, qu'a maman, afin que vous ayez plus souvent de mes nouvelles. Jusqu'a present je n'ai jamais pu trouver plus de 3 minutes pour vous parler de moi.

Presentez mes respects a toutes les dames Ocouloff, dites-leur que si elles m'oublient je prierai le ciel de leur faire perdre leurs jolies voix. Saluez les M., V... et tous ceux de mes amis que vous verrez. Dites a M-r D'Honer et a Goerke que je leur ecrirai incessamment. Mille choses a Sophie et mille baisers pour vous.

Je pense souvent a Genischta, dites-le-lui, en un mot je n'oublie personne. Dites a la P. Zeneide que j'attends avec impatience les copies des psaumes de Marcello. J'espere qu'elle m'en enverra quelques-uns avec Alexandre M. J'irai un de ces jours voir Vielhorski qui a deja appris mon arrivee et m'a fait dire qu'il m'attendait. Parlez de moi a Alexis et-donnez-moi surtout de ses nouvelles. Je lui ecrirai une lettre detaillee un de ces jours.

[Я обещал написать вам подробно, дорогой друг, и могу теперь уже кое-что сообщить.

Я видел Неву, все великолепные здания на ее берегах, памятник Петру Великому, Казанский собор, словом, все наиболее красивое в Петербурге, и все это при чудной погоде.

Я был также в Таврическом дворце и видел знаменитую мраморную залу.

Но пусть лучше эти впечатления созреют или, по крайней мере, разовьются.

Я еще далек сердцем от Петербурга, и воспоминания о Москве слишком еще мною владеют, чтобы я мог любоваться всем с должным вниманием и искренно наслаждаться виденным.

Вчера я был у Хитровых[377], которые вам кланяются. Был также у графа Нессельроде[378]; он продержал меня довольно долго и сказал мне, чтобы я, после нескольких дней отдыха[379], снова зашел к нему. Я провел более часа у кн<яжны> Алины[380], которая была, как всегда, чрезвычайно любезна. Пока вам хватит этих подробностей. Как только покончу с моими первыми разъездами, чего жду, не дождусь, внесу больше порядка и больше внимания в мою переписку с вами. Вы знаете, что тогда мне не понадобятся ваши увещевания. Мне легче написать вам длинное письмо, чем короткое, и я даже хочу никогда не писать одновременно и вам, и maman, чтобы вы чаще имели от меня известия. До сих пор у меня никогда не находилось более трех минут, чтобы рассказать вам о себе.

Передайте мой поклон дамам Окуловым[381], скажите им, что, если они меня забудут, я умолю небо лишить их прелестных их голосов. Кланяйтесь от меня М<ещерскому>[382], В<олконской> и всем друзьям, которых вы увидите. Скажите гг. Дореру и Герке, что я им буду часто писать. Шлю тысячу приветствий Софи[383] и тысячу поцелуев вам.

Я часто думаю о Гениште, скажите ему об этом. Словом, я никого не забываю. Передайте кн. Зинаиде, что я с нетерпением ожидаю копии псалмов Марчелло[384]. Надеюсь, что она пришлет мне некоторые из них с Александром М<ещерским>. На днях хочу посетить Виельгорского[385], который уже узнал о моем приезде и просил передать мне, что он меня ждет. Расскажите обо мне Алексею[386], а главное — сообщите мне о нем. На днях напишу ему подробное письмо.]

25. M. П. ПОГОДИНУ[387]

17 ноября 1826. Петербург

Мне очень жаль, друг мой, что, начиная писать к тебе, я должен бранить тебя. Ты наделал вздору. Драм<атические> отрывки всегда подавались в Моск<овский> ценз<урный> ком<итет>, доказательством тому служат все отрывки, напечатанные в «Мнемозине»[388] и переводы Мерзлякова[389] из древних. Сам Карбоньер[390] мне подтвердил то же. Я был у Соца[391], и он принимает в цензуру только те пьесы, которые должны быть играны. Вот причины, причины верные, по которым отсылаю «Годунова»[392]. Если б я его отдал здесь в цензуру, то с него бы пошли списки. На сие здесь молодцы. Я Рожалину писал[393] про Козлова. Дельвига по сих пор не мог видеть. Какая-то судьба мешает нам знакомиться[394]. Я к нему, он ко мне. Я к Пушкиным[395], он от них. Впрочем, на него можем надеяться[396]. «Абид<осской> нев<есты>» разбор[397] сделан; однако ж не ждите от меня по статье на все, что будет появляться в нашей литературе. У нас там много пустого, и обо всем что-нибудь да сказать надобно. Я расположен здесь заняться делом. Сегодня переезжаю[398] на квартиру, которая будет моей пустынею. В ней, надеюсь, умрут все мои предрассудки и прозябнут семена добрые. Уединение мне было нужно, и шаг решительный сделан[399]. Теперь что будет!! Молитесь за меня. Пиши ко мне чаще, мой милый друг, и заставляй писать других. Я долго не отвечал тебе на первое твое письмо[400], но давно выплакал на него ответ. Прощай. Люби меня всегда.

Как я живо представляю себе ваш праздник[401] и милого-премилого Шевырева[402].

26. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[403]

18 <ноября 1826. Петербург>

Jeudi

J'ai recu votre lettre hier et comme vous voyez je ne tarde pas a y repondre. J'en suis assez content, cependant j'aurais desire qu'elle fut encore plus detaillee. Quand vous me parlez de vos plaisirs, de vos occupations, il ne faut oublier aucune circonstance. Que jouez vous avec Genischta? Vous ne m'en dites rien. Que fait-on aux soirees de la P. Zeneide? Chante-t-on? danse-t-on? Je veux savoir tout cela. Et c'est alors que vous aurez le droit d'exiger de moi les relations les plus exactes. D'ailleurs vous avez beau dire, vous avez toujours beaucoup plus de temps a mettre a vos lettres que moi, Jusqu'a present je mene une vie de vagabond, ce qui ne me convient pas du tout, mais enfin j'espere que nous demenagerons lundi dans notre logement et alors je serai plus maitre et meme absolument maitre de mes moments. Aujourd'hui je suis engage a diner chez M-r Батюшков, je n'ai pas encore fait la connaissance de ses filles, qu'on dit etre tres aimables et fort bonnes musiciennes. J'irai aussi voir les Koutaisoff ce matin. Ensuite je retournerai chez le C-te Nesselrode ne voulant pas profiter trop largement du temps de repos qu'il m'a donne. La soiree, je la passerai Ou chez Kozloff, ou chez Delvick. Voila mes projets pour toute la journee. Des que je serai installe dans mon nouveau logement je vous enverrai les copies, que vous desirez. Cependant, n'allez pas croire que ce n'est qu' a cette seule condition, que la P-sse m'a donne son cahier. Cette condition n'existait pas quand le cahier etait deja chez moi et ce n'est que dans la suite que la p'-sse m'en a parle. Voila une querelle d'Allemand, je ne vous la fais cependant pas pour me prevaloir de ma complaisance. Un de ces jours j'ecrirai a maman. Je vous adresserai aussi ma lettre pour Alexis, comme la poste de Voronege quitte Moscou le vendredi, je vous l'enverrai samedi afin que vous la receviez jeudi. Vous la ferez partir sans delai. Donnez-moi exactement de ses nouvelles. Je remercie maman de la lettre qu'elle m'a envoyee et lui baise les mains, les joues. J'ecrirai a M-r D'Horrer, a M-r Goerke et a M-me ma tante. J'ai passe une soiree chez la P-sse Sophie Volkonsky, c'est une personne fort aimable malgre sa maladie. Je ne lui ai cependant trouve ni le teint, ni la voix d'une personne qui garde le lit depuis si longtemps. On m'a dit ensuite qu'elle etait un peu agitee. Elle m'a retenu chez elle jusqu'a 9 1/2 depuis 6 1/2 et pendant ces 2 heures nous n'avons cesse de causer avec la P. Aline pour ne pas la laisser parler.

Mes hommages a la P-sse Zeneide, je lui suis bien reconnaissant de son souvenir. Ne m'oubliez pas dans son salon et surtout pres des dames Ocouloff. Dites a Alex. Meschersky, que les ecoles vont etre ouvertes et que des qu'elles le seront, je lui en enverrai les reglements, qu'en attendant il n'oublie pas mes conseils. Par la premiere occasion envoyez-moi de la conserve de rose pour Vau-cher. On n'en trouve pas a P-g et cela lui fait un bien infini. Je vous embrasse de tout mon coeur.

Si vous voyez les Troubezkoy, presentez-leur mes respects et envoyez-moi les psaumes de Marcello par la P. Agrip. si elle vient ici bientot ou par son frere. Tous deux s'en chargeront avec plaisir.

[Четверг 18.

Вчера я получил ваше письмо и, как видите, отвечаю вам немедленно. Я им в общем доволен, хотелось бы, однако, чтобы оно было более подробным. Когда вы говорите мне о ваших развлечениях и ваших делах, вы не должны опускать ни одной подробности. Что играете вы с Геништою? Вы ничего не сообщаете об этом. Что происходит на вечерах у кн<ягини> Зинаиды?[404] Поют ли там, танцуют ли? Мне хочется знать обо всем. И тогда вы тоже будете иметь право требовать от меня самых точных сообщений. Впрочем, что бы вы там ни говорили, у вас всегда больше времени для писем, чем у меня. До сих пор я веду здесь бродячую жизнь, что мне совсем не подходит, но я надеюсь, что мы, наконец, в понедельник переедем на нашу квартиру[405], и тогда я буду более хозяином или даже полным хозяином своего времени. Я приглашен сегодня на обед к г. Батюшкову[406], я еще не познакомился с его дочерьми[407], которые, как говорят, очень милы и очень хорошие музыкантши. Сегодня утром зайду также к Кутайсовым[408]. Затем вернусь к графу Нессельроде, не желая слишком широко пользоваться данным мне отдыхом[409]. Вечер проведу или у Козлова, или у Дельвига. Вот мои планы на весь день. Как только устроюсь в нашей новой квартире, тотчас пришлю вам книги, которые вы желали иметь. Не подумайте, однако, что княгиня[410] дала мне свою тетрадь только под этим условием. Это условие не существовало еще тогда, когда тетрадь была уже у меня, и только впоследствии княгиня сказала мне об этом. Вот пустая ссора! Я начал ее, однако, не с тем, чтобы преувеличить мою любезность. На днях я напишу maman и направлю также вам мое письмо к Алексею[411]; так как воронежская почта уходит из Москвы в пятницу, я пошлю вам письмо в субботу, с тем, чтобы вы его получили в четверг. Отправьте его без промедления. Сообщите мне точные сведения о нем. Благодарю maman за присланное письмо, целую ее ручки и щечки. Я напишу г. Дореру, г. Герке и моей тетушке[412]. Я провел один вечер у кня<гини> Софи Волконской[413], — несмотря на ее болезнь, это милейшая особа. Я не заметил, однако, у нее ни цвета лица, ни голоса больного человека, пребывающего столь долгое время в постели. Мне сказали потом, что она была несколько возбуждена; она удержала меня с 6 1/2 до 9 1/2 ч. и в продолжение этих двух часов мы не переставая беседовали с кн<яжной> Алиной[414], чтобы не давать ей говорить. Засвидетельствуйте мое почтение кн<ягине> Зинаиде[415], я ей очень признателен за память. Напомните обо мне в ее салоне и особенно — Окуловым[416]. Скажите Алек<сандру< Мещерскому, что школы скоро откроются, и тогда я пришлю ему программы, а пока прошу его не забывать моих советов[417]. Пришлите мне при первом удобном случае варенье из роз для Воше[418]. В Петербурге его не найти, а оно ему чрезвычайно полезно. Обнимаю вас от всего сердца, Когда увидите Трубецких, передайте им мой привет а пришлите псалмы Марчелло через кн<яжну> Агрип<пину>, если она скоро приедет сюда, или через ее брата[419], Они оба с удовольствием исполнят это поручение.]

27. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[420]

<20 ноября 1826. Петербург>

Москву оставил я, как шальной, — не знаю, как не сошел с ума.

Описывать Петербург не стоит. Хотя Москва и не дает об нем понятия, но он говорит более глазам, чем сердцу.

28. М. П. ПОГОДИНУ[421]

12 декабря 1826. <Петербург>

Сегодня получил я записку твою[422] в письме Титова[423], и тотчас на нее ответ. Я был у Козлова, и он обещал мне что ни есть у него лучшего в «М<осковский> вестник», но прибавил, что тотчас дать не может, ибо он хочет наперед чыбрать отрывок[424], совершенно изготовить его к печати и переписать. Повторяю тебе, не худо, если ты сам напишешь[425] к нему письмо, в котором скажешь, что ты поручил мне просить его быть участником в журнале, что я объявил тебе его согласие, и ты поставляешь себе долгом благодарить его и просить украсить своими стихами[426] первые нумера «Вестника». Если почитаешь за нужное предлагать ему условия, то возьми этот труд на себя, а мне нельзя ни торопить старика, ни говорить ему об условиях; ибо он обещал мне стихи, как автор, который не продает их, но слышит с удовольствием об нашем предприятии, и сам вменяет себе в честь участвовать в таком деле, в котором участвует Пушкин и другие литераторы. Ты же, как редактор, можешь объявить ему, что журнал издается не в твою пользу и что ты должен вознаграждать труды всех, участвующих в оном. В этом ничего нет неловкого. Впрочем, это совет, а вы соберитесь во имя господне и решите гласом народа гласом божьим.

Я послал несколько стихотворных пьес Рожалину[427] и еще буду посылать. Мне что-то все грезится стихами. Если тебе некоторые понравятся, не печатай их, не предупредив меня, потому что эти пьесы как-то все связаны между собою, и мне бы хотелось напечатать их в том же порядке, в котором они были написаны.

Почти все те, которых я здесь видел, подписываются на наш журнал и ожидают его с нетерпением. В обществах петербургских наше предприятие не без защитников, и мне кажется, я могу сказать почти решительно, что общее мнение за нас. Говорю это искренно, а не для того, чтобы тебя обрадовать. Отнимать у Полевого «Вадима» не годится[428], и Пушкин, верно, никогда на это не даст своего согласия, а надобно требовать от него позволения напечатать в 1-м No «Вест<ника>», что он ни в каком другом журнале помещать стихов своих не будет, исключая «Вадима», которого он уже в таком-то месяце отдал г. Полевому и который по причинам, неизвестным автору, еще не напечатан. На это П<ушкин>, верно, согласится. Пиши к нему чаще, ты имеешь на то полное право, купленное и твоим знакомством и 10 000 рублями[429]. Вообще опояшься твердостию и решимостию, необходимою для издателя журнала. Искренность не нахальство.

Вот тебе урок, любезный друг. Прости мне его ради дружбы; он может быть не бесполезен. Посылаю тебе несколько мыслей об «Абидосской невесте»[430]. Ты, верно, не сердит на меня за то, что я отказался писать об ней разбор. Письмо мое к Рож<алину>[431] докажет тебе, что отказываюсь не без причины. Кто-нибудь из вас потрудится написать эту рецензию; а в конце, если почитаешь за нужное, то припечатай несколько замечаний, здесь прилагаемых. Кланяйся всем нашим. Соболевскому) скажи, что я к нему буду на днях писать[432].

Твой верный Веневитинов

Как скоро получишь это письмо, пиши к Пушкину о «Вадиме» так, как я тебе советую, именно теми же словами.

Засвидетельствуй мое почтение Аграфене Ивановне и княжне[433]. Дай бог, чтоб они были столько же счастливы и веселы, сколько они добры и снисходительны. А я умею ценить их благосклонность и быть благодарным.

29. М. П. ПОГОДИНУ[434]

14 декабря 1826. <Петербург>

Вот вам несколько строк об «Онегине»[435], сшитых кое-как, на живую нитку. Меняйте, марайте как хотите, но, ради бога, не пишите большого разбора книги, уже давно вышедшей в свет[436]; тем более, что лишние похвалы Пушкину в нашем журнале могут показаться лестию. Вы видите, что я об вас думаю, не забывайте меня в своих молитвах и собраниях.

Этот лист всей братии.

30. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ[437]

14 декабря <1826. Петербург>

Давно хотел я писать к тебе, любезный мудрец эпикурейской секты, и не забыл, что обещал тебе описание житья-бытья Одоевского[438]. Но ты уже знаешь, что я был болен[439] и потому долго не мог приглядеться к его семейственной жизни. Посмотрел бы ты на него, он, как сыр в масле, ласкает жену, как любовник, любезничает с дамами, как жених. Она женщина превеселая и милая[440] в глазах каждого, что ж должна быть в глазах нашего чувствительного Одоевского? Придешь к ним поутру; они сидят рядом, как голубок с голубкой, шутят и целуются, я смеюсь. Сцена довольно забавная. Придешь вечером. Она разливает чай, он угощает своих дам. Надобно заметить, что он в большой милости у родни и по вечерам принимает. Сестра на тебя жалуется. Ты споришь против нее и против к<нягини> Вол<конской> о стихах Муравьева[441]. Она прислала мне эти стихи, и я хотел, чтобы они были хороши для того, чтобы побранить тебя.

Что делает наш журнал? Я надеюсь, что ты из деятельных сотрудников, а именно, погоняешь Погодина[442] вперед, ругаешь Полевого[443], выжимаешь из Шевырева статьи[444] и выкидываешь терния и зелия недостойных из нашего цветущего сада. Если ты хорошо вникнул в роль свою, то ты увидел, что она не противоречит твоей гордой и солидной осанке. Ты должен быть крепкий цемент, связующий камни сего нового здания. От тебя много зависит его прочность. Понукай Пушкина[445], надобно, чтобы в каждом No было его имя[446], подписанное хоть под немногими строчками. Скажу тебе искренно, что здесь от этого журнала много ожидают[447]; сам Пушкин писал сюда об нем[448]. Скажи нашим, чтобы они не щадили Бул<гарина>, Воей<кова>[449] и пр. Истинные литераторы за нас. Дельвиг также поможет[450], и Крылов не откажется от участия[451]. Принимайтесь только за дело единодушно и бодро, и все пойдет хорошо. Поверните колесо рукою твердой, и оно покатится. Если я буду доволен вашими двумя первыми нумерами[452], то вы позавтракаете таким ст<и>льтоном[453], какого ты от роду не едал. Лучшего трудно достать; но мне обещали, и я пошлю тебе провизию в гостинец, как скоро будет оказия. Прощай, мой друг, мне еще много надобно писать, а теперь уже второй час. Пиши ко мне и помни

Веневитинова

Получил ли ты 130 руб<лей> за фортепьяно? Дай мне записку к Грефу[454] для получения остальных томов Шекспира.

31. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[455]

16 декабря <1826. Петербург>

Ma chere amie.

Je suis bien charme de savoir qu'Alexis soit de nouveau pres de vous. Vous voila donc rendue a votre gaiete naturelle. Amusez-vous, promenez-vous et pensez a moi; surtout parlez-moi en details de tous vos plaisirs et alors j'y prendrai une part reelle, en depit de toute distance. Je trouve que vous m'ecrivez moins que vous ne pourriez le faire, si vous vouliez me sacrifier au moins une demi-heure dans la journee. Vous ne pouvez pas me faire le meme reproche, car je suis plus occupe que vous et j'ai presque tous les jours des courses a faire; malgre cela il n'y a pas de jour, que je n'expedie au moins deux lettres pour Moscou et il y en a qui traitent d'affaires (litteraires s'entend) et qui demandent plus de temps que celles que vous pouvez m'ecrire. Je ne deversie pas; mais je suis paresseux de copier et d'ailleurs je ne vous enverrai rien a vous, parce que vous propagez trop mes vers. Je ne veux pas mendier d'eloges. J'ai dine aujourd'hui avec le plus sot et le plus bavard des poetes, et je suis encore tout etourdi de ses cris: c'est — Катенин. Pouchkin doit etre a Moscou, faites-lui bien mes amities. Je dois vous remercier de la confiance que vous me temoignez en me choisissant pour juge dans votre dispute litteraire avec Sobolevsky; si vous ne m'aviez pas envoye les vers, je vous aurais donne raison. L. V. Herper qui a passe il y a quelques jours la soiree chez nous, m'a recite quelques vers de Mouravieff ou il y a de jolies idees et qui sont assez bien. Dites cela a la P. Zeneide car je vois qu'elle s'interesse aux succes de M. Je suis fache de ne pas pouvoir faire le meme eloge de tout ce que je connais de lui. Je vous remercie des details que vous me donnez sur la fete du 3. Une lettre de Рожалин у a encore ajoute. J'ai passe la soiree chez la C. Laval. Je ne sais si je vous en ai deja parle; mais c'est une femme d'esprit, qui parle beaucoup de litterature et qui parlerait assez bien, si elle parlait moins. La fille ainee est une personne spirituelle et tres aimable. Je connais moins celle qui demeure chez la P-sse Beloselsky, mais je crois que, quoique plus jeune, elle ne le cede en rien a sa soeur; elles sont toutes les deux bonnes musiciennes et c'est deja, a mon avis, une bonne recommandation. Envoyez-moi avec Alexandre l'elegie de Genischta, il y a plusieurs personnes, qui me la demandent et on la connait beaucoup de reputation. Je n'ai pas encore vu A. Кутайсову, elle est malade depuis mon arrivee ici; mais la mere me charge toutes les fois de dire mille choses de sa part a maman et a vous. La P. Aline chez laquelle j'ai ete avant hier me rappelle aussi a votre souvenir; Olinka, ma grande amie, en fait autant. Je viens d'apprendre que M-lle Ocoulolf est ici, je tacherai de la voir. Si vous voyez M-me Ouvaroff dites-lui que je vais voir de temps en temps les Батюшков, qui me parlent beaucoup d'elle. Elle doit etre triste; car elle ne doit plus esperer revoir son frere. Envoyez-moi quelques unes de vos valses, surtout celle que vous avez faite dernierement. Je me souviens a present que vous vous etes moquee d'avance du menage que nous ferions avec Хомяков. Eh bien! Si vous voyiez cela vous reviendriez de votre erreur. Quoique nous differions entre nous comme Онегин et Ленский, tout va le mieux du monde.

[Дорогой друг.

Я очень рад узнать, что Алексей опять с вами[456]. Итак, вы снова обрели свойственную вам веселость. Веселитесь, гуляйте и думайте обо мне; а главное — пишите мне подробно о всех ваших развлечениях, таким образом я приму в них, вопреки расстоянию, настоящее участие. Нахожу, что вы мне пишете меньше, чем могли бы, если только пожелали бы пожертвовать на это хотя полчаса ежедневно. Вы не можете упрекнуть меня в том же — я более вас занят и почти каждый день в разъездах; несмотря на это не проходит и дня, чтобы я не отправил в Москву, по меньшей мере, два письма[457], из коих некоторые деловые (касающиеся, конечно, дел литературных), требующие больше времени, чем те, которые вы мне можете писать. Я не бросил стихотворство, но мне лень переписывать, и к тому же вам я ничего не пошлю, так как вы слишком распространяете мои стихи. Я не хочу выпрашивать похвал. Сегодня я обедал с самым глупым и самым болтливым из поэтов — Катениным[458], и до сих пор еще оглушен его криками. Пушкин должен быть в Москве[459], передайте ему мой дружеский привет. Благодарю вас за оказанное мне доверие, за выбор меня судьею в вашем литературном споре с Соболевским[460]; если бы вы не прислали мне стихов, я принял бы вашу сторону.

П. В. Герпер[461] несколько дней тому назад провел у нас вечер и прочел мне довольно хорошие стихи Муравьева, в которых имеются красивые мысли. Скажите это кн<ягине> Зинаиде: я вишу, что она интересуется успехами Муравьева. К сожалению, я не могу похвалить его за все, что мне известно. Благодарю вас за подробное описание празднества 3-го числа[462]. В этом отношении помогло мне и письмо Рожалина[463]. Не знаю, писал ли я вам о том, что провел вечер у гр<афини> Лаваль[464]; это женщина умная, говорит много о литературе и довольно хорошо, если бы говорила не так много. Ее старшая дочь[465] — особа остроумная и очень любезная. Я меньше знаю ту, которая живет у кн<ягини> Белосельской[466], но я думаю, что она хотя и моложе, ни в чем не уступает своей сестре; обе они — хорошие музыкантши, и это уже, на мой взгляд, хорошая рекомендация. Пришлите мне с Александром[467] элегию Геништы[468], многие у меня ее спрашивают; ее хорошо знают понаслышке. Я еще не видел А. Кутайсову[469]; она больна с тех пор, как я приехал сюда, но ее мать всякий раз поручает мне передать maman и вам ев приветствия. Кн<яжна> Алина[470], у которой я был позавчера, просит также напомнить вам о себе. Оленька[471], мой большой друг, присоединяется к ним. Я только что узнал, что M-elle Окулова[472] здесь — я постараюсь повидаться с нею. Если вы встретите г-жу Уварову[473], передайте ей, что я иногда бываю у Батюшковых[474], которые мне много говорят о ней. Она должна быть очень огорчена, не надеясь больше увидеть своего брата[475]. Пришлите мне некоторые из ваших вальсов, прежде всего тот, который вы недавно сочинили. Припоминаю теперь, что вы заранее подсмеивались над нашей совместной жизнью с Хомяковым[476]. А вот, если б вы нас увидели, то сознались бы в своей ошибке. Хотя мы и отличаемся друг от друга, как Онегин и Ленский, — все идет прекрасно.]

32. В КАНЦЕЛЯРИЮ ИЗДАТЕЛЕЙ «МОСКОВСКОГО ВЕСТНИКА» ИЗ С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ВСЕПОКОРНЕЙШИЙ РАПОРТ С ПРИЛОЖЕНИЕМ СТАТЬИ ПОД No 9[477].[478]

19 декабря <1826. Петербург>

Мы, нижеподписавшиеся, извещаем издателя «Московского вестника», что мы с удовольствием принимаем на себя отдел критики с тем только условием, что все наши статьи, как бы они задорны ни казались мягкосердечному Погодину, помещались без разведения их с парною водою (рукою Веневитинова. — Ред.). Нижеподписавшийся, подтверждая все вышесказанное, прибавляет еще условие: его имени никому не открывать и не подписывать. Одоевский. Браниться — рад (рукою В. Одоевского. — Ред.). Под мои статьи можете ставить «В» или «-в»[479], но не больше. Письмо твое отдам завтра Козлову[480]. Отрывки из «К<н.> Долгорукой»[481] у него еще не так хорошо отделаны. Но теперь ваши тревоги кончились. Шушкин) сам в Москве[482] (рукою Веневитинова. — Ред.).

Письмо твое сегодня получил. Кто вбил тебе в голову, что я связался с Б<улгариным>? Я и в лицо его не видел и верно к нему с первым визитом не поеду. Энигматических твоих фраз[483] почти не понимаю. В первой книжке не советую помещать перевод «Фауста»[484], надобно выбрать что-нибудь получше. У вас «Валленштейнов лагерь»[485]; чего ж долго искать? Тут не нужно к<н.> Долгорукой[486] (рукою Веневитинова. — Ред.). А у тебя, отец святой, прошу благословения! — Что до труда касается, с тебя буду пример брать. Довольно ли Этого? — Нельзя ли попросить Мещерского[487] уступить мне, за что хочет — «Voyage de Montaigne en Italie»[488][489] — она мне необходима (рукою В. Одоевского. — Ред.).

Ты, попавшийся на истинное место свое на средину, живот много содержащий и ничего не испускающий, призри на меня, грешного, совершенно совратившегося с пути гастрономического, презирающего устрицами, боящегося лимбургского сыра, — что не должно тебя пугать, ибо для тебя больше того и другого останется. Умори свою старуху[490], но пришли мне книги, прочего ничего не надобно, знаю, что ты из всего сделал, не хочу тебя лишать удовольствия созерцать мои удобности (commodites)[491]. Недавно я познакомился с твоим однокорытником, Глинкою[492]. Чудо малый! Музыкант, каких мало. Не в тебя, урод, хотя тебя помнит (?) (рукою В. Одоевского. — Ред.).

Здравствуй, душенька, Володенька, — ты думал, что я забыл тебя, — ничуть; не писал — правда; да когда? Дети просят каши, жена — не скажу. Ты едешь в Питер — жду; приезжай, душка, трубку дам. Пиши ко мне (рукою В. Одоевского. — Ред.). На последнее письмо твое еще не отвечал, любезный друг, потому что все это время я почти не выпускал пера из рук. Благодарю тебя без фраз за твою дружбу. Трудитесь, мы с Одоевским, надеюсь, не отстанем. Авось, не даром соединим усилия. Описывайте мне подробнее всякий нумер. Посылаю вам покамест еще пьеску. Если пригодится, она ваша. Соболевскому нет места писать (рукою Веневитинова. — Ред.).

Малютку[493] целую и ласкаю. Умница мальчик. Пишет, переводит, а нет, чтобы ко мне написать. Адрес знаешь? Не знаешь — живот скажет (рукою В. Одоевского. — Ред.). Молодец, Шевырев! Я еще не выспался в Петербурге, а он уже отвалил «Валленштейнов лагерь». Рожалин говорит, что славно, и я верю. Печатай его в первых книжках; он понравится. Я бы отвечал тебе рифмами на рифмы, но я так много рифмовал, что не худо свой запас рифм поберечь на черный день. Покамест довольствуйся дружбой за дружбу (рукой Веневитинова. — Ред.).

Веневитинов

Одоевский

В «Моей молитве» перемените стих[494]:

33. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[495]

<Конец 1826 — начало 1827. Петербург>

Обедаю за общим столом у Andrieux[496]. Там собираются говоруны и умники Петербурга. Я, разумеется, молчу, и нужно прибавить, что я стал очень молчалив, с тех пор, как тебя оставил.

34. С. А. СОБОЛЕВСКОМУ[497]

<Конец декабря 1826 — начало 1827. Петербург>

Получив твое поганое письмо[498], я тотчас обрек его на всесожжение, и на другой же день зажег им свой камин. Если б я мог полагать в тебе хоть на грош благоразумия, то стал бы бранить тебя за такое письмо; но ты не можешь изменить своей природе, как говорят французы, и поэтому прими от меня в награду ящик вонючего Стильтона[499]. Наконец дождался ты Пушкина, Перекрестись и кушай.

Д. В.

А Пуш<кину> от меня — поклон.

35. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[500]

<Январь 1827. Петербург>

Я дружусь с моими дипломатическими занятиями. Молю бога, чтобы поскорее был мир с Персией[501], хочу отправиться туда при первой миссии и на свободе петь с восточными соловьями. Malgre le nombre de mes occupations, je trouve toujours le temps d'ecrire, je suis place pres de Bouteneff[502][503].

Пиши мне об журнале; скажи искренно, что говорят об нем в Москве.

36. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[504]

5 января <1827. Петербург>

Недавно я обедал вместе с Гречем и Булгариным[505]: они оба увиваются около меня, как пчелки около липки, только не дождутся от меня меду.

Вчера у меня провел весь вечер Дельвиг; мы провели время очень весело, пели и швыряли друг в друга стихами. —

Говорят, что Мицкевич[506] — знаток в литовских древностях, знает латинский язык и славянский.

Пусть Погодин заставит его написать что-нибудь для Вестника. Готовь Погодина к брани: пора настала. Надобно поранить трехглавую петерб<ургскую> гидру — С<еверную> П<челу>, Арх<ив> и С<ын> От<ечества>[507]: мира с ними не может быть.

37. М. П. ПОГОДИНУ[508]

7 января 1827. <Петербург>

Вчера писал я к брату[509] и разбранил тебя, как журналиста, за то, что кладешь в длинный ящик критические статьи. Как можно писать об «Аб<идосской> не<весте>» во втором No журнала![510] О таком произведении надобно говорить тотчас или совсем не говорить. Отнес ли ты мой «Новгород»[511] и как он был принят? Напиши мне об этом. О первом No «Вестника» уже носится слух, но слух еще невнятный, а у меня журнала нет. Надеюсь, что ты принесешь мне его. Получаешь ли ты иностранные журналы?[512] Это необходимо. Заставляй переводить из них все ученые статьи, объявляй о всех открытиях, что поддерживает «Телеграф»[513]. Мы азиатцы, но имеем претензию на европейское просвещение; хотим знать то, что знают другие, и знать, не учившись, а только по журналам[514]. В первый год надо жертвовать своими правами даже несправедливым требованиям публики[515]. Итак, на первый год девиз журнала должен быть Invent meminisse periti[516]. На следующий год, когда журнал завлечет читателей, мы покажем им пропущенную часть стиха Ignoti discant[517]. Молодцы петербургские журналисты, все пронюхали до малейшей подробности, твой договор с Пуш<киным>, имена всех сотрудников[518]. Но пускай их, они вредить тебе не могут. Умный (не то, что хороший) журнал сам себя поддержит. Главное, отнять у Булгариных их влияние. С тех пор как я видел Булгарина, имя его сделалось для меня матерным словом. Я полагал, что он умный ветреник, но он площадной дурак. Ужасно ругает «Телеграф»[519]; о тебе ни слова. Говорит, что сам знает, что он интриган, но это сопряжено с благородной целию, а все поступки его клонятся к пользе отечественной словесности. Экой урод! Но quos ego[520][521]!..

38. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[522]

8 января <1827>. Петербург

Il y a bien longtemps que je ne vous ai pas ecrit, ma chere amie; mais Alexis vous aura deja probablement fait connaitre les raisons qui ont donne lieu a mon silence. Je vous prie de croire que ces raisons ne sont pas des pretextes. Depuis longtemps je voulais vous donner des details du bal masque que la Cour a donne le 1-er jour de l'an. J'y ai ete a l'ouverture du bal et m'en suis alle enchante de la salle, du jardin et des costumes. La Princesse) Aline etait charmante, M-me Savadovsky tres belle etc. etc.

J'ai passe contre mon ordinaire presque toutes ces fetes hors de chez moi. J'ai ete au bal chez les Кутузов. J'ai entendu de la musique a plusieurs reprises et aujourd'hui meme je me propose d'aller a l'Opera; on y donne la Pretiosa de Veber. Vielhorsky m'a beaucoup parle de vous et de maman. Il m'a dit vous avoir vu la veille de son depart. Tout le monde m'a ecrit par cette occasion excepte vous, et ce n'est pas bien de votre part car le temps ne doit pas vous manquer. Pour moi je saisis toutes les occasions, tous les loisirs pour vous ecrire. Preuve de cela, je barbouille cette lettre a la Chancellerie. Des que j'aurai le temps de donner deux ou trois seances a un peintre, je ferai mon portrait pour vous l'envoyer. Skariatin se charge de faire un dessin tres exact de ma chambre. Je voulais vous envoyer les vues de Petersbourg par Pouchkin mais il ne peut pas les emporter. Nous attendrons donc une autre occasion. Vous m'avez demande quelle etait ma paroisse et je vous avoue que je ne puis pas repondre a cette question. L'eglise ou je vais ordinairement est celle de Casan. J'aime cette eglise quoiqu'on ne puisse pas dire que ce soit un edifice strictement beau.

Comme il y a fort peu d'eglises a Petersbourg et que celle-ci est tres vaste et se trouve au centre de la ville il y afflue tant de monde que quand le service est termine les trois portes vomissent pendant une demi-heure une foule qui couvre toute la place. Cela me plait beaucoup. J'aime aussi a examiner les images de cette eglise; elles sont faites par nos meilleurs academiciens. Ce n'est cependant pas beaucoup dire et jusqu'a present je n'ai trouve qu'une seule image qui m'ait beaucoup plu. C'est une petite vierge qui se trouve sur la grande porte de l'autel ou pour mieux dire du sanctuaire.

Dites cela a Goerke qui m'a jadis parle de ces tableaux. Est-il de mon avis?

Adieu.

[Уже много времени я не писал, мой дорогой друг; но Алексей[523] вас, вероятно, уже поставил в известность о причинах, объясняющих мое молчание[524]. Я прошу вас верить, что эти причины — не отговорки. Давно уже собираюсь описать вам подробности маскарада, который был дан Двором на Новый год. Я был при открытии бала и остался в восторге от зала, сада и костюмов. К<няжна> Алина[525] была прелестна, г-жа Завадовская[526] — очень красива и т. д.

Я провел, против обыкновения, почти все эти праздники вне дома. Был на балу у Кутузова[527]. Я слушал музыку несколько раз и сегодня предполагаю пойти в оперу — дают «Прециозу» Вебера[528]. Виельгорский[529] много говорил со мною о вас с maman. Он сказал мне, что видел вас накануне своего отъезда[530]. Все писали мне по этому случаю, исключая вас, и это нехорошо с вашей стороны, потому что времени у вас достаточно. Что до меня, то я хватаюсь за всякую возможность, за всякий миг досуга, чтобы написать вам. Доказательство этому — я царапаю это письмо в канцелярии[531]. Как только у меня будет время дать два или три сеанса художнику, я закажу свой портрет, чтобы послать его вам. Скарятин[532] берется сделать очень точный рисунок с моей комнаты. Хотел я послать вам с Пушкиным[533] виды Петербурга, но он не может их привезти. Мы подождем другого случая. Вы спрашивали меня, к какому приходу я принадлежу, и я уверяю вас, что я не знаю, что ответить на этот вопрос. Обыкновенно я хожу в Казанский собор. Я люблю эту церковь, хотя нельзя сказать, чтобы она была в строгом смысле красивым зданием. Так как в Петербурге очень мало церквей и так как эта церковь очень обширна и находится в центре города, то сюда стекается столько народу, что когда кончается служба, толпа выливается через три двери в течение получаса, заполняя всю площадь. Это мне очень нравится. Я люблю также рассматривать в этой церкви иконы: они писаны нашими лучшими академиками[534]. Представьте себе, что до сих пор я нашел здесь единственную икону, которая мне очень понравилась. Это — маленькая икона святой девы, которая находится над Царскими вратами алтаря. Расскажите об этом Герке, который говорил мне некогда об этих иконах. Согласен ли он со мной?

Прощайте.]

39. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[535]

<9—13 января 1827. Петербург>

Je vous ai promis une lettre aujourd'hui et vous voyez que je tiens strictement ma parole. J'ai recu le psaume de Marcello et je vous charge d'en remercier tant la Princesse que mon cher Alexandre. Si j'avais deja pu me procurer les notions necessaires sur l'institution des ecoles je lui aurais ecrit depuis longtemps; mais j'aurai ces details ces jours-ci. Vers la fin de cette semaine L. Pouchkin part pour la Georgie et passe par Moscou. C'est lui que je chargerai de vous apporter les vues que je vous ai promises. Pour le portrait je n'ai pas encore eu le temps de le faire faire. D'ailleurs il vous serait inutile, car vous ne me reconnaitriez pourtant pas. Le climat de Petersbourg m'a boucle les cheveux et noirci les yeux et de plus je porte des favoris, des moustaches et une barbe a l'Espagnole. Tout cela me donne un air rebarbatif, que vous ne pouvez me supposer. Je ne sais pas ce que je dois changer aux deux vers que vous me citez; s'ils vous deplaisent je vous donne le droit de les changer a volonte. Quant a moi, je les regardais comme etant au nombre des meilleurs qu'il y ait dans la piece, ou leur grande simplicite, qui fait le ton de toute cette poesie. Quand vous ecrirez a Alexis, parlez-lui de moi je ne lui ecris pas a cause des grandes distances qui nous separent. Ma lettre partirait quand il serait deja peut-etre sur le retour. Je veux m'occuper d'italien et d'anglais. Comme vous devez avoir du temps de reste, je vous conseillerais de vous occuper aussi de cette derniere langue. N'oubliez pas l'allemand, tachez de lire et pour ce que vous ne comprenez pas adressez-vous a Goerke ou a Rojalin; il n'y aurait pas de mal aussi de faire des traductions et des petites compositions que vous pourriez m'envoyer de temps en temps. Vous me feriez par la un veritable plaisir. Lisez et ecrivez aussi en russe. Il serait honteux que vous, qui aimez sincerement la poesie, qui lisez avec plaisir surtout les poetes russes, vous ne sachiez pas la langue comme il faut. En general je voudrais vous savoir occupee. Tout doit vous y porter et l'espece d'isolement ou vous devez vous trouver le matin et les personnes que vous voyez avec le plus de plaisir. Je voudrais que ce temps que nous sommes obliges de passer loin l'un de l'autre ajoute du moins a la culture de votre esprit, et alors je ne le regretterais pas quelles que soient les privations auxquelles me condamne notre separation. Vous me pardonnez ces petits conseils, ils ne peuvent rien gater a la lettre d'un frere, qui est votre meilleur ami.

Dmitri

Baisez tendrement les mains de ma part a maman et presentez mes respects a la P. Zeneide, aux Troubezkoy si vous les voyez et aux dames Ocouloff.

Bien des choses a Genischta. Parlez-moi de votre clavecin.

[Я обещал вам написать сегодня, и вы видите, что я исполняю в точности свое слово. Псалом Марчелло я получил[536] и поручаю вам поблагодарить за него как княгиню[537], так и моего дорогого Александра[538]. Я давно бы написал ему, если бы мог добыть необходимые сведения о школьных уставах, но я получу[539] все это на днях. В конце этой недели Л. Пушкин уезжает в Грузию[540] и будет проездом в Москве. Я поручу ему доставить вам обещанные виды. Что касается портрета, то я еще не имел времени его заказать. Впрочем, он был бы вам бесполезен — вы не узнали бы меня. Петербургский климат завил мне волосы и превратил мои глаза в черные, к тому же я ношу теперь бакенбарды, усы и эспаньолку — все это придает мне суровый вид, который вы и предположить не можете. Не знаю, что мне изменить в двух приведенных вами стихах[541]; если они вам не нравятся, то я предоставляю вам переделать их по своему усмотрению. Что касается меня, то я отношу их к числу лучших в этой вещи, где их большая простота дает тон всему стихотворению. Когда вы будете писать Алексею[542], сообщите ему обо мне; я не пишу ему ввиду большого расстояния, которое нас разделяет; могло бы получиться так, что мое письмо уже не застало бы его на месте. Я хочу заняться итальянским и английским языками. У вас должно быть много свободного времени, а потому посоветовал бы и вам заняться английским языком. Не забывайте также немецкого языка, старайтесь читать и, если чего не поймете, обращайтесь к Герке или Рожалину[543]; было бы недурно заняться переводами и небольшими сочинениями, которые вы могли бы от времени до времени мне присылать. Этим вы доставили бы мне истинное удовольствие. Читайте и пишите также по-русски. Было бы стыдно, если бы вы, искренно любя поэзию и читая с удовольствием русских поэтов, не знали как следует языка. Вообще мне бы хотелось видеть вас занятою. Все должно вас к этому побуждать: и уединение, в котором вы находитесь по утрам, и люди, которых вы видите[544] с особенным удовольствием. Мне хочется, чтобы то время, которое мы вынуждены проводить вдали друг от друга, способствовало бы, по крайней мере, вашему духовному совершенствованию, и я тогда не пожалел бы этого времени, каковы бы ни были лишения, которым подвергает меня наша разлука. Простите меня за маленькие советы, они ничем не могут повредить письму брата, который вместе с тем и ваш лучший друг.

Дмитрий

Нежно целую ручки maman. Передайте мой низкий поклон кн<ягине> Зинаиде, Трубецким, если вы с ними видитесь, и Окуловым.

Мой привет Гениште. Напишите мне о вашем клавесине.]

40. A. H. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[545]

14 января 1827. Петербург

Ma chere maman.

Je vous ecris le jour de fete et je commence par vous baiser les mains et par vous offrir mille voeux que je ne saurais exprimer et que vous devinerez sans peine. J'ai recu tout ce que vous m'avez envoye par Vielhorsky. M-me Karuss et Maltzoff et j'ai repondu a vos lettres en remettent mes reponses a P. qui devait partir en courrier, afin qu'elles vous parviennent d'autant plus tot. Differentes circonstances l'ont retenu ici du jour au jour jusqu'a present et c'est la principale raison pourquoi vous n'avez pas eu de mes lettres pendant quelque temps. Je suis desole que cela ait pu vous donner quelques inquietudes sur mon compte et desormais je ne me fierai plus a ces occasions qu'on croit etre le meilleur expedient pour donner de ses nouvelles. J'ai vu M-me Karuss qui m'a vraiment fait du bien en me parlant de vous. Je profiterai aussi de son depart pour vous envoyer differentes petites choses et entr'autres les vues de Peters-bourg que j'ai promises a Sophie et dont P. ne peut se charger. J'ai passe tout ce temps depuis les fetes d'une maniere assez extraordinaire pour moi. J'ai ete plusieurs fois au bal tantot chez Кутузов, tantot chez Ланской, notre hote. Cela ne m'a pas empeche d'etre tres occupe le matin pour mon service et je crois sans me prevaloir qu'on a tout lieu d'etre content de moi. J'ai entendu parler de mon avancement, mais cela ne m'a pas ete annonce officiellement. Et je ne m'en informe pas parce que je n'y pense jamais. Vous connaissez deja probablement le malheur affreux de M-me Ouvaroff. Son mari a disparu pour se donner la mort, l'on dit qu'on a retrouve son corps dans la riviere. Je l'avais vu l'avant veille de sa mort et je ne me serais jamais doute d'une si triste resolution. Je racheterai mon silence en vous ecrivant si ce n'est beaucoup du moins souvent. Pour aujourd'hui je vous baise encore une fois les mains et embrasse A. et S.

Votre soumis fils Dmitri

Mes respects, je vous prie, a la P-sse Zeneide. Ma piece de Novgorod est faite pout etre imprimee. Je l'enverrai un de ces jours telle qu'elle doit paraitre.

[Дорогая maman.

Пишу вам в день праздника[546] и начинаю с того, что целую ваши ручки и шлю вам тысячу пожеланий, которые я не сумею выразить и которые вы без труда разгадаете. Я получил все посланное вами через Виельгорского[547], г-жу Карус[548] и Мальцева[549] и ответил на ваши письма[550], отдав мои послания П<ушкину>[551], который должен был ехать курьером, с тем, чтобы они достигли своего назначения возможно скорее. Разные обстоятельства задерживали его со дня на день, и это главная причина, почему вы не имели в течение некоторого времени от меня известий. Мне очень жаль, что это могло причинить вам некоторое беспокойство обо мне, и впредь не буду полагаться на эти оказии, которые считаются лучшим средством дать о себе знать. Я виделся с г-жею Карус, которая доставила мне истинную радость, говоря о вас. Я воспользуюсь также ее отъездом, чтобы отправить вам разные вещицы и, между прочим, виды Петербурга, обещанные мною Софи, которые П<ушкин> не может доставить. С праздников я провел все это время довольно необычайным для меня образом. Несколько раз был на балах, то у Кутузова[552], то у Ланского[553] нашего хозяина. Это не мешало мне много работать утром по службе, и полагаю, не переоценивая себя, что есть основание быть мною довольным. До меня доходили слухи о предстоящем мне повышении, но об этом мне официально еще не объявляли, а я не справляюсь, потому что о том никогда не думаю. Вы вероятно уже знаете об ужасном несчастии, постигшем г-жу Уварову[554]. Ее муж исчез[555] с тем, чтобы покончить с собою; говорят, что тело его было найдено в реке. Я видел его за два дня до смерти и никогда не мог бы заподозрить в таком печальном решении. Я вознагражу вас за мое молчание тем, что буду писать, если не помногу, то, по крайней мере, часто. Теперь же еще раз целую ваши ручки и обнимаю А<лексея> и С<офи>.

Ваш покорный сын Дмитрий

Передайте, пожалуйста, мой низкий поклон кн<ягине> Зинаиде. Мое стихотворение о Новгороде написано для печати. Я пришлю его на днях в том виде, в каком оно должно выйти в свет.]

41. M. П. ПОГОДИНУ[556]

<18—22 января 1827. Петербург>

Мальцов пишет у меня, и я не могу не прибавить тебе несколько слов. Я заглянул в «Московский вестник»[557] по милости Дельвига и удивился, что он так мал. Он по росту никак не сравнится с «Телеграфом»[558]. Пишете библиографические статьи, т. е.: просто объявления о всех книгах[559]. Скажу тебе откровенно, здесь говорят, что ожидали более от первого нумера. Я не читал его, но всем твержу, что он не должен быть лучше последнего, не то журналист плутует. А если сказать правду, то плутовать-то надобно, и первые нумера разукрась получше[560].

Скажи к<няжне> А<лександре> И<вановне>[561], что я не нахожу, с кем мне здесь за нее потанцевать.

42. А. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[562]

22 янв<аря 1827. Петербург>

Сцены Пимена[563] вообще здесь не понимают. Улыбышев[564] собирался бранить ее в J[565] поручил мне написать об ней статью. Извини, что статья выдает фразиста: читатели Пет<ербургского> журнала на фразах воспитаны. —

Скажи Погодину, чтобы он не скупился: прибавил листочек к журналу, а то он точно в чахотке.

Да что он не разнообразит его?[566] —

Я об них больше думаю, чем они о себе.

43. С. П. ШЕВЫРЕВУ[567]

28 января <1827. Петербург>

Сегодня получил я письмо твое[568], любезный друг, и, как видишь, не медлю ответить. Я даже предупредил бы тебя, если бы не некоторые занятия, которым я должен был посвящать большую часть дней своих. Мне давно хотелось поговорить с тобой именно о нашем общем деле, т. е. о журнале. Публика ожидает от него статей дельных[569] и даже без всякой примеси этого вздора, который украшает другие журналы. Говорю вам это решительно, потому что вслушивался с намерением во все толки о «М<осковском> вестнике». Две книжки кажутся немного бедными, особенно первая, и вот тому причины. Во-первых, мало листов: во всех журналах, кажется, больше[570]. Во-вторых, слишком крупны статьи[571]. Наконец: нет почти никаких современных известий. Последнее исправится по получении иностранных журналов[572]; постарайтесь и о первых двух недостатках.

Брань начинать нам рано[573]. Пусть бросят в нас первый камень; тогда и мы будем отвечать, и я, верно, от храбрейших не отстану. Я уже говорил П<огоди>ну, что с «Телеграфом» не худо бы сначала жить в ладу[574]; не утверждаю этого решительно, потому что не знаю, как ведет себя П<оле>вой. Не он ли подкупает Ширяева[575] и заставляет повес печатать в газетах подлости?[576] Вы ближе к источнику и, если что знаете или предполагаете, напишите ко мне непременно.

Критику выходящих книг возьму я охотно на себя[577], но надобно, чтоб они выходили, а здесь ничего не слыхать до сих пор. Я было писал разбор альманахов[578], но так как он уже сделан[579], то до другого случая[580]. Cousin издал книгу прекрасную[581], и я непременно доставлю) вам об ней статью[582], но погодите; если мы сначала будем занимать пуб<лику> самыми строгими статьями, то нас назовут педантами. Я намерен послать разбор свой в переводе к самому Cousin и просить его сообщить мне ответ (если статья моя заслужит его внимание) для помещения в том же журнале[583]. Cousin — преблагородный человек, я знаю к нему путь, и он, верно, не откажется. Завтра буду я писать для того, чтобы доставлять вам новых сотрудников, а именно: Abbe Merian[584], Klaprot[585] и Гульянова[586]; вы можете <1 нрзб> считать и вероятно даже, что они позволят объявить их корреспондентами: все трое приобрели славу европейскую. На днях познакомлюсь с Сенковским[587], который не откажет в повестях с арабского. Впрочем, надобно поручить кому-нибудь постоянно переводить повести из Вашингтона[588], Тика[589] и др<угих> писателей, для того чтоб на всякий случай даже без нужды были повести наготове. Возьмите у Рожалина мой перевод из Гофмана и докончите его[590]. Повесть славная, лучше всех у нас русских, напечатанных. Препровождаю к тебе несколько переводов из иностранных журналов[591]. Поправляй их как хочешь. Я заставляю всех трудиться, и даже Алексея Хомякова, который Здесь третий день. Он посылает вам три пьесы[592]. Я прилагаю здесь «Элегию» да «3 участи»[593]. Не знаю, не доставил ли вам Мальцов сей последней пьесы. Во всяком случае, если он и переписал ее, то может быть худо разобрал мою черновую, и я посылаю вам исправную копию. Не пугайтесь гонений ни Дм<итриева>[594], ни Дав<ыдова>[595]. Сей последний, хоть и умен, но едва ли умеет идти к избранной цели прямо и потому на всяком шагу может быть неистов. Если сразимся, то пусть решает судьба. Дм<итриев> завистлив, и ему бы хотелось уронить хоть сколько-нибудь Пушкина[596]. Молодых же людей он никогда не похвалит, всегда видя в них соперников. Впрочем, голоса он почти не имеет. Напечатайте следующие стихи[597]:

Посылаю к вам перевод из Шиллера[598], который мы тотчас сделали с Хомяковым вдвоем. Из «Фауста» кое-что пришлю непременно[599]. Теперь мой Гете не дома. Как воротится, то сравню и исправлю. Присылай «Валлен<штейнов> лаг<ерь>»[600]. Здесь пропустят, за это берусь. Из романа ничего еще вырвать не могу[601]. Послание мое к Р<ожали>ну[602] печатайте, если хотите, и как хотите. Поцелуй Титова за статью на аллегории[603]. Славно. Поцелуй сам себя за «Разговор»[604].

Не теряйте ни деятельности, ни надежды.

Прости. Твой верный Веневитинов.

Скажи П<огоди>ну, что не худо бы поместить известие о смерти Ланжуине[605] и кое-что сказать о его жизни, которую можно выписать из «Convers[606] и из «Biog[607]. Эти книги, кажется, есть у кн. Волконской. Брат или Рожалин достанут вам.

Жандр[608] обещает вам посылать свои пьесы. Дельвиг все болен, а он не изменит; мы с ним дружны, как сыны одной поэзии[609]. Послали ли вы ему «Вес<тник>»? Не худо послать его и Грибоедову[610].

Зачем это газетное объявление о «Сев<ерной> лире»?[611] Дань дружбе? Чудак Погодин! и бранить-то его совестно. Однако ж скажу ему: мне по всему кажется, что он более суетится, нежели делает. Кланяйся всем нашим.

Заставляйте брата переводить повести или статьи из иностранных журналов. У него также есть хорошие переводы из Шлегеля[612].

44. ПИСЬМО Д. В. ВЕНЕВИТИНОВА И А. С. ХОМЯКОВА К Ф. В. БУЛГАРИНУ[613]

<Конец января — февраль 1827. Петербург>

Чувствительно обязаны мы, почтеннейший Фаддей Венедиктович, за вашу посылку[614] и с искренностию, свойственною поэтам, особливо недозрелым, благодарим вас за доставление нам случая любоваться подвигами старого воина[615] против плохих наездников Русского Парнаса. Наше знакомство не новое; мы уже давно привыкли любить

Итак, просим вас жаловать нас и поставить в число старых друзей.

Хомяков

Веневитинов

45. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[617]

1 февраля <1827. Петербург>

Il y a bien longtemps que je ne vous ai ecrit, ma bonne amie, mais il faut avouer que vous me payez aussi de retour. Mille petites affaires m'ont occupe et m'occupent encore tous les jours. Aujourd'hui meme je vous ecris a la bate; car dans une demi-heure je dois etre chez M-r Boutenieff. Je voudrais vous parler en long de ma journee d'avant hier. C'est une des plus belles que j'ai passees a Petersbourg. Je me suis promene pendant toute la matinee par le plus beau soleil possible avec A. Khomecoff qui, comme vous le savez deja, demeure avec nous depuis 5 ou 6 jours. Toute la ville semble eclairee par deux enormes bougies qui sont la fleche de l'amiraute et celle de la forteresse. Elles dominent tout Petersbourg et par un beau soleil on dirait que ce sont deux grands foyers de lumiere. Nous avons traverse le fleuve dans sa plus grande largeur, qui est d'environ une verste et nous sommes entres dans la forteresse. J'ai vu avec un plaisir tout a fait religieux les tombeaux de Pierre le Grand, de Catherine, d'Alexandre etc. La cathedrale est imposante sans etre belle. Tous les murs sont couverts de drapeaux conquis. J'apprecie plus cette sorte de jouissance que je ne le faisais a Moscou. Cela tient-il a ma disposition individuelle ou bien a d'autres causes qu'il faut attribuer a la pauvrete meme de P-g dans ce genre de beaute — c'est ce qui vous reste a determiner; pour moi je m'habille.

Baisez les mains a maman et felicitez-la de ma part pour son jour de nom. Je vous embrasse ainsi qu'Alexis.

[Очень давно не писал я вам, дорогой друг, но надо сознаться, что и вы мне платите тем же. Тысячу мелких дед занимали и до сих пор занимают меня ежедневно. Вот и сегодня пишу вам на скорую руку, так как через полчаса я должен быть у г. Бутенева[618]. Мне хотелось бы подробнее поговорить с вами о моем позавчерашнем дне. Это один из лучших дней, проведенных мною в Петербурге. Целое утро я гулял под великолепным солнцем с А. Хомяковым, который, как вы знаете, живет с нами пять или шесть дней. Весь город казался освещенным двумя огромными свечами — шпилями Адмиралтейства и крепости. Они господствуют над всем городом и кажутся при солнечном освещении двумя большими очагами света. Мы переправились через реку в самом ее широком месте, которое достигает приблизительно одной версты, и вошли в крепость. Я смотрел с чисто благоговейным удовольствием на гробницы Петра Великого, Екатерины, Александра и др. Собор, хотя и некрасив, но производит величественное впечатление. Все стены покрыты завоеванными знаменами. Я теперь более ценю такого рода наслаждения, чем в Москве. Зависит ли это от моего настроения или же от других причин, которые следует приписать бедности П<етербур>га в такого рода красотах, — решите сами. Что касается меня, то я иду одеваться. Поцелуйте от меня ручки maman и поздравьте ее с днем ангела[619]. Целую вас и Алексея[620].]

46. A. В. ВЕНЕВИТИНОВУ[621]

14 февраля 1827. <Петербург>

Авось окончу в скором времени большое сочинение[622], которое решит: должен ли я следовать влечению к поэзии или побороть в себе эту страсть. Попробуй отдать мои «Участи»[623] в цензуру. К юбилею Гете[624] пришлю славные отрывки из «Фауста»[625]. Третья книжка «Московского вестника»[626] не в пример лучше двух первых.

47. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[627]

<4 марта 1827. Петербург>

Puisque toutes les lettres que vous m'ecrivez sont remplies de descriptions de spectacles et de soirees musicales, il faut que je vous rende une fois la pareille. Hier la Societe philharmonique a donne un grand concert ou l'on a execute en entier une toute nouvelle production de Cherubini dont on n'avait pas l'idee ici et que l'on ne connait certainement pas a Moscou. C'est une messe a grand orchestre. En Allemagne on en a fait les plus grands eloges et je ne crois pas qu'ils soient exageres. Elle produit un effet etonnant et toujours soutenu. Dites a Genischta que je lui conseille de se la procurer tout de suite. Les choeurs etaient executes a merveille par les chantres de la cour. Jeudi nous avons donne a l'academie de musique le Requiem de Mozart et la tout etait bien, les choeurs et les solos. Vendredi Vielhorsky nous a donne un concert charmant. Il vient d'etablir une Societe musicale qui donnera probablement un concert par semaine. Voila des nouvelles de Petersbourg, les plus fraiches et les plus interessantes. Quand le printemps viendra embellir nos environs et que je pourrai vous parler des promenades et des iles, je vous ecrirai plus regulierement que je ne l'ai fait dans ces derniers temps. Pourquoi ne m'envoyez-vous pas les traductions de Mickevitz? Bonjour. Baisez les mains a maman et embrassez Alexis.

Dmitri

Dites a M-r Goerke, qu'il a l'air de me bouder. Quand il vient chez vous, dans ses moments de... ne peut-il donc pas vous donner quelques lignes pour moi?

[Так как все ваши письма полны описаний спектаклей и музыкальных вечеров, надо мне хоть раз отплатить вам тем же. Вчера Филармоническим обществом был дан большой концерт, на нем было исполнено целиком новое произведение Керубини, о котором здесь не имели и понятия и которое, конечно, неизвестно в Москве. Это месса для большого оркестра. В Германии о ней отзываются с величайшей похвалою, и я полагаю, что эти похвалы не преувеличены. Она производит удивительное, неослабевающее впечатление. Передайте Гениште[628], что я ему советую теперь же ее приобрести. Хоровые партии были исполнены прекрасно придворными певчими. В четверг[629] у нас в музыкальной академии был исполнен реквием Моцарта, все прошло удачно, и хор, и сольные партии. В пятницу[630] Виельгорский[631] дал нам прелестный концерт. Он только что основал музыкальное общество[632], которое, вероятно, будет устраивать концерты еженедельно. Вот вам петербургские новости, самые свежие, самые интересные. Когда придет весна и украсит наши окрестности, и мне можно будет говорить о моих прогулках и об островах, я буду писать вам более регулярно, чем последнее время. Почему не шлете вы мне переводов Мицкевича?[633] Будьте здоровы. Поцелуйте maman ручки и обнимите Алексея[634].

Дмитрий

Скажите г. Герке[635], что он, как будто, на меня дуется. Когда он бывает у вас в минуты <1 нрзб.>, неужели он не может вам дать несколько строк для меня?]

48. M. П. ПОГОДИНУ[636]

7 марта 1827. С. Петербург

Ты прав, милый Михалушка!

Твои обвинения и друзей я заслужил.

Но что же делать?

Вот и матушка сетует на меня за мое молчание.

Я нехороший и неблагодарный сын. За все заботы матушки обо мне и за всю ее любовь я плачу забвением.

Но это не так. Объясни ей, Мишель, скажи ей, что я ее люблю больше, чем кого-нибудь. Ведь мать бывает только раз. Скажи ей, что мысли мои заняты всегда только ею.

Не буду же я писать ей о том, что тоска не покидает меня, что здоровьем я плох.

Вот и сейчас я пишу тебе, а во всем теле ломота, голова тяжела. Я напишу ей, когда буду здоров, когда будет хорошо. Писать неправду я не могу.

Пишу мало. Не знаю, пришлю ли я вам что-нибудь для следующей книжки.

Пламя вдохновения погасло. Зажжется ли его светильник?

Последнее время меня тяготит сомнение в себе. Трудно жить, когда ничего не сделал, чтобы заслужить свое место в жизни. Надо что-то сделать хорошее, высокое, а жить и не делать ничего — нельзя.

Я уже выше писал, что тоска замучила меня. Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я — один. Скорее бы отсюда, в Москву, к вам.

Я ни за что не могу взяться.

Мало верст нас отделяет, а мне кажется, что я далеко от вас всех, в каком-то тридевятом царстве.

Я еду в Персию[637]. Это уже решено. Мне кажется, что там я найду силы для жизни и вдохновения

По получении письма моего, езжай к матушке. Попроси у нее за меня прощения и, смотри, Мишель, ничего не говори ей. Тысячи поцелуев ее рукам. Я люблю ее и много напишу ей.

Соничке[638] скажи, что скоро пришлю ей ноты. Пришлю ей не музыку, а что-то неизъяснимое.

У Строгановых слыхал Ленсберна[639]. Он играл сонату Беетгофена Ор. 31 No 1.

Adagio из этой сонаты захватило мена, покорило, потрясло силою своего могучего воздействия. Какая Это музыка! Какой это композитор!

Я не нахожу слов, это — мощь.

Я представляю себе этого гения необъятной величиной. Мне кажется, что этот великий чародей даст миру редкий пример величия человеческой личности.

Я вижу в нем философа — среди музыкантов. Воспоминание об этом чудодее отрывает меня от письма к тебе.

Целуй друзей. Обнимаю тебя.

Что Шевырев и Киреевский[640]?

Поезжай к матушке.

Твой Веневитинов