И ЛЕТЕЛ АНГЕЛ ПО НЕБУ СИНЕМУ

…И летел ангел по небу синему… Выше лесов вековых, гор скалистых, стай птичьих…

Летел он меж облаков курчавых, через тучи мглистые, распарывая их своими крылами бесшумными, туда, куда одному Богу известно…

Нипочем ему хмарь злая, суховей колючий, непогодь вьюжная, ветры буйные, дожди секущие. Не в силах они остановить лёт его, помешать полету дальнему. Нет для ангелов преграды ни на земле, ни в небесах, потому как существа они бестелесные, ни жар, ни холод им не помеха, все одно долетят куда следует.

Любой ангел мог бы, привелись случай, до края самой дальней землицы добраться, будь на то Божья воля. Только ни к чему им из одного конца купола небесного до другого лётать без дела, без особой на то надобности. Да и не дано ему право отлучаться от того, к кому он приставлен, до самого смертного часа того раба Божьего.

Вся жизнь людская ему сверху видна и помыслы людские до капельки известны. И у каждого своя ангельская доля, отпущенная свыше на весь его долгий век. И связка та между ангелом и человеком крепка и нерушима. На всю долгую или короткую жизнь того смертного, пока Господь не призовет его в кущи небесные или туда, куда лучше душе православной не попадать. Потому ангел всегда возле своего подопечного рядышком и не отстает от него далее, как на сто саженей. Но при том и дышать в затылок смертному, как соглядай какой, не должен, дабы не быть уязвленным словом неосторожным или рыком яростным, что от иного грешника исходят. И далече отставать от своего присного ангелу тоже никак нельзя, иначе сила молитв его слабнет и не может он направлять сродника своего на путь праведный. Поди уследи тогда за ним, оборони, предостереги, направь мысль его в русло, приличествующее заповедям Христовым, чуть замешкался — и все, не удержать душу от грехопадения.

…Не каждому небесному созданию такое по силам. Они хоть существа и бестелесные, но, как и люди, подвержены разным разностям, искушениям и грехопадению, потому как с людьми живут рядышком в соприкосновении душевном и все грехи земные им знакомы. От мыслей дурных ангел усыхает, чахнет, теряет силу свою, и век его укорачивается. Поди узнай, сколько в наличии сил у ангела твоего, хватит ли их отвратить тебя от геенны огненной. А без того ангелу никак нельзя, поскольку в геенне той, куда греховодники рано ли, поздно ли неминуемо попадут, душа их страдает, хотя через определенный срок и прощена может быть Творцом нашим по милосердию Его великому.

А вот ангел, не уследивший за подопечным своим, вмиг стареет, а потом и вовсе в прах обращается. Вся земля израильская тем песком засеяна, поскольку жили там люди во времена оные без должного почитания Господа, за что и были все, кроме праведников, во ад взяты да наверняка до сей поры там и обитаются. А вот праведники в рай взошли и ангелы, к ним приставленные, возле Божественных Престолов остались, где кущи, вечно зеленеющие, листвой шумят и Серафимы шестикрылые непрерывно Господа славят. Всяк по молитвам своим и делам получил предназначение вечное: кто прощен, а кто пощажен был, не нам, грешным, о том судить.

* * *

…Так вот летел ангел в синеве небесной близехонько от сродника своего по имени Аввакум Петров сын по прозванию Кондратьев. И предстоял им путь неблизкий из стольной Москвы в дальнюю сибирскую сторонку. Не каждый из тех существ способен тот путь преодолеть, не все долетали до черты заповедной, многие из них дорогой гибли от сил сатанинских, супротивников рода людского. Кого же им губить первого, как не ангелов. А без его помощи, без молитвы душевной, человек, что воин без брони ратной. ^

И звали того ангела Архес, имя древнее и для слуха непривычное. Потому может редко кто звал его по имени, а просто «ангел», и все тут. Так уж повелось испокон века, не задумываться какое имя твой небесный сопроводитель носит. И, опять же, не нам о том гадать, отчего так повелось, а думать боле о чем-то своем, важном и насущном.

Сколько тысяч земных лет прожил Архес, он не знал. Нет у ангелов небесных возраста, как и у Бога не ведется временной подсчет, ибо Он вечен и мир, Им созданный, скончания не имеет. За тот долгий

срок испытал на себе Архес и гнев, и милость Божию. Помнил он, как однажды за малую провинность, потакание слабостям людским, едва не был низвергнут в пучину морскую. Но повезло ему немыслимо, поскольку Господь неожиданно возрадовался неведомо чему-то и по доброте своей извечной простил всех провинившихся, позволил им и дальше служить при тех же должностях, а иных еще и в чине ангельском повысил.

Один из сослуживцев при случайной встрече шепнул Архесу, мол, два непримиримых народа отказались от войны и вражду давнюю, вняв Божьему вразумлению, отринули, принявшись жить в мире и согласии. Нечасто такое случалось, когда бы смертные Господу подобную радость доставляли, а потому ждать второго прощения за нерадение Архес не стал и рьяно боролся за каждую душу грешную, не зная ни сна, ни отдыха в стараниях своих и вскоре стал на хорошем счету у Архистратигов, главных ангельских начальствующих воинов небесных.

Но все одно случился у него прокол немалый, после того как находящийся под его опекой и приглядом человек, носящий апостольское имя Петр. Вот только оказался он в вере неустойчив и быстрехонько, едва посулили ему выгоду немалую, переметнулся из веры христианской в иную. И как только Архес сообщил о том небесному начальству, то был призван наверх для ответа и взыскания вины за очередной недосмотр. Знал, на сей раз спросят с него по полной, и на милость свыше не надеялся. Но и тогда повезло ему, вернулся его подопечный Петр к истинной вере, видать, сулили ему одно, а на деле вышло другое. Корысть, она тоже может добродетелью обернуться, хотя и напасть от нее великая обычно случается.

Узнали о возвращении блудного сына в лоно Святой Церкви и оставили Археса при том же месте и должности. Вновь кара минула его, и Долгонечко он иных промахов не допускал, все у него складывалось не хуже, чем у иных собратьев небесных. Успокоился было он, в расслаб вошел, мечтать начал, как бы с кем-то из праведников великих попасть навечно в рай и пребывать там ему с серебряной трубой до скончания времен… Только не суждено было мечтам тем сбыться, и вот теперь он летит не куда-нибудь в землю обетованную, а в страну язычную, злыми духами населенную, в христианской вере нестойкую. Оттуда не то что в рай не попадешь, а как бы при должности своей остаться, от яростных демонов отбиться.

…А началось все с того, что был он приставлен к новорожденному сынку поповскому, нареченному Аввакумом. Юноша тот сызмальства великое прилежание к наукам проявил, молитвы и службу церковную знал не хуже опытного батюшки, а потому пошел по отцовским стопам и после смерти родителя своего воспринял приход им оставленный. А был тот небогатый приходишка в самой что ни на есть глуши мордовской. И хоть жил там народец православный, давненько веру Христову принявший, но, живя в лесу, один день молился Христу, а второй — тележному колесу.

Вот и решил молодой батюшка их дурные привычки искоренить и рьяно взялся за то праведное дело. Да с такой прытью, что прихожане, привыкшие жить по своим порядкам и поверьям, супротив него поднялись, несколько раз из села выгоняли и обратно его лишь по распоряжению самого епископа принимали.

Другой бы смирился, на попятную пошел, но не таков был Петров Аввакум. Не пожелал он в долгу перед прихожанами своими оставаться, а потому сулил им кары великие за языческие их волхования и разные там проступки. Ладно бы только сулил, будя сам безгрешным. Но и за ним, о чем народ доподлинно ведал, водились грешки разные. И наипервейший, что на исповеди девок молодых вопрошал о том, чего лицу духовному знать и вовсе ни к чему. Девки, понятно дело, парням своим или там родительнице, не утерпя, сказывали, там и соседи о том прознали, судачить начали меж собой, и вот вскорости от одного двора к другому полетели великие наветы на батюшку Аввакума. Но самому ему в глаза говорить опасались, поскольку супротив них слова те могли обернуться. Дознается о чьем-то там, грехе большом или малом, и на исповеди припечатает епитимью на полгода. И к Святому причастию ни за что не подпустит. А потому помалкивали до поры до времени. Вот так и жили поп и приход в общем непремирении с затаенной обидой, словно с камнем за пазухой.

Другой бы не вытерпел, а Аввакуму все ничего, словно не замечал дурного расположения односельчан. Ходил на службу, как ни в чем не бывало, и проповеди приноровился сказывать, из которых выходило, что вот его Господь направляет на путь истинный, а остальные, суть, все прихожане, словно овцы заблудшие в потемках ходят и с нечистым знаются. Кому ж такие речи поповские по нраву будут? Роптал народец сельский, но вслух мало кто отваживался недовольству своему ход дать.

Да и мало кто мог выдержать взгляд его бурых с желтизной глубоко посаженных глаз, словно два буравчика человека сверлящие. Уж за этот особенный взгляд особо его не любили и опасались. Так и говорили меж собой: «Глядит так, что внутрях ажно жар начинается великий».

Или того чище: «Нет в нем святости должной, а вот бесовское нутро так и проступает явственно…»

Артес, конечно, все эти разговоры слышал, внушал Аввакуму во время молитвы и когда тот почивал вести себя иначе, быть с прихожанами покладистей, не так ретиво напускаться на них, словно необъезженного коня седлает. Но видать, за долгий срок службы своей ангельской растерял он былую силу и внушения его не доходили до Аввакума. Во всяком случае, сам он того не показывал, ни в чем особо не менялся.

Непрост иерей церкви Покрова Пресвятой Богородицы оказался, нежели прочие подопечные Архесовы. И хоть виду не показывал, но ангельские призывы и наставления так ли, иначе ли до него доходили. Стал он частенько к ангелу-покровителю в молитвах, а то и вовсе беседах обращаться. Однако при том выворачивал все на свой лад, наизнанку, на выгодную ему ипостась. Из речей его выходило, будто сам Господь ему знак подает и дальше так жить непререкаемо и никого из советчиков в расчет не брать. А потому продолжал непреклонность свою даже к самым малым грехам прихожан своих. И пуще прежнего увещевал паству свою речами пламенными, грозя и предрекая всему селу беды великие.

Дошли известия о его проповедях неистовых и до ушей самого архиерея. Пригласил тот Аввакума к себе в Нижний Новгород, где имел с ним долгую беседу. И так вдохновился речами его и верой в скорый приход Антихриста, в чем молодой батюшка был известный мастак, словно сам наяву все лицезрел, описывал, что наградил того чином протоиерея, или, как в народе было принято говорить, протопопа. И вернулся Аввакум в родное село с великой гордостью и высоко поднятой головой: вот, мол, вам, верной дорогой иду, господа односельчане, и сворачивать с нее не собираюсь. После чего еще больше стал распаляться во время службы, которую начинал, едва свет яснился и вел до поздних сумерек, надеясь хоть этак пронять прихожан и к Богу приблизить.

И хоть терпеливый народец в тех местах жительствовал, но и они терпеж потеряли. Те, что побойчей да побогаче, а потому заковырестее прочих были, зашумели на него, дескать, ноги не держат дальше стоймя стоять, скотина некормленная в стайках ревет ревом зычным, велели ему службу поскорее заканчивать да к причастию всех, кто допущен призывать.

Аввакум речи их поперечные выслушал и заявил о нарушении устава церковного, обещал ворчунов тех отныне вовсе в храм не пускать. Те в крик, пообещали съехать из села, в другой приход податься, где батюшка не так дерзок со своим народом. Аввакум нет, чтоб смолчать, остановиться и миром дело кончить, взъелся в ответ, что дома их и всю скотину геенна огненная огнем небесным испепелит и тогда говоруны те волей-неволей точно по свету пойдут только босы и голы. Те в ответ обещали его самого в одном исподнем вон выгнать и до храма больше никогда не допущать.

Вслед за тем крик среди них начался, мужики первыми повалили вон из храма, а бабы вслед за ними. Так новоиспеченный протопоп и остался при дьяконе, трех певчих и двух глухих старушках сам на амвоне с крестом в руках. А ночью, как на грех, случился великий пожар, и полсела как корова языком слизала. Все и вспомнили слова пророческие Аввакумовы про геенну огненную, мигом виноватого нашли. Взбунтовался тут весь народец, обложили дом Аввакумов пикетами и обещали не выпускать его, покуда он не покается в содеянном, чтоб потом его к суду привлечь.

…Вот тогда стал Архес денно и нощно нашептывать сроднику своему, чтоб он смирил гордыню свою, поговорил с народцем без обычных вывертов с угрозами и непременными пророчествами, отвел от себя и деток своих малых беду да на колени встал, прилюдно покаялся. Только тот словно и не слышит, по-своему все воротит: жену в подпол спустил, а сам ухватом вооружился и Псалтырь вслух читает, да так, чтоб до улицы глас его доносился. Народишка от энтого еще шипче в раж впал, раззадорился, на себе рубахи напополам рвут, того и гляди на приступ кинутся. А коль русский мужик за ворот рубахи двумя руками ухватился, то лучше не ждать, без того понятно, чем дело обернется. Так бы и раскатали весь дом поповский по бревнышку, если бы не дьячок его сноровистый, отправивший гонца в соседское село с мольбой о помощи. Прибыла оттуда подмога малая как есть вовремя. Отогнали пикеты, колья на них наставя, вывели под руки Аввакума с женой и детками, посадили на телегу и… ну погонять, коней наяривать прямиком через толпу на проезжую дорогу.

Дальше уже протопоп сам на Нижний выехал, дождался, когда его владыка соизволил принять, и пал ниц, о защите взыскивая. Тот выслушал речи его горестные, да, недолго думая велел ему собираться и ехать не куда-нибудь, а в саму Москву. Там как раз патриархом избрали земляка их, Никона, а тот бросил клич, дабы всякий желающий послужить ему церковный люд приезжал к патриаршему двору, где для всех работа по силам сыщется.

Так вот и оказался Аввакум при патриархе… Куда ж еще выше того? Сумел и его к себе расположить горячими речами и проповедями. И царю о нем стало известно, в число близких ему людей вошел, целования царской ручки удостоен был. После того и Архесу спокойнее стало, коль его подопечный на этакую высоту взлетел. Наставлял его больше по обязанности, для порядку, чем по необходимости. Решил было, обрел в сроднике своем праведника, а там, глядишь, и до вожделенного места в райских кущах и трубы серебряной рукой подать. Навеки покой на небесах обретет, и не придется ему больше земную службу нести, опекать грешников великих, перед небесным начальством за каждый их грех ответ держать.

Ан нет, пришел срок, и Аввакум усомнился в праведности патриаршей, обвинил того во всех смертных грехах, откололся от избранного кружка, с кем вчера еще дружбу водил, лобызался троекратно. Архес опомниться не успел, как вместе с подопечным своим едва под анафему не попал. Принялся, как в ранешные времена, вразумлять упрямого протопопа, нашептывать ему о смирении, страшными карами пужать. Только ничегошеньки не добился. Не пожелал протопоп, в собственную праведность уверовавший, слушать своего ангела, тем самым избрал судьбу изгнанничью, а на поклон к патриарху идти не пожелал. Сам царь за него перед Никоном слово замолвил, уговорил в Сибирь спровадить от греха подальше. В надежде на вразумление. Не он первый, не он последний, кого Сибирь уму-разуму учила, на путь праведный наставляла.

Вот и пришлось Архесу вместо кущей райских отправиться вслед за непокорным протопопом в страну Сибирию, землю языческую, крестом православным наспех освященную, где за каждой тучкой злые демоны скрываются, бросаются на него, норовя на землю грешную обрушить, в места гиблые завлечь…

Загрузка...