Судная ночь на Синосе

Глава 3 Во вред себе

Лучи прожектора военного катера осветили картину произошедшего. На поверхности моря, насколько хватало света прожектора, плавали обломки, куски фюзеляжа. Судя по останкам самолета, на нем сдетонировали и ракеты класса «воздух – воздух».

Ибрагим схватил меня за плечи и грубо развернул к себе:

– И теперь ты скажешь, что не имеешь к этому никакого отношения?

– Я находился в отеле с трех часов дня, – без малейшего волнения в голосе ответил я. – У меня много свидетелей.

– Он прав, майор, – сказал Хаким. – Ты не того схватил. Это работа Гийона.

Но Ибрагим не сдавался. Он так был разъярен, что казалось, разорвет меня на куски.

– Откуда мы знаем, что не он подложил взрывчатку днем, когда работал под водой?

Но обвинение было настолько нелепым, что даже Хаким не выдержал.

– Ты тупица. Разве не помнишь – мы были там же и видели все, что он делал? – Он повернулся к морскому лейтенанту, который с волнением слушал, о чем шла речь. – Как можно скорее доставь нас обратно в гавань, а затем вернись и тщательно прочеши весь этот район.

– Я протестую, – начал было Ибрагим, но Хаким рубанул его ладонью по шее.

– Вижу, ты силен только на словах, а не на деле, майор. Поменьше болтовни и побольше дела. Вот что я от тебя требую. Чтобы до полуночи нашел мне Гийона. Не найдешь – придется сообщить об этом твоему начальству и потребовать замены. Ты понял меня?

Мне показалось, что в эту минуту Ибрагим был готов разрыдаться. Он развернулся и, подавленный, отошел в сторону.

Хаким протянул мне сигарету. Взяв ее, я сказал:

– А вы можете быть и крутым, когда захотите.

– Забудьте, мистер Сэвидж. – Он мягко улыбнулся. – Я был отличным преподавателем в одной из лучших общественных школ. Англичане всегда были прекрасными мастерами во всех областях искусства, но, как оказалось, больше всего они преуспели в искусстве быть подлецами.

В этом он был абсолютно прав.

Хаким оставил меня в отеле, строго наказав никуда не отлучаться без его ведома. При этом был вежлив, но настроен решительно. Да и те двое из военной полиции, стоявшие у дверей, всем своим видом показывали, что оставлены здесь явно не для мебели.

В баре уже никого не было, если не считать Моргана, который явно перебрал свою дозу. Он грузно лежал поперек стола, с широко раскрытыми остекленелыми глазами. Я поставил его на ноги и слегка пошлепал по лицу. Он моментально ожил.

– Давай иди в «лендровер» и отоспись, – сказал я.

Он с трудом произнес:

– А что с Гийоном?

– Бог его знает, такая заваруха. Я тебе позже расскажу. Давай двигай.

Я подтолкнул его в сторону холла и вернулся в бар. Из своего кабинета вышел Китрос. Масляная лампа, стоявшая на барной стойке, осветила его мрачное лицо.

– "Мираж"? – спросил он.

Я кивнул в ответ.

– Налей еще виски. Жуть как хочу выпить.

Барменов поблизости не было, и он, сам налив мне виски, подсел рядом. Для него это было совсем необычно.

– Что там с Гийоном?

– Ни слуху ни духу. Когда мы вернулись в гавань, охранники с пирса стреляли по воде, но я думаю, что впустую. От такого взрыва его, должно быть, самого, как и самолет, разнесло на куски.

Он поежился, видимо от моего предположения, и налил еще виски.

– Что с тобой? – спросил я. – Ты дрожишь?

Китрос сделал попытку улыбнуться, и я почувствовал, что он что-то скрывает, что-то очень важное. Не решаясь мне это сказать, он боялся встретиться со мной взглядом.

– Боже мой, – прошептал я, – так ты знал. Ты знал и о том, чем он занимался, не так ли?

– Не говори ерунды, дорогой Джек.

Он попытался замять разговор, но я решил не спускать его с крючка.

– Так, теперь до меня дошло. Все те твои поездки на Кирос. Ты помогал им. Они, должно быть, платят тебе огромные деньги.

В ответ он только улыбнулся:

– Скажу тебе, это одно из моих самых прибыльных дел.

Я не смог удержаться от смеха.

– Но уличить меня в этом совсем не просто, Джек, – сказал он спокойно.

– А я и не собираюсь этого делать. Я ничего не имею против израильтян, даже если бы в сорок седьмом один из их чертовых аквалангистов не подорвал меня в порту Яффа. Да будь я проклят, если приму чью-либо сторону. Что мне теперь делать?

– Подожди немного, – сказал он. – Если дела для тебя будут складываться плохо, беги отсюда на своей «Ласковой Джейн». Подожди меня на Киросе. Для тебя в Эгейском море много работы, и я помогу тебе.

– И бросить дело в двести тысяч фунтов стерлингов Ибрагиму и его дружкам? Никогда в жизни.

– Ну а что ты будешь делать, если появится Гийон и попросит о помощи? Сдашь его?

Это был вопрос, который я боялся задать сам себе, потому что ответа на него не знал.

– Я не принимаю ничьей стороны, – ответил я. – Я свое уже получил. Палестина, Малайя, Корея, Кипр. Чужие войны. К черту эти солдатские игры.

Кельтская кровь взыграла во мне. Я отвернулся, едва сдерживая себя, и тут заметил, что за ближайшим к нам столиком сидит Сара Гамильтон и внимательно нас слушает.

– И вы тоже можете сгореть в аду, – бросил я ей и выскочил через открытое окно на веранду, а затем бросился в сад.

Над дальней от отеля оградой в густой кроне кипариса запутался молодой месяц, а в другом конце сада под легким бризом мрачно качали своими ветвями пальмы. Сад был еще одним предметом особой гордости Янни. Ночь была свежа и напоена ароматом растущих в нем растений.

С опущенными плечами, сунув руки в карманы, я бесцельно бродил кругами по выложенным плиткой дорожкам сада. Из угла рта торчала незажженная сигарета – я никак не мог найти спички. Вид фонтана в саду вызывал во мне те же чувства, что и остальные атрибуты чисто викторианского стиля. Изо рта невероятно непорочной барышни, окруженной дюжиной ангелочков неопределенного пола, струились потоки воды.

Я стоял, оперевшись ногой на выступающий бортик бассейна фонтана, и всматривался в ночь. Вдруг перед моим лицом возникла протянутая рука с золотой зажигалкой. Опять этот чертов парфюм. Я прикурил и повернулся к Саре.

– Эти духи действительно называются «Интимаси», или вы пошутили?

Она присела на край бассейна и провела рукой по воде.

– Я люблю фонтаны, они так успокаивают меня. Когда я была еще маленькой, у нас в Хамбрей-Корте был такой же. Мои самые ранние воспоминания детства. Это было так давно.

– Тысячу лет назад?

– Не меньше.

Когда она подняла глаза, я увидел, как изменилось ее лицо. На мгновение она предстала предо мной той маленькой девочкой в таинственном саду на берегу залива, жизнь которой была огорожена полуторакилометровой кирпичной стеной эпохи королевы Елизаветы.

– Иногда мне кажется, что это всего лишь сон. Сказка, прочитанная мною или рассказанная кем-то. В этом есть какой-нибудь смысл?

– Вполне определенный.

Не знаю точно, что с ней произошло, но она как-то вдруг резко переменилась, вновь войдя в свою роль. Даже тон ее голоса изменился и стал более суровым.

– Ну что, купил вас Китрос?

Я бросил на нее резкий взгляд:

– Стыдно подслушивать чужие разговоры.

Она почему-то рассердилась:

– Вы надо всем шутите?

– А вы знаете лучший способ сохранить рассудок в этом жестоком мире?

– Знаю, и не один.

– Да, конечно же. Я и забыл, что вы само благочестие, – с иронией сказал я. – «Кама Сутра» в изголовье постели и пятьдесят семь различных положений с каждым третьим мужчиной, повстречавшимся вам на Кинг-роуд. Это для вас самый свежий пинок под зад за последний год, не так ли?

– О, это прозвучало просто великолепно, – ответила она, не повышая голоса. – Каждое ваше слово.

Не в силах сдержаться, я громко захохотал:

– Вы уникальны, таких больше не делают.

– На это потребовалось семьсот двадцать три года, – сказала она.

– И это чувствуется. Извините, вы просто оказались ближайшей, на ком я смог сорвать зло.

– Я это поняла. А что, ваши дела так плохи?

– Вроде этого. Может быть, они успокоятся, если поймают Гийона.

– А если не поймают?

– Восемь лет тяжелого труда полетят кошке под хвост.

Я на несколько шагов отошел в сторону и прислушался, услышав со стороны гавани звуки заведенного двигателя.

– Расскажите мне о своей жене, – сказала она сухо.

– А вам Морган что-нибудь уже рассказал?

– Нет, но уверена, он бы мне не отказал.

Как ни странно, я не испытывал ни малейшего раздражения и был готов впервые за многие годы произнести имя, само упоминание которого вызывало у меня суеверный страх.

– Рассказывать здесь особенно нечего. Мы с Грейс встретились сразу же по окончании палестинской заварухи в сорок восьмом. Был конец войны. Мне только что присвоили звание лейтенанта. Отличный послужной список, отмечен наградами, с большим будущим. Во всяком случае, на бумаге.

– И что произошло?

– Я дослужился до звания капитана, только и всего. Восемь лет спустя, уже после Малайи, Кореи, Кипра, я оставался все в том же воинском звании.

– Этому были причины?

– Я не очень-то ладил с начальством, а кроме того, у меня ирландский паспорт. Отсюда и такое ко мне отношение. Мы с Грейс виделись всего два раза в год, у нас не было детей, которые хоть как-то могли спасти брак. Она ушла от меня в пятьдесят седьмом и через год снова вышла замуж. За американца.

– Удачно?

– На сколько могу судить – да. Он получил свою долю наследства в Форт-Ноксе.

– И вы решили самоутвердиться, став спасателем-подводником номер один во всем средиземноморском бассейне?

– Что-то вроде этого, – ухмыльнулся я. – И стал им совершенно случайно, заметьте. Я уволился из армии, купил «Ласковую Джейн», на которую ушли почти все мои сбережения. У меня была заманчивая идея стать ловцом губок где-нибудь в Эгейском море и попутно искать предметы старины.

Если знать, как поставить дело, то на этом можно было бы заработать большие деньги. Если точно знать, где искать, на дне этого моря можно обнаружить любой тип корабля бронзового века. Я бы мог взять вас с собой к побережью Турции. Там на рифах около острова Додеканес недавно натолкнулись на останки одиннадцати кораблей времен Крымской войны.

– И много вы на этом заработали?

– Не очень. На натуральные губки уже не тот спрос, что раньше. Жил, но чертовски бедно. Находить останки затонувших кораблей оказалось гораздо труднее, чем я себе представлял.

– Ну а потом?

– Потом появился Янни Китрос, – ответил я. – Работал на него. Возил американские сигареты в Италию, среди всего прочего.

– А поподробнее? Спасательными работами занялись позже?

– Получилось так, как я и хотел. За годы службы на флоте накопил достаточно большой опыт. Знаете, там, под водой, совсем другой мир. Его невозможно описать.

– У меня был брат, который испытывал такие же чувства от авиации.

– Точно. Тогда, в пятьдесят девятом, когда я только начинал, со мной был один Морган и больше никого. Правда, была команда палубных матросов из египтян, но все подводные работы выполняли только мы. Как-то, подняв с глубины пятнадцати морских саженей ливанское каботажное судно, мы заработали двадцать тысяч фунтов.

– И с тех пор ничего. Скажите, а почему вы сегодня работали в одиночку? Разве это не опасно?

– Торопил Хаким. Ему хотелось предстать перед министерскими чиновниками в лучшем свете, а помощников у меня больше никого не было.

– А как же Морган?

– Я же вам говорил, – сказал я. – У него с этим покончено. Да, было время, когда он был хорош. Самым лучшим. Он раньше служил в морской пограничной службе США. Что касалось подводных работ, то ему стоило только намекнуть, как все было уже сделано. Но это было давно. Он был уже на закате даже тогда, когда появился у меня. А теперь...

– Ходячий мертвец.

Я нахмурился.

– Вы же сами его так назвали, – как бы оправдываясь, сказала, она.

– Таков его финал, – с трудом выдавил я.

– И вы вините себя за это? Почему?

Она, конечно, была права. Я испытывал чувство гнева, разочарования и безысходности, ненависти к самому себе и тот животный страх, который охватил меня при виде затонувшего «Миража».

– Хорошо, вы сами хотели это узнать. Дело в том, что раньше я постоянно нырял один, даже когда в этом не было необходимости, но теперь, а если быть точным, восемнадцать месяцев назад, перестал. Нырял, потому что каждая минута пребывания под водой доставляла мне наслаждение, подобное тому, которое ваш брат испытывал от полетов. Как-то позвонили в мой офис в Александрии. Сообщили, что на внешнем рейде порта затонула большая баржа. Основная часть моей команды в тот момент работала в другом месте, и я с Морганом отправился на место катастрофы выяснить ситуацию. Он первым ушел под воду, одетый в обычный костюм ныряльщика.

– Вы имеете в виду с воздушным шлангом и тому подобным? А я думала, что такое снаряжение появилось у ныряльщиков только недавно.

– В большинстве случаев так оно и есть. Для работы на глубине более ста футов я всегда пользовался автономным снаряжением. Конечно, на сто футов можно опускаться и с аквалангом. Но при этом может начаться, кровотечение изо рта, носа и ушей. Такое случалось со многими.

– Хорошо, – сказала она нетерпеливо. – Поняла. А что произошло с Морганом?

– Как раз на глубине триста футов он-то и обнаружил затонувшую баржу, наполовину погрязшую в иле. Поднявшись, Морган посоветовал мне дождаться прибытия всей команды.

– И вы не согласились?

– Я думал, что мне удастся подрыть ил и провести под баржей трос. И я не послушался его.

– И что произошло?

– Меня завалило илом. – При одном воспоминании о произошедшем меня передернуло, и я почувствовал приступ тошноты. – Я не мог даже шевельнуться. Просто лежал, а вода заливалась в мой костюм. Ни света, ничего, только вода, которая все больше и больше проникала в шлем и уже дошла до моих щек.

Она сжала мою руку и этим вернула меня к реальности.

– И Морган пришел вам на помощь?

– Да. Он спустился и вытащил меня оттуда. Спустился в акваланге. Костюм на мне был так сильно изодран, что ему пришлось сразу же вытащить меня на поверхность. Понимаете, я так долго пробыл на этой глубине, что мне необходимо было медленно, в течение полутора часов, снижать давление. Постепенно.

– И что потом?

– У нас на борту была портативная декомпрессионная камера швейцарского производства, рассчитанная только на одного. Палубные матросы поместили в нее меня.

– А Моргана? – прошептала она.

При одном воспоминании у меня пересохло во рту.

– Для него в камере не оставалось места, не так ли?

Я почему-то повысил голос:

– Его можно было бы снова опустить под воду и выдержать там положенное время, но в нашей команде подводников больше не было, и ему стало плохо. Когда катер причалил к берегу, было уже слишком поздно.

– И с тех пор он в таком состоянии?

Я кивнул.

– И с той поры вам больше не нравится быть под водой?

– Не совсем. Я пытался нырять, как, например, сегодня. Когда идешь вниз в лучах солнечного света, это еще ничего, а когда опускаешься глубже, краски вокруг меркнут, надвигается зловещая темнота, как в прошлом году, когда я погряз в иле.

На моем лице выступил пот. Она приложила свой палец к моим губам и улыбнулась:

– Вы слишком вините себя за это. Достаточно на сегодня. Хорошо? Сейчас мы три раза глубоко вдохнем и пойдем что-нибудь выпьем.

– Я не могу пойти в бар, – ответил я.

И это было правдой, меня трясло как осиновый лист.

– Точно? А куда предлагаете?

– Ко мне в номер. Большие окна, выходящие на веранду, приветливо распахнуты навстречу ночному ласковому ветру. Всегда есть содовая вода со льдом и хорошее ирландское виски...

– Среди всего прочего.

– Ну, это всецело зависит от гостя.

Она выпустила мою руку и засмеялась:

– Знаете, вы мне, несмотря ни на что, нравитесь, Сэвидж.

– Тогда в баре я кое-что подсыпал вам в стакан.

– Ну нет, – сказала она. – Мне просто нравится, что вы не сдаетесь.

– Не сдаваться – это девиз совершенно неприемлемой для меня ирландской политической партии, – ответил я, не понимая, что она имела в виду.

Мы поднялись по ступенькам на веранду и направились в сторону широко открытых окон, занавешенных шторами. В комнате было темно хоть глаз коли и очень-очень тихо.

– Я зажгу свет, – сказал я и направился к выключателю, забыв, что в отеле выключили электричество. Сделав шаг, я зацепился за что-то и с грохотом завалился на пол, задев при этом стоявший в комнате стул.

– С вами все в порядке? – спросила она.

Я вытянул перед собой руку и коснулся ее лица.

– Ни звука, – сказал я. – Мне кажется, нас ждет неприятный сюрприз.

Чиркнув спичкой, я увидел, что дорогой персидский ковер на полу был весь залит кровью, а посередине лежал Рауль Гийон.