Стихотворения в пяти томах

Моя прелестная жена,

Вы так печальны, так уныла,

Как дух, не ведающий сна,

Встающий в полночь из могилы.

Умолк певцов весенних хор,

Цветы июльские завяли,

Но осень сладко нежит взор

Улыбкой, полною печали.

Под вами – золотой ковер,

Пред вами – огненные дали,

А вы – бледны, и цвет ланит

О муках скрытых говорит.

Сегодня видела я сон,

И душу мне наполнил он

Неизъяснимою тоской;

Мне снова снился тот покой.

Мне снилось, будто ночью я

Иду, дыханье затая,

Вдоль гулких стен и меж колонн,

Где каждый шаг мой повторен.

В портретном зале тишина.

Камин погас – и я одна.

И вот, разлился бледный свет

И, вижу я, скользит из рам

Толпа в одеждах прошлых лет

Прекрасных рыцарей и дам.

И, темной двигаясь стеной,

Они склонились предо мной.

Пред вами?

    Да. И все они

Меня молили: «Не вини,

Прости! Все движется судьбой.

Страданья кончены, – взгляни,

Преступник плачет пред тобой –

И кто-то близкий и родной

Упал и плакал предо мной.

„Здесь все понятней, все ясней –

Он говорил, – тебе я дал

Лишь горечь одиноких дней,

Тоску среди пустынных зал.

Но я любил тебя! О, да!

Всегда любил!“… И сонм теней

Беззвучно повторил „всегда“».

Так предков доблестные тени

Вас умоляли? – Странный сон!

Но кто ж виновный? – Кто был он,

Смиренно павший на колени,

Вам не открыл ваш странный сон?

Был темен наш старинный зал,

И глаз преступник не поднял,

Не отнял рук от головы.

Но трепет сердца мне сказал,

Что этот призрак… были вы.

О, я – конечно! Кто же боле

Воспламенит ваш чистый сон?

Любовь – ваш догмат, ваш закон.

Вы – верная жена, доколе

Весенней ночью у окон

Не дрогнет цитры нежный звон.

Когда мы любим поневоле –

На помощь нам приходит сон.

Опять укор, опять тоска!

И недоверие все то же.

Пусть прав мой сон, – любовь близка, –

Но жалость мне была б дороже.

Я с состраданьем незнаком;

Потерян путь к былому раю.

Я вас открыто презираю,

Вы ненавидите тайком.

Я ненавижу вас?

    Довольно.

Слова бессильны. Свет угас.

Что было скорбно, было больно,

Теперь уж не встревожит вас.

К чему? – Из всех речей былого,

Как вековечная вражда,

Стеной из камня гробового

Одно меж нами встало слово,

И это слово – «никогда».

  Забудьте вздорное виденье, –

  С безумьем ваш граничит сон…

  Откуда слышится мне пенье

  Двух голосов и струнный звон? –

Развеселитесь на мгновенье,

Вот миннезингеры идут, –

Они вам песнь любви споют.

Граф Бертран в чужие страны

Путь направил на войну.

Паж графини Сильвианы

Вяжет лестницу к окну.

Бьется граф, как лев в пустыне,

Три пробоины в щите.

Паж сидит у ног графини

И поет о красоте.

И направо, и налево

Рубит смело графский меч.

После нежного припева

О любви ведется речь.

На войне грохочет звонко

И трубит победный рог.

Спит графиня сном ребенка,

Дремлет паж у милых ног.

Но во славу Сильвианы

Граф устал рубить и сечь;

На груди зияют раны,

Притуплен отцовский меч.

Тих и мрачен замок темный,

В спальне светится огонь.

Въехал граф на мост подъемный,

Тяжело ступает конь.

И предчувствием встревожен,

Скрыв плащом лицо свое,

Граф Бертран из тесных ножен

Выдвигает лезвие…

Постой! Зачем же в песне этой

Вы изменили имена?

Но, господин, ведь неодетой

Лишь ходит истина одна.

Так песня будет недопетой?

Ступай! Я знаю песнь твою

И сам конец ее спою.

Молчать и прятаться – напрасно,

Пронзает всюду наглый взор;

Любой мальчишка ежечасно

Нам может спеть про наш позор.

Исход – один.

    О, я готова

От этих мук, от этой лжи

Уйти навеки. Но скажи

Одно лишь слово, только слово!

И ты увидишь… Я тверда…

Я плакать и молить не буду…

Мне сон открыл… Я верю чуду…

Одно лишь слово!

Жизнь кончена… Какое счастье!

О, сколько скорбного участья

В твоих очах!.. Как ты мне мил!..

Откуда этот вихрь несется? –

Он дышит холодом могил…

И сердце замерло, не бьется…

И нет ни страха, ни стыда…

Теперь все ясно, все понятно, –

Ты говоришь, – я слышу внятно, –

Что ты… любил меня… всегда!..

Я изнемог.

    Смелее, Гиацинт.

Приляг сюда, на этот камень мшистый

И отдохни в прохладной тишине.

А мы пока взберемся на утес

И будем ждать, когда пошлют нам боги

Спасительный корабль.

    Я изнемог!

Я от потери крови обессилел,

Я падаю!

    Мужайся, Гиацинт.

  Пойдем, старик. В туманной полосе,

Сливающей морскую даль с небесной,

Я, кажется, заметил белый парус.

Он вынырнул, как чайка, из волны.

Быть может, это – облако, иль пена?

Нет, нет! Спешим взобраться на утес.

Там яркий плащ мы к дереву привяжем.

Скорей, скорей!

    Мужайся, Гиацинт.

Они ушли, и я один в пустыне…

Колышутся вокруг меня цветы…

Их аромат пьянит и усыпляет,

И с музыкой вторгается мне в душу

Предчувствием таинственного сна.

Сюда придти должна царица Юга,

Премудрая Балькис. Я ей светил

Моим копьем во тьме ночей безлунных

И вел ее усталый караван.

А вечером я облаком жемчужным

Скользил пред ней по зареву небес,

Невидимый, не разлучался с нею,

Как повелел великий Саломон.

  Он мне сказал: «Спеши на юг далекий,

  Где зыблются горячие пески.

  Там, вижу я, пятнистой вереницей

  Качаясь мирно, движутся верблюды:

  То – южная ко мне идет царица,

Моя любовь, прекрасная Балькис.

Лети, Ифрит, лети, мой светлый гений,

Веди ее ко мне прямым путем,

Не покидай в опасных переправах,

Блюди над ней всечасно, днем и ночью,

И сон храни возлюбленной моей».

  И вот минуло время испытанья;

  В последний раз пристанет караван,

  В последний раз здесь отдохнут верблюды.

Близка, близка божественная цель.

Тяжел и труден путь ее тернистый,

Но он ее к блаженству приведет.

К блаженству ли, страданью ли, не знаю,

Но думаю, что мудрую Балькис

Возлюбленный еще не скоро узрит,

Не скоро, нет, вернее – никогда.

Кто ж помешает этому? Не ты ли,

Коварный дух, отверженный Ивлис?

Ответствуй!

    Я! Я мщу людскому роду,

Всем этим бедным призракам земли.

И прав мой гнев: ты знаешь, о Ифрит,

Что в первый день от сотворенья мира –

Из пламени тончайшего огня

Бог создал нас, – бесплотных и бессмертных,

И лишь потом из слепка красной глины

Был сотворен ничтожный человек.

И повелел собраться Вседержитель

Всем гениям, воздушно-лучезарным,

Всем ангелам, безгрешным и святым,

И рек созданьям, сотканным из света:

«Вот человек, – простритесь перед ним!»

И гении простерлись все послушно

И поклонились ангелы ему,

Но не было Ивлиса между ними,

Один Ивлис стоял с челом поднятым,

Один из всех осмелился сказать:

«Нет, Господи, не поклонюсь вовеки

Комку земной презренной, жалкой персти

Я – созданный из тонкого огня!»

Ты был неправ; мы кланялись не плоти,

Не оболочке тленной человека,

Но вечному божественному духу,

Что благостно вдохнул в него Господь.

За то и был я проклят между всеми.

Но внял моим молениям Творец,

И полное возмездие мне будет

Лишь в страшный день последнего суда.

С тех пор меж мной и семенем Адама

Идет незримо вечная вражда.

Пренебрегая слабыми душой,

Я избираю сильных и великих,

Отмеченных божественным перстом,

Влеку их к бездне, скрытой за цветами,

За сладостью запретного плода,

И радуюсь. – Пусть видит Вседержитель,

Перед каким ничтожеством земным

Он повелел смиренно преклониться

Нам, духам чистым, созданным из света,

Из пламени тончайшего огня.

Будь дважды проклят гений-возмутитель,

Ты, сеющий страдание и зло!

Уйди, исчезни! Слышу я вдали

Поют, звенят серебряные звуки,

То близится сюда царица Юга,

Спешит вздохнуть усталый караван.

И отдых будет сладок, о, так сладок,

Что, может быть, премудрая Балькис

Забудет здесь и радостную цель,

И блеск, и трон, и славу Саломона.

Не верю, нет! В душе ее живой,

Подобно чистой лилии Сарона,

Тянущейся к божественным лучам,

Стремящейся. Как голубь, в высь лазури,

Не погасить небесного огня.

Иль ты забыл? – Не я ли затемнил

Ее сознанье верованьем ложным;

Премудрая не ведает Творца,

Единого Создателя вселенной,

И молится Его творенью – солнцу,

Источнику сиянья и тепла.

Давно, давно за нею я следил,

Я был ее сопутник неразлучный,

Всегда, везде, повсюду, неизменно,

И путь ее тяжелый оживлял.

Я вслед за ней то гнался черной тучей,

То ураганом грозным налетал,

То, свив песок гигантскими столбами,

Свистящий смерч вздымал до облаков.

Но тщетно я страшил царицу Юга;

Не замечая ужасов пути,

Под мерный шаг на корабле пустыни

И медленно, но твердо и упорно,

Стремился вдаль усталый караван.

И вот, тогда поглубже заглянув

В бесстрашную и девственную душу,

Я стал дразнить желания царицы

Игрой неверной солнечных лучей.

Я ткал пред ней цветущие долины,

Пурпурные от блеска алых роз,

Свивал ей горы в лозах виноградных,

Ломавшихся под тяжестью кистей,

Манил ее прохладой темной рощи,

Бросающей таинственную тень,

И зноем дня измученное тело

Прельщал волнами призрачной реки.

Но к сладостно-пленительным обманам

Она была бесстрастно-холодна.

Над ней иные реяли виденья,

Нездешние над ней витали сны.

И медленно, но твердо и упорно

Стремился вдаль усталый караван.

И в бешенстве хотел я отступить.

Но, пролетая с бурею над морем,

Заметил я обломки корабля

И увидал на мачте уцелевшей

Трех человек. Два первые из них

Ничем мой взор к себе не приковали.

Но юноша с кудрями золотыми,

Обрызганный морской жемчужной пеной,

Измученный, усталый и больной,

Был так хорош, так женственно прекрасен,

Что я, заранее празднуя победу,

Велел волнам примчать его сюда.

Он здесь?

    Вот он лежит перед тобой.

Как он хорош! О боже, все погибло!

Но нет, я спрячу, унесу его,

Иль обращу в цветок, в растенье, в камень…

Сюда, ко мне! Подвластные мне духи!

Слетайтесь все!

    Молчи! Не заклинай.

По власти высшей, данной мне судьбою,

Я искушал мудрейшую из жен.

Теперь в последний раз, клянусь, в последний,

Как жгучую, сладчайшую приманку,

Я юношу с кудрями золотыми,

Прекрасного, ей бросил на пути.

Не велика была б ее заслуга

Соблазнами слабейших пренебречь,

Но пусть теперь останется бесстрастной –

И я, я первый преклонюсь пред ней.

Да будет так. Но стану я на страже;

Невидимый, я все же буду с ней.

Я огражду ее.

    И ты увидишь,

В какое море зла, страданья, страсти

Повергну я премудрую Балькис.

Разбейте здесь походные шатры.

Я здесь хочу расстаться до рассвета,

Дождаться блеска утренней звезды.

Но для меня ковров не расстилайте;

Пусть белая верблюдица моя

Оседланной пробудет эту ночь.

Я возвращусь под сень узорных тканей,

На мягкий одр меж двух ее горбов,

И там усну. Когда же в путь далекий

Потянется с рассветом караван,

Чтоб ни трезвон бубенчиков певучий,

Ни крик погонщиков, ни спор рабынь

Не разбудили сон мой легкокрылый.

Я спать хочу спокойно, как дитя,

Под мерный шаг на корабле пустыни

В виденьях сладких грезить долго, долго,

И в волнах грез, как в бездне, утонуть.

Когда же диск пурпурового солнца

Пройдет свой путь обычный над землей,

И яркими багровыми лучами

На склоне дня окрасятся пески,

Тогда меня будите, но не раньше.

Осмелюсь ли напомнить я царице,

Что в зной полдневный тяжек переход.

Медлительней тогда идут верблюды

И падают невольники от стрел,

Низвергнутых велением Ваала

На дерзостных, вступивших в храм его,

Нарушивших безмолвие пустыни.

А ночью мы…

    Довольно! Я сказала.

Я так хочу, и повинуйся, раб!

Постой. Когда к стране обетованной

Передовой приблизится верблюд,

И зоркие глаза твои увидят

Среди смоковниц, кедров и маслин

Блистающий дворец многоколонный,

Останови на время караван.

И пусть набросят лучшие покровы

На белого, священного слона,

И утвердят на нем мой трон великий,

Мой пышный трон, сияющий, как солнце,

Под куполом из страусовых перьев,

Колеблющих изменчивую тень.

Тогда в одеждах радужных, сотканных

Из крылышек цветистых мотыльков,

Воссяду я, превознесясь над всеми,

На славный мой и царственный престол,

Под балдахин мой, веющий прохладой.

И так явлюсь пред взорами того,

Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем,

Кому послушны гении и ветры,

Чей взор – любовь, чье имя – аромат.

    О солнце Востока!

На духом смятенную свет твой пролей.

К тебе я спешу издалека

От дышащих зноем полей.

Да буду я жизнью, зеницею ока,

Жемчужиной лучшей в короне твоей.

Да буду я счастьем твоим и покоем,

И сладостной миррой, и крепким вином.

Двух мантий мы пурпуром ложе покроем,

И трон твой пусть троном нам будет обоим,

И будем мы двое в величье одном.

И спросят народы: о, кто это, дивная ликом,

Что делит и власть, и сиянье царя?

И скажут народы в восторге великом:

Пред солнцем зажглась золотая заря.

Мы слуг изберем из жрецов просветленных,

Нам будут петь гимны, курить фимиам,

И слава о нас пролетит по волнам.

И тьмы чужеземцев из мест отдаленных

Придут и смиренно поклонятся нам.

    О солнце Востока!

На духом смятенную свет твой пролей.

К тебе я спешу издалека,

Несу тебе нард и елей.

Бесценных несу я тебе благовоний,

Алоэ и смирну, аир и шафран,

И ветви душистых лавзоний,

Усладу полуденных стран.

Но лучший мой дар – это дар сокровенный,

Расцветший, как лотос, в прохладной тиши, –

Блаженство любви совершенной,

Сокровище девственно-чистой души.

Да минут навеки мои испытанья,

    Возлюбленный мой!

Прими утомленную в долгом скитанье,

    В разлуке земной.

Прими ее с миром, о солнце Востока,

И радостным взором приветствуй ее.

Далеко, далеко

Да будет прославлено имя твое!

Что вижу я? Красивый, бледный мальчик…

Он крепко спит, и кудри золотые

Рассыпались на золотом песке.

Проснись, проснись, дитя!

    О чудный сон!

Мне грезилось, что по небу катилась

Лучистая и яркая звезда;

Я протянул к ней жадные объятья,

И женщиной она очнулась в них.

Не ты ль со мной, воздушное виденье,

Окутанное в призрачный покров?

Да, это ты?

    О нет, мой мальчик милый,

Я не из тех, минутных жалких звезд,

Что падают в объятия ребенка,

Уснувшего в мечтаньях о любви.

Я – та звезда, что светит неизменно,

Всегда чиста, незыблемо спокойна,

Как первой ночью от созданья мира,

Зажженная над вечностью немой.

Я – та звезда, которая, быть может,

Сама сгорит в огне своих лучей,

Но не падет в объятия ребенка,

Уснувшего в мечтаньях о любви.

То был лишь сон.

    Во сне иль наяву –

Не все ль равно? Действительность и сны –

Не звенья ли одной великой цепи,

Невидимой, что называют жизнью?

Не все ль равно, во сне иль наяву?

Нет, слов твоих неясно мне значенье,

Но голос твой, как нежной арфы звон,

Меня чарует музыкой небесной.

О, говори!

    Испытывал ли ты

Когда-нибудь в твоей короткой жизни

Весь ужас смерти, всю тоску разлуки,

Так глубоко и полно, как во сне?

Нет, никогда. О говори еще!

Ты чувствовал ли негу наслажденья

С безмерностью нерасточенных сил?

Любил ли ты с такой безумной страстью,

Так глубоко и нежно, как во сне?

Нет, никогда!

    Ты видишь, я права.

Мы днем – рабы своей ничтожной плоти,

Принуждены питать ее и холить,

И погружать в прохладу водных струй.

И лишь во сне живем мы жизнью полной,

Отбросив гнет докучливых цепей,

Свободные, как гении, как боги,

Спешим испить от чаши бытия,

Спешим страдать, безумствовать, смеяться,

Стонать от мук и плакать от любви.

Зачем, скажи, небесные черты

Скрываешь ты ревнивым покрывалом?

О, подними туманные покровы,

Дай мне узреть таинственный твой лик.

Да, это ты! О радость, о блаженство,

Блеснувшее в волшебно-сладком сне!

Да, это ты! И быть иной не можешь…

И я любил и ждал тебя давно;

Я чувствовал, я знал, что ты прекрасна,

Ты – красота, ты – вечность, ты – любовь!

Но, вижу я, уста твои змеятся

Холодною усмешкой. На челе,

Увенчанном блестящей диадемой,

Надменное почило торжество.

Богиня ты, иль смертная – кто ты?

На юге радостном, в Аравии счастливой,

  В трех днях пути от Санаа,

Раскинулась в оазис прихотливый

  Моя волшебная страна.

Там все блаженно без изъятья,

Все тонет в море красоты;

Друг другу там деревья и кусты

Протягивают жадные объятья,

Сплетаясь звеньями лиан,

И в спутанных ветвях, над вскрывшейся гранатой,

Порой колеблет плод продолговатый

На солнце зреющий банан.

Там не знаком смертельный вихрь самума;

Мои стада пасутся без тревог,

Лишь, веющий без шороха и шума,

Дыханье мирт приносит ветерок

И, чуть дыша, колышет знойно

Лазурный сон прозрачных вод.

Из века в век, из года в год

Там благоденствует спокойно

Благословенный мой народ.

Я та – чье имя славится повсюду,

Под рокот арф и лиры звон;

В сказаньях вечных я пребуду

Певцов всех стран и всех времен.

За разум мой, могущество и силу

Мне служат все, познавшие меня.

Я – Саба. Я молюсь светилу

Всепобеждающего дня.

Так это ты, премудрая царица!

Звезда моя!..

    Зови меня – Балькис.

Три тысячи дано мне от рожденья

Прославленных и царственных имен,

Три тысячи, из коих лишь одно

Чарует слух гармонией чудесной.

Так мать меня звала. И это имя,

Слетевшее с любимых уст ее,

Останется в пленительных преданьях,

Родясь со мной, переживет меня.

Царица я народам мне подвластным,

Но ты, дитя, зови меня – Балькис.

Моя Балькис, я знал тебя давно;

От жарких стран до берегов Эллады

Дошла молва о мудрости твоей.

Прекрасною зовут тебя поэты,

Великою зовут тебя жрецы.

Ты родом грек? Так хорошо и внятно

Ты говоришь на языке моем.

Но я еще твое не знаю имя.

Скажи его.

    На севере Эллады,

В тенистых рощах родины моей,

В ущельях гор и на лесных лужайках,

Везде, где бьют прохладные ключи,

Благоухает синий колокольчик,

Клочок небес в зеленой мураве.

Он любит тень и полумрак вечерний,

И близость вод, журчащих по камням.

Перед тобой – дитя весны цветущей,

Лазурноокий Гиацинт.

Мой Гиацинт, должно быть, долго, долго

Ты любовался голубым цветком.

И засинел он, слился с лунным блеском

И отразился ласковым мерцаньем

В лазурной мгле изменчивых очей.

В твоих очах – лучи и трепет звезд!

И вся ты, вся, пронизанная светом,

Мне кажешься виденьем лучезарным…

Ты в сумраке сияешь, как звезда.

Падучая звезда!

    Как в сновиденьи.

О, если бы я мог обнять тебя!

О, за твое единое объятье

Пошел бы я на муки и на смерть!

За влажный зной медлительных лобзаний,

Сладчайший дар надменных уст твоих,

Я заплачу тебе ценою жизни!

Обнять тебя – и после умереть…

Пора идти. Еще сияют звезды,

Но в воздухе уж чудится рассвет.

Пора, пора! Тяжел мой путь тернистый,

Но он меня к блаженству приведет.

О, погоди! О, выслушай, царица!

Там, далеко, на родине моей,

Осталась та, которую любил я,

Иль думал, что любил. И лишь теперь

Я понял вмиг, как страшно заблуждался,

И что тогда я называл любовью,

То не было и призраком любви.

Люби ее, будь счастлив с ней, мой мальчик,

Меня зовет божественная цель.

Прощай, мой друг.

    Нет, нет, еще мгновенье!

Ты знаешь ли, как счастлив я теперь,

Как я судьбу свою благословляю,

Благословляю море, ветер, бурю,

Принесшую меня к твоим ногам!

Пусти меня!

Еще, еще мгновенье!

Дай мне упиться красотой твоей,

Дай наглядеться в звездочные очи,

Дай мне побыть в тени твоих ресниц!

Уходишь ты? Так знай, что за собой

Холодный труп оставишь ты в пустыне.

Я буду биться головой о камни,

В отчаянье разлуки и любви…

С проклятием тебе сорву повязку

С моей ноги, – и, кровью истекая,

Умру один. Будь проклята! Ступай.

Я остаюсь.

    Балькис!

      Ты ранен, милый?

Случайно я ударился о щебень,

Когда на берег бросили нас волны,

Принесшие меня к твоим ногам.

Как ты дрожишь, как бледен! Ты страдаешь?

Дай рану я твою перевяжу.

Так хорошо? Не больно? Что с тобою?

Обнять тебя – и после умереть!

Ты будешь жить. Приблизь твои уста.

Люблю тебя!

    Как ты прекрасен, милый!

Мой Гиацинт, скажи мне, – ту, другую,

Ты, может быть, любил сильней меня?

Небесных молний режущее пламя

Сравню ли я с болотным огоньком?

И обо мне ты часто, часто думал?

Ты представлялась мне совсем иной –

Такой же юной, гордой и прекрасной,

Но мужественной, рослой, чернокудрой,

С бесстрастием богини на челе.

И как я рад, как счастлив, что ошибся.

Но мог ли я тогда предугадать,

Что гордость, власть и мудрость воплотилась

В таком воздушно-призрачном созданье,

В таком виденье облачном, как ты?

Мой бледный мальчик, – надо ли иметь

Высокий, пышный стан, чтоб быть великой?

Ты посмотри: мой рост не превышает

Иных цветов на родине моей,

Но имя Сабы вечно и бессмертно,

И знаю я, что слава обо мне

Собой обнимет землю до полмира!

Не странно ли, – я думал, ты смугла, –

Но матовым оттенком нежной кожи

Походишь ты на жемчуг аравийский.

И мягкий цвет волос твоих волнистых

Подобен шерсти лани полевой,

Иль скорлупе ореховой, когда

Она блестит и лоснится на солнце.

Как сладостно они благоухают!

От одного прикосновенья к ним

Возможно опьянеть. О, дай мне их,

Обвей меня, засыпь, запрячь под ними,

Меня всего окутай, как плащом!

И под душисто-знойным покрывалом

Я на груди твоей усну…

В моем саду есть тихий уголок,

Где не слыхать докучных попугаев,

Ни пенья птиц, ни рокота ручья,

Где высится лишь тамаринд печальный

Да ветки ив склоняются к волне.

Там нет кричащих красками цветов,

Удушливых и резких ароматов:

Жасминов, роз, левкоев, анемон, –

Звездой жемчужной в темных камышах

Там прячется стыдливо лотос белый

И тихо льет свой тонкий аромат.

И вот, теперь, я чувствую, ко мне

Доносится его благоуханье,

Как под крылами ветерка ночного

Протяжный вздох натянутой струны.

И, заглушая нежным ароматом

Все благовонья крепкие земли,

Оно растет, растет и наполняет

Дыханием своим весь мир земной,

Как мощный гимн неведомому Богу,

Как торжество ликующей любви.

Меня ты любишь, дивная, скажи?

Люблю ли я?.. Ах, слышишь эти звуки?!

Мой караван ушел… они забыли,

Они в пустыне бросили меня!

О, горе нам, Балькис!

    Не бойся, милый,

Они придут, они придут за мной.

А если нет?

    Оторваны от мира,

Мы будем здесь блаженствовать вдвоем.

Но мы умрем от голода и страха,

Погибнем мы!

    Вернется караван.

Пойми, дитя, царица – не былинка;

Теперь ли, днем ли, вечером, – но все ж

Рабы мое отсутствие заметят.

Не бойся, друг, они придут за мной.

И мы тогда предпримем путь обратный,

В мою страну я увезу тебя.

Я разделю с тобой мой трон великий

И возложу на кудри золотые

Бессмертием сияющий венец.

Но ты меня не видишь и не слышишь?..

Мой Гиацинт, взгляни же на меня!

Ты – женщина, я слаб и безоружен…

Мои друзья забыли обо мне…

Мы здесь одни в пустыне беспредельной,

Где дикий зверь нас может растерзать.

Погибнем мы!

    Они придут, мой друг!

Виновна я. По моему веленью,

С рассветом в путь собрался караван.

«Вы для меня ковров не расстилайте», –

Сказала я, – «верблюдицу мою

Оседланной оставьте эту ночь.

Я возвращусь под сень узорных тканей.

На мягкий одр, меж двух ее горбов,

И там усну». – И думая, что я

Спокойно сплю в шатре моем походном,

С рассветом в путь собрался караван.

А я…

    Как ты была неосторожна!

А я, склоняясь на жаркие мольбы,

На красоту твою залюбовалась,

Заслушалась твоих речей волшебных

И, все забыв, осталась здесь в пустыне.

Любить тебя и умереть с тобой.

О женщина! Меня ты упрекаешь.

Опомнись, друг!

    Нет, не ошибся я,

Упрек звучал в твоих словах так внятно.

Я чувствую, меня ты ненавидишь…

Скажи, я прав?

    Безумец, замолчи!

Твоя тоска мне сердце разрывает…

О, если бы ты знал!..

Спасение! Свобода! Боги, боги!

Прости меня, будь счастлива, Балькис…

Иду, бегу!

    А я? Ты шутишь, милый?

Иль хочешь ты меня покинуть здесь

Одну, среди песков необозримых!..

Не правда ли, ты шутишь, Гиацинт?

Бежим со мной, моей женой ты будешь.

Твоей… женой?.. Иль ты забыл, кто я?

Ты для меня останешься царицей.

Бежим, моя Балькис!

Бежать с тобою мне… царице Юга?

Ты надо мной смеешься, Гиацинт!

Могу ли я оставить мой народ,

Мой край родной, завещанный отцами,

И странствовать развенчанной царицей,

Утратившей и царство, и престол?

Так оставайся. К вечеру наверно

Твой караван вернется за тобой.

О, да, мой друг, я верю, он вернется, –

Но ждать его беспомощной, одной,

Затерянной в пустыне бесконечной,

Ужасно мне. О, подожди со мной!

    Прости, идти я должен,

Ты слышишь зов товарищей моих? –

Корабль уйдет, и если я останусь,

А караван замедлится в пути

Иль, может быть, и вовсе не вернется,

То…

    Ты меня здесь бросишь умирать?

Прощай, Балькис нет времени мне больше.

О, милый друг, взгляни, как я слаба!

Смотри, тебя молю я на коленях,

Великая, склоняюсь пред тобой.

Царица, встань!

    Я больше не царица!

Я – женщина. Не покидай меня!

Я не могу остаться.

Будь счастлива, забудь, не проклинай!

Хоть что-нибудь скажи мне на прощанье,

Что я могла бы в сердце сохранить!

Ты дорога мне.

    Только-то, не боле?

Мне никогда не позабыть тебя.

И это – все? – Довольно, о, довольно!

Да сбудутся веления судеб.

Ты прав, дитя. Подай мне мой венец.

Ах, лучший перл потерян в нем.

Так что же?

Возлюбленный заменит мне его

Сапфиром ясным, синевы небес,

Иль мало у него сокровищ ценных?

Как ты смешон. Подай мне мой венец.

Прощай, Балькис.

    Как ты назвал меня?

Моей Балькис.

    Перед тобой царица.

Простись же с ней, как требует того

Ее высокий сан – прострись пред нею

И должную ей почесть принеси.

Целую прах у ног твоих прекрасных.

Вот так лежат презренные рабы,

А так

    царица мстит за униженье!

Остановись! Что хочешь делать ты?

С руками ли, обрызганными кровью,

Предстанешь ты пред взорами того,

Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем?

Иди, но помни: если вновь судьба

Тебя отдаст мне в руки, как сегодня,

То я не пощажу тебя. – Ступай.

Возлюбленный, простишь ли ты меня?

Ты высшего блаженства не достойна.

Твой караван вернется за тобой,

Но я, Ифрит, тебе повелеваю,

От имени пославшего меня,

Неконченым оставить путь кремнистый

И возвратиться вновь в свою страну.

Возлюбленный, тебя я не увижу!

Великий Ра! Я пропустила час

Предутренней молитвы. Лучезарный!

Невольный грех тоскующей прости!

О солнце! Животворящее,

Жизнь и дыханье дарящее

Слабым созданьям земли,

Всесовершенное,

Благословенное,

Вздохам забытой внемли.

Я была тебе верной в скитании.

Я хранила твой кроткий завет,

Злым и добрым давала питание,

Всюду сеяла радость и свет.

Открывала убежище странному,

Не теснила ни вдов, ни сирот,

Не мешала разливу желанному

На поля набегающих вод.

Не гасила я пламя священное,

Не лишала младенцев груди матерей.

О великое, о неизменное,

Не отвергни молитвы моей!

И хваленья бессмертному имени

Возносить не престанут уста.

О, согрей меня, о, просвети меня,

Я чиста, я чиста, я чиста!

Мне тяжело, Алави, я больна.

Сгораю я от мук неутоленных,

От жгучей жажды мести и любви.

О, Эти кудри нежно-золотые,

В лучах луны они казались мне

Подернутыми дымной паутиной.

Они вились, как тонкие колечки

Иль усики на лозах виноградных,

И обрамляли бледное чело –

Не золотым, о, нет, я помню ясно,

Совсем, совсем серебряным руном.

Забудь его.

    Забыть? А месть моя?

А сколько я терзалась в ожиданье!

Год, месяц, день иль много долгих лет…

Иль миг один, кто знает, кто сочтет,

Когда мгновенье кажется мне веком?

А дни бегут и тают без следа,

Бесплодные в слезах проходят ночи.

И жизнь плывет, торопится, спешит,

И вечности холодное дыханье

Мой бедный ум и сердце леденит.

Твои рабы найдут его, царица,

Лишь подожди. Разосланы гонцы.

Иль хитростью, иль подкупом, иль силой,

Но будет он в цепях у ног твоих.

В цепях? В цепях, сказала ты, Алави?

Не так бы я его хотела видеть!

…И местью ты натешишься над ним.

Отмстить ему? Он так хорош, Алави,

Он так хорош!

    Но не один на свете;

Твой верный раб, красавец Гамиэль,

Хорош, как день, как дух арабских сказок,

Он меж других, как месяц между звезд.

Его глаза – два солнца стран полдневных,

Две черные миндалины Востока

Под стрелами ресниц, густых и долгих,

Как у газели. Губы – лепестки

Цветов граната. Голос, рост, движенья…

О, замолчи! – что мне твой Гамиэль,

Что мне весь мир? Мне больно, я страдаю,

Сгораю я от муки и любви!

Он мне сказал: «Прости, идти я должен,

Ты слышишь зов товарищей моих.

Корабль уйдет, и если я останусь,

А караван…»

    О низость, о позор!

И я его молила на коленях,

Великая, склонялась перед ним!

И это все простить ему! Подумай!

Теперь я здесь тоскую, я одна,

Из-за него отвергнута навеки

Царем царей, возлюбленным моим.

А он наверно счастлив и доволен,

Живет в усладах низменных страстей

И, может быть, как знать, в чаду похмелья

Товарищам не хвастает ли он,

Что был на миг любим царицей Юга,

И подлым смехом страсть мою грязнит!

Как тяжело на сердце! Я страдаю.

О, скоро ли они найдут его?

Тоска, тоска! Утешь меня, Алави,

Спой песню мне, иль сказку расскажи.

Стара я стала, голос мой ослаб;

Но прикажи, я крикну Гамиэля,

Тебе споет он песню о любви.

Мне все равно, зови его, пожалуй.

О, ласковый и ненавистный взор!

Как он глядит мне в душу и волнует,

И пробуждает спящие желанья,

И мучает, и дразнит, и манит.

Я пред тобой, о лилия Дамаска,

Твой верный раб, покорный Гамиэль.

Зачем ты здесь? Ступай, ты мне не нужен.

Нет, погоди, останься, спой мне, друг.

Утешь меня арабской нежной песней.

Мне тяжело. Утешь меня, мой друг.

Послушаем старую сказку,

Она начинается так:

За смерчами Красного моря

Есть остров Ваак-аль-Ваак.

  Там блещут янтарные горы,

  Там месяц гостит молодой;

  Текут там глубокие реки

  С живою и мертвой водой.

Там ива плакучая дышит

Невиданным гнетом ветвей, –

Не листья, а юные девы

Колышутся тихо над ней.

  Поют они: «слава, Всевышний,

  Тебе, победившему мрак,

  Создавшему солнце и звезды,

  И остров Ваак-аль-Ваак!»

И гимн их несется в лазури,

Как сладостный жертв фимиам.

И падают девы на землю,

Подобно созревшим плодам.

  Послушаем старую сказку,

  Она нам расскажет о том,

  Как прибыл на остров волшебный

  Царевич в венце золотом.

Прошел он янтарные горы,

Целящей напился воды,

И в чаще у райского древа

Его затерялись следы.

Тоска, тоска!

    О, лотос белоснежный,

Я не могу ничем тебе помочь?

Ты можешь ли в эбеновые кудри

Вплести сиянье утренней зари?

Ты можешь мрак очей твоих восточных

Зажечь лучом зеленовато-синим,

Подобным свету лунного луча?

Не можешь, нет? Уйди же прочь, мне больно!

Оставь меня одну с моей тоской.

Его нашли, его ведут, царица!

Он здесь, твой раб, окованный в цепях.

Как будет он теперь молить и плакать,

И пресмыкаться, ползая во прахе,

Уж то-то мы натешимся над ним!

Но что с тобой, моя голубка, крошка,

Дитя мое? Иль радостною вестью

Тебя убила глупая раба?

Он здесь! И я не умерла, Алави?

Я не во сне?

    О, посмотри, царица,

На пленника; ведь он точь-в-точь такой,

Каким хотела ты меня увидеть.

И вместе с ним закована гречанка,

Красивая, как молодая лань.

Собраться всем. Начнется суд. Ступайте.

Моя любовь, мой милый, бледный мальчик,

Как я слаба, как я тебя люблю!

Скажи мне, друг, куда нас привели?

Узнаешь сам. Вот, погоди, царица

Сейчас придет свой суд произнести.

Ответь мне, друг, одно, я умоляю:

Кто та, кого зовете вы царицей?

Царица Сабы, мудрая Балькис.

Ты слышала? О, Комос! мы погибли!

Мы у нее, в шатре царицы Юга.

И это имя нежное. Балькис, –

Теперь звучит мне смертным приговором, –

Она клялась не пощадить меня.

Она могла забыть тебя. Здесь много

Невольников красивых, юных, стройных.

Смотри вокруг. Они тебя не хуже.

Она могла забыть тебя давно.

Ты рассуждаешь здраво, как гречанка;

Под солнцем юга женщины не те. –

Они в любви так странно-постоянны

И в ревности не ведают границ.

Но если я скажу ей откровенно,

Как мы с тобой друг друга крепко любим,

Я, может быть, разжалоблю ее,

И нас она…

    О, глупое созданье!

Молчи и знай, что если… Вот она!

Привет тебе, премудрая Балькис.

Где пленный грек? А это кто же с ним?

Он говорит – она его невеста.

Невеста? А! Боюсь, что никогда

Его женой бедняжечка не будет.

«Красивая, как молодая лань!»

Длинна, как жердь, черна, как эфиопка.

Ты, право, глуп, мой смуглый Гамиэль.

Ты знаешь наш язык? Иль мне с тобой

По-гречески прикажешь объясниться?

Немного знаю.

    Подойди ко мне,

Поближе стань и отвечай толково:

Откуда ты и как тебя зовут?

Ну, говори.

    Я – Комос.

      Что за имя?

Противный звук! – Но, может быть, зато,

Гордишься ты своим происхожденьем?

Кто твой отец?

    Отпущенник из Фив.

Теперь торгует овцами и шерстью.

А мать твоя?

    Рабыня черной крови,

Невольница.

    Достойное родство!

Теперь понятно мне, откуда эта

Широкая и плоская спина,

Назначенная матерью-природой

Не для одежд пурпурных, а для носки

Вьюков, камней и рыночных корзин.

От Солнца я веду свой древний род!

И потому, не только по рожденью,

Но каждым взглядом, словом и движеньем –

Царица я от головы до ног.

А дочь раба останется навеки

Рабынею, хотя б ее хитон

Весь соткан был из камней драгоценных.

Но все равно ты это не поймешь.

Итак, увы, ни именем, ни родом,

Ни красотой похвастать ты не в праве,

Но, может быть, в искусствах ты сильна?

В искусствах?

    Да. Играешь ты на арфе?

Я музыки не знаю, я – фиванка.

Фиванка? А! Ты этим все сказала.

Твои отцы прославились издревле

Отсутствием и голоса, и слуха.

И хоть в душе сгораю я желаньем

Из уст твоих услышать гимн любви,

Но страшно мне, что на высокой трели

Испустит дух мой лучший попугай.

Так подождем с опасною забавой,

Не будем петь, возьмемся за стихи.

Ты можешь ли чередовать легко

Шутливый ямб с гекзаметром спокойным,

Произнося торжественные строфы

Под рокотанье лиры семиструнной? –

Ведь все же ты гречанка, хоть из Фив.

Нет, не могу.

    Так, значит, уж наверно

Вакхической ты нас потешишь пляской?

О, будь мила! Что ж медлишь ты, скорей!

Заранее я с восторгом предвкушаю

Всю грацию пленительных движений.

Смелей, дружок!

      Я пляскам не училась.

Как, тоже нет? Что ж можешь делать ты?

Прясть, вышивать, считать и стричь баранов.

Мне жаль тебя, мой бедный Гиацинт!

Твой вкус, мой друг, поистине ужасен.

Но все же ты мне нравишься. Поди

И поцелуй, как прежде.

      Что с тобою?

Ты, кажется, ревнуешь? Ха-ха-ха!

Она ревнует, слышите ль?

      О, боги!..

Оставь его! Он мой жених.

      Потише!

Держи себя учтивей, мой дружок.

Не забывай, что говоришь с царицей,

А не с торговкой шерсти иль овец.

Но, отвечай, его ты очень любишь?

Люблю, царица!

      Любишь глубоко?

Как жизнь мою!

    О, в самом деле, крошка?

Я тронута до слез твоим признаньем.

Но, видишь ли, и я его люблю.

Он миленький и презабавный мальчик.

Он мой, он мой! Оставь его, он мой!

Нет, девочка становится прелестной.

То «да и нет», «не знаю», «не умею»,

И, вдруг, теперь приобрела дар слова,

И требует, и молит, и кричит.

Так как же, Комос, мы его поделим?

Уж разве мне придется уступить?

Всю жизнь, всю жизнь мою не перестану

Благодарить тебя!

    Иль, может быть,

Ты сжалишься и мне его оставишь?

О, пощади, не смейся надо мной!

Так пусть наш спор решает сам виновник, –

Так будет справедливее и проще.

Ты, милая, согласна ли со мной?

Согласна ли? О, с радостью, царица!

Я вижу, ты – мудрейшая из жен.

Что скажешь ты, мой милый, мой любимый?

Она иль я – подумай и реши.

Что ж медлишь ты и что тебя смущает?

Царица, он дрожит за жизнь свою

И высказать тебе не смеет правды.

Но если б в кроткой милости твоей

Он был, как я, уверен, – то, конечно,

Явил бы он свою любовь ко мне.

Ты думаешь? – Увидим. Слушай, милый,

Когда ее ты любишь глубоко,

Будь счастлив с ней, я жизнь тебе дарую.

Я повелю вам хижину построить

В тени олив на берегу ручья.

Работой вас, коль будете покорны,

Клянусь тебе, не стану изнурять.

Да и к тому ж немного друг для друга

Двум любящим и пострадать легко!

И вместе с ней, запомни, с нею вместе,

Всю жизнь, – ты понял ли? – всю жизнь свою

Вдвоем ты будешь

    О, какое счастье!

Но если я тебе мила, – тогда

Я ничего тебе не обещаю,

Быть может, я замучаю тебя,

Быть может, стану я твоей рабою.

Скажу одно: и день, и ночь ты будешь

Со мной – моим рабом иль властелином,

Мной презренным, иль мной боготворимым,

Но будешь ты и день, и ночь со мной.

Я твой.

    Ты слышишь?

      Гиацинт, возможно ль?

Отступник, будь ты…

      Увести ее.

Да чтоб о милом крошка не скучала,

Ее вы развлеките. Как и чем –

Вы знаете. И вы ступайте все.

Любовь моя, звезда моя, Балькис!

Я вновь с тобой, у ног твоих прекрасных

Как счастлив я!

      Тебе не жаль ее?

Кого – ее?

    Твою невесту – Комос?

Могу ль теперь я вспоминать о ней?

Я помню ночь в безмолвии пустыни

И отблеск звезд в таинственных очах…

И на плечах трепещущие тени

Далеких пальм, и долгий поцелуй,

Твой поцелуй, медлительный, как вечность.

О, дивная, твои уста из тех,

Что тысячу восторгов несказанных

Умеют дать в одном прикосновенье

И могут длить лобзанье без конца.

Прими же мой бессмертный поцелуй.

Ах, что это?

    Твоя невеста, милый.

Что с ней? Что с ней?

    Пустое, мой дружок.

Немного кожи с ног сдирают, верно,

И жгут слегка на медленном огне.

Целуй меня. Да не дрожи так сильно.

Прости ее, царица, о, прости!

Простить ее? Когда на ней, быть может,

Еще горят лобзания твои!

Ведь ты ласкал ее? Как ты бледнеешь!

Смотри мне в очи. Ты любил ее?

Да… нет… не знаю… я тебя люблю.

Так пусть ее стенания и крики

Не охладят восторга ласк твоих.

Мне жаль ее.

    А! Ты ее жалеешь.

Ступай же к ней, возлюбленной твоей.

Ты можешь ей желанную победу

Купить ценою собственной крови.

Как, умереть теперь, сейчас?

      Решайся.

Я жить хочу! О, милая Балькис,

Уйдем со мной, уйдем от этих криков!

Тебя одну люблю я…

      Лжец и трус!

Скажи мне! Есть в тебе, о, нет, не сердце,

Но хоть намек ничтожный на него?

Хоть искра правды, слабый отблеск света,

Что просвещает каждое созданье,

Носящее названье – человек?

И я тебя любила! Но – довольно,

С тобой я кончила.

      Балькис, Балькис!

Молчи и жди. Теперь посмотрим снова

Избранницу достойную твою.

Ввести ее.

    Да, кстати, я, желая

Твою любовь к несчастной испытать,

Лгала тебе, выдумывая пытки.

На деле же ее лишь бичевали.

О, смилуйся!

    Как скоро ты смирилась!

У ног моих? Вот это я люблю.

О, смилуйся и отпусти, царица,

Меня домой, на родину мою.

Соскучилась ты очень по баранам?

Нет, милая, ты пленница моя

И ею ты останешься навеки.

И будешь ты каменьями цветными

Мне волосы красиво убирать,

Плоды мне подавать, вином душистым

Мой кубок наполнять, ходить за мной

Услужливой, покорной, робкой тенью.

Согласна ты?

    О, да, царица, да!

Но я еще не кончила, – ты будешь

Мне каждый вечер ноги умывать.

Согласна ты?

    Исполню все, царица,

Покорна я.

    Еще бы нет! Рабыня!

Ты посмотри, какая красота,

Какая прелесть женственных изгибов.

Я вспомнила: однажды некий царь

Невольно внял злокозненным наветам.

Мои враги, оклеветав меня,

Ему сказали: знай, колдунья – Саба,

До пояса лишь женщина она,

А ноги сплошь покрыты красной шерстью

С копытами козлиными. И, вняв

Наветам хитрым, повелел Премудрый

В своем дворце хрустальный сделать пол

И во тот покой ввести меня. Мгновенно

Раздвинулись пурпурные завесы,

И я увидела великий трон,

Как посредине озера стоящий,

Где восседал в роскошном одеянье

Возлюбленный и звал меня к себе.

И вот, движеньем смелым и стыдливым

Приподняла я легкий мой наряд

И обнажила стройные две ножки,

Подобные жемчужинам морским,

Сокрытым в недрах раковин цветистых

Иль лепестком благоуханных лилий,

Белеющих в волнах дамасских вод.

Но возвратимся вновь к малютке Комос.

Согласна ты покорной быть рабой,

Но я еще не все договорила.

Не мне одной, а нам служить ты будешь –

Ему и мне; присутствовать всегда

При наших играх, ласках и забавах,

И сказками наш отдых услаждать.

Ты будешь нам ко сну готовить ложе,

До утра бдеть над нашим изголовьем

И опахалом, веющим прохладой,

Нам навевать блаженные мечты.

Что ж ты молчишь?

    Я слушаю, царица.

Ты, может быть, не поняла меня?

Все поняла, и я на все готова.

И ты зовешься женщиной! И ты

Не бросилась и в бешенстве ревнивом

В мое лицо ногтями не впилась?!

Но неужели там, у вас, в Элладе,

Все женщины так тупы и мертвы?

Иль недоступны низменным созданьям

Ни ненависть, ни ревность, ни любовь?

Но, может быть, ты умысел коварный

Таишь с кинжалом, скрытым на груди?

Хитришь со мной, чтоб лучше провести

И отплатить за униженье смертью?

Скорей, сейчас же обыскать ее!

Нет ничего. Гречанка безоружна.

Нет ничего? Тем хуже для нее.

О, жалкое и слабое созданье,

Бессильна я пред низостью твоей!

Тебя страшат лишь мелкие страданья

Ничтожной плоти. Рабская душа

Все вынести безропотно готова,

Чтоб только плоть ничтожную сберечь.

Будь я тобой, – я и в цепях сумела б

Соперницу словами истерзать,

На пытке ей в лицо бы хохотала,

Я б ей кричала: жги и мучай тело,

Хранящее следы любимых ласк,

Ты не сожжешь о них воспоминанья.

Оно живет и будет жить во мне,

Пока последний, слабый луч сознанья

Не отлетит с дыханием моим.

Будь я тобой! О, жалкое созданье,

Скажи, чем ты могла его пленить,

Что он, узнав восторг моих лобзаний,

Остановил свой выбор на тебе?

Ты, может быть, чудесно обладаешь

Каким-нибудь незримым обольщеньем?

Откройся мне, в чем сила чар твоих?

Вот эти чары, вот они, царица!

Как… это твой волшебный талисман?

Нет, это – золото.

    Не понимаю.

Прошу тебя, толковей объяснись.

Понять легко, – он беден, я богата.

А, вот в чем дело! Бедное дитя!

Так он тебя обманывал и клялся

В своей любви не прелести твоей,

А этим веским, жалким побрякушкам?

Царица, я…

    Что скажешь, Гиацинт?

В твоей я власти…

    Знаю. Что же дальше?

Тебя одну люблю я!

    Верю, да.

Теперь, конечно, любишь ты царицу.

А если б я была на месте Комос,

Рабыней пленной, связанной, избитой,

Тогда, мой друг, любил бы ты меня?

Ты жалок мне. – О мудрецы мои,

Какой совет дадите вы царице:

Убить ли мне или простить его?

Ты мудрая, от нас ли ждешь ответа?

Мы все – твои покорные рабы.

Твой ум велик, твои веленья святы,

Что ты решишь, – тому и быть должно.

Так я убью его?

    Убей, царица.

Он лжец и трус, он должен умереть.

Иль отпустить их вместе?

    Милосердье

Есть лучшая великих добродетель.

О, верный мой и преданный народ!

Всегда, во всем согласен он со мною,

Хотя бы все мои желанья были

Причудливей скользящих облаков.

Да будет так. Свободны вы отныне,

Безвольные и жалкие рабы.

Дарю вам жизнь, когда зовется жизнью

Бесцветное, тупое прозябанье

Без ярких чувств, стремлений и страстей.

Ты нам даешь свободу, о царица!

Не я, а вы вернули мне ее.

Я шла вперед к блаженству светлой цели,

На зов любви, на радостный призыв, –

Но юношу с кудрями золотыми

Лукавый дух мне бросил на пути.

С тех пор, под властью чар неодолимых,

Страдала я, томилась и любила,

Моя душа была в плену постыдном,

В цепях тяжелых низменных страстей.

Но миг настал, – глаза мои открылись;

Свободна я, – сокрушены оковы,

Прозрела вновь бессмертная душа

И радостно, как лебедь пробужденный,

В моей груди трепещет и поет,

И расправляет блещущие крылья.

Готовься в путь. Возлюбленный зовет,

Он ждет тебя. Смотри!

    О сколько света!

Направь туда, о лебедь, свой полет, –

К сиянью дня… Что вижу? – ты ли это,

Возлюбленный!..

Ты говоришь, в народе ходит слух,

Что я терзаю дочь мою Морэллу,

Что я держу ее как птичку в клетке,

Томлю ее неволей взаперти,

Как пленную рабыню? Так ли, шут?

Так, повелитель. Говорят в народе,

Что женихов ты к ней не допускаешь

И всем велишь отказывать заочно,

Что никогда ее ни за кого

Не выдашь ты – и для себя оставишь.

Как ты сказал? Оставлю для себя?

Не я, не я сказал, мой повелитель!

Передаю лишь я тебе о том,

Что говорят и что ты знать желаешь.

Я знать желаю, как и почему

В толпе могло возникнуть подозренье,

Что мне она не дочь. Я знать желаю,

Кто этот раб, что смел так дерзновенно

Мутить народ и мир мой нарушать?

Молва идет неведомо откуда,

Молва растет. Но выслушай меня,

Великий маг. Еще не все погибло –

Дозволишь ли продолжить?

    Говори.

Великий маг, когда из стран далеких

Сегодня к нам прибудут женихи –

Ты их прими открыто и радушно,

И перед всем собраньем многолюдным

Пусть дочь твоя, принцесса, даст ответ.

Но это бред, безумье! Кто же может

За сердце женское ручаться? Нет!

Я никому не покажу Морэллу,

Я не могу ручаться.

    О, король,

Принцесса лишь тобой живет и дышит!

Она с тебя порой не сводит глаз.

И кто ж из всех искателей влюбленных

Ее руки сравняется с тобой

По мужеству и царственному виду,

Не говоря о силе тайных чар

И о твоих чудесных волхвованьях?

На этот раз, мне кажется, ты прав.

Ты видела, какое ожерелье

Вчера король принцессе подарил?

Жемчужное, из крупных белых зерен,

А в середине, будто капля крови,

Блистает ярко-красный альмандин.

Да, видела. И за такой подарок

Не жалко душу было бы отдать,

Не то что…

Нет. Жемчужины красивы,

Но камень мне не нравится. Он страшен!

И, знаешь ли, он верно заколдован?

Ты думаешь?

    Не думаю, а знаю.

Я голову даю на отсеченье,

Что камень заколдован королем.

Сегодня мы для прихоти принцессы,

Должно быть, все куртины оборвем,

Но королю сплетем венки на диво.

Ах, бедненькая! Как она хлопочет

Для своего сурового отца.

С утра уже в цветах.

    Не потому ли,

Что не отец он ей.

    Как не отец?

А ты не знала?

    Милые подруги,

Подайте мне серебряную лейку.

Здесь есть цветы, иссохшие от зноя;

Их непременно надобно полить.

Цветы, откройте ваши чаши,

Раздвиньте шире лепестки,

Я окроплю коронки ваши

Струей прохладною реки.

Мой алый мак, в пурпурных лепестках

Скрываешь ты курчавые тычинки,

Пушистые и черные как кудри,

Как смоляные кудри короля.

Но ты забыла, милая Морэлла,

Что в волосах у твоего отца

Рассыпаны белеющие нити?

Мне ль этого не помнить? Ведь они,

Как тонкие серебряные струны,

Опутались вкруг сердца моего

Таинственным и странным обольщеньем.

Седые кудри, как они прекрасны!

Но есть меж них и черные, как ночь.

Люблю тебя, мой мак благоуханный,

За цвет твоих пурпурных лепестков.

Они напоминают мне так живо

Любимые и гордые уста,

Которые сегодня пред рассветом,

Смеясь алели близко. О, так близко –

От бледных роз горячих уст моих.

Ты говоришь о короле, Морэлла?

О нем, конечно.

    Об отце твоем?

Не смей его так называть! Ты знаешь,

Что не отец он мне, а воспитатель.

Он близок мне, но он мне не отец.

Но если он тебя так нежно любит,

То почему не сделает тебя

Своей женой?

    Есть между нами тайна,

И я клялась великой, страшной клятвой

Не открывать ее ни перед кем.

Ни предо мной?

    Ни пред тобою, Альба.

Да, вижу я, его ты сильно любишь,

А между тем…

    Молчи, не продолжай!

Я знаю все, что ты сказать желаешь

Молчи, молчи! Мой Сильвио прекрасен!

Он мой король, мой маг, мой повелитель!

Все знаю я, – но я его люблю!

Несчастная! Тебя он отуманил

Соблазнами своих проклятых чар.

Он зол, жесток, – он всеми ненавидим.

И ты сама, лет пять тому назад,

Как ты боялась, как ты трепетала,

Встречая взгляд неласковый его.

Я и теперь дрожу и холодею,

Встречая взгляд очей его восточных,

Его очей властительных, как смерть,

Таинственных, как мрак осенней ночи,

Как вечности немая глубина.

Ты помнишь ли, как он тебя тиранил

За шалости твоих невинных лет?

Как он ломал в колючих иглах прутья

И покрывал багровыми рубцами

Нежнейший цвет твоих лилейных плеч?

Он и теперь в минуты исступленья

Бывает страшен в бешенстве слепом.

Но милых рук тяжелые удары

Мне кажутся приятными, как ласки.

И если мне порой изменит стон –

Зато какое высшее блаженство

Я чувствую, когда, склонясь ко мне,

Чуть слышно он проговорит: «Морэлла,

Любовь моя!» – в тот несказанный миг

Мне кажется, что все сиянье неба,

Что все огни бесчисленных созвездий,

Лучистых солнц, зеленых метеоров,

Лазурных лун и розовых комет –

Сливаются и блещут надо мною,

Приподнятой высоко от земли.

Я чувствую величие богини

В святилище, под куполом цветистым

С челом блаженным, в волнах фимиама,

В сверкающем бессмертии любви!

Морэлла!

  Ах! Я не ошиблась, Альба?

Он здесь! Цветов, несите мне цветов.

О мой король, прими цветы Морэллы,

Унизанные утренней росой.

Я нарвала их рано, в час рассвета,

В тот сладкий час, когда с огнем зари

Мешаются причудливые тени

И слышен шорох снов неотлетевших,

Задержанных трепещущей листвой.

Мой Сильвио, прими цветы Морэллы!

В час утренний, томительный и сладкий,

Я их рвала, мечтая о тебе.

О, посмотри: не лилии, не розы, –

Несу тебе унылые цветы,

С коронкой бледной, с венчиком склоненным

И с ободком, пурпуровым от страсти, –

От пламени желаний затаенных –

Лежать в пыли у ног твоих, как я!.

Оставь, дитя. Тобой я недоволен.

Мне передали, будто ты вчера

Бродила долго в роще отдаленной,

Одна, без свиты?

    Правда, мой король.

Гуляла я с моей подругой Альбой.

И ты была без покрывала?

        Да.

А! Ты меня ослушаться посмела!

Притворщица, змееныш, лицемерка!

Я дал тебе цветущий светлый сад,

И ты его бросаешь своевольно,

Чтоб бегать в роще с ветреной девчонкой.

Прости меня. Клянусь, мой повелитель,

В последний раз…

    Ты смела не закрыть

Своих ланит, манящих к поцелую,

И этих уст, и этих глаз прекрасных!

Ты обольстить кого-нибудь хотела?

Скажи, кого же?

    Нет, довольно я

Тяжелый гнет безропотно сносила,

Терпела страх и пытки заточенья,

И горький стыд поруганной любви.

Мучитель мой, тебя я ненавижу!

Ты изверг! Ты..

    За это целый день

Ты проведешь одна в железной башне.

Мне все равно. К страданьям я привыкла.

Мне все равно.

    Три дня питаться будешь

Лишь хлебом и водой и в сад не выйдешь.

Мне все равно.

    И целых десять дней

Меня ты не увидишь.

     Сжалься, сжалься,

Мой Сильвио!

    Безумное дитя,

Еще не скоро будешь ты достойна

Моей любви и нежности моей.

Но никому тебя не уступлю я,

Смирю тебя, порабощу тебя,

Согну тебя, как ветку тонкой ивы,

Мной взрощенный и сорванный цветок!

Великий Маг! – Ах, что это!.. Принцесса!

Принцессе дурно.

    Унести ее!

Когда очнется, – ей вы передайте,

Что я на этот раз ее прощаю

И что ее по-прежнему люблю.

Великий Маг, к тебе пришел я с вестью,

Что прибыли в твой замок издалека

Два рыцаря. Один из них назвался

Железной маской, Принцем Роз – другой.

И у тебя просить желают оба

Руки принцессы, дочери твоей.

Что им сказать?

    Введи их в тронный зал,

Куда вели собраться всем придворным,

Всей нашей свите. И гостям скажи,

Что тотчас пред собраньем многолюдным

Им дочь моя, Морэлла, даст ответ.

Я убежден. Она так нежно любит.

Но я сегодня был неосторожен

И безрассудно оскорбил ее.

Как знать, как знать – и если – нет, не верю!

В моих руках и жизнь, и смерть твоя,

Дитя мое, любовь моя, Морэлла,

И вечно, вечно будешь ты моей!

Приветствую вас, гости дорогие.

Рыцарь Железная Маска и Принц Махровых Роз.

Приветствуем тебя, Великий Маг!

Приветствуем прекрасную Морэллу.

Ты, доблестный, скажи, как звать тебя?

Железной Маской Прибыл издалека,

С высоких гор, окутанных туманом,

Сырым туманом северной страны.

Отдай мне в жены дочь твою, Морэллу,

Великий Маг. Клянусь, что буду ей

Супругом верным, преданным до гроба,

У нас в роду держать умеют слово

И лозунг наш гласит «до самой смерти».

Великий Маг, отдай мне дочь твою.

Но дочери неволить я не стану.

Спроси ее, – она перед тобою.

Пускай сама судьбу свою решит.

Ты слышала слова мои, принцесса?

Молю, ответь.

    Да, слышать я слыхала,

Но, признаюсь, желала б также видеть.

Что, дивная, желала б видеть ты?

Твое лицо. Приподними забрало.

Мои черты не блещут красотой,

Зато любовь моя тверда, как скалы.

Зато тебя от всех несчастий в мире

Вот этот щит сумеет оградить.

Все это так. Но расскажи мне, рыцарь,

Какая жизнь мне предстоит с тобой?

Мы будем жить в высоком, старом замке.

А дальше что?

    Охотиться я буду.

Потом?

  Как все, – уеду воевать.

А я?

А ты в роскошно-скромном платье

Знамена будешь вышивать шелками

Иль с тонкой пряжей сидя у окна,

Ты песню станешь напевать о счастье,

О радостях грядущего свиданья

И ждать меня.

А после? После что?

Да то же все. Все то же, что у всех.

Приеду я и привезу подарки

Тебе, жене моей многолюбимой,

И детям, если их пошлет судьба.

Приму отчет в делах твоих, в хозяйстве,

И похвалю, и пожурю, где надо,

Затем прощусь – и снова в долгий путь.

А мне опять к окну, за прялку снова,

И ждать тебя? И так всю жизнь мою?

Так все живут. Ты молода, принцесса,

Приучишься, привыкнешь и найдешь

Душевный мир, и счастье, и отраду

В спокойной жизни рыцарской жены.

Мой Сильв… отец мой, я сказать хотела,

Молю тебя, не выдавай Морэллу

За этого смешного сумасброда!

Я никогда с ним счастлива не буду.

Отец, отец, оставь меня с тобой!

Не бойся, крошка. Рыцарь, ты услышал

Твой приговор из уст самой принцессы.

Не обессудь. Ступай.

    Я повинуюсь.

Прости, король. Мечта моя, прости.

Дозволь теперь и мне промолвить слово

Что скажешь ты, прекрасный чужеземец?

Великий Маг, я прибыл издалека,

С полей цветущих солнечной страны.

Я бросил тень садов моих волшебных,

Наполненных благоуханьем роз

И свежестью серебряных фонтанов,

И воркованьем диких голубей,

Чтобы найти блаженство иль страданье

В очах принцессы, дочери твоей.

Пусть дочь моя сама тебе ответит.

Ты нравишься мне, Принц Махровых Роз.

Но прежде чем вручить тебе навеки

Мою судьбу, свободу и себя, –

Я знать хочу, что мне сулит в грядущем

Твоя любовь и наша жизнь вдвоем.

Мы будем жить в причудливом чертоге

Из тонкого цветного хрусталя.

Вокруг колонн завьются пышно розы,

Как бледный дождь, повиснут с капителей

Венками нежно-пурпурных цветов;

Рассыплются пурпурными коврами,

Расстелются…

    О, принц Махровых Роз!

Иль ни о чем ты говорить не можешь,

Как только о цветах и о цветах?

Когда б я смел, прекрасная…

    Не смеешь!

Что ты сказал, король?

    Что ты не смеешь

О чем ином твердить принцессе.

Отец, отец!

    Она еще дитя,

И не поймет тебя, и не оценит

Всей хитрой лжи заманчивых речей.

Ты говорить ей можешь все, что хочешь,

Но о любви ни возгласа, ни слова!

Запомни же – ни слова о любви.

Великий Маг, твоей послушный воле,

Я говорить не стану об «ином»,

Как ты сказал. С цветов я начал слово

И перейду опять к моим цветам.

В моем саду росли две чудо-розы.

Одна из них раскрылась в жар полдневный

И, расправляя пурпур лепестков,

Ждала, томясь; – и на закате дня

Увидела, что расцвела другая,

Там далеко, на горной высоте.

Она была в одеждах нежно-белых,

Но в сердцевине чаши ароматной

Алел нежданно яркий лепесток.

Смелее, принц. Недурно для начала,

Но, признаюсь, не нравится мне что-то

В твоем рассказе яркий лепесток.

Я продолжаю. Пурпурная роза

Смотрела жадно вверх и расцветала

Все радостней, все ярче и пышней.

А белая казалась розоватой

В сиянии и пламени зари.

И вот с мольбой сказала роза ветру:

О ветер мой, лети к подруге белой

И передай в воздушном поцелуе…

Довольно, принц, довольно! Ты нарушил

Наш уговор, – ты должен замолчать.

Отец, отец!.. О, будь великодушен,

Как был с Железной Маской. Ведь его

Ты выслушал и все сказать позволил.

Чем провинился Принц Махровых Роз,

Что ты его преследуешь так явно?

Тот был умен, хоть скучноват немного.

А этот..

  Этот молод и прекрасен.

И, вижу я, он нравится тебе?

Великий Маг, меня лишил ты слова –

И я молчу. Позволь лишь передать

Мои дары смиренные принцессе?

Твои дары?

  Здесь розы, только розы.

Прекрасная, возьми мои цветы,

Душистые, пропитанные солнцем;

И если я внушить тебе успел

Хоть что-нибудь похожее на… нежность,

Ты их надень, обвей чело и руки,

И, несмотря на все преграды в мире,

В мой светлый край я унесу тебя.

Возьми их, дочь. Но перед тем чтоб дать

Ответ ему – подумай хорошенько.

Иди к себе. Спеши, пора кончать.

Я так устал. Иди, моя Морэлла.

Великий Маг, дозволь тебе напомнить,

Что дочери своей ты обещал

Не принуждать к согласью, ни отказу.

Ты думаешь, она захочет быть

Твоей женой?

    Не думаю, – надеюсь.

Оставь надежду, мальчик безрассудный.

О, нет, моя Морэлла не из тех,

Которых можно соблазнить приманкой

Трескучих фраз, и розами, и солнцем,

И синевато-черными кудрями,

И свежестью нетронутых ланит.

Нет, дочь моя с небесной красотою

Возвышенный соединяет ум;

Она чужда ребяческих желаний

Своих подруг и сверстниц по летам.

Лишь только то, что вечно и бессмертно,

Нетленное влечет ее мечты.

И хочешь ты достичь любви Морэллы?

Оставь, мой друг, надежду навсегда.

Она идет!

    О, розы, розы, розы!

Морэлла, радость! Ты теперь моя?

О, розы, розы, вы меня пьяните

Благоуханьем ваших лепестков.

Какой восторг, какое упоенье!

Люблю тебя, о Принц Махровых Роз!

Возьми меня, бежим к свободе, к солнцу,

В твой радостный, в твой благодатный край,

Где жизнь, любовь и розы, розы, розы!

Проклятый шут! Я говорил тебе.

Твой жезл, король! Простри твой жезл волшебный.

Усните!

Спят. Взгляни сюда, Морэлла,

Как помертвел твой доблестный жених.

Не встанет он, не защитит невесту,

И снова ты во власти чар моих.

Несчастная! Я б мог теперь свободно

Убить, неволей долгой истомить,

Иль медленной тебя замучить пыткой.

Но странно мне, что прежнего огня

И бешенства в себе не нахожу я.

Я так устал, так страшно изнемог,

Так много мук я пережил сегодня.

О, ты жесток, отец мой, ты жесток!

Отец теперь! Не Сильвио, как прежде?

Презренная, и я уверен был

В твоей любви, в любви ничтожной куклы,

Отдать себя готовой за венок,

За ворох роз!

    Отец, они прекрасны.

Они завянут к вечеру сегодня,

И лепестки их обратятся в прах,

Как и любовь того, кому нежданно

Хотела ты всю жизнь свою отдать.

Дитя мое, Морэлла, неужели

Так долго я лелеял твой расцвет,

Воспитывал с любовью ум и сердце –

Лишь для того, чтоб уступить тебя

Мальчишке первому!

    Он так прекрасен!

Прекрасен он, ты говоришь: прекрасен?

Ты думаешь, быть может, в целом мире

Не сыщется подобной красоты?

Дитя, дитя! А что бы ты сказала,

Когда бы здесь, сейчас, перед тобой

Блеснуло вдруг чудесное виденье,

Такой высокой, чистой, совершенной

И призрачно-воздушной красоты,

Что перед ним померкнул бы навеки

Твой смуглый принц с его садами роз?

Как, здесь, сейчас? И я его увижу?

Видение блеснет перед тобой.

Я вызову лишь призрак, дух бесплотный

Созданья совершенной красоты,

Таинственного принца Вандэлина.

На Голубых живет он островах,

В прозрачном царстве света и лазури

Меж синевою моря и небес.

Там, где манит зыбь волны

В холод влажной глубины,

Колыхаются едва

Голубые острова.

По водам они несут

Свой лазоревый приют,

Где, томясь, грустит один

Кроткий рыцарь Вандэлин.

Золотистей янтарей

Тонкий шелк его кудрей,

Лик поспорит белизной

С нэнюфарой водяной.

И всплывают тьмы наяд,

Чтоб на принца бросить взгляд –

Так хорош их властелин,

Кроткий рыцарь Вандэлин.

Сонмы эльф береговых

Тень бросают чащ лесных,

Чтоб вослед ему вдохнуть,

Вздохом волны всколыхнуть.

Но пловучих островов

Не достигнет страстный зов,

И в лазурь скользит один

Бледный рыцарь Вандэлин.

Что скажешь ты? Молчишь, моя Морэлла?

Мне слышен стук сердечка твоего,

Неверного, изменчивого сердца.

Я думаю, теперь нарушить можно

Волшебный сон. Не правда ли, дитя?

Пусть спят они. Мой милый повелитель,

Ты мне его покажешь вновь?

        Кого?

Возлюбленного Принца Роз Махровых?

Нет, нет, его, небесное виденье

На Голубых пловучих островах.

Но надо же, мой ветер перелетный,

Сначала нам покончить с принцем Роз.

Проснитесь!

Ах, темно в глазах моих от счастья!

О милая Морэлла, ты моя?

Иль мне приснилось, будто ты сказала:

Люблю тебя, о Принц Махровых Роз?

Не может быть. Ты бредишь, чужеземец.

Ты верно спал и видел странный сон.

И я спала. И снилось мне виденье

Такой неизъяснимой красоты,

Что в этот миг вся жизнь моя казалась

Лишь сном пустым, а эта греза – жизнью.

Но посмотри, ты вся в моих цветах!

Ты вся увита розами, принцесса, –

Условный знак, что будешь ты моею.

Ты в розах вся!

    Они завянут, принц.

Ты видишь, есть уж и теперь меж ними

Так много пожелтевших лепестков.

Вот осыпаются. – Ты видишь? – облетели.

А сорваны давно ли? – и мертвы.

Так и любовь, и молодость, и счастье,

И наша жизнь, о Принц Махровых Роз.

Что слышу я, прекрасная Морэлла?

Мы молоды и наша жизнь ясна,

И столько новых, светлых наслаждений

Нам обещает юная весна.

Весна пройдет; за летом будет осень.

И вновь весна. Но в солнечной стране,

В моей стране, царит бессменно лето,

Горячее и знойное всегда.

Всегда, всегда одни и те же розы!.

Не лучше ль жить в прохладе синих волн,

На островах плавучих и лазурных,

Окутанных туманом голубым?

Не лучше ли свободно любоваться

Вершинами скользящих мимо гор,

Лесов убранством, зеленью лужаек

И безмятежной прелестью полей?

И наслаждаться вечной переменой,

Плывя вперед вдоль берегов чужих,

Тонуть в просторе вольном океана,

Среди лазури моря и небес?

Ты говоришь, как в полусне, принцесса.

И этот бред я должен ли принять

За твой отказ?

    Да, Принц Махровых Роз.

Твои ланиты слишком загорели,

Цветы завяли. Поздно. Гаснет свет.

Свой знойный путь уже свершило солнце.

Прощай, иди. Я не люблю тебя.

Прощай, король. Будь счастлива, принцесса.

Да не обрушит вечная богиня

Свой тяжкий гнет на гордую головку.

Пойдемте, розы. Солнце нас зовет.

О мой король, мой маг, мой повелитель!

Тебе я буду дочерью послушной,

Твоей рабыней преданной, чем хочешь,

Но дай еще, о, дай увидеть вновь

Тот призрак светлый, нежное виденье

На Голубых плавучих островах!

Его увидишь ты, но не сегодня.

Ступай, дитя.

    Когда же, мой король?

Быть может – завтра, если будешь кроткой

И любящей; быть может – никогда.

Теперь иди. Усни, моя Морэлла.

Я так устал.

    До завтра, мой король.

Спокойной ночи. Видишь, я послушна.

Быть может, завтра. Завтра, может быть!

Ты понял, друг? – Теперь она захочет

Послать ему немедля свой портрет: –

Корабль утонет. С голубем отправит

Письмо красавцу, – сгинет голубок.

Так год пройдет. И вот в берете черном

Пред ней предстанет траурный герольд:

«Ты знала счастье, будь тверда в страданье, –

Промолвит он, – готовься к горьким дням.

Там, далеко, на острове лазурном,

На ложе мха и раковин цветных,

В венке из трав и водорослей бледных

Уснул навек прекрасный Вандэлин».

Она поплачет, погрустит немного

О радостях утраченной любви;

Но день придет – и ум ее созреет

Для пониманья вечной красоты,

И детские мечты она забудет,

Чтоб разделить венец моих познаний,

Чтоб быть моей подругой и женой.

Но кто же он? Кто этот призрак светлый?

Мое созданье, плод моей мечты,

Мной созданный из пламени кометы

И пены волн, мной вызванный на миг

Для обольщенья девочки упрямой,

Для помраченья красоты земной.

Хорош портрет мой?

    Кажется. Хорош.

Но не совсем похоже выраженье.

Твоя улыбка, блеск твоих очей

И все черты в нем переданы верно,

Как должно быть. Но это все же не ты.

Не все ль равно? Ведь я на нем красива?

Нет, ты права: безжизнен мой портрет.

Но что же делать? В целом королевстве

Нет лучшего художника, а надо

Скорей портрет твой принцу отослать.

Нет, этой куклы с мертвою улыбкой

Пусть не увидит рыцарь Вандэлин.

Я жить хочу в мечтах его лазурных

Прекраснейшим созданием земли,

Воздушней крыльев бабочки весенней,

Хрустальней струй нагорного ключа.

Я чувствую, я знаю, я – прекрасна,

Но перед ним, виденьем голубым,

Звездой хочу гореть я несравненной,

Чтоб не было мне равной в целом мире,

Средь саламандр, и нимф, и легких эльфов

Ни на земле, ни в грезах, ни во сне.

Но как же быть с портретом?

    Ах, не знаю.

Портрета нет, пошлю ему венок.

Нарциссов бледных с венчиком склоненным

И с ободком, пурпуровым от страсти,

Пошлешь ему?

    О, злая, злая, злая!

Сейчас увидишь. Вот, они идут.

Несут корзины ландышей росистых.

Счастливые, свободные созданья,

Вы принесли дыхание весны.

А как теперь отрадно там, на воле…

До сумерек бродили мы в лесу.

Как много там фиалок распустилось.

И синих гиацинтов, и гвоздик.

И розовых, душистых анемонов.

И лютиков.

    Но мы их не срывали,

Мы собирали ландыши одни.

Подвиньте ближе мраморные вазы,

Пусть дышат здесь весенние цветы.

Разбросьте их и тут, и там, и всюду,

Усыпьте пол вкруг ложа моего.

Дай мне перо от крыльев лебединых

И лилии атласный лепесток.

А вы настройте арфы золотые,

Пусть, как струна, звучит мое письмо

«Мой Вандэлин, когда ты крепко спишь

И длинные ресницы золотые

Как лилии червонные тычинки,

Чуть-чуть дрожат на бархате ланит,

Подобно крыльям реющей цикады,

Когда ты весь блаженством упоен,

Весь, как цветок, росою растворенный,

Изнеможен избытком вешних грез, –

Мой Вандэлин далекий, принц мой ясный,

Люби меня в твоем лазурном сне».

Лети, мой голубь, светлою дорогой,

Луч месяца тебе укажет путь.

О, плачьте, плачьте, арфы золотые,

Нет белоснежных крыльев у меня!

Лети, лети, мой голубок,

В морскую даль, где спит волна.

Скажи ему, что мир широк,

Что в целом мире я – одна.

Скажи ему, что надо мной

Все ярче блещет серп луны,

Что влажный зной, весенний зной,

Заворожил ночные сны.

Что тяжелей на сердце гнет,

Темнее ночь, бледнее день,

Что грусть моя растет, цветет,

И увядает, как сирень.

Великий Маг прислал меня узнать,

Что делает прекрасная Морэлла?

Скажи ему, я ландыши плету.

О, всюду он, могучий, ненавистный.

Ляг, милая Морэлла. Ты бледна.

Напрасно ты все ложе окружила

Стеной цветов; позволь мне унести

Хоть часть из них. Их аромат убийствен.

О, нет, оставь, я ландыши люблю,

Дыханье их каким-то сладким звоном

Мне навевает чудную мечту,

Оставь меня, уйди. Я засыпаю…

Мне грезится, я ландыши плету…

Я – белая роза, живу лишь весною,

Все счастие жизни уходит со мною.

Со мной расцветает, чтоб властвовать вновь.

Люблю и ревную.

Блаженство дарую.

Я – страсть и желанье.

  Я – месть.

    Я – любовь.

Я – желтая роза, я жалю шипами.

Приди, о принцесса, и царствуй над нами,

Тебе мы откроем все чары свои.

И сердце отравим горячими снами,

Блаженства, страданья, тоски и любви.

Я – чайная роза, я – грусть и томленье.

Я – белая роза, живу лишь мгновенье.

Я – роза безумья, воскресшего вновь.

Люблю и ревную.

Блаженство дарую.

Я – радость.

  Я – нега.

    Я – месть.

      Я – любовь.

Нет, розы, нет! Оставьте зов напрасный.

Сгорел мой день. Забудьте обо мне.

О, Вандэлин далекий, принц мой ясный,

Люби меня в твоем лазурном сне.

Я с тобой, всегда с тобой.

Близок остров голубой,

Из лучей небесных звезд

Перекинут звездный мост.

Ты придешь в мой светлый храм,

Только будь покорна снам,

В пробужденье и во сне

Помни, помни обо мне.

Посмотри, ведь ты не та, –

Вся стремленье, вся мечта,

Ты бесплотней и сквозней

В мире реющих теней,

На тебя от лунных стран

Пал серебряный туман.

Вся в лазури, вся в огне,

Помни, помни обо мне.

Только ландыш зацветет,

Грусть на сердце упадет,

Будет грудь твоя болеть,

Сладкой болью тихо млеть.

Будет каждою весной

Мысль твоя лететь за мной,

И вздохнешь ты в тишине;

Помни, помни обо мне!

Как, это он? Мое созданье, дух,

Мной вызванный из мира неживущих,

И здесь над нею веет вольным сном?

Иль власть моя потеряна навеки,

Я более не Сильвио, не маг?

Прочь, сгинь, уйди, проклятое виденье!

Не слушаешь? Тебя я заклинаю

Моим жезлом, священным, страшным знаком

Двух змей сплетенных! Перстнем Саломона!..

Звездой пятиконечной… А! – дрожишь!

Развейся пеной, созданный из пены,

Лети, вернись к началу своему.

Ах, Сильвио, как горько пробужденье!

От райских грез ты отозвал меня.

Мне было грустно, но какою грустью!

Как жизнь была безбрежна и светла.

Мне было сладко, радостно, привольно,

Лазурью волн я счастлива была,

Я не спала – я пела, я любила,

Я ландыши весенние плела.

Все ландыши, лазурные потоки

И лунный свет. О, бедное дитя!

Как пред тобой виновен я безмерно.

Пора кончать. Иль слишком далеко

Зайдет игра, и будет возвращенье

Все тяжелей рассудку твоему.

Эй, паж!

  Возьми мой перстень королевский,

Снеси шуту. Он знает и поймет.

О, как бледна ты, милая Морэлла.

При лунном свете сон всегда тревожен,

Завесь окно, безумное дитя.

Ты слишком добр сегодня, повелитель.

Ты Так давно не говорил со мной.

Мне хорошо. Быть может, счастье близко.

Но ландыши вокруг благоухают

Так сладостно, что хочется мне плакать.

Я счастлива, но душу отчего-то

Недоброе предчувствие томит.

Весенние тебя смущают грезы.

Но подожди; истает шумный май

И отжужжит назойливое лето.

А там опять багряной позолотой

Оденутся дубовые леса.

Мы разведем костры в священной роще;

Начнутся пляски. Тысячи людей

Тебе молиться будут, как богине,

И поклоняться статуе твоей.

Зимою пир перенесем мы в залу –

Ты будешь там царицею моей.

В каком восторге, помнишь, ты плясала,

Окутанная сетью золотой,

И сквозь нее твое блистало тело,

Как небо сквозь последнюю листву?

А вечера у яркого камина?

Ты на коленях дремлешь у меня,

А я тебе рассказываю сказки,

Где, как всегда: – пустыня, ты и я.

Ты помнишь ли… Задумалась. – Не слышит. –

Портрет так плох. Что я пошлю ему?

Ты думаешь о принце Вандэлине?

О том, кого открыл ты мне в виденье,

Кого во сне я вижу каждой ночью,

О ком душа тоскует и болит.

Есть у тебя старинный мой подарок,

Магическое зеркало твое.

Иди к нему. Смотрись с улыбкой ясной,

Как только что смеялась ты во сне.

Вот так. Теперь останется навеки

Запечатленной красота твоя.

Да, это я! Я точно как живая.

О, если б я осталась навсегда

Такой, как здесь, – влюбленной и любимой!

Дитя мое, вот траурный герольд

От рыцаря и принца Вандэлина;

Он весть принес с плавучих островов.

Посланником от Вандэлина? Этот?

Весь в трауре? – К чему твой черный плащ?

О, говори же!

    Будь тверда в страданье.

Что ты сказал?

  Готовься к горьким дням.

Мой Сильвио, мне страшно. Я слабею.

Кончай живей.

    Не бойся, я с тобой.

В лазурной мгле, на острове плавучем,

На ложе мха и раковин цветных,

В венке из трав и водорослей бледных

Уснул навек прекрасный Вандэлин.

Ты лжешь, ты лжешь! Твой голос дышит ложью.

Он мне знаком. Так странно мне знаком.

Забрало прочь! Ах! Что со мною? Где я?

И это ты, ты обманул меня!

Морэлла!

  Нет! О, ты мне ненавистен!

Пусти меня. Я странницей пойду

Через леса и горы, и долины,

Весь белый свет повсюду исхожу.

Найду его, увижу, иль погибну!

Дитя мое, когда бы целый свет

Ты странницей бездомной исходила,

То не нашла бы принца своего.

Дитя мое, пустынною равниной

Для избранных ложится путь земной.

Проходят дни, зима сменяет осень,

В круговороте скучном и безвольном

Все тот же мрак и та же суета.

Дитя мое, нет в нашем скудном мире

Ни островов лазурных, ни видений,

Окутанных туманом голубым.

Лишь мы одни, владеющие силой

Великих тайн, держащие печать

И драгоценный перстень Саломона,

Мы – можем все. Мы властны населить

Дождливый мрак безрадостной пустыни

Созданьями нетленной красоты.

Но в этом мире все, что выше мира,

Зовется сном. Дитя мое, пойми,

Твой Вандэлин – бесплотное виденье,

Он – только сон, не более как – сон.

Опять обман! Обман везде и всюду.

Обманом я, как сетью, обвита.

О злой колдун, отдай мой сон лазурный!

Пусти меня!.. Я в сон, в мой сон хочу!.

КОРОЛЬ (протягивая ей цветок мака)

Дитя мое, несчастная Морэлла,

Вот, посмотри, любимый твой цветок,

Пурпурный мак; вдохни его дыханье,

Оно дает забвенье и покой.

Прочь, красный лавр с раскрытыми устами!

Он весь пропитан кровью, как вампир,

Моею кровью – да, что каждой ночью

Он выбирал из сердца моего,

Всю выбирал по капле. А наутро

Мне говорил: «как ты бледна, дитя».

Безумная, презренная, ни слова!

Иль я забудусь – и твоим щитом

Твое безумье более не будет.

О, бей меня, топчи меня, топчи!

Мой Сильвио, легки твои удары,

Они приносят сладость, а не боль.

Что сделал я?! Любовь моя, Морэлла,

Иль я твоим безумьем заражен?

Отдай мой сон! Свободы, грез, лазури!

Он близок, здесь мой остров голубой!

А вот и мост, сияющий над бездной,

Вот мост к нему, весь сотканный из звезд.

То – Млечный путь, дитя мое больное.

Мне все равно. Коль нет других путей, –

Пройду небесным, чистым, звездным, млечным…

Ушла. И я не удержал ее.

Но не разбилась, нет. Я видел ясно,

Как шла она по Млечному пути.

Под нею звезды пели от блаженства,

От счастия служить ее стопам.

Она неслась все выше, выше, выше,

Вошла в свой сон, вступила в лунный мир,

Засеребрилась облаком воздушным,

Заволоклась туманом голубым.

Вернуть нельзя. Догнать еще возможно.

Прощай, земля, дождь, ветер, сумрак, плесень,

Земная глушь, земная пустота.

За ней, за ней, в лазурные туманы,

Другим путем, но к той же высоте.