Сто прикосновений

20 декабря 2001 г

Время подарков и фальшивых улыбок, а также монеток, бросаемых во время краткосрочных приступов совести цыганам, стоящим по краям дороги с детьми на руках.

Мне не нравится покупать подарки для других, я их всегда покупаю только для себя, и это, возможно, оттого, что у меня никого нет, кому хотелось бы что-нибудь подарить.

Сегодня после обеда я пошла погулять с Эрнесто, парнем, с которым я познакомилась в чате. Он мне сразу показался милым, мы обменялись номерами телефонов и стали видеться как хорошие друзья. Он слишком отдален от меня, весь в своем университете и в своих загадочных дружбах. Но мы часто видимся, чтобы сделать вместе какие-нибудь покупки, и мне не стыдно, если я вхожу с ним в магазин женского белья и он тоже там что-нибудь покупает.

– Это для моей новой девушки, – говорит он всегда. По пока ни одной из своих девушек он мне не показал.

С продавщицами, похоже, у него доверительные отношения, он с ними на «ты», и они с ним часто хихикают. А я в это время перебираю белье, висящее на плечиках, и ищу то, которое надену для того, кто сумеет меня полюбить. Все эти вещи я держу аккуратно сложенными в верхнем ящике моего комода.

В нижнем ящике я держу белье, которое надеваю для встреч с Роберто и его друзьями. Чулки на резинках, с зацепками от их ногтей, кружевные трусики, немного порванные, с болтающимися нитками, потому что жадные руки стягивали их с меня слишком резко. Роберто и остальные не обращают на это внимания, им хватает того, что для них я – «большая свинья».

Поначалу я всегда покупала белье из белых кружев, заботясь о сочетаемости предметов.

– Черное тебе подошло бы больше, – сказал мне однажды Эрнесто, – оно лучше подходит к цвету твоего лица и кожи.

Я прислушалась к его совету и теперь покупаю белье из черных кружев.

Иногда он интересуется разноцветными вещами, подходящими скорее для какой-нибудь бразильской танцовщицы: шокирующий розовый, зеленый, синий электрик… но когда хочет остановиться на серьезном цвете, то выбирает красный.

– Ясно, что все твои девушки – странные, – говорю я ему.

Он хихикает и говорит:

– Но уж не такие, как ты.

И мое эго снова наполняется силой.

Он всегда выбирает лифчики с чашечками, но никогда не сочетает их с трусиками и предпочитает соединять цвета самые невероятные.

И потом, чулки: мои чулки – почти всегда на резинках, украшенные рельефом из кружев, непременно черные, чтобы был резкий контраст с белизной кожи. Те же, что покупает он, – в сеточку, что слишком далеко от моего вкуса.

Когда одна девушка ему нравится больше других, Эрнесто окунается в толпу крупного магазина и покупает для нее что-нибудь сверкающее, украшенное многоцветными блестками, с головокружительными декольте и смелыми разрезами.

– Сколько берет в час твоя девушка? – шучу я.

Он становится серьезным и, не отвечая, идет платить. Тогда я чувствую себя виноватой и прекращаю над ним издеваться.

Сегодня, пока мы шатались по сияющим магазинам среди продавщиц, молодых и злобных, начался дождь, и все наши пакеты из плотной бумаги промокли.

– Пойдем спрячемся под навес галереи! – сказал он громко и схватил меня за руку.

– Эрнесто! – ответила я, полуразвлекаясь-полубезразлично. – По улице Этнёанет галерей!

Он на меня посмотрел в замешательстве, пожал плечами и воскликнул:

– Тогда пойдем ко мне домой!

Я не хотела идти к нему домой, так как знала, что друг Роберто, Маурицио, живет в том же доме. Мне совершенно было не нужно, чтобы он меня там увидел и, тем более, чтобы Эрнесто узнал о моей тайной деятельности.

Его дом стоял на расстоянии в несколько сотен метров, и мы их быстро пробежали, держась за руки. Это было прекрасно: бежать с кем-то, не думая о том, что после этого ты должен растянуться в кровати и отдаться чужой воле. Мне бы понравилось, хотя бы один раз, быть той, кто сама решает, когда и где этим заниматься, сколько времени и с каким настроением.

– У тебя дома кто-нибудь есть? – прошептала я, поднимаясь по лестнице, и эхо повторило мой шепот.

– Нет, – ответил он, тяжело дыша, – все уехали на рождественские праздники. Остался только Джанмария, но сейчас его тоже нет дома.

Я была довольна. Я пошла за ним и мельком взглянула на себя в зеркало на стене.

Его дом почти пуст, но присутствие четырех мужчин сразу заметно: какой-то противный запах (да, именно тот тяжелый запах спермы), а беспорядок, похоже, заполнил все комнаты.

Мы побросали пакеты на пол и сняли с себя мокрые пальто.

– Хочешь, я тебе дам какой-нибудь свитер? На время, чтобы твоя одежда просохла.

– Хорошо. Спасибо, – ответила я.

Мы вошли в комнату-библиотеку, он открыл шкаф как-то нерешительно и, когда дверца шкафа была еще не полностью открыта, попросил меня выйти и принести пакеты.

Когда я вернулась, он поспешно закрыл шкаф, я, мокрая и веселая, воскликнула:

– Кого ты там держишь? Своих мертвых женщин?

Он улыбнулся и ответил:

– Более или менее.

Меня удивил его ответ; он же, чтобы исключить дальнейшие вопросы, вырвал из моих рук пакеты и сказал:

– А ну-ка покажи! Что ты там накупила, малышка?

Он разорвал обеими руками намокший картон и засунул в пакет всю голову, точно ребенок, когда получает свой рождественский подарок. Его глаза блестели, и кончиками пальцев он извлек из пакета пару черных чулок.

– О-о-о! А что ты с ними делаешь? Для кого ты их надеваешь? Не думаю, что ты их надеваешь, когда идешь в школу…

– У нас свои секреты, – с иронией сказала я, сознавая, что он что-то подозревает.

Он на меня посмотрел с удивлением, слегка наклонил голову и тихо произнес:

– Ты говоришь, что… А ну-ка, а ну-ка, какой такой секрет?

Я устала держать этот секрет внутри себя, дневник. Я ему все рассказала. Выражение его лица не изменилось, он оставался с прежним завороженным взглядом.

– Ты так ничего и не скажешь? – в нетерпении спросила я.

– Это твой выбор, малышка. Могу лишь только сказать: будь осторожна.

– Слишком поздно, – сказала я тоном фальшивого смирения.

Пытаясь выйти из затруднительного положения, я громко рассмеялась, а потом сказала весело:

– Ну а теперь, дорогой, твоя очередь рассказать про секрет.

Его бледное лицо покрылось пятнами, глаза забегали по сторонам, выражая нерешительность.

Он встал с дивана и большими шагами направился к шкафу. Он открыл дверцу резким движением, указал пальцем на развешанную там одежду и сказал:

– Это все – мое.

Я узнала эти вещи, мы их покупали вместе, они висели уже без магазинных этикеток, и было видно, что они измяты и что их уже надевали.

– Что это значит, Эрнесто? – спросила я тихо. Его движения замедлились, мышцы расслабились, и он опустил глаза:

– Я покупаю эти вещи для себя. Я их надеваю… и в них работаю.

Я тоже не стала комментировать услышанное: на самом деле, у меня не было никаких мыслей. Но спустя секунду в моей голове промчались вопросы: «В них работаешь? Как ты в них работаешь? Где работаешь? Почему?»

Он сам начал все объяснять:

– Мне нравится переодеваться в женщину. Я начал это делать несколько лет тому назад. Я закрываюсь в своей комнате, устанавливаю на столе видеокамеру и переодеваюсь. Мне это нравится, мне от этого хорошо. Потом я отсматриваю себя на экране и… ну и… я возбуждаюсь… А иногда я выхожу в таком виде… если кто-нибудь меня об этом просит.

Он стал покрываться огромными красными пятнами. Мертвая тишина вокруг, только шум дождя, который создавал впечатление, что мы находимся в металлической клетке, сделанной из его струй.

– Ты занимаешься проституцией? – спросила я без обиняков.

Он кивнул головой в знак согласия и сразу закрыл лицо обеими руками:

– Поверь мне, я только беру в рот, и ничего другого. Некоторые меня просят также сделать… немного в зад… короче, клянусь, что я никогда этого не делаю… Эти деньги идут на мое обучение, ведь мои родители не могут себе позволить… – Он, наверное, хотел привести какое-нибудь другое оправдание, но сказал, что в любом случае ему это нравится.

– Я тебя не осуждаю, Эрнесто, – сказала я, наблюдая за блестящими нервозными каплями дождя на окне. – Видишь… каждый выбирает для себя свою жизнь, это сказал ты сам несколько минут тому назад. И иногда даже неправедные пути могут быть правильными, и наоборот. Важно лишь то, что мы следуем самим себе и своим мечтам, и если мы сумеем это сделать, то мы сможем сказать, что правильно сделали свой выбор. А теперь я хочу знать правду, почему… ты это делаешь?

Я знаю, что я была ханжой, говоря это. Тогда он посмотрел на меня нежно и вопросительно и затем спросил:

– А ты почему это делаешь?

Я ему не ответила, но мое молчание было красноречиво. И моя совесть так сильно кричала, что я, для ее усмирения, неожиданно для себя, не стыдясь, сказала:

– А почему бы тебе не переодеться для меня?

– Зачем ты меня об этом просишь?

Я тоже этого не знала. С некоторой неловкостью я тихо сказала:

– Потому что это прекрасно – видеть две личности в одном теле: мужчину и женщину в одной оболочке. И другой секрет: это меня возбуждает. И даже очень. И потом, извини меня… это нравится нам обоим, и никто из нас не принуждает другого это делать. Наслаждение никогда не может быть ошибкой, да?

Я видела, что под брюками его штучка возбудилась, но он пытался это скрыть.

– Я это сделаю, – сказал он сухо.

Он взял из шкафа платье и свитер, который бросил мне в руки:

– Извини, я забыл его тебе дать, надевай.

– Но я должна раздеться, – сказала я.

– Ты стесняешься?

– Нет-нет, что ты! – ответила я.

Я стала раздеваться, а его возбуждение нарастало по мере увеличения моей наготы. Я влезла в огромный розовый свитер, на котором было написано «Бай-бай, бэби», и подмигивающий глаз Мэрилин стал наблюдать за перевоплощением моего друга, как будто это был ритуал возвышенный и благородный. Он одевался, повернувшись ко мне спиной, и поэтому я могла видеть только его движения и полоску стрингов, разделявшую его ягодицы. Он повернулся: черная короткая мини-юбка, чулки на резинках, очень высокие сапоги, золотой топик и лифчик с чашечками. Вот в каком виде предстал передо мной друг, которого я всегда видела в магазинах «Лакост» и «Левайс». Моего возбуждения не было заметно, но оно было.

Из-под стринговой повязки его член выглядывал без проблем. Он его вынул и стал теребить.

Как будто на спектакле, я растянулась на диване и стала внимательно смотреть. Мне хотелось себя трогать и даже трахнуть его. Меня удивила моя холодность, почти мужская, с какой я наблюдала, как он мастурбировал. Его лицо было взволнованно и покрылось капельками пота, а в это время на меня накатывало мое наслаждение, и это – без ласк, без прикосновений, только из моей головы, из меня.

Его оргазм пришел сильным и мощным, я увидела вырвавшуюся струю и услышала его рычание, которое окончилось, как только он открыл глаза.

Он растянулся на диване рядом со мной, мы обнялись и заснули, и Мэрилин касалась своим глазом золотой блестки на топике Эрнесто.