Страшные истории Сандайла

Роб

Я встаю, когда за окнами еще брезжит серый рассвет. Надо совершить паломничество, не предназначенное для глаз Колли.

С мясом разделаюсь по пути туда. Я достаю из кухонного шкафчика фонарик с резиновыми перчатками, а из холодильника большой пакет для мусора с дешевой вырезкой и перекидываю его через плечо. Пустыня исполняет свою привычную музыку – шепот и переклички в ночи вот-вот утихнут под напором дня. Дойдя до ограды с западной стороны, я засовываю в пакет руку в перчатке, зачерпываю пригоршню мяса и швыряю через проволоку. Оно с холодным шлепком шмякается по ту сторону на землю. Я повторяю этот жест каждые сто ярдов или около того. Если угодно, это можно назвать жертвоприношением.

Когда в пакете ничего не остается, я с хрустом его складываю и кладу в карман. Потом поворачиваюсь в направлении тихого журчания бегущей воды, освещая фонариком землю перед собой. Ночью в пустыне становятся активнее скорпионы и змеи.

Передо мной маячит пирамида из камней, внутри которой незримо бормочет вода. Пересыхает ручей редко, даже в самую немыслимую жару или самую засушливую зиму. Можно в любой момент услышать его эхо в каменной ловушке. Перед ним полукругом выстроилась вереница камней. Каждый носит название месяца. Вокруг идет внешний круг с высеченными на нем числами. Еще один расположился в центре. Этот показывает, где должен стоять человек, занимающий место иглы и отбрасывающий тень, по которой можно определить время. Это и есть сандайл, те самые солнечные часы, что дали название дому и его окрестностям. Их смастерил Фэлкон, стремясь сделать нас частью этой земли, частью неумолимого бега времени. Здесь, в этих солнечных часах, мы становимся точкой их пересечения.

Когда небо над горизонтом все больше окрашивается в розовый цвет, я осторожно ступаю на камень, служащий центральным маркером. В набирающем силу свете постепенно проявляется моя тень, худая как скелет: темная, другая Роб, раскинувшаяся над числами. Эта тщедушная тень-Роб говорит, что сегодня 23 января. Я удивленно ахаю, как и всегда от этого маленького чуда. Я участвую в движении звезд, играя роль тщательно высчитанного неподвижного центра вращающейся Солнечной системы. Вот что, должно быть, чувствовали первобытные люди, когда над горизонтом снова и снова поднималось солнце, рассеивая мрак. Изумление.

Но причина моего прихода сюда совсем иная.

– Прости, – шепчу я, – мне страшно тебя не хватает. Я люблю тебя.

И скорбь, которую я пыталась давить всеми аспектами моей новой жизни – полками для пряностей, дочерьми, цветочными бордюрами, коктейлями с соседями и заседаниями родительского комитета, – рвется наружу. Я полностью погружаюсь в тоску. И плачу до тех пор, пока не начинает першить в горле, пока в глазах не пересыхает от соленых слез.

В багровом свете подхожу к дому. Колли уставилась на могилы Фэлкона и Мии. На заре она отбрасывает длинную тень. Шевелит губами, но слишком быстро, как при ускоренном воспроизведении. Взгляд совершенно пустой.

Несколько мгновений спустя я придаю лицу более подобающее выражение и подхожу к ней.

– Что будешь на завтрак, ранняя пташка?

«Я люблю обеих своих дочерей. И могу каждой из них обеспечить безопасность».

Эти слова я заклинанием повторяю вновь и вновь.