Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой

Отчего, мой ангел милый,

Так мне скучно без тебя?

Свет сей сделался могилой,

Всё постыло для меня!

Отчего других мне радость

Уж веселья не дает?

Лишь в очах твоих вся сладость —

В них душа моя живет!

Ты как солнце, что лучами

Всю вселенную живит;

Как весна, что нас цветами

К удовольствию манит;

Как луна, что освещает

Странника в тиши ночной;

Как надежда, что вселяет

В душу к бедному покой.

Так приди ж, мой друг бесценный!

Приди, рай всех чувств моих!

И забуду о вселенной

Я в объятиях твоих.

Неужель мечта пустая,.

Неужели тщетный сон —

И любовь моя святая

И души моей закон?

Неужель мой друг сердечный,

Та, кем жизнь моя красна,

Красотой не будет вечной

Цвесть, как юная весна?

Неужель уста младые,

Яркий пламень тех ланит

И те очи голубые,

В коих сердце говорит, —

Изменятся, перестанут

Сердце, душу волновать,

И уста мои не станут

Их как прежде целовать?

Нет, не верю; нет, пустое!

Навсегда они со мной —

Сердце вечно молодое

И с любовью молодой!

Пусть изменится вселенна,

Мне что нужды до того?

Память сердца неизменна:

Она врезалась в него.

И она всё будет та же,

Как ее я прежде знал;

С нею мы под старость даже

Будем пить любви фиал.

Та ж любовь! Ее цветами

Жизни осень усладим,

А как постареет с нами —

Мы ей дружбу придадим.

Когда волшебная луна

На небе голубом сияет

И полуспящая волна

Ее мерцанье отражает,

Когда в тиши ночной зефир

Колеблет листия порою, —

Душа весь наполняет мир

Своей любимою мечтою.

Не радость в ней и не печаль,

Но, с будущим минувшее сливая,

Она глядит в туманну даль,

Воображению внимая.

Оно рисует перед ней

Всё, что сбылось, что изменило

И что в печальной жизни сей

Еще бы сердце веселило:

Друзей минувших юных лет,

И отчий дом, поля родные,

И тех, кого уж больше нет,

Но в сердце всё еще живые;

А горький опыта урок,

Что дважды младость не бывает,

Что счастию положен срок —

Душа в раздумье забывает.

Но долго ли обольщена

Она любимою мечтою?

Зайдет за облако луна —

И увлечет мечту с собою.

И жизни одинокий путь

Еще грустней, мрачней предстанет,

И мысль одна: когда-нибудь,

Авось, еще луна проглянет!

Как быстро облако бежит!

Оно сейчас луну закроет,

Мой путь вечерний омрачит,

И сердце вещее заноет.

Есть в жизни тоже облака,

И радость жизни тоже тмится,

Когда несчастия рука

Внезапно на сердце ложится.

Но ветер облако умчит —

Луна по-прежнему сияет,

Мой путь вечерний серебрит,

И томный сумрак исчезает.

Ах! Если б жизни облака

Погода так же б уносила

И налетевшая тоска

Навек бы сердца не клеймила!

Удел наш в жизни не таков,

Когда спознаешься с тоскою...

Но будет жизнь без облаков,

И к ней я уношусь мольбою.

На станции дитя ко мне

Пришло, ласкается, играет,

И мне, как бы в туманном сне,

Моих детей напоминает.

И понеслась душа моя

Домой привычною мечтою...

Моих детей ласкаю я,

Любуюсь милою женою,

Радушен, весел их привет.

Души желанье совершилось:

Тоски, усталости уж нет,

И сердце радостью забилось!

Я новой жизнию горю,

Дорожный посох свой бросаю,

Про путь им дальний говорю,

И их рассказам я внимаю,

И счастлив я любовью их!

Вполне блаженствую душою:

Жена в объятиях моих,

И дети все — опять со мною!.

Но колокольчик зазвенел...

Уж тройка для меня готова,

И я опять осиротел,

И тосковать я должен снова...

Передо мной широкий путь

Метель и вьюга заметает...

И где конец его — кто знает!

Пора, пора бы отдохнуть!

Волна шумит, волна бушует

И с пеною о берег бьет;

На берегу сидит, тоскует

Младой рыбак и слезы льет!

Грозой челнок его разбило,

Напрасны были все труды;

Погиб, но белое ветрило

Еще мелькает из воды,

То погрузится, то всплывает,

Как бы прощаясь с рыбаком;

Так пламень жизни догорает

С весной в страдальце молодом.

Волна шумит, волна бушует

И с пеною о берег бьет;

На берегу сидит, тоскует

Младой рыбак и слезы льет!

«О мой челнок, прости! Пропало

С тобою то, что льстило мне;

С какой отвагой я, бывало,

С тобой носился по волне!

Как ты летел, рулю послушный,

Как быстро волны рассекал,

С какою резвостью воздушной

Твой вымпел под небом играл!»

Волна шумит, волна бушует

И с пеною о берег бьет;

На берегу сидит, тоскует

Младой рыбак и слезы льет!

«Мы навсегда с тобой расстались;

С весны, бывало, до зимы

Веселой песней оглашались

Моей прибрежные холмы.

И я умолк! «Прости!» — надежде,

И песням я «Прости!» — сказал;

А море то же, как и прежде,

Передо мной призывный вал».

Волна шумит, волна бушует

И с пеною о берег бьет;

На берегу сидит, тоскует

Младой рыбак и слезы льет!

«Завесть могу челнок я новый,

Ветрило новое достать

И, вопреки судьбе суровой,

Пуститься по морю опять;

Но будет уж не то ветрило,

Не тот челнок, и с ними мне

Не будет уж, как прежде было,

Отрадно плавать по волне».

Волна шумит, волна бушует

И с пеною о берег бьет;

На берегу сидит, тоскует

Младой рыбак и слезы льет!

Так если в юности мятежной

Изменят счастье и любовь,

Уж никогда к ним верой прежней

Не озарится сердце вновь.

Быть может, счастье пожалеет,

Опять отдаст, что отнято,

И новая любовь повеет, —

Но будет всё уже не то!..

Волна шумит, волна бушует

И с пеною о берег бьет;

На берегу сидит, тоскует

Младой рыбак и слезы льет!

Как хороши, как свежи были розы

В моем саду! Как взор прельщали мой!

Как я молил весенние морозы

Не трогать их холодною рукой!

Как я берег, как я лелеял младость

Моих цветов заветных, дорогих;

Казалось мне, в них расцветала радость;

Казалось мне, любовь дышала в них.

Но в мире мне явилась дева рая,

Прелестная, как ангел красоты;

Венка из роз искала молодая —

И я сорвал заветные цветы.

И мне в венке цветы еще казались

На радостном челе красивее, свежей;

Как хорошо, как мило соплетались

С душистою волной каштановых кудрей!

И заодно они цвели с девицей!

Среди подруг, средь плясок и пиров,

В венке из роз она была царицей,

Вокруг ее вилась и радость и любовь!

В ее очах — веселье, жизни пламень,

Ей счастье долгое сулил, казалось, рок, —

И где ж она? .. В погосте белый камень,

На камне — роз моих завянувший венок.

«Что ты, ветка бедная,

Ты куда плывешь?

Берегись — сердитое

Море... Пропадешь.

Уж тебе не справиться

С бурною волной,

Как сиротке горькому

С хитростью людской.

Одолеет лютая,

Как ты ни трудись,

Далеко умчит тебя,

Ветка, берегись!» —

«Для чего беречься мне? —

Ветки был ответ. —

Я уже иссохшая,

Во мне жизни нет.

От родного дерева

Ветер оторвал;

Пусть теперь несет меня,

Куда хочет, вал.

Я и не противлюся:

Мне чего искать?

Уж с родимым деревом

Не срастись опять!»

Уже догорало,

Скрываяся в море,

Дневное светило;

И небо пылало,

И сердце мечтало:

Минувшее горе,

Как дальнее эхо, его возмутило!

И тихо спускалась

С небесного свода

Завеса ночная;

Так точно скрывалась,

Чем здесь озарялась

Для сердца природа:

Любовь и надежда, и радость земная.

И сердце, уныло,

Вдруг вспомнило ясно

Счастливое прежде,

И сердце спросило:

Ужель изменило

Всё то, что прекрасно?

Ужели не верить любви и надежде?

Друзья незабвенны,

Которых мы в свете

Так рано лишились,

Землей сокровенны,

Душой вы нетленны!

Но где же живете?

Ужели навеки от нас вы сокрылись?

И звезды златые

Безмолвным ответом

На небе блеснули!

О! Сердцу родные,

В мир лучший взятые,

С бывалым приветом

И с прежней любовью не вы ли взглянули?

Я верю! Так ясно —

Любви только очи

Пылают огнями,

И я не напрасно

На звезды так страстно

Взираю средь ночи:

В них души ликуют утраченных нами.

Подайте мне булатный меч,

Подайте копие стальное!

За край родной в кроваву сечь

Мое стремится ретивое.

Я милой девою любим;

Она сама «люблю» сказала;

Сим словом я непобедим,

И жизнь мне в красоте предстала,

Но отплатить я должен ей:

Пусть мною тож она гордится,

Пусть бранной славы луч моей

На милой деве отразится.

Подайте мне булатный меч,

Подайте копие стальное,

За край родной в кроваву сечь

Мое стремится ретивое.

Но, может быть, обманут я?

Изменница другого любит?

За что ж обман? Он, как змея,

Всю радость дней моих погубит;

Тоска, и ревность, и любовь

Отравой в душу мне втеснятся,

И никогда надеждой вновь

Мои мечты не озарятся.

Подайте мне булатный меч,

Подайте копие стальное,

Скорей, скорей в кроваву сечь!

Там исцелится ретивое.

Убитым быть и пасть в бою,

Быть может, суждено мне роком;

Она узнает смерть мою!

И это будет ей упреком.

Но нет, пусть любит так другой,

Как я любил, как обожаю,

Пусть он сравняется со мной —

И я изменнице прощаю!

Подайте мне булатный меч,

Подайте копие стальное!

За край родной, в кроваву сечь!

Пусть там погаснет ретивое.

Уж солнце скрылось за горою,

Уж затенился день вечернею зарею,

И понемногу ночь настлала свой покров

На засыпающий Нейдорф,

И небо ясное усеялось звездами;

Тут мне повеяло мечтами

О стороне моей родной.

Как часто там, в тиши ночной,

Те ж звезды для меня сияли

И сердцу сладостно вещали

О чем-то лучшем, неземном,

И думы резвые летали

В их хороводе золотом,

И сердцу милый отчий дом

Их покровительству вверяли.

Я как-то лучше был душой,

Глядя на их волшебный строй;

Но вы тогда со мной бывали,

И звезды вместе нам сияли, —

Родные сердцу и друзья,

И вас сливала мысль моя!

Теперь я здесь один скитаюсь,

Один на звезды я гляжу,

Но вас опять я нахожу —

В звездах я с вами съединяюсь,

Мне светит в них ваш добрый взгляд,

Они — о вас мне говорят.

О, сердцу родные!

На звезды златые

Взгляните порой,

Вам также сияет

И вас осеняет

Их хор неземной!

Два слова скажите,

Поклон мне пошлите,

Они долетят!

Они заблестят!

В их светлом сиянье,

В душевном свиданье

Мы миг проведем,

И с новою силой

Разлуки унылой

Тоску понесем.

«Молодая пташечка,

Ты куда летишь?

Ты куда из клеточки,

Резвая, спешишь?

Берегись, в полях тебя

Сторожит стрелок,

Иль к мальчишке, может быть,

Попадешь в силок.

Иль тебя вдруг хищная

Птица заклюет,

Иль среди погодушки

Гром тебя убьет».

«Я лечу на родину,

Там гнездо совью,

Там весну увижу я

Прежнюю свою.

В чистом, ясном воздухе

Буду ликовать,

О своей неволюшке

С песней вспоминать.

Не боюсь опасностей,

Грома, ни сетей,

Грусть и одиночество

Изведут скорей.

А когда ударит вдруг

Час последний мой,

Мыслью той утешуся,

Что лечу домой.

За надежду сладкую

Смертью заплачу;

А кто знает, может быть,

Я и долечу».

«Ну, лети же, пташечка,

Лети, бог с тобой!

Ах! И мне как хочется

Самому домой.

И когда бы крылышки

Я твои имел,

Я давно на родину

Сам бы улетел».

Здорово, русский снег, здорово!

Спасибо, что ты здесь напал,

Как будто бы родное слово

Ты сердцу русскому сказал.

И ретивое запылало

Любовью к родине святой,

В груди отрадно заиграло

Очаровательной мечтой.

В родных степях я очутился,

Зимой отечества дохнул,

И от души перекрестился,

Домой я точно заглянул.

Но ты растаешь, и с зарею

Тебе не устоять никак,

Нет, не житье нам здесь с тобою:

Житье на родине, земляк!

Вот луна глядится в море,

В небе вещая горит,

Видит радость, видит горе

И с душою говорит...

Говорит душе беспечной:

«Пой, любуйся, веселись!

Дивен мир, но мир не вечный!

Выше, выше понесись,

Жизни слишком скоротечной

Не вдавайся, не держись.

Думам здесь не развернуться,

Не успеешь оглянуться —

Всё прекрасное пройдет!

А на небе безопасно, —

Небо чисто, небо ясно,

В нем обширнее полет».

Вот луна глядится в море,

В небе вещая горит,

Видит радость, видит горе

И с душою говорит...

«Посмотри: уж догорает

Освещенье на пирах,

Шум оркестров затихает,

И одна, почти в слезах,

Дева бедная вздыхает

Об утраченных часах.

Посмотри: завяли розы;

Посмотри: лиются слезы...

Где забав горячий след?

А на небе всё прекрасно, —

Небо чисто, небо ясно,

Даже облачка в нем нет!»

Вот луна глядится в море,

В небе вещая горит,

Видит радость, видит горе

И с душою говорит...

«Как цвела и как любила

Эта юная чета;

Восхищала, веселила

Их любовь, их красота!

Тут измена, здесь могила;

Всё земное — суета.

Как непрочно всё, что мило!

Счастье многое сулило,

Но сдержало ли обет?

А на небе всё прекрасно, —

Небо чисто, небо ясно,

И обмана в небе нет».

Вот луна глядится в море,

В небе вещая горит,

Видит радость, видит горе

И с душою говорит...

«Вот счастливца окружают

Дети, други, как цветы

Вкруг его благоухают...

Но надолго ль? Видишь ты,

Друг за другом отпадают,

Точно с дерева листы, —

И один, осиротелый,

По дороге опустелой,

Пригорюнясь, он идет.

А на небе всё прекрасно, —

Небо чисто, небо ясно,

Там разлука не живет».

Вот луна глядится в море,

В небе вещая горит,

Видит радость, видит торе

И с душою говорит...

«Увлекаешься ль мечтою

Славы доблестных трудов?

Видишь стаю за собою

И зоилов, и врагов,

Ты обрызган клеветою,

Ты везде встречаешь ков;

Твой восторг охладевает,

Чувств святыню оскорбляет

Света хохот, света лед.

Но взнесись на небо ясно, —

Там свободно, там прекрасно,

И оно тебя поймет».

Вот луна глядится в море,

В небе вещая горит,

Видит радость, видит горе

И с душою говорит...

Говорит душе унылой:

«Мир роскошный опустел

Для тебя, и легкокрылый

Дух веселья отлетел, —

Но крепись духовной силой,

Нет, не в мире твой удел!

Твой удел вот здесь, меж нами,

Меж блестящими звездами

Прежнее тебя всё ждет,

Всё, что мило, что прекрасно,

Небо чисто, небо ясно

Для тебя здесь бережет.

России ангел облачился

В кусочек неба и слетел

В концерт, где русских рой толпился

И где Итальи гений пел.

И я смотрел на то виденье,

На тот небесный, дивный лик,

И чудное гремело пенье,

И взором в небо я проник.

Осуществилась мысль поэта,

Душа святыней обдалась....

Но песнь чудесная допета,

И ангел вдруг исчез из глаз.

Так недосказанной умчалась

Святая тайна в небеса!

Но ангела в душе осталась

Залогом дивная краса.

В ней вижу рая обещанье,

Награду жизни скорбных дней,

И благодать, и упованье

Теперь живут в душе моей.

Имел я лютню в юных днях.

На золотых ее струнах

Бряцал я радость, упованье,

Бряцал любовь, очарованье,

Бряцал веселье и печаль.

Моей мне часто лютни жаль:

Теперь, в минуты вдохновенья,

В часы душевного томленья

Еще бы побряцал на ней

Я песнь моих счастливых дней,

Еще бы радость раздавалась,

Когда б цела она осталась!

Но время грузною рукой

Струну порвало за струной,

И каждая души утрата:

Обман надежд, кончина брата,

И смерть отца, и смерть детей —

На лютне врезались моей.

Одну струну, струну печали,

Судьбы порывы не порвали.

На ней бряцать мне суждено,

И я пою всегда одно:

Минувших дней воспоминанье

И лучшей жизни упованье.

Идет старушка в дальний путь,

С сумою и клюкой;

Найдет ли место отдохнуть

Старушка в час ночной?

Среди грозы кто приютит?

Как ношу донесет?

Ничто старушку не страшит,

Идет себе, идет...

Присесть не смеет на часок,

Чтоб дух перевести;

Короткий дан старушке срок,

Ей только б добрести...

И, может быть, в последний раз

Ей суждено туда,

Куда душа всегда рвалась,

Где кончится беда.

Во что б ни стало, а дойти,

Хоть выбиться из сил,

Как бы ни страшно на пути,

Чем путь бы ни грозил.

Так в жизни поздние лета

Сильней волнует кровь

Души последняя мечта,

Последняя любовь.

Ничто не помогает нам —

Ни юность, ни краса,

Ни рой надежд, младым годам

Дарящий небеса.

Одна любовь взамен всему,

И с нею мы идем,

И с нею горестей суму

Безропотно несем.

Спешим, спешим в далекий путь...

Желали бы бежать...

Присесть не смеем, отдохнуть,

Чтобы не опоздать.

Бесщадно гонит нас любовь,

Пока дойдем туда,

Где навсегда остынет кровь,

Где кончится беда.

Бывало... Бывало, —

Как всё утешало,

Как всё привлекало,

Как всё забавляло,

Как всё восхищало!

Бывало... Бывало!

Бывало... Бывало, —

Как солнце сияло,

Как небо пылало,

Как всё расцветало,

Резвилось, играло,

Бывало... Бывало!

Бывало... Бывало, —

Как сердце мечтало,

Как сердце страдало,

И как замирало,

И как оживало,

Бывало... Бывало!

Но сколько не стало

Того, что бывало,

Так сердце пленило,

Так мир оживляло,

Так светло сияло,

Бывало... Бывало!

Иное завяло,

Иное отстало,

Иное пропало,

Что сердце ласкало,

Заветным считало!

Бывало... Бывало!

Теперь всё застлало

Тоски покрывало,

Ах, сердце, бывало,

Тоски и не знало:

Оно уповало!

Бывало... Бывало!

Фонарики, сударики,

Скажите-ка вы мне,

Что видели, что слышали

В ночной вы тишине?

Так чинно вы расставлены

По улицам у нас:

Ночные караульщики,

Ваш верен зоркий глаз!

Вы видели ль, приметили ль,

Как девушка одна,

На цыпочках, тихохонько

И робости полна,

Близ стенки пробирается,

Чтоб друга увидать

И шепотом, украдкою

«Люблю!» ему сказать.

Фонарики, сударики

Горят себе, горят,

А видели ль, не видели ль —

Того не говорят.

Вы видели ль, как юноша

Нетерпеливо ждет,

Как сердцем, взором, мыслию

Красавицу зовет...

И вот они встречаются —

И радость, и любовь;

И вот они назначили

Свиданье завтра вновь.

Фонарики, сударики

Горят себе, горят,

А видели ль, не видели ль —

Того не говорят.

Вы видели ль несчастную,

Убитую тоской,

Как будто тень бродящую,

Как призрак гробовой,

Ту женщину безумную,

Заплаканы глаза:

Ее все жизни радости

Разрушила гроза.

Фонарики, сударики

Горят себе, горят,

А видели ль, не видели ль —

Того не говорят.

Вы видели ль преступника,

Как в горести немой

От совести убежища

Он ищет в час ночной?

Вы видели ль веселого

Гуляку в сюртуке,

Оборванном, запачканном,

С бутылкою в руке?

Фонарики, сударики

Горят себе, горят,

А видели ль, не видели ль —

Того не говорят.

Вы видели ль сиротушку,

Прижавшись в уголок,

Как просит у прохожего,

Чтоб, бедной, ей помог;

Как горемычной холодно,

Как страшно в темноте.

Ужель никто не сжалится,

И гибнуть сироте?

Фонарики, сударики

Горят себе, горят,

А видели ль, не видели ль —

Того не говорят.

Вы видели ль мечтателя,

Поэта в час ночной?

За рифмой своенравною

Гоняясь, как шальной,

Он хочет муку тайную

И неба благодать

Толпе, ему внимающей,

Звучнее передать.

Фонарики, сударики

Горят себе, горят,

А видели ль, не видели ль —

Того не говорят.

Быть может, не приметили...

Да им и дела нет;

Гореть им только велено,

Покуда будет свет.

Окутанный рогожею

Фонарщик их зажег;

Но чувства прозорливости

Им передать не мог!..

Фонарики, сударики —

Народ всё деловой:

Чиновнику сановники —

Всё люди с головой!

Они на то поставлены,

Чтоб видел их народ,

Чтоб величались, славились,

Но только без хлопот.

Им, дескать, не приказано

Вокруг себя смотреть,

Одна у них обязанность:

Стоять тут и гореть.

Да и гореть, покудова

Кто не задует их.

Так что же и тревожиться

О горестях людских!

Фонарики, сударики —

Народ всё деловой:

Чиновники, сановники —

Всё люди с головой!

Вот падучая звезда

Покатилась, но куда?

И зачем ее паденье,

И какое назначенье

Ей от промысла дано?

Может быть, ей суждено,

Как глагол с другого света,

Душу посетить поэта,

И хотя на время в ней

Разогнать туман страстей,

Небо указать святое,

И всё тленное, земное

Освятить, очаровать.

Иль, быть может, благодать,

Утешенье, упованье

В ней нисходит на страданье,

Как роса на цвет полей

После зноя летних дней,

Жизнь и радость возвращая.

Может быть, любовь святая

В сердце юное летит

И впервые озарит

Всё заветное, родное,

И блаженство неземное

В это сердце принесет.

Может быть, она ответ

На молитву и на слезы,

И несет былого грезы

В дар тому, кто и любил,

И страдал, и пережил

Всё, чем жизнь его пленяла,

А теперь тоска застлала

Этот светлый небосклон.

Может быть, она поклон

Друга, взятого могилой,

И привет его унылый

Тем, кого он здесь любил,

О которых сохранил

Память в жизни бесконечной,

Как залог союза вечный

Неба с грустию земной.

Может быть, она с слезой

Ангела несет прощенье,

Омывает прегрешенья

И спокойствие дарит.

Может быть, она летит

С новой, детскою душою,

И обрадует собою

В свете молодую мать.

Может быть, но как узнать?

Как постичь определенья

Их небесного паденья?

Не без цели их полет:

Человека бережет

Беспрестанно провиденье,

И есть тайное значенье

В упадающих звездах —

Но нам только в небесах

Эта тайна объяснится.

А теперь, когда катится,

Когда падает звезда,

Мы задумаем всегда

Три желанья, три моленья,

Ожидаем исполненья,

И ему не миновать,

Если только досказать

Всё, покуда не умчится,

Не погаснет, не затмится,

Не исчезнет навсегда

Та падучая звезда,

По которой загадали,

Помолились, пожелали.

«Приди, приди!» — Куда зовешь

Ты, соловей, меня с собою?

О чем неведомом поешь,

О чем беседуешь с душою?

«Приди, приди!» — Ужели ты

В краю, куда мои просились

Всегда заветные мечты

И все желания стремились?

«Приди, приди!» — Но досказать

Не можешь ты всего, что знаешь,

Велишь ты сердцу уповать,

Зовешь с собой и умоляешь.

«Приди, приди!» — Но я без крыл,

Не улететь мне за тобою;

Тоску ты только заронил

Мне в сердце песней неземною.

Залетное, небесное виденье,

Дай весточку о родине твоей!

Надолго ль ты рассталось с ней,

Твое надолго ль посещенье?

От сердца горе отлегло,

Я вдруг помолодел душою,

Мне стало так легко, светло,

Когда я встретился с тобою.

Скажи, там, в синих небесах,

Знакома ль ты с моей звездою?

Она в сияющих звездах

Светлее всех — сходна с тобою!

Как ты среди земных утех,

Среди пиров земного мира

Светлей, видней, милее всех, —

Так и она среди эфира!

Как ты, чудесно хороша

Моя звезда, одно с тобою;

Вся заливается душа

При вас любовью и тоскою.

Как стану я на вас смотреть,

Мой взор не может отделиться,

И плакать хочется, и петь,

И богу хочется молиться.

Твой взгляд, как дивный с неба луч,

Вливает в душу упоенье,

Среди туманных жизни туч

Мне говорит, как откровенье.

Как шестикрылый серафим,

Как непорочный житель рая,

Ты улыбаешься моим

Стихам, бессмыслицам внимая.

Я позабыл про небеса,

Уж в них очей не устремляю,

Твоя мне светит здесь краса,

И бога я благословляю!

Но отчего ж пленился я

Так страстно, светлый небожитель,

Скажи, не ты ль звезда моя,

Не ты ли ангел мой хранитель?

Лес дремучий, лес угрюмый,

Пожелтелые листы,

Неразгаданные думы,

Обманувшие мечты!

Солнце жизни закатилось,

Всё прекрасное прошло,

Всё завяло, изменилось,

Помертвело, отцвело.

Всё состарилось со мною,

Кончен мой разгульный пир,

Охладевшею душою

Я смотрю на светлый мир.

Мир меня не разумеет,

Мир мне сделался чужой,

Не приманит, не согреет

Ни улыбкой, ни слезой.

То ли в старину бывало!

Как любил я светлый мир!

Опыт сдернул покрывало...

И разбился мой кумир.

Как в ненастье, завыванье

Ворона в душе моей...

Но есть тоже соловей

Сладкозвучный — упованье!

Сладкозвучный соловей!

Говори душе моей;

Пой мне песнь бывалых дней,

Сладкозвучный соловей.

Как я любовался ей,

Без заботы, без затей,

В светлой юности моей,

Сладкозвучный соловей.

Верил я словам друзей,

Верил доброте людей,

Песне радуясь твоей,

Сладкозвучный соловей.

Песнь твоя в тиши ночей

Нынче стала мне грустней;

Спой мне песнь бывалых дней,

Сладкозвучный соловей.

Мазурку начали... Я с нею,

Я с нею буду танцевать!

Я всё ей высказать успею,

Пора, пора ей всё узнать.

Я ей скажу, как я тоскую,

Как я страдаю, как ревную,

Как я влюблен, как плачу я!

Но вот она, беда моя!

При ней я всё позабываю,

Любовно стан ее роскошный обнимаю

И с ней верчусь, и с ней лечу,

В восторге я!

Но нет, хочу

Ей высказать мои сомненья,

Просить хотя из сожаленья

Мою всю жизнь не отравлять.

Но только вымолвил — и глядь,

Она меня внезапно покидает,

С другим идет, ему внимает,

А я как вкопанный стою!

Тоску не выплакать мою

Реками слез.

О! Как сердита,

Всех восхищает, как Харита,

А на меня и не глядит,

Ей нужды нет, что я убит.

Я одержу победу над собою,

Ей отомщу, пойду с другою:

Пускай потужит и она.

Ах, как душа моя больна!

Как тяжело мне, как мне скучно!

Мазурка между тем так звучно,

Так весело, так сладостно гремит,

Всех оживляет, всех манит

К восторгу, к радости беспечной,

Мне одному тоски моей сердечной

Не одолеть!..

Не одолеть! Ужель

Одна есть только в жизни цель?

Я целью оживлюсь другою!

Я в небо унесусь парящею мечтою:

Там сонмы ангелов, там пери дивный рой,

Они мне возвратят и радость и покой,

Там отдохнет душа больная.

Победной песне их я мысленно внимая,

От всех земных тревог навеки откажусь,

В пустыню мрачную от света удалюсь,

Как труженик, вздымая к небу руки.

Бессмысленный! Опять мазурки звуки,

Опять она порхнула предо мной,

И я опять порабощен душой.

Но что я вижу... Вот подходит!

И на меня с улыбкой взор наводит,

Меня зовет, меня манит,

Со мною ласково, приветно говорит.

Спасибо, ангел мой прелестный!

Спасибо... Радости небесной

Ты долю мне в сей жизни подала;

Как хороша ты, как мила,

Мне более уже не тяжело, не скучно.

Мазурка сладостно и звучно,

И весело, и радостно гремит,

Со мной красавица летит,

На крыльях радости душа моя стремится.

Но долго ли мазурка продолжится?

Какое пенье неземное

Он к богородице излил!

Всё сокровенное, святое

Души он им изобразил.

Какая вера в провиденье,

Сознанье немощи своей,

Любовь, надежда, сокрушенье!..

Мать искупителя людей

Все скорби жизни испытала,

Их все изведала душой,

Она, казалось мне, внушала

Сама глагол ему родной.

И весь я в небо устремился,

Я благодати достигал,

Как вдруг певец остановился

И голос дивный замолчал!

Зачем, подумал я, так мало

Нам было суждено внимать,

На миг нам небо просияло,

И отуманилось опять!

Затем, чтоб мы не забывали,

Что Всё на миг нам здесь цветет,

И чтоб сильней туда желали,

Куда нас песнь его зовет.

Не искушай меня обманчивым приветом,

Не говори так ласково со мной,

Не примиряй с постылым светом

И не дразни несбыточной мечтой!

Прошли года сердечных упоений,

Прошли года, где мог я быть любим;

Зачем же силой обольщений

Меня опять ты призываешь к ним?

Оставь меня! Притворной лаской

Не возмущай затихших сердца бурь;

Не заставляй угадывать под маской

Всю неба прежнего роскошную лазурь!

Не мучь, не мучь мое воображенье,

Не пробуждай заснувших дум моих:

Я переплыл уже житейское волненье,

Мой челн давно уже до пристани достиг.

Я не хочу пускаться снова в море,

Я новых бурь и непогод боюсь;

Я затаить успел глубоко в душу горе,

Не приставай — проговорюсь!

Стучат, стучат,

Не замолчат

Часы всю ночь,

И мне невмочь

Их слышать шум;

Тяжелых дум

Душа полна,

И стеснена

Тоской она.

Часы, часы,

Где все красы

Минувших лет?

Увял их цвет...

Постыл мне свет.

Часы, часы,

Что те красы, —

Ужель опять

Их не видать?

Часы в ответ

Ни да, ни нет;

И я вздохнул

И с тем уснул.

Четверодневен Лазарь был,

Холодным саваном обвитый,

Тяжелым каменем накрытый,

Когда его спаситель воскресил,

И слова одного довлело,

Чтоб огнь и жизни, и любви

Опять зажечь в его крови,

Уже навек оледенелой.

Подобно Лазарю, обвит

И я житейской пеленою,

Тяжелой суетой земною

Как будто каменем накрыт.

Но изреки спаситель слово,

Но снизойди святая благодать —

И я душой воспряну снова,

Я верой озарюсь опять.

Улягутся земные бури,

Туман страстей исчезнет вдруг,

И светлою звездой в лазури

Небес мой засияет дух;

Я в вожделенную стихию

Душой свободной погружусь,

И, преклонив колена, выю,

Я с сокрушеньем помолюсь;

Перед владыкою творенья,

Виновником всех бытия,

Яко кадило всесожженья,

Исправится мольба моя.

Но, ах, достоин ли я, грешный,

Чтобы меня спаситель посетил?

Нет, прелестям юдоли здешней

Себя я слишком посвятил.

Земной любви, земной отраде

Я слишком жертвовал душой,

И дал угаснуть я лампаде,

В которой был огонь святой.

Как мытаря, мое воззванье

Ты не отринь, прими, господь!

Ты возврати мне упованье

И умири земную плоть!

Неверью моему, сомненьям

Ты благодатно помози,

И для меня над обольщеньем

Твой крест победный водрузи!

Как роскошь я люблю осенней лунной ночи,

Как мне при ней всегда отрадно и легко,

Как уношусь всегда мечтами далеко,

Когда луну мои встречают очи.

Как для меня красноречив

Ее таинственный отлив,

Когда он светлой, длинной полосою

Лежит над спящею водою

И листия дерев как будто серебрит;

В моей душе всегда так сильно загорит

Любовь к высокому и вера в провиденье,

И исчезают вмиг и робость, и сомненье.

Какою, мнится мне, могучею рукой

Великолепный тот устроился покой,

Который вкруг меня объемлет все предметы

Где бури светские, где козни, где наветы?

Всё улеглось, и в небе голубом

Одна, торжественным сияющим щитом,

Луна победная гуляет.

Душа воспрянет, оживает,

Я забываю, что я стар,

Что унялся давно страстей моих пожар

И что, как гость в беседе запоздалый,

Всех жизни прелестей, всех радостей бывалых

Я оттолкнул сосуд, допив его до дна.

Воспоминаньями волшебница луна

Мою всю душу наполняет,

И дума тайная, привычная встречает

Опять друзей моих минувших лет,

Которых здесь давно со мною в мире нет.

Взор устремляется в густые рощи сени,

И в отблесках луны мне их мелькают тени,

И ты, мой брат, мой верный, лучший друг,

Которого сразил так рано злой недуг,

И ты опять беседуешь со мной!

Всё веет мне святой, заветной стариной,

И дружба прежняя, и прежняя любовь,

И вы, красавицы, и вы со мною вновь,

Разгульной юности прелестные подруги!

Забавы резвые, счастливые досуги

Вы разделяете по-прежнему со мной;

Вы расцветаете утешною весной,

Цветы уже давно запаханной долины!

Восторга юного счастливые картины

Какой-то сладостью все чувства обдают,

И дышит аромат, и соловьи поют,

И вы слова любви мне шепчете украдкой;

Но для меня теперь еще загадкой,

Любим я был или смеялись вы!

Доверчивость моя, мечтательность, увы,

Неисцелимые души моей недуги! —

Всё те ж еще, и юные подруги

Заката дней моих смеются надо мной,

Когда с отцветшею, с отжившею душой,

В восторге юности, я их речам внимаю,

Или огнем любви внезапно запылаю,

Или, стряхнув с себя всё бремя непогод,

Вмешаюсь иногда в их резвый хоровод!

Но их забавы мне как отклики былого,

Как эхо дальнее мне сказанного слова,

Когда еще не при одной луне,

А наяву всё улыбалось мне,

И если бы в душе читать моей умели,

То не смеялись бы, а, верно, пожалели.

Зачем так скоро прекратился

Мой лучший сон?

Зачем душе моей явился

Так внятно он?

Зачем блаженство неземное

Мне посулил,

И всё заветное, родное

Расшевелил?

Как дым, его исчезла младость

С сияньем дня.

И без него я знал, что радость

Не для меня!

Я ошибся, я поверил

Небу на земле у нас,

Не расчислил, не измерил

Расстояния мой глаз.

И восторгу я предался,

Чашу радости вкусил,

Опьянел и разболтался,

Тайну всю проговорил!

Я наказан, без роптанья

Должен казнь мою сносить,

Сиротой очарованья

Век мой грустный пережить.

Мне мгновенно засияла

Между туч одна звезда,

Сердцу небо показала

И сокрылась навсегда!

Но вот там, за облаками,

Я найду ее опять...

Там не расстаются с вами,

Там вы можете сиять.

Звезда, прости! Пора мне спать,

Но жаль расстаться мне с тобою,

С тобою я привык мечтать,

А я теперь живу мечтою.

И даст ли мне тревожный сон

Отраду ложного виденья?

Нет, чаще повторяет он

Дневные сердцу впечатленья.

А ты, волшебная звезда,

Неизменимая, сияешь,

Ты сердцу грустному всегда

О лучших днях напоминаешь.

И к небу там, где светишь ты,

Мои стремятся все желанья,

Мои там сбудутся мечты...

Звезда, прости же! До свиданья!

Еще год как не бывало

Над моею головой

Пробежал, — и только стало

Мне грустней: как часовой

Безответный, я до смены

Простою; потом, бедняк,

Как актер, сойду со сцены —

И тогда один червяк

Будет мною заниматься,

А товарищи, друзья

Позабудут, может статься,

Что когда-то жил и я,

Что и мне они внимали,

Когда в песнях изливал

Я сердечные печали

Иль на радость призывал.

Гость в пирушке запоздалым,

Я допил уже до дна

Чашу радости бывалой,

И разбита уж она!

Понемногу отлетели

Обольщенья и любовь,

И лампады догорели

Наших дружеских пиров.

Новые огни засветят,

Новый явится поэт,

Зашумят и не приметят,

Что меня в пирушке нет.

Может быть, и всю беседу

Нашу годы разнесут,

Раскидают, и к обеду

Гости новые придут.

Но и мы соединимся,

К жизни мы воскреснем вновь,

И тогда мы погрузимся

В беспредельную любовь.

Не ходите вы, девицы,

Поздно в Нижний сад гулять!

Там такие небылицы,

Что и слухом не слыхать!

В роще меж двумя прудами

Виден домик, вы туда

Не ходите; право, с вами

Может встретиться беда!

Артамоныч в час полночи

Часто ходит в тех местах:

Как огонь сверкают очи,

Бледность смерти на щеках;

Грозно машет он руками,

В белом саване обвит;

Страшно щелкает зубами,

Зорко, пристально глядит.

Стон невнятный произносит,

Будто ветра дикий вой,

И чего-то точно просит

Этот голос гробовой.

Грешный дух его терзает,

Несносимая тоска,

И с собою он таскает

Два зеленые бруска.

Артамоныча могила

Под горой в погосте там:

Буря крест с нее сломила —

Крест разбился по кускам;

Долго на земле лежали

Все обломки; но зимой

Их мальчишки растаскали,

Кто играть, а кто домой.

Но вокруг могилы срыты

Кучи мокрого песка,

И на них лежат забыты

Два зеленые бруска.

Их-то, верно, всё и носит

Посетитель этих мест,

И людей он добрых просит

Починить могильный крест.

Канкрин наш, право, молодец!

Он не министр — родной отец:

Сабурова он держит в банке,

Ich danke[63] батушка, ich danke!

Таракан

Как в стакан

Попадет —

Пропадет,

На стекло

Тяжело

Не всползет.

Так и я:

Жизнь моя

Отцвела,

Отбыла;

Я пленен,

Я влюблен,

Но в кого?

Ничего

Не скажу;

Протужу,

Пока сил

Не лишил

Меня бог;

Но чтоб мог

Разлюбить,

Позабыть —

Никогда.

Навсегда

Я с тоской,

Грусти злой

Не бегу:

Не могу

Убежать,

Перестать

Я любить —

Буду жить

И тужить.

Таракан

Как в стакан

Попадет —

Пропадет,

На стекло

Тяжело

Не всползет.

Лентин к дьякону бежит,

Лентин дьякону кричит:

«Дьякон, где бы нам напиться,

Как бы нам распорядиться?»

Дьякон Лентину в ответ:

«Знаю где, да денег нет!

У Степана Бардакова

Штофа три вина простова,

Где достал и вкус каков,

Знает, верно, Бердышов

И Катюха повариха,

И Устинья столяриха,

Знает Зубов Андреян,

Знает Храпов, но он пьян

И не скажет нам ни слова,

А жаль случая такова!»

Медведь сказал Козе:

«Коман вуз озе[64]

Скакать, плясать, меня так беспокоить,

Когда тебя я вздумал удостоить

Быть компаньонкою моей?

Постой, проклятая! Я дам тебе суфлей».[65]

И с словом сим он важно потянулся,

Вскочил и лапой размахнулся,

Но стукнул вдруг водильщик в барабан,

И наш Медведь ту дусеман[66]

Пошел с поникшей головою

Плясать по-прежнему с Козою.

Столоначальник так на писарей кричит,

Взойдет директор — замолчит.

Вы в дорогу? Бон вояж![67]

Не ленитесь, не зевайте,

Петербург не вспоминайте,

Но, войдя в экономи,[68]

Часов в восемь э деми[69]

Утро каждое вставайте!

И смотрите, примечайте,

Как коровушек доят,

Как гусей и поросят

Сортируют, разбирают,

Как фромаж и бер[70] сбивают,

Как петух меж многих кур

Каждой делает ла кур,[71]

Как кокетны эти птички,

И как от того яички

Вам родятся каждый день.

Регарде дан ле жарден,[72]

Как взросла, мала ль, велика

Ла морковка, ла клубника,

Лез арбузы э ле пом?[73]

Посмотрите, брав ли ом[74]

Ваш приказчик, ваш садовник?

Не с руки ли им чиновник,

Что от земского суда

Наезжает иногда?

Нет ли там у них интриги?

Каковы овины, риги?

Как, вар ум, пуркуа, пур к и[75]

Работают мужики?

Не прибавить ли оброка?..

Ни об чем уж же м'ан мока [76]

Не могите прононсе![77]

Справьтесь также об овсе,

О покосе, о запашке,

О Федулке, об Игнашке;

Да нельзя ли пар газар [78]

Завести там ле базар? ..

Если вечером проглянет

В небе вещая луна

И, раздумия полна,

В вас душа проситься станет

С дуновеньем ветерка

Залететь за облака, —

Не мешайте! Лиру стройте,

Понеситесь и запойте,

Как певали иногда, —

Вдохновенная звезда,

Из-за туч нам посылая

Песнь обещанного рая,

Лики ангелов святых,

Гул восторгов неземных!

Но потом прошу спуститься,

Просто баиньки ложиться,

Чтоб застал вас ле матен[79]

Ваш подойник а ла мен![80]

Вот вам наше наставленье,

Вот вам сельский наш наказ,

И благослови бог вас.

О ревуар,[81] мое почтенье!

Приходит староста-пузан

И двадцать мужиков.

Се сон, же круа, ле пейзан

Де мадам Бурдюков.[82]

О них докладывать Андре

Идет официант.

«Дан л'антишамбр фет антре

Е дит лер к'ильз-атанд».[83]

Выходит барыня с гостьми

Через часочка два.

«Бонжур, бонжур, ме бонз-ами!

Ке вуле ву де муа?»[84]

«Ну, староста! Ты доложи», —

Сказали мужики.

«Э бьен, де куа донк иль с'ажи?

Де куа? У бьен де ки?»[85]

И староста, отдав поклон,

Свой начал разговор.

Но барыня кричит: «Алон!

Не крие па си фор».[86]

«Мы яровое убрали,

И убрали траву».

— «Се тре жоли, се тре жоли!

Коман ву порте ву?»[87]

«И нам теперь всем отдых дан,

Но аржаному срок...»

— «Але ву з'ан, але ву з'ан!

Ке дьябль! Же м'ан мок!»[88]

«В продажу хлеб уже глядит,

Убрать бы поскорей».

— «Кес-ке ву дит? Кес-ке ву дит?

Же круа, ву мюрмюре?» [89]

«Как опоздаем, будет жаль,

Не довезем в Василь!»

— «Ca м'ет егаль,, са м'ет егаль.

Ву з-ет дез-ембесиль!» [90]

И выгнать всех велела вон

За Хлебный магазин.

А гости крикнули: «Се бон!

Се тре бьен, ма кузин!»[91]

Вот управляют как у нас!

Всё — минус, а не плюс.

Ке вуле ву, ке л'он фасе?

Он не се па ле Рюсс![92]

Если чем я вас фаше,[93]

Или мебель вам таше,[94]

Или на ковер краше,[95]

Иль неловко акроше[96]

Столик де папье-маше...

Пардоне муа ме пеше![97]

Ежели я вас фаше

Тем, что в ваш платок муше,[98]

Тем, что на мозоль марше,[99]

Тем, что пеньем экорше[100]

Уши, к'иль фалле буше...[101]

Пардоне муа ме пеше!

Если же я вас фаше

Тем, что слишком депеше,[102]

Обогнал я ле коше,[103]

Что всегда вас возит ше

Лез ами дю Рок Марше...[104]

Пардоне муа ме пеше!

Если же за то фаше,

Что, плен д'юн амур каше,

Дон ле вуаль эт арраше,[105]

Прековарно же шерше[106]

Ваше сердце де туше...[107]

Пардоне муа ме пеше!

Благочестная в душе,

Вы исполнить всё таше,[108]

Что религия преше;[109]

Бог вам даст бьен акуше...[110]

Так не будьте же фаше![111]

Пардоне муа ме пеше!

Смирновой пальчик —

Бедненький мальчик,

Тебя пришиб

Лакей Филипп.

Лакей проклятый,

Лакей женатый

Домой спешил

И прищемил

Барыне руку,

Ей же в науку —

Таких не брать.

Какая стать?

Мужья брюзгливы,

Мужья ревнивы

В житейском быту

Presque partout.[112]

Гордей кухмистер

Idées sinistres[113]

Ему давал.

Он навещал

Марфу лакейку,

Золотошвейку.

Муж это знал

И трепетал...

Хотя скандалец

Предупрежден,

Но бедный палец

Наш поврежден.

Палец Смирновой,

Тебя хоть жаль,

Но басни новой

Ты la morale.[114]

Вороненькую дамочку,

Что музой у меня,

Поставил бы я в рамочку

И целые три дня

Смотрел бы всё, поглядывал

И к сладостным стихам

Всё рифмы бы прикладывал

Я про мою мадам.

Она школьно-манерная,

Бьен елеве,[115] умна,

Своим девуарам[116] верная,

Емабильна,[117] скромна.

На фортах вы послушайте —

Ке се ке са ле Фильд![118]

Ее дине[119] покушайте —

Ке се ке ле Ротшильд!

Хозяйка презатейная,

Дворецкий есть Франсуа,

И челядь есть ливрейная,

А сервитер — се муа![120]

Притом она красавица,

Я ею опьянел

И, как мертвецкий пьяница,

Всё только бы смотрел.

Как в небе звезды ясные,

Глаза ее горят,

И штучки преопасные

Для сердца говорят...

Нет, право бы, я в рамочку

Постановил сейчас

Вороненькую дамочку

И не спускал бы глаз.

О, соловьи проклятые!

Вот сутки уж девятые,

Как слушаю я вас;

Душа моя встревожена,

Но просьба не доложена...

Какой пошлют указ?

Велят ли переследовать?

Кому велят заведовать?

Кто дело поведет? ..

Вот что, средь ночи сладостной,

При песне вашей радостной,

С ума никак нейдет!

О днях счастливой младости,

О днях любви и радости

Повеяли мечтой,

Вы трелью перелетною,

Тоскою безотчетною

Дух взволновали мой!

За тучей к небу светлому,

К раздумию заветному

Душа моя летит;

Но просьба не доложена,

Мечтанье уничтожено,

Существенность морит.

Что делать? Ночи ясные,

Мечтанья сладострастные,

Небес обширный свод

И трели перелетные

Вам, птички беззаботные,

А мне — Законов свод!

Как пахитос хорош в устах

Твоих, красавица младая!

Ты в дыме, как виденье рая,

Ты точно ангел в облаках!

Как зыбь тумана, зыбь росы

Зарею меж цветов гуляет,

Так дым, клубяся, проникает

В твои шелковые власы.

Как я бы в этот дым желал

Хоть на минуту обратиться:

Я мог бы вкруг тебя увиться,

Я б сердца тайну рассказал.

Но нет! К чему? Меня пленив,

Ты о тоске моей не спросишь:

Меня, как пахитос, ты бросишь,

До половины докурив.

Мосье Лермонтов, вы пеночка,

Птичка певчая, времан![130]

Ту во вер сон си шарман,[131]

Что они по мне как пеночка

Нон де крем, ме де Креман.[132]

Так полны они эр фиксом

Де дусер и де бон гу,[133]

Что с душевным только книксом[134]

Вспоминать о них могу.

Ужель ты веришь наговорам,

Сплетенным финнами на нас?

Своим поверь ты лучше взорам,

Они и здесь святой указ.

Когда назад головку бросишь

И королевой поглядишь,

Себя любить ты нас не просишь,

А ты любить себя велишь.

И мы, покорствуя закону,

Как ни ужасен наш мороз,

Надели на тебя корону

Из самых лучших наших роз.

Ах, правда ли ce qu'on dit,[186]

Что в Чухляндию уж mardi[187]

По белой дикой их дороге

Решились и давай бог ноги?

Что за поспешность? Лишь amorce[188]

Вам представляет Гельсингфорс.

Каких похвал, рукоплесканий,

Каких восторгов, восклицаний

Еще вам нужно, — что за спех?

Вскружили голову у всех,

Мы все вам жертвуем сердцами,

В любви им не сравниться с нами.

Чухонцы могут ли любить?

Чухонец масло может сбить,

Салакушку скоптить прекрасно,

А чтобы полюбить так страстно,

Как в Петербурге, — мудрено.

Им это чувство не дано.

В них не бряцает эта струнка,

Их пища кислая фильбунка,[189]

Они вам скажут: «Мюке бра!»[190] —

И тем убьют уже бобра,

А более и не просите;

Но здесь вы только посмотрите

Царицей — и мы все горим,

Все про любовь вам говорим.

Останьтесь здесь же, вакте флика,[191]

Мы благодарны будем мюке,[192]

И все мы закричим вот так:

«Такаре мюскат,[193] так, так, так!»

У Шевалдышева что-то

Ночью я заснуть не мог.

Иль мечта, или забота,

А быть может, и от блох.

Как ни силился, ни бился,

Убедясь, что не засну,

Я халат надеть решился,

Трубку взял и сел к окну.

Тут мне, видно, задремалось:

Очи я вперил на двор,

И мне точно показалось,

Будто слышу разговор.

На дворе передо мною

Всё повозки, целый ряд;

И они между собою

Точно будто говорят.

Между ними, в их компаньи,

Как бывает и у нас,

Старший по летам и в званьи

Был зеленый тарантас.

Он из города Сызрани

Притащил откупщика

И поставлен был на сани,

Только на зиму пока...

Но немножко покривился,

Прибоченясь на дугу,

Он к повозкам обратился:

«Я совет вам дать могу:

Из безделья, для науки,

И пока наш двор затих,

Потолкуем-ка от скуки

Мы о господах своих.

Ты, покрытая рогожей,

Кто хозяин твой?» — «Купец,

Белобрысый, краснорожий,

Разбитной уж удалец;

Мы с ним вечно разъезжаем,

Не пропустим именин,

Говорят, что мы гуляем,

Но гуляет он один.

А я, бедная, тащуся,

Только он куда велит;

По ухабам колыхнуся —

И отвод уж мой отбит».

С поотшибленной запяткой,

Кибитчонка тут стоит.

«Барин занят мой «девяткой», —

Кибитчонка говорит, —

Кое-как перебивался

Мой покуда банкомет,

Но до нитки проигрался,

И меня он продает».

Тут кибитка откидная

Говорит: «Привезена

Мною толстая, больная

Городничего жена.

Не ломоты, не припадки

И не жар ее гнетут:

Но супруг ее за взятки,

Говорят, попал под суд.

Судьи иногда суровы,

Средствами Москва полна,

Здесь останутся здоровы

И шкатулка, и она».

Тут повозка на колесах

Говорит: «Уже весной

Я примчалась, о процессах

Барин всё хлопочет мой,

Обо мне что всякий скажет,

Видя участь здесь мою!

Барин мой всё мажет, мажет,

А я всё-таки стою».

«Я так притащил поэта, —

Тут заговорил возок, —

Но останусь здесь до лета:

Барин сердцем занемог, —

Он увидел здесь графиню,

Мысль его цветущих дней,

Матушки-Москвы богиню,

И останется при ней».

Тут рассеялось виденье...

Мой возок уж запряжен,

И в Симбирское именье

Я делами увлечен.

Но оставить мне графиню,

Мысль моих бывалых лет,

Матушки-Москвы богиню,

Грустно, право, мочи нет!

Иф ю плис,[194] мистер Джон,

Вы скажит ту мей [195] жон,

Я был немножко типси,[196]

Я гулял уф саду,

Я сказал гау ду ю ду[197]

Одна цыганка Жипси.[198]

Я ей руку давал,

Он мой деньги украл.

Я пошел уф полиция,

Мой беда объявлял,

Бат[199] я не получал

Совсем, совсем джюстиция.[200]

Офицер уф квартал

Меня только ругал,

Лит из но[201] деликатно!

Он сказал: «Ты дурак,

Ты пьян, как башмак!»

Ду ю мин итс[202] приятно?

Я сказал: «Нот ат ол,[203]

Я имеет посол,

Он можна заступиться.

А не то так я сам,

Мистер квартальный, с вам

Готов в кулачки биться».

Он велел меня взять,

Мои руки вязать

И спать с будочниками.

Иф ю плис, мистер Джон,

Вы скажит ту мей жон,

Чтоб он пришла с деньгами

И чек ченс[204] с офицер,

И уф эта манер

Ему дал деньги в руки,

И с такая систем

Отпускает, год дем,[205]

Меня он на поруки.

К Шевалдышеву из Тамбова

В гостиницу приехал господин,

И номер занял он один.

Спросил поесть того, другого,

И целый день в квартире просидел,

Но только страх как надоел

Ему сосед чрезмерно чистоплотный,

Притом натуры премокротной:

То харкал, кашлял и плевал,

То рот и горло полоскал,

То воду лил, то умывался.

С досады он с гостиницей расстался...

Его ж сосед, узнать нам довелось,

Был англичанин Ватерклос.

Что за вер-д'о, что за вер-д'о?

Напрасно так певицу называют!

Неужели не понимают,

Какой небесный в ней кадо? [207]

Скорее, слушая сирену,

Шампанского игру и пену

Припомним мы — так высоко

И самый лучший Вев[208] Клико

Не залетит, не унесется,

Как песнь ее, когда зальется

Соловушкою; э времан[209]

Пред ней водица ле Креман.

Она в «Сомнамбуле»,-в «Отелло»

Заткнет за пояс Монтебелло,

А про Моэт и Силлери,

То даже и не говори!

Новый год сорок четвертый

К нам пришел с сумой протертой, —

Это жалко! говорят,

Что он очень был богат

И дарами весь навьючен.

Оттого он так и скучен,

Что дорогой пар газар [210]

Растерял весь свой товар.

Нес таланты он артистам,

Остроумье журналистам,

Нес искусство лекарям,

Честность всем секретарям,

Твердость духа и характер,

Мог бы всякой беобахтер [211]

Правосудье получить,

Мог делец бы изучить

Каждый собственное дело

Да и правил бы им смело!

Жалко, бедный, не донес,

Всё дорогою протрес.

Оттого-то так и скучен

Новый год, — благополучен,

Впрочем, ты для нас хоть тем,

Что мы здравствуем, живем,

Бьем баклуши и смеемся,

Мы не из большого бьемся,

Не читаем ничего,

Что ж нам нужды до того,

Остроумны ль журналисты,

Наши русские артисты

Хороши иль нет? Туда

Мы не будем никогда.

Мадам Виардо, Рубини

Хороши, и Тамбурини

Тот от них не отстает.

Дело кончено, и вот

Мы довольны свыше края.

Есть нам радость и другая:

Коль пройдет мадам Эстер

Ле канкан де ля Шольер —

Весь театр набит народом...

Поздравляю с Новым годом!

Говорят, есть в небе пери,

Это — души здешних Мери,

Лиз, Катишей и Аннет,

Что оставили наш свет,

Век заботный не доживши,

Поблеснув и полюбивши,

И отправясь в небеса,

До зари! Там их краса

Всё цветет, не увядая,

Но она уж неземная;

Перелет их в мир духов

Обращает их в любовь,

В чувство чистое, святое,

Сонму ангелов родное,

Но еще с ним не одно, —

Они, точно как звено,

Мир связуют с небесами —

Их любовью, их мольбами.

В небе им земного жаль!

Часто одолеть печаль

Пери не имеют силы:

Хоры ангелов немилы

В небе ясном, голубом,

Сожалеют о земном,

И с мечтою недоцветшей

Всё о радости прошедшей

Сокрушаться их удел.

Рай наскучил, надоел...

Как-то раз одна из пери

Отпросилась, из-за двери

Прыг — и в свет явилась вновь;

Так сильна была любовь,

Что искать пошла в Кремоне

Итальянца Баритони.

Баритони прежде жил

В Петербурге и учил

Петь, играть на фортепьянах,

Упражнялся и в романах,

Был учителем девиц,

И одну из учениц

Сбил совсем он с панталыку:

Так вовлек ее в музыку,

Что она сошла с ума,

И, не ведая сама,

С ним так долго, пела, пела,

Что и замуж захотела

За учителя. Нельзя ж!..

Папенька был князь и княж:

Рассердился на девицу,

Итальянца за границу

Вытеснил, свою же дочь,

Чтобы той беде помочь,

Стал держать он очень тесно.

Видеть было интересно,

Как, бедняжечка, она,

На тоску осуждена,

То вздохнет, то зарыдает,

То былое вспоминает,

То молитву изольет,

То, забывшись, запоет

Песнь о радости минувшей,

То надежде обманувшей

Улыбается сквозь слез,

То, в тумане детских грез,

Предается упоенью

И любви, и вдохновенью.

Год прошел, другой настал;

Деву бедную узнал

Юноша, души высокой,

Статный, видный, черноокой.

Друг для друга создал их

Рок, казалось, и жених

Сердце предложил с рукою.

Он восторженной душою

Ждал ответа, но она

Оставалась холодна.

О любви другой мечтая,

Сокрушаясь, увядая,

Как убитая грозой,

День встречала со слезой,

Со слезой и ночь встречала;

Наконец совсем завяла,

Вся истлела, отцвела

И с весною умерла.

Над холодною могилой

Девы юноша унылый

Слезы горькие пролил,

Горе в сердце схоронил

И пошел путем-дорогой...

Между тем весьма убогой,

Всё сердясь на оборот,

Изменивший весь расчет

Музыкальных его планов,

И уроков, и романов,

Участь горькую кляня

И беднея день от дня,

В городе живет Кремоне

Итальянец Баритони

И на петербургских дев

Месть питает он и гнев.

В Петербурге нет заботы,

А в Кремоне без работы

Хлеба-соли не достать.

В Петербурге поиграть,

Проучить два-три дуэта —

Тотчас слуги и карета,

Да и денег там дают,

Что и куры не клюют.

Здесь же приучил он руки

К Страдиварьевой науке.

Скрипки стал клеить, чинить,

Чтобы было чем прожить.

У него старик был дядя,

Чернокнижник, и он, глядя

На него, и сам пристал

К чародейству, и узнал

Тайну дьявольской науки;

Среди бедности и скуки,

Месть вскормил в душе своей,

Ада мрачного черней,

Он во сне ей наслаждался

И случая дожидался.

И представился случай:

Лет чрез десять невзначай

Прилетела наша пери,

Как сказали мы, и в двери

К Баритони... Он чинил

Скрипку, и не доклеил

Только верха, как влетела

Пери, радостно запела

Песнь о жизни молодой,

О любви своей святой.

Баритони был не промах,

Тот же час в чертах знакомых

Он ту девушку узнал,

От которой потерял

Все надежды, рассердился,

И затопал; и взбесился:

«А! так это ты, змея?

Это ты? .. Постой же, я

Заморю тебя, запрячу,

Отплачу за неудачу

Петербургскую! — и дверь

Запер на замок. — Теперь

Ты в руках моих, и воли

Я лишу тебя; все боли,

Все беды, что перенес

От тебя, реками слез

Ты отплатишь мне в темнице

Вековечной». И девице

Кажет скрипку; а она,

Злобою удивлена,

Где любовь найти мечтала,

Грустно, томно отвечала:

«О, ты не узнал меня!

Я всё та же! с того дня,

Как «люблю» тебе сказала,

Я любить не перестала,

И не ты ль зажег любви

Первый огнь в моей крови?

И не всей ли я душою,

Чтобы только жить с тобою,

Всё на жертву принесла,

И не я ли умерла

От любви, от сожаленья?

Нет! во мне нет измененья!

Мне и в светлых небесах

Было грустно; я в мечтах

Одного тебя искала!»

И бедняжка зарыдала,

И так сладко излилась

Жалоба ее, что с час

Баритони, как прикован,

Сам стоял, весь очарован.

Но, взглянув на красоту

Пери, вспомнил нищету,

В коей жизнь его томилась,

И вся злоба пробудилась...

«Нет! тобой так беден я,

От любви судьба моя

Изменилась; за ошибку

Отплати — ступай-ка в скрипку».

Тут он пери в руки взял,

Задушил ее и смял,

В скрипку бедную запрятал,

Чародейски запечатал,

Обвязал и заклеил,

И в продажу отпустил.

Но ему не сдобровало:

Скоро и его не стало, —

Вес б нужде кряхтел, кряхтел

И со злости околел.

По Европе развозилась

Долго скрипка; очутилась

В Петербурге наконец,

И нашелся ей купец,

Тот же самый черноокой,

Человек души высокой,

Что так искренно любил

Девушку и схоронил,

И оплакал всей душою

В юности своей — весною.

Только начал он играть,

Скрипка стала оживать:

То раскатисто зальется

Русской песней, то несется,

Как молитва, в облака,

То как будто бы тоска,

Жалоба унылой девы,

То как ангелов напевы,

Торжество святых духов! ..

Весь торжественный, без слов,

Без дыханья, без движенья,

Скрипки чудное он пенье

Слушает, — и вдруг узнал,

И к груди своей прижал,

И не расстается с нею

Мыслью, сердцем и душою, —

С скрипкой он теперь одно.

Непонятно, мудрено!

Их согласье всех задачит!

Он уныл — и скрипка плачет!

Он восторжен — и она,

Вдохновения полна,

Радует, мутит, терзает,

Двери неба отверзает!

Что? Вы скрипку не узнали?

Нет? Так Львова не слыхали!

Трещоточки, чечеточки!

Что разболтались вы?

Что лезет за нелепица

Из вашей головы!

Вот этот, дескать, женится,

А этому отказ;

Вот тот за той волочится;

Тому подбили глаз;

А этот, с бакенбардами,

Весь разорился в пух;

А этот, что в отставке-то,

С ума сошел, и вдруг!

И сами вы, трещоточки,

Узнали всё? .. Навряд!

«Узнать-то не узнали мы,

А только говорят!

Поздравить с именинами

Забыл графиню князь;

А дочку как-то за сына

Просватал он намнясь;

Помолвка уже сделана,

Конца бы только ждать...

Графиня рассердилася,

Не сходятся опять!»,

И знаете, трещоточки,

Кто рассказал? .. Навряд!

«Ну, кто — не знаем именно,

А только говорят.

И свадьба князя Зюзина

Опять нейдет на лад;

Он думал, тесть-то батюшка

Неслыханно богат,

А как пошел за справками,

Так что же вышло? — Вздор!

Именье всё заложено!

Он на попятный двор!»

И сам он вам, трещоточки,

Признался в том? .. Навряд!

«Признаться не признался он,

А только говорят.

Дочь хочет за полковника

Карпухина отдать,

И статского советника

Желала бы поймать;

И лейтенанта хочется;

Она на тот предмет

Дает балы богатые, —

Однако толку нет!»

Вы на балах, трещоточки,

Бываете? .. Навряд!

«Бывать-то не бываем мы,

А только говорят!

Да дочь сама проказница,

Кокетка, уж сказать!

Проводит, надувает всех —

И женихов, и мать;

И отчего манежится

И так хитрит она?

В учителя немецкого

Секретно влюблена!»

Да это вздор, трещоточки,

Учитель стар, женат!

«Про это уж не знаем мы,

А только говорят!

Как странно одевается

Мадам Тюрлютютю:

На плечах пуфы страшные,

Камаль тре пуэнтю,[214]

Беретец черный бархатный,

Вся в кисточках спина,

И косы три фальшивые,

И вся насюрмлена!»

А сами вы, трещоточки,

Весь видели наряд?

«Наряда не видали мы,

А только говорят!

Лев Буйволыч Медведев наш

Как Львице досадил!

В пикник к себе он в саночки

Пантеру посадил;

И Львица рассердилася,

В большой азарт вошла,

Назло Верблюду Власьичу

Мазурку отдала!»

И это вы, трещоточки,

Проведали? .. Навряд!

«Проведать не проведали,

А только говорят!

Поручик с камер-юнкером

Затеяли дуэль;

Исторья неприятная;

Причиною мамзель:

Мамзель ангажирована

Поручиком была,

Но как-то с камер-юнкером

Вальсировать пошла!»

Вы видели, трещоточки,

Историю? .. Навряд!

«Исторьи не видали мы,

А только говорят.

Графиня к старой тетушке

Всё ездит по утрам;

Но капитан молоденький

Ее встречает там.

Намеки ль, подозренье ли —

Муж как-то завернул;

Тут все перепугалися,

Шум, гвалт и караул!»

И сами вы, трещоточки,

Тут встретились? .. Навряд!

«Нет, правда, нас тут не было,

А только говорят!

Да сам Терентий Яковлич

Поссорился с женой;

Он к ней пришел нечаянно,

Какой же он смешной!

Барон Данило Карлович

С ним встретился в сенях;

Расспросы, слово за словом, —

Расходятся на днях!»

И точно вы, трещоточки,

Уверены? .. Навряд!

«Не то чтобы уверены,

А только говорят!

Пришла година горькая

Для наших докторов:

Животный магнетизм под них

Подкапывает ров, —

Вам стоит деревенскую

Лишь бабу усыпить,

Она сейчас пропишет вам,

Чем мазаться, что пить!»

И опыт уж, трещоточки,

Вы сделали? .. Навряд!

«Нет, опыта не делали,

А только говорят!

Но столько здесь уж фокусов

Наделал магнетизм,

Что дамы все восторжены!

Ужасный фанатизм!

Одна из них кобенится,

Та испускает стон,

А эта поэтически

Описывает сон!»

И что ж они, трещоточки,

Здоровее? .. Навряд!

«Признаться, не приметили,

А только говорят!

Приехал к нам из-за моря

Француз магнетизер,

Какие шутки строит он!

Сказать — что профессор!

Горбатых, косолапых лишь

Он за нос подержал —

Все ноги вдруг спрямилися

И горб как не бывал!»

И сами вы, трещоточки,

Свидетели? .. Навряд!

«Свидетелями не были,

А только говорят!

Какая-то есть палочка,

И есть стакан воды,

И палочку макает он

Всё кончиком туды;

А там он ей по воздуху

Вокруг себя ведет,

И как начнет рассказывать,

Компанья вся заснет!»

Да, может быть, трещоточки,

От скуки люди спят?

«Ну нет, довольно веселы

Компаньи, говорят!

Вдова одна профессорша

Три двойни родила,

И двадцать восемь месяцев

Беременна была;

Когда же разрешилася,

Собрался факультет,

Велел литографировать

Родильницы портрет!»

Портрет же вы, трещоточки,

Имеете? .. Навряд!

«Портрета не достали мы,

А только говорят!

Грибкова перессорилась

Со всей родней своей.

Хотя она и умница,

Да толку нету ней:

Всё пишет письма странные,

Ругает наповал...

И что же? — Понемножечку

Всяк от нее отстал!»

Скажите, вы, трещоточки,

Знакомы с ней? .. Навряд!

«Нет, с нею не знакомы мы,

А только говорят!

Поймали трех разбойников

Недавно на Сенной;

Их долго караулили...

Один гулял с женой,

Другой ходил с корзиною

И продавал блины;

А третий уж не помним с чем,

Но все посажены!»

И что ж, они, трещоточки,

Признались? .. Иль грозят?

«Не знаем, не разведали,

А только говорят!

На небе, меж планетами,

Меркуриус горит;

Наш астроном из Питера

Всем выбраться велит:

Он пишет, что дни майские

Так будут горячи,

Что крыши все растопятся

И лопнут кирпичи!»

Его трактат, трещоточки,

Прочли вы весь? Навряд!

«Прочесть нам не случалося,

А только говорят!

Комета появилася,

Но, бедная, прошла

Сквозь солнышко нечаянно

И хвост свой отожгла.

Теперь она, кургузая,

Гуляет меж планет,

Скромнехонько, инкогнито,

Хвоста же нет как нет!»

И астроном, трещоточки,

Сказал вам то? .. Навряд!

«Нет, с ним-то мы не знаемся,

А только говорят!

Японцы с кабардинцами

Затеяли войну.

За то, что те Китайскую

Разрушили стену;

И короля Сандвирского

Задел опять Султан;

Индейцы расшумелися,

Кипит Алдагестан!»

И это всё, трещоточки,

В газетах есть? .. Навряд!

«В газетах не написано,

А только говорят!

Из глуши, из Саратова,

Приехал эконом;

Рублями, депозитками

Карман набит битком;

Аллегри, бал и томболя,

Рубини, Блаш и Лист,

Другие наши прихоти, —

Карман и пуст и чист!»

Неужто он, трещоточки,

Так был здесь тороват?

«Не знаем, не знакомы с ним,

А только говорят!

И не на что отправиться

Теперь ему домой;

И даже шубы не на что

Купить себе зимой;

Он, верно, обанкрутится,

Как жить он будет так, —

В казну заподряженного

Не выставит никак!»

А что, в казну, трещоточки,

Имеет он подряд?

«Ну, это неизвестно нам,

А только говорят!

Шестнадцать камер-юнкеров

Вчера произвели;

Всех легкоконных латников

В резерв перевели;

Из егерей составили

Кавалерийский полк;

Теперь везде по городу

Идет об этом толк».

И что ж, прочли, трещоточки,

Приказ о том? .. Навряд!

«Приказа не видали мы,

А только говорят!

Престрашный шум за картами

Вчера у графа был:

Барон туза червонного

Девяткою убил;

В руках все были козыри,

И даму граф держал...

«Сыграли, как Мазепа, вы!»

Барону он сказал».

И что ж они, трещоточки,

Поссорились? .. Навряд!

«Не знаем мы... Поссорились, —

А только говорят!

У старика аптекаря

Вчера сбежала дочь.

Эпекакуану с арникой

Он разводил всю ночь;

Какой-то франт расчесанный

Рецепт ему принес,

Старик полез за спецьями,

А дочку тот увез!»

Наверное, трещоточки,

Вы знаете? .. Навряд!

«Ну, то есть не наверное,

А только говорят!

Директор департамента

Всё ставит на своем,

Он хочет, чтоб чиновники

Все ездили верхом;

Доклады только кончатся,

Он всех их шлет в манеж

И думает со временем

Их выучить; но где ж!»

Но это вздор, трещоточки,

И где он вами взят?

«Пожалуй, вздор, положимте!

Однако ж говорят!

Есть стихоплет, рифмач у нас,

Не годный ни к чему.

Делами занимается,

Но принесут ему

Доклад, расчеты, ведомость —

А он твердит сонет;

Дела его вверх дном идут,

И в кассе денег нет!»

А в кассе-то, трещоточки,

Вы шарили? .. Навряд!

«Нет, кассы не считали мы,

А только говорят!

Да он же и волочится

За дамами всегда,

По балам ездит, рыскает...

Судите же, когда

Он может вникнуть в жалобы

Крестьян своих и как?

Нет, просто в белом свете он

Юродивый бедняк!»

Трещоточки, чечеточки,

Как разболтались вы!

Что лезет за нелепица

Из вашей головы!

Во всё, везде вы суетесь,

Как мухи, как шмели;

И хоть кого, несносные,

С ума бы вы свели!

Трещоточек, чечеточек

Так расплодился род,

Что просто мочи нет от них,

И оглушен народ!

Когда б еще полезная

Их направляла цель!

Добру наставить юношу,

Предостеречь мамзель,

Коварной, злобной хитрости

Завесу развернуть,

Дать руку добродетели!

А то ничуть, ничуть!..

Трещоточки, чечеточки

Ни светят, ни горят,

И сердцем не участвуют,

А только говорят!!!...

Моя барыня Смирнова,

Напишите мне два слова

О своем житье-бытье,

Faites moi cette amitié.[215]

Я ж у Растопчиной обедал

И leur coulebiak[216] отведал,

И узнал, что в Фонтебло

Il y en a des tableaux,[217]

То есть не tableaux, обои —

Шерстью вытканы герои,

С пикой, с шлемом, à cheval,[218]

И ла табль орижиналь,[219]

Где Наполеон великий,

Подстрекаем политикой,

Экриве абдикасьон.[220]

Только нужен пермисьон,[221]

Чтобы всё вам показали.

Верно, там вы не бывали,

Всё бы дома... Нездорова...

Ах вы, барыня Смирнова!

Весь народ

Говорит,

Новый год,

Говорит,

Что принес,

Говорит,

Ничего-с,

Говорит,

Кому крест,

Говорит,

Кому пест,

Говорит,

Кому чин,

Говорит,

Кому блин,

Говорит,

Кому нос,

Говорит,

Ну, так что-с,

Говорит,

Всё равно-с,

Говорит,

Ничего-с,

Говорит,

Новый год,

Говорит,

Весь свой плод,

Говорит,

Раскидал,

Говорит,

Разбросал,

Говорит,

О газар, [222]

Говорит,

А мюзар,[223]

Говорит,

Опоздал,

Говорит,

Прозевал,

Говорит,

Заворчал,

Говорит,

Сам ты, брат,

Говорит,

Виноват,

Говорит,

Пар иси, [224]

Говорит,

Попроси,

Говорит,

Там подсунь,

Говорит,

Или плюнь,

Говорит,

Навяжись,

Говорит,

Отвяжись,

Говорит,

Де се фаст,[225]

Говорит,

Если даст,

Говорит,

Новый год,

Говорит,

Нам во плод,

Говорит,

Ля санте,[226]

Говорит,

Ля гете,[227]

Говорит,

Пур сеси,

Пур сеси,[228]

Уж мерси,[229]

Говорит,

Поклонись,

Говорит,

И крестись,

Говорит,

В свой черед,

Говорит,

Всё придет.

Каспар женится с Лизетом, —

Колонисты поднялись,

Кто со скрипкой, кто с кларнетом,

Все в дорогу собрались.

В первую телегу сели

Музыканты все гурьбой

И в минуту загремели

«Либер Августин» [230] родной.

Кто из них не уместился,

Тот пешком, направя бег,

За телегою пустился

И гудит: «Аллес ист век!» [231]

Сзади едет муж с женою,

В ста телегах брачный бал

Аккуратною рысцою,

Чтоб и пеший не отстал.

Хор невеста заключает,

Рядом с ней сидит жених

И под такт ей повторяет:

«Либе Лисхен либет дих!» [232]

Ей всегда дождаться должно,

Чтоб звук музыки затих,

И тогда сказать ей можно:

«Каспар, я, их либе дих».[233]

Музыканты прославляют

Громко сей счастливый брак,

И в награду ожидают

Их картофель и табак.

Пфейфен [234] старики тут курят,

Молодые вальс, и ну!

А старушки балагурят,

Вспоминая старину.

Веселитесь, колонисты!

Для меня ваш пир горой,

Скрипок визг, кларнетов свисты

Стоят музыки иной.

Загудите вы фальшиво,

Визгните — цу штарк,[235] друзья!

Всю беду поправит пиво,

И никто вам не судья!

Приехал в Красненький гулять

Портной из немцев, Бутер-Фрессер;[236]

Спросил он габель, лефель, мессер[237]

И вафли приказал подать.

Садится и глядит умильно,

И в мыслях ест уже мейн герр,[238]

Как вдруг вбегает офицер,

И вафли выхватил насильно!

«Чей эта вафля, узнавать

Позвольте, гаспадин военный?»

— «Ну, знать, твоя, мусье почтенный,

Что вздумал за нее стоять!»

— «А если мой, могу ль их кушаль?» —

Сердито немец закричал.

«Что, что, мусье? Я не расслушал!»

— «Могу ль их кушаль? — я сказал».

— «Ну, не сердись, сейчас другую

Я прикажу подать тебе».

Но немец в спесь вошел такую,

Что раскричался не в себе:

«Здесь всё равно! Ваш не забудет,

Здесь ваш польтин и мой польтин!

Здесь это всё, один польтин!»

— «Врешь, немец, рубль уж это будет!»

— «Нет, сами рубль вы, гаспадин!

Что вы задумаль! Забияка!

Я ваш маркель иль человек?

Нет, нет, нет, я не человек!»

— «Что ж, немец, что же ты? Собака?»

На канапели

Лежу,

В Пролог, в Минеи

Гляжу,

Не понимаю

Никак!

Тебя ругаю,

Дурак,

Старый наставник,

Француз,

И твой наглавник,

Картуз,

И твой измятый

Халат;

Ах ты, проклятый

Аббат!

Чему учил нас?

Спроси.

Где город Вильнас,

Нанси?

Где Лиссабона,

Мадрит,

Лион, где Рона

Бежит?

Кто был римлянин

Катон?

Кто англичанин

Невтон?

Кто победитель

Афин?

Кто сочинитель

Расин?

Из Лафонтена

«Cygale»,[239]

Из Демосфена

Morale.[240]

С тобой склоняли

Roza,[241]

А не узнали

Аза!

Главной науки —

Читать,

Аз, веди, буки

Не знать.

Прямой ты, точный

Фигляр!

В лавке лубочный

Товар.

А уж в беседе

Ты хват!

И черт тебе де

Не брат!

Учишь прелестно

Всему,

И всё известно

Уму!

И не измерить

Cela,[242]

А как поверить!

Voilà![243]

На канапели

Лежу,

В Пролог, в Минеи

Гляжу,

Не понимаю

Никак!

Тебя ж ругаю,

Дурак!

Вот в полном разгаре и форсе[244] наш бал,

Разгульно и живо оркестр заиграл.

На пляски, на радость

Зовут!

И старый и малый пустились плясать;

Старушки и дяди не то чтоб отстать —

Встряхнувшись, вспрямившись,

Идут.

«Фетинья Матвевна, угодно ль со мной?»

— «Пожалуй, Перфилий Савельич ты мой,

Готова я прыгать

С тобой.

Мы можем гросфатер чудесно пройти.

Ну, ясный мой сокол, взвивайся, лети,

Вертись, увивайся

За мной!»

Эй, ну! Вы, дяди, матери,

Смотрите же, в гросфатере

Чур не зевать!

Не унывать!

Вот тащат что есть духу

Полковницу-старуху.

Она кряхтит,

Как бык пыхтит

И шевелит

Огромнейшим веером.

А дальше с офицером

Бежит мамзель,

Ком эль э б эль![245]

Ее вся цель —

Чтоб он в нее влюбился,

Чтоб он на ней женился..

Me прене гард![246]

Кавалергард

Совсем на то не метит,

И только что заметит —

Он отойдет,

И пропадет,

И унырнет.

Ну, можно ль на бале марьяж[247] затевать?

На бал не жениться — приходят плясать!

Престранны мамзели,

Времан.[248]

Мы видели много примеров таких:

Любезен, приятен, — а всё не жених,

Уж мужем не будет

Л'аман.[249]

Вы слышали, свадьба Анеты с Лукой

Разрушилась? Странно! Был случай такой.

Что? Коммеражи,

Пур сюр.[250]

Сама виновата разбором Анет;

Как вывели справки, ан 45 лет!

Он ей показался

Тро мюр.[251]

А наш камер-юнкер чем хуже других?

Нет, этот, позвольте, уж что за жених!

Горбат он, и беден —

Же пане.[252]

А прапорщик Гриша, ну, вот хоть куда!

Родня он, неправда! Седьмая вода,

Но любит он слишком

Ля данс.[253]

С таким уж разбором и век не найти:

Тот слишком высокий, а тот тро пети,[254]

Тот слишком тщедушен,

Тот кос;

Да надо бы знать им и совесть, и честь!

Конем не объедешь, как суженый есть.

И нужны ли свадьбы —

Вопрос.

Эй, ну! Вы, дяди, матери!

Смотрите же, в гросфатере

Чур не зевать,

Не отставать,

Не унывать!

Вот модница, кокетка,

Как курица-наседка

Вкруг петуха —

Ха! Ха! Ха! Ха!

Не без греха!

То поведет глазами,

То размахнет руками,

То прыг, то скок,

То под бочок!

Ай, простачок,

Смотри, оберегайся!

Ты мне не попадайся!

Держи свой кер,[255]

А то малер,[256]

Вотр сервитер.[257]

Ты сердце потеряешь,

Когда меня узнаешь;

Не пощажу —

Как погляжу,

Обворожу!

Я франтов, камергеров,

Студентов, офицеров,

Завербовав

Под мой устав,

Пиф паф, пиф паф!

Смотри, как пляшет, как рыщет! К чему ж!

Сидела бы дома — есть дети и муж!

Нельзя, чтоб не вышел

Скандал!

Что скажет посланник про наших про дам?

Я чай, в чужих краях, позвольте, и там

Всегда дамы ездят

На бал.

Но так уж нахально не прыгают, чай?

Вот! шепчет с драгуном, гляди, примечай...

Угодно ли завтра

В бостон?

Нет, я не играю; в один преферанс

Три робера только, а после ля дане,[258]

Оно для здоровья

Тре бон.[259]

Кто хочет быть счастлив, тот вам подражай.

А вести какие? каков урожай?

Овес уродился

Сам-пять.

А что, не читали вы новый роман

Мадам Витурини «Мусье Кориолан»?

Из римской исторьи

Он взят.

А слышали, Трындин ведь просит развод,

С женой побранился у Баденских вод,

И знаете, в чем был

Их спор?

Кто в доме хозяин — жена или он.

Ну, слово за словом, и взяли закон,

Оно бы конечно...

Но вздор!

Эй, ну! Вы, дяди, матери!

Смотрите же, в гросфатере

Чур не зевать!

Не отставать!

Не унывать!

Вот щеголь поседелый

Бежит в манишке белой.

Ногой дрыгнет,

Другой лягнет,

И припрыгнет.

Я, дескать, веселюся,

Подагры не боюся;

Я моложав,

Же сюйз-ен брав.[260]

И мой устав:

Покуда тащат ноги,

Не покидать тревоги!

Я молодец,

Младых сердец

Большой ловец!

Вот нате, посмотрите,

Теперь люблю я Китти,

А там Анет!

А там Лизет!

Но вдруг жилет

С натуги расстегнулся,

И щеголь спотыкнулся,

И оземь бух!

И крик старух

Раздался вдруг.

Какой сумасшедший, какой вертопрах!

Ну можно ль резвиться в преклонных летах!

Всему есть на свете

Сезон.

Он статский советник, притом же женат,

А всё веселится, но в списке наград

Его пропустили —

Резон!

А слышали, ленту ведь дали тому!

Как бишь его имя? Скажите, кому?

Никак не припомню

Сон ном.[261]

А знаете, место ведь тот получил,

Который... А этот, как перескочил!

Вы слышали ночью

Канон?[262]

Ужель наводненье? Не знаю, пет-етр.[263]

Но здесь что-то дует, открыли фенетр,[264]

Нетрудно простуду

Схватить.

Ах, на лотерею возьмите билет!

Охотно, пожалуй... Позвольте, но нет!

Признаться, мне скучно

Платить.

А что, про алжирцев уже не слыхать?

Нет, что-то в газетах случилось читать,

Что их переводят

В Бордо.

Смотрите, очнулся и пляшет опять!

Мы думали, полно — ему уж не встать!..

А больно ушиб, чай,

Ле до.[265]

Эй, ну! Вы, дяди, матери!

Смотрите же, в гросфатере

Чур не зевать!

Не отставать!

Не унывать!

Вот дяди разъярились,

С старухами схватились,

Писать пошло,

Ало, ало![266]

О гран гало![267]

Их даже не догонят,

Старушки же бонтонят.

Лер па, лер данс,

Лер реверанс[268] —

Всё ан каданс![269]

Прекрасно бы; но что же?

Вдруг люди помоложе

Не в свой черед

Бегут вперед;

Задор берет

Старушек-колотушек,

Отчаянных болтушек;

Их разговор

Плю фор, плю фор[270] —

И вышел вздор!

Всё вместе вдруг смешалось,

И каждому досталось:

Кого толкнут,

Кого прижмут,

Раздались визги, крики,

И плясуны-антики,

С толпой старух,

Теряя дух,

По креслам бух!

Здравия желаю, господа сенаторы,

Я прихожу из банковой конторы,

Не французский, не немецкий, человек российский.

Приношу вам поклон низкий.

Эй, малый!

Жены моей приданый,

Кривой крепостной,

Удалая головка, долбленый глаз —

Много ли вас?

Один!

А, это ты, Афонька...

Ты, который бежал, когда я женился?

Да куда ж ты скрылся?

А я, с позволения вашего, в деревне вашей под овином сидел.

Дурак! А если б этот овин сгорел?

Я бы, с позволения вашего, вышедши, руки погрел.

Позвольте, господа сенаторы, какой он грубиян.

Ну, скажи, пожалуйста, Афонька,

Ты жил в моей деревне —

Как мои мужики живут?

Зажиточно.

Да как зажиточно?

Да очень зажиточно!

Да как же, братец мой, зажиточно?

А так зажиточно,

Что в семи дворах один топор:

Поутру дрова рубят,

А вечером в кулак трубят.

Позвольте, господа сенаторы!

Следовательно, мои мужики плотники и музыканты.

Ну, скажи, пожалуйста, Афонька, как у меня хлеб уродился?

Хорошо-с!

Да как хорошо?

Да очень хорошо.

Да как же, братец ты мой, хорошо?

А так хорошо,

Что колос от колоса —

Не слыхать девичья голоса;

Сноп от снопа —

Столбовая верста;

А копна от копны —

Целый день езды.

Позвольте, господа сенаторы!

Следовательно, мой хлеб хорошо уродился.

Что же, Афонька, хлеб-то мой продали

Или сюда везут?

Нет, его не продали и не сюда везут,

А ваши шелудивые собаки разыгрались

И уронили весь хлеб в лохань.

Позвольте, господа сенаторы!

Следовательно, мой хлеб пропал!

Нет, не пропал, а в потребу попал.

Что же из него сотворили?

Бражку сварили.

Да пьяна ли эта брага?

Пьяна.

Да как же пьяна?

Да очинно пьяна.

Да как же, братец мой, пьяна?

Да так пьяна,

Что если старосте поднести,

Да его милость тройным поленом оплести,

То его милость и со двора не свезти.

Позвольте, господа сенаторы,

Какой он грубиян!

Вот в раут

Нас зовут —

Место скуки,

Где сидишь

И глядишь,

Сложив руки,

Как толпой

Целый рой

Полусонных

Стариков,

Игроков

Беспардонных,

Молодиц

И девиц

Голоплечих,

Корпусов

И голов

Человечьих,

В тесноте,

В духоте,

Ходят, бродят,

И себе

И тебе

Сон наводят.

Там сидят

Пятьдесят

Кавалеров:

— Туз сам-пят!

— Без онеров!

— Я ремиз!

— Я пур сиз[271]

Предлагаю!

— Нет, пардон-с,[272]

Я в ренонс

Выступаю. —

Короли!

Пароли!

Дама в сюрах

Иль валет,

А уж нет

Об амурах,

О вине,

О войне,

Про Россини,

Про шассе,

Балансе

И помина.

Дамы есть,

Но не в честь

Им собранье:

Не умно,

Не смешно

Их болтанье.

Вот беда!

Нет следа

Быть любезной.

Где раут,

Это труд

Бесполезный!

Толкотня,

Стукотня

Карамболи!

Онеметь,

Одуреть

Поневоле!

А в раут

Все бегут,

Как в беседу, —

Нет, нет, нет!

Се тро бет,[273]

Не поеду!

Статуя, как ты хороша!

Тобой полна моя душа,

Ты точно та, кого воображаю,

Рисую в мыслях и ласкаю

В бессонницах и сладком сне,

Уж ты давно знакома мне.

Уже не раз, томим мечтою,

Я грудь твою и плечи целовал,

Твой стан роскошный обнимал,

Играл с прелестною ногою.

Ах! Если бы я способ отыскал,

Как оживить, воспламенить статую,

Как влить в нее любовь такую,

Какою я, бессмысленный, горю...

Но я пустое говорю:

Мне суждено статуей любоваться,

А ей — всё камнем оставаться!

Я к коловратностям привык!

Вся жизнь по мне — лантерн мажик,[274]

Судьба — шарманщик итальянец!

То погребение, то танец,

То мотовство, то гран мизер,[275]

То удивительный карьер,

То будто рыба об лед бьешься!

Отказ, как шест, где ни толкнешься!

То свадьба, то война, то мир,

Всё гум, гум, гум! Андер манир![276]

Перед красоткой несравненной

Ты, заколдованный, влюбленный,

Стоишь в восторге, а жену,[277]

Вот, дескать, я нашел жену!

Родитель, маменька — согласны,

Нашиты платья все атласны,

Готовится почетный пир!

Но вдруг — гум, гум! Андер манир!

Твоя красотка изменилась,

В другого молодца влюбилась,

Преотвратительный гримас

Тебе, и вместе с тем отказ!

Ты, чтобы слишком не терзаться,

Решился в службу записаться

И статский заказал мундир...

Ну, нет... гум, гум! Андер манир!

Решили судьи, адвокаты,

Что годен только ты в солдаты,

Что ты не барин, а холоп;

Тебе приговорили лоб!

Что ж делать? Ты мечтами пылок!

Готов, но закричал: «Затылок!» —

Приемщик, ротный командир.

Опять — гум, гум! Андер манир!

Ком отрфуа,[278] казак ты вольный,

По крайней мере тем довольный,

Что молвить можешь: «Же м'ан ве»,[279]

Но попадаешься вдове,

Не слишком старой и богатой,

А человек ты не женатый!

Скакнул бы в свадебный навир,[280]

Ан глядь... Гум, гум! Андер манир!

Вдова имеет два процесса,

Любовника имеет ньеса,[281]

Любовник — озорник, бретер,

А ты совсем не аматер[282]

Процессов, распрей и дуэлей.

Твои восторги охладели,

Ты говоришь: «Же ме ретир!»[283]

Опять — гум, гум! Андер манир!

Тут попадаешь в ом д'аферы,[284]

В приказчики и секретеры[285]

К известному мусье ле конт.[286]

И свой ты тут находишь конт,[287] —

Он бон виван,[288] и не считает,

Тебе всё слепо доверяет,

Ты у него как в масле сыр,

Но вдруг — гум, гум!.. Андер манир!

Ле конт обкушался и лопнул;

Наследник на тебя притопнул:

«Давай-ка, дескать, мне отчет!»

Оно тебе не без хлопот.

Грозит тюрьма, грозят расправы,

А сундуки не без потравы;

Тебя повысосет вампир!

Небось — гум, гум! .. Андер манир!

Ты с ревизором помирился,

Белее снега очутился;

Все в воду спрятаны концы,

И записался ты в купцы.

Довольно выгодно торгуешь,

Даешь обеды и пируешь;

Но вдруг банкрутится банкир...

Опять — гум, гум! Андер манир!

По-прежнему — бедняк с сумою,

Ты в белом свете сиротою;

Тебя тоска, нужда гнетет;

Но мысль подчас еще мелькнет,

Что у судьбы, быть может, в кассе

Еще есть стеклышко в запасе!..

Авось, аван ке де мурир,[289]

Хоть раз — гум, гум!.. Андер манир!

«Что есть любовь?» —

Спросил меня Петров,

Мой дворник, страж, блюститель дома. —

Любовь мне как-то незнакома».

— Неправда, врешь, дурак,

Ты только говоришь не так...

Любовь есть то, к чему душа стремится,

Любовь есть то, чем сердце веселится,

И без чего прожить нам мудрено!

— «А, понял я: любовь есть пенное вино!»

Один чувствительный священник

Сказал почтенной попадье:

«Тебя узнав, я стал твой пленник,

Свободе я сказал адье».[290]

— «И я с свободою рассталась, —

В ответ сказала попадья, —

С тобой как только обвенчалась,

Рабыня стала я твоя!»

Как ты поешь, как ты поешь,

Какую сладость в душу льешь,

Как жизни путь тобой светлеет,

Душа как небо разумеет!

Ей хочется лететь туда,

Где ясно так горит звезда,

Где сонмы ангелов ликуют,

Где не страдают, не тоскуют,

Но где все любят, все поют,

Где вечной юностью цветут

Все чувства, мысли, осязанья,

Где все сбываются желанья.

Но ты сама так хороша...

В недоумении душа —

Лететь ли ей или остаться,

Чтобы тобою любоваться.

Ты запоешь — здесь благодать,

Так что жив небо улетать!

Ах, пететр! Ах, пететр!

Сюр пеше не па де метр.[291]

Так куражу я себя,

Безнадежно полюбя,

Безотрадно изнывая,

И фантазия живая

Вечно повторяет мне,

Днем, и ночью, и во сне:

Ах, пететр! Ах, пететр!

Сюр пеше не па де метр!

Знаю, мне любить не след,

И старенек я, и сед,

И не мастер прифрантиться,

Так чего ж могу добиться!

Чего ждать мне? — Всё равно,

Мне мерещится одно:

Ах, пететр! Ах, пететр!

Сюр пеше не па де метр!

Молода и хороша

Ты, кем стиснута душа,

И смеешься надо мною —

Вижу, но креплюсь душою!

Может, время перейдет

И любовь свое возьмет!

Ах, пететр! Ах, пететр!

Сюр пеше не па де метр!

Кель е фоль, кель е фоль,

Ma тре бьен еме [292] сестрица!

Кель е фоль, кель е фоль!

Так влюбиться, ком се дроль![293]

И грустна,

И мрачна

Лук Великих вестовщица;

Ей печаль:

Едет вдаль

Ca пассьйон, сонмарешаль![294]

Кель е фоль, кель е фоль,

и проч.

Тяжкий крест!

Сет юн пест,[295]

Переспелая девица:

Как доска,

Грудь плоска...

А всё хочет муженька!

Кель е фоль, кель е фоль,

и проч.

Да, такой

Разбитной

Мало видит и столица;

Оз-амур

Прет тужу р.[296]

Эль с'анфлам[297] уж чересчур!

Кель е фоль, кель е фоль,

и проч.

Сон лангаж,

Дюр, соваж,[298]

Жжет и щиплет, как горчица...

И в Луках,

И в гостях

Ca сель вуа[299] приводит в страх!

Кель е фоль, кель е фоль,

и проч.

На весь мир

Лишь мантир[300]

Что она за мастерица!

Всех ноарсир,[301]

Авилир — [302]

Сонэюнак, премье плезир![303]

Кель е фоль, кель е фоль,

и проч.

Пусть твердят,

Говорят:

Ву морде ком юн[304] волчица...

Не робей!

И смелей

Те сервант и жанс[305] ты бей!

Кель е фоль, кель е фоль,

и проч.

Что она

Влюблена —

Дива нет: ма сер[306] — девица,

Но что маль,[307]

Очень жаль —

Не бывать ей марешаль![308]

Кель е фоль, кель е фоль,

Ma тре бьен еме сестрица!

Кель е фоль, кель е фоль!

Так влюбиться, ком се дроль!

Иль ну воль, иль ну воль [309]

Беспрестанно, наш приказчик;

Иль ну воль, иль ну воль

Беспрестанно, ком се дроль![310]

Всё равно

Уж давно

Мы себе не смотрим в ящик,

Всё равно

Уж давно

Так у нас заведено.

Иль ну воль, иль ну воль,

и проч.

Ла мадам

По балам,

А мусье, мужей образчик,

Антанте,

А идете[311]

Так и хлещет в экарте!

Иль ну воль, иль ну воль,

и проч.

Вот пора

В юнкера

Сыновей — кто им указчик!

Эполет

Их предмет,

А именье марш в совет!

Иль ну воль, иль ну воль,

и проч.

Мужичок

Свой оброк

Запустил — и в долгий ящик;

Ты франтишь,

Тарантишь,

А в кармане — просто шиш!

Иль ну воль, иль ну воль,

и проч.

Я Мятлева Ивана,

А не твоя, болвана.

Свою ты прежде поищи!

Твои, я чай, пожиже щи.

Что ни метте а ла фигюр,[312]

Всё вам идет, же вуз-асюр![313]

Что ни парле,[314] всё а пропо;[315]

Комиссарьятский вы депо

И главный арсенал амура:

Простого даже вы бонжура[316]

Не можете проговорить,

Чтобы рублем не подарить!

А исподлобья пар азар[317]

Если вы бросите регар,[318]

Так уж вуле не па вуле,[319]

А нотр фрер[320] сейчас брюле![321]

Вы так и ьеете ьостоком!

При вас всегда стою я боком,

Чтоб не растаять, не сгореть

Иль пар амур[322] не умереть,

Или не сделаться тут свит[323]

Каштан роти[324] или пом кюит![325]

Воеву,[326] дескать, мадам,

Я сейчас расскажу вам,

Как мусье Наполеон

Из России выгнан вон

И как встретили мы друга

Ком са ла виль de[327] Калуга.

Тут eue темен[328] лежит,

Тут ле жен темен[329] бежит.

Ну, Наполеон вуле[330]

По eue темен але.[331]

Мусье рюс,[332] ле жен избрав,

Вдруг из пушки паф, паф, паф!

И вуле не вуле па[333] —

И бате,[334] бати, бата.

Не вуле па и вуле —

И бата, бати, бате,

И бати, бато, батут,

И Наполеон капут,

А Рус мартир нах[335] Париж.

Так французы взяли шиш.

Род сновиденья, род мечтанья!

Когда мне повстречались вы,

Мои все лучшие — увы! —

Изгладились воспоминанья, —

Я позабыл Париж и Рим

И вас одну «чок северим».[336]

Ах, Бартенева-мамзель,

Ты — не дудка, не свирель,

Не волынка, а такое

Что-то чудное, святое,

Что никак нельзя понять...

Ты поешь, как благодать,

Ты поешь, как упованье,

Как сердечное рыданье,

Ты поешь, как сам Амур,

В дни, когда фезе ла кур[337]

Душеньке и ей являлся

В сладком сне и добивался

К ее милости в мужья.

Черт ли в песне соловья,

В песне Гризи! Как твой голос

Зазвучит, вдруг дыбом волос,

Сердце всё расшевелит,

Даже брюхо заболит.

Расстаться должно непременно!

Прости, мой благородный брат!

Смотри же ты, живи смиренно.

Ты попиваешь?

Виноват!

Но, милый братец, ведь порою

Мы попиваем и с тобою.

Молчи, молчи, молчи, болван!

Ты дьякон, а я капитан!

На справки я расправлю крылья,

Позвольте вас спросить, сударь,

Где ныне царская фамилья?

В Константинополь едет царь.

Неужто турки взбунтовались?

Молчите, братец, мы заврались.

Пойдемте лучше мы домой

И выпьем алого с тобой.

В сей день однажды на досуге

Совет бессмертных собрался,

Желающих, на земном круге

Чтоб им подобный родился.

Не помню, в утро ль, вечерком

Они на вышний суд засели,

Но отобедать уж успели

И были все под куражом.

Ведь там часов не разбирают,

И кушают и куликают

Без церемоньи, без чинов;

Но что нам нужды до яденья,

Послушаем, какие мненья

Подал там старший из богов.

«Эй, братцы! создадим Петрушу,

Дадим ему прекрасну душу,

Здоровья и веселья тьму

И дар владеть людей сердцами».

Тут все захлопали руками,

Он продолжал: «Дадим ему

Еще хозяюшку-графиню,

Котора б превзошла богиню

Умом и доблестью своей,

Котора б редко улыбалась,

Всегда б хозяйством занималась

И счастием своих детей».

Сказал, и вдруг Петра сварили —

В котле ль, в кастрюльке ль, нужды нет —

Но совершенным отпустили

Для счастья прочих на сей свет.

Тут Зависть лютая, лихая

Сказала, злостию пылая

И устремляя страшный взор:

«А я ему подарю сына,

Который будет прескотина

И пренесносный стихотвор,

И кто бы в свете ни родился,

Ни умер или ни женился —

Он, верно, будет сочинять,

И как бы люди ни зевали,

Как бы ушей ни затыкали,

Не будет он переставать».

Так видите, что мне не властно

Людей стихами не морить,

Велела Зависть так ужасно,

Мне рок нельзя переменить.

Часу в шестом Егор Степаныч

Достал вина большой стакан,

Напился как каналья пьян!

Нам сказывал Матвей Иваныч,

Вы знаете, что с ним знаком

Сыздетства он, и в какой силе.

Но что же делать с дураком?

На улице его схватили

Часу в шестом.

Часу в седьмом Матвей Иваныч

Еще на канапе лежит,

Квартальный в дверь — и говорит:

«Попался нам Егор Степаныч!»

— «Ах, боже мой! Скажи, в каком

Открыт бедняжка преступленье?»

— «Напился пьян и с мужиком

Подрался!» — «Пьян уж? Удивленье!

Часу в седьмом!

Часу в осьмом вы на поруки

Его отдайте мне, друзья».

— «Наш частный спит, не должен я, —

Но вам отдам его я в руки».

Квартальный, видно, был с умом,

Смекнул, кто есть Матвей Иваныч

И с кем в полиции знаком,

И выпущен Егор Степаныч

Часу в осьмом.

Вдоль, вдоль, вдоль по дороге

Шел, шел Клим мужичок,

Вдруг, вдруг, вдруг ему роги

Показал ни козел, ни бычок.

Что ж, что ж, что ж бы такое,

Как, как бы растолковать?

Ну, ну, не что иное,

Как только черт захотел попугать.

Мой, мой мужик стал грозиться,

Ну, и призрак исчез.

Ах, ах, поменее б страшиться,

И никогда не смущал бы нас бес.

«Нет, дьякон, ты уж слишком испиваешь

Ты мало у меня Апостола читаешь,

Прочти-ка, брат, увидишь тут:

«Не пей вина, в нем бо есть блуд»».

— «Нет, батюшка, меня вы извините,

А сами лучше вы прочтите.

Нам требник прямо говорит:

«Вино да веселит

Мужское

Ретивое»».

Как мне, мой друг, тебя забыть?

Не мо- не мо- не может быть,

Скорей мертвец у-улыбнется,

Скорее высушит реку,

Скорее Рейн с Невой сольется,

Скорей весь свет пере-ку-ку-

Пере-ку-ку-ку-кувырнется!

Надо помянуть, непременно помянуть надо:

Трех Матрен,

Да Луку с Петром;

Помянуть надо и тех, которые, например:

Бывшего поэта Панцербитера,

Нашего прихода честного пресвитера,

Купца Риттера,

Резанова, славного русского кондитера,

Всех православных христиан города Санкт-Питера

Да покойника Юпитера.

Надо помянуть, непременно надо:

Московского поэта Вельяшева,

Его превосходительство генерала Ивашева,

И двоюродного братца нашего и вашего,

Нашего Вальтера Скотта Масальского,

Дона Мигуэля, короля Португальского,

И господина городничего города Мосальского.

Надо помянуть, помянуть надо, непременно надо:

Покойного «Беседы» члена Кикина,

Российского дворянина Боборыкина

И известного в Банке члена Аникина.

Надобно помянуть и тех, которые, например, между прочими:

Раба божия Петрищева,

Известного автора Радищева,

Русского лексикографа Татищева,

Сенатора с жилою на лбу Ртищева,

Какого-то барина Станищева,

Пушкина, не Мусина, не Онегинского, а Бобрищева,

Ярославского актера Канищева,

Нашего славного поэта шурина Павлищева,

Сенатора Павла Ивановича Кутузова-Голенищева

И, ради Христа, всякого доброго нищего.

Надо еще помянуть, непременно надо:

Бывшего французского короля Дисвитского,

Бывшего варшавского коменданта Левицкого

И полковника Хвитского,

Американца Монрое,

Виконта Дарлекура и его Ипенбое,

И всех спасшихся от потопа при Ное,

Музыкального Бетговена,

И таможенного Овена,

Александра Михайловича Гедеонова,

Всех членов старшего и младшего дома Бурбонова,

И супруга Берийского неизвестного, оного,

Камер-юнкера Загряжского,

Уездного заседателя города Ряжского,

И отцов наших, держащихся вина фряжского,

Славного лирика Ломоносова,

Московского статистика Андросова

И Петра Андреевича, князя Вяземского курносого,

Оленина Стереотипа

И Вигеля, Филиппова сына Филиппа,

Бывшего камергера Приклонского,

Г<осподина> Шафронского,

Карманный грош кн<язя> Гр<игория> Волконского

И уж Александра Македонского,

Этого не обойдешь, не объедешь; надо

Помянуть... покойника Винценгероде,

Саксонского министра Люцероде,

Графиню вице-канцлершу Нессельроде,

Покойного скрыпача Роде,

Хвостова в анакреонтическом роде.

Уж как ты хочешь, надо помянуть

Графа нашего приятеля Велегорского

(Что не любит вина горского),

А по нашему Велеурского,

Покойного пресвитера Самбурского,

Дершау, полицмейстера С.-Петербургского,

Почтмейстера города Васильсурского.

Надо помянуть — парикмахера Эмие,

Ресторатора Дюме,

Ланского, что губернатором в Костроме,

Доктора Шулера, умершего в чуме,

И полковника Бартоломе.

Повара али историографа Миллера,

Немецкого поэта Шиллера

И Пинети, славного ташеншпилера.[338]

Надобно помянуть (особенно тебе) Арндта,

Да англичанина Warnta,

Известного механика Мокдуано,

Москетти, московского сопрано,

И всех тех, которые напиваются рано;

Натуралиста Кювье

И суконных фабрикантов города Лувье,

Французского языка учителя Жиля,

Отставного английского министра Пиля

И живописца-аматера[339] Киля.

Надобно помянуть:

Жуковского балладника

И Марса, питерского помадника.

Надо помянуть господ: Чулкова,

Носкова,

Башмакова,

Сапожкова,

Да при них и генерала Пяткина

И князя Ростовского-Касаткина.