Страшная дорога свободной личности

Страшная дорога свободной личности — 5

Илья Росляков / Газета «Суть времени» № 515 / 6 января 2023

Симона де Бовуар, жена крупнейшего философа-экзистенциалиста Жана-Поля Сартра, может считаться основоположницей современного феминизма. Ее работа «Второй пол», написанная по рекомендации Сартра, стала отправной точкой так называемого феминизма второй волны.

Предшествующий феминизм — первой волны — ставил вопрос о юридическом равенстве полов, то есть предоставлении женщине, в первую очередь, избирательных и имущественных прав по закону. Теперь же речь пошла о равенстве полов в семье и социальной жизни. Феминизм второй волны начал зарождаться как раз в то время, когда, как мы говорили, начала сильно трансформироваться магистральная западная идея «борьбы за свободу»: главную угрозу свободе стали видеть не в политическом угнетении, не в бесправии, а в том, как организована жизнь в обществе, и внутри личности. Это во многом было результатом осмысления опыта фашизма, который продемонстрировал, как миллионы людей в самой Европе добровольно отказались от своей политической свободы и подчинились фашистской идеологии и власти.

Книга де Бовуар «Второй пол» появилась вскоре после окончания Второй мировой войны, в 1949 году. Роль этой книги уже в 80-е годы французская феминистка Элизабет Бадинтер описывала так: «Симона де Бовуар освободила миллионы женщин от тысячелетнего патриархального рабства… Несколько поколений женщин откликнулось на ее призыв: поступайте как я и ничего не бойтесь. Завоевывайте мир, он — ваш. Взмахом волшебной палочки Симона де Бовуар рассеяла догму о естественности сексуального разделения труда… Все мы, сегодняшние феминистки, — ее духовные дочери. Она проложила нам дороги свободы».

«Догма о естественности сексуального разделения труда», которую «рассеять» удалось только на Западе, связана с представлением о женской и мужской сущности, которая и делает женщину предрасположенной к одним видам труда, а мужчину — к другим. Конечно, мужская и женская сущность характеризует не каждого отдельного человека, а идеальные типы, которые упомянутый нами философ Вейнингер именовал типами М и Ж. Нет абсолютных мужчин и абсолютных женщин — каждый человек находится на определенной точке континуума между этими типами, полагал он, и вслед за ним ряд других авторов. Начало М и начало Ж представлено в определенных пропорциях во всем его организме вплоть до каждой клетки. В дальнейшем, кстати, эти выводы были подтверждены научными открытиями — оказалось, что у каждого человека в организме вырабатываются и мужские, и женские гормоны, оказывающие влияние на весь организм. Это проявляется и в разделении труда — в каждом виде деятельности представлены как мужчины, так и женщины, однако в разных пропорциях.

Как мы говорили, такие представления о женщине и мужчине называются эссенциалистскими, и категорически отвергаются феминизмом. Так вот — концептуальную базу для такого отвержения заложила именно де Бовуар. И не «взмахом волшебной палочки», а применив к половому вопросу экзистенциалистский подход. Она потому отвергла какую бы то ни было женскую сущность или женскую природу, что отрицала «природу человека» вообще.

В 1946 году, когда де Бовуар начала работу над своей книгой, Сартр сформулировал максиму экзистенциализма: существование предшествует сущности. Человек прежде всего существует, а его сущностью можно назвать лишь то, как он сам себя определяет через свои поступки и совершаемые им в жизни выборы. Выборы, которым не предшествуют никакие «предсуществующие ценности». Все ценности он изобретает сам уже по результатам своих выборов, которые происходят спонтанно, «дорефлексивно». Нет человеческой природы, а есть совокупность условий человеческого существования — обстоятельств, давление которых таково, что человек в любой ситуации вынужден делать какой-то выбор. Таким образом, он осуществляет себя самого как проект. Опереться же ему при этом не на что. Он присужден решать свою судьбу в состоянии «заброшенности» и тревоги.

Замечу на полях. Обосновывая, что человеческой сущности и изначального смысла в жизни нет, Сартр упоминает утверждение одного из писателей: «Человек поразителен». И высмеивает его, говоря о невозможности такого определения в отношении человечества как целого. «Такой гуманизм абсурден, — пишет Сартр, — ибо только собака или лошадь могла бы дать общую характеристику человеку и заявить, что человек поразителен, чего они, кстати, вовсе не собираются делать, по крайней мере, насколько мне известно. Но нельзя признать, чтобы о человеке мог судить человек». Он заключает, что гуманизм как «культ человечества» приводит к фашизму. Иными словами, наделение человека как такового некоей благой сущностью чревато фашизмом, и потому нужно заявить, что никакой сущности человека и изначального смысла в жизни нет. Воистину, опыт фашизма — это добровольное человеческое «бегство от свободы» — вверг европейскую мысль в отчаяние.

Вероятно, Сартр считал судьбу женщины предельным примером констатированной им человеческой заброшенности, без которого философское описание ее будет неполным. Как ранее неомарксисты сочли эксплуатацию женщины в семье предельным выражением марксистского представления об общественной эксплуатации. Во всяком случае, он подтолкнул спутницу жизни и единомышленницу предпринять всестороннее исследование положения женщины, включая мифологический, биологический, психологический и социальный его аспект.

(Карлос Швабе. Волна. 1907)

Сама де Бовуар не мыслила себя феминисткой, она развивала экзистенциалистские идеи. Однако для экзистенциалистов ее работа осталась почти не замеченной. Зато в феминизме она открыла новую эпоху, заложив фундамент «гендерного» подхода (напомню, гендер — культурно- и социально-одобряемый тип поведения мужчины и женщины, по сути — социальный конструкт, с которым на Западе связывают половую самоидентификацию человека).

Для де Бовуар важно, чтобы женщина получила возможность для совершения своего, независимого от мужчины экзистенциального выбора, «осуществления себя как проекта» — так как она была лишена этой главной, с точки зрения экзистенциализма, человеческой возможности. Де Бовуар подчеркивает, что «женщиной не рождаются, ею становятся», и подробно обсуждает, как «становятся» женщиной в современном ей обществе. С детства женщина существует как отрицательное начало — не-мужчина — и любое свойство вменяется ей как ограничение мужского свойства (еще будучи девочкой, она оценивает себя в сравнении с мальчиками, и в том ключе, что она может меньше, чем они). Вся история женщины написана мужчинами, женщины развиваются только в предложенных мужчинами перспективах, и ни одна из существующих доктрин не выражает собственно женские притязания. Де Бовуар всё время предлагает женщине перестать ориентироваться на то, что исходит от мужчин, сосредоточиться на своей исключительности и «дать ей восторжествовать». Если сегодня мужчина является единственным носителем трансцендентной направленности, то завтра женщина должна осуществить себя в своей собственной трансцендентности.

Феминистский философ Джудит Батлер позднее интерпретировала этот призыв де Бовуар как призыв к «свободному» конструированию гендера. По ее мнению, де Бовуар заложила основу для различения пола и «гендера», создав своей формулой «женщиной не рождаются, ею становятся» взгляд на пол как нечто обусловленное культурой и жизненными условиями. Как на «активный стиль жизни своего тела в мире», «непрекращающийся проект, ежедневный акт реконструкции и интерпретации». А если это так, то «феминное» тело может стать носителем других, не-женских «конструкций пола». Ведь зачем «проектировать и реконструировать» традиционный женский гендер, который требует от женщины пожертвовать своей автономией и «способностью трансцендентности»? Конструирование своего пола («гендера») должно быть абсолютно свободным — это, собственно, и есть воплощенная свобода. Батлер заключает, что подход де Бовуар открывает перспективу полностью преодолеть «бинарность гендера» (то есть то, что существуют только «мужчины» и «женщины»): «Гендерная неопределенность может принимать различные формы, сам гендер обещает размножиться во множественное явление, для которого необходимо найти новые термины».

Однако такое доведение до абсурда идеи о том, что человеческий пол есть конструкция, характерное для современного феминизма, на самом деле не вполне соответствует излагаемому де Бовуар. Она как раз не следует до конца линии экзистенциализма в отрицании женской сущности. И более того, декларируя отсутствие этой сущности, на деле описывает ее еще более подробно и глубоко, чем рассмотренный нами Эвола, который является ярым эссенциалистом.

Де Бовуар не может толком объяснить, как именно женщина должна пробиться к своей «трансцендентности». Если для мужчины осуществление себя издревле связано со «вторжением во внешний мир» (начиная с охоты, войны, добычи чего-то чужого, что он присоединяет к своему племени), то как всё-таки должна осуществлять себя женщина? Лишь в одном месте де Бовуар предлагает нечто конкретное: женщина должна «одухотворить то жизненное поле, в рамки которого она заключена», а это поле — Природа, «царствие земное». Его она и может «наделить свойствами трансцендентного». Есть близкие ей «неведомые силы, в чьих руках и сами мужчины становятся игрушкой; заключив союз с этими волшебными силами, она завоюет мир, возьмет власть в свои руки».

Но что это за силы? В другом месте книги де Бовуар разворачивает это более детально. Она оговаривается, что это якобы только миф мужчины о женщине, чтобы соблюсти свою экзистенциалистскую концепцию отсутствия женской сущности; но излагает это с таким реализмом и подробностью, как будто для нее самой это описание действительности, а не мифа.

Речь снова идет о том, что женщина внушает страх мужчине.

Огонь, пишет де Бовуар, «активное и чистое дуновение», в котором мужчине «хочется узнавать себя, женщина держит в плену землистой грязи. Он желал бы стать необходимым, как чистая Идея, как Одно, Всё, Абсолютный Дух, а вместо этого томится в пределах тела, в пространстве и времени, которые он не выбирал, куда его не звали — бесполезный, громоздкий, нелепый». Вспомним неоплатонизм и «вонючую бочку», в которую заключен дух, у Беме! Здесь, в излагаемом де Бовуар как бы древнем мифе, который в то же время является самой жгучей современностью для западного сознания, мы, быть может, находим, наконец, объяснение этому вековому экстремальному отвращению к плоти.

«Случайность плоти — это случайность самого его бытия, которое он [мужчина] вынужден сносить при всей своей оставленности [она же «заброшенность»]. Случайность обрекает его на смерть. Тот дрожащий желатин, что вырабатывается в матке (потаенной и закрытой, как могила, матке), слишком напоминает влажную вязкость падали, чтобы он не отвернулся от нее с содроганием. Всюду, где идет процесс созидания жизни, в прорастании зерна, в ферментации, эта жизнь вызывает отвращение, ибо созидание ее возможно только через разложение; скользкий зародыш открывает цикл, который заканчивается гниением смерти».

Мотив природы, пожирающей рожденное ею, уже встречался нам. Его можно было бы приписать слепоте природы, случайности действующих в ней сил. Однако вспомним ведьм, которые, по средневековым представлениям, сознательно варили и съедали младенцев, и считались наиболее опасными. Речь идет о чем-то не случайном, но имеющем зловещее качество.

«В морских глубинах царит ночь: женщина — это Маrе tenebrarum (сумрачное море), внушавшее страх древним мореплавателям; и в недрах земли тоже царит ночь. Эта ночь, грозящая поглотить человека, ночь, представляющая собой обратную сторону плодовитости, вселяет в него ужас».

Это безбрежное поглощающее лоно является одновременно и нематериальным выражением женской стихии, и чем-то предельно овеществленным — в виде женского полового органа, который, как пишет де Бовуар, внушает ужас мужчине. Здесь она, как и Эвола, говорит о поглощении мужского начала при близости. Она называет женщину «пожирательницей, поглотительницей», которая «жадно кормится» мужской плотью. И рекомендует мужчине избегать близости всякий раз, когда ему требуются все его силы». При этом никакого обратного процесса и соответствующего обратного страха у женщины перед мужчиной нет и не может быть.

Эти представления, которые могут показаться странными на первый взгляд, во многом определяют восприятие западным сознанием отношений полов — точнее, того, что происходит при таких отношениях на глубинном уровне. При всем уважении к множеству потрясающих картин любовных отношений, которые создала западная культура.

«Женщина переживает объятия мужчины и тем самым ускользает от него; стоит ему разжать руки, и добыча снова становится ему чужой; она опять новая, нетронутая, готовая столь же мимолетно отдаться новому любовнику. Заветная мечта мужчины — „отметить“ женщину, чтобы она навсегда осталась его».

Отчасти этого удавалось добиться с помощью подавления женщины в системе жесткого патриархата. Но на самом деле подавление, конечно, не приводило патриархальную цивилизацию к гармонии, считает де Бовуар.

«Мужчине удалось поработить женщину, но добился он этого ценой потери всего того, что делало обладание желанным. Женская магия, вовлеченная в семью и в общество, не преображается, а рассеивается; низведенная до положения прислуги, женщина уже не может быть той неукротимой добычей, в которой воплощались все сокровища природы. Если же женщина ускользает от общества, она возвращается к Природе и демону и внутри коллектива выпускает на волю неконтролируемые силы зла».

То есть естественное состояние женщины, к которому она возвращается, как только над ней перестают довлеть требования патриархального общества, это как раз описываемое демоническое состояние. С одной стороны, парадоксальная мысль. С другой стороны, не это ли мы наблюдаем в феминистском движении?

Интересно, что и понятие о любви у де Бовуар тоже связано с этим демоническим женским «мифом». Она рассуждает так: мужчина в принципе испытывает эротическое влечение как нечто безличное, как голод и жажду. А к конкретной женщине его привязывают «магические узы», которые источает ее «пассивная сила». Выходит так, что влюбившись, мужчина тем самым уже попадает в состояние умаления и поглощения его сущности. Вот такое странное представление о смысле любви — однако довольно фундаментальное для западной культуры.

«Это узы таинственные, как нечистое и плодовитое чрево, куда уходит корнями его жизнь, это своего рода пассивная сила — это магические узы. Плененный прелестями мужчина уже не имеет ни воли, ни проекта, ни будущего, он уже не гражданин, но тело — раб своих желаний, он вычеркнут из общежития, ограничен мгновением, пассивно поддается смене мук и наслаждений; извращенная волшебница восстанавливает страсть против долга, настоящий момент — против единства времени, она держит путника вдали от родного очага, она дарует забвение».

Де Бовуар подчеркивает универсальность того, что она называет «Мифом»: он присутствует во всех комплексах, идеях, психозах. И предоставляет дальше разбираться с ним психологии и в первую очередь, психоанализу. Что тот с успехом и делает.

В 1955 году, через семь лет после публикации работы де Бовуар, появляется книга психолога-юнгианца Эриха Нойманна «Великая Мать. Архетип великой женственности», в которой он ставит задачу построить глубинную психологию Женского и исследовать особый характер женской души. И приходит к выводам, поразительно близким к выводам де Бовуар, подтверждая тем самым ее тезис об универсальности разбираемого явления.

Женственность была специализацией Нойманна в рамках юнгианской школы. И именно в рассматриваемой работе он излагает свои исследовательские выводы наиболее полно. Конечно, в соответствующей методологии, которая связывает глубинную человеческую психологию с архетипами.

В юнгианской психологии под архетипом понимается структурный элемент коллективного бессознательного — то есть такого бессознательного, которое едино для общества в целом и является продуктом наследуемых структур мозга. Нойманн говорит о «внутреннем образе» Великой Матери, который действует в человеческой душе, совершенно спонтанно возникая из бессознательного. Он является центральным аспектом Архетипического Женского вообще.

Само Архетипическое Женское знаменует собой опасность, вызывающую «мучение, страх и ужас», которые «не могут быть выведены из каких-либо действительных или очевидных атрибутов женщины». При этом очевидные атрибуты женского архетипа, которые Нойманн называет «позитивными», связаны с образом сосуда, который «вмещает, защищает, питает и порождает», «выдает наружу» через груди, с образом живота, порождающего все вещи. Здесь Нойманн отсылает нас к древнейшим изображениям женщин, в первую очередь тем, которые именуются «палеолитическими венерами».

Однако этот же женский «сосуд» имеет и не очевидные атрибуты — те самые, которые вызывают ужас. Он обладает специфической притягательной «засасывающей силой», которая уничтожает в себе мужское. С этим Нойманн связывает образы ада и подземного мира.

«Ад и подземный мир как сосуды смерти — это формы негативного приносящего смерть живота-сосуда, в точности соответствующего его приносящей жизнь стороне. Вход в сосуд рока — это матка, врата, глотка, которые активно проглатывают, пожирают, разрывают и убивают. Его засасывающая сила мифологически символизируется его привлекательностью и притяжением для человека, для жизни и сознания индивидуального мужчины, который может его избежать, только если он герой, да и то не всегда».

Нойманн не сомневается в существовании ранней матриархальной культуры, в которой его интересует в первую очередь сакральная функция женщины. Он доказывает, что именно женское начало было для первобытных людей источником духовной трансформации, связанной с перерождением. Такая трансформация предполагала полное слияние с Женским, ритуальное возвращение в Мать-сосуд (землю, воду, пещеру и так далее).

Преклоняясь перед всеобъемлющими женскими функциями, как «позитивными» (порождение, хранение), так и другими («притяжение», проглатывание, причинение смерти), первобытный человек обожествлял их через соответствующие скульптурные изображения. Большая часть этих изображений, по Нойманну, имела нуминозное действие (то есть внушала благоговение, мистический трепет). Они показывают, в частности, крайнюю зависимость человечества от великого женского земного начала, дарующего ему жизнь. Одно из этих изображений — перуанский кувшин — Нойманн комментирует так:

«Здесь аспект бесчеловечности почти перевешивает величие… Где-то сбоку от этой гороподобной массы, в которой впечатление слияния с землей усилено одеянием, опадающим с головы, висит человеческое существо, которое можно описать как нечто среднее между младенцем, стариком и обезьяной. Но эта гигантская женщина, от которой малыш „за-висит“ в буквальном смысле слова, смотрит прямо вперед, величественная и бесчувственная, монументально воплощая безразличие природы к живым существам, зависящим от нее».

Идея Нойманна заключается в том, что эти изображения есть нечто большее, чем просто искусство, даже ритуальное, принадлежащее к определенной культуре. Точно такие же образы появляются в видениях современных психотиков, не ведающих древних образцов. А также у детей. По Нойманну, это означает, что Архетипическое женское живет в человеческом бессознательном. И, соответственно, проявляется либо в случаях, когда взрослое сознание еще не развито (ребенок), либо когда оно находится в состоянии «поглощения» бессознательным (психотик).

Нойманн приводит рисунок психотика из немецкого психиатрического издания и комментирует его так: «Это архаическая фигура богини с архетипическим головным украшением; у фигуры очевидна стеатопигия (то есть повышенное отложение подкожного жирового слоя на ягодицах, характерное для всех «палеолитических Венер» — И.Р.) и широкие бедра; генитальная зона окружена маленькими черными танцующими демонами; лицо отчетливо татуировано. Она стоит под темно-синим ночным небом; под ногами у нее зеленовато-желтое нечто (луна?)».

(Рисунок психотика Германа Бейла. Сакральная фигура)

«Творящее начало духа… считается в патриархальном мире „самопорожденным“; но раньше оно рассматривалось генеалогически, как произошедшее из хаоса или первичного океана бессознательного, как сыновний принцип, рожденный от Женского».

Использование в данном случае понятия «бессознательное» не должно смущать — сказанное можно отнести как к судьбе отдельного мужчины, так и к сотворению мира. Итак, вопрос встает о том, что мужское (а значит, и патриархальный Бог!) не является изначальным, а само считалось порожденным из женского. Обратные трактовки, как то создание Евы из ребра Адама, появились уже позже, в результате «патриархальной переоценки». Нойманн прямо называет это базовое ветхозаветное представление о сотворении женщины «противоестественным».

Главное, космогоническое основание «женского архетипа» — это его дотварность. Женское начало в том его понимании, которое выражает Нойманн — предшествует творению и связано с изначальной тьмой.

«Для всех источников жизни, будь то, как в бесчисленных мифах, изначальный океан, будь то земля или небеса, есть нечто общее: тьма. Это та изначальная тьма, которая рождает свет как луну, звезды и солнце, и почти везде эти светила рассматриваются как отпрыски Ночной Матери… Бессознательное — мать всех вещей, а все вещи, находящиеся в свете сознания, дети по отношению к тьме, как и само сознание, которое тоже является ребенком этих первобытных глубин».

Нойманн подтверждает свои суждения религиозными материалами из многих частей света — Египта, Индии, Мексики, Меланезии, Вавилона… Больше всего внимания он уделяет древней шумеро-вавилонской богине Тиамат, олицетворяющей изначальный соленый океан-хаос, из которого произошло всё, в том числе и боги. Потом она была убита верховным богом патриархального пантеона Мардуком, сотворившим из ее тела небо и землю — то есть, существующий порядок.

Цель Нойманна, несомненно, выходит за рамки психоанализа. Он стремится проблематизировать мифологические и метафизические представления, характерные для патриархата, или, как он говорит сам, для патриархального сознания. Зачем ему это нужно — отдельный вопрос. Но пафос его в том, что патриархальное общество напрасно обесценивало женский архетип. Женское начало нельзя отождествить с низшим, хтоническим, земным, как этого хотел «патриархальный мир с его религиями и философиями», пишет Нойманн. Поскольку оно предшествует всему, то ему принадлежит вечность — ему, а вовсе не мужскому творческому началу, персонифицированному в виде Бога-творца. Великая Мать «поистине объемлет всё — небеса, воду и землю, и даже огонь — ее сын». И именно этим определяется образ женщины, который находится в коллективном бессознательном.

Но в чьем коллективном бессознательном?

Построения Нойманна и де Бовуар вполне объясняют ту тревогу, которую испытывало перед лицом женского начала западное сознание. Женщина не только влечет ко греху, но и несет в себе опасность полного разрушения мужчины и, по существу, всего Божественного творения, будучи связанной с тьмой, предшествующей ему. Эта опасность ощущалась западной патриархальной цивилизацией как некие «подземные толчки», которые грозят обрушить ее. Ответом на это было подавление женщины, породившее многовековую охоту на ведьм, чьей жертвою пали, по меньшей мере, десятки тысяч женщин. А также эсхатологические ожидания того, что Христос при втором пришествии «вернет» женское начало в мужское, восстановив андрогина. Наконец, уже светское модернистское сознание дошло до провозглашения полного уничтожения женщины по сценарию целибата, как у Вейнингера, либо специфических эротических практик, как у Эволы. Убежден, что в этом выразились не столько особенности этих авторов, сколько фундаментальный кризис западного жизнеустройства.

Но тогда ясно, с чем мы сталкиваемся сегодня. Фактически — с реакцией. С высвобождением той самой женской энергии, которую описывают рассмотренные авторы. Синхронность и однозначность этих описаний в таких разных методологиях, каковы традиционалистская эзотерика Эволы, экзистенциализм де Бовуар и психоанализ Нойманна, указывает на действительную универсальность этой женской энергии, обсуждение которой стало после Второй мировой войны предельно актуальным. Прогрессирующие процессы демонтажа общественной нравственности, семьи, патриархата связаны с высвобождением именно того, чему сопротивлялись, именно того, чего боялись в западной христианской культуре. Теперь эта подавляемая женская энергия, скидывая вековой гнет, вышла на передний план.

И здесь возникает главный вопрос: если описанная женская энергия универсальна, то до каких пределов эта универсальность распространяется? Невозможно принять то, что этой стихией, пусть она реально существует и может давать определенное направление идущему мировому процессу, исчерпывается женское начало, сама женщина.