Стихотворения в пяти томах

Искала я во тьме земной

  Мою мечту.

Но ты сказал: «Иди за мной

  На высоту!»

Твой властный зов мне прозвучал

  Моей судьбой.

И я пошла к уступам скал –

  И за тобой.

Иду. Земля еще близка,

  Но ты – со мной.

Внизу клубятся облака

  Над тьмой земной.

Внизу едва синеет лес,

  Сквозит туман.

Все ближе веянье чудес

  Небесных стран.

Все шире купол голубой

  Ты – не один.

Иду с тобой и за тобой

  К венцу вершин!

Легки пути твои, легки

  К рожденью дня.

Не оставляй моей руки,

  Веди меня.

Иные лавры здесь цветут,

  Они – не те.

Как хорошо! Как тихо тут –

  На высоте!..

В венке цветущем белых лилий

Бессмертный лавр – любовь моя!

То – белизна саронских лилий,

То – отблеск ангельских воскрылий,

То – блеск нагорного ручья.

Она пройдет свой путь кремнистый –

Непобедима и верна –

Как шорох нивы золотистой,

Как вздох волны, живой и чистой,

Как снов полночных тишина.

Во тьме незнанья и сомненья

Алмазный луч – любовь моя!

То – белых горлиц оперенье,

То – звезд серебряное пенье

О довершенье бытия.

Повсюду – странница усталая –

Спешила я на дальний зов.

Тебя ждала. Тебя искала я

Во тьме неведомых веков.

Душа, тоскуя в ожидании,

Горела чище и святей.

О, да свершится испытание

Неисповедимых путей!

И вот, на голос призывающий

Открылись дивные уста.

Блеснула властью покоряющей

Снегов нагорных чистота.

И вновь в стране обетования

Воздвигнут пышно светлый храм.

Веди меня путем познания

К недостижимым небесам!

Есть радости – они как лавр цветут.

Есть радости – бессмертных снов приют.

В них отблески небесной красоты,

В них вечный свет и вечные мечты.

Кто не страдал страданием чужим,

Чужим восторгом не был одержим,

Тот не достиг вершины из вершин,

В тоске, в скитаньях, в муках – был один.

О, Боже праведный!

Внемли моления

За души гибнущих

Без искупления;

За всех тоскующих,

За всех страдающих,

К Тебе стремящихся,

Тебя не знающих!

Не вам, смиренные,

Чья жизнь – молчание,

Молю покорности

И упования.

Вам, духом кроткие,

Вам, сердцем чистые,

Легки и радостны

Тропы тернистые.

Но вам, мятежные,

Глубоко павшие,

Восторг с безумием,

И злом смешавшие;

За муки избранных,

За боль мгновения –

Молю познания

И откровения!

Играл слепец. Душой владели чары.

Вздымалась грудь – и опускалась вновь.

Смычок, как нож, вонзал свои удары,

И песнь лилась, как льет из раны кровь.

И чудился под стон виолончели

Хор демонов, мятущихся во зле.

Мои мечты к бессмертию летели,

Он звал меня к беззвездной, вечной мгле.

Он звал меня к безумию забвенья,

Где гаснет слез святая благодать.

Гудел смычок. Змея смыкала звенья.

О, дай мне жить! О, дай еще страдать!

Ты изменил мне, мой светлый гений,

В полете ярком в живой эфир.

Моих восторгов, моих стремлений

Унес с собою блаженный мир.

Нет больше звуков, нет больше песен,

Померкло солнце над тьмой земной:

По острым скалам – угрюм и тесен –

Змеится путь мой – передо мной.

Хочу я грезить о счастье новом,

Хочу я вспомнить о дне былом, –

Но кто-то скорбный, в венце терновом

Мне веет в душу могильным сном.

Играла музыка во сне.

Вставали сумрачные дали.

Играла музыка во сне,

На брачный пир в чужой стране

Невесту бледную убрали.

На радость смертным и богам

Пред ней поют и пляшут жрицы.

Ее ведут в подземный храм.

Она идет по ступеням

На муки огненной ложницы.

Горят костры. Готов супруг.

Раскалены его колени.

Забил тимпан. Завился круг.

Зардел колосс. От медных рук

Легли уродливые тени.

Завился круг. Забил тимпан.

Растет безумство беснованья.

В тисках железных стиснут стан.

Какая боль прожженных ран!

Какие вопли и стенанья!

Она кричит: «Горю! Горю!..»

Родная, близкая! Мне снится,

Что я – она. Горю!.. горю!

О, скоро ль узрим мы зарю?

О, скоро ль станем мы молиться?

То ветер ли всю ночь гудел в трубе,

Сверчок ли пел, но, плача и стеня,

Бессильной грустью, грустью о тебе,

Все чья-то песнь баюкала меня.

И снилось мне, что я лежу одна,

Забытая, на дне подводных стран.

Вокруг во тьме недвижна глубина,

А надо мной бушует океан.

Мне тяжело. Холодная вода.

Легла на грудь, как вечная печать.

И снилось мне, что там я – навсегда.

Что мне тебя, как солнца, не видать.

Моя печаль всегда со мной.

И если б птицей я была,

И если б вольных два крыла

Меня умчали в край иной:

В страну снегов – где тишь и мгла,

К долинам роз – в полдневный зной, –

  Она всегда со мной.

Моя печаль со мной всегда

И в те часы, когда, рабой,

Склоняюсь я перед судьбой,

И в те, когда, чиста, горда

Мне светит в выси голубой

Моя бессмертная звезда –

  Она со мной всегда.

О, мы, – несчастные,

Мы, – осужденные,

Добру причастные,

Злом побежденные,

В мечтах – великие,

В деяньях – ложные,

В порывах – дикие,

В слезах – ничтожные!

Судьбой избранные,

Чуждаясь счастия,

Мы бродим, – странные, –

Среди ненастия;

В звезду влюбленные,

Звездой хранимые,

Неутоленные,

Неутолимые.

О, мы, – несчастные,

Мы, – осужденные,

Добру причастные,

Во зле рожденные.

Плода познания

В грехе вкусившие,

Во тьме изгнания

Свой рай забывшие!

Жизнь – повторение вечное

Прежде начертанных строк.

Жизнь – торжество быстротечное,

Встреча безвестных дорог.

Жизнь – поношенье избранников,

Камень, влекущий на дно.

Жизнь – одиночество странников,

Цепи великой звено.

Жизнь – упованье незнающих,

Ключ в заповеданный сад.

Жизнь – испытанье страдающих,

Скорбь несказанных утрат.

Жизнь – это книга священная,

Путь в голубые края.

Тайна, во мгле сокровенная.

Жизнь – это сон бытия.

Черный ангел с ликом властным,

Вея стужей ледяной,

Тихо, голосом бесстрастным,

Мне сказал: «Иди за мной.

Очи я тебе открою

На земную суету.

Свет увидишь за горою,

Лишь взойдешь на высоту».

– «Черный Ангел, жаждой жизни

Уж давно не дышит грудь.

Путь к неведомой отчизне

Пролагаю как-нибудь.

Дальше лег он иль короче,

Шире, уже, – все равно.

Слишком ясно видят очи,

Слышать чутко мне дано.

Но внемли мои молитвы

И слезам не прекословь, –

Не гаси на поле битвы

Материнскую любовь!»

Внял моленью Ангел строгий,

Черной тенью отлетя.

Дальше – скучною дорогой –

Понесу мое дитя.

В сумраке и скуке

Тает день за днем.

Мы одни – в разлуке,

Мы одни – вдвоем.

Радость иль утрата –

Но уста молчат.

Прячет брат от брата

Свой заветный клад. –

Тайной сокровенной

От нечистых рук

Кроет мир священный

И блаженств, и мук.

Есть райские видения

И гаснущая даль.

Земные наслаждения,

Небесная печаль.

Есть благовест обителей

И правды торжество.

Есть слезы небожителей

Отвергших Божество.

Есть холод безучастия

И волн кипучий бег.

Но только призрак счастия

Недостижим вовек.

Не ропщи на гнет твоей судьбы, –

В этом мире счастливы рабы.

Кто с душой свободною рожден –

Будет к пытке гордых присужден.

Если есть огонь в душе твоей,

Что похитил с неба Прометей,

Глубоко сокрой его в груди,

Красоты бессмертия не жди.

Вечной жаждой истины томим,

Вечным злом за истину гоним,

Ты падешь в неравенстве борьбы. –

В этом мире счастливы рабы.

Он был герой. Он был один из тех –

Отмеченных, для вечности рожденных,

Чья жизнь, в исканье призрачных утех,

Стремясь к добру, впадала в мрак и грех

Ошибок тяжких, смертью искупленных.

Он к цели шел – бесстрашен и упрям.

Когда ж костер – избранников награда –

Вздымил над ним свой скорбный фимиам,

Послышалось из сумрачного ада:

«О, Боже мой, прости моим врагам!»

И мы страдать умеем до конца.

И мы пройдем чрез пытки и мученья

С невозмутимой ясностью лица,

Когда для нас тернового венца

Откроется бессмертное значенье;

Добро и зло – равно доступны нам;

И в нас есть Бог, есть истина благая,

Святой любви несокрушимый храм…

Но кто из нас воскликнет, погибая:

– О, Боже мой, прости моим врагам!

Подняв беспомощный свой хлыст,

Он в клетку стал. Закрылась дверца.

Звучит хлыста привычный свист,

Не слышно трепетного сердца.

В игре его поранил лев;

Он страждет, но стонать не смеет.

И ждет, смертельно побледнев,

Что, вот, раздастся лютый рев

И зверь от крови опьянеет.

Зажав рукой глубокий шрам,

Украдкой ищет он затвора.

Умри! Твой страх не нужен нам.

Внемли молчанью приговора!

Он бросил хлыст… задвижку жмет..

Рука бессильна… грудь не дышит…

Почуял зверь, взыграл и вот –

Присев, хвостом по бедрам бьет…

О! Кто здесь видит? Кто здесь слышит?…

Мой Ангел-Утешитель,

Явись мне в тишине.

Небесную обитель

Открой мне в тихом сне.

За жар моих молений

Под тяжестью креста –

Отверзи райских сеней

Заветные врата.

Склонись к слезам и стонам

Тоски пережитой; –

Одень меня виссоном,

Дай венчик золотой.

От лилий непорочных,

Что дышат в небесах,

На сумрак дум полночных

Стряхни червонный прах.

Чтоб верить постоянно

Средь ужаса земли

Ликующим «Осанна!»

Мой слух возвесели.

Страдать хочу я, зная, –

Зачтен ли трудный путь,

Ведет ли скорбь земная

К блаженству где-нибудь?

В долине лилии цветут безгрешной красотой

Блестит червонною пыльцой их пестик золотой.

Чуть гнется стройный стебелек под тяжестью пчелы,

Благоухают лепестки, прекрасны и светлы.

В долине лилии цветут… Идет на брата брат.

Щитами бьются о щиты, – и копья их стучат.

В добычу воронам степным достанутся тела,

В крови окрепнут семена отчаянья и зла.

В долине лилии цветут… Клубится черный дым

На небе зарево горит зловещее над ним.

Огонь селения сожжет, – и будет царство сна.

Свой храм в молчанье мертвых нив воздвигнет тишина.

В долине лилии цветут. Какая благодать!

Не видно зарева вдали и стонов не слыхать.

Вокруг низринутых колонн завился виноград

И новым праотцам открыт Эдема вечный сад.

Мне снился розовый туман,

Разлившийся над далью снежной.

К вершинам белым горных стран

Пред нами путь лежал безбрежный

Мы шли вдвоем – среди пустыни снежной.

Цвели в моем чудесном сне

Цветы и пальмы снеговые,

Как те – что светятся впервые

На замерзающем окне.

Они цвели в моем чудесном сне.

Над нами бледные растенья,

Как призраки полдневных стран.

Свивали блещущие звенья

Из льда иссеченных лиан.

И мы – застывшие виденья –

Вступили в мир сверканья, пенья,

Вошли в серебряный туман.

Лучи, алея в снежной пыли,

Венки из роз для нас плели.

Могучий свет вставал вдали

Мы шли, мы плыли, мы скользили,

Едва касаясь до земли.

Мы шли, мы плыли, мы летели.

За нами, музыкой свирели,

Как в тишине хрустальных зал,

Наш каждый шаг звучал и трепетал.

И звуки те росли и пели,

Чтоб вечно жить – и длиться, и расти.

И звуки те росли и пели

О всеблаженстве дальней цели

Всесовершенного пути.

Вы ликуете шумной толпой,

Он – всегда и повсюду один.

Вы идете обычной тропой,

Он – к снегам недоступных вершин.

Вы глубоких скорбей далеки;

Он не создан для мелких невзгод.

Вы – течение мутной реки;

Он – источник нетронутых вод.

Вы боитесь неравной борьбы;

Цель его – «иль на нем – или с ним!»

Вы – минутного чувства рабы;

Он – властитель над сердцем своим.

Взор твой безмолвен – и всюду мгла;

Солнце закрыла ночь безотрадная,

Сердце, как небо, грусть обвила.

Но жду так кротко, верю так жадно я.

Ты улыбнешься – и ярким днем

Жизнь озарится во мраке ненастия,

Радугой вспыхнет в сердце моем,

Смехом блаженства, трепетом счастия!

Рассеялся знойный угар

Не борется сердце мятежно.

Свободна от тягостных чар,

Люблю я глубоко и нежно.

  Глубоко и нежно.

Пучину огня переплыв,

Изведав и вихри, и грозы,

Ты слышишь ли кроткий призыв? –

В нем дышат надежды и слезы.

  Надежды и слезы!

Блаженство? – Мгновенно оно,

И нет заблужденью возврата.

Но вечного чувства звено

Да будет велико и свято,

  Велико и свято.

Есть для тебя в душе моей

Сокрытых воплей и скорбей,

И гнева тайного – так много,

Что, если б каменным дождем

Упал он на пути твоем –

Сквозь вихрь прошла б твоя дорога

Огня и стужи ледяной.

Ее хватило б до порога

Владений вечности немой.

Есть для тебя в душе моей

Неумирающих огней,

Признаний девственных – так много,

Что – если бы в златую нить

Тех слов созвучья перевить –

Она достигла бы до Бога,

И ангелы сошли бы к нам,

Неся из райского чертога

Свой свет, свой гимн, свой фимиам!

Я люблю тебя ярче закатного неба огней,

Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,

Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;

Я люблю тебя больше – чем можно любить на земле.

Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,

Я объемлю все небо – любви беспредельной, как мир,

Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;

Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.

Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.

Ты – мой день. Ты – мой сон. Ты – забвенье от мук бытия.

Ты – кого я люблю и кому повинуюсь, любя.

Ты – любовью возвысивший сердце мое до себя!

Не для скорбных и блаженных

Звуки песен вдохновенных

  В мире рождены

Наши радости не вечны,

Наши скорби скоротечны,

  Это только – сны.

Сжаты нивы, блекнут травы,

Осыпаются дубравы,

  Цветом золотым.

Все цветущее так бренно,

Все, что бренно, то – мгновенно

  И пройдет как дым.

Пусть от боли сердце рвется,

Песнь орлицею взовьется

  К вольным небесам.

Не кумирню жизни пленной,

Но в свободе неизменной

  Ей воздвигнем храм.

Дальше, в высь от клетки тесной

Взвейся, песнь, стезей небесной

  В твой родной приют.

Где созвездья в стройном хоре,

В стройном хоре, на просторе,

  Вечный гимн поют!

Не убивайте голубей!

Их оперенье – белоснежно,

Их воркование так нежно

Звучит во мгле земных скорбей,

Где все – иль тускло, иль мятежно.

Не убивайте голубей!

Не обрывайте васильков!

Не будьте алчны и ревнивы;

Свое зерно дадут вам нивы

И хватит места для гробов,

Мы не единым хлебом живы, –

Не обрывайте васильков!

Не отрекайтесь красоты!

Она бессмертна без курений,

К чему ей слава песнопений,

И ваши гимны, и цветы,

Но без нее бессилен гений.

Не отрекайтесь красоты!

Я спала и томилась во сне,

Но душе усыпления нет,

И летала она в вышине,

Между алых и синих планет.

И, пока я томилась во сне,

Все порхала она по звездам,

На застывшей и мертвой луне

Отыскала серебряный храм.

В этом храме горят имена,

Занесенные вечным лучом.

Чье-то имя искала она

И молилась, – не помню о чем.

Но, как будто, пригрезилось мне,

Что нашла я блаженный ответ

Там – высоко, вверху, в вышине,

Между алых и синих планет.

Грезит миром чудес,

В хрусталях и в огне,

Очарованный лес

На замерзшем окне.

Утра зимний пожар

В нем нежданно зажег

Полный девственных чар

Драгоценный чертог. –

И над жизнью нанес

Серебристый покров

Замерзающих грез,

Застывающих снов.

Море и небо, небо и море

Обняли душу лазурной тоской.

Сколько свободы в водном просторе,

Сколько простора в свободе морской!

Дальше темницы, дальше оковы,

Скучные цепи неволи земной.

Вечно-прекрасны, чудны и новы,

Вольные волны плывут предо мной.

С тихой отрадой в радостном взоре

Молча смотрю я в лиловую даль.

Море и небо! Небо и море!

Счастье далеко. Но счастья не жаль.

Под окном моим цветы

Ждут прохладной темноты,

Чтоб раскрыться – и впивать

Росной влаги благодать.

Надо мною все нежней

Пурпур гаснущих огней.

Месяц, бледен и ревнив,

Выжнет цвет небесных нив.

Тихих слез моих росу

Я цветам моим снесу.

Грусть вечернюю отдам

Догоревшим небесам.

Шмели в черемухе гудят о том, – что зноен день,

И льет миндальный аромат нагретая сирень.

И ждет грозы жужжащий рой, прохлады ждут цветы.

Темно в саду перед грозой, темны мои мечты.

В полях горячий зной разлит, но в чаще тишина.

Там хорошо, там полдень спит и дышит жаром сна.

Шмели в черемухе гудят – «Мы сон его храним.

Придет гроза, – воскреснет сад – и сны замрут, как дым.

Полдневных чар пройдет угар, и будет грусть по ним.

На страже полдня мы гудим. Мы сон его храним».

Затихли громы. Прошла гроза.

На каждой травке горит слеза.

В дождинке каждой играет луч,

Прорвавший полог свинцовых туч.

Как вечер ясен! Как чист эфир!

Потопом света залит весь мир.

Свежей дыханье берез и роз,

Вольней порханье вечерних грез.

Вздымают горы к огням зари

Свои престолы и алтари,

Следят теченье ночных светил

И внемлют пенью небесных сил.

Когда была морскою я волной,

Поющею над бездной водяной,

Я слышала у рифа, между скал,

Как чей-то голос в бурю простонал:

  «Я здесь лежу. Песок мне давит грудь.

  Холодный ил мешает мне взглянуть

  На милый край, где хижина моя,

  Где ждет меня любимая семья».

Так кто-то звал, отчаяньем томим.

Что я могла? – Лишь плакать вместе с ним,

И пела я: забудь печаль твою!

Молчи. Усни. Я песнь тебе спою.

  Когда, легка, пушиста и светла,

  Воздушною снежинкой я была,

  В метель и мрак, под снежной пеленой,

  Мне снова зов послышался родной:

«О, где же ты? Откликнись! Я – один,

Бреду в снегах засыпанных равнин,

Мне не найти потерянных дорог.

Я так устал, так страшно изнемог».

  Предсмертный сон – как смерть – неодолим.

  Что я могла? – замерзнуть вместе с ним

  И светлый мир хрустальной чистоты

  Вплести в его последние мечты.

Когда я слабой женщиной была

И в этом мире горечи и зла

Мне доносился неустанный зов

Неведомых, но близких голосов, –

  Бежала я их слез, их мук, их ран!

  Я верила, что раны их – обман,

  Что муки – бред, что слезы их – роса.

  Но громче, громче звали голоса.

И отравлял властительный их стон

Мою печаль, мой смех, мой день, мой сон.

Он звал меня. – И я пошла на зов,

На скорбный зов безвестных голосов.

Кто в молитве тихой

Здесь чело склонил,

Реет над крестами

Брошенных могил?

Тень от крыльев черных

Стелется за ним…

Это – Ангел Скорби

Чистый серафим.

Внемлет он печально

Отзвукам земли.

Вздохам всех забытых,

Гибнущих вдали.

Муки угнетенных,

Боль незримых ран

Видит Ангел Скорби,

Гость небесных стран.

Вечностью низринут

В трепетный эфир,

Мрачным сном кружится

Наш преступный мир.

Но тоской великой

Благостно томим,

Молится за смертных

Чистый серафим.

Смотрит он с укором

В горестную тьму.

Цель земных страданий

Не постичь ему.

И роняет слезы

В утренний туман

Бледный Ангел Скорби,

Гость небесных стран.

На высоте, по краю светлой крыши

Иду во сне. Меня манит луна.

Закрыв глаза, иду все выше, выше…

Весь мир уснул, над миром я одна.

В глубоком сне, сквозь спящие ресницы,

Страну чудес я вижу над собой; –

Сияют башен огненные спицы,

Курятся горы лавой голубой.

Светись, мой путь! Что бездны, что препоны!

Что жизнь и смерть, – когда вверху луна?

Меня зовут серебряные звоны –

И я иду, бесстрашна и сильна.

Над белой, широкой пустыней

Засыпанных снегом равнин –

Стезею серебряно-синей

Проносится призрак один.

Черты его бледны и юны,

В них мира и сна торжество,

И ропщут певучие струны

Рыдающей арфы его.

Заслышав чудесное пенье,

Забудешь и вьюгу, и снег.

В нем вечное светит забвенье,

В нем сладость неведомых нег.

Но только померкнет сознанье, –

Он близок, он здесь, он приник!

И дышит мечтой обладанья

Его неразгаданный лик.

Порой в таинственном молчании

Я слышу – спорят голоса.

Один – весь трепет и желание –

Зовет: «Туда! В простор, в сияние,

Где звезд рассыпана роса!»

«Но здесь – весна благоуханная. –

Твердит другой. – Взгляни сюда,

Как хороша страна желанная,

Страна цветов обетованная,

Где спят библейские стада».

«В цветах есть змеи ядовитые. –

Пророчит первый. – Берегись!

Для жертв падут стада убитые,

Ищи ступени позабытые

В бескровный храм, в благую высь».

Но тихий ропот снова слышится:

«Промчится ветер – и шурша,

Ковер душистый заколышется…

Не наглядится, не надышится

На вешний луг моя душа».

«За мной! Я дам венец избрания!» –

Звучит победно властный зов.

«Что перед ним весны дыхание,

Земных кадил благоухание

И фимиам твоих лугов?

С прохладой вечера нежданною

Их обовьет сырая тень.

А там, вверху, над мглой туманною

Гремит „Осанна“ за „Осанною“

И день, и ночь, – и ночь, и день!»

Реют голуби лесные, тихо крыльями звеня,

Гулко по лесу несется топот белого коня.

Вьется грива, хвост клубится, блещет золото удил.

Поперек седла девицу королевич посадил:

Ту, что мачеха-злодейка Сандрильоной прозвала,

Ту, что в рубище ходила без призора и угла,

Ту, что в танцах потеряла свой хрустальный башмачок…

Мчатся Принц и Сандрильона. Разгорается восток.

Реют голуби лесные. Нежным звоном полон лес…

Это – сказка, только сказка; – в нашем мире нет чудес.

Ярко, пышно сыплют розы разноцветный свой наряд.

Тихо дрогнули ресницы. Очи сонные глядят.

Смотрит Спящая Принцесса: – Принц склоняется над ней.

Позади пажи толпятся. Слышно ржание коней.

– «Роза спящая, проснитесь!» – шепчет милый горячо,

И красавица головку клонит Принцу на плечо.

Оживает замок старый, всюду смех и суета:

От запрета злой колдуньи пробудилась красота.

Ярко, пышно сыплют розы разноцветный свой покров…

Это – сказка, только – сказка; непробуден сон веков.

Ропщут флейты и гитары, бубен весело гремит.

Принц танцует с Белоснежкой, – пышет жар ее ланит.

Косы черные, как змеи разметались по плечам.

Бродит ясная улыбка по малиновым устам.

Семь кобольдов в серых куртках бойко пляшут тут как тут,

Плавно бороды седые плиты мрамора метут.

Сам король уснул над кубком. Одолел дружину хмель.

Златокудрые служанки стелят брачную постель.

Ропщут флейты. Молодая блещет свадебным венцом.

Это – сказка, только – сказка, с вечно-радостным концом.

Плачет в кухне Сандрильона, – доброй феи нет следа.

Спит принцесса в старом замке, – позабыта навсегда.

Служит гномам Белоснежка, – злая мачеха жива.

Вот вам жизнь и вот вам правда, а не вздорные слова.

  Жарко, душно. Зноен день

  Тяжело гудит слепень.

  Я лежу. Над головой

  Ель качает полог свой.

  Ох, уснуть бы мне, уснуть,

  Позабыть пройденный путь!

  Ты жужжи, слепень, жужжи,

  Легкий сон мой сторожи.

  Пахнет мохом и травой,

  Высоко над головой

  Шелестит сквозная тень

  Тяжело гудит слепень.

  Под докучный гулкий звон

  Прилетел желанный сон,

  Вежды томные смежил –

  И глядеть не стало сил.

  И мечтать не стало грез.

  Ветви кленов и берез

  Затемнили яркий день,

  Тяжело гудит слепень.

Мнится мне, что надо мной

Ткет шатер полдневный зной.

В том шатре, как в жарком сне,

Хорошо и сладко мне.

У моих приткнувшись ног,

Няня вяжет свой чулок.

Добр и грустен нянин взгляд,

Спицы острые блестят.

Няня дремлет. Зноен день.

Тяжело гудит слепень.

«Ты жужжи, слепень, жужжи.

Няня, сказку расскажи».

  Ноет шмель. звенит пчела.

  Няня сказку начала:

  «В нашем царстве полон лес

  Неизведанных чудес.

  В самой чаще, в гущине,

  Есть дворец, сдается мне.

  Весь из золота он слит

  Чистым серебром покрыт.

  Там из пола бьет вода,

  Не иссякнет никогда.

  Утром – бродит там луна.

  В полдень – музыка слышна.

  А в полночной тишине…» –

  «Няня, няня, жутко мне!

  Знаю, помню, кто такой

  Покидает свой покой.

  Кто луне, как солнцу, рад,

  Чьи шаги во тьме стучат

  Вкруг куста заветных роз,

  Что в саду волшебном взрос».

  «Слушай». Няня шепчет мне:

  «Вот, в полночной тишине,

  Тихо, тихо скрипнет дверь,

  Выйдет в сад косматый зверь.

  Ждет он в полночь с давних пор,

  Скоро ль дрогнет темный бор,

  Скоро ль милая придет,

  В звере милого найдет.

  Ты поди к нему, поди,

  Припади к его груди –

  И воскреснет пред тобой

  Королевич молодой».

«Няня, няня, страшен зверь!

Не царевич он, поверь.

Черных чар на нем печать.

Будет зверь мне сердце рвать!

Выпьет зверь по капле кровь!

Няня, саван мне готовь…

Ты жужжи, слепень, жужжи,

Смертный сон мой сторожи».

  Няня, спицами блестя,

  Вяжет – шепчет: «Спи, дитя.

  Спи. Не бойся. Встанет зверь –

  После, после… Не теперь.

  Крепки стены. Цел засов.

  Там, промеж семи столбов,

  Он прикован на цепи.

  Тише, – тише, – тише, – спи».

Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.

Заря окрасила едва вершины дальних гор.

В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,

Над миром благовест гудел – и плыл туман сырой.

Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;

За ним подкошенных цветов ложится полоса.

И слышит он в густой траве хрустальный голосок:

«Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»

Взглянул Жако, – сидит в траве красавица Мюргит,

Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт.

Два крупных локона, черней вороньего крыла,

Как рожки вьются надо лбом; как мрамор, грудь бела;

Темней фиалки лепестков лиловые глаза;

Сама рыдает, – а с ресниц не скатится слеза.

Уста – румяные, как кровь; в лице – кровинки нет.

Вокруг руки свилась змея – и блещет, как браслет.

«Кой черт занес тебя сюда?» – смеясь, спросил Жако.

«Везла я в город продавать сыры и молоко.

Взбесился ослик и сбежал, – не знаю, где найти.

Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти».

«Э, полно врать! – вскричал Жако, – какие там сыры?

Кто едет в город нагишом до утренней поры?

Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.

Чтоб мне души не погубить, – к префекту я пойду».

«Тебе откроюсь я, Жако, – заплакала она:

Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.

Там в пляске время провели, – потом запел петух.

Меня домой через поля понес лукавый дух.

Вдруг, снизу колокол завыл, – метнулся Сатана.

В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.

О, горе мне! То – не заря, то – мой костер горит!

Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит!»

Гудят-поют колокола, плывет могучий звон.

Вельможи, чернь – и стар и млад – спешат со всех сторон.

Все лавки заперты; на казнь глазеть пошли купцы.

Бежит молва, разносит весть, несет во все концы.

Несется радостная весть, сплочается народ.

За Маргариту молит клир и певчих хор поет.

Во всех приходах за нее по сотне свеч горит.

«Во славу Бога» ныне жгут красавицу Мюргит.

«Эй, расступись, честной народ!» – Расхлынула волна.

Монахи с пением кадят и между них – она.

Идет. Спадает грубый холст с лилейного плеча;

Дымясь, в руках ее горит пудовая свеча.

Доносчик тут же; вслед за ней, как бык, ревет Жако:

«Прости, прости меня, Мюргит, – и будет мне легко!

Души своей не загубил, – суду про все донес

А что-то сердцу тяжело и жаль тебя до слез».

Лиловым взором повела красавица Мюргит:

«Отстань, дурак! – ему она сквозь зубы говорит –

Не время плакать и тужить, когда костер готов.

Хоть до него мне не слыхать твоих дурацких слов».

Но все сильней вопит Жако и с воплем говорит:

«Эх, что мне жизнь! Эх, что мне свет, когда в нем нет Мюргит!

Скажу, что ложен мой донос, и вырву из огня.

Я за тебя на смерть пойду – лишь поцелуй меня!»

Блеснула жемчугом зубов красавица Мюргит,

Зарделся маком бледный цвет нетронутых ланит, –

В усмешке гордой, зло скривясь, раздвинулись уста, –

И стала страшною ее земная красота.

«Я душу дьяволу предам и вечному огню,

Но мира жалкого рабом себя не оскверню.

И никогда, и никогда, покуда свет стоит,

Не целовать тебе вовек красавицу Мюргит!»

Ты помнишь? – В средние века

  Ты был мой властелин.

Ты взял меня издалека

  В свой замок меж долин.

От властных чар твоих бледна,

В высокой башне у окна

  Грустила долго я –

И над туманами долин

К тебе, мой маг, мой властелин,

  Неслась тоска моя.

Мои влюбленные пажи

  Служили верно мне;

Их кудри – цвета спелой ржи –

  Сребрились при луне.

Но лунный свет, блеснув, угас.

Взошла заря. С прозревших глаз

  Упала пелена.

Я пряжу тонкую взяла

И с ней покорно замерла

  У моего окна.

Трубит герольд. Окончен бой

  В далекой стороне.

О, скоро ль буду я с тобой!

  Вернешься ль ты ко мне?

Мой ум в томленье изнемог.

Я жду. Гремит победный рог,

  Разносится, звеня.

Тесней сомкнулся страшный круг,

Стучится смерть. Вернулся друг.

  «Ты не ждала меня?»

«О, я ждала тебя, ждала,

  И ждать готова вновь.

Чрез мрак отчаянья и зла

  Прошла моя любовь!

О, я ждала…» Но острый меч

Спешит мольбы мои пресечь

  Забвением без грез.

Мой слух наполнил свист и гул,

Холодный вихрь в лицо пахнул. –

  И жизни сон унес.

Прошли мгновения – века –

  И мы воскресли вновь.

Все так же властна и крепка

  Бессмертная любовь.

Я вновь с тобой разлучена,

Грущу, покорна и бледна,

  Как в замке меж долин.

И вновь, как в средние века,

Все те же грезы и тоска,

  Все тот же властелин.

Я не могу поверить, мой Роберт.

Как! Неужели ты меня покинешь

Теперь, сейчас, не переждав до утра,

В вечернем мраке бросишь ты меня?

О, мой Роберт, тебя я заклинаю!..

Я все прощу, я все перенесу,

Мой приговор, твою неумолимость,

Грядущий ужас горя и тоски

И этот миг отчаянья и страха…

Я все прощу, я все перенесу,

Лишь подожди до утра здесь со мною…

Одну лишь ночь, одну лишь ночь, Роберт!

Дитя мое, я не могу остаться,

Мне долг велит идти – и я пойду.

Твой долг велит жену твою покинуть,

Отнять мой свет, из сердца выбрать кровь,

Взять мир, взять сон? О, нет такого долга,

Когда еще есть Бог на небесах!

Дитя мое, там гибнут христиане,

Там слышен вопль невинных жен и дев.

В крови, в оковах, в мрачных подземельях –

Как счастия там смерти молят братья,

А ты твердишь: «Одну лишь ночь, Роберт!»

Я знаю, да! Они тебе дороже

Твоей жены, единственной твоей.

Ты хочешь мир людей тебе безвестных

Купить страданьем близкой и родной.

Мне ближе тот, кто более страдает.

Ты здесь живешь, не ведая забот,

В богатом замке, в роскоши и неге,

Спокойная и гордая, а там

Свободы жаждут тысячи несчастных, –

За них я жизнь и душу положу.

А за меня? А за мои страданья

Кто чем-нибудь пожертвует, Роберт?

Иль я – ничто? И жизнь мою навеки

Тебе, палач, дозволено разбить?

О, нет, прости! Прости! Я так несчастна!..

Не помню я о чем я говорю…

О, пощади! С таким ли гневным взором

Покинешь ты жену твою, Роберт?

Я не сержусь, Агнеса, я жалею,

Что не могу ничем тебе помочь.

Твоя тоска, мой друг, неутолима, –

Над нами гнет незыблемой судьбы.

Но не навек тебя я покидаю.

Люби и жди – я возвращусь к тебе.

Когда?

    Не знаю. Можно ли заране

Предугадать исход и время боя,

Когда и чем окончится поход, –

На сколько дней продолжится сраженье?

Но если там убьют тебя, Роберт?

Я буду счастлив. С благостным сознаньем

Исполненного долга я умру.

А я, Роберт!

    А ты свободна будешь

Остаться верной памяти моей

Иль, год спустя, избраннику другому

Отдать свою свободу и себя.

О, замолчи! Кощунственным презреньем

Не смеешь ты любовь мою пятнать.

За что? За что? Я так тебя любила

И так люблю!

    Я верю. Милый друг.

Я так люблю, что мрак грядущей ночи

Из черных снов и мыслей и предчувствий

Не затемнит лучей моей любви.

Я так люблю,

    Что море скорбных слез,

Что океан неслыханных страданий

Не угасит огня моей любви.

Я так люблю, что если б каждый день

Ты приходил пытать меня и мучить

С толпой неумолимых палачей

И жег меня, и рвал клещами тело, –

Я счастлива была бы в исступленье

Средь адских мук любимый взгляд поймать

И в нем прочесть намек на состраданье…

Я так люблю, я так тебя люблю!

К чему слова?

    Я твой, моя Агнеса.

Тебе я верю, верю навсегда.

Твоя любовь как солнце надо мною

Раскинула горячие лучи –

И будет мне светить и греть надолго

В пути моем, на много темных лет.

На много лет?! Так значит, ты уверен,

Что не вернешься скоро, что годами

Нам долгая разлука предстоит?

Быть может – нет, быть может – да, не знаю,

Я не могу ручаться ни за что.

Не знаешь ты? «Быть может – да?!» О Боже!

«Быть может – да!» Но лучше б ты сказал,

Что никогда тебя я не увижу,

Что мы навек расстанемся, навек!

Что буду я в пустом и мрачном замке,

Как дикий зверь, кружиться в тесной клетке,

Одна, одна, как раненая лань,

Лизать свою сочащуюся рану

И выть от боли, выть и проклинать,

И так – навек, без света, без надежды…

Но знать. Роберт, но знать, но знать наверно,

Что так навек! О, легче во сто крат

Холодный мрак отчаянья тупого –

Чем этот ад в безумье «может быть»!

Не плачь, Агнеса. Милостью всевышней

Вернусь к тебе и буду вновь твоим.

Сознанием исполненного долга

Как сладок будет купленный покой!

Лишь будь верна – и рай блеснет нам снова.

«Лишь будь верна?» А если нет, Роберт?

А если я верна тебе не буду?

А если я в отчаянье тоски

Пажу любому, первому мальчишке

Из слуг твоих любовь мою отдам?

Тогда в молитвах ты проси не жизни,

А смерти мне. Молись за смерть мою.

Роберт, постой! Единственный, любимый,

О, подожди! О, научи меня

Таким словам, мольбам и заклинаньям,

Таким заклятьям властным и могучим,

Какими гор сдвигаются громады,

Какими рек меняется теченье,

Какими сердце тронется твое!

Меня зовут. Хотел бы много, много

Сказать тебе, утешить, оживить,

Небесный свет незыблемой надежды

Пролить в твою измученную грудь;

Но дороги мгновенья. При свиданье

Открою все, что высказать желал

И не успел. Прости, люби и помни.

Роберт, Роберт!

    Люби, молись и жди

Роберт! Постой! Возьми меня с собою!..

Роберт!

    Ушел. Я чувствую – навек.

Скорей к окну. Быть может, мне удастся

Еще его увидеть. Раз один!

Глухая ночь. Повсюду мрак и холод.

Угас мой свет. Одна я навсегда.

Но, может быть, с вершины черной башни

В последний раз его увижу я.

Скорей туда! Но нет, борьба напрасна, –

Над нами гнет незыблемой судьбы!

Все стихло, все. Не слышен гимн священный,

И факелов багряный свет угас,

Ни отсвета, ни отзвука, ни вздоха,

И тени все сбежали до одной,

Все до одной… Мой близкий, мой любимый,

В вечернем мраке бросил ты меня!

Агнеса!

    Тс! Оставь ее, не трогай,

Тебе тоски ее не разогнать.

Уйди сама. Поверь, ее люблю я

Не менее, чем ты.

    Оставь ее.

Ты не поймешь, как горько ей и больно.

Страдала ль ты, любила ль ты когда?

Лишь я одна понять умею душу

И покорять и властвовать над ней.

Я средство знаю. Не мешай мне, Клара,

Уйди – и я развеселю сестру.

Не смей, змея! Не прикасайся к чистой!

Здесь места нет веселью твоему;

Теперь над ней витает ангел строгий

Земных скорбей. Ее утешит он,

Пошлет ей сон целебный, долгий, крепкий

И оградит от вражеских наветов,

Отчаянья, унынья и тебя.

Бесплотных сил я не боюсь

    Агнеса!

Довольно плакать. Выслушай меня

Есть счастье в жизни, радостное счастье

И жгучее как пламя…

      Замолчи!

Иль для тебя и горе не священно?

Уйди, не то раскаешься потом.

Ты мне грозишь?

    Нет. Я предупреждаю,

Что многое известно мне.

      Пусть так.

Я ухожу, но лишь с тобою вместе.

Идем со мной.

    Я быть при ней должна.

Нет, нет! Тебя я с нею не оставлю,

Нет, ни за что. Идем, сестра.

        Идем.

О Господи! Блюди над беззащитной!

Я говорить начну, а вы за мной.

Не отставать. Теперь она в печали,

Всему поверит и согласье даст.

Гм!.. госпожа…

    Кто здесь? Чего вам надо?

Мы – ваши слуги, молим, госпожа,

Покорнейше нас выслушать.

      Скорее.

Коль ваша милость будет, госпожа,

Дозвольте нынче, ради дня такого,

Нам, вашим слугам преданным и верным,

Собраться всем в каком-нибудь местечке –

В лесу иль в поле. Будем мы молиться,

Чтоб господину нашему господь

Послал победу; чтоб от супостатов

Он вам супруга вашего сберег.

Не верь, сестра, они тебя морочат.

Я знаю все: сегодня на поляну

Из ближних нам окрестных деревень

Хотят собраться тысячи безумцев,

Мужчин и женщин, старцев и детей.

Я видела: с утра там сложен хворост,

Готовятся потешные костры,

Там будут пить, кричать и бесноваться

И тешить пляской черного козла.

Не отпускай их; покажи на деле,

Что скорбь рассудок твой не отняла,

Что будешь ты преемницей достойной

Того, кто в страхе их держать умел.

Нет, милая Агнеса, не препятствуй,

За их грехи тебе не отвечать.

Пускай идут справлять свой черный праздник,

Твою печаль я разделю с тобой.

Проклятьем общим, злобным пожеланьем,

Как чарами недобрыми, сильнее

Они покой бесценный возмутят

Того, кому вослед одни молитвы

Хотели б мы немолчно возносить.

Пускай идут справлять свой черный праздник, –

Я буду здесь и помолюсь с тобой.

Ступайте все.

    Благодарим покорно.

Осмелюсь ли прибавить, госпожа,

К смиренной просьбе просьбицу другую?

О, Боже мой, чего же вам еще?

Как, значит, все мы в долгом бденье будем,

Так может дух молитвенный угаснуть

И в битве с грешной плотью ослабеть.

А потому, коль милость ваша будет,

Дозвольте нам по хлебцу что ль на брата,

Иль там чего другого прихватить,

Мясца иль рыбки?

    Слышишь? Понимаешь?

Теперь ты веришь – я была права?

Вам выдадут всего, чего хотите.

Вот вам ключи от наших кладовых.

Благодарим покорно.

      А теперь

Приказываю вам меня оставить.

Коль будет милость ваша, госпожа,

К нам, вашим слугам, преданным и верным,

Готовым жизнь отдать за госпожу

И за нее всю кровь пролить охотно,

Нам, верным псам, и ключики другие

От погребов дозвольте получить,

Чтоб было чем здоровье господина

И госпожи достойно помянуть.

Берите все,

    И, если вы не звери,

И если искра Божия в вас есть,

Не издевайтесь над моим страданьем!

Берите все. Лишь душу мне оставьте,

Чтоб я могла молиться и рыдать.

Прочь с глаз моих.

    Сестра, не забывай,

Что говоришь с бездушными рабами,

Не забывай твой сан, твое величье,

Замкнись в холодной гордости своей.

Иначе я скажу тебе, Агнеса.

Смотри на мир с любовью всепрощенья,

Твой тяжкий крест достойнее неси.

Ты уходи (Кларе) А ты побудь со мною,

Сестра моя, не покидай меня.

Помолимся, Агнеса. На коленях

Пред Господом излей твою тоску

И – светлое постигнешь ты блаженство.

О, Господи! Ты с высоты небес

Взирающий на скорбных и блаженных,

На грешный мир и грешные мольбы,

Услышь меня, зовущую во мраке,

Потерянную в вечности немой,

Одну, одну среди пустыни темной…

О, Боже мой, спаси его, спаси!

Верни мне щедрой благостью твоею

Мой свет, мой день, мой рай, мою отраду…

О, Господи! Верни мне жизнь мою!

Еще цветок расцвел в моем венке.

Еще один тяжелый минул месяц.

Моя печаль, когда же ты уснешь?

Да, жизнь скучна.

    Скажи мне, друг мой, Клара,

Что, если бы соткать гигантский шарф

И, привязав его к высокой мачте,

Поднять на высочайшую скалу, –

Скажи мне, Клара, будет ли он видим

В стране чужой?

    Я думаю, что – нет.

А если бы поднять его до неба,

До облаков, до самых дальних звезд, –

Тогда, скажи, он был бы им замечен

Оттуда, из далекой стороны?

Наверное, но это невозможно.

Одна любовь восходит выше звезд.

А если бы в минуту расставанья

К его руке я привязала нить

Прочнее стали, тоньше паутины,

Длиннее рек, что разделяют нас,

И если бы в томленье острой скорби

Рванула б я конец той чудной нити –

Донесся бы призыв мой до него?

Ха-ха! Ха-ха! Нет, я умру от смеха.

Чему же ты смеешься?

      Ха-ха-ха!

Но, право, это вышло бы забавно.

Представь себе, что бедный твой супруг,

Привязанный к тебе волшебной нитью,

Врагу захочет голову снести,

Иль кубок взять за дружеской беседой,

Иль… ха-ха-ха… красавицу обнять…

Вдруг, нитка – дерг!.. и… ха-ха-ха!

Довольно!

   Глумишься ты над скорбию моей?

Умерь твою веселость, Фаустина,

И груб, и зол твой неуместный смех.

Ты так жестоко, так неосторожно

Касаешься до наболевших ран.

Молчи, ханжа. Читай свои молитвы.

Возлюбленный! Увижу ли тебя?

Вы слышите?

    О, да. То звуки арфы

Певцы пришли. Пойдем скорей к окну.

Смотри, сестра. Не правда ли – красавец?

Да, недурен.

    Как, только недурен?

Да это принц, одетый менестрелем!

А как поет! Послушай, как поет!

Не правда ли, какой чудесный голос?

Здесь плохо слышно.

      Прикажи позвать!

Пускай придут.

    Сюда, сюда идите!

Идут. Старик и двое молодых.

Нежданный нам сегодня будет праздник.

Налей вина. Их надо угостить.

Нет, нет, не в этот кубок, он священен.

Но почему ж не в этот, а в другой?

Я говорю тебе, что он священен. –

Его касались милые уста.

Не понимаю.

    Многое на свете

Останется непонятым тобой.

Приветствуем прекрасную графиню,

Достойнейших и благородных дам,

Да будет милость Вышнего над вами.

Благодарю. Прошу вас начинать.

Высоко грозный меч подняв,

Над трепетным врагом

Граф де-Лаваль, бесстрашный граф,

Разит, как Божий гром.

Над ним витает серафим,

Крылом его храня,

И враг бежит, как тает дым

Перед лицом огня.

В высоком замке друга ждет

Прекрасная жена,

Ее любовь в скорбях растет

Бессмертна и верна.

И, славу вечную стяжав,

Грустит о ней одной

Граф де-Лаваль, бесстрашный граф,

Герой страны родной.

Благодарю. Но лести мне не надо.

Да, им не слишком можно доверять.

От нас они пройдут в соседний замок

И запоют все то же, что и нам,

Лишь в старой песне имена изменят,

Поверь, что так.

    Быть может, ты права.

Но все равно, я с радостью внимала,

И эта песня сердцу дорога.

Подай вина.

    Из рук моих примите.

Да будет счастье с вами, госпожа.

Пусть вам судьба дарует безмятежность

Ненарушимой ясности души.

И столько дней счастливых, сколько было

Блестящих капель в кубке золотом.

Сестра, вели им спеть из гримуара.

Там песен нет для благородных дам.

Мы их поем лишь черному народу, –

Их знатные не любят господа.

Не бойтесь нас.

    Оставь их, Фаустина,

Не стоит слушать эту чепуху.

Там смысл сокрыт в туманных выраженьях

Кощунственных и непонятных слов.

Не лучше ли послушать гимн священный?

Тра-та-та-та! Пойди ж ты прочь, ханжа!

Не суйся там, куда тебя не просят,

Ступай к себе в часовню и молись!

А вы не бойтесь петь из гримуара,

Поверьте, мы не донесем на вас.

Начните песнь. Смелее! Да, Агнеса?

Пускай поют.

Как хочет госпожа.

Ты хочешь власти? Будет власть.

Лишь надо клад тебе украсть.

Ты руку мертвую зажги,

И мертвым сном уснут враги.

Пока твой факел будет тлеть,

Иди, обшарь чужую клеть.

Для чародея нет преград:

Пой гримуар – найдется клад!

Для чародея нет преград:

Пой гримуар – найдется клад!

Ты другом в сердце уязвлен?

Тебя страдать заставил он?

Ты плачешь кровью потому,

Что отомстить нельзя ему?

Но Я с тобой. Ночной порой

Ты книгу черную открой.

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – твой друг умрет!

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – твой друг умрет!

Жена чужая хороша?

О ней болит твоя душа?

Ты не заспишь, ты не запьешь

Ее пленительную ложь?

Но пусть другой грустит о ней,

Влачит до гроба тягость дней.

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – она придет!

Для чародея нет забот:

Пой гримуар – она придет!

«Она придет!» Да, это мне понятно,

Вот это – песнь! Вот это – красота!

Вот вам за труд. Вы пели превосходно,

Тебе, дитя, цветок с груди моей,

Вам золото. Берите и прощайте.

О, что за песнь, о, что за красота!

Пой гримуар – и будет все доступно!

Какая власть, какое торжество!

Да – хорошо.

    Позорно и преступно.

Ах, очень жаль! Не угодили вам?

Оставьте спор. Садитесь за работу

И помогите кончить мой венок.

Они все здесь. Не просят ли ночлега?

Вот так венок! И ни единой розы,

Все лилии и лилии одни.

Ни одного пиона, ни гвоздики, –

Они бы мертвый скрасили узор.

Что может быть милее нежных лилий

С их непорочной, чистой белизной?

Оставь сестру! Ее венок прекрасен.

А все же розан здесь необходим.

Хотя б один, но яркий и победный.

Вот здесь ему местечко бы нашлось.

Дождем невинных, чистых, белых лилий

Победный розан будет побежден.

А! Ты мешать? Так вот тебе за это.

Ай! (убегает)

  Ха-ха-ха! Теперь твоею кровью

Здесь яркий розан вышит навсегда.

Что тут за шум? Наверное ты с Кларой

Сцепилась вновь. Когда ж вы помиритесь?

Мне помириться с нею? – Никогда!

Поверь, твоя привязанность. Агнеса,

Дороже нам всех радостей земных.

Когда ты с нею – я больна от злобы.

Когда со мной – она бледнеет в страхе,

Что овладею я твоей душой.

Вы дороги мне обе, но различно.

Ее люблю в спокойствии и счастье,

Тебя же я в отчаянье люблю.

Скажи, сестра, теперь кого ты любишь?

Теперь? Не знаю. Может быть, тебя.

Так значит, ты?..

    Нет. Верь мне, я смирилась.

Терплю и жду, покорная судьбе.

Зачем ты смотришь странно и пытливо?

Ты, кажется, не веришь мне, сестра?

Всему охотно верить я готова:

И твоему похвальному смиренью,

И терпеливой кротости твоей.

Всему, всему. Лишь одного, сестрица,

Чего ты ждешь – понять я не могу.

Чего я жду? Ты этого не знаешь?

Не знаешь ты, зачем во вдовье платье

Оделась я? Зачем с утра до ночи

За пяльцами и прялкой я сижу?

Зачем брожу по залам одиноко,

На чей портрет смотрю, о ком молюсь.

К кому стремлю все грезы, все надежды,

Чего я жду! Не знаешь ты – чего?

Итак, ты ждешь свидания с супругом

(Когда тебя я точно поняла)

Пример для всех достойный подражанья

Но долго ли ты будешь ждать его?

О, если бы наверно знать могла я,

Когда конец! О, если б только знать!

Но кто душе тоскующей ответит,

Кто силы даст бороться и страдать?

Вокруг меня сгустились тени ночи

И я молюсь беззвездным небесам.

Мне жаль тебя, бедняжка. Вдруг, подумай,

В тоске, в борьбе, в бесплодном ожиданье

Пройдет еще не год, а десять лет…

Молчи! Молчи, не прикасайся к ране!

Пройдет лет десять. Волосы твои

Начнут седеть. Увянет твой румянец

И ранняя, безвременная немощь

На нежный лик набросит сеть морщин.

Ты будешь кашлять, охать и креститься…

И затрубит тогда победный рог, –

Вернется друг! Ха-ха! Вернется милый!

И ласково похлопав по плечу:

«А ты, бедняжка, скажет – постарела,

Совсем не та… Ступай-ка в монастырь!

Коль нет своих грехов – молись за мужа,

Он пожил всласть и в меру нагрешил».

Молчи! Сам дьявол говорит тобою!

«Да» скажет он: «ступай-ка в монастырь.

Когда наскучат мне твои вассалки,

Я у соседа высватаю дочь.

Ведь за меня пойдет еще любая

И славного наследника мне даст».

Презренная! Молчи! Ни слова боле,

Иль слугам я велю тебя сейчас

С высокой башни сбросить. Вон отсюда!

Пока еще я в замке госпожа!

Ведь я шутила, милая сестрица.

Не плачь. Прости, красавица моя.

Ты помнишь ли, о чем мы говорили

Тогда впотьмах, когда дремала Клара?

Да, – ты клялась помочь моей тоске.

И клятву я сегодня же исполню

Старуха здесь.

    Ты правду говоришь?

Я провела ее по закоулкам

Еще до утра. Не видал никто.

Я в комнате моей ее сокрыла,

И ключ при мне.

    Скажи, страшна она?

Не то, чтоб очень: ведьма, как все ведьмы;

Стара, худа, горбата и черна,

Но все равно, ведь ты не ожидала

В ней прелести увидеть образец.

Да, но теперь меня объемлет ужас,

Предчувствием болит моя душа.

Ну, что за вздор! Она тебя утешит.

При ней мешок; в него я заглянула:

Там много трав сушеных и кореньев,

И с жидкостью волшебный пузырек.

Позвать ее?

    Зови, но не надейся –

Моя болезнь неизлечима, верь,

Не исцелит меня твоя колдунья,

Я ранена отравленной стрелой.

Ханжа идет. Молю, при ней – ни слова.

Не то испортит все и помешает.

Ушли ее за чем-нибудь скорей.

Ты, кажется, взволнована, Агнеса?

Да, странное предчувствие томит.

Оставь меня. Сейчас займусь я делом,

Хочу сегодня кончить мой узор.

Ах! Что за чудо? Между бледных лилий

Нежданно розан яркий заалел.

Горит, как цвет кровавых губ вампира.

Но это – бред! Но это – колдовство.

Да, колдовство. Спори его скорее

И лилией невинной замени.

Вот ножницы.

    Они как будто тупы.

Помочь тебе?

    А где же белый шелк?

Он пред тобой.

    Нет. Этот слишком тонок.

Дай мне другой; он в комнате моей,

Ступай за ним!

    Там нет другого шелка.

Нет или есть, – ступай за ним, ищи,

А не найдешь – и лепестка не вышью.

И будет алый розан красоваться

И здесь на веки вечные цвести.

К тому же он мне нравится невольно.

Иду, иду. Храни тебя Господь!

Да без него, смотри, не возвращайся.

Одна ты здесь? Ушла твоя ханжа?

Она ушла.

    Запремся от святоши.

Я дверь замкну.

      Эй, бабушка, войди.

Приветствую вас, добрая графиня.

Скажите, чем полезна быть могу?

Твое лицо знакомо мне, колдунья,

Я видела его в кошмарных снах!

Случается. Пригрезится иное,

А после, глядь, и наяву всплывет.

Да так всплывет, что и не разберешь тут,

Где сон, где явь, где дьявол, где монах.

Тьфу! Снизу вверх! Грызи свои копыта!

Ну, замолола мельница моя!

Не странно ли, я чувствую и знаю,

Что ты одни страдания мне дашь.

Предвижу я, что следом за тобою,

Как тень твоя, несчастие идет,

Но устоять не в силах я. Ценою

Грядущих мук забвение куплю.

Мне ведомо, графиня, ваше горе.

И ведомо, чем можно мне помочь?

Я все могу. Мои всесильны чары.

Лишь прикажите – мигом хворь сниму.

Ты можешь ли зажечь мои ланиты

Румянцем нежным невозвратных дней?

Я все могу.

   Ты можешь возвратить мне

Мой прежний смех и детскую веселость?

Я все могу.

    Ты можешь ли, скажи,

Мне возвратить того, кого люблю я?

Его вернуть? Его движенья, взгляд,

Любимых рук могучие объятья,

Любимых уст живую теплоту,

Вернуть мой свет, мой рай, мое блаженство?

Я все могу. Доверься мне вполне.

Сегодня ночью ты затворишь двери,

Все до одной, и окна занавесишь.

Чтоб любопытный глаз не заглянул…

Потом одежды траурные снимешь

В венчальный свой оденешься наряд,

На два прибора круглый стол накроешь

И будешь ждать. Но милый не придет.

Он не придет?

    Тогда споешь ты песню,

Заветную. Которую любил он,

Споешь ее, – но милый не придет.

Он не придет?

    Тогда его одежду

Последнюю, которую носил он,

Осыплешь ты, лобзаньями и скажешь:

«Не приходи, я не хочу тебя!»

Затем, отведав горького напитка,

Ты ляжешь спать. – И милый твой придет!

Придет ко мне!.. Мой рай!.. Мое блаженство!..

Но если ты мне солгала – тогда

Тебе достойной казни не найду я!

И твой обман я не прощу вовек.

Не беспокойтесь. Добрая графиня,

Всем угожу. А вот мое винцо!

Возьми за труд. Потом еще получишь.

Сестра, открой! Я шелка не нашла.

Сейчас иду (Фаустине). Спровадь ее тихонько,

Чтоб не увидел кто-нибудь.

      Сестра!

Ступай к ханже, не то она ворвется.

Сестра!

    Иду! Я отыщу сама (уходит).

Послушай-ка, зачем ей видеть мужа?

И так наш замок стал монастырем,

А если тут заходят привиденья,

Так и с ума недолго нам сойти.

Ты лучше бы придумала, старуха,

Веселое, шальное что-нибудь,

Чем можно было б дьявола потешить.

Тьфу, в печку хвост! Пали свои рога!

Возьми. Тут сок из ягод белладонны.

Смешав с водой, взболтни и процеди,

И подменишь волшебный тот напиток,

Что я дала ей прежде. Поняла?

А дальше что?

    А дальше сон увидит

Сестра твоя, веселый красный сон,

Ох-хо-хо-хо! И мужа позабудет.

С веселым сном веселье к вам придет.

Стой, подожди. Послушай-ка, старуха,

И у меня есть дело до тебя.

Мне душно здесь! Пойми, я задыхаюсь.

Мне тесно здесь – и некуда уйти.

И я полна желанием безумным,

Властительной и дикою мечтой.

Хочу я быть свободною волчицей,

Дышать прохладным воздухом полей,

Визжать и выть, и рыскать в темной чаще,

Пугать мужчин, и женщин, и детей,

Вонзать клыки в трепещущее тело

И забавляться ужасом людей,

Хочу я воли, бешенства простора,

В крови я жажду скуку утопить!

А если вдруг охотник ненароком

При встрече грудь прострелит госпоже, –

Тогда старуха будет виновата?

Одна, ведь, я за всех ответ держу.

Хотя бы так. – Хочу я рыскать зверем!

А помнит ли преданье госпожа,

Как рыцарь лапу отрубил волчице,

Ее в лесу дремучем повстречав,

И как рукой та лапа обернулась,

Рукой с кольцом одной прекрасной дамы,

И как потом несчастную сожгли?

Пусть жгут меня, а душу примет дьявол!

Свободы мне!

    Тьфу! Приходи вчера!

Как смеркнется, – натрись вот этой мазью –

И побежишь волчицей по полям.

Вот кошелек, но если ты обманешь –

Не жить тебе! (Уходит).

    И все-то так они,

Проклятые! Когда нужна колдунья –

Озолотить готовы на словах,

А оплошаешь только раз единый,

Так на куски готовы растерзать.

Комната постепенно наполняется слугами и служанками.

Попридержи язык-то. Ведь недолго

Нам для костра дровишек натаскать.

Молчи, дурак. Она тебя иссушит.

Припомню, друг, припомню, погоди!

Голубушка, меня жених покинул!

Вот, невидаль: – другого заведи.

Дай любчик мне, родимая, за это

Тебе, коль хочешь, в ноги поклонюсь.

Пошел! На кой мне черт твои поклоны?

Тьфу! Снизу вверх! Заклюй тебя петух!

Ох, не оставь, старушка, дай мне травки,

От лихорадки всю меня трясет.

На, завари, да выпей с наговором.

Сочтемся после. А тебе чего?

Голубушка, избавь меня от мужа,

Продай мне яд.

    Не время толковать,

Да и не место. После новолунья

Придешь ко мне.

    А нет ли корешка,

Чтоб никогда вот тут не пустовало?

У жулика всегда карман набит.

Ах, ты, чумичка! Вон пошла отсюда!

Прочь, подлая! Ату ее!

      Ату!

Проведали, пронюхали, ищейки.

Вон все отсюда по своим местам!

Бездельники, ленивцы, дармоеды!

Ступай за мной.

    Тьфу! Разрази вас гром!

О, как измят венчальный мой вуаль!

Дай, подколю; так будет хорошо.

Как тускло блещут камни ожерелья

И диадема брачная моя,

А где цветы? – Увяли, облетели.

Блаженный день, когда я в первый раз

Надела их счастливою невестой,

Когда его любимая рука…

Блаженный день!..

    Тот день воскрес сегодня

И счастлива ты будешь. Как тогда.

Где твой напиток? – Ведьма говорила,

Что следует с вином его смешать.

Постой, дружок, тебе я приготовлю.

Не так глупа. Довольно кислых мин

И этих слез, и этих причитаний.

Спи, верная голубка, сладким сном,

Заспи тоску в бесовском наважденье.

«С веселым сном веселье к нам придет».

Готово все. Пожалуйте, графиня.

Извольте пить. А я пойду к себе.

Что Клара? Спит?

    Давно и очень крепко:

Я капель ей снотворных подлила.

Спокойной ночи, милая невеста,

Счастливой ночи, верная жена!

Готово все. Я двери затворила,

Мои одежды мрачные сняла.

Я для тебя убралась, как невеста.

На круглый стол поставлен твой прибор.

Все – для тебя. Я жду, мое блаженство,

Я жду тебя. Ты не идешь. Мой друг?

Ты хочешь ли внимать моленьям скорби?

Их нет в груди надорванной моей.

Ты хочешь криков, стонов и рыданий?

Ты хочешь слез? – Я выплакала все.

Их нет, их нет! Но хочешь сладких звуков?

Я песнь тебе заветную спою.

Плывет туман от синих вод

К серебряной луне.

Виллис кружится хоровод.

О, вспомни обо мне!

Им любо мять цветущий луг,

Им нежных трав не жаль.

Сгораю я. Мой милый друг,

Пойми мою печаль.

Виллисы пляшут, все в огне,

Где светится вода.

Люби меня. Приди ко мне,

Я жду тебя всегда.

Я песнь твою любимую пропела,

Я жду тебя. Ты не идешь, мой друг?

Ты не идешь ко мне, мое блаженство?

Не думаешь ли ты, что призрак твой

Сожжет меня такой небесной страстью,

Таким восторгом райским упоит,

Что ангелы завидовать нам будут?

О, нет, Роберт, не бойся за меня!

Я лишь страдать на время перестану,

Но грусть моя вовеки не умрет.

Ты не идешь? Я это знала, знала!

Но надо все исполнить до конца,

Испить до дна мучительную чашу.

Все до конца.

    Я не совсем одна.

Еще осталось мне воспоминанье, –

Твоя одежда, смятая тобой.

О! Мой Роберт, какое наслажденье,

Какое счастье прикасаться к ней!

Возможно ли страдать еще сильнее?

Довольно ждать, – и пыткам есть предел.

Пью за тебя, Роберт, за искупленье

Безвестных мук, страдальческих ночей

И подвига бесплодных отречений.

Полынь и желчь в отравленном питье! –

Такой ценой дается нам забвенье.

Я выпила всю горечь слез своих.

Пора забыться. Гаснет мой рассудок.

Еще слова осталось произнесть

Нелепые, безумные, смешные.

Но, кажется, их смысл я поняла

«не приходи; я не хочу тебя!»)

Покойной ночи. Спите, почивайте,

Саббат! Саббат! Шш! Красный сон идет!

Ха-ха-ха-ха! Да это презабавно.

Ничуть не страшно, глупо и смешно.

Sabbat! Дружок мой, Грибушо,

  С тобой мне хорошо.

Ты так взвиваешь высоко,

  Так прыгаешь легко.

Идем, идем, с тобой вдвоем

  Тепло. Светло, как днем.

Ты так танцуешь хорошо,

  Дружок мой, Грибушо.

Ты так танцуешь хорошо,

  Дружок наш, Грибушо.

Знакомые, но странные фигуры,

Все прыгают и скачут как козлы.

И Мьетта здесь. И эта тоже пляшет!

Все налицо, – как Мьетте-то не быть?

Все собрались, хоть перечесть извольте.

Вот Габриэль, вот Жак, а вот Люси.

Все тут как тут.

    Но Мьетта, Мьетта – крошка,

Что целый день за пяльцами сидит,

А вечером перебирает четки, –

Теперь, беснуясь…

    Все сюда придут!

Лишь в том вопрос: кто раньше, а кто позже,

Но этого никто не миновал.

Здесь Клары нет.

    Затем, что спит – не видит,

А покажи – запляшет, как и все.

Не может быть, Не клевещи напрасно.

Я верю ей, как божьим небесам.

И ты царишь над разумом смятенным

Лишь потому, что праведная спит,

Что защитить она меня не может,

Освободив о дьявольских цепей;

Молчит теперь, отравленная ядом,

Не молится, не плачет обо мне.

Мой ангел спит. Душа моя трепещет.

Мне страшно видеть, слышать, понимать.

Мне чудится, сквозь хохот их веселья,

Рыдает скорбь каких-то черных тайн,

Неведомых, несказанных страданий,

Ликует так отчаянье одно.

Саббат! Саббат!

    Ва, ва! Гарр, гарр! Саббат!

А вот сам ад идет ко мне навстречу!

Страшилища, ужасные, как смерть,

Кривляются, беснуются, хохочут…

Нет, это больше скорбно, чем смешно.

Со мной танцует милый друг,

  Хорошенький Гри-Гри.

Мы с ним пойдем плясать на луг

  До утренней зари.

Пушистый хвостик твой мохнат,

  Рога твои блестят.

Пойдем, пойдем, пушным хвостом

  Следы мы заметем.

Пойдем, пойдем, пушным хвостом

  Следы мы заметем.

Саббат! Саббат! Завейся, малый круг!

Отверженные, дикие созданья,

Вас изрыгнул презревший вами ад!

Я узнаю бесформенных инкубов

С их рыбьими глазами мертвецов.

Вот ларвы, духи, вспухшие от крови,

Как пузыри налитые дрожат

В уродливой и сладострастной пляске,

Качаются на тоненьких ногах.

Вот оборотни с волчьими зубами…

Но это вздор и бред. Я сплю, я сплю!

Все это сон.

Sabbat! Играет черный бык,

  Гудит, ревет смычок.

И шум, и гам, и вой, и крик,

  И смех, и топот ног.

Играет бык «гу-гу, гу-гу»

  Веселье хоть куда,

Коровы пляшут на лугу,

  Взбесились все стада!

Кружатся овцы и козлы,

  Задвигались копны.

Мы все милы и веселы

  На бале сатаны.

Мы все милы и веселы

  На бале сатаны.

Прочь! Сгиньте все! Ваш праздник безобразен.

О, Боже мой, спаси меня, спаси!

Не поминай. Не то разрушишь чары,

Беда падет на голову мою.

Тебя живой велю я замуравить!

Где тот, кого клялась ты мне вернуть?

Вот твой Роберт. Целуйся с ним, милуйся,

Чем не хорош?

    Я узнаю тебя!

Не подходи. Ты тот, что пред рассветом

Рукой холодной горло мне сжимал,

Окутывал свинцовой паутиной

И ужасом позорных ласк твоих

Высасывал в сверлящем поцелуе

Всю кровь мою. Не подходи, вампир!

Где мой Роберт? Меня ты не обманешь.

Ужель ждала ты правды от того,

Кто «сам есть ложь и лжи отец»?

      Колдунья,

Я сплю, я сплю, я знаю – это сон,

Но этот сон ужасен… Солнца! Света!

Весенних роз! О, дай забыться мне!

Да, веселится каждый, как умеет.

Вам это не по нраву, госпожа?

Вам света надо, солнышка, цветочков,

Вы задохнулись в нашей темноте?

Что же, мы иное что-нибудь покажем –

Порадостней, поярче, посветлей

Сначала майской позабавим сказкой,

А вслед за тем придет и наш черед.

Прискучат скоро детские забавы,

Таким, как вы, ребячество нейдет.

Полюбится и наше беснованье.

Всему свой час. Шш! Белый сон идет!

  Вперед, вперед,

  Нас праздник ждет,

Цветущей весны возрожденье!

  Мы – солнца луч

  Средь черных туч

Мы счастья златые виденья!

  Ненастья нет,

  Вновь жизнь и свет

Восстали для радости ясной,

  Ликуй, любовь,

  Он с нами вновь,

Воскрес наш Адонис прекрасный!

Птичка моя, говорят, – что ты мне изменила?

Друг мой, не верь никому. Так же тебя я люблю.

Радость моя, но однако и сам я заметил…

С ним у фонтана в саду – я анемоны рвала.

Да, анемонами если назвать поцелуи –

Ровно двенадцать цветков – сорвали губки твои.

Если, ревнивец, тебя обижают двенадцать.

Дам я охотно тебе – двадцать четыре цветка.

  Мы сеем смех

  Земных утех

Мы солнцем весенним залиты!

  Не стон, не кровь

  Несем любовь

На белый алтарь Афродиты!

  Идем, идем

  Счастливым сном,

Не жертвы для смерти напрасной,

  Наш дар – один,

  Цветы долин,

Тебе, о Адонис прекрасный!

Как высоки, как узки наши окна!

Как здесь темно, и тускло, и мертво!

О, что за жизнь! И сколько слез пролито.

И сколько дней бесследно отошло.

Иль это солнце, робкое над нами,

Могло светить и греть лишь в те года –

Свободные, свободному народу?

Для нас оно в туманы облеклось,

И нет тепла в глубоком нашем склепе.

О, если бы сам дьявол пожелал

Мне предложить забвение за душу –

Я подписала б кровию моей

Тот договор. Забвенья! Счастья, счастья!

Один лишь миг – и душу за него!

Что там за стук? Не ты ли, Фаустина?

Нет, это я!

    Роберт!

      О, Боже мой!

Я думала… Простите… я ошиблась…

И вашею ошибкой счастлив я,

Я счастлив, да, но вместе опечален,

Невольное вам горе причинив.

Я думала…

    Простите, ради Бога!

Я напугал вас очень?

    Кто же вы?

Вы так похожи на него.

    Роберта?

На первый взгляд меж нами сходство есть,

Но на второй различие большое

Найдете вы. Я брат его – Эдгар.

Вы брат его? Но почему ни слова

Он никогда о вас не говорил?

Немудрено. Он предпочел молчаньем

Один грешок на совести покрыть.

Все дело в том, прелестная Агнеса,

Что в детстве нас просватали отцы

Вас и меня друг другу; я уехал,

А братец мой тут время не терял,

И замки ваши, земли и поместья

С бесценной ручкой этой захватил.

Сначала замки, земли и поместья,

А после к ним в придачу и я сама?

Да, рыцарь, да – теперь я убедилась,

Что первый взгляд ошибочней других!

Вы огорчились?

Милая сестричка!

Ах, право, я не то хотел сказать.

Я к вам спешил с таким открытым сердцем,

Но каждый раз, как говорю я с дамой,

С прелестной дамой, так взволнован я,

Что с уст моих срываются невольно

Нелепые и вздорные слова.

И если вам меня противно слушать –

Я замолчу и буду нем, как тень.

Прикажете?

    Нет, это будет скучно.

Мы говорим на разных языках,

Но лучше бред бессвязный, чем молчанье,

Не правда ли?

    Вполне согласен я.

Скажите мне, как вы сюда попали?

Престранный случай. Зверя я следил

В густом лесу. За бешеной волчицей

С собаками я гнался по следам

Чрез пни, овраги, вихри мы летели.

Отстали слуги. Месяц мне светил.

Я нагонял. Но вдруг, оскалив зубы,

Зверь обернулся. Верьте мне, иль нет,

Но вместо волчьей морды я увидел

Лицо, Агнеса, женское лицо!

Вы испугались оборотня, рыцарь?

Я изумился. С визгом от него,

Поджав хвосты, попрятались собаки.

В моих руках невольно дрогнул лук

И острая стрела попала зверю

Не в грудь, а в лапу; взвыл он и пропал.

Но по следам кровавым я пустился,

Они меня в ваш замок привели.

В мой замок? – Странно, очень странно, рыцарь.

Кто б это был?

    Как спали вы, сестра?

Ах!

  Чур меня!

    Вы здесь?

      Что это значит?

Вы, видимо, знакомы меж собой?

Нет, не совсем; не то, чтобы знакомы,

Но с рыцарем я встретилась давно,

Когда – не помню… Как-то на охоте.

Вас ожидают, милая сестра;

Пришел аббат, – ему вас видеть надо

И приказаний слуги ждут давно.

Но что с рукой твоею, Фаустина?

Ты ранена?

    Не стоит говорит…

Так, пустяки, – царапина и только.

Вас ждут, сестра.

    Пора и мне домой.

Нет, рыцарь, вас так скоро не отпустят.

Вы погостить останетесь у нас.

Не правда ли?

    Располагайте мною

Как вам угодно, милая сестра.

Так это вы?

    Да, это я.

      Чудесно.

Вы миловидней кажетесь теперь,

При свете дня, а ночью – брр! – Доселе

Я этих глаз не в силах позабыть.

Вы, рыцарь, трус порядочный.

      Нимало.

Позвольте ручку вашу посмотреть.

Не прикасайтесь! Прочь! Пустите руку!

Ведь все равно, придется показать

Не только мне, но целому собранью,

В присутствии судей и палачей.

Вы донесете?

    Может быть.

        За что же

Хотите вы на смерть меня предать?

Вы только что меня назвали трусом,

А мненьем дам я очень дорожил

И доказать хотел бы вам на деле,

Что ни чертей, ни ведьм я не боюсь.

Фи! Рыцарь, фи! Вы женщине грозите?

Не женщине, а ведьме.

      Все равно.

Граф де-Лаваль доносчиком не будет,

Иль содрогнутся прадеды его,

Лежащие в фамильном вашем склепе.

Ног вы, конечно, шутите со мной.

Хотите, рыцарь, будемте друзьями?

С волчицей – нет. С прелестной дамой – да.

Вы все про то, что грезилось вам, рыцарь?

В угоду вам готов считать я сном,

Что было ночью; днем вы слишком милы.

Позвольте ручку – мир наш заключен.

Я пригожусь вам, рыцарь, очень скоро.

Вам нравится Агнеса?

      Вижу я,

Что вам наука тайная знакома

И в сердце вы умеете читать.

Хотите вы достичь любви Агнесы?

Ее любви? Еще бы нет? Любви

Такой прекрасной женщины. Дружок мой,

Когда бы вы сумели мне помочь?

Останьтесь здесь, Агнеса будет ваша.

Но помните, что рыцарь де-Лаваль

Способен спать с открытыми глазами

И с правдой сон в неведенье мешать,

Но никогда доносчиком не будет…

Не правда ли?

    О, мы теперь друзья!

Но все ж и вас просил бы я запомнить,

Что трусом быть не может де-Лаваль

Мальчишка дерзкий смел грозить доносом!

Мне! Мне грозить осмелился щенок!

Глупец, нахал, бери свою Агнесу,

Но кровь моя к отмщенью вопиет,

И ты, ее проливший, мне заплатишь

Тройной ценой. Нет, ты не донесешь.

Заходит солнце, а господ все нет.

Каких «господ»?

    Каких? Известно – наших.

У нас одна есть госпожа, дурак,

Одна – графиня де-Лаваль, Агнеса,

И кроме я не ведаю господ.

Уж будто вы ослепли и оглохли?

А графчик-то? А родственничек ваш?

Вот, погодите, – как сыграют свадьбу –

И вам придется спину-то погнуть!

Заважничали больно вы не в меру

Да скоро, скоро вас угомонят.

Ведь новый-то, хотя еще мальчишка,

А видит все и до всего дойдет.

Везде поспеет. Вот. Сказать к примеру,

Наш настоящий, прежний господин –

Был строг, был лют, подчас его боялись

Мы как огня, а было-то при нем

Спокойней нам; всяк был приставлен к делу,

Знал свой шесток и помнил лишь одно:

Чтоб на глаза не часто попадаться.

А нынче что? Всяк лезет ближе стать!

Дня не пройдет, чтоб порка миновала,

А все не знаешь, как и угодить

И то – не так, и это – не по вкусу.

И девушкам совсем проходу нет.

Тебе-то есть. Ступай, – никто не тронет,

Уж разве только зельем опоишь.

А ты молчи! Вот я скажу графине,

Пред кем хвостом вертеть ты начала!

Ты дура!

  Дай, голубушка, лишь сроку,

Вот, погоди, вернется господин,

Он вам хвосты-то поприжмет, и «дура»

Тебе припомнит. Милая, тогда.

Да, да, да, да.

    Что распустили глотки?

«Га-га-га-га». И горя мало вам.

Того гляди с охоты возвратятся,

А ужин подан? Стол у вас накрыт?

Бездельники! Вам нужды нет, не спросят,

Кто виноват? – Да кто же, как не я.

Старухин грех – давай сюда старуху.

А разве мне за вами доглядеть?

Я спрашиваю, можно ли за вами

Упрыгать мне на старых-то ногах?

То там, то здесь – «га-га!» – а дело стало,

А мне за вас, за всех, ответ держать.

Эх-эх! Грехи! Вовеки не отмолишь!

Да с вами тут святая согрешит.

О чем вы так, старушенька, крушитесь?

Вам что? Ведь ваше дело – сторона.

Вам – повара, вы с ними и толкуйте,

А мы уж будем сами по себе.

Мне что? Скажите, выискался тоже!

Ты поживи с мое – так не снесешь.

Нет, это что ж, чтоб так избаловаться,

Чтоб целый Божий день озорничать

Да бить баклуши! Господи, помилуй,

Как графа тут добром не помянуть!

С охоты едут господа и гости.

Живей встречать!

    Поспеешь. Дай взглянуть.

Пусти-ка ты.

    Смотрите! Ай, умора!

Обнявшись едут!

    Что ты?

      Право. Так.

Взгляни сама, при всех ее целует.

Кого «ее»?

    Да нашу госпожу.

Да кто целует, спрашиваю?

      Дьявол.

Дай, миленький, на беса посмотреть.

Что мелешь вздор? Какой еще там дьявол?

А тот, что образ рыцаря приняв,

Сошел у нас теперь за господина

И скоро к свадьбе дело поведет.

Но видано ль, чтоб от живого мужа,

Да замуж шли?

    А кто же может знать –

Он жив иль мертв? Нет слуха – значит помер.

А все же этой свадьбе не бывать.

Подумай сам, ведь может грех случиться.

Не ездил бы за тридевять земель,

А молодая чем же виновата?

Дай мне взглянуть!

      Проехали давно.

И след простыл.

    Что щиплешься, невежа!

Смотреть смотри, а воли не давай

Своим рукам.

    Я невзначай, простите.

Паж (вбегая)

Эй! Слуги, где вы? Ужин подавать!

Что, дождались, болтливые сороки!

Ах, Боже мой, ведь стол-то не накрыт!

Да не мечитесь без толку, бараны!

Всех выдерут!

    А ну тебя, пошла!

Что топчешься все время под ногами!

Всем, всем влетит! Ей-богу, всем влетит!

Еще не поздно. День еще не кончен.

Побудь со мной.

    О чем смеешься ты?

Мне весело, устала я немного.

Сегодня лес так странно был хорош.

Там, на поляне, между трав помятых

Росли цветы. Я их рвала, пока

Охотники выслеживали зверя.

Призывный рог гремел и грохотал,

Сливаясь с воем, гиканьем и лаем.

И стих вдали. А я рвала цветы.

Так хорошо мне было, так отрадно.

Дремучий лес качался надо мной…

Он мне шептал: «Прекрасна ты, прекрасна,

Живи и пой, и смейся, и люби!»

Нет, никогда с такою жаждой жизни

Еще не билось сердце у меня.

И в первый раз за много дней тяжелых

Я бросила постылый гнет тоски.

Я молода, не правда ль? – Я прекрасна?

И я живу, пою, смеюсь, люблю!

Вот если б ты всегда была такою –

Беспечною, с румянцем на щеках,

С огнем в очах и беззаботным смехом

На этих губках, трепетных и нежных,

Которые так сладко целовать.

А день угас. Так смех мой беззаботен,

Но отчего же в сердце у меня

Смеюсь ли я, пою ли, – все, как будто,

Дрожит и ноет скорбная струна?

И эта боль порой неодолима,

Она гнетет, она меня томит,

Мешает мне дышать и наслаждаться,

И жить, и петь, смеяться и любить.

Прикажете помочь переодеться?

    Нет, уходи. Я помогу сама.

Ступай.

Сегодня быть с тобой хочу я

Как можно дольше. Сердце мне твердит,

Что этот день – затишье перед бурей.

И страшно мне.

    Не думай ни о чем.

Придет пора – ее мы грудью встретим.

Пусть завтра смерть; сегодня мы живем.

Да, ты права. И жизнь пройдет, и юность,

Как сон. Что, Клара все еще больна?

Не лучше ей?

    Нет, не встает с постели.

Совсем плоха. Не вспоминай о ней.

Она считала радость преступленьем

И смех – грехом. Противная ханжа

Измучила тебя, мою бедняжку.

Как нежные слова к тебе нейдут.

В твоей улыбке чудится гримаса

Когда смеешься ты, твои глаза

Хранят упорно злое выраженье

И мрачный взгляд. Когда же ты целуешь,

Мне кажется, что жалишь ты меня.

Нет, ты всегда ко мне несправедлива,

А между тем, я так тебя люблю,

Так дорожу твоей непрочной дружбой,

Что никому тебя не уступлю.

Но я сама теперь в тебе нуждаюсь

Все более и дорожу тобой.

Да и кому б довериться могла я,

Как не тебе? С кем говорить могу

Так искренно, легко и так свободно,

Как не с тобой? И кто меня поймет –

Когда не ты?

    А твой Эдгар, Агнеса?

А милый твой?

    Он не поймет меня.

Нет, Фаустина, нет. Меж нами бездна.

Превыше звезд стена меж ним и мной.

Однако же его ты полюбила,

И как еще!

    Кого же мне любить,

Как не его? Он молод, он прекрасен

Он мне принес веселье, жизнь и смех,

А я страдала, жаждая забвенья…

И ты нашла забвенье?

      Не нашла!

Забвенья нет, но есть минутный отдых,

Есть жизнь и смех, и пенье, и любовь!

К тебе идут. Прощай. Я удаляюсь.

Желаю быть счастливой в эту ночь.

Ты не ждала меня, моя Агнеса?

Нет, не ждала.

    Ты сердишься? За что?

Что сделал я, скажи? Чем провинился?

Вы знаете.

    Не знаю ничего.

Вы назвали меня «моя Агнеса».

Но что же дальше?

    Я просила вас

Не называть меня «своей Агнесой».

Просила десять, двадцать, тридцать раз,

И все же вы упорствуете в этом.

Ты более не хочешь быть моей?

Не потому.

    Но почему ж, Агнеса,

Ответьте мне.

    Так звал меня другой.

А, понимаю, Только-то? Но если

Вам прошлое так горько вспоминать,

Я буду звать вас холодно – Агнеса.

Ну, поцелуй меня, дитя мое.

«Дитя мое»? Опять!

      Но это скучно.

Я не могу никак тебя назвать,

Чтоб не восстал тот, третий между нами.

А ты пойми, как глупо звать меня

«Дитя мое», когда ты сам мальчишка.

Мальчишка?! Я! О, нет, я докажу,

Что я мужчина. Кончено. Прощайте.

Вы больше не увидите меня.

Прощайте, граф.

    Агнеса, я навеки

Прощаюсь с вами

    Очень жаль, Эдгар,

Но что же делать, если вам так надо.

Мне честь моя велит так поступить,

Но я… Но мне так тяжело, Агнеса,

Я вас люблю.

    Но кто же гонит вас?

Да, вы, конечно.

    Каждый день все то же.

На этот раз ошиблись. Я уйду

И безвозвратно. Пусть другой вас любит,

Как я любил. Прощайте навсегда.

Он огорчился, видно, не на шутку.

Совсем ребенок. Что мне делать с ним?

Как наказать? Но без него так скучно.

Эдгар!

  Я знал, что ты меня вернешь.

Я ни на миг в тебе не сомневался,

В твоем сердечке, радость ты моя,

Любовь моя!

    Как будто я не знала,

Что ты за дверью слушаешь и ждешь,

Когда тебя окликну я?

    Ты знала,

И, злая, ждать заставила меня?

Ах, право, мы играем, точно дети.

Ну, будет, полно. Поцелуй меня.

И никогда сама не поцелует!

Неблагодарный.

    Злая.

      Тс! Опять!

Нет, нет, не будем ссориться, Агнеса

Ты так мила, и я в тебя влюблен,

Как в первый день. Меня ты любишь?

Очень.

Скажи мне просто краткое «люблю».

Прибавка «очень» – очень мне противна.

Скажи «люблю» – и счастлив буду я.

Ты знаешь сам, что искренно…

    Что ж дальше?

Что искренно?

    Привязана к тебе.

Благодарю. Я тоже к вам привязан,

К вам искренно привязан. Но кого ж

Вы любите, прекрасная графиня?

Кому «люблю» не стыдно вам сказать?

Ах, перестань, не мучь! Чего ты хочешь?

Скажи «люблю» и счастлив буду я,

И я, поверю, что меня ты любишь.

Что мне за дело – веришь ты, иль нет.

На что ты ропщешь? Чем ты недоволен?

Ты обладаешь юностью моей,

Моим желаньем, страстным упоеньем

Безумных ласк, всей красотой моей.

Владеешь ты один и безраздельно,

Чего ж тебе недостает.

      Любви!

Иль безответна я в твоих объятьях?

Иль в страсти я мертва и холодна?

Не страсти, нет, – любви твоей хочу я!

Ты хочешь невозможного, мой друг.

Любовь – одна, – как жизнь, как смерть, как вечность,

Мы в жизни можем только раз любить

И я любила. Боже! Я любила!

Нет, это слово вечное «люблю»

Уста мои не осквернят вовеки!

И ты, ребенок, думал услыхать

Мое «люблю»? Ты думал, я позволю

Попрать тебе святыню из святынь?

В мой храм войти, алтарь мой обесславить,

Моя любовь, бессмертная любовь!

Да это было б больше, чем кощунство –

Позорнейший, непоправимый грех…

Любовь мою!

    О, как его ты любишь,

Несчастная, но верная жена,

Забытая в разлуке бесконечной

В беззвездном мраке брошенная им!

Меня назвал ты «верною женою»?

Ты не солгал: я – верная жена.

Да? В самом деле? Очень рад услышать,

А мне казалось, будто… ха-ха-ха!

В вопросе этом сведущ я немного?

Но, впрочем, если б наши вечера

Мы проводили так же, как сегодня,

Я б мог поклясться честию своей,

Что ты права, прелестная Агнеса.

Не издевайся. Выслушай сначала.

В тот день, когда узнала я тебя,

Я так была несчастна, так страдала,

Ты внес с собой веселье, жизнь и смех

В мой мрачный склеп. Ты дал вкусить мне сладость

Запретного, но райского плода.

Ты был лучом в моей темнице тесной,

Живым, весенним, солнечным лучом,

Ты согревал, светил, живил, лелеял,

В меня струю свободную вдохнул.

Да, помню я, мутился мой рассудок.

В отчаянье разлуки и тоски,

И я была близка к безумью, к смерти,

Ты спас мне жизнь и разум возвратил.

Твой смех звучал – и я смеяться стала

Ты пел – я песни вспомнила свои;

Ты жизнь любил – и жизнь я полюбила,

Чтоб жить и петь, смеяться и любить.

Я предалась тебе со всю страстью

И горечью покинутой, со всем

Восторгом жадным жизни обреченной

И юности отравленной моей.

Ты был мне мил и дорог как товарищ

Беспечных дней и детских игр моих,

Как друг, как брат, как луч в моем ненастье,

Ты будешь мил и вечно дорог мне,

Но не проси того, что невозможно.

Моя любовь слилась с душой моей.

Ты женщиной владеешь, да, но душу…

О, нет. Души своей я не отдам.

Как вы различны. Тот не захотел бы

Наполовину женщиной владеть

И предоставить лучшее другому.

О, нет, скорей меня бы он убил.

Я вижу, ты меня совсем не любишь

Ах, подожди! Побудь еще вот так

Такие ж точно длинные ресницы, –

Когда порой он закрывал глаза.

И я не знала – дремлет он, иль смотрит,

Следя за мной. От долгих, черных стрел

Широко тень подвижная ложилась

И падала до половины щек,

Как крылья ночи, темной и беззвездной,

Скрывающей небесные огни.

Но эта тень была моим блаженством.

Его ты любишь более меня?

Молчи. Вот только волосы мешают,

Их светлый цвет совсем не нужен мне.

Закрою их.

Не двигайся. Не хмурься.

Теперь, пожалуй, нравишься ты мне.

Я не хочу служить тебе игрушкой!

Люби меня таким, каков я есть,

Каким на свет родился я, иль вовсе

Ты не ласкай и не люби меня.

Довольно!

   Нет, ты так забавен в гневе.

Прошу, еще немного посердись.

Забавен я? И только?

    Но чего же

Еще ты хочешь?

    Счастия хочу!

Любви хочу. Но ваше сердце камень,

И мне его не размягчить ничем.

Ха-ха! Ха-ха!

    Смеется как сирена,

О, ты меня с ума сведешь!

Эдгар,

  Я виновата, много виновата

Перед тобой. Прости меня. Мой друг.

Я сознаю, что я тебя не стою,

Но как умею – так тебя люблю.

Ты – милый брат мой, свет мой, день весенний,

Отрадный луч в ненастии моем.

Ты каешься, надолго ли?

      Не знаю,

Но, верь, с тобой я искренна всегда.

Всегда, мой друг. И если ты несчастен,

То я несчастна более тебя.

Несчастны мы. Проклятие над нами.

Над нами гнет незыблемой судьбы.

Ты никогда его не позабудешь?

О, если б я могла его забыть,

Совсем забыть, как будто в этом мире

Его я не встречала никогда.

Но всюду здесь живет воспоминанье,

Живет, глядит из каждого угла,

Из слов случайных, образов скользящих

Кует одну невидимую цепь.

Она меня сжимает властно, властно,

И не забыть, и не забыться мне.

Ты – не моя. Проклятие над нами.

Над нами гнет незыблемой судьбы!

Но милый друг, не думай, что безвольно

Осталась я минувшего рабой,

Что не борюсь я с ним и не страдаю,

И не гоню из памяти моей.

Ты рассердился только что так мило,

Совсем по-детски сбросив мой платок,

Нахмурил брови, закричал: «Довольно!»

И, кажется, был очень изумлен,

Что я тебе без трепета внимала.

Но как смешон ты был тогда, мой друг.

И я невольно вспомнила другое,

Тяжелое и страшное как бред.

Тогда был вечер. Возвратясь с охоты,

За стол мы сели, гости, я и он.

Две гончие с его тарелки ели,

Он их ласкал. Я ненавижу их!

Он весел был. Пылал камин так ярко.

Пьянели гости. И один из них

Там, на конце стола, совсем мальчишка,

Сказал мне дерзость. Был ли он влюблен

До глупости, иль пьян – не понимаю.

Смутились все.

    Настала тишина,

Зловещая, как перед грозной бурей

Невольно я взглянула на него.

Он встал. Раздалось тихое: «Повесить!»

И дерзкий был задушен кушаком

Пред нами, тут же, на полу!

      Ужасно!

Но и прекрасно тоже. Признаюсь,

Его боялась я; но эта сила,

Звучавшая и в голосе его,

И в этом тихом властном приказанье,

Влекла меня к нему, к его ногам.

И я порой его боготворила.

Что ж, эту сцену можно повторить.

Как повторить? Что ты сказать желаешь?

Да, если это нравится тебе,

Мы созовем сюда твоих вассалов

И я велю их всех перепоить,

Затем, как тот, провозглашу: «Повесить!»

Ты будешь ли любить меня тогда?

Молчи! Ты глуп. Я вижу – до сегодня

Всей пустоты твоей не знала я.

Ты мог, ты смел сравнить себя с Робертом!

Роберт и ты! Орел и мотылек.

Летай себе по розам и фиалкам,

Сбирай свой мед с душистых лепестков,

Твой мир – цветы, покрытые росою,

Но к облакам тебе не залететь.

Твой путь – равнина. Блеск вершин нагорных

И мрак пучин морских не для тебя.

Я более переносить не в силах.

Расстанемся.

    Расстанемся, Эдгар.

Не бойся, я не возвращусь, как прежде.

Не жди.

  И я не позову тебя.

Прощай.

  Прощай.

    Ты слышишь?

      Слышу, милый.

Зачем ты «милым» назвала меня?

Затем, что ты всегда мне мил, бесценный,

Любимый друг.

    О, я с ума сойду!

Откуда эта музыка несется?

Не узнаешь?

    То арфы нежный звон,

Она звучала нам, когда впервые

Внимала я любви твоей, Эдгар.

Она слышна из комнат Фаустины.

Но это не она играет, нет.

А тот, в одежде черной, бледноликий,

Кто ходит к ней.

    Ты видела его?

Раз. Только раз. Но этого довольно,

Чтоб потерять рассудок навсегда.

Ужасен он?

    Да. Но прекрасен тоже.

То было утром рано на заре.

Сквозь сон я слышу – арфа зазвучала

Как звон пчелы, потом властней, властней.

Мелодия росла и разрасталась,

Она лилась как льет из раны кровь.

Три ноты в ней победно повторялись,

То затихали, то звенели вновь.

И было мне так сладостно, – до боли.

И плакать мне хотелось и стонать.

Полуоткрыв тяжелые ресницы,

Сквозь дымку сна я видела его.

Он близко был, там, на краю постели,

И он играл на арфе золотой.

Но кто же он?

    Я не скажу, – мне страшно.

Его с тех пор ты не видала?

        Нет.

Но каждый раз я слышу эти звуки

Пред тем, когда несчастье мне грозит.

Я тоже слышу. Нас постигнет горе!

Над нами гнет незыблемой судьбы!

Ты не боишься?

   Нет. Мой друг. Мне сладко

Такая нега в звуках разлита.

Они благоухают, будто розы,

И эти розы засыпают нас.

Как хорошо!

    Но это – злые чары.

Мне кажется, что это – колдовство.

Пусть колдовство. Не все ль равно, любимый,

Когда оно блаженство нам дает?

Теперь моя? Совсем моя, Агнеса?

Не думаешь, не плачешь о другом?

О ком? Ах, да, о гордом, о далеком?

Нет. Милый друг, его не помню я.

О нем я плачу. Он далек, как вечность,

Как давний сон, как греза, как туман.

Мой ясный луч, мой мальчик светлокудрый,

Он так далек, как близок ты ко мне.

Благословляю чары этих звуков,

Они тебя мне возвратили вновь,

Меня ты любишь? Любишь?

      Бесконечно.

И долго будешь ты меня любить?

Всегда, мой друг.

    А если он вернется?

Тогда, скажи?

    Он не вернется, друг.

Такое чудо в жизни не бывает,

Оно возможно лишь в мечтах и снах.

А если?

  Нет, с тобой я не расстанусь.

И пусть падет на голову мою

Проклятье Неба, если я забуду,

Чем для меня была твоя любовь.

А если вновь любовь твоя воскреснет.

Любовь к нему? Ты оттолкнешь меня?

Нет, милый друг, моя любовь погибла

Как вешний цвет без солнца, отцвела.

Растаяла в волшебных этих звуках.

Ты слышишь?

Мертва моя любовь.

Я чувствую, за все мои страданья,

За тяжкий гнет разлуки и тоски

Его я буду ненавидеть вечно

И мстить ему. Да, вечно мстить клянусь!

Ты слышишь?

    Да.

      Какое упоенье,

Какая нега в звуках разлита!

Я снов хочу! Хочу видений сладких!

Хочу любви! И я люблю тебя!

Теперь я счастлив, счастлив безгранично.

О, повтори мне!

    Я… тебя… люблю.

Ты слышишь?.

  Да. На этот раз не арфа,

А рог гремит. Кто это может быть?

Герольд, конечно.

    Что ж ты побледнела?

Ты вся дрожишь. Боишься вести злой?

Но я с тобою. Не гляди так странно.

Твой взгляд безумен. Он меня страшит.

Что там за шум? Что значат эти крики?

Ты слышишь?

    Да. Сюда идут, бегут.

Наш господин вернулся! Граф приехал!

Вернулся граф!

    А!.. Что же вы? Скорей!

Спускайте мост. Где факелы?.. несите,

Зажгите все!.. Бегите вниз скорей

Встречать его!.. О, Боже!.. Боже! Боже!..

Он здесь, он здесь! Сейчас он будет здесь!

Темно в глазах… Дрожат мои колени…

Где мой платок?.. Где мантия моя?..

Я не найду… не вижу… умираю…

Ты не пойдешь. Я не пущу тебя.

Пусти! Пусти!

  Ты мне клялась. Агнеса.

Бежим со мной. Здесь есть подземный ход.

Мы ускользнем неслышно в суматохе…

Оседланный всегда дежурит конь…

Умчимся мы задолго до рассвета…

Не бейся так. Я не пущу тебя.

Не выпущу!

    Пусти!

      Не рвись напрасно.

Из рук моих живой ты не уйдешь.

Оставь меня, пусти!.. Ты безобразен!

Ты гадок мне!.. Ко мне! Сюда! Сюда!

Зови, но знай, что я ему открою

Его позор, и он убьет тебя.

Молчи. Молчи! О, сжалься надо мною,

Мой друг, мой брат! Уйди, оставь меня!

Бежим со мной. Тебя я не оставлю.

Тогда убей, убей меня! Убей!

Довольно слов. Идем. А!..

Фаустина).

      Фаустина!

Не убивай его! Оставь его!

Тогда погибнешь ты и я с тобою.

Да помоги же. Стань ему на грудь.

Он умирает… Боже мой!..

      Он умер.

Не донесет. Спокойна будь теперь.

Но надо с ним покончить поскорее.

Открой мне дверь. Я сволоку его.

Сюда идут… Скорее!

      Поздно!

        Боже!

Чем мне прикрыть?.. Как спрятать мне его?

Проклятье мне! Погибла я, погибла!

Одна, одна… Все бросили меня.

Эдгар! Очнись! Уйди. Я умоляю…

Не я тебя убила, нет, не я!

О, что мне делать?! Гибну! гибну!.. гибну!

Моя Агнеса!

    Не входи сюда!

Моя Агнеса, это я – не призрак.

Я – твой Роберт. Не бойся. Подойди.

Прижмись ко мне.

  Роберт мой, ты вернулся…

Ты здесь, со мной… Я на тебя смотрю…

О, Боже мой!

  Ты плачешь?

      Да. От счастья.

Но что же не обнимешь ты меня?

Не здесь, Роберт.

     Не здесь?

      Да, после, после.

Дай прежде насмотреться на тебя.

Любовь моя, о, как ты изменилась!

В твоих глазах безумье и тоска,

Ты все еще придти в себя не можешь

И счастию не веришь своему?

Не верю, да.

    Поверь. Моя Агнеса.

Ты знаешь, я любил тебя всегда,

Всегда любил; но то, былое чувство,

Как слабый, робкий первый луч зари,

Бледнее, меркнет пред восходом пышным,

Перед любовью. Новою моей.

Да, я всегда любил тебя, Агнеса,

Но каждый раз хотел ли я тебя

К груди своей прижать с горячей лаской,

Сказать ли просто: «я люблю тебя»,

Как чья-то власть меня лишала воли

И я был нем, и я был недвижим.

То недоверье было ли – не знаю,

Не думаю, – скорее – ложный стыд.

И я терзал тебя, моя голубка,

Молчаньем долгим, холодностью ласк.

Я понял ясно только в миг последний,

Тяжелый миг прощания с тобой,

Как ты близка и дорога безмерно,

Как бесконечно я люблю тебя.

Но ты молчал, Роберт. Зачем так поздно…

Зачем…

  Тебе я высказать хотел,

Но не успел… Отныне…

      Поздно! Поздно!

Отныне я клянусь тебе служить

Моей любовью верной и безмерной,

Отдать тебе все помыслы мои,

Отдать тебе всю жизнь, моя Агнеса,

Всего себя и всю мою любовь.

О чем ты плачешь, жизнь моя?

      От счастья.

Ты счастлива?

Я счастлива, Роберт.

Но только счастье слишком непомерно

И я боюсь не пережить его.

Ты будешь жить и счастьем насладишься.

Мы об руку пройдем далекий путь

До самой смерти, светлой и блаженной.

Нет. Поздно, поздно!

      Что ты говоришь?

Я говорю, что счастье запоздало.

Тем более нам дорого оно,

Что выстрадано тяжкою ценою.

О, да, Роберт!

    Зато теперь я – твой –

На жизнь и смерть, навеки, неразлучно,

Твой – каждым бьеньем сердца моего..

Зато теперь мне вымолвить не страшно:

Моя Агнеса, я люблю тебя!

Молчи! Я вся изнемогла от… счастья.

Я не могу. О, пощади, Роберт!

Меня ты ранишь, ранишь. Как кинжалом.

Твои слова убьют меня, Роберт!

Дитя мое, молчал я слишком долго,

Молчал и ждал Таил свою любовь.

Но есть предел и тайне и молчанью, –

Дай мне сказать, как я тебя люблю.

Не здесь, Роберт.

    Не здесь? Но отчего же?

Здесь… душно мне! Я здесь ждала тебя,

Ждала безумно, долго, безнадежно.

Здесь столько горя я перенесла

И столько мук.

    Но здесь венец твой брачный

Я снял с тебя. Здесь были мы вдвоем,

Совсем одни, отрезаны от мира.

Нам было сладко. Было хорошо.

Да, жизнь моя?

    Пойдем, пойдем отсюда!

Как, ты со мной не хочешь быть вдвоем?

Меня ты гонишь, – ты, моя Агнеса!

Там наши слуги ждут тебя, Роберт.

Они тебя так долго, долго ждали…

Они тебя так любят, так хотят

Тебя увидеть… Будь великодушен,

К ним на мгновенье выйди, покажись, –

Они собрались все в гербовой зале

И выхода все жаждут твоего.

Пойдем, Роберт.

  Все это очень странно.

Я начинаю понимать. Да, да.

Меня ты хочешь удалить отсюда

Во что бы то ни стало. Но зачем –

Необъяснимо. Кроется тут что-то,

Чего понять я не могу.

      Роберт,

Пойдем. Я после все тебе открою,

Все объясню. Все это так смешно…

И ты смеяться будешь сам наверно.

Но, право, нам нельзя здесь ночевать…

Всему виной один преглупый случай

И пресмешной… Я после расскажу…

О нем без смеха вспомнить невозможно…

И я смеюсь… ты видишь – я смеюсь…

О, да, я вижу – смех твой слишком весел.

Я не пойду отсюда.

      Нет, Роберт,

Не будь жесток. Я признаюсь открыто,

Что эта спальня мне всегда была

Так ненавистна. Посмотри, как мрачны,

Как высоки и узки эти окна,

В них мало света и в полдневный час,

А я хочу, чтоб наше пробужденье

Горячим солнцем было залито.

Там, высоко, есть комната другая,

Вся в занавесках алых. Как заря.

Я чувствую, к нам свеют сновиденья,

Каких никто из смертных не видал

И о каких едва мечтать мы смели.

Пойдем, Роберт, и мы увидим их.

Мы будем здесь. Нет, не моли напрасно.

Мне чудится коварство и обман.

Я не уйду, пока не разгадаю.

Куда ты смотришь?.. Не смотри туда!

Ты хочешь здесь остаться? – да, конечно,

Здесь хорошо. Огни лишь погасить.

И будет тьма, и свеют к нам во мраке

Такие сны,

    Каких не знали мы!

Постой, постой. Что там лежит такое?

Там – ничего. То – мантия моя.

Ах, я совсем сказать тебе забыла,

Я вышила тебе нарядный плащ.

Все лилии по золотому полю,

Как ты хотел. Там есть один цветок.

Кроваво-красный. Я не вышивала

Того цветка… Клянусь тебе, что нет.

И кем и как он вышит был – не знаю,

Но я его не вышивала, нет…

Не я! Не я!.. Пойдем, Роберт, ты должен

Его увидеть… Я хочу, Роберт,

Молю тебя… Я так трудилась долго,

Я так тебе хотела угодить…

Покажешь после.

    Я устал, Агнеса

Покой мне нужен. Дай мне отдохнуть.

Да, мой Роберт, погасим только свечи.

Ведь ты моя, Агнеса?

      Я – твоя.

Всегда твоя.

    И ты меня любила?

Всегда, Роберт!

    И ты была верна?

Я… памяти твоей не изменяла.

О, никогда!

    Ты мне была верна?

О, да, Роберт.

    Ты можешь ли поклясться,

Что ты всегда была верна? – Клянись!

Ты мне не веришь?

    Я поверю, если

Ты поклянешься в этом.

      Я клянусь!

Так. Хорошо, Теперь тебе я верю.

Мой друг, позволь, я свечи погашу.

Они блестят и мне смотреть так больно…

Рябит в глазах.

    Нет, лучше не гасить.

Я на тебя хочу налюбоваться;

Ты так похорошела, расцвела,

И новые в тебе открылись чары.

Красавицей ты стала. Не могу

Еще решить, что нравится мне боле:

Загадочно-страдальческий твой взгляд

Иль свежих уст невинная улыбка?

Я счастлива, что нравлюсь я тебе.

Я пить хочу. Дай мне воды, Агнеса.

Зачем воды? Вот лучшее вино.

Я дам тебе в твоем заветном кубке.

там порошок колдуньи. Он уснет.

Подсыпала! А! Больше нет сомнений…

Но поглядим, помедлим, подождем.

Пей, милый друг. Вот твой заветный кубок,

Его я, как святыню, берегла.

Никто чужой к нему не прикасался,

Не осквернен твой кубок золотой.

Что ж ты не пьешь?

    Не надо. Я… раздумал.

Куда ты смотришь?! Не смотри вокруг!

Взгляни мне в очи. Разве мало страсти

И нежности в них светит для тебя?

Мое вино отвергнул ты, но ласки?

Нет, ты любовь мою не оттолкнешь!

Твоя любовь опаснее, чем кубок.

От ласк твоих боюсь я опьянеть.

Куда ты смотришь?! Что тебя тревожит?

Зачем лежит там мантия твоя?

Она такой тяжелой мне казалась,

Что с плеч моих я сбросила ее.

Пусть там лежит. Взгляни мне в очи. Милый.

Ты любишь? Да? О, не смотри туда!

Тебе казалась мантия тяжелой

И с нежных плеч ты сбросила ее.

Тут просто все и ясно, и понятно.

Зачем же так теряться и бледнеть,

Как будто здесь сокрыто преступленье

И там, под этой мантией, лежит

Кровавый труп? Иль в сброшенной одежде

Таятся духи? Что же ты молчишь?

Иль голоса лишилась ты от страха?

Мне нечего сказать тебе, Роберт

А! Нечего? Тогда приступим к делу.

Постой, Роберт!.. помедли… подожди.

Я жду.

  Роберт! Моей любви ты веришь?

Ты мне клялась; могу ль не верить я?

Да, я клялась и клятву повторяю,

Что одного тебя любила я.

Всегда, всегда! И если ты мне вверишь, –

Уйдем туда, в наш розовый покой,

Там мы найдем небесное блаженство

Нездешних снов, каких не знали мы!

Прости, мой друг, но должен я сначала

Узнать, что скрыто мантией твоей.

Ты не увидишь! Нет!.. ты не увидишь!

Тогда скажи мне все. Скажи сама.

Быть может, я простить тебя сумею.

Не надо мне прощенья твоего.

Я столько же виновна, сколько волны,

Когда их буря к берегу несет.

Иди. Смотри. Я все тебе сказала.

Что ж медлишь ты?

    Пожалуй, ты права

Не лучше ли уйти, моя Агнеса,

В наш светлый, алый, радостный покой,

Изведать там небесное блаженство

Нездешних снов, каких не знали мы?

Роберт, о, как тебя любить я буду!

Как я…

  А все же лучше посмотреть,

Не правда ли?

    О, ты все тот же!

      Тот же.

А!.. Это брат мой! Все я ожидал,

Но не его увидеть. Он задушен.

На шее петля. Теплая рука.

Быть может, жизнь еще в нем не угасла.

О, если б к жизни мне его вернуть!

Он все бы мне поведал без утайки,

Таков, как он, на пытке не смолчит.

Нет, кончено. Он умер, без сомненья,

Избег, счастливец, моего суда.

Но я тебя заговорить заставлю!

Что было между вами? Говори!

Зачем он мертв, убит, и так недавно?

Молчишь?.. Ты смеешь мне не отвечать?

А!.. Женщина!.. Меня ты испытуешь

Сверх меры. Есть терпению предел.

Но я тебя заговорить заставлю –

И ты заговоришь или умрешь!

Убей меня! Молю, убей!

      Как? Только

Убить тебя? Убить, ты говоришь?

Ха-ха!.. Да, это было б милосердье!

Да это было б ангельским судом.

Ты будешь жить, но жизнию такою,

Что грешники, горящие в аду,

Поверь, тебе завидовать не станут.

Эй, люди! Эй!..

    Связать вот эту тварь!

Слуги

Графиню? Как?.. ослышались мы, верно…

Как! Нашу… нашу госпожу?

      Молчать!

Без рассуждений. Руки ей скрутите

Живей и крепче. Этот труп убрать

И бросить в реку. Камень привяжите

Ему на шею, кстати, петля есть.

Он погребенья лучшего не стоит

И в нашем склепе места нет ему.

Вы слышите? Эй!

Слышим, виноваты.

Чего ж вы стали?

    Графа?.. В реку?.. Нам?..

Да, этого, что был мне прежде братом

И назывался графом де-Лаваль.

А эту… тварь сейчас же отведите

В подвал, в in pace, в каменный мешок.

Да, то был сон. Счастливый, светлый сон.

А это – жизнь. Солома, сырость, плесень

И холод стен. Да, это жизнь моя.

И никогда иной я не знавала.

Здесь родилась и выросла я здесь.

И, кажется, состариться успела.

Не кажется – наверно я стара.

О, как стара!

    Сто лет, по крайней мере,

Вот этого я помню паука.

Сто лет я здесь. Мой мир – моя темница.

Мой мир – еще не разгаданный мной.

В нем каждый день открытий полн нежданных;

Мои глаза привыкли к темноте,

То на стене узор я различаю

Из плесени, исполненный чудес,

Глубокого и тайного значенья;

То паутины дымчатой клочок,

То щель, откуда, падая по капле,

Вода сочится. Каждый день приносит

Мне новое открытие… Кш!.. Кш!

Пошли, пошли, противные созданья,

Холодные и скользкие!.. Прочь, прочь!..

Опять скребутся… Что бы это было?

Нет, я не знаю ничего!.. Нет, нет!..

Я ничего не чувствую, не слышу.

Мне хорошо здесь. Тихо и темно.

А все-таки… я знаю… это – крысы!

С веселым днем! Привет мой госпоже!

Как вам живется-можется в in pace?

Уж, кажется, чего покойней тут.

Ха-ха! Ха-ха!.. Немножко тесновато,

А можно бы и здесь нам поплясать.

Повеселить вас разве, как бывало

Sabbat! Дружок мой, Грибушо,

  С тобой мне хорошо, –

Ты так танцуешь хорошо –

  Дружок мой, Грибушо.

Вам, помнится, пришелся не по нраву

Наш красный сон. Изволили серчать.

А ныне-то, я думаю, охотно

И дьяволу полезли б на рога…

Тьфу, снизу вверх! Грызи свои копыта…

А ныне-то и красный сон хорош?

Чего молчишь? Язык отгрызли крысы?

Иль мозг последний высосал паук?

Возьми, натрись, коль умирать не хочешь,

Да Черному усердней помолись, –

И полетишь – фью! Фью! Сегодня праздник

Потешим беса! (Клюй его петух!)

Кто говорил, что, будто, там, высоко,

Есть солнца свет, и люди там живут,

И есть луга, покрытые цветами,

Свобода есть? – Все это – бред один,

Бессвязный бред. За этими стенами

Нет ничего. Все – призраки, все – ложь.

Сейчас она со мной здесь говорила,

Кривляясь, издевалась надо мной,

Звала с собой. – И где ж она? – Пропала.

И нет ее. Да и была ль когда?

Все призраки: паук, колдунья, крысы, –

Живут, шуршат, скребутся и – замрут!

Ну, наконец, тебя я отыскала.

В каких я подземельях не была,

Чего не перевидела я в тюрьмах!

Но глубже всех твой каменный мешок.

Ты говорить еще не разучилась?

Мои слова ты понимаешь?

      Да.

Прекрасно. Значит, разум твой в порядке.

Я, признаюсь, боялась за него;

Ведь здесь с ума и сильные сходили.

Барона помнишь? Суток не провел

В твоем мешке – и потерял рассудок.

Скажи, а я?

Что хочешь ты спросить?

      Я здесь давно?

Да. Восемь дней.

      Бедняжка!

Так это ты с ума сошла, не я.

Я здесь столетья. Слышишь ты? – столетья!

Я здесь века. Но ты сошла с ума

И не поймешь, а то бы рассказала

Всю жизнь мою, подробно, день за днем,

Как родилась я здесь, как возмужала

И как росла. Меня учил паук.

Ну, кончено. Отпета и погибла.

Погребена здесь заживо, навек.

Агнеса, слушай, дорого мне время.

Я подкупила стражу, но не всю,

Она сменится скоро, очень скоро,

И я погибну, если попадусь.

Там, наверху, неделю длятся пытки.

Мучитель твой пытает слуг своих.

Он рвет и мечет. Гнев его безумен,

А подлые на пытке не молчат, –

Все рассказали, с точностью такою,

Что верить трудно, будто каждый день

За шагом шаг они тебя следили,

И палачу теперь известно все.

Ты понимаешь? – все ему известно!

Спасенья нет – и смерть твоя близка,

Когда за жизнь бороться ты не можешь.

Скажи, кто пищу подает тебе?

Там, надо мной, порой поднимут камень

И бросят корку. Раз кувшин с водой

Ко мне спустился тихо на веревках.

Но это было много лет назад.

Кувшин мой пуст. С тех пор лижу я стены.

По ним сочится сырость, как река.

Так слушай же. Когда опять заметишь,

Что отодвинут камень над тобой, –

Зови, кричи, что хочешь видеть графа,

Что тайну ты открыть ему должна.

И он придет. Тогда лови минуту,

Не промахнись – и будешь госпожой

Всевластною, свободной и счастливой.

Вот острый нож. Отточен хорошо.

А промахнешься – цель живее в сердце,

Себя убей. Прощай. Пора. Иду.

И та ушла. Все сон, все – ложь, все – тени.

Ножом кого-то надо мне убить,

Чтоб этот кто-то вмиг из человека

Стал призраком. Но призрак мне страшней…

Их много здесь

    Останься человеком

И палачом. Я мертвецов боюсь.

Сестра моя, с тобой поплакать вместе

И помолиться вместе я пришла.

Я не хочу ни плакать, ни молиться,

Мне хорошо. Уйди. Оставь меня.

Не застывай в отчаянье холодном.

Молись, сестра! Молись и плачь со мной.

Велик твой грех, но плачем и молитвой

Ты Ангела-Хранителя вернешь.

Молчи, молчи! Не то я снова вспомню,

Все вспомню я – и страшно будет мне.

Да, вспомни, вспомни, милая Агнеса,

Пусть сердцу будет вдвое тяжелей,

Пусть изойдет оно в слезах кровавых –

За них тебя Всевышний Бог простит.

Простит – за что? – я что-нибудь сказала,

Подумала дурное? Да, сестра?

Ты согрешила страшно. Вспомни, вспомни!

Я все забыла.

    Вспомни, – твой супруг

Был на войне и после возвратился.

Его зовут Роберт, граф де-Лаваль.

Ты вспомнила?

    Роберта? Да, я помню –

Он был красив и он меня ласкал.

Ему во сне другое имя дали,

Но этого тебе я не скажу.

Меня ты выдашь. Будет суд и пытка,

За этот сон меня сожгут живой!

О, говори! Рассказывай, что хочешь, –

И, может быть, ты вспомнишь обо всем!

Давно, давно, когда жила я в замке

И мне служили слуги и пажи,

Я выпила забвения напиток –

И радостный привиделся мне сон:

В одеждах светлых, легких и свободных

Шли девушки и юноши во храм.

Они цветы несли, смеялись, пели,

Адонису плели они венки.

И были все так светлы, так прекрасны,

Так счастливы они казались мне,

Залитые горячим солнцем юга

Я с ними шла. Со мною был Роберт.

О, говори! Рассказывай, что хочешь, –

И, может быть, ты вспомнишь обо всем!

Давно, давно, когда жила я в замке

И мне служили слуги и пажи,

Я выпила забвения напиток –

И радостный привиделся мне сон:

В одеждах светлых, легких и свободных

Шли девушки и юноши во храм.

Они цветы несли, смеялись, пели,

Адонису плели они венки.

И были все так светлы, так прекрасны,

Так счастливы они казались мне,

Залитые горячим солнцем юга

Я с ними шла. Со мною был Роберт.

Но там его Дафнисом называли

Он весел был, смеялся, пел, шутил.

Потом меня приревновал к другому,

Шутя, корил, сердился и – простил.

И вместе мы сплетали анемоны,

Адонису бессмертному венки.

Проснулась я. В решетчатые ставни

Холодный, тусклый, робкий лился свет.

Унылое гудело, «Miserere» –

Процессия монахов мимо шла.

И жизни смысл впервые мне открылся;

Я поняла, что я лежу в гробу.

Но этот сон сегодня повторился…

Как счастливы бываем мы во сне!

Но неужели этою любовью

Ты утолила б сердце навсегда?

Но неужели играми и смехом

Всю жизнь твою наполнить ты могла б,

И не изныла бы в томленье тайном,

В священной жажде света и молитв?

Там столько света, солнечного света!

А их молитвы радостны, как день!

Я говорю тебе о свете вечном;

Его там нет и не было вовек.

Там солнце светит, бренное, земное,

Пока Господь светить ему велит.

Но день зайдет, – и лягут тени ночи.

Молись, сестра, дабы увидеть свет

Неугасимый, незакатный, вечный,

Блаженный свет!

    Молчи, молчи, молчи!

Нас слушает паук, а он не любит,

Когда при нем о свете говорят.

Несчастная! Но кто из вас несчастней,

Кто более страдает – не пойму.

Из нас?

  Но кто ж еще здесь страждет? – Крысы?

Я о твоем Роберте говорю.

Роберт? – Он счастлив. Он меня так любит.

И верит мне. Его зовут Дафнис.

Роберт несчастлив страшно и безмерно;

Тоскует он, как может тосковать

Лишь сильный духом. Жизнь его разбита,

Разрушен храм. Страдает он вдвойне –

И за себя, и за тебя, Агнеса.

Ведь он любил, любил тебя всегда.

Любил?… да, да… любил. Я вспоминаю…

Он так сжимал мне руки, так сжимал,

Как будто их сломать хотел, и кости

Мои хрустели… Помню… да… любил!..

Меня на землю бросил и ногами

Топтал и бил. Признанья жаждал он.

Но знала я, что смерть в моем признанье

И для него, и для меня, для всех…

И я молчала… Он ломал мне кости,

А я… молчала… Изверг твой Роберт!

И ты – его сообщница. Вы, звери,

Терзать меня приходите сюда!

О, будьте все вы прокляты вовеки!

Смирись, Агнеса. Милая, смирись.

Прости ему. За все твои страданья

Он даст ответ. Но ты его прости.

Не раздражай напрасным противленьем,

Все расскажи, что знать желает он,

И от тебя одной услышать жаждет.

Снеси упреки, пытки, все снеси,

Смирись пред ним, покайся – и слезами

Огонь горящей мести угаси.

Еще не все погибло. Свет небесный

Прольет лучи в твою больную грудь,

И ангелы порадуются в небе

Смирись пред ним. Да будет мир с тобой.

Ушла и эта. Все уйдут. Все сгинет.

Как хорошо! Теперь я вновь одна.

Зачем она так много говорила?

Напрасные и чуждые слова.

«Смирись», «прости». Как странно в этом склепе

Они звучали. Странно и мертво.

Простить его? За что простить должна я?

За темноту и холод этих стен?

За жизнь мою – за мрак, тоску и холод

Всей юности отравленной моей?

За что простить? «Смирись, смирись»…

      Но мне ли,

Униженной, смириться перед ним?

«Роберт несчастлив страшно и безмерно.

Тоскует он»… нет, лучше позабыть,

Забыть о всем… Я, верно, прислонилась

Лицом к стене… все в сырости оно

И каплями увлажнены ресницы

«Разрушен храм»… «Страдает он вдвойне»…

О, Боже мой, как давят эти стены!

Мне душно, душно! Воздуха!.. Огня!..

Мне тяжко здесь

    Спасите! Помогите!..

Сюда! Скорей! Мне снится страшный сон…

Вот он стоит… Весь черный, нелюдимый…

На арфе он играет золотой…

Нет – этот сон – не музыка, а слезы…

Я чувствую, что смерть моя близка.

О, если бы уснуть мне на мгновенье!

О, если бы мне умереть во сне!

Роберт… Ты здесь… пришел ко мне…

      О, Боже!

Благодарю тебя, благодарю!

  Как почивать изволили, графиня?

Я не спала. Роберт, мне страшно здесь.

Да, ваше ложе, правда, слишком жестко,

И эта сырость всюду по стенам…

Тяжелый свод… без воздуха и света…

Я думаю, вам трудно здесь дышать?

Быть может, вы охотно б погуляли?

Но в этой тьме поверить трудно вам,

Что там в лесах щебечут звонко птицы,

А на лугу играет яркий день.

Не правда ли?

    Я к темноте привыкла,

Но этот холод мне невыносим.

Как, в самом деле? Зябнете вы сильно?

Я замерзаю, верьте мне, Роберт!

Немудрено… вы так легко одеты.

Но мантия была вам тяжела,

Ее носить вы больше не хотели,

И сбросили. Вот почему теперь

Вы мерзнете в подземном этом склепе.

Моя вина – безмерная вина.

Я сознаю, Роберт, и не прошу я

Ни воздуха, ни света у тебя.

Пусть здесь навек я буду погребенной,

Я все снесу, я все переживу,

Лишь изредка на миг тебя увидеть

И голос твой услышать дорогой.

Но есть одно, с чем свыкнуться нет силы,

Ни разума, ни воли у меня.

Оно страшит меня сильней, чем холод,

Чем тишина и сырость этих стен,

Чем мрак ночной, что призраками дышит

Чем ужас снов. Оно меня убьет…

И я умру, умру от омерзенья!

Но ты так добр, ты пощадишь меня!

Но что же это, бедная Агнеса?

Скажи, что так измучило тебя?

Сейчас скажу. Здесь… крысы!

    Так что же?

Я думаю, вам с ними веселей?

Безвредные и мирные созданья.

Они меня кусают!

    Пустяки.

Оставьте им немного хлебных крошек –

И вас они не тронут.

     Но пойми,

Их с каждым днем становится все больше

И заживо они меня грызут.

Смотри, вот знак. Прокушено до кости.

Ты видишь сам, что я тебе не лгу.

Ах, бедненькая, маленькая ручка!

Ей только бы цветочки вышивать,

Да рвать цветы, да в кольца наряжаться,

Да локоны любовника ласкать.

И вдруг в крови – изранена, бедняжка!

Но чем же мне ее вознаградить,

Утешить чем? Браслетом разве новым?

Что хочет ручка, – яхонт, бирюзу

Иль изумруд.

    Ты так со мною ласков,

Так добр со мной, – но душу мне гнетет

Смертельный страх – и я боюсь чего-то. –

Роберт! Меня ты не оставишь здесь?

Когда вам здесь не нравится, графиня,

Могу ли я настаивать на том?

Благодарю! Ты так великодушен.

Прости, что сомневалась я в тебе,

Прости, Роберт! Я так была несчастна.

Подумай, – только вежды я сомкну,

Как, вдруг, скользит – холодная как жаба,

Тяжелая и мерзостная вся.

Вползет на грудь и так, пригревшись, ляжет.

А я дрожу. Мне страшно закричать

И двинуться, – не то она вопьется

В меня зубами острыми как нож…

И я дрожу. С тоской и отвращеньем

Во тьме я вижу – светят огоньки…

Пищат, ползут, карабкаются крысы

И подступают ближе, ближе все!

О! Это ли нет ужас?

    Да, ужасно.

Тем более ужасно, бедный друг,

Что все же вам остаться здесь придется

И с крысами, как прежде, воевать.

Что ты сказал?!

    Да, милая, к несчастью

Все заняты темницы до одной.

Положим, там есть окна и кровати, –

И не слыхать о крысах и мышах,

Но с кем-нибудь, с ничтожеством – возможно ль

Вас, знатную графиню, поместить?

Да это было б прямо преступленье

И не бывать тому, пока я жив.

Теперь же, как ни жаль мне вас покинуть,

Но ждет меня охота. Как-нибудь

Вас навестить приду я. До свиданья.

Умри, палач!

    Я жду.

      Нет, не тебя.

Себя убью.

    Мне жизнь твоя священна.

Ты не умрешь так скоро, кровь твою

Я вместе с жизнью выберу по капле.

Эй! Где вы тут? Готово все у вас?

Все, господин, в исправности, как надо.

Прикажете ли к делу приступить?

Да. Но не слишком стягивать веревки,

Чтоб не сломались кости. Начинать.

Пожалуйте, графиня!

      Прочь отсюда!

Не прикасайтесь! Гнусные рабы!

Вы предо мной давно ли трепетали

И пресмыкались?

    Делайте свое.

Пустите! Прочь!.. А!.. изверг ненасытный!

Моей ты крови жаждешь? Пей ее!

Пей кровь мою, проклятый, ненавистный!

Пей кровь мою – и проклят будь вовек!

О, наконец я слышу вас, Агнеса.

Давно бы так; смиренье к вам не шло,

И не давалась кротость напускная,

Теперь же вас я снова узнаю.

Да, ты узнаешь многое, мучитель!

Палач! Злодей! Да, ты узнаешь все!

И как любила я, и как ласкала,

И как безмерно счастлива была,

И как тебя я, изверг, проклинала!

О, если б слово каждое мое

Змеиным жалом было ядовитым

И в грудь твою вонзилось – может быть,

Тогда б и это каменное сердце

Кровавыми слезами облилось!

Я весь вниманье. Что же? Начинайте.

Начните по порядку ваш рассказ.

Помедлите на огненных страницах

Любовных сцен и позабавьте нас.

Молчите вы. – Нет, право, это скучно.

Обижен я. Так много обещать

И не сдержать обещанного – дурно.

Да, это очень дурно, милый друг.

Я – не могу.

    Вы, кажется. Озябли?

Вам холодно?

    Позвольте вас согреть.

Так – хорошо.

    А!

      Неужели больно?

Он так неловок – этот человек.

Пошел, дурак! Ты, видимо, не знаешь,

Как обращаться нужно с госпожой.

Давай мне грелку

    Милая Агнеса,

Вы все еще не в силах говорить?

Как жаль! А я совсем готов был слушать!

От холоду, конечно, немы вы –

Но эта штучка вам язык развяжет,

Я убежден. Попробуем еще.

Теперь тепло?

   А!.. Боже!.. больно!.. больно!..

Ты жжешь меня до кости… пощади!

Да, в самом деле, кто бы мог подумать?

От пустяков такой ужасный знак.

Всему виною нежность вашей кожи.

Однако же, где жало ваших змей?

Иль не довольно змеи отогрелись?

Вам все еще прохладно?

      Пощади!

Не жги меня, молю! Я этой боли

Переносить не в силах. Я умру.

Как, вы меня желаете покинуть?

Жестокая, ведь с вами я шутил.

Поверите – я так к вам привязался

За это время, так вас оценил

И полюбил вас так, что о разлуке

Не может быть и речи. Нет, нет, нет!

Меня вы не покинете так скоро,

Я вашей жизнью слишком дорожу

Но вижу я, утомлены вы сильно.

Вы, может быть, хотели бы прилечь?

Скорей кровать! Графине отдых нужен.

Пожалуйте.

    Нет! Не хочу туда!

Но отчего же? Там было б вам спокойней

Пустите!.. Нет! Мне страшно… Не хочу!..

Зачем там винт? Что делать вы хотите?

Упорство не поможет вам. Смелей.

Ложитесь сами – или вас положат.

Вот, я ложусь. Не трогайте меня.

Не трогайте, оставьте! Я покорна.

Кровать для вас как будто коротка.

А потому вам было бы удобней

Немного ножки вытянуть сюда.

Зачем тут винт? Зачем он тут, скажите?

Вас этот винт смущает? – Пустяки.

О нем не раз слыхали вы, наверно,

Зовется он «железным башмаком»

Иль «туфелькой». Последнее названье

Звучит нежней. Вы поняли теперь?

О, поняла!

    Не закрывайте глазки

И не пугайтесь. Может быть, теперь

Обет молчанья свой вы разрешите?

Как, все же нет?

    Сожмите «башмачок».

Я все скажу!.. Я все скажу!.. Пустите!

Не жмите так… Убейте!.. Где мой нож?!

Ослабить винт.

    Мы ждем. Опять молчанье?

Убей меня!

    Нет, видно, как ни жаль,

Придется нам хорошенькие ножки

В бесформенную массу обратить.

Каких признаний низких и позорных

Ты жаждешь слышать? – Я забыла все!

Я ничего не помню.

    Жмите крепче.

Она заговорит или умрет.

Не будет ли? Пожалуй, хрустнут кости?

Пожалуй – да. А все же поверни.

Вполоборота?

    Иль тебя, бездельник,

Она околдовала? – В оборот!

О-о-о-о! Спасите! Умираю!

В моих глазах кровавые круги…

Довольно мук! Мне смерть в лицо дохнула.

Она близка!

    Заговорила ты?

Да, мой Роберт. Одно могу сказать я.

Что скажешь ты?

    Что я тебя… люблю.

Ты лжешь! Хитришь, дабы избегнуть пытки.

Напрасный труд, меня не проведешь.

Клещей сюда! Скорей раздуть жаровню!

Довольно мук!.. Ты видишь – я мертва…

Невинна я!.. ты знаешь все, что было…

Но ты жесток, – тебе нужны слова…

А!.. визг и хохот!.. Пляшет вражья сила!..

Кровавый сон… Он сгинул без следа…

Верь… я невинна… я тебя любила

В тоске, в чаду… в отчаянье… всегда!

Предсмертному я внемлю откровенью:

Пройдут века – мы возродимся вновь.

Пределы есть и скорби и забвенью,

А беспредельна лишь – любовь!

Что значит грех? Что значит преступленье?

Над нами гнет незыблемой судьбы.

Сломим ли мы предвечные веленья,

Безвольные и жалкие рабы?

Но эту жизнь, затопленную кровью

Придет сменить иное бытие.

Тебя люблю я вечною любовью

И в ней – бессмертие мое.

Я умираю… Друг мой, до свиданья.

Мы встретимся… И там ты все поймешь:

Меня, мою любовь, мои страданья,

Всей нашей жизни мертвенную ложь.

Прощай, Роберт! Я гасну… Умираю…

Но ты со мной и взгляд твой я ловлю

Твой скорбный взгляд… Ты любишь?!

Знаю, знаю!

И я тебя прощаю и… люблю!

Открой глаза! Открой! Не притворяйся!

Скорее, врач! Послушай сердце ей.

Она мертва.

    Не верь. Она нарочно

Дыханье затаила и молчит,

Чтоб посмотреть – не буду ль я терзаться

И звать ее. Я знаю эту тварь.

Она живой в могилу лечь готова,

Чтоб сердце мне на части разорвать.

Она мертва. Не дышит. Нет сомненья.

А!

  Хорошо.

    Тогда ступайте все.

Вы не нужны мне более…

      Агнеса!