Странствия Афанасия Никитина

«УСТРЕМИХСЯ УМОМ ПОИТИ НА РУСЬ»

Шел 1471 год, пятый год скитаний Никитина. Он сам подсчитал время своего «хожения» по «великим дням», то есть по пасхам. Выехав из Руси в 1466 году, первую зиму и пасху 1467 года провел Никитин на побережье Каспийского моря, пасху 1468 года встретил в Персии в Мазандеране, пасху 1469 года — на берегах Персидского залива в Хормузе и пасху 1470 года — в Бидаре.

Стосковался наш путник по Руси. Перечисляя многие из виденных земель и те, о которых слышал, он пишет, что «в Севастеи губе, да в Гурзыньской (Грузия) земли добро обилно всем; да Торьскаа земля (Турция) обилна велми; да в Волоской земли (Валахия, ныне Румыния) обилно и дешево все съестное; да Подольская земля обилна всем». Все эти страны хороши, везде там обилие, но нет лучше Руси.

«Русская земля да будет богом хранима; боже, сохрани ее! На этом свете нет страны подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной, справедливости мало в ней. Боже, боже, боже, боже!»

Бесконечной любовью к своей родине дышат эти слова Никитина. Не только свою Тверь, он любит всю Русь. Но вместе с тем знает, если дойдут его записки до тверских князей, его непосредственных господ, они не только разгневаются, но могут обвинить его в измене. Поэтому Никитин, скрывая затаенную мечту всего русского народа, возносит хвалу всей Руси на смеси восточных языков.

Тоскуя по родине, Никитин не спит ночами. Он «в великом Бедери смотрил на Великую ночь на звезды». Звезды-то должны быть теми же, что отсвечиваются в тихих волжских заводях. Нет, и звезды здесь другие, а свои, обычные, стоят совсем по-иному: «Волосыны (Плеяды) да кола (Орион) в зорю вошьли, а лось (Большая Медведица) головою стоит на восток».

Видел Никитин прекрасные дворцы, разукрашенные огромные храмы. Он узнал, что в Индии кроме пышных дворцов есть деревни, где тяжело и трудно живут крестьяне-земледельцы, а в городах влачат полурабское существование ремесленники. Дни и ночи трудится народ, для того чтобы золотом был изукрашен княжеский дворец или в короне того или иного владыки засиял новый драгоценный камень.

Познакомился Афанасий Никитин с индийцами, сблизился с ними. Узнал тверич иную жизнь, отличную от той, которая была знакомой и привычной, но в душе его жил неизгладимый образ Руси с ее бескрайними просторами и синими далями. Все сильней звала к себе родина и родная Тверь, раскинувшаяся на берегу Волги. Заслоняли яркие и пестрые картины «индейской» страны тихие берега вьющейся между лугами Тверцы и Тьмаки, где ловил в детстве мелких раков да рыбешку, мечтая о «хожениях» в дальние страны. Поэтому слова его молитвы — обращение к Руси — волнуют нас и сейчас, и сам Никитин становится близким.

Но как добраться до родины?

Начал Никитин собирать отовсюду сведения и, правильно оценивая сложившуюся обстановку, с грустью пишет: «Спаси мя господи! Пути не знаю, иже камо пойду из Гундустана: на Гурмыз пойти, а от Гурмыза на Хоросан пути нету, ни на Чеготай пути нет, ни на Катобогряим пути нету, ни на Езд пути нету. То везде булгак (смута) стал» — и рисует затем этот «булгак».

Мы позже увидим, как трезво и умно разобрался Никитин в тогдашних «булгачных» делах Малой Азии, и он вполне был прав, когда боялся пуститься в обратный путь через Персию.

Через Мекку, через Аравию, куда из мусульманской Индии шли ежегодно тысячи паломников, путь Никитину был также закрыт. «А на Мякъку поити, ино стати в веру бесерьменьскую, зань же христиане не ходят на Мякъку веры деля (из-за веры) что ставят в веру». Переход в мусульманство был для него неизменно равносилен измене русской земле.

Не решив еще, каким путем он доберется до Руси, Никитин тем не менее навсегда прощается с Бидаром и медленно, зигзагами начинает пробираться из глубины Декана к берегу. Он твердо «възмыслил ся пойти на Русь».

Вышел Никитин из Бидара в Гулбаргу за месяц до мусульманского праздника улуг-байрама. В Гулбарге он отпраздновал свою пятую странническую пасху и направился в Кулур. Мы уже говорили о его пребывании там. В Кулуре Никитин прожил пять месяцев, видимо закупая алмазы и сердолики. Из Кулура Никитин не сразу пошел по берегу, а свернул на север «в калики» (по-видимому, Голконду), вероятно, потому, что в Голконде «базар велми велик» и ему нужно было там продать закупленные в Кулуре драгоценные камни. Отсюда Никитин снова направляется в Гулбаргу и затем идет в Аланд, а оттуда прямым путем в Дабул. По дороге он проходит «Каминдрею, Кынарясу и Сури». Никитин так исказил последние названия, что до сих пор трудно догадаться, что это были за города.

Пространствовав почти целый год, Никитин в начале 1472 года наконец добрался до Дабула — одной из важнейших пристаней Малабарского побережья и довольно сильной крепости.

Дабул находился во время путешествия Никитина во власти Бахманидов. В начале XVI века город был разрушен португальцами.

«Дабыл же есть пристанище велми велико, — пишет Никитин, — и привозятъ кони из Мисюря (Египта) и из Рабаста (Аравии(, из Хоросани, ис Туркустани (Восточный Туркестан), из Негостани (искаженное слово, возможно, Исфахан — город в Иране), да ходять сухом месяць до Бедери да до Кельбергу».

Таким образом, по сведениям Никитина, через Дабул шел ввоз коней в Индию. В другом месте он снова возвращается к Дабулу и пишет, что «Дабыль же есть град велми велик, а к тому же Дабили съезжается вся поморья Индейскаа и Ефиопьскаа».

В Дабуле пробыл Никитин недолго, уж очень он «устремихся умом поити на Русь». Скоро он нашел попутчиков, «внидох (сел) в таву» и в начале 1472 года покинул Индию, где провел почти три года, от весны 1469 до января — февраля 1472 года.

За провоз до Ормуза Никитин заплатил два золотых. Это морское путешествие не обошлось без неприятных приключений.

Плыли по открытому морю целый месяц «не видах ничево», затем «на другой же месяць увидех горы Ефиопьскыя». Капитан ли оказался неискусным, или ветры помешали, но только судно вместо Ормуза прибыло к берегам Эфиопии. Арабы («ефиопы» — так называет их Никитин) пользовались плохой репутацией, как морские разбойники.

Но все обошлось благополучно: путники откупились от арабов, раздав им много рису, перцу и хлеба.

Через пять дней снова пустились они в путь и через двенадцать пришли в Маскат. Здесь пришлось Никитину праздновать шестую пасху со времени отъезда из Твери.

Персидским заливом плыть было уже не так страшно, и после девятидневного пути Никитин высадился в так пленившем его купеческое сердце Хормузе.

В Хормузе Никитин прожил сравнительно долго. «В Гурмызе бых 20 дни». Но едва ли какие-нибудь торговые дела задержали его там, видимо, он собирал сведения и обдумывал, какой дорогой пробраться ему на Русь. А подумать было о чем.

Внутреннее положение Персии в семидесятых годах XV столетия совсем не располагало к путешествию по ней.

Во времена Тимура выдвинулся один из вождей туркмен Кара-Койюнлу — Мирза Джеханшах, прозванный «черной пиявкой». Тимур за дикую храбрость и преданность почтил «черную пиявку» своей дружбой, и Мирза Джеханшах сделался вождем могучего туркменского объединения племен «черных баранов». Правил он с 1436 по 1467 год. В его владения входили Азербайджан и Армения, а затем западный Иран.

В середине XV века во главе объединения туркменских племен Ак-Койюнлу («белобаранных») стоял Узун-Хасан (1453–1478). Он владел верхней Месопотамией, завоевал Армению и Курдистан. В 1467 году Узун-Хасан объявил войну Мирзе Джеханшаху. Узун-Хасан в ряде битв разгромил Мирзу Джеханшаха, убил его и присоединил к своим владениям южный Азербайджан и другие земли Кара-Койюнлу.

Вслед за этим он начал войну против одного из правнуков Тимура, Абу-Саида. В кровопролитной битве Абу-Саид был взят в плен и, по версии, которую излагает Никитин, отравлен. Фактически он был выдан своему сопернику Мухаммеду Ядигеру, который казнил Абу-Саида в 1469 году.

Узун-Хасан был выдающимся человеком своего времени. Дипломатом при нем состояла его мать Сарай-хатун, женщина, пользовавшаяся большим авторитетом в азиатских странах. Узун-Хасан был женат на дочери трапезундского императора Калоианна — Катерине, прозванной Деспина-хатун. Узун-Хасан заключил союз с Венецией и стремился войти в союзные отношения с рядом европейских государств.

Узун-Хасан вел кочевой образ жизни, и его «орда» не имела постоянного местопребывания.

Обо всех этих переворотах и войнах Никитин слышал еще в Индии.

«Везде булгак стал, — пишет он, — князей везде выбили, Мирзу Джеханшаха убил Узуосанбек, а Солта-мусаитя (султана Абу-Саида) окормили (отравили), а Узуасанбек на Ширязи (Шираз) сел и земля ся не обренила (не успокоилась), а Едигерь Махмет, а тот к нему не едет, блюдется; иного пути нет никуды».

Все это было, как мы видели, верно. Но когда Никитин приехал в Персию, там назревали новые, более серьезные столкновения.

Мухаммед II (1451–1481), из династии Османа, завладев Константинополем, присоединил к своим владениям Сербию, Албанию, Афины, Морею, Трапезунд, Караман и Крым.

После этого завоевания Мухаммеда II границы царства Узун-Хасана, успевшего к этому времени завладеть большею частью Персии и Армении, и правителей Османской империи стали соприкасаться.

К весне 1472 года, то есть к моменту прибытия Никитина в Персию, дипломатическая война перешла в настоящую войну.

Высадившись в Ормузе, Никитин пошел вначале по знакомой дороге. Он, видимо, спешит и подвигается довольно быстро, останавливаясь в городах только на несколько дней. Пробыв в Ларе, большом торговом городе, только три дня, Никитин через двенадцать дней был уже в Ширазе.

Шираз — главный город южноиранской области Фарс. К западу от Шираза находилась поразительной красоты долина Шааб-Бавван, покрытая плодовыми садами, занимавшими в то время двадцать километров. Район этих необыкновенных садов описывался как одно из чудес мира. Помимо торгового центра Шираз являлся местом средоточия культуры. В Ширазе жили и погребены великие поэты Саади (1184–1291) и Хафиз (умер около 1389 г.). Об этом замечательном городе Никитин пишет коротко: «…а в Ширазе был 7 дней» — и ничего не говорит о том, что там видел и узнал. Значит, уж очень спешил он на родину.

Почти нигде не останавливаясь, Никитин направился через Йезд, Исфахан в Кашан. Отсюда он двинулся не по знакомой ему дороге в Барферуш, где пять лет назад он высадился, переплыв Каспийское море, а через Кум, Султанийэ в Тавриз и сразу пошел в стан, или, как пишет Никитин, в «орду» Узун-Хасана.

К этому времени война между Мухаммедом II и Узун-Хасаном уже началась. Войска Узун-Хасана вторглись в Караманию, взяли Сивас, разгромили и сожгли Тохат, взяли Амасию и, грабя окрестные земли, двигались все дальше и дальше на запад. Мухаммед II, осаждавший тогда Скутари, услыхав о поражении своих войск, пришел в ярость. Он немедленно снял осаду и приказал всем своим войскам переправляться через Босфор и идти на Узун-Хасана.

Вот каково было положение летом 1472 года, когда Никитин пришел в стан Узун-Хасана. Подтверждая летописные сведения, Никитин как очевидец пишет, что Узун-Хасан «на Турьскаго (султана) послал рати своей 40 тысячь, ины Севаст (Сивас) взяли, а Тохан (Токат) взяли да пожьгли, Амасию взяли и много пограбили сел, да пошли на Караман воюючи». Кстати, это столкновение, так удачно начавшееся, окончилось для Узун-Хасана печально. Мухаммед II, переправив войска через Босфор, с громадной армией направился в Малую Азию. Решительное сражение произошло в следующем 1473 году при Терджане на берегах Евфрата. Вначале счастье благоприятствовало Узун-Хасану: туркмены заманили притворным бегством отряд румелийского наместника Мурад-паши и весь истребили. Сражение главных сил тоже долго было безрезультатным, но когда Мухаммед II ввел в дело семьдесят тысяч янычар с двадцатью мало еще известными тогда пушками, туркмены дрогнули и побежали. Но Мухаммед II не вошел за своим врагом в Персию: это ему казалось слишком рискованным делом. Узун-Хасан тоже больше не начинал войны, несмотря на то что в конце 1474 года специальный посол Венеции Контарини пытался уговорить его на новую борьбу с турками.

Около Тавриза Контарини встретился с московским послом к Узун-Хасану, Марко Руффо. Зачем был послан Марко Руффо в Персию, мы, к сожалению, не знаем. По предположению Карамзина, Иван III искал дружбы персидского завоевателя, для того чтобы угрожать этим союзом хану Большой Орды — Ахмату. Владея южными берегами Каспийского моря, Узун-Хасан соседствовал с улусами Ахмата и был известен как человек, страстно ненавидящий монголов. Вернее всего, что московский посол был направлен к персидскому завоевателю для упорядочения торговли.

Как бы то ни было, посольство, видимо, увенчалось успехом, так как Узун-Хасан в свою очередь снарядил посла к Ивану III. Оба посла, московский и персидский, отправились вместе. Контарини, услыхав о падении Кафы, попал в затруднительное положение, не зная, каким путем пробраться на родину. Выручил его Марко Руффо, предложивший ехать вместе с ним. Венецианец с радостью согласился.

Из стана Узун-Хасана двинулись сначала на Тбилиси, потом через богатую шелком Шемаху. В Дербенте наняли судно до Астрахани. Добрались туда с большими трудностями, чуть не погибнув от бури, затем почему-то не поплыли Волгой, а с большой опаской и предосторожностями пошли донскими, воронежскими степями и наконец в сентябре 1476 года прибыли благополучно в Москву.

Афанасию Никитину не повезло: задержавшись на полтора-два года в Индии, он смог бы присоединиться к этому посольству и благополучно добраться до родины. Сейчас, прожив десять дней в «орде» Узун-Хасана, он с отчаянием пишет: «Ано пути нету некуды».

Впрочем, Никитин мог бы отправиться тем же путем, каким через два года после него пошли русский и венецианский послы от Узун-Хасана. Этот путь напрашивался сам собой. Тавриз, Армения, Ширванское ханство, Каспийское море, Волга и родная Тверь. Этот путь был еще удобен тем, что в то время Армения была под властью Узун-Хасана, а Ширванское ханство находилось в феодальной от него зависимости. Одно только можно предположить: по-видимому, Никитин боялся не этой части пути, а страшился Астрахани. Видно, даже пять лет скитаний не изгладили из памяти Никитина страшной августовской ночи 1466 года, когда часть его спутников погибла во время нападения, а он сам был ограблен.

Мог Никитин выбрать еще один путь — это путь Контарини к Узун-Хасану. Посол Венецианской республики добрался до Кафы в Крыму, оттуда, наняв корабль, переправился на Черноморское побережье, а затем Грузией проехал в Персию. Но почему-то и этот сравнительно спокойный путь не прельстил Никитина, и он, оставив стан Узун-Хасана, в сентябре 1472 года направился к Черному морю в Трапезунд.

Трапезунд был центром Трапезундской империи, население которой состояло из православных греков, лазов и грузин. Император Давид (1458–1461), окруженный турками с суши и с моря, вынужден был в 1461 году сдать свою столицу Мухаммеду II.

Во время пребывания в Трапезунде Афанасия Никитина город в большей своей части был заброшен. Турки переселили две трети наиболее богатого населения в Константинополь, а молодежь отдали в рабство.

Прибыл Никитин в Трапезунд 1 октября. Встретили его там с большим недоверием, видимо, заподозрив в нем лазутчика Узун-Хасана или гонца, который везет какие-то важные, секретные письма. За ним установили наблюдение и решили обыскать его пожитки. «Хлам мой весь к себе взнесли в город на гору, да обыскали все», — пишет он. Искали каких-то «грамот», то ли писем, то ли воззваний от Узун-Хасана к трапезундским жителям, только недавно подпавшим под власть турок. Конечно, никаких предосудительных «грамот» у нашего путешественника не было найдено. Но Никитина и тут преследовала неудача: не найдя у него ничего запретного, паша и жадные турецкие чиновники, осматривая имущество, «все, что мелочь добренькая, ини выграбили все».

Облегченный на «добренькую мелочь», Никитин был наконец объявлен вне подозрений. Он поспешил уговориться о переезде через Черное море, нашел корабль, заплатив золотой, и пустился в путь. Но и тут его продолжают преследовать беды. Вышли в море, но вместо Крыма корабль погнало к Вонаде (мыс на южном берегу Черного моря), а оттуда обратно в Трапезунд. Пятнадцать дней пришлось стоять в Платане — гавани на западе от Трапезунда. Два раза пытался выйти корабль в море, и два раза ветры загоняли его в гавань, словно какой-то злой рок не пускал нашего путника домой.

Только в третий раз с большим трудом перебрались через море, но попали в «Балыкаею» (Балаклаву — порт у юго-западного берега Крыма, греческая колония). Наконец-то с радостью и даже с гордостью Афанасий Никитин мог воскликнуть, что «милостию же божиею преидох же три моря».