Стихотворения в пяти томах

Во тьме кружится шар земной,

Залитый кровью и слезами,

Повитый смертной пеленой

И неразгаданными снами.

Мы долго шли сквозь вихрь и зной

И загрубели наши лица.

Но лег за нами мрак ночной,

Пред нами – вспыхнула Денница.

Чем ближе к утру – тем ясней;

Тем дальше сумрачные дали. –

О сонмы плачущих теней

Нечеловеческой печали!

Да в вечность ввергнется тоска

Пред солнцем правды всемогущей.

За нами – Средние Века.

Пред нами – свет зари грядущей!

Горел восток – когда к великой цели

Мы против волн направили челнок.

Мы плакали, мы верили, мы пели, –

Нас не страшил «неумолимый Рок».

Для жертв толпы, тупой и озверелой,

Сплетали мы венки небесных роз,

Над тьмой веков сверкал наш парус белый,

А на корме спокойно спал Христос.

Но вот гудят бушующие сферы,

Сокрыта звезд святая красота.

И смотрим мы с тоской забытой веры

На кроткий лик уснувшего Христа.

Блаженный край, ты вновь недосягаем!

Мы встретим смерть без гимнов и цветов…

И на устах немеет скорбный зов:

«О, Господи, проснись!.. Мы погибаем!»

Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания.

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту – как символу страдания.

Что значит рознь времен и мест? –

Мы все сольемся в бесконечности;

Один – во мраке черной вечности –

Простерт над нами скорбный Крест.

Мой тайный мир – ристалище созвучий

На высотах свободной красоты.

Гудит их спор, то – властный и могучий,

То – чуть звенящий, сладостно-певучий,

То – как щиты, что бьются о щиты.

Мои мечты – лучистые виденья,

Стряхнувшие земной тяжелый прах.

Как фимиам небесного кажденья –

Они парят к вершинам возрожденья

На розовых и голубых крылах.

Моя душа – живое отраженье

О небесах тоскующей земли.

В ней – ярких звезд лучистые вторженья,

В ней – чистых жертв благие всесожженья,

В ней лавр и мирт победно расцвели.

Напрасно в безумной гордыне

Мою обвиняют мечту

За то, что всегда и поныне

Я Духа Великого чту.

Горда осененьем лазурным

Его голубого крыла,

Порывам ничтожным и бурным

Я сердце свое заперла.

Но храма высот не разрушу,

Да светочи к свету ведут!

Несу я бессмертную душу,

Ее же представлю на Суд.

Мой разум стремится к вершине

И к зову вседневного глух.

Со мною всегда и поныне

Великий и благостный Дух.

Поправших Его наказуя,

Он жив и могуч для меня.

Бессмертную душу несу я

Как пламя святого огня!

Дитя мое, грядущее туманно,

Но все в тебе, от самых юных лет,

Неодолимо, властно, непрестанно

Мне говорит, что будешь ты – поэт.

Дитя мое, узка моя дорога,

Но пред тобой свободный ляжет путь.

Иди, иди в сады живого Бога

От аромата вечного вздохнуть!

Там, высоко, на девственной вершине,

Где, чуть дымясь, почили облака,

Растет цветок, нетронутый доныне,

Взыскуемый как в прежние века.

Пусть говорят, что путь твой – путь безумных,

От вечных звезд лица не отврати.

Для пестрой лжи услад и оргий шумных

Не отступай от гордого пути.

Пусть говорят, что сны твои обманны.

Дитя мое, и жизнь и смерть – обман.

Иди, иди в лазурные туманы!

За ним, за ним, цветком небесных стран!

Найдешь его – и узришь мир безбрежный

У ног своих! – Но помни и внемли:

Тогда, мой сын, сойдя с вершины снежной,

Неси твой дар в святую скорбь земли.

С тех пор, как ты узнал меня,

  Ты весь, ты весь – иной.

Зарей небесного огня

  Зажжен твой путь земной.

С тех пор с духовных глаз твоих

  Упала пелена.

Ты стал душой, как вечер, тих,

  Свободен – как волна.

Ты мир поэзии постиг,

  Бессмертный и святой.

Ты сбросил гнет земных вериг,

  Ты окрылен мечтой.

С тех пор легка твоя тоска,

  Немая даль ясней.

Ты вспомнил прошлые века,

  Виденья давних дней.

Все те же встречи и любовь

  Во тьме былых времен. –

Познал, что мы воскреснем вновь,

  Что наша жизнь есть – сон.

Знала я, что мир жесток и тесен,

Знала я, что жизнь скучна и зла.

И, плетя венки из майских песен,

Выше туч свой замок вознесла.

Здесь дышу без горечи и гнева,

Оградясь от зависти и лжи,

Я – одна, зато я – королева

И мечты мне служат – как пажи.

Сонмы снов моей покорны власти,

Лишь один, непокоренный мной,

О каком-то необъятном счастье

Мне лепечет каждою весной.

В этом сне – о, радость, о, забвенье! –

Юный смех невозвратимых лет…

Тайных струн сверкающее пенье…

Взмахи крылий… царственный рассвет!..

О, мой сон, мой лучший, мой единый,

С темной жизнью сжиться научи!

Чтоб не слышать шорох лебединый,

Чтоб забыть могучие лучи!

Все, что бренно, – гаснет быстротечно.

Догорит земное бытие.

Лишь в тебя я верю вечно, вечно,

Как душа в бессмертие свое!

Но в ответ я тихий шепот внемлю,

Шепот листьев, падающих ниц.

«Ты – земля… и возвратишься в землю…»

О, заря!.. О, крылья белых птиц!

Осенняя буря несется над морем,

Вздымая пучины с глубокого дна,

Со свистом сгибая стволы вековые

И тонкие ветви прибрежных ракит.

Не я ли блуждаю в осеннюю бурю

По диким уступам неведомых скал?

Тяжелые вздохи доносятся с моря,

Холодные брызги кропят мне чело.

Ищу я – напрасно. Все пусто, все мертво.

Зову я – мне ветер рыдает в ответ.

Есть радость для сердца, для взора – улыбка,

Но души – как звезды от звезд – далеки.

О Боже, создавший и небо, и землю,

И гордую силу свободных стихий,

Зачем мы так слабы, зачем одиноки

Пред мраком безвестным грядущего дня?

Что можем мы в своем бессилии?

Чья грусть больнее и безмернее?

Мы насаждали мирт и лилии –

И возросли… волчцы и терние.

Не нам святые откровения,

Не нам владеть великой властию,

В любовь мы верили, как в гения –

И предавались… любострастию.

Не нам уйти от мира ложного,

Стремиться к счастью возрожденному.

Мы ожидали невозможного –

И поклонились… обыденному.

Мне ненавистен красный цвет,

  За то, что проклят он.

В нем – преступленья долгих лет,

  В нем – казнь былых времен.

В нем – блеск дымящихся гвоздей

  И палачей наряд.

В нем – пытка вымысел людей,

  Пред коим бледен ад.

В нем – звуки труб, венцы побед,

  Мечи – из рода в род…

И кровь, текущая вослед,

  Что к Богу вопиет!

Ты была безропотно-покорна,

Ты умела верить и любить,

Дни твои – жемчужин белых зерна,

Низанных на золотую нить.

Ты была нетронутой и ясной,

Как душа хрустальная твоя.

Вечный мир душе твоей прекрасной,

Отстрадавшей муки бытия.

В светлый рай, в блаженное веселье

Пред тобой откроются врата, –

Да войдешь в бесценном ожерелье,

Как свеча пасхальная чиста.

  Я сплю, я сплю – не умерла –

  В гробу из чистого стекла,

  В венках из белых, белых роз.

  Под шепот кленов и берез.

  Свежи цветы моих венков;

  Красив и светел мой покров;

  Сквозь тень полузакрытых вежд

  Я вижу блеск моих одежд.

  Я вижу море, вижу лес,

  Закат пылающих небес

  И яркий серп златой луны,

  Струящей сказочные сны.

  На мне заклятия печать,

  Чтоб мне не думать, не желать,

  Забыть, не знать, что где-то есть

  Борьба и жизнь, вражда и месть.

  Легко дышать в гробу моем.

  Проходит сказкой день за днем.

  Всегда полны, всегда ясны

  Мои пленительные сны.

  И вижу я в мечтах своих –

  Спешит прекрасный мой Жених

  В одежде странника святой

  С певучей арфой золотой,

  В сиянье бледном вкруг чела,

  С крылами, черными, как мгла.

  Вот Он простер благую длань, –

  Вот властно молвил мне: «Восстань!»

Так жажду я, так верю я

И жду разгадки бытия –

В венках из белых, белых роз,

Под шепот кленов и берез.

Вокруг – покой и тишина,

Я сплю, я мыслю, я – одна.

На шум ветвей, на щебет птиц

Не дрогнет взмах моих ресниц.

Дремотный гул пчелы лесной

Устало вьется надо мной,

Да где-то бьет, поет вода,

Журчит, звенит: «всегда, всегда!»

На жизнь и вечность полюбя,

Пройдя пустыни ожидания,

Я отдала тебе себя –

На все блаженства и страдания.

В холодном сумраке разлук

И в краткой радости общения –

Чем больше жертв, чем больше мук,

Тем выше подвиг отречения.

Дымящий жертвенник погас.

Огня мы жаждали нетленного. –

И некий Дух коснулся нас,

Как дуновенье Совершенного.

Люблю тебя со всем мучением

Всеискупающей любви! –

С самозабвеньем, с отречением…

Поверь, пойми, благослови.

Не отступала, не роптала я,

Что смерти страх, Что жизни гнет?

Люблю! – пока душа усталая

Огнем любви не изойдет.

Мой далекий, мой близкий, ты вызвал меня

  Из томленья обычного дня.

И зову я, тоскуя в безвестной тиши:

  Мой далекий, мой близкий, спеши!

Ты влечешь к высотам незакатных огней,

  Где желанья властней и больней,

Где расправлены крылья бессмертной души,

  Мой далекий, мой близкий, спеши!

Каждый день, каждый час, разлучающий нас,

  Это – луч, что без света угас,

Это – мертвая зыбь, где молчат камыши…

  Мой далекий, мой близкий, спеши!

Нет без тебя мне в жизни счастья:

Ни в бледных снах любви иной,

Ни в упоенье самовластья,

Ни в чем – когда ты не со мной.

Устало дремлет вдохновенье.

Тяжел и скучен путь земной.

Где отдых мой, мое забвенье,

Где жизнь, когда ты не со мной?

Ты – мой свет вечерний,

Ты – мой свет прекрасный,

Тихое светило

Гаснущего дня.

Алый цвет меж терний,

Говор струй согласный,

Все, что есть и было

В жизни для меня.

Ты – со мной; – чаруя

Радостью живою

В рощах белых лилий

Тонет путь земной.

Без тебя – замру я

Скошенной травою,

Ласточкой без крылий,

Порванной струной.

С кем пойду на битву,

Если, черной тучей,

Грозный и безгласный

Встанет мрак ночной?

И творю молитву:

«Подожди, могучий,

О, мой свет прекрасный,

Догори – со мной!»

Будто сон, – но несбыточней сна,

Как мечта, – но блаженней мечты,

Величаво проходит она

В ореоле святой красоты.

Вся из снега она создана,

Вся – из пламени вешних лучей.

Никогда не помедлит она,

Не была и не будет ничьей.

И лишь в смертный единственный час

Мы усталую душу сольем

С той, что вечно сияла для нас

Белым снегом и чистым огнем.

Тяжко дышится в пустыне,

Рдеет солнце – гневный царь.

Плачет, плачет мать о сыне,

Стонет смуглая Агарь:

«Угасают все надежды,

Ангел жизни отступил.

Ты лежишь, закрывши вежды,

Бедный сын мой Измаил!

На чело от муки жгучей

Пали смертные цвета.

Кудри сбились темной тучей,

Запеклись твои уста.

Не пролил на нас Предвечный

От щедроты Своея.

Здесь, в пустыне бесконечной,

Мы погибнем – ты и я!»

Но услышал вопль о сыне

Тот, Кто славен и могуч.

И, журча, забил в пустыне

Чистых вод гремящий ключ.

  Та же скорбь мечтой унылой

  Душу мучает мою.

  Ты возжаждешь, сын мой милый, –

  Чем тебя я напою?

  Труден путь к святой отчизне,

  Где найду небесных сил?

  Мы одни в пустыне жизни,

  Бедный сын мой Измаил!

  Низойдет ли дух могучий

  С лучезарною главой –

  Да обрящешь в полдень жгучий

  Светлый ключ воды живой?

  С высот неразгаданных

  Небес заповеданных

Слетают к нам ангелы – вестники дня.

  Одеждами белыми

  И белыми крыльями

Сверкают в туманах лазурного месяца,

В холодных волнах голубого огня.

  Порой предрассветною,

  Сквозь сон отлетающий,

Мы слышим неясно таинственный хор.

  То гимн мирозданию

  Поют небожители,

Поют на вершинах, снегами блистающих,

На склонах во мгле утопающих гор.

  Но меркнет сияние

  Лазурного месяца,

Провидят вершины рожденье зари –

  И, снегом венчанные,

  Осыпались розами.

Не отблеском мертвым – но златом и пурпуром

Зажглись недоступные их алтари.

  И взреяли ангелы –

  Небесные вестники –

К широким пустыням родной высоты.

  Жемчужные, алые

  И желто-лиловые

По горным хребтам и уступам яснеющим

Роняли они, улетая, цветы.

Злится и вьюгами сыплет Январь,

Белой короной увенчанный царь.

Сердце сжимает неведомый страх:

Ходит ли солнце еще в небесах?

Птицы замерзшие падают в снег.

Слышен оленя ускоренный бег.

В северном небе играют огни,

Вечную жизнь возвещают они.

Жалкие гномы от стужи дрожат,

Делят в пещере отысканный клад:

«За два рубина отдай мне алмаз»

«Как бы не так! Променяю как раз!»

Жарко натоплен ликующий ад.

Черные слуги владыке кадят.

Свиток несет раболепный синклит.

В свиток паденья владыка глядит.

Много прибавилось в свитке имен,

Славит немолчно его легион.

В визге и грохоте слышно одно:

«Славен и славен еси, Сатано!»

Жалкие гномы готовятся в бой,

Клад им нельзя поделить меж собой.

Камни-рубины так ярко горят.

Светит в рубинах ликующий ад.

Ангелы Божии в небе парят.

Ставят Того, кто бессмертен и свят.

Небо открылось и в звездную высь

С гимном победным они вознеслись.

С кликом «Осанна!» взлетел хоровод,

Кликом «Осанна!» потряс небосвод.

Души спасенных услышали клик, –

Ужас восторга постигли на миг!

Пара комочков лежит на снегу:

Клад дорогой не достался врагу!

Жалкие гномы в аду не нужны;

Им ли откроются райские сны?

Цвела вечерняя заря.

Струи коралл и янтаря

  В волнах рябил зефир.

Когда приплыл в наш скучный мир

Волшебник юный Джан-Агир,

  Прекрасный Джан-Агир.

В одежде шитой серебром,

Под злато-пурпурным шатром

  Он в легком плыл челне.

И под искусною рукой

В аккордах арфы гул морской

  Роптал, как в знойном сне.

На скучный мир, на тесный мир

Взглянул волшебник Джан-Агир,

  Взглянул он – и запел.

И чары звуков понеслись

В морскую ширь, в немую высь,

  В тоскующий предел:

«Зовет волна, поет волна

О чудесах морского дна.

Как жизнь, как юность, как весна,

  Пропев, замрет она.

Так я зову, так я пою

О чудесах в моем краю.

Тебя зову, тебе пою,

  Приди на песнь мою.

Спеши! Зайдет твоя звезда.

В заботе дня уйдут года.

Найдешь ли мир? – Быть может, да.

  Блаженство? Никогда.

Но я – взамен за жизнь твою –

Блаженный сон тебе даю,

Блаженный сон в земном раю.

  Приди на песнь мою».

Так пел волшебник Джан-Агир.

И сонмы дев, забыв весь мир,

  Пошли за ним толпой.

И все, рыдая и стеня,

Взывали с трепетом: «Меня!

  Меня возьми с собой!»

И только тихая одна

Прошла безмолвна и ясна,

  И, не подняв чела.

Сквозь дикий стон безумных дев,

Сквозь страсти огненный напев –

  Она, как вздох, прошла.

Погасли отблески зари,

Дробя коралл и янтари

  На глыбах мертвых скал.

В свой дальний мир, в свой знойный мир

Уплыл волшебник Джан-Агир –

  И след его пропал.

Она же, чистая, спала, –

Душой свободна и светла

  В неведенье греха.

И сны беззвучные над ней

Взвивали рой немых теней, –

  Она была… глуха.

С музыкой и пением мчатся Вихри злые,

Мчат их кони быстрые, кони удалые, –

Пыль вздымают облаком, пляшут в поле чистом,

Наполняют темный лес гиканьем и свистом.

Разойдутся вольные – и пойдут забавы:

Солнце в тучи спрячется, наземь лягут травы.

А по степи стон стоит, волны веют в море!..

Сладко ли, могучие, веять на просторе?

Вдруг затихли грозные… Сердце, не дремли ты!

В тишине томительной злые чары скрыты.

Слышишь, струны звонкие дрогнули, играя:

«Оглянись, желанная! Оглянись, любая!..»

Будто колокольчики – плачет звон гитары,

В тонкие бубенчики манят злые чары.

Оглянуться хочется – но дрожат колени.

Все темнеет на небе. Все густеют тени.

И молитву краткую я прочла несмело,

Страшных слов заклятия вспомнить не успела,

Не успела, – глянула, обернулась… Что же?

Чуть качаясь, зыблется золотое ложе.

Алый полог шелковый, кисти парчевые,

На подушках вышиты птицы – как живые…

Перьями павлиньими веют опахала:

«Отдохни, желанная, если ты устала!».

Тихо нега сладкая сердце затомила.

Закурились в воздухе дымные кадила.

Рыщут струны звонкие, выпевают ясно:

«Не гляди, желанная, – ты во сне прекрасна!»

Не стерпела – глянула… Кровь захолодела!..

Волчьи зубы скалятся… когти режут тело!..

Отступись, чудовище!!.. Сгинуло – пропало.

Стонут Вихри Черные, – все им воли мало!

Есть кольцо у меня – Изумруд и Рубин

  В сочетании странном горят.

Смотрят в очи мои Изумруд и Рубин, –

  Мне понятен колдующий взгляд.

«Избери одного» – он твердит, – «пусть один

Будет дум господин, будет грез властелин,

  В царстве сна, где мечтанья царят»

Вещим оком глядит на меня Изумруд,

  Зеленея морской глубиной:

«Хорошо в глубине, где Сирены поют,

Хочешь слиться зеленой волной?

  В тихом сумраке трепет души затая,

О царица жемчужин, Джемали моя,

  Утомленная сказкой земной?»

Но я слышу призыв: над прохладой пучин

  Будто дышит полуденный зной:

«Я – Рубин! Я – кровавый земли властелин.

  Я прожгу твой покой ледяной!

Дам все пламя, всю боль, все огни бытия,

  О царица Востока, Джемали моя,

  Пресыщенная сказкой земной!»

Великий Маг стоял на львиных шкурах,

Весь пламенем заката озаренный,

Одетый пышно в пурпур и виссон;

На голове священная тиара,

Златой убор египетских царей,

Венчала смоль и серебро кудрей;

Гирлянды лавра, царственно спадая

С могучих плеч, спускались до земли;

В руке его блистал, как луч полдневный,

Магический несокрушимый жезл;

А на руке, как символ высшей власти,

Горел огнями перстень Соломона,

Алел рубин в оправе золотой.

  Над ним легко, из перьев ястребиных,

  Незримою вращаемы рукой,

  По воздуху качались опахала.

  Так он стоял. И жертвенник пред ним

  Струил благоуханье киннамона

  И ладана, и красного сандала.

  Так он стоял, – служителем добра,

  Пред алтарем всерадостного Солнца, –

  И светел был, и дивен лик его!

Но в час, когда слабеет дня влиянье,

К нему вошла я жрицею Луны,

Как дым мое белело одеянье…

Был бледен лик… Шаги – едва слышны.

  Тройной змеей сверкало ожерелье:

  Все – лунный камень, жемчуг и алмаз.

  Я принесла ему на новоселье

  Земную грусть, небесное веселье, –

  Полынь и дрок[8], расцветшие для нас.

Благоуханьем сладостным алоэ

Его мечты я властно вознесла

В мой мир, где слито доброе и злое,

Где вечно-сущим кажется былое –

Вне времени, как вне добра и зла.

  Открыв чела жемчужное убранство,

  Я подняла туманную фату,

  В моих очах нашел он постоянство,

  В улыбке – вечность, в мыслях – чистоту.

И вот, запели арфы в отдаленье,

Как будто сильф провеял по струнам.

Двух гордых душ – желанье и томленье,

Двух чуждых сил – воззванье и стремленье

Слились в один бессмертный фимиам.

  И гимны Солнцу были позабыты…

  О, свет неверный! Женственные сны!

  К нему вошла я жрицею Таниты –

  И он познал могущество Луны.

В багряных лучах заходящего дня,

Под небом пустыни – мы были вдвоем.

Король мой уснул на груди у меня.

  Уснул он на сердце моем.

Лепечет источник: «Приди, подойди!

Водою живою тебя напою», –

– «Король мой уснул у меня на груди, –

  Он вверил мне душу свою».

Смоковница шепчет, вершину склоня:

«Вот плод мой душистый. Возьми и сорви»

– «Король мой уснул на груди у меня, –

  Он дремлет под сенью любви».

Спешат караваны: «Беги, уходи!

Несется самум!.. Ты погибнешь в песках».

«Король мой уснул у меня на груди, –

  Поверю ли в гибель и страх?»

Исчезли миражи, распались как дым,

Вечернее небо горит впереди.

Король мой! Ты нежно, ты свято храним.

  Ты дремлешь на верной груди.

Был труден путь. Был зноен день.

До полдня длилось восхождение,

И вот, обещанная тень

Пред нами встала, как видение.

И мы вошли в нагорный сад,

Где, разрастаясь в изобилии,

Жасмины пряные кадят,

Меж роз и мирт сияют лилии.

Врата златые заперты,

Нам сладко млеть в благоухании.

Под нами – травы и цветы,

Над нами – лавры и латании.

Но полдень пышет здесь огнем, –

В саду, повиснувшем над бездною,

Богиня властная есть в нем, –

Земной кумир – с короной звездною.

Мы служим ей, как божеству,

Несем ей гимны и каждения

В горячих снах и наяву –

В стихийных бурях наслаждения.

Мы ей поем, мы ей кадим,

Светло-блаженные. как гении.

И наши души, будто дым,

Исходят в медленном томлении.

Мы служим ей – как божеству.

Нам снятся жуткие видения.

И львы, желтея сквозь листву,

Лежат на страже пробуждения.

Жгут сегодня много; площадь вся в огне.

Я домой вернулась. Что-то жутко мне.

В комнату вошла я. Стала. Замерла.

Утром – люди были, а теперь – зола!

Жгли их до заката медленным огнем.

Помяни их, Боже, в царствии Твоем!

Кто меня окликнул?! Окна отперты,

Пахнут где-то близко летние цветы.

Вижу, пол усыпан лепестками роз.

Ветер предвечерний их в окно принес.

Ты ошибся, ветер, сбился ты с пути.

Мне цветов не надо. Дальше отлети.

Не дыши так жарко вихрями пустынь.

Я тебя не знаю. Сгинь! Аминь! Аминь!

Бродит инквизитор под моим окном,

Он заметит розы на полу моем.

Скажет: «Это – чары! Это – колдовство!»

И возжаждет крови сердца моего…

Боже, если вечным Ты казнишь огнем, –

Вспомни о невинных в царствии Твоем!

– Раз с отцом гуляла я,

  Жарким полднем, в поле.

Злобой ныла грудь моя

  И тоской по воле.

– «Скучно сердцу моему

  В солнце и лазури.

Хочешь, вихрь я подниму?

  Мне подвластны бури.

Обещаю, не шутя,

  Быть одной в ответе».

Улыбнулся он: «Дитя!

  Чар не знают дети».

  Чист небесный океан,

  Но звучат призывы.

  Солнце спряталось в туман.

  Притаились нивы.

  Крепнет, крепнет сила чар.

  Вихри пробежали.

  Закурился легкий пар

  В потемневшей дали.

  Как могучий, черный щит,

  По краям – из злата,

  Туча грозная летит

  Пламенем объята.

  Чуть губами шевеля

  Я шепчу: «Готово!»

  Грянул гром. Дрожит земля.

  Я сдержала слово!

Я чашу выпила до дна

  Бесовского напитка.

Мне ночь последняя дана –

  А завтра будет пытка.

Со мной и други, и враги, –

  Сравняла всех темница.

«Ведь ты сильна. О, помоги!»

  Их умоляют лица.

Да, я – сильна! Сюда! Ко мне,

  Неимущие лика…

И вот, – летят, в дыму, в огне,

  Хохочут, стонут дико.

Грядет во славе Сатана,

  Грядет со свитой многой.

Над ним – двурогая луна

  И венчик шестирогий.

«Я – вам отец! – Он возопил. –

  Кто здесь боится муки?

Да примет знак Великих сил

  На грудь, чело и руки.

Подобен камню будет тот,

  Кто носит стигмат ада.

Он под бичами запоет.

  Огонь – ему услада.

Аминь! Крепка моя печать, –

  Да слабый закалится!»

Кто смеет здесь чего-то ждать?!

  Рыдать?.. Взывать?.. Молиться?!!

Сегодня я – под властью «черной птицы»,

Она гнездо в груди моей свила.

Мне блещут чьи-то яркие зеницы,

Багровая в глазах клубится мгла.

Сегодня я – во власти злых влияний,

Я – в зареве угаснувших скорбей.

Мой лютый враг, утих ли гнев твой ранний?

Я жду тебя. Приди, сразись, убей!

Единственный, кого могу призвать я,

Не подходи. – Душа твоя светла.

В моей душе – лишь вопли и проклятья,

Затем, что я во власти Духа Зла!

Великий Маг, властитель душ влюбленных,

Простер свой жезл чудесный надо мной.

Усталых вежд очей моих бессонных,

Груди, горящей жаждой неземной,

И жарких уст, без пламени сожженных,

Коснулся властно скипетр золотой;

Он был обвит спиралью змей сплетенных,

Он заклинал змеиною четой!

И с этих пор бессильны – грозный Гений

Нежданных встреч и Демон Обольщений,

Сны бытия – все глуше, все немей.

И с этих пор – хочу ль отдаться чуду,

Хочу ль восстать – но всюду, всюду, всюду

Я вижу знак из двух сплетенных змей!

Сегодня отдых сердцу дам,

Пойду молиться в Божий храм, –

  Ниспала с глаз завеса.

Сегодня отдых сердцу дам,

Да вновь предамся Небесам,

  Да отрекусь от Беса.

Семь ступеней ведут во храм.

Органа вздохи слышны там.

  В душе моей тревога.

Всхожу на пятую ступень –

И вижу дьявольскую тень

  У Божьего порога.

Смеются Дьявола уста.

Он шепчет мне… О, я не та!

  Не внемлю – отвернулась.

Но на бесовские слова

Я про себя, едва-едва

  Чуть зримо – улыбнулась

Исчез. По гулким ступеням

Спешу, стучусь – но заперт храм,

  И лики смотрят строго.

И глас раздался надо мной:

«– Пересмехнувшись с Сатаной,

  Пойдешь ли славить Бога?

Открыт широко Божий храм

Всем покаяньям и слезам,

  Кто плачет – тот надейся.

Но ты, чей смехом был ответ,

Ступай. Тебе здесь места нет.

  Ты – смейся! Смейся! Смейся!»

На лугу, где звонко бьет источник чистый

Светлою волною, радостной, как день,

Я нашла ягненка с шерстью серебристой…

Между ним и мною тихо встала Тень.

Шепчет, нож тяжелый мне влагая в руки:

«Пред тобою жертва, – жертву заколи.

Не создай кумира из бессильной муки,

В ней отрава мира, в ней печаль земли.

Вырастет из крови пышное растенье,

На стебле колючем красные цветы.

Первый – дерзновенье, а другой – забвенье,

Третий – опьяненье. Их познаешь ты!»

– Знаю, Темный, знаю, – кротостью блаженной

Никогда не билось сердце у меня.

Но в душе есть жажда правды совершенной,

Есть святое пламя звездного огня.

Знаю, Темный, – в каждом дремлет сила злая,

Зверь, непостижимый воле и уму.

Зверя клятвой вечной крепко заперла я,

Тайный ключ вручила Богу моему.

Верю, верю, Боже, – избранным Тобою

Ты удержишь руку от греха и зла! –

И пошла я смело новою тропою,

И отраву мира в сердце понесла.

«Отойди от меня, – я сказала Ему,

Ты – низвергнутый в вечную тьму

Отойди… Я иду по иному пути,

  Я хочу совершенство найти».

Сжал Он руку мою. Он о перстне шептал:

  «Тайну клятв закрепляет металл».

Но забытое слово истерлось давно;

  Договор воскресить не дано.

Край одежды моей Он схватил и грозил

  Легионом карающих Сил.

Но два белых меня осеняли крыла, –

Я под дивной защитой была.

И от века возлюбленный принял Он лик

  И склонился, и нежно приник.

Тихо имя мое повторял – и оно

  Истомляло, журча – как вино.

Но очами, узревшими благостный свет,

  На Него я взглянула в ответ.

И восставший на свет – отступил от меня,

  Как туман – от дыхания дня.

«Воздвигла я алтарь в душе моей.

Светильник в нем – семь радуги огней.

Но кто войдет в украшенный мой храм?

Кому расцвет души моей отдам?

Да будет он – увенчанным челом –

Прекраснее, чем был Авессалом!

Да будет сердцем, тихим – как заря,

Светлей Давида, кроткого царя!

Да мудростью и славой будет он

Стократ мудрей, славней, – чем Соломон!

Ему расцвет души моей отдам.

Пред ним возжгу мой чистый фимиам».

И глас провеял, благостен и тих:

«На небесах – предвечный твой Жених!

Он даст тебе венец нетленных роз.

Он весь – любовь. Его зовут – Христос».

Под, тенью меж колоннами, ведущими во храм,

Уснула Дева чистая, сжигая фимиам.

Мечты Ее безгрешные небесный сон повил:

Пред Нею вестник радости – Архангел Гавриил.

От риз Его сияние, какого в мире нет.

Он держит красной лилии благоуханный цвет.

Он к Спящей наклоняется на сон ее взглянуть

И шепчет: «Благодатная, благословенна будь!»

И сонмы светлых ангелов, и тьмы бесплотных сил,

Склоняясь над Пречистою, парят в дыму кадил.

И каждый символ-лилию роняет Ей на грудь,

И каждый вторит радостно: «Благословенна будь!»

В высоком небе

Горят огни

О счастье вечном

Поют они.

Зовет немолчно

Их стройный клир

К чертогу света

На брачный пир,

Где песней звездной

Гремит напев,

Где слышны гимны

Блаженных дев.

И хор небесный

Во мне зажег

Святую веру

В святой чертог.

Есть в небе сад невянущий

Для детских душ, для радостных,

Земною тьмой нетронутых,

Земных страстей не знающих.

Цветут там, распускаются,

Все лилии душистые,

Все алые тюльпанчики

Да гиацинты синие.

Над ними с тихой музыкой

Порхают чудо-бабочки:

Крыло одно – лазурное,

Другое – золотистое.

Поют они на лилиях

Серебряные песенки,

На розовых тюльпанчиках

Переливают радугой.

И дети светлоликие –

В цветах благоухающих

Заводят игры детские,

Смеются смехом ангельским.

Все – в белых одеяниях

С жемчужным опоясаньем.

У каждого над лобиком

Лучистый венчик светится.

Для них цветы небесные

На небе распускаются,

Поют им чудо-бабочки

Серебряные песенки.

Для них в саду заоблачном

Блаженства незакатные, –

Для детских душ, невинных душ,

Земных страстей не знающих.

  На небе ясном

  В раю прекрасном

Веселья много средь райских кущей!

  Там в вечном свете

  Играют дети

Там бьет источник – всегда поющий!

  На небе ясном

  В раю прекрасном

Светлы, как солнце, забавы наши.

  В лугах из света,

  Где дышит лето,

Где роз и лилий не блекнут чаши!

  На небе ясном

  В раю прекрасном

Повсюду радость и ликованья!

  В садах тенистых,

  В усладах чистых

Ни слез, ни скорби, ни воздыханья!

  На небе ясном

  В раю прекрасном

Так полно счастье, так бесконечно!

  Так много, много

  В раю у Бога

Блаженств нежданных – но сущих вечно.

Мария-Дева – выше всех созданий,

Когда-либо ходивших по земле.

Она чиста, светла и так прекрасна,

Что демоны готовы претерпеть

Тьму горших мук, когда б такой ценою

Могли они хоть раз Ее узреть.

Она полна такого совершенства,

Что нет у Бога Ангела в раю,

Архангела, ни даже Серафима,

Который бы дерзнул сравниться с Ней!

Вот идеал, к которому стремиться

Вы все должны.

Да, мать Кассандра, да!

Как будто солнце утром проглянуло.

Не пустят нас сегодня погулять?

Нет, к празднику окончить всю работу

Велела мать Кассандра.

      Не могу.

Я так устала. Ломит грудь и руки.

Ах, если б хоть немного погулять!

Лентяйка!

    Нет, я дома не ленилась,

Работала, как следует; но здесь

Не в силах я; гнетет меня сознанье,

Что, кончив это, – снова мы начнем,

Без роздыха, другое рукоделье,

И так всю жизнь, всю молодость. Тоска!

Но это все ведь суетные мысли,

Греховные?

    То – не моя вина.

Не я звала их, – сами народились.

А ты молись и беса отгоняй.

Вас мать Кассандра слышит.

      Да? Так что же?

Мне все равно, – пусть слышит.

        Замолчи!

Я знаю, есть иные между вами,

Что не довольны участью своей,

И души их полны соблазном мира,

Им скучен день и неспокойна ночь.

Не горевать и не роптать должны вы –

А радоваться, дочери мои,

Избравшие блаженство кущей райских

Взамен земных ничтожнейших услад.

На небесах особая награда,

От века уготованная, есть –

Для мудрых дев, для девственниц, для чистых,

Поющих гимн, который, кроме них,

Никто воспеть не может. Их украсят

Алмазными венцами, как цариц;

Их встретят в небе ангелы святые

И сестрами своими нарекут.

Что может быть блаженней этой доли?

Звонят на спевку. Певчие, за мной.

Кто здесь из вас?

    Я! Я!

      Теперь спеваться

Второй и третий будут голоса.

За первым после я пришлю. Ступайте.

      А где Мадлен?

Она больна.

    Опять!

Ну, обойдемся без нее сегодня.

Пусть «Agnus Dei» Клара пропоет

Вы, остальные, кто урок докончил,

Тем до вечерен можно отдохнуть.

Ты, дочь моя, иди и сто поклонов

За суетность и леность положи.

А ты считай – и после мне доложишь.

Ступайте обе. Певчие, за мной.

Пойдемте. В щель посмотрим на прохожих.

Идемте, сестры. Раз, два, три, беги!

И неужели каждой ночью?

      Каждой.

На кочерге?

    Быть может, что и так.

Иль просто на ночь углем нарисует

На стенке лошадь и потом – в трубу.

А лошадь как же?

    В полночь оживает

И ржет, и мечет искры из ноздрей.

Ты видела?

    Я, точно, не видала.

Чего не знаю – в том не побожусь.

Но Клара с Бертой двери провертели

И в дырочку все высмотрели.

        Да?

И то не ложь, не выдумка, не сказка?

Спроси хоть их. (указывает на монахинь)

О чем здесь речь идет?

Да все о том же. Вот, она не верит.

Ты в Бога веришь? Как же смеешь ты

Не верить в Беса, в дьявольские козни

И воплощенье духов отрицать?

Да я, сестра…

    Ты к ереси наклонна.

И, вижу я, еще живет в тебе

Проклятое мирское вольнодумство.

Не верить в беса – Бога отрицать!

О Боже мой, всему, всему я верю.

Сестра Луиза, будь добра ко мне.

Еще я к жизни вашей не привыкла,

Здесь все еще так странно мне и ново.

Меня пугает звон колоколов,

Смущает взгляд, следящий с подозреньем,

И страшные, таинственные толки,

Которым ты приказываешь верить

Во имя веры в Бога самого.

Когда тебе приветней храм Мамоны,

Зачем ты в дом Всевышнего пришла?

Кто звал тебя? Когда по доброй воле

Ты хочешь быть невестою Христа,

Достойна будь одежды непорочной; –

Не верить в беса – Бога отрицать!

Но где же бес?

    Вот он! Вот самый Дьявол!

Вот Вельзевул! – Любуйся на него.

Прости, сестра, но я не понимаю,

Ведь это – наша кроткая Мадлен?

Мадлен для вас, непосвященных. Я же

В ней вижу порождение греха,

Несметных бесов тьмы и легионы,

Весь ад в его позорном торжестве!

Сама ты – дьявол!

    Тише, тише, тише!

Сейчас она рассказывать начнет.

Вы, бедные, ничтожные слепые,

Внемлите мне, смотрите на меня!

Я призвана, чтоб царствовать над миром,

Я избрана от самых юных дней

Могущественным духом – Вельзевулом; –

Супруга я царя жужжащих мух!

Но дух бесплотен, дух неосязаем –

И потому, на время, на земле,

Как заместитель вечного блаженства,

Мне дан иной возлюбленный супруг.

То – принц волхвов чудесного востока

И магов запада. Ему подвластны

Вещатели и ведьмы стран окрестных;

До Персии далекой он царит.

Она безумна – это очевидно.

О, нет, поверь, не более, чем ты!

Все монахини

Шш! Тише, тише!

    Не мешайте слушать!

Молчать! Когда сам дьявол говорит.

Но как ни властен он и ни прекрасен,

Не думайте, что я его боюсь,

Что перед ним склоняюсь я рабыней.

О, нет! О, нет! Он – мой покорный раб!

Сегодня ночью снилось мне, что, будто,

Мне письмо чудесное прислал, –

Все золотыми буквами. Я знала,

Что в том письме молил он о любви,

Молил, чтоб я его любила вечно.

Но были чары в буквах разлиты,

Они бесовским пламенем горели,

Сплетались в пляску любострастных слов

И жгли меня, и жалили, как осы…

Я знала все – и не прочла письма.

Ты не прочла?

  Мадлен и в сновиденьях

Верна себе и гордости своей.

Ты лжешь, девчонка, восковая кукла!

Ты не прочла по буквам золотым –

И можешь знать о чем тебе писали?

Клянусь – во сне письма я не прочла.

Но, видимо, подобные посланья

Тебе знакомы были наяву?

О! Наяву!..

    Проклятье над тобою!

Как ты ревнуешь!

    Я?! Кого? К кому?

Какого-то неведомого принца

Каких-то магов – буду ревновать

К тебе, девчонке лживой и ничтожной?

Да, вижу я, ты – не в своем уме.

«Какого-то неведомого принца

Каких-то магов?» – Этот принц и маг,

И мой супруг, тебе известен также.

Его хвала по Франции гремит.

Ты лжешь! Ты лжешь, когда не скажешь имя.

Скажи нам имя!

    Имя назови!

Как ты ревнуешь!

    Имя!

      Имя! Имя!

Иль не поверим мы твоим словам.

Он – проповедник. Он живет в Марсели.

Он знаменит. Его зовут… Луи!

О, Боже мой!

    Луи! Луи Гофриди!

Да, это он. (к Луизе). Довольна ты теперь?

Еще не веришь? Так, гляди, вот перстень,

Которым обручил нас Вельзевул.

Обручены!.. О, Боже, дай мне силы,

Дай правый гнев на время подавить!

Я чувствую, как некий дух могучий

Вошел в меня и шепчет: «Отомсти

За небеса, поруганные адом!»

К спасенью их должна я привести.

Пусть гибнут, да – но гибнут в покаянье,

Познавши власть поверженных святынь.

О, пусть костер им будет воздаянье,

Но души внидут в Царствие! Аминь.

Во сне своим ты мнишь его супругом.

Хотя и это – грех, и тяжкий грех,

Но, может быть, открытым покаяньем

Еще вернешь ты часть свою в раю.

Покайся нам. Мы в снах своих не вольны.

Откройся нам во всем, во всем, Мадлен!

Но в снах моих таятся злые чары.

Они, как змеи, сердце обовьют

И выпьют кровь. От зависти ревнивой

Изноешь ты. О, бойся снов моих!

Когда б они опасней были змея,

Который Еву искусил в раю, –

Покайся нам. Смирись в твоем паденье.

Открой нам все.

    Покайся нам, Мадлен!

Я помню раз, – мне снилось – в синагоге

На шабаше веселом я была!

Царицею блистала я на троне

И вкруг меня бесился хоровод.

У алтаря, на пышном возвышенье,

Стояла гордо статуя моя –

Вся вылита из золота. Пред нею

Все падали и лобызали прах,

Все те, что жаждой тщетной называли

Припасть на миг к стопам живой Мадлен.

И было тех безумцев много, много…

Царила я над тысячами душ!

И он стоял с веревкою на шее,

У ног моих, как мой последний раб,

Униженный, коленопреклоненный

И он молил: «О, дайте мне, Мадлен,

Один из ваших локонов пушистых!

Его хранить я буду на груди

Всегда, всегда, Мадлен, до самой смерти,

И с ним умру!» Но я сказала: «Нет!»

И плакал он, ко мне простерши руки:

«О, дайте мне хоть волосок, Мадлен,

И осчастливлен буду им навеки!

Лишь волосок!» Но я сказала: «нет!»

Тогда, упав, в отчаянье рыдал он:

«Пол-волоска, пол-волоска, Мадлен!»

Но я была, как смерть, неумолима,

«Ты знаешь ли, – его спросила я, –

Кого-нибудь в ничтожном этом мире,

Кто стоил бы пол-волоска Мадлен?»

Ты… отказала дать ему… твой волос?

Пол-волоска!

    Ему, Мадлен?

        Ему!

И он, воспрянув, произнес заклятье:

«О, есть ли здесь, средь избранных моих,

Хотя б один, как я, всегда готовый

Отдать и жизнь, и душу – за нее?»

Тут выступил красивый, стройный мальчик

И преклонясь пред статуей моей,

«Возьми – воскликнул, – жизнь мою и душу!

Я за нее всю кровь мою пролью!»

Сверкнул кинжал… Луи! Мой маг прекрасный!

Как он хорош в величии жреца!

О, я могла единым мановеньем

Спасти ту жизнь – единым властным знаком…

Но знака я тогда не подала.

О! Это было сладко безумье,

Безумье власти, славы, торжества!..

Его очей меня сжигало пламя –

И жертва мне была принесена!

Ужасные, кровавые виденья!..

Проклятый сон!.. Необъяснимый сон!..

Грех святотатства!.. Жертвоприношенье!

Она хотела равной Богу быть!..

Нет! – выше Бога! Дерзкая мечтает

У Господа отнять предвечный трон

И там самой, повелевая миром,

Над солнцами и звездами царить!

Но мы не властны в наших сновиденьях,

А то – был сон.

  Нет! Это был не сон.

Ты лжешь. Мадлен! Признайся, о, признайся,

Признайся нам, что видела ты сон!

Возможно все, но это – свыше меры.

То был не сон.

    О, есть же в небе Бог!

Есть ангелы! Есть суд и справедливость!

Есть Божий гнев!

    Я не про то, Мадлен,

Нет, милая Мадлен, я не про жертву.

Пусть эта кровь не будет только сном

И за тебя пролитая напрасно

Падет навек на голову мою.

Я на себя беру ее. Молитвой

Тебя я паче снега убелю…

Прибереги себе свои молитвы

Мне сладок гнет несказанных грехов.

Постой, Мадлен! Я верю, пусть убийство

Воочию свершилось. Это грех –

Ничтожнейший. Но то… но то… другой?

Скажи. Мадлен?

    Про что ты хочешь знать?

Не мучь меня!

    Но я не понимаю,

Змея! Она смеется надо мной.

О, да, Мадлен! О, да, ты понимаешь!..

Твой странный сон… как будто он просил

Твой волосок…

    Пол-волоска, Луиза!

Да, да, но это?…

  Это был не сон (уходит)

Не сон! Не сон! И он просил… О, Боже!..

Пол-волоска!

    Ты будешь сожжена!

Сегодня к нам прибудет жданный гость,

Сам Михаэлис, папский инквизитор,

Ему я это дело передам,

Он разберет. Он в заклинаньях сведущ

И знает толк побольше моего

В делах о колдовстве и чародействе.

А я, признаться, плохо смыслю в них.

Не мудрено; он только тем и занят,

Что судит ведьм и жжет еретиков,

Да заклинает бесом одержимых;

А вам, отец мой, в первый раз пришлось.

Ах, мать Кассандра, горько мне и больно

На помощь инквизицию призвать!

Но слишком много говора и шума

Наделали монахини везде;

И все кричат, что в городе Марсели

Священник – маг, священник – чародей.

Что делать мне, спрошу я вас? Я болен,

Я слаб здоровьем, – нужен мне покой,

А тут меня терзают ежедневно;

Монахини беснуются, визжат,

Поют, хохочут, плачут непристойно.

И это все – в моем монастыре.

В монастыре святой Урсулы-Девы,

Который я с любовью основал

И в основанье коего три камня

С надеждой внес. Названье было им:

«Спокойствие души», «Благоразумье»

И «Здравый смысл». Но все пошло вверх дном.

Да, мой отец. Но, думается, свыше

Нам это испытание дано.

А главное, что больно, мать Кассандра.

Ведь орден мой в известность стал входить

По Франции распространился быстро,

Снискал себе доверье и почет.

И что же вдруг все рушилось, погибло,

Из-за чего, спрошу я вас? – Да так:

Восторженной и взбалмошной девчонке

Привиделось, что замужем она

За принцем магов, а другая дура

Поверила и стала вторить ей.

Как, мой отец? Вы склонны сомневаться,

Что в них вселились бесы? Или вы

Не признаете больше одержимых?

Как в нем сказался прежний гугенот!

Ах, мать Кассандра, это все пустое!

Ведь нас никто не слышит, что же нам

Ловить друг друга на словах? Поймите,

Не в том тут дело, верю я иль нет.

А в том, что им поверит инквизитор –

И рушится наш орден навсегда.

Потеряны труды мои напрасно,

Потеряны надежды многих лет.

Я слишком стар. Мне больше не подняться.

Но разве трудно было, мой отец,

Обставить дело это нам келейно,

Судить секретно и в своей семье,

Не призывая судей посторонних?

Скандал разросся слишком велико.

Нет, мать Кассандра, были уж запросы.

Я сделал то, что должен сделать был.

Брат Михаэлис, папский инквизитор,

К монастырю подъехал

      Как? Уже?

Мне надо по хозяйству. Вы, отец мой,

Его один примите, я уйду.

Надеюсь, все, о чем мы говорили,

Останется меж нами?

      Мой отец,

Вы можете мне верить безгранично.

Да, да, ведь если б только воспретить

Монахиням общенье с внешним миром,

Как водится в обителях других,

Не допускать свидания с родными,

Тесней замкнуть наш маленький мирок –

И не было б простора пересудам,

И было бы все скрыто под замком.

Такие ли дела порой творятся

В глухих стенах обителей других,

А ничего наружу не выходит.

Все шито-крыто. Все – в своей семье.

Но жаль мне было девушек тиранить.

Жалел я их. Хотел я их спасти

От горечи полуденных мечтаний,

От безотрадности вечерних грез.

Казалось мне, целительное средство

Я им нашел в обыденных трудах,

В занятиях с детьми и в рукодельях,

В общенье с миром. Да, я не был строг.

Я дозволял им много, слишком много.

Теперь я вижу, как я был неправ.

Брат Михаэлис, папский инквизитор.

Я сделал все, что должен сделать был,

А все же сердце как-то неспокойно.

Мир вам и дому вашему!

      Аминь!

Благословен грядый во имя Бога.

Аминь!

  Мы тотчас к делу перейдем.

Я очень занят. Нынче в Авиньоне

Так много накопилось разных дел.

Не знаю, как еще я с ног не сбился.

Процессы за процессами идут;

Немало их прошло чрез эти руки,

Тружусь, тружусь пока хватает сил.

Да, чародейство вновь распространилось,

Брат Михаэлис. Слышал я опять

Из пепла зла возникло злое семя

И запылало зарево костров.

Горят костры, горят во славу Бога.

И много было дел по колдовству?

Кто их считал? – Вся Франция колдует.

Ужели вся?

  Мы с вами, точно, нет,

Но за других кто может поручиться?

А женщины?

  Все – ведьмы, до одной.

Ужели все?

  Да, все. По крайней мере –

Все те, кого допрашиваю я.

О, я умею вызывать признанья!

Невинных нет, поверьте, мой отец.

Гм, гм!.. А что об одержимых бесом,

Брат Михаэлис, думаете вы?

Что же, эти могут быть и невиновны,

Лишь надо точно факт установить,

Дабы не впасть в ошибку. Нужен опыт

В таких вещах. Но у меня он есть.

Я очень рад. Я полагаю. Брат мой,

Что девушки невинны; что они

Скорей больны, безумны и несчастны,

Чем виноваты. Да, скорее так.

Я думаю, вы с этим согласитесь.

Прошу вас к делу. Слышал я, у вас

Случилось что-то вроде беснованья?.

Монахиня, по имени Мадлен,

Происхожденья знатного, из рода

Де ля Палюд, почувствовала вдруг,

Что одержима бесом Вельзевулом,

Хохочет, плачет, падает без чувств,

Порой поет и пляшет как вакханка,

В слова священных гимнов и молитв

Любовный бред вплетает богохульно.

Да, что! Всего не перескажешь.

      Так.

Затем Луиза, девушка другая,

Вопит, кричит…

Брат Франциск

  Позвольте, мой отец,

Причем же тут монахиня Луиза,

Мне не совсем понятно?

    Брат Франциск,

Мы объясним вам после; дайте слушать.

Затем Луиза с воплями твердит,

Что одержима демоном Веррином.

Что, что? Как, как? Позвольте, мой отец,

Какой «Веррин»?…

    Я попрошу молчанья.

Я полагал, что так же, как и вы,

Имею право задавать вопросы,

Брат Михаэлис?

    Не совсем, мой брат.

К чему ж я здесь?

Чтоб подчиняться старшим

И следовать их воле, брат Франциск.

Ну, это, брат мой, мы еще посмотрим!

Что вы сказали, брат мой?

      Ничего.

А мне, хе-хе, послышалось, как будто,

Вы мне сказали дерзость, брат Франциск?

Наверное, ослышались вы, брат мой.

Наверное ослышался, хе-хе!

Наверное! Отец мой, продолжайте,

В монахиню вселился бес Веррин?

Да, этот бес, вселившийся в Луизу,

Ее устами возвещает всем,

Что послан Небом обличать виновных…

Как, дьявол – послан Небом? Так ли я

Расслышал вас, отец мой, иль ошибся?

Я так сказал; вы не ошиблись, брат.

Вы, может быть, сочли невероятным…

Что дьявол послан Небом? О, ничуть!

Напротив, этим стоит позаняться.

Тут что-то есть такое, так сказать,

Бодрящее и смелое. Нет, правда,

Брат Михаэлис, это хорошо!

Он говорит…

    Кто «он»?

Да дьявол, дьявол,

Вселившийся в Луизу, брат Франциск!

Да, да, в Луизу… дьявол… понимаю.

Ну, дали мне помощника! – И туп,

И бесполезен.

    Что ж тут непонятно?

Итак, отец мой, дьявол говорит?

Он обвиняет в страшных преступленьях

Сестру Мадлен, а также одного…

Священника из города Марсели.

Как?.. Вам известно?

    Нам известно все.

Да… если так…

У вас ведь, как я слышал,

Открыты двери настежь, мой отец?

В обитель вход доступен посторонним

И никому отказа нет? Хе-хе!

Входи кто хочет, – всех радушно примут,

Не правда ли, отец мой?

    Не совсем,

Брат Михаэлис. Здесь, как вам известно,

Воспитывают девочек у нас,

И потому не мог закрыть я двери

Родителям нам вверенных детей.

Когда случилось это беснованье

С монахинями, – пробовали вы

Их заклинать?

  Какие только знал я –

Все заклинанья пробовал.

      И что ж?

Не помогло.

  Я думаю. (вслух). Отец мой,

Вы в этом деле, верно, не знаток?

Да, признаюсь.

  Со мной «Люциферьяна».

Настольной книгой мне она была

Всю жизнь мою. То бич для нечестивых.

Да, настоящий, грозный Божий бич.

Нет, каково? А?… Дьявол – послан Небом!

Пора, однако, к делу приступить.

Зовите их. Начнем во имя Бога.

Введите одержимых.

Подойди,

  Дитя мое.

    Ее зовут Луизой.

Происхожденья темного она

И родилась на кухне. В раннем детстве

Она лишилась матери своей,

И в монастырь я взял ее ребенком,

Как сироту и крестницу мою.

Ее родные были гугеноты, –

Забыли вы прибавить, мой отец.

Я не скрываю этого. Не только

Мои родные, но и мой отец

Был гугенот и умер гугенотом,

И гугеноткой мать моя была.

Я думаю, что хвастаться здесь нечем.

Но и скрывать не вижу я причин.

Когда в аду родители томятся,

За их грехи не отвечает дочь.

Жестокое и дерзкое созданье!

Поверь, есть сердце и в моей груди,

И также я могу страдать, как люди,

Но каждому воздастся по делам.

Они – грешили. Я же – неповинна.

И Бог меня, ничтожную, избрал, –

И ангелом-карателем соделал!

Ты мнишь себя избранницей небес?

Как будто мало в небе Серафимов,

Престолов, Сил и ангелов других,

Что Бог тебя избрал для откровений.

Кто может уследить Его пути?

Они для нас всегда непостижимы.

Но все же ты – не ангел, а, скорей,

На демона-мучителя похожа.

Нет, я – палач Верховного Суда,

Я – Божья казнь, я – кара нечестивых.

И горе вам, над кем я занесу

Мой меч разящий, меч неотразимый!

Палач, палач, я не боюсь тебя!

Молчи, змея! Из-за тебя Луиза

Страдать должна. Из-за тебя она,

Невинная, лукавым одержима.

Поведай нам, кто говорит тобой?

Три дьявола моей владеют волей.

Один из них, по имени Веррин,

Старейший между ними, послан Богом,

Чтоб возвестить вам правду, покарать

Иль обратить к спасенью души падших.

Второй зовется – демон Сонельон;

То яростный противник нашей Церкви

И враг Веррина; вечно спорит с ним

За то, что тот отдал себя служенью

Небесным силам. Третий – Велиар –

То дух нечистоты и вожделенья.

Забыла ты четвертого назвать!

Забыла беса ревности безумной,

Неистовой, что гложет грудь твою.

Что?!..Ревности?!.. А! Ревности!..

      Так вот же,

Так вот тебе!..

    Ай!.. Ай! оставь меня!..

Сестра Луиза!

    Дочь моя, опомнись!

Я не Луиза. Демон я – Веррин!

И вы должны внимать мне раболепно!

Вы все должны внимать мне!

  Но не я!

Я – Вельзевул! Я – принц воздушных сил!

А ты – простой ничтожный дьяволенок.

Тебе ль со мной тягаться?

      Да, в аду.

Ты – господин мой, но не здесь. Смотри же,

Смотри, как презираю я тебя!

Пусти меня, не смей!

    Сестра Луиза!

Я не сестра Луиза, я – Веррин!

И для того я послан в это тело,

Чтоб всем поведать о ее грехах.

Михаэлис

Что ж, скажешь ты, и в чем она виновна.

Виновна в том, что родилась на свет.

Одним своим рожденьем уж виновна.

Но в этом все повинны мы, сестра.

Она виновна в страшных преступленьях,

Из коих наименьшее есть грех,

Который я назвать вам не посмею.

Так ты себе противоречишь, бес.

Ты, посланный для обличенья падшей,

Не смеешь нам назвать ее грехи?

Я назову вам многое: убийство,

Любодеянье, порча, колдовство…

Я думаю, вам этого довольно?

А если мало, то прибавьте к ним

Грех святотатства. Будет с вас?

      О, Боже!

Но есть ли доказательства у вас?

Каких еще вам надо доказательств,

Коль вы не слепы? Вот она стоит

В глазах у ней горит бесовский пламень

И мечет стрелы жгучие на вас.

Темны у ней и брови, и ресницы,

И темен мрак расширенных зрачков;

Сама природа ясно указала,

Что волосы должны быть у нее

Черны как ночь. Не правда ли?

      Не так ли?

Но посмотрите.

  Ах!

    Какой восторг!

Совсем колосья!

  Зреющая нива!

  Растопленное золото!

      Лучи!

Прекрасна!

  Восхитительна!

      Безумцы!

Не для того вам указала я

Желаний грешных жалкую приманку,

Но для того, чтоб видели вы все,

Как совместилось в ней, что несовместно.

И в этом есть улика волшебства.

Ей надо тотчас волосы обрезать.

Монахиня носить их не должна.

Вот ножницы.

Отец мой, стричь не надо;

Они растут так скоро: лучше сбрить,

Сбрить наголо. Отец мой, сбрейте косы!

Оставь, дитя

Приблизься, дочь моя.

Нет! Ни за что! Я резать не позволю

Как смеешь ты противиться, змея?

Иди сюда. Живее, на колени!

Не дам! Не дам! Не смейте резать их.

Иль голову я разобью о стены!

Я думаю, в том нет еще вины,

Что красота ее необычайна?

Я тоже склонен думать, что она

Не виновата в этом, но для пользы

Ее души хотел ее остричь.

Уж слишком, слишком пышны эти косы

И слишком все любуются на них!

Один соблазн. О, Господи, помилуй!

Тем боле надо в корне зло пресечь.

Известно мне, что многие колдуньи

Одарены чудесной красотой,

С законами природы несовместной.

Особенно царицы их. Одни

С лиловыми очами – чернокудры.

Другие же красавицы меж них

С кудрями цвета желто-красной меди,

У тех огонь есть зелень волн морских.

И, наконец, – с нежнейшим сочетаньем

Златых волос и сумрачных очей,

Но все же должен я оговориться,

Что не всегда присуща красота

Одним колдуньям. Есть и меж святыми

Прекрасных много. Назовем хотя б

Святую Магдалину…

    После, после

Поговорить ты можешь о святой!

Теперь смотри на эту Магдалину

И думай лишь о ней, о ней одной.

Не так же ли, как та, она прекрасна?

Я говорил, что следует остричь!

Михаэлис (раздраженно)

Я вас прошу, отец мой, предоставить

Все дело мне. Я разберусь в нем сам,

Затем еще я должен вам заметить,

Что послан к вам сюда не для того,

Чтоб стричь монахинь иль смотреть на стрижку,

А для того, чтоб бесов изгонять..

Так изгоняй же! Что ж ты испугался?

Я должен прежде факт установить,

Что бесами вы точно одержимы –

Она и ты

Какой еще там факт! –

Мы пред тобой.

Мне надо доказательств,

Что ты не лжешь, что есть в твоих словах

Хоть доля правды. Я в тебя поверю,

Как в дьявола Веррина, если ты

Докажешь нам, что девочка повинна

В грехе ужасном злого колдовства,

А не больна и не безумна так же,

Как ты сама.

Раздень ее, монах,

И ты увидишь, что она скрывает

Под рясою монашеской! Мадлен,

Я знаю все. Ты слышишь? – Раздевайся!

Но это непристойно, дочь моя.

Пусть мать Кассандра с нею удалится

И у себя осмотрит.

      Знаю я,

Что говорю. Пусть здесь ее разденут.

Должны вы все позор ее узнать.

Нет, здесь нельзя.

    Я с вами не согласен;

На этот раз безумная права,

И если мы хотим дознаться правды,

То скромностью нам должно пренебречь.

Нельзя, нельзя!

    Отец мой, это нужно.

Она права. Брат Михаэлис прав.

А вы – не правы.

Видите, отец мой,

И брат Франциск согласен в том со мной.

Да, да согласен! Как же, я согласен!

А вы, отец мой, не согласны?

        Нет.

Подумайте, отец мой это дело

Касается, быть может, жизни их,

Спасения души иль осужденья.

Подумайте, невинную мы можем

Виновной счесть и всуе покарать?

Ведь надо же слова ее проверить?

Я этого дозволить не могу.

Подумайте, ответственность какую,

Отец мой, вы берете на себя!

К чему же нас сюда и призывали,

Когда нам здесь противятся?

      Пусть так.

Я вас призвал и должен подчиниться,

Но я смотреть не стану; я уйду.

Ты не смущайся.

    Вы же не ликуйте.

Напрасной вы встревожились мечтой.

Не наготы греховной обольщенья

Хочу я показать вам: нет, она

От взоров всех останется прикрытой.

Эх, раздевайся!

    Я сама… оставь!

Живей, тебе я говорю!

      Не трогай!

Вот вам, смотрите.

Ах!.. Ах!.. Ах!..

    Теперь

Вы можете словам моим поверить.

Вы видите, под рясою своей

Таит она бесовские одежды.

Что, хорошо? Красив ли мой наряд?

Да это… это просто наважденье!..

Не спим ли мы?…

    Такая красота!..

Не верю я, глазам своим не верю!..

И это все в моем монастыре!

Надену, кстати, и венец мой брачный;

Повеселю вас, бедненьких; ведь вам

Таких не скоро видеть приведется.

Хорошо у нас в аду.

Я туда плясать пойду.

Ярко свечи там горят,

Пурпур с золотом – наряд.

Все, забыв про смертный страх,

Пляшут в красных башмачках.

Вьется круг. Гудит земля.

Справа – влево! Ля-ля-ля!

Пышет жертвенник огнем,

Все мы пляшем и поем.

Всем приятен сладкий плен.

Все сердца – у ног Мадлен.

Ночь прошла. Петух поет.

Кончил пляску хоровод.

Над горами, чрез поля

Мы несемся. Ля-ля-ля!

О, замолчи ты, дьявол ненавистный!

Вы верите мне? Верите?

      О, да!

Теперь я верю.

    Да и я, пожалуй,

Вам склонен верить.

    Верю и скорблю!

На ложе одиноком

Его искала я.

Его во сне глубоком

Звала душа моя.

Откроются ворота

Не по моей вине.

Замок похитил кто-то,

А ключ попал ко мне.

Не хватится потери

Привратница-сестра.

Он тихо стукнул в двери –

И пробыл до утра!

Кто здесь безумен – вы иль я, – скажите?

Но кто-то здесь сейчас сошел с ума!

Теперь пора начать нам заклинанья:

Факт налицо. Начните, брат Франциск.

«Изыди, бес»…

    Так и смотри на беса –

Не на меня.

    «Изыди»…

      Я – Веррин,

Послушный воле Божьей, ты не смеешь

Меня изгнать, когда не хочешь быть

Ослушником святого Провиденья.

Вот Вельзевул. Померься волей с ним.

«Изыди, дух»…

    Опять ты привязался?

Кш! Вон пошел!

    Теперь я убежден,

И вам клянусь, что в них вселились бесы!

В них сонмы бесов!.. Тучи!.. Легион!..

Тьма тем! Я тоже в этом убедился.

Клянусь вам в том…

  Не суйтесь. Брат Франциск.

Здесь целый ад, и я один не в силах

Сражаться с ним…

      Я тоже не могу.

Тут не поможет и «Люциферьяна».

Что ж делать там?

    Их надо отвезти

В священный грот Марии Магдалины,

В святую Бому.

    В Бомский Монастырь.

Я тоже думал.

    Там, в священном месте,

Нечистых сил изыдет легион,

Ручаюсь вам.

    Я тоже вам ручаюсь,

Да, мой отец; недаром же туда

Со всех сторон стремятся пилигримы

И бесноватых водят исцелать…

Скорей, скорей взгляните на колдунью!

Вы видите, что делает она?

Сестра Мадлен, что там у вас такое

Блестит так ярко?

    Капелька росы.

Не верьте ей. Смотрите, это перстень,

Которым с нею обручился маг.

Смотрите же… иль лучше отвернитесь.

Колдунья хочет вас заворожить,

Вам затуманить взор, чтоб вы уснули

И чтоб самой на шабаш улететь.

Да, знаете, отец мой, как ни странно,

Но у меня слипаются глаза.

И у меня.

  И у меня.

      Скорее

Снимите перстень – иль уснете все!

Да-да… конечно, взять его мне надо…

Сестра Мадлен, снимите перстень ваш…

Брат Михаэлис! Брат Франциск! Вы спите?

Отец мой!.. Сестры!.. Боже мой, все спят!

А! ведьма! Нет, меня не заколдуешь!

Меня тебе не усыпить, Мадлен!

Дай перстень мне!

  Возьми, возьми, попробуй!..

Избранницу тебе не победить!..

Возьми!

Беру!.. Проснитесь все, проснитесь!

Она бессильна! Перстень у меня!

Что тут у вас такое было?

    Что случилось?

Вот перстень мага!

    А? В чем дело? А?

Я стар и слаб… простите… утомился…

И что-то закружилась голова.

Вы спали все. Меня благодарите –

Я вас спасла от злого колдовства.

Вот вам кольцо.

Теперь она бессильна.

Отдай мой перстень, гадкая! Он мой!

А ты, – ты злая, злая!..

      На колени!

Молись и кайся.

    Каюсь, мой отец!

Виновна я! Я грешница из грешниц!

Простите мне.

    Не у меня проси,

У тех, кого ты оскорбила тяжко.

Брат Михаэлис, брат Франциск, молю

Вы все меня простите! Мать Кассандра!

И ты, Луиза! Сжальтесь надо мной!

Когда твое раскаянье глубоко

И от души – ты будешь прощена.

Как ты добра! Но дайте мне прикрыться…

Зачем меня раздели?… Дайте мне

Мою одежду. Где моя одежда?

Зачем они так смотрят на меня?

Ты иноческой рясы недостойна

И ангельского чина лишена.

Носи отныне саван покаянный.

Подайте саван; Вот он там лежит,

Я принесла заранее, я знала,

Что пригодится он.

    Вот голова!

Бери, монах, свою «Люциферьяну».

Отчитывай. Теперь она тиха.

Изыди, дух, исполненный неправды,

Ты, изгнанный из ангельской среды!

Изыди, корень зла и преступлений,

Изыди, сын подземного огня!

«Изыди, дух вражды, любостяжанья,

Враг истины»…

    Прошу мне не мешать.

Я думаю и я прочесть сумею

Не хуже вас.

Извольте замолчать!

Изыди, бес, тебя я заклинаю,

Во имя Бога, нашего Творца!..

Я чувствую, меня он оставляет!..

Уходит он!.. Я буду спасена!..

Изыди, скройся в безднах океана,

В ветвях бесплодных яблонь и маслин,

В местах глухих, пустынных и безлюдных,

И да спалит тебя небесный огнь!

Изыди, бес, из Божьего созданья,

Остави плоть и дух освободи,

Ступай в свой ад и пребывай в геенне

До дня суда последнего. Аминь!

Я сделал все, что смертному возможно.

Теперь отправьтесь в Бомский монастырь.

Там разберем подробней это дело

И над виновным суд произведем.

Ха-ха! Ха-ха! А я перехитрил вас!

Я вновь вошел в нее! Мадлен – моя!

Ха-ха! Ха-ха!

    Везите их, везите!..

Там разберем.

    Я то же говорил.

Не говорю – останься в заблужденье,

Но говорю – спаси его, Мадлен.

Покайся втайне, в сердце сокрушенном;

Всевидящий твой грех тебе простит.

Но пред судом земным не открывайся,

Молчи, Мадлен. Не называй его.

Не называть? А! Если бы ты знала,

Как это имя жжет мои уста.

Вот здесь и здесь

    оно горит так больно!

Я чувствую, оно сожжет меня!

Иссушит всю, испепелит, задушит!

Ты говоришь, что я молчать должна?

Молчать, когда хотелось бы мне крикнуть

И повторять немолчно, без конца,

Все это имя! С бешеным восторгом

Кричать его!.. А ты велишь молчать.

Ты думаешь, что у меня есть воля,

Какой никто из смертных не имел.

Я думаю, что ты его жалеешь.

Ты хорошо сказала это. Да!

Любя, жалеть… что может быть прекрасней?

Но изверга жалеть я не могу!

Нет, не могу! Не говори мне больше

О жалости. Он ненавистен мне!

Жалел ли он меня, когда, ребенком,

Он соблазнил и погубил меня

И отравил неугасимой жаждой

Всех дьявольских мучений и блаженств?

Но мнится мне, – прости, Мадлен,

      – быть может,

Ты это все лишь видела во сне?

Да… может быть… во сне…

      Что я сказала?!..

Во сне?!.. Нет, это было не во сне!

Не оттого ль меня он замуравил

Навек в глухих стенах монастыря,

Чтоб вечно мне страдать, сгорать, терзаться

В немой тоске неутолимых грез?

О, если это было сном, то что же

Зовется правдой! Что же здесь не сон?

Прошу тебя, утихни, успокойся.

Пусть это было правдой, – но прости,

Но пощади несчастного. Подумай,

Какая участь предстоит ему.

А мне? Застыть, увянуть в заточенье –

Не тяжело, не безнадежно? Нет?

Его сожгут – ты будешь ли счастливей?

Сожгут?!

    Конечно, если скажешь ты,

Что он колдун. Исхода нет другого.

Он должен быть оправдан иль сожжен.

Все, но не смерть! Мне жизнь его дороже

Всех жизней в мире! Пусть его томят,

Пытают, мучат… но не убивают.

Мне жить нельзя ни с ним, ни без него!

Несчастная!

    Но если промолчу я –

Луиза скажет. Та его предаст.

Одна Луиза, верь мне, здесь бессильна.

Ее все ненавидят и клянут,

Как духа зла. Тебя же все жалеют.

Лишь захоти – и будет он спасен.

Спаси его!

    О, пусть меня пытают!

Я стисну зубы. Я теперь сильна.

Я буду лгать, я буду бесноваться,

Но имени не вырвут у меня!

Так помни же – твоим единым словом

Убьешь его. Молчанием спасешь.

О чем вы здесь так долго толковали?

Оставь меня. Не все ль тебе равно?

Да, все равно. Конечно… а тем боле,

Что все до слова слышала я. Тварь!

Меня ты хочешь лгуньей обесславить

И оправдать преступника? Но нет!

Луи Гофриди осужден заране

И вместе с ним ты будешь сожжена,

Иль принесешь открыто покаянье.

О, Боже мой, пошли мне смерть скорей!

Иль, может быть, лгала ты, уверяя,

Что страстно им любима ты была,

Была его рабыней и царицей.

Возлюбленной? Ты мне лгала, Мадлен?

Ты хвастала, выдумывая сказки

О счастье неизведанных блаженств?

Конечно, да! И как могла я верить,

Что он, принц магов, он тебя избрал –

Ничтожную, трусливую, пустую

И глупую! Ведь ты глупа, Мадлен?

Ха-ха! Ха-ха!

    Но все же не настолько,

Чтоб не понять к чему ты клонишь речь.

Оставь меня. Я не скажу ни слова.

Его ты любишь все еще?

      Люблю!

Послушай, я… добра тебе желаю;

Пойми, что нет спасения ему.

Но ты себя погубишь противленьем

И вместе с ним сожгут тебя, Мадлен!

Что ж делать мне?

    Покаяться, смириться…

Назвать того, кто погубил тебя.

Предать его?

  Лишь подтвердить пред всеми,

Что говорю я правду и назвать

По имени преступника, – не боле.

Вот все, что я желаю от тебя.

Ты малого желаешь! Пыток, крови,

Предательства и смерти на костре!

Дай мне подумать.

    Нечего тут думать.

На очной ставке скоро нас свести

С преступником желает Михаэлис;

Трех капуцинов он за ним послал.

Он будет здесь?!.. Я счастлива, Луиза!..

О, наконец увижу я его!

Да. Наконец и я его увижу –

Презренного! Увижу в первый раз.

Как будто прежде ты его ни разу

Не видела?

    Клянусь, что никогда.

Не верю я; вы все смотрели в щелку,

Когда он в келье навещал меня.

Мы слышали подавленный ваш шепот

И вздохи ваши. Там была и ты.

Наверное! Вы все с ума сходили

От ревности и от любви к нему.

Ты можешь верить мне иль сомневаться –

Не в этом дело. Отвечай, Мадлен.

Ты назовешь его пред правосудьем?

Да или нет? Подумай – и скажи.

Не стоит думать; я давно решила, –

Не назову.

    Ты думаешь о том,

Что говоришь?

    Его не назову я,

Скорей – умру!

    А! Мерзостная тварь!

Не бей меня!

    Нет. Я тебя не трону…

Тебя сожгут!

    А!

    Мир вам всем!

      Аминь.

Как девочка спала? Не очень духи

Тревожили сегодня?

      Как вчера,

Спала я плохо. Злой инкуб-мучитель

Терзал меня всю ночь.

    Он походил

На одного знакомого мне мага.

Какого мага? Ты должна назвать

По имени.

    Я… имя позабыла.

Как так – забыла? Вспомни, дочь моя.

Бр. Франциск и другие инквизиторы.

Да, вспомни, вспомни.

    Право, я забыла.

Иль нет… постойте…

    Вспомнила?

      Да! Да!

Я вспомнила. Сейчас вам назову я…

Он звался… звался…

      Как же?

Жан-Батист.

Как… Жан-Батист?

    Чего ж вы удивились?

Иль имени другого ждали вы?

Какого же? Ха-ха! Ха-ха!

    Скажи нам,

Кто этот твой знакомый Жан-Батист?

И где живет? (обращаясь к Франциску)

А вас прошу я, брат мой,

Записывать, что скажет вам Мадлен.

Мой Жан-Батист, волшебник знаменитый,

Живет… в Дамаске.

    Где?.. в Дамаске?

        Да.

И это он к тебе приходит ночью?

Да, он.

Бр. ФРАНЦИСК

Но как же может он поспеть?

Дамаск – ведь это город очень дальний.

На то он – маг.

Пишите, брат Франциск.

Но как же он – по воздуху летает,

Иль роется сквозь землю?

      Не скажу.

Стыдитесь, вы! Как вам не надоело

Весь этот вздор умышленный внимать?

Нахальная девчонка вас морочит,

Чтоб мысли вам от дела отвести.

Она вам лжет, а вы, развесив уши,

Готовы бред за истину принять.

Она в лицо хохочет вам!

      Луиза,

Вам эта вольность даром не пройдет.

Вы слишком дерзки!

    Вы должны, монахи,

Благодарить Луизу, что она

На истину глаза вам открывает,

А вы…

Молчать! Приказываю вам.

Ах, мой отец, она такая злая!..

И бьет меня. Вы не велите ей,

А то она совсем меня замучит.

Да, дочь моя, вас надо разделить.

Сегодня же велю ей приготовить

Другую келью. Это – дьявол сам.

Как деточка покушала сегодня?

По вкусу ли пришелся ей обед?

Я ничего не ела. Злые духи

Мне сжали горло. Есть я не могла.

Бедняжечка! Но где они ютятся,

Когда б мне знать?

    Они кишат везде!

Весь воздух полн для вас незримых духов,

Но я их вижу, вижу – и дрожу!

Темнеет мрак от крыльев их сплетенных!

Эй, люди! Где вы?

      Наголо мечи!

Повсюду здесь пересеките воздух

Крест накрест. Так. Пусть шире будет взмах.

Во всех разите направленьях, всюду;

Пустых пространств не оставляйте…

        Ах!..

Что, деточка?

    Ах! Вы ее убьете!..

Мне дурно… Кровь!.. Вы ранили ее…

Скажите им, чтоб прекратили битву,

Не то они убьют ее!..

      Кого?

Кого, скажи нам, деточка?

      Марию,

Мою подругу лучшую; я с ней

На шабаше всегда танцую вместе…

А вы убили!..

    Нет! – Она – жива!..

Она сидит у мага на коленях

И плачет горько… Видите? А, вот,

Пришли ее родители и раны

Перевязали ей… Ее несут

Волшебница на золотых носилках…

Вот унесли… Прощай, прощай… прощай!..

Мадлен!

  Уснула…

    Деточка!

      Миленок!

Как куколка, раскинувшись, лежит.

Прошу вас, брат, скажите музыкантам,

Чтоб заиграли что-нибудь скорей

Приятное и нежное. – За дверью

Они остались приказаний ждать.

Пусть брат Паскалис сходит: – он моложе.

Ступайте, брат, а я останусь здесь.

Но брат Антоний всех нас ближе к двери,

Пусть сходит он.

Я лучше постучу;

Они поймут.

Эй! вы там, начинайте!

Проснулась? Нет. Все спит еще дитя.

Она так любит музыку, малютка.

И средство это лучшее из всех,

Чтоб отогнать толпу враждебных духов.

Как хороша! Да, полно, точно ль спит?

Неровно грудь взволнованная дышит…

Пожар ланит то вспыхнет, то сбежит…

И на устах, как будто, легкий трепет

От сдержанной улыбки… Иль хитрит?

Не спит шалунья? – Нет. Молчит, не слышит.

Есть у нее бесовская печать.

На правой ножке, около колена.

Тот стигмат нам не лучше ль рассмотреть

Подробнее, для пользы правосудья,

Пока малютка дремлет? Прав ли я?

Брат Михаэлис, никогда, клянусь вам,

Вы не были так правы, как теперь!

И я того же мнения.

      Я тоже.

Как мне отрадно, братья, что меж нас

Явилось наконец единодушье!

Спи, крошка, я тебя не разбужу.

Но где же знак?

Его не нахожу я.

Не этот ли?

    Родимое пятно.

Хорошенькое пятнышко, не боле.

Зато какая ножка! Чистый воск

Ей в белизне уступит!

      Жемчуг!

    Мрамор!

Но, может быть, вы ищете не там.

Позвольте, брат мой, и на левой ножке,

Я думаю, нам должно поискать.

Нет, нет, не там ее отметил дьявол,

Я помню точно.

Но позвольте, брат…

Прошу вас, брат, всецело положиться

На опыт мой.

    Я тоже не дурак!

Оставьте, брат.

    Ну, вот еще, – вам можно,

  А мне нельзя? Я тоже посмотрю.

Ай!..

Вот тебе!.. Пошел, противный, гадкий!..

Урод такой!..

    Ах, ты, девчонка, дрянь!

Другие что ни делай, – спит, не слышит,

А я коснулся – так и сон прошел?

Затем, – что ты противный, гадкий, бука!

Ай, ай, как можно!

      Ай, нехорошо!

Ты, дочь моя, в одежде покаянной,

А брат Франциск – духовное лицо.

Ты не права и следует прощенья

Тебе просить.

  Простите, брат Франциск.

Как, только-то?

    Чего ж еще вам боле?

Вы видите – раскаялась она.

Раскаялась! И это так оставить?

И должен я смириться? – Ни за что!

В подвал ее, в тюрьму ее, девчонку.

На хлеб и воду прикажите, брат!

Нет, нет, нет, нет! Вы добрый, вы хороший!.

Я вас люблю!.. Не слушайте его..

Я вас за это крепко поцелую…

Ведь можно?.. Да?..

    Конечно, дочь моя,

Ты можешь дать мне братское лобзанье.

В том нет дурного. (Мадлен целует его).

      Так и для меня,

Брат Михаэлис, в том греха не будет.

И для меня.

Брысь, брысь!.. Пошли!.. Пошли!..

Довольно! Есть предел долготерпенью.

Я более не в силах! Все, кого

Потоп всемирный поглотил волнами,

Так не были бесстыдны, как они!

Нет, никогда в Содоме и Гоморре

Произносить таких не смели слов

И не творили дел таких вовеки!..

Земля горит, как пламя, подо мной!..

Мне душно здесь!.. От этой лжи и скверны

Уйду, отрясши прах от ног моих!

Она права. И я уйду за нею.

Здесь нечего мне делать среди вас,

Приспешников девчонки своенравной.

А с вами, брат, я счет еще сведу!

Он просто глуп, а думает, что страшен,

И мне грозит.

    Я рад. Что он ушел.

Давно бы так!

Теперь они с Луизой

  Прекраснейший составили дуэт.

Заприте дверь, не то еще ворвутся.

Пусть музыка играет.

    Эй, вы, там!

Дверь заперта, но скоро час настанет…

Возлюбленный мой близок… Это – он!..

Вы слышите ли пение свирели,

Потоков горных музыку и звон?

Весенние ликующие звуки…

Единственный! – Он говорит со мной…

Он веет здесь свободой и весной!.

Мы ничего не слышим.

    Тс!.. Вниманье!

Он говорит: «Любовь моя, приди!

Цветет весна, повсюду ликованье,

Сияет солнце, минули дожди,

Смоковницы нам шлют благоуханье…

И пенье птиц, и горлиц воркованье

Зовут тебя: прекрасная, приди!»

О, цвет долин!.. О, яблони дыханье!..

Не сердце ли поет в моей груди?

Откройся нам, кого ты называешь

Возлюбленным, единственным твоим?

Откуда он? Где встретилась ты с ним?

Возлюбленный пасет меж лилий в поле

Свои стада. Он мне принадлежит,

А я – ему. «Приди, приди, доколе

Прохладна тень и солнце не палит!»

О, как нежны слова из Песни Песней

В ее устах! Она сейчас уснет.

Нет, не уснет и спать совсем не будет,

А вам пора, ступайте-ка, бай-бай.

Но, дочь моя…

  Эй, кто меня поймает –

Того я поцелую! Раз… два… три!

Мадлен!

  Я здесь!

    Пустите, брат Антоний!

Ах, брат Паскалис, это вы?

      Мадлен!

Я здесь!

  Мадлен!

    Я здесь!

    Шалунья, где ты?

Тсс!.. Спрячьтесь все… Они сюда идут…

Вы слышите?.. Сейчас начнется шабаш!..

Приди, супруг мой! Veni, Belzebub!..

Отправлено ли братьям капуцинам

Мое письмо?

    Отправлено давно.

Они сегодня к нам придут с ответом.

Садись к столу. Я буду диктовать

Теперь посланье к матери Кассандре.

Ну, вот, опять! И так уж все меня

Нехорошо из-за тебя прозвали.

Иду намедни в церковь, а народ

Свистит мне вслед. Какой-то там мальчишка

Вдруг заорал: «Вон чертов секретарь!»

И все – за ним. Благодарю покорно!

Мне, иноку, прослыть секретарем –

Кого же? – Черта! Вот так одолженье!

Нет, каково? А? – Чертов секретарь!

Глупцы! – Тебя почтил своим доверьем

Посланник Божий! Думай не о нем,

Не о слуге, – но думай о Пославшем.

Не сетовать, – гордиться должен ты.

Да я… горжусь.

    Пиши! «Едва дерзая

Вас, мать Кассандра, матерью назвать,

Прошу смиренно выслушать посланье

От недостойной дщери и слуги,

Сестры Луизы. Также заклинаю

Прочесть его пред всем монастырем,

Монахиням, послушницам и прочим,

Чтоб, исключая маленьких питомиц,

Все слышали и поняли его.

Особенно прошу вас, чтоб при чтенье

Присутствовали Марта д'Эгизье

И Маргарита Бюрль; как мне известно,

Они в вопросах веры не тверды.

Во-первых, мать, при нашем расставанье,

Вы, помните, советовали мне

Быть кроткою, послушной и смиренной? –

И ваш совет я возвращаю вам».

Как можно? Ей? Игуменье Кассандре?!

Нет, этого не следует писать.

Ты смеешь мне указывать? Ты смеешь

Противиться велениям небес?!

Ничтожный червь! Кто говорит с тобою?!

Да – вы сестра Луиза.

      Кто?!

      Веррин…

Хотел сказать я, но оговорился…

Веррин – Небес посланник.

      Продолжай!

«Итак, Луиза просит мать Кассандру

Принять обратно данный ей совет»…

Что ж ты не пишешь?

    Что-то ломит руку.

Не заломило б спину, жалкий трус!

Пиши. За все одна я отвечаю.

Нет, право, лучше было б отдохнуть?

Пишу… пишу!

    «Затем сестра Луиза

Во имя Неба увещает вас

Покаяться в гордыне, своеволье

И лицемерье лживом ханжества».

Как?.. Лицемерье?..

    Снова сводит руку?

Пиши!

  Ох, лучше было б отдохнуть!

«Недаром Бог вещал нам чрез Пророка:

„Покайтеся!“ – Я также вам твержу:

Покайтеся, иль смертью да умрете».

О, Господи!

    Затем, святая мать,

Молитвам вашим я себя вверяю

И жажду их.

    Вот это – хорошо!

Вот это – так!

    Кто там стучит? Войдите.

А, наконец!

Вы были у него?

В его жилище?.. Вы нашли улики?..

Вы видели?.. Вы говорили с ним?..

Мы видели его, сестра Луиза,

И осмотрели дом его.

    И что ж?

Нашли вы много явных доказательств,

Волшебных мазей, ядов?

    Ничего.

Как ничего? – Не может быть, монахи!

Вы не нашли магических одежд?

Ни черных книг? Ни жертвенных предметов,

Назначенных служенью Сатане?

Ни договора с бесом Вельзевулом,

Подписанного именем его?

Ни богомерзких песен «гримуара»?

Ни мандрагор, повитых в пелены?

Ни жаб, одетых в платье кардинала?

Ни сов, ни змей, ни гарпий?

      Ничего!

Он заподозрен, может быть, напрасно?

Напрасно? Ха! Как будто он не мог

Зарыть иль сжечь преступные предметы.

Вы видели, – в камине пепел был?

Я не заметил.

    Кажется, что был он.

Да, был наверно.

    Поняли теперь?

Ступайте снова, братья капуцины.

Не говорите мне, что долог путь,

Что босы вы – и что идти вам трудно.

О, вспомните, когда Спаситель наш

Вступил на путь страдальческий к Голгофе,

Сказал ли Он, что крест Его тяжел?

Роптал ли Он? Нет, – с кротостью небесной

Свой тяжкий крест понес на раменах.

Ступайте, братья, порадейте Богу

И пресвятому имени Его.

Не допускайте мага затуманить

Вам ум и сердце так же, как тогда.

Ему свяжите руки и ведите,

Как пленника. Блюсти над ним в пути

Вы день и ночь должны поочередно,

И знать, что тот, кого ведете вы,

Преступник злейший, смерти подлежащий.

Товарищ ваш не нравится мне, братья.

Отделаться должны вы от него

Во что бы то ни стало. Вас обоих

Достаточно благую цель свершить.

Отстать от вас он должен по дороге.

Вы поняли?

  Мы поняли, сестра.

Боюсь, сестра, что с ним на очной ставке

Безумная возьмет свои слова

И мы с тобой процесс наш проиграем.

Вся Франция глядит теперь на нас.

Вот будет срам, когда провалим дело!

А Михаэлис? Он самолюбив –

И больше всех ему терять придется.

Плоха надежда на него, сестра.

Что Михаэлис? Он и самолюбье,

И честь свою пожертвовать готов

Для прихоти девчонки сумасшедшей.

Ее как раз объявит он больной

Невинной крошкой; мага оправдают,

А ты пойдешь под суд за оговор.

Как только дело перейдет в парламент,

На светский суд, – он будет осужден.

Известно всем, как в Эксе ненавидят

Все, что исходит из Марсели.

        Да, –

А до тех пор? А если суд духовный

Его найдет невинным? Что тогда?

Давно ли стала кроткой голубицей

Святая Инквизиция у нас?

Иль колдовство теперь считают шуткой?

Забавой детской? Или колдунам

Теперь читают мягко наставленья

И отпускают с миром за грехи,

Достойные мучительнейшей казни?

Преступника она не называла?

Мне? – сотни раз.

    А на допросе?

    Нет.

Еще вчера была она покорна

И все мне обещала, и клялась,

Но как допрос – так стала запираться,

Хитрить и лгать, выдумывала вздор,

А спросят имя – только стиснет зубы

И замолчит, недвижна и нема,

Как мертвая.

    Вот в этом вся и штука.

Сестра Луиза, выслушай меня;

Я, может быть, не слишком остроумен,

Но что я понял – понял хорошо.

И знаю я, что мы с тобой бессильны,

Пока она не назовет его

По имени, открыто, на допросе,

При судьях всех. Уговори ее.

Нас разлучил недавно Михаэлис;

По разным кельям мы размещены,

Но видеться я с ней могу украдкой.

Еще есть время. Я сломлю ее.

Спеши. Уж близок день Святыя Пасхи.

Вся слава в том, чтоб провести процесс

Постом Великим и окончить дело

Под светлый праздник Господа Христа.

А в дни торжеств, на радость христианам,

И жертву всесожженья принести.

Я вспомнила! Еще осталось средство.

Ее заставлю я заговорить

Сегодня же. Она слаба душою,

Труслива, как ребенок. Средство есть!

Не выдержит такого испытанья

Ни детский страх, ни детская любовь.

О, я ее заговорить заставлю!

Я ужасом в ней выморожу кровь!

Зови, монах, свидетелей и судий!

Туда, в подвал – ты знаешь?

      Да. Теперь

Тебя я понимаю. Там – скелеты,

Открытые недавно?

    Поспеши!

Сейчас, сейчас иду.

    Позвольте, брат мой,

Бумаги ваши.

    Это почему?

Прошу вас, брат мой, прежде объясниться.

Я должен, брат мой, к делу приобщить

Написанное вами.

    Приобщайте,

Что сами написали, а мое

Оставьте мне.

    Я это конфискую.

А я не дам!

  Прошу вас, образумьтесь.

Я жаловаться буду.

      Хорошо.

Вы на меня, а я на вас. Хотите?

Я требую во имя короля,

Немедленно отдайте мне бумаги!

А я, мой брат, отказываю вам –

Во имя папы.

    Вы – мой подчиненный

И слушаться обязаны меня!

Я, брат мой, больше вам не подчиненный.

Я подчиненный папы, но не ваш.

А вы – слуга девчонки сумасшедшей!

Нет, брат мой, это вы сошли с ума, –

Известно мне, что вы донос строчите.

Ошиблись вы, – донос уже в пути!

И скоро, скоро там узнают, брат мой,

Про все делишки ваши.

      Ты, наглец,

Осмелился?! Неслыханное дело!

Чтоб инквизитор младший смел восстать

На старшего! Слуга на господина!..

Да я тебя тут в турий рог согну!

Давай бумаги!

    Нет!

      Во имя Бога

И короля!

  Во имя папы – нет!

Я королю донос подам!

      Я – папе.

Я – королю!

  Я – папе!

      Королю!..

Иди, иди! Еще одна ступенька.

Стой здесь.

  Куда меня ты привела?

Как видишь – в склеп.

  Здесь холодно и страшно…

Уйдем отсюда! Что нам делать здесь?

Уйдем, Луиза!

    Подожди: с тобою,

Хотела я поговорить. Мадлен.

Зачем же здесь? Пойдем ко мне, Луиза.

Там помешать нам могут. Здесь – никто.

Никто? Как странно… Кажется мне, будто

Нас кто-то тут подслушивает…

        Нет,

Здесь мы одни. Послушай, я с тобою

Была резка. Ты не сердись, Мадлен.

Поверь мне, я… добра тебе желаю.

Не потому жалею я тебя,

Что ты пройдешь мученья страшных пыток

И после них тебя сожгут живой.

Нет, не за то. Что значат эти муки

Пред участью твоих загробных дней?

И я скорблю за души двух погибших,

За души, осужденные навек.

О, если б ты покаялась. О, если б

Сознался он! – Вы были б спасены.

Но я давно покаялась, Луиза,

От всей души и помыслов моих.

Ты веришь мне?

    Нет, я тебе не верю!

Ты вся – в грехе. И помыслы твои

Полны нечистоты воспоминаний.

Ты не хотела б прошлое вернуть?

Не думаешь, не грезишь о минувшем

Как о блаженстве несказанных нег?

А! Что?! Ты это отрицать не смеешь?

О, берегись! О, берегись, Мадлен!

Знай, никогда ни Ирод, ни Иуда

Не будут так наказаны, как ты!

Но если я в мечтах своих виновна,

То всей душой, и волей, и умом

Я жажду правды, жажду примиренья,

Я к свету рвусь – и падаю во прах!

Я чувствую, как будто два сознанья

Живут во мне; как будто две души

И день и ночь ведут всечасно битву.

Светлеет день – я слушаюсь тебя,

Я проклинаю грех и преступленья,

Молюсь и плачу, каюсь и дрожу.

Но ляжет мрак, – и страстные виденья

Слетят ко мне, рассудок затемнят!..

И он придет – неслышный и незримый…

Я вновь люблю!.. Я вся его раба,

Готовая служить его желаньям,

Сгорать пред ним и таять как свеча!

Пред ним? Пред кем?

    Ты знаешь.

      Назови же.

Я знать хочу по имени его.

Ты знаешь все.

    Я ничего не знаю.

Монахам ты недавно назвала

Какого-то Жильберта или Жана.

Я им лгала.

    Ты лжешь и там, и здесь.

Ты лжешь всегда. Хоть раз открой мне правду

И назови, кто совратил тебя.

Ты позабыла имя?

      Я желаю

Его услышать снова от тебя.

Скажи мне ясно, громко назови мне.

Довольно лжи. Я правду знать хочу.

Кто он?

  Смешно! Ведь ты не на допросе.

Здесь мы вдвоем; чего ж боишься ты?

Нет, ни за что! И стены могут слышать:

Я не поддамся. О, как ты хитра!

Ты бредишь?

  Нет, здесь кто-то есть! Я слышу,

Я чувствую, здесь скрыта западня!

Вот, вот она!..

  А!..

  Чем скорей, тем лучше.

Пора покончить с этим наконец.

О, да, пора! И я изнемогаю.

Зачем они скрывались тут? Зачем…

Пойдем, пойдем, пойдем скорей отсюда!..

Мы собрались, чтоб слышать твой ответ

Из уст твоих – и скрылись здесь нарочно,

Дабы тебя напрасно не смущать.

Но более такого снисхожденья

Ты недостойна; слишком ты хитра,

Упряма, зла, черства, ожесточенна!

Мы больше ждать не станем. Ты должна

Немедленно, с душевным сокрушеньем

Нам имя обольстителя сказать.

Хотя нам все доподлинно известно,

Но ты сама назвать его должна.

Я позабыла имя… Чародейством

Оно истерлось в памяти моей…

Ты лжешь! Ты помнишь, помнишь!

    Вы, конечно,

Сюда обманом завели меня,

Чтоб выпытать, во что бы то ни стало,

Мое признанье? Вы меня терзать

И мучить здесь хотите? – Я готова.

Но знайте, правды не добьетесь вы

Ни иглами, ни дыбой, ни бичами.

От всякой боли я закалена.

Повсюду, где цвели лобзанья мага –

Там боли нет! А так как я ему

Принадлежала вся – то это тело

Бесчувственно – неуязвимо – все!

Вы можете убить меня и – только!

Вот как! И если б даже положить

Тебя на раскаленную решетку –

Ты боли не почувствуешь?

      Тогда

Произнесу я страшные заклятья

Великих магов. Первое из них, –

В нем говорится «о Звезде прекрасной,

Звезде волхвов»? – прольет мне в душу мир.

Второе, «о благословенном млеке

Марии Девы» – сделает меня

Бесчувственной к мучительнейшим пыткам,

Ко всем стараньям ваших палачей,

И третие, страшнейшее заклятье,

«О трех телах висящих» даст мне сон,

Глубокий, сладкий сон, – невозмутимый

На угольях, на дыбе, на костре!

Но, дочь моя, ты думаешь напрасно,

Что мы тебя готовимся пытать.

Под пыткою, с твоим сложеньем слабым,

Легко ты можешь умереть, а нам

Нет горя большего, как душу падшей

Без покаянья в вечность отпустить.

Нет, дочь моя, тебе дадим мы время

Покаяться во всех твоих грехах,

Все искупить – да голубицей белой

Предстанешь ты пред Господом твоим.

Ступай за ним, дитя мое; в «In pace»

Ты проведешь остаток дней твоих.

Остаток дней?.. Там?! В этой черной яме?!

Живой в могилу я идти должна?!

Уединенье – лучшее лекарство

От демона гордыни. Полный мрак

И холод стен – от духа своеволья

И беса непокорности твоей.

Иди же с миром, дочь моя.

    О, сжальтесь!..

Она теперь смирится, мой отец.

Не правда ли, ты назовешь мне имя?

Нет, лучше смерть! Иду!

      Ах!..

Что же ты?

  Там так темно!

Твое жилище можно осветить.

А!.. Смерть глядит!.. Вот скалит зубы череп!

Вот, вот она!.. я не пойду туда!

Нет!.. Пусть мне лучше голову отрубят!

Пусть вешают!.. все, все, но не туда!..

Отец мой, сжальтесь! Я на все готова…

На виселицу, плаху, на костер…

Но не туда, но только не в могилу!..

Не к ним, ужасным этим мертвецам!

Открой нам имя – и свободна будешь.

Где Михаэлис? Я хочу к нему…

Его мне надо видеть… Отпустите

Меня к нему… Я все ему скажу…

Ты скажешь нам и назовешь нам имя,

А нет

      – туда!

    Ты сжалься надо мной!..

Ты пощади!.. Спаси меня, Луиза!..

Ведь есть же сердце и в твоей груди…

Да, есть, – тигрицы лютой!

    Сжальтесь!.. Сжальтесь!..

Я не могу предать его!.. но вы

Меня поймите, если поклянусь я,

Что я его назвать вам не могу!..

Не правда ли, ведь вы не захотите

Невинного напрасно осудить?

А я клянусь души моей спасеньем,

Что он невинен! Вся его вина,

Была лишь в том, что я его любила!

И грех его лишь в том, – что он любил!..

Ха-ха! Ха-ха!

    Монахиня и патер! –

Невинный грех – подобная любовь.

Благословлять, а не карать нам надо

Союз достойной пары. Ха-ха-ха!

Ха-ха! Ха-ха!

    Уж если ты призналась

В таких вещах, то, кстати, назови

Преступника – и кончим!

      Пощадите!..

Не делайте Иудою меня!

Зачем вам надо слышать это имя

Из уст моих? Вы знаете его!..

Ты назовешь преступника, иль тотчас

Пойдешь туда.

    Нет! Нет!

    Решись, Мадлен!

Нет, не могу!

Меня ты ненавидишь,

Так задуши, убей!..

    Ты скажешь?

        Нет!

Ступай же в когти дьявола, в могилу!

И дохни там!

    Приблизься, дочь моя.

Напутствуя в разлуке с грешным миром,

В иную жизнь благословлю тебя.

Во имя Бога, всеблагого Бога,

Молю я вас, служителя Его.

Спасите!.. Сжальтесь!.. Дайте мне укрыться

В тюремной башне… там окошко есть…

Я буду жить – когда вы не хотите,

Чтоб умерла я… Только не туда!

Идем, идем! Довольно разговоров

Во имя Бога!.. Сжальтесь!.. Я скажу!..

Я назову!..

    Кто?

    Имя!.. Имя!.. Имя!..

Кто? Говори!

    Луи… Гофриди… Маг!..

Зачем сюда призвали вы Луизу,

Когда не верите ее словам?

Гоните прочь ее скорей, на кухню,

Где в низкой доле родилась она

И где ее крестили… О, я знаю,

Я вижу в ваших суетных сердцах

Презрение к ее происхожденью!

Да, да! Вы презираете ее!

Но, дочь моя, когда б принцессой крови

Была ты в мире, – инокиней став,

Забыла бы свое происхожденье.

Под рясою смиренной все равны.

Иль думаете вы, что я безумна?

Но если б ангел с вами говорил,

Невидимый, – его вы не признали б,

Его вы стали б гнать и заклинать,

Как духа зла. А если б он воспринял

Вид человека, если б он вошел

В монахиню, то вы бы говорили,

Что вас морочат с умыслом. Когда б

И сам Христос сошел для вас на землю –

Его вы вновь распяли б на кресте!

Монах из ордена францисканцев

Скажите ей, чтоб говорила тише.

Там слышно все; зачем смущать народ?

А!.. вы боитесь гласа Божьей правды?

Когда я с вами тихо говорю –

Становитесь вы глухи, но лишь только

Я возвышаю голос мой – тогда

Хотите вы молчать меня заставить?

Пусть слышат все. Нет, я не замолчу!

Сестра Луиза, я прошу вас помнить,

Что здесь мы – ваши судьи и одни

Приказывать здесь смеем; остальные

Должны повиноваться нам во всем.

О, да, да, да! Вы, может быть, и судьи,

Но я – палач Верховного Суда!

Поймите же, не девушка Луиза

Теперь пред вами. Дьявол я, Веррин!!!

Так замолчи же ты, проклятый дьявол!

Кто «сам есть ложь и лжи отец» – тому

Нельзя поверить. Я тебе не верю.

Я – лжи отец, когда я восстаю

На Бога всемогущего; когда же

Я послан Им – то должен говорить

Одну лишь правду.

    Лжешь ты, повторяю!

Святой Фома не всуе говорил,

Что истина тогда лишь благотворна,

Когда она исходит от добра.

Я докажу, что сказанное мною

Есть истина. Тебе я докажу,

Что истина и дьяволу доступна.

Ты не докажешь. Иль не знаешь ты,

Что дьявол проклят Господом?

      Я знаю,

Я сознаю, что мы осуждены

И прокляты, и по свободной воле

Творить добро не можем, но. когда

Ниспосланы мы Богом всемогущим, –

Мы говорим, что повелел нам Бог!

Молчишь. Монах? Кто здесь еще найдется,

Что смеет правду в бесах отрицать? –

Пусть тот отринет правду самой церкви,

Святых отцов и Бога самого!

Иль для того сюда меня призвали,

Чтоб слушать вздор, заведомую ложь

И ничему не верить? – так зачем же

Напрасно время тратить вам со мной?

Но вы по власти, данной вам от Бога,

И всемогущим Именем Его

Должны уметь повелевать над нами.

А если вы способны извлекать

Одну лишь ложь из ваших подчиненных,

То это ваша – не моя – вина.

Признайтесь же скорей в своем бессилье!

Иначе могут все предположить,

Что дьяволы могущественней Бога.

Когда ему служить мы не хотим –

Не из любви, хотя бы, а из страха?

Заставьте же ее вы замолчать!

Заставьте сами.

    Замолчи, несчастный!

Нет, я молчать не стану пред тобой,

Когда мой Бог, Судья и мой Создатель

Повелевает истину вещать!

Молчи, молчи! Ступай в твой ад.

      Несчастный!

Да что же вы? Заставьте, наконец,

Молчать его, коль это точно дьявол!

Вы слышите, что Бога самого,

В кощунственном и дерзостном безумье,

Зовет он Искупителем своим?

Ты лжешь, монах, и путаешь. Неправда.

Его Судьей своим я называл

И звал своим Создателем, но Бога

Не звал я Искупителем своим.

Мне слышалось, сказал ты «искупитель».

Ты слышал плохо.

    Я вам говорю,

Что следует молчать его заставить.

Заставьте сами.

    Замолчи, наглец!

Ты смеешь лгать, что будто послан Богом

На проповедь Евангелья? У нас

И без тебя найдутся миссьонеры.

Опять ты лжешь. Опять не расслыхал.

О проповеди не было и речи.

Я говорю, что Бог меня послал,

Позволив мне вселиться в это тело,

Чтоб послужить спасенью многих душ.

Но ты, гордец надменный, смеешь спорить

И сомневаться в мудрости Творца?

Ты – хуже беса, если мне не веришь!

Ты хуже, чем презренный еретик!

Мели себе! Я дьяволу не верю.

Клянусь тебе и Господом живым,

Что тотчас ты со мною согласишься,

Иль будешь ты сожжен, как еретик!

За что?!

  За то, что смеешь сомневаться,

Не веря всемогуществу Творца.

Зачем же ты, молясь, читаешь «credo»,

Когда не веришь в силу слов святых?

Но разве можно верить бесноватым?

Живет в Париже девушка одна,

Каким-то духом тоже одержима;

И как она проводит всех и лжет,

И сколько зла творит! Ужель ей верить?

Там – вздор один. Но я тебе клянусь –

Воистину Луиза одержима.

И жизнь ее известна всем. Клянись,

Что веришь мне!

    А хочешь ли на пытке

Свои слова и клятвы подтвердить?

Тогда тебе, пожалуй, я поверю.

Идем! Пусть вместе будут нас пытать.

Да нет, к чему ж?.. Теперь я склонен верить.

Клянись мне в том!

    Служитель Бога – я.

Мне не пристало бесу подчиняться.

Клянись сейчас, – иль будешь ты сожжен,

Как еретик! Ты знаешь, что с тобою

Я говорю, как посланный Творцом.

Вас, мой отец, прошу я, – прикажите

Поклясться мне! По сану моему

Я не могу, я не желаю слушать

И подчиняться бесу, хоть ему

Теперь я верю. Вы мне прикажите.

Я разрешаю клясться вам.

      Клянусь!

И я клянусь вам Церковью Святою

И всемогущим именем творца,

Израильским и христианским Богом!

Клянусь я в том, что сказанное мной

Есть истина и что я послан Небом

Вещать ее! Клянусь тебе, монах,

Что дьяволы послушны воле Бога,

Когда ее исполнить Он велит.

А тот, кто слову Господа не верит –

Да будет проклят им, как Юлиан

Богоотступник, как Кальвин и Лютер,

Отступник Церкви, еретик. Аминь!

Позволь, позволь, но я не против Бога,

Ни против церкви нашей не восстал

И ничего не говорил такого.

Не правда ли? Ведь я не говорил?

Свидетелями все моими будут.

Я верую, что Бог есть всемогущ,

Что по Его велению все духи

Нам истину вещать принуждены.

Но все же ты спесив и маловерен!

Тебе ли тайны вечные постичь

Того, пред Кем трепещут серафимы?

Сам Соломон, воздвигший дивный храм,

Не говорил ли, что творец вселенной

Есть Тот – Кого и небеса Небес

Постичь не могут? Ты же, червь земной,

Пред тайною не хочешь преклониться!

В своем рассудке, слабом и ничтожном,

Ты хочешь мудрость высшую вместить.

Да, все вы здесь исполнены гордыни, –

Вы все чудес хотите от меня.

Но я явлю вам чудо: – в воскресенье,

Когда в Марсели, в церкви Дэзакуль

Начнет колдун служить святую мессу,

То, обратясь к народу, вместо слов:

«Orate, fratres», Волей Вельзевула

Воскликнет: «Я Луи Гофриди, – маг!».

И возгласит о всех своих деяньях.

Да, это было б чудо из чудес!

Здесь кто-то есть другой, кто мне не верит.

Я чувствую. Пусть выйдет.

      Это – я.

Ты мне не веришь?

      Я прошу ответа

На три мои вопроса. Если ты

Их разрешишь, тогда готов я верить.

Изволь.

  Во-первых, я желал бы знать

Должны ли мы молиться только Богу

Иль также верить всем святым Его?

        К чему

Ты спрашиваешь то, что всем известно?

Есть правила, – возьми и прочитай.

А если ты не веришь нашей Церкви –

Создай свою.

    Но это – не ответ.

Не жди другого.

    Дьявол, ты – невежда!

Мне, право, жаль, что затруднил тебя.

Ты недостоин высших откровений.

Иди, с тобой я спорить не хочу.

Когда не знаешь, что сказать, – конечно.

Да, в ловкости вам отказать нельзя,

Сестра Луиза. Знаете вы точно,

Когда и с ним вам нужно помолчать.

«Луиза»? А!.. Ты в дьявола не веришь?

Ты значит спорил с девушкой? Стыдись!

С монахиней, простушкой, неученой,

Беседовать приходит гугенот!

Прощай.

  О, нет, отныне я – с тобою,

Сопутник твой во всех твоих путях.

Во всех делах твоих и помышленьях,

И от тебя не отступлюсь вовек!

Я очень рад. Идем же. Дай мне руку.

Не прикасайся к девушке, нахал!

Я говорю с тобой ее устами,

Но это тело не подвластно мне.

Ответь же мне, когда ты точно дьявол

И послан Богом, – где Он указал,

Что мы должны святым Его молиться?

Ответь мне также, точно ль есть для душ

Чистилище? И если существует –

То докажи, что есть оно.

      Молчать!

Вы слышите? – он смеет сомневаться!

Он смеет богохульствовать! Чего ж

Еще вы ждете? Где клещи и плети?

Иль утомились ваши палачи?

На суд его, еретика, на пытку!

И я сама зажгу его костер –

Вот этими руками!

      Я готова…

Но где же нечестивец?.. А! Бежал.

Я чувствую, что есть и между вами

Неверящие правде слов моих.

Я вижу магов!.. Вижу ваши души!..

Хотите ли, я точно укажу

Еретика меж вами – и на пытке

Признается он в этом?.. Что же все

Смутились так, почтеннейшие судьи?

Ужели…

  Чудо! Чудо!

      Говори. –

Какое чудо?

    Да, какое чудо?

Не бойся, мальчик, расскажи. Мы все

Готовы слушать.

    Все тебе поверят;

Рассказывай.

  Я встретил пастуха,

Он мне сказал, что видел этой ночью,

Как заплясали на небе огни

И парами, процессией воздушной,

Пошли в Марсель, навстречу колдуну.

То были звезды?

    Нет, отец мой, это

Скорее были факелов огни; –

Держали их невидимые руки.

А дальше что же?

    Больше ничего.

Я все сказал вам.

      Чудо!..

    Чудо!.. Чудо!..

Ступай! Не слишком ты красноречив.

Твой вестник плох.

    Тебе ли, Михаэлис,

Судить о красноречии, когда

Корпишь ты день и ночь над сочиненьем

Проповедей воскресных, чтоб потом

Их прорекать пред лавками пустыми?

Я – девушка простая, но меня

Сюда приходят слушать пилигримы

Со всех сторон. Толпа внимает мне,

Как голосу пророчицы могучей!

Без знания, не ведая наук,

Постигла я вершины красноречья

Единым вдохновением души!

Однако, ты уж слишком…

    Что такое?

Резка немного!

    Чудо!

      Говори.

В лесу я слышал вопли и стенанья

Невидимых, но громких голосов

Мужчин и женщин, и детей, а также

Звериный вой. – Теперь еще слыхать –

И по пути, ведущему к Марсели,

Понесся плач. Я в страхе убежал

Потом кругом завыли все собаки

И спрятались; боятся и дрожат,

И ждут, как будто, страшного чего-то.

Ступай, мой сын. Ты толком рассказал.

Вы слышали? Иль этого вам мало?

Но я другое чудо вам явлю. –

Вчера еще Мадлен была строптива,

С ожесточенным сердцем и душой,

Сегодня же она овечкой кроткой

Покорная и тихая, придет.

Я поклялась, что душу этой падшей

Я обращу к высоким небесам, –

И клятву я сдержала. – Пастырь Добрый

Обрел опять заблудшую овцу.

Ее же пастырь был из тех, что стадо

Бросают в поле, волка увидав,

Иль – что еще ужасней – этот пастырь

Сам волком был и погубил ее!

Но волею моею и Небесной

Я вам клянусь, – Мадлен обращена.

Приветствую тебя в священном месте!

Да будет тих и мирен твой приход.

Да внидешь ты второю Магдалиной

В прославленный, благословенный грот!

Ты каешься? Но где же вздохи, слезы?

Где вопли покаяния? – Их нет!

Иль не за всех пролита кровь святая

Святого Агнца? Отвечай же мне!

О, да! О, да! Для вас Он – Агнец Божий,

Для нас же – лев рыкающий.

      Мадлен!

Иди ко мне.

Отец мой, не мешайте!

Я вам клянусь – она обращена!

Но так громить ее теперь не надо.

Так с ней нельзя.

      Ты все еще горда?

Ты все еще душой ожесточенна?

Но знай, что есть защитник у тебя!

Но знай, что в небе Ангел твой Хранитель

И днем и ночью молит за тебя.

Он говорит: «О, смилуйся, Всевышний,

Над грешницей. Она к Тебе придет

Быть может, – завтра, может быть – сегодня.

Покается она в своих грехах!»…

И плачет он, закрыв крылами очи…

О, отрекись от демонов, Мадлен!

От Вельзевула, князя сил воздушных,

Ваалвериха – демона проклятий,

От Асмодея – духа обольщений

И сладкой лжи. Брось этот ад, Мадлен!

Оставь меня. Я плохо понимаю…

Мне все равно. Я проклята навек…

Убито все. И нет во мне отныне

Ни разума, ни воли – ничего…

Моя душа во власти Вельзевула

И маг – властитель сердца моего!

О, нет, все это – дьявольские козни!

Твою он душу хочет погубить

Отчаяньем холодным и упорством.

Молись, Мадлен, – и будешь спасена!

Я проклята, осуждена, забыта…

Дверь милосердья заперта навек.

Она открыта – только больше веры!

Не ждешь ли ты неслыханных чудес?

Не мнишь ли ты, что ангелы святые

Сойдут с небес, чтоб просветить тебя?

Нет, подвиг твой, – в твоей свободной воле.

Смелей, Мадлен! Любовь и Божий страх,

Как два крыла, возносят душу к Богу, –

Одно из них касается земли

Другое – неба. Хочешь эти крылья,

Вознесшие другую Магдалину

В небесный рай? Ты хочешь их, Мадлен?

Я проклята..

    Я знаю, ты страдаешь

Ты в красоту земную влюблена,

Но верь, Мадлен, что твой Жених Небесный

Прекрасней всех – и будь Ему верна.

Когда, подобно этой Магдалине,

Могла бы ты хоть раз Его узреть, –

Ты, все забыв, пошла б на крест и муки,

Чтоб вместе с Ним страдать и умереть!

Ты любишь жизнь и наслажденья жизни, –

Он даст тебе блаженство без конца!

Ты любишь роскошь, – Он тебя украсит

Алмазами нетленного венца!

Ты любишь блеск, – Он даст тебе все небо

В сиянье звезд лазурных и златых!

Ты любишь власть, – но Повелитель мира

И Царь Царей – небесный твой Жених!

Плачь, плачь. Мадлен! Как радуются в небе

Твоим слезам! Повержен Сатана

И мечутся от злобы духи ада.

Плачь, плачь, Мадлен

    Она обращена!

Иди, Мадлен, молись Марии Деве,

Благодари Владычицу небес,

Твоей души чудесным обращеньем

Обязана ты Ей одной – не мне.

Молись, Мадлен, и вслух читай молитву,

Да верят обращенью твоему.

тебе, о Всеблаженная в заоблачной тиши,

Несу я три могущества живой моей души!

Одно есть – разумение, где лавр надежды взрос,

Блистающий алмазами моих пролитых слез.

Другое – память твердая, бессмертных снов приют,

Глубокого смирения фиалки в ней цветут.

И третье – воля крепкая, свободная моя,

Небесных роз святой любви в ней насадила я…

О, Матерь Всеблаженная в заоблачной тиши,

Дай силу трем могуществам больной моей души.

Тебе, Спасенье гибнущих и Верных Торжество,

Взамен вручаю я ключи от сердца моего.

Ты насади в нем лилии невинной чистоты,

Святого целомудрия небесные цветы, –

Да внидет Твой Предвечный Сын, и благостен, и тих,

Да отдохнет в саду моем на лилиях Твоих!

Прекрасная молитва, если только

Она от сердца!

    Дочь моя, Мадлен,

Приветствую с желанным обращеньем.

Тебя на путь спасенья твоего

Возрадуемся все и возликуем!

Луи Гофриди приведен. Он здесь.

Ввести его.

    Нет! Не хочу! Не надо…

Его я видеть не хочу!.. Нет!.. Нет!..

Пустите!.. Ах!.. Пустите!.. Душит… душит!..

Меня терзает дьявол Вельзевул!

Он сжал мне горло острыми когтями!..

Пустите!.. спрячьте!.. дайте скрыться мне!..

Связать ее веревкой, чтоб не билась,

Держать покрепче.

  Больно!.. Душит!.. Жжет!..

Не рано ль мы возрадовались, братья?

Вот, ваша обращенная – опять

Беснуется, как прежде, одержима

Толпою духов?

    Пусть ее вопит.

Не все ль равно, когда улики явны?

Теперь преступник не уйдет от нас.

А!.. Мой Луи!..

    Не знаю. Что со мною?

Мне в грудь вонзилась тысяча мечей!.

О, наконец тебя я увидала)!..

Прочь, мерзкая!

    Держать ее!

        Луи!..

Возлюбленный!.. Тебя я обожаю!

Мой маг!.. Мой бог!.. Сокровище мое!..

Единственный мой!.. Счастье! Счастье! Счастье!

Все счастие мое в твоих очах!..

Убрать ее на время

      Что за ужас!

Позор и стыд!

  Нет, это, мой отец,

Лишь явные улики чародейства.

Мессир Гофриди, каетесь ли вы

В своих грехах..

    Отец мой, подождите

Снимать допрос!

      не отрицай, Луи!

Молчи! Молчи! И ложным показаньем

Не оскверняй прекрасных уст твоих!..

Что я сказала?.. Боже!..

    Да, прекрасных!

Создатель твой так щедро одарил

Тебя дарами лучшими природы.

В твоем лице желал он показать

Нам образец земного совершенства.

Творя тебя, художником он был, –

Недостижимым, несравненным, высшим!

Но, вот, явился Дьявол – и на лик,

Написанный божественною кистью,

Набросил тень мятущихся страстей.

Небесного Художника созданье

Он исказил кощунственной рукой…

О, если б ты слезами покаянья

Омыл печать неслыханных грехов, –

Ты вновь бы стал прекраснейшим из смертных!

Молчи, молчи! Не отвечай – пока

Я за тебя не вознесла молитвы.

Великий Бог! Молю Тебя, прими

Весь фимиам, клубящийся от века,

Все пламя жертв, сожженных для Тебя!

И тех, чей дым поднимется в грядущем,

И тех, что будут до скончанья дней, –

Прими за душу грешника, о Боже!

Все – за него!

    Великий Бог! прими

Весь жар молитв!.. Все слезы покаянья!..

Всю кровь святых, воззвавшую к Тебе!..

Все славословье чистых серафимов!..

Все – за него!

    О, если мало жертв,

О, если мало слез, молитв и крови –

Воззри, Господь, на будущую скорбь! –

Сочти все муки новых поколений,

Все – за него!..

    Раскаялся ли ты

В твоих грехах и тяжких преступленьях?

Готов ли ты ответ за них отдать?

В моих грехах и преступленьях?

      В чем же

Я согрешил так страшно?

      Вот, она

Твоей живой уликою предстанет

И обличит тебя. Смелей, Мадлен!

Он пред тобой, мучитель твой, так много

Тебя страдать заставивший.

      Страдать?

О, да! Страдать!.. Но я его простила.

Здесь не прощенья просят твоего –

Но обличенья. Вот он, пред тобою.

Смотри!

Мадлен, взгляните на меня!

Нет, не хочу! Вы так мне ненавистны!

Я не хочу смотреть на вас, Луи!

За что, Мадлен? Какое преступленье

Я совершил пред вами и когда?

Не слушайся наветов Вельзевула!

Смелей!

  Мадлен, взгляните на меня!

Ах!..

Что же ты? Когда тебе так трудно

И медлишь ты – так я заговорю!

Он… Он ни в чем… (Замолкает).

      Что?

    Он передо мною

Невольно..

  Что?! Иль хочешь ты сказать,

Что он в своих не волен преступленьях?

Не то.

  Так что же?

    Я хочу сказать,

Что он невинен!

    А!.. исчадье ада!..

Ты победил!..

    Пытать ее, пытать!..

Тсс!.. Замолчишь ли ты, проклятый дьявол!

Держать ее!..

      Я растопчу тебя!..

Пренеприятный случай.

      Да, прискорбно.

Их следовало б раньше попытать.

Нет, в этом деле пытка неуместна.

Сестра Мадлен тут вовсе не при чем.

Не очевидно ль, что ее устами

Преступника старался оправдать

Лукавый дух? Но девушка – невинна,

И потому пытать ее нельзя.

Нельзя… пытать?

    Да, бесполезно, брат мой.

Иное средство есть у нас в руках.

Мы просим благородную девицу

Викторию-Диану де Курбье

Пожаловать сюда без промедленья.

Я здесь.

  Прошу вас, повторите нам,

Чем виноват пред вами подсудимый

Луи Гофриди?

    Он колдун и маг.

Он отравил мне душу волхвованьем,

Он опьянил меня своим дыханьем,

  Он колдовством заворожил меня.

Люблю его непостижимой страстью!

Влекусь к нему неодолимой властью!

  И чахну я, и сохну день от дня.

Молитвами, постом, трудом и бденьем

Боролась я с лукавым наважденьем

  И верила, что я исцелена, –

Но нет пути к утраченному раю! –

И вот я вновь сгораю, умираю!

  И снова я безумна и больна!

Что думаете вы о вашем чувстве?

Согласно ли вам кажется оно

С законами природы? Или точно

В нем скрыта власть необъяснимых сил?

Я ничего не думаю, не знаю,

Но чувствую, что это – колдовство!

Она права. Священное писанье

Нам говорит: «Когда христианин

Почувствует, что болен он душою,

Что одержим он страстью сверхземной,

Непостижимой, властной, необычной,

Пусть знает он, что это – колдовство

И да боится дьявольских наветов

От Князя Тьмы и слуг его». Аминь!

Вы можете оставить нас на время.

Зачем «на время»? Пусть она уйдет,

Совсем уйдет – и больше не приходит!

Я все скажу, но пусть она уйдет.

Она уйдет, когда вы захотите

Все ваши показанья подтвердить.

Я подтвержу вам все, что вы хотите,

Но не при ней.

    Ступайте, дочь моя.

Вот я теперь смотрю на вас, Гофриди!

Ни ваших глаз, ни вашего лица

Я не боюсь, как видите, нисколько.

Вы более не властны надо мной!

Откройте же мою вину пред вами,

Откройте всем вину мою, Мадлен!

Что сделал я? Какие преступленья

Я совершил?

    Я обвиняю вас,

Что вы меня коварно обольстили

В Марсели, в доме моего отца,

И окрестили тайно в синагоге

Во имя Беса, князя адских сила!

Что вы меня заставили отречься

От всех святых и рая, и небес,

И моего участия в спасенье

Всех христиан! Я обвиняю вас,

Что вы меня себе поработили,

Душой и телом, как рабу, как вещь,

И в душу мне вселили сонмы бесов,

Чтоб день и ночь терзать меня и жечь!

Все это – ложь!

    А!.. Ложь?! Ха-ха!

Покайся!

Когда б все звезды в Божьих небесах,

Когда б все листья на ветвях древесных,

Все камни на земле – имели глас,

То возопили б к Богу, – так безмерны

Твои деянья черные, Луи!

Покайся в них! О, есть еще спасенье!

Еще не все погибло. Нет, Луи!

Одно тебе осталось – покаянье.

Покайся нам – и будешь ты спасен.

Спасен? Скажи, ты жизнь мою иль душу

Спасти желаешь? Я боюсь понять,

Чего ты хочешь?

    Твоего спасенья.

Ты о каком спасенье говоришь?

О бесконечном, вечном и бессмертном –

Спасенье духа.

    Смерть в твоих словах!

О, вспомяни святого Киприана!

Он будет твой защитник в небесах.

И он был маг, но полный покаяньем

Сумел вернуть он часть свою в раю.

Молись ему – и будешь ты блаженным.

Молись, Луи, молись! Твои грехи

Неисчислимей раковин прибрежных,

Они бессчетны, как песок морской!

Кто ты, что здесь приказывать мне смеешь?

Я – дьявол, Богом посланный, Веррин!

И послан я, чтобы судить виновных

И обращать их к Богу, и карать,

И посылать на смерть и преступленья.

Чем ты докажешь правду слов твоих?

И должен ли я Дьяволу поверить?

Ответь мне, всемогущ ли вышний Бог?

Бог всемогущ.

    А потому возможно ль,

Чтоб ваша церковь именем Его

Приказывала демонам и духам,

И Вельзевулу, князю адских сил?

Да.

  Вследствие такого заклинанья

И Дьявол должен правду говорить?

Да.

  Значит, клятвы Дьявола порою

Действительны и можно верить им?

Да.

Все ли здесь имеют слух, чтоб слышать?

Так вспомните о том, что он сказал!

Мне жаль тебя. О, если б, маловерный,

Ты знал, как плачут о тебе в раю,

Как твоего там жаждут обращенья!

Не будь подобен Симону-волхву,

Но обратись к святому Киприану;

Да молит он немолчно за тебя.

Мне жаль тебя. Безумный, ослепленный!!

Ты согрешил – и должен искупить

Твои грехи открытым покаяньем,

Иль будешь ты навеки осужден,

Навеки проклят. Кайся!

    Я невинен.

О, Искупитель обреченных душ!

Моли Отца Предвечного – да внемлет

Твоим мольбам и грешника спасет!

О, да зачтет Он все Твои мученья

За душу осужденную навек!

Да вспомянет Отец небесный жажду,

Которой Сын томился на кресте!

Как, Господи? – Ты жаждал? – Но не Ты ли

Чистейший кладезь, море без границ,

Нетления источник бесконечный,

Живой воды неистощимый ключ?

Ты жаждал, Ты?! Иль не хватило рек

У Вышнего – и ангелов блаженных

В святом раю, чтоб напоить Тебя?

Нет, Ты подверг себя томленью жажды –

Спасенья ради нашего. Аминь!

Смотри – все плачут. Видишь эти слезы?

Их только нет в одних твоих очах.

В последний раз молю тебя, покайся!

Иль сердце камнем стало у тебя?

Не видишь ли, не чувствуешь, не слышишь?

Не хочешь верить?

  Я невинен!

      А!..

Так гибни же за грех ожесточенья!

О, Михаэлис! Маг в твоих руках.

Не отпускай его неосужденным.

Смотри – толпа волнуется и ждет,

И жаждет казни колдуна, как манны.

Ты слышишь ропот? – Справедлив народ,

И глас его – есть Божий глас!

      О, вспомни, –

Кто вопиял: «распни Его, распни!»

Молчи, презренный! Кайся!

      Я невинен!

Вы слышали? Чего ж еще нам ждать?

Упорен он в своем ожесточенье, –

Так пусть же нераскаянным умрет.

О, Михаэлис, кровь детей невинных,

Убитых им, к отмщенью вопиет!

Пытай его! Не жди его признанья,

Не жди его раскаянья. О, нет!

Скорее рек изменится теченье,

Скорей наш христианнейший король

Отвергнет веру в Господа и станет

Неверным сарацином, иль скорей

Сам папа церковь истинную кинет,

Как еретик, – чем этот гордый маг

Признается во всем своем паденье!

Луи Гофриди, каетесь ли вы

И признаете ли себя виновным

Пред Господом и церковью Его

И пред людьми – в кощунственных деяньях,

Как – чародейство, порча, колдовство

И обольщенье девушки невинной?

Все это – ложь!

    Вы сознаетесь в том,

Что договор с лукавым заключили

И подписали кровию своей?

Я повторяю вам, что я невинен!

Виновность вашу могут доказать

Три доктора ученых и хирурги,

Которые осматривали вас

В присутствии свидетелей и судий.

Они мою невинность подтвердят.

Прошу вас, доктор, дайте показанье.

Мы осмотрели тщательно его

И не жалели времени. Хирурги

Прекрасно роль исполнили свою.

Он был исколот иглами повсюду,

Исследован от головы до пят –

И по осмотре нашем оказалось,

Что на себе три знака он хранит,

Три дьявольских печати. Мы клянемся,

Что от прокола в этих трех местах –

Не чувствовал он ни малейшей боли

И кровь не шла. Он этого не знал, –

Глаза его завязанными были –

И до сих пор он думал, что спасен,

Что знаков мы на нем не отыскали.

В неоспоримой правде наших слов

Мы, доктора, клялись и присягали

И дали подпись нашу.

Вот она:

«Свидетельствуем в сем и присягаем: –

Грасси, Фонтэн и Мерандоль – врачи,

А также два хирурга, что пред вами,

Пруэ с Бонтаном, расписали тут

И приложили руку остальные.

Я все сказал».

    Вы можете идти.

Что скажете вы в ваше оправданье,

Мессир Гофриди?

    Я хотел бы знать,

Возможно ли, чтоб смел христианина

Лукавый Дух позорно заклеймить

Без ведома, согласия и воли,

И без его желанья?

    Никогда!

Потерпит ли какой-нибудь хозяин,

Чтоб наложили на его овцу

Клеймо чужое вражеского стада?

Иначе все ходили бы с клеймом,

Все христиане, судьи, кардиналы,

И даже (страшно выговорить мне)

Сам папа был бы заклеймлен Нечистым!

Но, Михаэлис, вспомни, что Господь

Дозволил Бесу Иова изранить

И струпьями всю плоть его покрыть?

Печать и рана – разница большая.

Мы можем все страдать от тяжких ран,

Но стигмат – это удостоверенье

И принадлежности неспорный знак.

Так в Турции железом раскаленным

Кладет хозяин клейма на рабов –

Ему принадлежащих, не другому,

А нанести удар он может всем.

Был Дьяволом избит Святой Антоний,

Но дьявольской печати не носил.

Проходят раны, струпья заживают,

Но клейма не сотрутся никогда.

Имеете вы что-нибудь прибавить,

Мессир Луи Гофриди?

      Ничего.

Когда б случилось это в Авиньоне,

Клянусь, он был бы завтра же сожжен.

Да, но, к несчастью, здесь ему мирволят.

Его епископ снова нас просил

За своего священника.

      В Марсели

Его святым считают.

      Ха-ха-ха!

Луи Гофриди возведен в святые!

Он – праведник безгрешный! Ха-ха-ха!

Он осужден невинно и страдает

По оговору бесов! Ха-ха-ха!

Он свят, он свят! Недаром прихожанки

На исповедь всегда к нему спешат; –

Он их добру и вере наставляет.

Ха-ха! Ха-ха!

    Согласны вы теперь

Скрепить немедля подписью своею

Признанье ваше?

    Как? Что слышу я?

Мое… признанье?

    Да, оно готово

Вам только стоит подписать его.

А если я не соглашусь на это?

Тогда прибегнуть к пытке мы должны

И будем вас пытать без снисхожденья.

О, Боже мой! Но если и тогда

Я буду крепок духом?

      Бесполезно.

Улики слишком явны против вас, –

Они кричат. А ваши преступленья

Так велики, что им достойной мзды

Не вижу я. Вас в небе Бог рассудит,

Но на земле для вас прощенья нет.

Согласны ли вы подписать бумагу?

Да! Все равно! Я знаю, что погиб!

Теперь, когда подписано признанье,

Его прочесть необходимо вслух.

На этот труд меня благословите.

Читайте так, чтоб слышно было там.

Молчание давно меня тревожит.

Я не люблю, когда толпа молчит.

«Я – уроженец города Марсели

И настоятель церкви „Des Accoules“

Луи Гофриди – патер недостойный,

Сознанье добровольно приношу.

Я сознаюсь, что с юности был предан

Науке черной злого колдовства

И, магию постигнув в совершенстве,

Я магом стал»…

  Смерть магу!.. Смерть ему!..

«Я сознаюсь, что с Дьяволом условье

Я заключил четырнадцати лет.

В обмен на душу обещал мне Дьявол

Всевластный дар неодолимых чар.

И с той поры я чаровал всех женщин

Одним своим дыханьем».

      Смерть ему!

«Я сознаюсь, что чарами своими

Я покорил и соблазнил Мадлен,

Когда она жила в отцовском доме

И было ей всего двенадцать лет…»

Смерть волку, утащившему ягненка!

Пусть гибнет развратитель чистоты!..

«Я сознаюсь, что страстью необычной

Она была ко мне привлечена

И вслед за мной повсюду, как лунатик,

Без устали, по лесу, по горам,

По улицам и по дорогам, – всюду

Куда я шел – она брела за мной.

И, наконец, пресытясь этой страстью,

Я заключил ее в монастыре».

Пусть гибнет волк, забравшийся в овчарню!..

Смерть колдуну и магу!.. Смерть ему!..

«Я сознаюсь, что я ее заставил

Отречься Неба, ангелов, святых,

Крестил ее во имя Вельзевула

И положил бесовскую печать???

На сердце ей, чело, уста и ноги.

И с этих пор она принадлежит

Всецело мне: душой своей и телом,

И памятью, и волей, и умом».

Смерть колдуну!.. Пусть гибнет чернокнижник!

Смерть чародею!.. Святотатцу смерть!..

«Я сознаюсь, что брал ее на шабаш,

Где Вельзевулу мессу я служил,

И обручился с ней. Двенадцать магов

Пред алтарем скрепили наш союз.

Я был царем. Она – царицей оргий

И шабаша. Нам поклонялись там»…

Смерть грешнику!.. Проклятие злодею!..

Пусть гибнет маг!.. В огонь его, в огонь!..

«Я сознаюсь, что в жертву Вельзевулу

Я приносил убитых мной детей

И теплой кровью окроплял собранье

Всех магов, ведьм, колдуний, колдунов

И все они при этом бесновались

И восклицали: „Кровь его на нас

И детях наших!“»

    Горе кровопийце!..

Смерть извергу в сутане!.. Смерть ему!..

«Я сознаюсь, что все мои признанья

Не вынуждены пыткой у меня,

Но высказаны мною добровольно,

В уме и твердой памяти, – о чем

Свидетельствую подписью моею:

Луи Гофриди». Видите ее?

Довольны ли открытым покаяньем

Преступника, подобного кому

Не видано от сотворенья мира?

Смерть колдуну!.. Смерть магу!..

      Смерть ему!..

Мессир Луи, теперь мы вас попросим

Пройти еще в застенок на допрос

«С пристрастием»??

  Ведь это лишь формальность.

Каких-нибудь ничтожных полчаса.

Узнать еще сообщников нам надо,

А вы о них желали промолчать.

Я мог себя отдать вам на закланье…

Жизнь в тягость мне. Но знайте, никогда

Предателем невинных я не буду.

Я не имел сообщников, клянусь!

Вот это все вы там и подтвердите.

Вам не довольно подписи моей

И моего позора? Вы хотите

Напрасной пыткой истерзать меня?

И вы – монахи!.. Люди!.. Христиане!..

Таков закон. Вы знаете его.

О, да, я знаю! Я готов. Ведите.

Луи!..

  Тебя… проклясть я не могу!

Смерть магу!.. Смерть!..

    Будь проклят, кровопийца!..

Злодей!.. Убийца!.. Изверг!.. Смерть тебе!..

В огонь тебя!..

    Возлюбленные братья!

Мы на сегодня можем разойтись

В последний раз мы снова соберемся

Дней через пять. Надеюсь, что тогда

Мы приведем к концу святое дело.

Молитесь, братья, да свершим его –

Во имя Бога, к славе наивящей

Творца земли и неба, к торжеству

Его святой непогрешимой церкви

И к посрамленью царства Тьмы.

    Аминь!

Бьюсь об заклад, что мага оправдают.

Да ты в уме ли?

    Мало ль, что колдун!

Ты не забудь, что все-таки он патер.

И за него епископ и Марсель.

Да он сознался!

    Мало ль, что сознался!

Сошлют на покаянье в монастырь,

Вот весь и сказ. Чтоб мне на этом месте

Сквозь землю провалиться, если нет.

Сожгут, сожгут – и руки не помоют!

Уж будь спокоен.

    Я держу заклад,

Что – в монастырь.

    Я – на костер.

      Согласен.

Так по рукам?

    На выпивку!

        Идет.

Во всем сознался, значит, он?

      А как же?

Бумагу громко прочитал монах

И подпись нам показывал.

      Пытали?

А кто их знает? Говорят, что нет.

Что, будто, сам признался добровольно,

Раскаявшись; а кто там разберет?

Не ври! Не ври! При мне вели на пытку.

Пришел оттуда – краше в гроб кладут.

Да уж какой же суд такой – без пытки?

Скажите мне, отправились за ним

Три капуцина, а вернулись двое.

Куда же делся третий – не пойму?

А, может быть, он захворал дорогой?

Все может быть. А как-то так… чудно.

Помалкивай! Не наше это дело.

Зато уж эти двое день и ночь

Следят за ним и спят с ним в той же келье.

Один уснет, – другой не сводит глаз.

А что же он?

  Да, говорят, тоскует.

Взгрустнется тут!

    И ничего не ест.

Не верьте вы. Колдуньи каждой ночью

Ему приносят жаренных детей.

Он мясо ест и кровью запивает, –

Ну, вот и сыт.

    Да, разве – если так.

Пустите-ка поближе стать.

      Что лезешь?

Мне б хоть разок взглянуть на Комбарэ.

Что? На кого? Я о таком не слышал.

Ну, как же так? А судят-то кого ж?

Он, верно, хочет нам сказать «Гофриди»

Да произнесть не может.

      Ха-ха-ха!

Пошел ты, деревенщина!

      Вот дурень!

Что у тебя тут в узелочке?

        Мед.

В дупле нашел. Роились, значит, пчелы.

Дай, думаю, я бедненьким снесу,

Что бесами лихими одержимы,

Пусть кушают во здравье – и принес.

Ну, злющей бы не стоило; как львица

Рычит на всех. А беленькую жаль.

Да, жаль; совсем уж было обратилась

На правый путь, но помешал колдун.

Не помешал. Спаслась она, я знаю.

Совсем уж было сгибла, но спаслась.

Вы слышали, на хитрости какие

Пустился маг? Прислал икону ей

И наказал усердно помолиться

За души их. Но та – не так глупа –

И поняла, что не спроста тут дело.

На образ тот плеснула, не глядя,

Святой водой – и тотчас он распался,

Как прах земной, – лишь черный дым пошел.

Ах! Ах! Скажите!

    Эдакое дело!

А что ж бы вышло, если бы она

Молиться стала, глядя на икону,

Что маг прислал ей?

      Боже упаси!

Подумать страшно! Там не лик небесный,

А Вельзевулов намалеван был!

И вовсе нет, совсем не Вельзевулов.

Изображал он мага самого.

И если б только на него взглянула

Бедняжечка, – сгорела б, как свеча!

Пустите, что ль?

    Куда же ты, Бригитта?

Мне недосуг. Пустите, говорю.

Пройти мне надо.

    Что за спех? Останься,

На колдуна посмотришь.

      Ни, ни, ни!

Смотреть не стану, хоть озолотите.

И дочке не позволю.

      Марш, Марго!

Да почему ж?

    А потому. Не стану.

И вы ступайте лучше по домам,

Чем тут глазеть. Не вышло бы худого.

Да объясни же толком. Что ты врешь?

Зачем мне врать, – про это всякий помнит,

Как из Марсели к нам его вели –

Народищу толпилось на дороге,

Что здесь, – булавке некуда упасть.

Вот, мать одна сыночка подсадила

На дерево, и говорит ему

«Смотри, тебе оттудова виднее,

Пройдет колдун – ты плюнь ему вослед».

Он и услышь. На малого как зиркнет

Глазищами. Тот с дерева-то хлоп, –

Тут и убился. Вот вам и смотренье!

Еще вчера невестка говорит:

«Пойдешь смотреть, как будут жечь злодея?»

Нет, говорю, и дочку не пущу.

Идем, Марго…

  О знаменье чудесном

В обители я слышал разговор.

За трапезой, как водится повсюду

В монастырях, из братьев кто-нибудь

Читает вслух спасительное чтенье,

Заранее не зная, что прочтет,

Кому какая выпадет страница,

И раскрывает книгу наугад.

Но, вот, с тех пор, как привели Гофриди, –

Кто б ни читал, а книга каждый раз

Откроется на той же все странице

Пророчеств Иезекииля, где

Он призывает падших к покаянью,

Грозит ожесточенным во грехах

И обещает милость обращенным.

Так повторялось десять дней подряд.

И это все заметили, и много

Об этом толков было за столом.

Да, Божий перст тут виден.

      А намедни

Мне про него рассказывал монах,

Что он, нет-нет, да и поднимет с полу

Соломинку, – повертит так в руках

И бросит снова. Братья капуцины

Заметили и тотчас донесли.

Судья спросил: что значат эти штуки?

А он в ответ смеется и молчит.

И так бы правды ввек и не дознались,

Да выручил, спасибо, Вельзевул;

Заговорил устами одержимой

И все открыл. Выходит, что когда

Соломинку поднимет он и вертит –

У дьявола совета просит он.

А бросит на пол снова – значит в жертву

Ее приносит черту на совет.

Кто б мог подумать!

    Хитрости такие

Один лишь дьявол может разгадать!

Все это вздор. Я зал его ребенком.

Послушным, кротким мальчиком он рос –

И набожным; любил молиться Богу.

Не может быть, что он виновен был.

Неужто так его сгубили книги?

Какие книги?

    Полные шкапы

Старинных книг пошли ему в наследство

От дяди чернокнижника, и вот,

Зачитываться ими начал мальчик

И все прочел четырнадцати лет.

И, говорят, открыв однажды книгу,

Увидел он Нечистого – и тот,

Смутив его лукавым искушеньем,

С ним договор проклятый заключил.

Так говорят, но я тому не верю.

Такой хороший, нежный мальчик был!

Вот на! Не верь, когда он сам сознался.

Судья к нему уж очень раз пристал:

«Ты продал душу Бесу, иль не продал?»

А он в ответ: «когда бы раньше я

Ее не продал, – продал бы сегодня,

Так все вы надоели мне».

      Ну, нет.

Совсем не так ответил подсудимый.

А как прижал к стене его судья –

Он сгоряча и молви: «коль не продал

Своей души, то рад теперь продать».

А вот и нет! И все-таки неверно.

Он отвечал не «рад теперь продать»,

А «продал бы охотно, если б только

Я этим мог избавиться от вас».

Подобных слов не говорил он вовсе.

Нет, говорил. Еще ему судья

Заметил тут же: «за такие речи

Вы дорого поплатитесь, мой сын!»

И все же я стою за то, что вовсе

Он этого не мог сказать.

      А я

Тебе божусь, что слышал сам.

      Ну, это –

Еще не доказательство.

        Как так?

Постой, постой! Послушай!

      Э! Да ну вас!

Молчите!

    Цыц! Читают приговор.

Не приговор, а только отлученье,

На светский суд его передают.

Мой сын, узнав, что впал ты в заблужденье

И согрешил пред Богом и людьми,

Мы все твое исследовали дело.

Со тщанием пересмотрев его,

Мы, к нашему прискорбью, убедились,

Что ты виновен в названных грехах.

Но так как ты вернулся в нашу церковь

И клятвенно отрекся от греха,

Тебя мы допустили к покаянью

И причащенью; более сего

Мы сделать для тебя не в состоянье.

А потому, изгнав тебя, мой сын,

Из лона церкви нашей, предаем мы

Тебя ко власти светского суда.

Которого усердно умоляем

Постановить об участи твоей –

Так, чтоб тебе не угрожали смертью

И не была б пролита кровь твоя.

Аминь!

  Аминь!

    Не будет, точно, крови.

Горелым мясом потянуло тут.

Смерть магу…

Бедный!.. Мученик!.. Несчастный!..

Ты проиграл. Теперь ему капут!

Будь проклят день рожденья моего!..

Будет проклят час, когда глаза мои

Свет солнечный увидели впервые –

И ужас тьмы полуночных небес,

И молнии сверкающей извивы!..

Будь прокляты невинность детских дней

И чистота, похищенная адом,

И красота напрасная моя!

Будь проклята утраченная юность,

Загубленная молодость моя,

Отравленная поздним пробужденьем,

Застывшая в монашеской одежде,

Как в темном склепе, в каменном гробу…

Будь проклята и здесь и в жизни вечной!

Будь проклята вовек моя любовь –

И ты, меня обрекший на страданье,

Служитель Беса, низкий изувер!..

Будь проклят трижды!

    Проклят! Проклят! Проклят!

Будь проклята и ты, блудница, тварь!

Змея, гиена с желтыми зрачками,

Поправшая священнейший обет!

Исчадье ада, дьявол бледноликий,

Гордящийся копною рыжих косм!..

Бесчестье быть с тобой в одной темнице,

Дышать с тобою воздухом одним!

Чего глядишь бесстыдными глазами?..

Что видели, что зреть могли они,

Чтобы гореть таким бесовским светом?..

Ответь, змея, что видели они?..

Что видели? О! много, много, много!..

Молчи, змея, молчи, пока цела!

Того, конечно, бедной богомолке,

Монахине, не увидать вовек!

Убью тебя, проклятая колдунья!

Блудница, тварь! Убью! Убью! Убью!

Ко мне!.. Спасите!.. Ай!..

    Что тут такое?

Она меня убить хотела… Ай!..