Судьба (книга третья)

Кровоточащая рана не затягивается

Оставив Мары в октябре восемнадцатого года, Красная Армия дошла до станции Равнина и здесь остановилась, собирая силы для нового наступления. Мелкие стычки с белогвардейскими частями продолжались вплоть до мая девятнадцатого года, не внося никаких существенных изменений в общее положение фронтов. И если не могли ничем похвастаться белогвардейцы, то у красных положение было намного тяжелее. Отрезанные от бакинской нефти, они буквально задыхались без горючего. Этот вопрос был едва ли не главным в повестке дня. Дело дошло до того, что Совнарком Туркестанского края решил даже закрыть целый ряд предприятий, работающих на жидком топливе.

Особенно трудно приходилось железнодорожникам. Именно они раньше и острее всех ощущали недостаток горючего. Паровозы ходили на чём угодно, вплоть до саксауловых дров и хлопкового масла. Естественно, каждый грамм топлива был на учёте, использовалась любая, самая маленькая возможность для пополнения его скудных запасов. С этой целью снова была командирована в Мары группа бойцов, среди которых находились и наши неразлучные друзья. Руководил группой Сергей. Где и как доставать горючее, они не знали. Первая надежда была на помощь Черкез-ишана. Если он откажется помочь, придётся принимать решение на месте.

Неподалёку от Мары, в Чилбурче они остановились. Посовещавшись, решили, что всем лезть на рожон нет необходимости. В город пойдут Сергей, Берды и Клычли. Остальные будут ждать.

По вечерней прохладе трое товарищей добрались до Эгригузера. Они решили остановиться у Сергея, считая, что здесь им вряд ли будет угрожать какая-либо опасность.

Их расчёты не оправдались. Нина, жена Сергея, встретила их очень взволнованная и, едва поздоровавшись, сказала:

— Уезжайте отсюда скорее, ради бога! Кругом белогвардейцы и джигиты бродят. Даже на постой здесь один отряд разместился. Я совсем своих соседей не знаю. Уезжайте куда-нибудь подальше, от греха!

Не успела она проговорить это, как послышался топот копыт — приближался отряд. Друзей выручило только то, что джигитам предстояло объехать большой овраг.

Через четверть часа бешеной скачки они придержали коней. Иного выхода не оставалось, как ехать к Клычли, И хотя недавнее предательства и трагическая гибель Огульнияз-эдже были ещё свежи, в памяти, друзья решили рискнуть.

Несмотря на все старания Оразсолтан-эдже, дом был грустным: ощущалось отсутствие расторопной, хлопотливой, за всем поспевающей хозяйки.

— Не вовремя ты покинула нас, мать! — бормотал Клычли, силясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями, от которых першило в горле. — Вот как не вовремя!..

Понурившись сидели и Сергей с Берды. Однако вскоре усталость взяла своё, и они, все трое, крепко уснули.

Ночь прошла без происшествий. Днём друзья не рискнули показываться на людях и до темноты проговорили, обсуждая насущные дела. К Черкез-ишану должен был поехать один Клычли. Положение облегчалось тем, что тогда не существовало паспортов или других документов, удостоверяющих личность местных жителей. Однако лезть в самое логово врагов всё равно было опасно.

Неизвестно, и чем дышит сейчас Черкез-ишан. Никто не знает, когда и в чьём языке появилось впервые слово «предатель». Однако оно прочно вошло в языки самых малых народов и племён. По логике вещей, опасаться Черкез-ишана не следовало — всё время он проявлял себя только как друг. Но в такое смутное время трудно было довериться даже родному брату, если не видел его неделю. Люди растерянно метались из стороны в сторону, не зная, кого слушать, с кем идти. Возможно, и Черкез-ишан переменил свои убеждения и выдаст Клычли белым при первой же встрече. И всё же, предполагая самое худшее, идти было необходимо — железной дороге как воздух требовалось горючее, а Черкез-ишан, достав его один раз, мог достать и второй. Игра стоила свеч.

Черкез-ишана Клычли застал дома. Тот непритворно удивился гостю:

— Это ты, Клычли? Или мне видение показалось?.

— Считай, что я, ишан-ага.

— Смело ходишь, не дорожишь головой. Беляки лютуют, как бешеные собаки. Ну… проходи, коли пришёл, садись.

Клычли показалось, что голос хозяина звучит не вполне искренне. Черкез-ишан словно был озабочен чем-то. Он даже не присел, по обычаю, с гостем, нарушая вековые традиции. Однако Клычли постарался отогнать непрошенные мысли, считая их результатом недавних разговоров с товарищами, — на арбе подозрений далеко не уедешь.

— Откуда путь держишь? — поинтересовался Черкез-ишан.

— Из Чарджоу, — сказал Клычли.

— И не побоялся такую дальнюю дорогу одолеть? Или ты настолько храбр, что тебе все враги кажутся Слабыми?

— Недооценка силы врага — не храбрость, а безрассудство. Я так полагаю, ишан-ага.

— Правильно полагаешь, друг. Благоразумие — мать удачи… Ты вот что… посиди здесь немного в одиночестве. Мне в одно место сходить нужно. Лампу погаси и дверь на ключ запри. Кто бы ни стучал — не открывай. У меня второй ключ есть. Когда приду — сам отопру. Долго не задержусь, не скучай.

Оставшись один, Клычли запер дверь, погасил лампу. Вынув из кармана кольт, щёлкнул затвором, досылая патрон, поставил пистолет на предохранитель. В голову снова полезли тревожные мысли о предательстве. Ведь очень неприлично оставить гостя через минуту после его прихода. Какая спешная необходимость заставила Черкез-ишана поступиться правилами приличия? Правда, он больше на словах ратовал за традиции старины, частенько обходя их на деле, и всё же его поспешный уход не мог не вызвать подозрений. Не зря говорят: чем тише болото, тем больше в нём чертей — за внешней добропорядочностью Черкез-ишана вполне может скрываться самый махровый враг.

Клычли на цыпочках подошёл к окну, выглянул на улицу. Откуда, с какой стороны ожидать опасности, если она появится? Улица была пустынна и темна, но темнота и тишина всегда таят в себе подлый удар в спину, из-за угла. Чёрт его знает, может, и не стоило идти к Черкез-ишану. По чужой верёвке в колодец не спускайся — рискуешь не выбраться обратно.

Но опять же, есть ли серьёзные причины для подозрений? Черкез-ишан как будто испытан не в одном деле. Человек он хоть и легковесный, однако смелый и верный в дружбе. Верный ли? Пестрота животного — снаружи, человека — внутри. Как разглядишь чужую душу?

Нет, решил Клычли, непорядочным и данном случае просто-напросто могу оказаться я сам. Черкез-ишан ни разу не Дал мне повода упрекнуть его в чём-то неблаговидном, и пока не даст, следует думать о нём только хорошее. Берды прав: излишние подозрения точат душу человека хуже, чем ржа железо. Уж на что, казалось бы, заслуживал недоверия Байрамклыч-хан, а Берды не соглашался ни с какими доводами и в конце концов оказался кругом прав.

Возле двери завозились.

Клычли осторожно большим пальцем отвёл предохранитель кольта, притаил дыхание.

— Это я! — сказал за дверью Черкез-ишан. — Не стрельни в меня ненароком…

Он вошёл в комнату, зажёг лампу,

— Быстро вернулся?

— Терпимо, — сказал Клычли, незаметно пряча пистолет в карман — не хотелось демонстрировать свою опасливость.

— Ты меня извини, друг, что оставил тебя одного. Нехорошо получилось, сам понимаю.

— Ничего. Свои люди — не обижаюсь.

— Это всё из-за Бекмурад-бая, холера ему в печёнку! — Приехал сегодня с фронта, той устраивает, не знаю уж, по какому поводу. Ко мне приходили от него с приглашением. Я бы отказался, конечно, знай, что ты приедешь. Но откуда я мог знать? Вот и пришлось идти объясняться. Сказал, что мать тяжело больна, надо, мол, срочно в аул ехать. С тем только и отпустили.

— Ну и ладно.

— Ладно-то ладно, да пришлось из-за тебя грех на душу взять.

— Ничего. Ты писание зазубрил — найдёшь какую-нибудь лазейку, чтобы оправдаться перед аллахом. В крайнем случае отмолишь. У ишанов святость — как курдюк у барана: все грехи прикрывает.

Черкез-ишан засмеялся, обнажая под чёрной полоской усов белоснежную кипень зубов.

— Это у моего достопочтенного родителя такой «курдюк», я себе ещё не нажил.

— Наживёшь со временем, — пообещал Клычли, улыбаясь.

— Слепой сказал: «Посмотрим!», — неопределённо ответил Черкез-ишан. — Вообще-то я не обязан Бекмурад-баю правду говорить. Он, волчий потрох, ни слова не сказал в мою защиту, когда меня Ораз-сердар в тюрьму сажал, а мог бы посодействовать при желании. Да и потом я ему пару «тёплых» слов сказал, когда он отказался Берды твоего освобождать. Ты, кстати, знаешь, что Берды всё-таки освободили?

— Немножко слышал, — кивнул Клычли.

— А кто его освободил, знаешь?

— Знаю.

— Откуда знаешь?

— На земле слухов, что в Мекке — арабов.

Черкез-ишан погрозил пальцем.

— Хитёр ты, как пророк Сулейман! Сам небось и подстроил всё, минуя меня? А я тебе только ширмой служил. Так ведь, сознавайся?

— Нет, ишан-ага, — сказал Клычли, — я всерьёз рассчитывал на твою помощь. Но давай лучше о другом поговорим. Расскажи, зачем тебя Бекмурад-бай приглашал на той. Наверно, не без причины?

— Думаю, что да, — согласился Черкез-ишан, — но наверняка не знаю. К отцу они ключик подобрали. Теперь меня в силок хотят заманить.

— Не заманят?

— А я не вчера на свет родился, знаю, что с чем едят. Я им прямо по корану могу: у вас, мол, ваша вера, у меня — моя. Жаль только, что старику моему голову заморочили — никаких увещеваний слушать не желает. Последний раз я совсем нехорошо с ним обошёлся, расстроил его до умопомрачения. Вывел он меня из терпения своим упрямством да фокусами. До чего додумался — Огульнязик посадил в келью для сумасшедших!

— Старый, что малый, — сказал Клычли. — Однако жаль, что мы его на свою сторону перетащить не сумели — велик у него авторитет среди простого люда.

— Велик, — подтвердил Черкез-ишаи. — Много пользы мог бы он нам принести. А скажи, Клычли, только откровенно — ты уверен, что красные победят?

— Ни минуты не сомневаюсь в этом.

— Веришь, значит?

— Верю. Есть для этого основания.

— Хотел бы я разделить твою веру, — задумчиво произнёс Черкез-ишаи. — Но как вспомнишь, что разутые, раздетые они, что оружия не хватает, провизии не хватает— трудно поверить.

— А они не оружием своим сильны, ишан-ага. Они духом сильны.

— Для духа пища тоже нужна, как для печи — дрова.

— У них есть «пища» — вера.

— Во что?

— В завтрашний день. Верят, что земля будет принадлежать всем крестьянам, что рабочие станут хозяевами предприятии, где будут работать, что не останется на земле голодных и несчастных. Вот это и питает их дух.

— У русских, может быть, и так. Наши дайхане по-другому мыслят.

— Надо объяснить им, чтобы и они мыслили правильно.

— Да, видимо, надо объяснять.

— Вот ты бы и объяснил, — серьёзно предложил Клычли.

— Меня самого ещё многому вразумлять надо, — покачал толовой Черкез-ишан. — Для того, чтобы людей убеждать, надо самому убеждение иметь. А моё ещё как худая кибитка — со всех сторон на подпорках держится. Об Узукджемал ничего не слышно?

Он покивал на отрицательный ответ Клычли и надолго задумался, покручивая ус и глядя в одну точку.

— Ты, наверное, считаешь, что прицепился я к Узукджемал, как колючка к верблюжьему боку, — заговорил он негромко, — а в то не вникнешь, что жизнь моя семейная не так уж сладка была. Со стороны оно, может, и завидно выглядит: ещё бы — двенадцатилетнего мальчишку на восемнадцатилетней девушке женили! А пойди сам попробуй, что из этого получается… Легли мы с ней спать — она и привязалась ко мне: обнимает, целует, мнёт. Веришь, до слёз довела! Вырвался я от неё, к матери спать побежал.

— Да ну! — не выдержав, расхохотался Клычли.

— Вот тебе и ну.

— А мать — что?

— Мать отругала и опять к жене привела. Правда, предупредила её, чтобы она меня не трогала. Потом, конечно, всё в норму вошло, однако любви между нами так и не было. А теперь она уже старуха, четвёртый десяток пошёл.

— Да, — сказал Клычли, плохо, что у нас такие ранние браки допускаются. Тебе было неприятно, верю. А девушке — как? Ведь ей всю жизнь изломали, бесцельно загубили человека.

— Мне не лучше было. Вторую жену вроде бы по любви взял, да опять оказалось, что тыкву схватил вместо дыни. Ты знаешь, что Узукджемал девушкой похитили у родителей?

Клычли мог бы рассказать Черкез-ишану и о своей неудавшейся любви, которую похитил у него ишан Сеидахмед. Но говорить не хотелось. Да и Черкез-ишан наверняка знал сам об этой истории. И поэтому Клычли только кивнул:

— Знаю.

— Вот тогда мне бы могло улыбнуться счастье. К сожалению, я выбрал себе посредником одну старую сплетницу, и ничего из моей затеи не получилось. Очень жалею об ошибке, которую допустил тогда, но исправить её уже, видимо, невозможно.

— Главное, что понял ошибку.

— Понять-то понял, да что толку из этого? Позднее раскаяние, всё равно что запруда на пустом арыке — сколько ни городи, а вода ушла. И не зря говорят, что неудачнику бог малое даёт, так тот и малого не берёт: второй раз попала мне в руки Узукджемал — снова не сумел удержать. Почти месяц прожила у меня, представляешь? Я её не то, что пальцем не тронул — глянуть лишний раз боялся, чтобы взглядом не обидеть. И ведь согласилась уже со мной! Куда сбежала, почему сбежала — ума не приложу. По сегодняшний день следа отыскать не могу.

— У тебя прямо как у Меджнуна с Лейли получается, — сказал Клычли.

— Даже хуже! — воскликнул Черкез-ишан. Там хоть всё понятно было, а здесь — ничего не поймёшь. Вот что удивительно.

— Действительно, запутался ты крепенько, ишан-ага.

— Куда уж крепче! — Черкез-ишан покрутил головой и доверительно посмотрел на Клычли. — Ты знаешь, у меня сомнение одно есть. Не знаю, сказать тебе или нет.

— Коли другом считаешь, то говори.

— Да ведь у друга тоже друзья есть…

— Тогда не говори.

— Скажу! — решился Черкез-ишан. — Но уж если мы — друзья, то и ты мне должен честно ответить.

— Я тебе всегда честно отвечаю.

— А прошлый раз? Когда за горючим для «Джунаид-хана» приходили?

— Ну и злопамятный же ты, ишан-ага! — засмеялся Клычли. — То была вынужденная осторожность, благоразумие. Сам же говорил недавно, что благоразумие — мать удачи. Интересно, как бы ты посмотрел, скажи мы тебе прямо, что нефть и масло для большевиков нужны!

— Чёрт его знает, — засомневался Черкез-ишан. — Тогда, может быть, и в самом деле отказался бы помочь.

А сейчас?

— Что — сейчас?

— Сейчас поможешь?

— На слове ловишь?

— Не совсем. Но пусть даже так будет.

Черкез-ишан подумал.

— Я ведь ожидал, что вы снова обратитесь ко мне с этим вопросом. Знаю, что у большевиков тяжёлое положение с горючим. И помочь, конечно, помогу, да только дело очень опасное.

— Понимаю, — сказал Клычли. — Нынче всё опасно. Даже то, что мы сидим здесь с тобой и разговариваем. Однако если всё время от опасности убегать, в зайца можно превратиться. Иной раз следует навстречу ей идти.

— Не спорю. Достанем горючее.

— Много сможешь достать?

— А сколько поднимешь?

— Поднимем всё, сколько будет.

— Ладно. Только надо бы где-то укромное местечко найти — в городе рискованно возиться с этим. Да и выбраться тебе трудно будет — заставы кругом, патрули шастают. С бочками тебя сразу арестуют. А в контрразведку попадёшь — живым не вырвешься.

— Англичане всё лютуют?

— И они — тоже. Когда вы город оставили, их тут полно понаехало. Сейчас как будто число их постепенно уменьшается. Что будет дальше, не знаю.

— То же самое и дальше будет! — сказал Клычли. — Удирают англичане, почуяли, что жареным запахло! Думали, что Туркмения — это им клок сена, да вместо сена ёж оказался. Однако, вернёмся к нашему разговору. До Чилбурчи бочки сможешь доставить?

— Смогу, — подумав, ответил Черкез-ишан.

— Тогда — договорились. Ждать скоро?

— Ну уж на этот вопрос я тебе ответить не смогу. Есть в одном месте и нефть и мазут. Но как быстро я сумею договориться, тут, Клычли, сказать трудно. Может быть, завтра к вечеру. А может, и через три дня.

— Хотелось бы побыстрее.

— Понимаю. Сделаю всё, чтобы ускорить. Только об одном попрошу. Если что-нибудь случится непредвиденное, я — тебя не знаю, ты — меня. Не прими это за трусость…

— Не приму, — серьёзно сказал Клычли. — В чём, в чём, но только не в трусости тебя можно упрекнуть.

— Значит, свидетель отец Кер-оглы?

— Свидетель отец Кер-оглы! — подтвердил Клычли. — Между прочим, о каком секрете собирался ты мне рассказать? — напомнил он.

— А-а-а! — спохватился Черкез-ишан. — Это об Узукджемал, что ли?

— Не знаю о ком, ты ещё не успел сказать.

— О ней. Она, понимаешь, исчезла в тот день, когда приходили вы с Берды. Я подозреваю, что этот проворный Берды сумел её увезти куда-то. Если так, ты скажи, и я упокоюсь и прекращу свои поиски. Если нет, буду продолжать искать.

— Ищи, ишан-ага, — ответил Клычли. — Могу поклясться чем угодно, что ни я, ни Берды не знаем, где она находится.

Лицо Черкез-ишана просветлело — видимо, он опасался услышать другой ответ.

— Однако, — продолжал Клычли, — если она сбежала из твоего дома, значит, не питает к тебе никаких чувств?

— Об этом говори не со мной, а с моим сердцем.

— Действительно странно, что она так долго не даёт о себе знать, — подумал Клычли вслух. — Может опять в руки Бекмурад-бая попала?

— Не думаю. Пытался исподволь узнать у его родичей.

— Родичи могут и промолчать.

— Э, нет! Секрет — что вода: свою щёлку найдёт.

— Возможно, и так.

— Ничего. Как бы верёвка ни вилась, а конец будет— разыщу Узукджемал! Скажи мне ещё раз, Клычли, ты серьёзно веришь в победу большевиков?

— По-моему, в это начал верить даже ты, — усмехнулся Клычли, поглаживая подбородок.

— Нет, ты ответь! — настаивал Черкез-ишан.

— Я уже ответил тебе. Могу повторить: не сомневаюсь в их победе.

— Не слишком ли опрометчива твоя уверенность?

— Нет, ишан-ага, не слишком. Есть для неё все основания. На солончаке, как знаешь, трава не растёт.

— М-да… — задумчиво протянул Черкез-ишан. — Значит, победят… Воистину сказано: «Тот ли, кто идёт, опрокидываясь на своё лицо, идёт вернее, или тот, кто идёт ровно по прямой дороге?»