Судьбе наперекор...

ГЛАВА 2

«Боже мой, как люблю, как люблю я домой возвращаться...» — тихонько напевала я, спускаясь по трапу. Десять дней на Кипре пролетели незаметно, и теперь вечерний Баратов встретил меня запахами накалившегося за день асфальта, авиационного керосина и жарящихся где-то недалеко чебуреков. Едва я вышла из калитки в сквер, разделяющий летное поле и здание аэропорта, как ко мне подошел молодой человек, показавшийся мне смутно знакомым, взял, улыбаясь, у меня из рук сумку и приветливо сказал:

— С возвращением вас, Елена Васильевна. Пойдемте, принимайте свою «Ладушку». Мы ее вам подправили, отрегулировали... Ездите на здоровье.

На автомобильной стоянке действительно стояла моя «девятка», выглядевшая так, словно только что сошла с конвейера. Парень еще раз мне улыбнулся, отдал ключи и ушел.

«Так это же один из охранников Матвея,— вспомнила я.— Я же свою “девятку” у него в усадьбе перед отъездом оставила. Ну, в таком случае могли бы машину и к трапу подать» — мелькнула у меня нахальная мысль, которую я ни в коем случае не решилась бы озвучить, как, впрочем, и назвать вслух Матвеем самого богатого человека нашей области и ее фактического хозяина — графа Павла Андреевича Матвеева. Он — его. сиятельство, а я — просто бывший капитан милиции, а ныне частный детектив Елена Васильевна Лукова. Правда, в благодарность за работу он не только очень щедро мне заплатил, но и предложил считать его своим другом и обращаться по имени и на ты. Да вот только память у таких людей, как мне кажется, крепостью не отличается, ну да и бог и с ней, и с ним самим. Машину отладили, и ладно. Вряд ли мне с ним еще когда-нибудь столкнуться придется — уж на слишком разных уровнях мы вращаемся».

За этими размышлениями я не заметила, как подъехала к дому, и, оставив машину на стоянке, взяла сумку и пошла к своему подъезду. Первым делом я, естественно, посмотрела на окна квартиры живущей на первом этаже одинокой пенсионерки Варвары Тихоновны и рассмеялась — я так и знала, что мой кот Васька, оставленный ей на время отъезда, будет сидеть в форточке. Он, полный охотничьего азарта, весь напружинившись, внимательно следил за воробьями, устроившими шумную возню в ветках растущего рядом с крыльцом куста сирени.

— Вася! Васенька! — позвала я, но он только ухом повел в мою сторону, не в силах оторваться от вида столь близкой, но, увы,— форточка была затянута сеткой — недосягаемой добычи.

«Ах ты, бессовестный!» — подумала я и покачала ветки — воробьи тут же вспорхнули, и Васька дернулся им вслед, налетев на сетку. Он возмущенно посмотрел в мою сторону, узнал, но не простил, потому что отвернулся и сделал вид, что меня на свете вовсе не существует. Придется перевоспитывать, поняла я, вот сейчас сумку брошу, заберу его и тут же, с места в карьер, начну объяснять моей любимой зверюшке, кто в доме хозяин.

«Господи! Ну, откуда же столько пыли,— изумилась я, войдя в квартиру,— ведь самым тщательным образом перед отъездом все закрыла. Ладно, это все потом».

Я повесила, на место мой талисман — брелок-козочку: «Вот мы и дома, Снежинка»,— и отправилась забирать свою родную скотинку.

Увидев меня, Варвара Тихоновна засуетилась:

-Сейчас-сейчас. Я только Васеньку кашкой покормлю...

— Чем?! — не поняла я.

— А кашкой манной. Он ее очень хорошо кушает. Я ему ее жиденькую на молочке готовлю, сладенькую, с маслицем... — и она позвала: — Васенька! Сыночек! Иди к маме! Будем кашку кушать.

Раздалось оглушительное «Бум!» — я поняла, что это Васька соскочил из форточки на подоконник, потом второе «Бум!» — это, надо понимать, уже на пол, и в кухню влетел Василис. Разглядев его, как следует, я онемела — мало того, что он сейчас весил уже никак не меньше шести килограммов, так он был еще и до невозможности холеный: шерстка блестела и казалась шелковой, видимо, она его вычесывала.

— Кушай, мое солнышко! Кушай, мой маленький! — приговаривала Варвара Тихоновна, с умилением глядя на Ваську, который, не торопясь, словно смакуя, аккуратно ел кашу.

Та-а-ак! Ну и что прикажете мне с ним теперь делать? Персональные обеды готовить? Так я и себе их не готовлю. Его же теперь консервами не накормишь — будет нос воротить. А она-то с Васькой как носится! Словно с ребенком малым. Да, тоскливо ей теперь без него придется. Ладно, будем выходить из положения с наименьшими потерями.

— Варвара Тихоновна, спасибо вам большое за хлопоты.

— Да разве ж это хлопоты? Мне ж такое счастье было с ним возиться! — возразила она.

— А вы знаете, у меня вот мысль одна возникла. Понимаете, работа у меня суматошная. Бывает, уйду рано, а вернусь за полночь. Так вы не будете против, если я вам Ваську буду утром заносить, а вечером забирать, а то он, бедняжка, иногда целыми днями голодный сидит, да и скучно ему. А я вам за это платить буду и деньги на продукты для него давать. Выручите меня, пожалуйста.

У нее глаза налились слезами, она пыталась мне что-то ответить, но губы ее не слушались. Наконец она справилась с собой и прошептала:

— Правда? и, поняв, что я не шучу, затараторила: — Вы даже не представляете себе, какой он умный! Он же все, как человек, понимает! Мы здесь с ним так дружно жили!

— Вот и хорошо, что мы договорились,—и я ей улыбнулась.

Она улыбнулась мне в ответ, но вдруг нахмурилась и спросила:

— А вы сами-то чего-нибудь с дороги ели? — и, поняв, что нет, тут же категорически заявила: — А ну, садитесь за стол! Я вам сейчас картошечки поджарю, да с лучком, да с котлеткой рыбной.

Она так аппетитно это говорила, что я засмеялась и не смогла отказаться. После ужина мы всей гурьбой отправились водворять Ваську на родную жилплощадь.

— А батюшки! — не смогла удержаться, войдя, Варвара Тихоновна.— Пыли-то, пыли! Вы вот что, Елена Васильевна, —предложила она,—Если вам по дому что сделать надо: убраться там, постирать, сготовить чего — так говорите. Мне это еще, слава богу, нетрудно. Сама себя обслуживаю, да и вам еще помочь в силах.

— А сколько вам лет, Варвара Тихоновна, простите за бестактность?

— А шестьдесят два мне,— она грустно усмехнулась.— А вы-то, небось, думали, что много больше?

— Да нет! — постаралась как можно честнее сказать я.— Это я так спросила.

Варвара Тихоновна снова грустно усмехнулась и махнула рукой:

— Да ладно уж вам! — и заторопилась.— Ну, вы отдыхайте с дороги. А утром, значит, Васеньку и принесете? Или, может, мне самой за ним зайти?

— Я принесу, Варвара Тихоновна. Я его сама вам принесу,—и, закрыв за ней дверь, пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе.

«А что,— размышляла я, следя за поднимающейся над туркой шапкой пены,—это вполне разумный выход из положения — переложить все бытовые проблемы на, как оказалось, еще совсем нестарые плечи Варвары Тихоновны — я ведь искренне считала, что ей хорошо за семьдесят — ну, видно, жизнь ее не баловала. Я ее не один год знаю, женщина она простая, честная и очень аккуратная. Ей не помешают лишние деньги, а надо мной не будет постоянно маячить дамоклов меч домашних дел. Все, решено, завтра же утром с ней об этом поговорю».

Я оглянулась на Ваську — он грустно лежал в своем персональном кресле на кухне, и я его хорошо понимала: во-первых, с моего пятого этажа воробьев не разглядишь, а во-вторых, Варвара Тихоновна обращала на него гораздо больше внимания.

— Ничего, Василис,—утешила я его, подхватывая под мышку, чтобы забрать с собой в комнату.— Скоро привыкнешь жить на два дома, тебе это даже понравится.

Устроившись с кофе и сигаретами в кресле и положив Ваську к себе на колени, на что он только тяжело вздохнул и, словно по обязанности, замурчал, я. включила телевизор, чтобы узнать, что новенького произошло в городе, пока меня не было: по времени сейчас как раз должна была начаться баратовская воскресная информационно-аналитическая программа на одном из центральных каналов. Ее нельзя было назвать полностью объективной и независимой, но откровенного вранья и славословия в ней было все-таки поменьше.

Прозвучала музыкальная заставка: «Есть на Волге утес» на фоне картины того самого утеса, и на экране появился ведущий, который изо всех сил старался походить на всех московских комментаторов сразу. В результате же получился потешный гибрид, в котором, как в кривом зеркале, отразилась внешность Познера, манеры Киселева и шуточки Шендеровича. Но меня это мало волновало, так же как и подробности развернувшихся на всех фронтах информационных баталий политических деятелей местного пошиба,— не было никогда среди моих клиентов политиков и не будет. Я лучше лестницы пойду мыть, чем с ними свяжусь! Я ждала, когда ведущий перейдет к криминальной хронике, а дождавшись, чуть сигаретой не подавилась. Ну и дела-а-а!

— Весь город потрясло жестокое, демонстративное, совершенное с невиданным доселе в городе профессионализмом убийство директора судоремонтного завода Виктора Петровича Богданова, произошедшее 9 июня в его рабочем кабинете. В свете этого убийства стали вызывать сомнение и причины смерти его близких родственников: сына Анатолия — 2 июня от сердечного приступа, жены Маргариты Харитоновны — 4 июня от пищевого отравления, ею дочери Ларисы и двух ее дочек, 6 июня утонувших в бассейне на территории их загородного дома. Единственный оставшийся в живых, пока,— выделил ведущий это слово,— член семьи — это зять Богданова Николай Сергеевич Наумов, который последние полгода являлся на заводе его первым заместителем.

На экране появилась картинка знакомого каждому баратовцу здания завода.

— Господин Наумов,— продолжал ведущий,— категорически отказался встретиться с журналистами нашей телекомпании. Но мы не стали исключением. Точно так же он отказался хоть как-то прокомментировать ситуацию всем, кто к нему обратился. Другие руководители завода тоже хранят молчание, чего нельзя сказать о рабочих, ставших невольными свидетелями событий. Нашему корреспонденту удалось поговорить с некоторыми из них. Предлагаем эти кадры вашему вниманию. Однако в связи с крайне нездоровой обстановкой на заводе эти люди просили не снимать их лица.

Камера показала молодого парнишку с микрофоном в руке и чьи-то спины. Судя по тому, что говорили рабочие, покойничка на заводе, мягко говоря, не любили: перебивая друг друга, они делились воспоминаниями, как они ждали в приемной, как наконец пришли «директорские холуи» и открыли дверь, как они увидели на столе голову Богданова, и не было в их голосах ни жалости, ни печали.

— Мы попросили начальника Пролетарского райотдела милиции подполковника Прокопова рассказать нам, как продвигается расследование этого убийства, с момента которого прошла уже почти неделя, но он отказался с нами встретиться, сославшись на тайну следствия,— сказал ведущий.— И совершенно неясной остается судьба самого судоремонтного завода, ведь в связи со смертью господина Богданова намеченное на 11 июня собрание акционеров перенесено на декабрь,— заключил он.— А сейчас приглашенный в нашу студию начальник областной санэпидстанции расскажет о том, как...

А вот это мне было уже совсем неинтересно, и я выключила телевизор.

«Бог им всем судья,— подумала я,— но нужно будет у моего давнего друга Николая Егорова спросить, что же это за падеж на богдановское семейство напал. Уж он-то, работая в информационно-аналитическом центре областного управления милиции, должен точно все знать. Интересно же, с какого такого перепугу их выкашивать начали? И почему именно сейчас? И так кучно? Крайне сомнительно, чтобы это было случайно».

Я переложила Ваську в кресло и стала разбирать свою сумку. Хотя «разбирать» — это громко сказано: я просто вывалила все свои тряпки в ванной в корзину для грязного белья, и дело с концом, ведь все это теперь, бог даст, меня уже касаться не будет.

Тут зазвонил телефон. А это еще кто по мою душу? Кому это так не терпится со мной пообщаться? Звонил Владимир Чаров. Бывший некогда ведущим артистом нашего драмтеатра, он был изгнан оттуда за пьянку, потом жена с ним развелась, и он, живя в коммуналке, работал дворником, иногда помогая мне в моих делах, и довольно успешно. Но благодаря участию в моем последнем расследовании с женой он снова сошелся, да и работу я ему по специальности нашла, порекомендовав троюродному брату Матвея, а по совместительству — одному из самых известных артистов России Александру Павловичу Власову. Что же такого страшного могло у него случиться, что я ему так спешно понадобилась?

— Лена! С приездом тебя! Как отдохнула? — Его голос звучал радостно, но... как-то напряженно.

— Здравствуй, Володя. Отдохнула хорошо. А ты как? Что с работой?

— Ой, Лена! — голос Чарова тут же приобрел уже знакомое мне звучание — он просто задыхался от избытка чувств.— Тут такое! Но я тебе при встрече все расскажу. А сейчас я вот зачем звоню... — его голос опять потускнел.— Ты пока вроде как в отпуске?

— Ну и так можно это назвать. А что? — Вообще-то гонорар за последнее дело был таков, что я могла бы продлить свой отдых годика на два, ни в чем себе при этом не отказывая.

— Я хочу пригласить тебя в гости, чтобы познакомить с Надюшей и сыном. Я им столько о тебе рассказывал... Как ты мне помогла... Как меня, человека совершенно тебе постороннего, к жизни нормальной вернула... Они очень хотят с тобой встретиться. Если у тебя на завтрашний вечер никаких своих планов нет, то давай я зайду за тобой часиков в пять.

— Ну, во-первых, благодарить меня не надо, потому что я сама когда-то в таком положении была, что света белого не видела. И меня так же, как я тебя, из беды, словно морковку из грядки, совершенно чужой в тот момент для меня человек выдернул. Так что это я в память о нем стараюсь другим помочь. А, во-вторых, куда именно ты меня пригласить хочешь? В свою коммуналку или?..

— Или! — радостно сообщил Чаров, поняв, что я согласна.— Мы теперь с Надюшей вместе живем. Ты пироги с какой начинкой любишь?

— С любой, главное, чтобы не мне их печь пришлось,— засмеявшись, ответила я и услышала, как Володя куда-то в сторону сказал:

— Говорит, с любой,— и уже мне: — Вот и славно! Значит, завтра в пять я за тобой захожу? — осторожно спросил он.

— Жду! — сказала я и положила трубку.

Ну вот два и два и сложились, поняла я. Володин сын Михаил, насколько я помнила, работает замдиректора на судоремонтном заводе, а там убийство за убийством — вот я и понадобилась. Хотя.., сомнительно это, ведь я, будучи частным детективом, избегала браться за такие кровавые дела, и Володя об этом знает. Тогда зачем? Зачем потребовалось звонить мне в день приезда и тут же приглашать в гости, чтобы познакомить с семьей, а точнее, с сыном, если не по этому делу. Не для того же, чтобы предложить дружить домами. Нет! Все-таки, хоть дерись, но с этими убийствами это как-то связано. Сын попросил Володю, вернувшегося после многолетнего перерыва в семью, пригласить меня. Тот, естественно, не мог отказаться и позвонил, но вот чувствовал он себя при этом не очень удобно, отсюда и неуверенность в его голосе. Да еще и жена Володина интересуется, с какой начинкой я пироги люблю. Нет, неспроста все это. Уж не влип ли их дражайший Михайлик в какую-нибудь историю? Да ладно, пусть с ним! Пойду! Хоть узнаю, что это за странная эпидемия смертей на Богдановых напала.

Утром я попыталась накормить Ваську вареной рыбой, а он, злодей, как я поняла, лишь для того, чтобы сделать мне приятное, а еще точнее, не нарываться на неприятности, съел несколько кусочков, после чего, запрыгнув в свое кресло, начал умываться так долго и старательно, как будто только что позавтракал целым быком.

— Не хочешь? Как хочешь! — возмутилась я.— Пусть тебя теперь Варвара Тихоновна кормит. А от меня ты больше ничего не получишь!

Тут раздался телефонный звонок, и я, фырча и булькая, как закипевший чайник, буркнула в трубку:

— Да!

— Елена Васильевна? — раздался знакомый женский голос, только я никак не могла определить, кому он принадлежит, и, видимо, поняв мое затруднение, женщина представилась: — Это Лидия Сергеевна Печерская.

Оп-па! Это же приемная мать Матвея.

— Доброе утро,. Лидия Сергеевна,— осторожно поздоровалась я.— Извините, что сразу не узнала.

— Да и не удивительно, Леночка! — рассмеялась она, а у меня от неожиданности — надо же — «Леночка!» — даже коленки подкосились, и я рухнула в кресло.— Мы с вами и разговаривали-то всего несколько раз. Я звоню, чтобы пригласить вас к нам в «Сосенки» на домашний праздник. Он в эту субботу состоится, и нам всем очень хотелось бы, чтобы вы разделили его с нами.

— Вечернее платье готовить? — поинтересовалась я: в графский дом ведь еду.

— Ну что вы, Леночка, никаких вечерних туалетов. Скромный домашний праздник, но по очень важному поводу. Оденьтесь так, чтобы вам было удобно: джинсы, шорты, ну, в общем, по вашему выбору. И еще нам с Павлом очень хотелось бы, чтобы вы у нас погостили. Ведь вы сделали для всех нас такое необыкновенно важное, жизненно важное дело, что стали просто членом нашей семьи.

— А по какому поводу праздник-то, Лидия Сергеевна? — попробовала я прозондировать почву.— Я спрашиваю, чтобы мой подарок уместным был.

— Не скажу! — Печерская засмеялась.— Это пока тайна для всех! А подарка никакого не надо. То, что вы сделали для нашей семьи, и так самый дорогой для нас всех подарок.

— Заинтриговали вы меня, Лидия Сергеевна. Ладно, буду дожидаться субботы. В какое время лучше подъехать?

— В любое, Леночка. Комнату вам приготовят еще в пятницу, поэтому выбор за вами: или вечером в пятницу, или утром в субботу. Самое главное, чтобы в половине первого вы были уже здесь.

— Я обязательно буду, Лидия Сергеевна,—твердо пообещала я.

Но, положив трубку, я, как та ворона, призадумалась: во-первых, приглашение на семейный праздник говорило о том, что Матвей действительно ничего не забыл и включил меня в круг своей Семьи, что, конечно же, лестно, престижно и просто выгодно, но вот во-вторых... Ох, как бы мне с подарком не опростоволоситься! Что бы там ни говорила Печерская, а с пустыми руками я не приеду! Но вот только что, скажите на милость, можно подарить людям, у которых абсолютно все есть? Ладно! Буду думать! И тут мне в голову пришла интересная мысль: попросить Ирочку, милую девчушку из областного архива загса, покопаться в старых документах — они ведь в архиве сто лет хранятся. Вдруг она найдет что-нибудь интересное о семье Матвеевых? Вот это будет для них настоящий подарок!

— Ай да Ленка! Ай да молодец! — похвалила я сама себя вслух и довольно рассмеялась.—До такого подарка точно никто не додумается! Главное, чтобы Ирочка была на месте.

И тут мне в голову пришла еще одна очень неплохая идея. «Продуктивный день у меня сегодня получается!» — подумала я. Идея была смелая до наглости и совершенно завиральная, но... Чем черт не шутит! Дело в том, что я вспомнила свой разговор с начальником службы безопасности Матвея, полковником милиции в отставке Владимиром Ивановичем Панфиловым, который жаловался, что Павел никак себе настоящую девушку найти не может, потому как времени у него, вишь ты, нет. Все содержанками, бедолага, перебивается.

«Так,— начала прикидывать я.— Очередная пассия Матвея уже вроде бы съехать должна, так что он сейчас мужчина свободный. А Ирочка... — я невольно улыбнулась, вспомнив это хрупкое очаровательное создание, ее роскошные пепельные волосы и ярко-серые глазищи в пол-лица.—Ну, если она не настоящая девушка, то тогда я, ваше сиятельство, уж и не знаю, какого рожна вам надо! А то, что она не из Ротшильдов, так и вы, дорогой мой, по матери не голубых кровей! Да и четыре года в “малолетке” за убийство тоже за вами, уважаемый, числятся!» — почему-то вдруг рассердилась я и, быстро собрав Васькины пожитки, решила, что нужно будет сегодня же купить второй комплект, чтобы не таскаться с узлами, и отправилась на первый этаж.

— Этот паршивец ничего не ел,— сказала я Варваре Тихоновне, спуская у нее в коридоре с рук Ваську.

— А и ничего страшного,— успокоила она меня.— У меня все уже готово,— и запела: — А где мой Васенька? А кто тут кушать хочет?

На что Василис, даже не повернувшись в мою сторону, тут же бодрой рысцой отправился на кухню. Та-а-ак, кажется, я осталась без кота, поняла я.

— Варвара Тихоновна,— сказала я, наблюдая за набивающей себе брюшко неблагодарной скотинкой.—Я обдумала ваше вчерашнее предложение. Ну, насчет уборок, . стирок и так далее, и хочу сделать вам встречное: вы не

пойдете ли ко мне домработницей? Я не очень хорошо знаю, сколько за это платят, но думаю, что не меньше двух-трех тысяч в месяц. Так как?

— Сколько?! — испуганно-недоверчиво спросила Варвара Тихоновна, и я повторила.— Пойду,— все еще недоверчиво сказала она.—Да я и за тысячу пойду,—она всплеснула руками.— Да что ж это такое делается? За эту ерунду такие деньги платят?

— Платят, платят,— успокоила я ее, пообещав точно выяснить, что нынче почем, и оставив ее все еще удивляться и разводить руками, отправилась в областной архив загса.

Приехав туда, я сообразила, что не знаю Ирочкиной фамилии. Ну да ничего, решила я, сейчас выясню, и поднялась в кабинет директрисы, которая меня, оказывается, не забыла.

— Светлана Николаевна, как бы мне Ирочку найти. Она мне очень нужна!

— Елена Васильевна, а Ирочка-то у нас больше не работает, в областной архив перешла. Уж как я ее уговаривала этого не делать! Не послушалась. И ведь понимает, что там труднее будет, но зарплата на сто рублей больше, а для них с мамой это большие деньги.

— А почему там труднее? Что, работы больше?.Или условия хуже? — спросила я.

Светлана Николаевна горестно покачала головой.

— Как месяц назад директор сменился, так и побежали оттуда люди, у которых хоть какая-то возможность есть в другом месте устроиться. Остались те, кому деваться некуда или до пенсии всего-ничего осталось, сцепили зубы и терпят. Я Ирочке сказала, что в случае чего всегда ее обратно возьму... Ведь девочка-то какая солнечная... Светлая, доверчивая... Боюсь я за нее.

— Да что у них там, тюрьма, что ли? — удивилась я.

— Почти, Елена Васильевна,— вздохнула директриса.— Я тут на работу одну женщину взяла, уборщицей пока, хотя у нее высшее образование,— она московский историко-архивный в свое время закончила, а у меня скоро одна из женщин в декрет пойдёт, тогда я ее на нормальную работу переведу. Так вот она и рассказала о том, что там творится. Я Ирочку специально позвала, чтобы послушала, а она одно твердит, что им с мамой деньги нужны.

— Ну и ну! Спасибо, что предупредили, Светлана Николаевна. Я уж постараюсь Ирочку там поаккуратнее найти, чтобы не подвести ненароком. А как Ирочкина фамилия?

— Бодрова она. Ирина Максимовна Бодрова, 86-го года рождения. Ребенок совсем,—печально сказала директриса.

— Светлана Николаевна, а где бы мне найти ту женщину, что вы на работу уборщицей приняли? Поговорить мне с ней хочется.

— Так это она только числится уборщицей, а на самом деле вы ее на втором этаже в картотеке найдете. Анна Ильинична Федорова ее зовут. Поговорите, если хотите. Что ж не поговорить? А я вот как подумаю, что выгонят меня на пенсию, а сюда такого же зверя назначат, и так горько и обидно становится, просто до слез! — и на глазах Светланы Николаевны действительно появились слезы.

— Ну, раньше времени расстраиваться тоже не надо,— попыталась я ее утешить и пошла к Федоровой узнавать, что же такого страшного творится в областном архиве.

— Понимаете, Анна Ильинична,— объяснила я ей,— мне там нужно Иру Бодрову найти. Так я теперь и идти туда боюсь.

При упоминании об архиве глаза Анны Ильиничны вспыхнули от гнева, и я, поняв, что разговор предстоит долгий и непростой, предложила:

— Знаете, мне Ирочка здесь одно место показала, где курить можно. Может быть, мы с вами туда пойдем, и вы мне все расскажете?

— Хорошо,—согласилась Федорова.—Тогда я тоже сигареты возьму.

Устроившись поудобнее на подоконнике лестничной площадки около ящика с песком, мы закурили и приготовились: она — рассказывать, а я — слушать.

Месяц назад директора архива, прекрасного, по словам Анны Ильиничны, человека, но уже пенсионного возраста, пригласили в один высокий кабинет и предложили написать заявление по собственному желанию, выдвинув в качестве альтернативы на случай его отказа другое предложение — быть уволенным по статье. На все его попытки выяснить, чем же он так не угодил власть предержащим, ему ответили просто: сам нажился на торговле документами, дай и другим пожить. А на его вопрос, есть ли у них доказательства таким обвинениям, ему ответили еще проще: надо — будут. Заявление он, конечно, написал. Куда ему, интеллигенту, с хамами тягаться! А вернувшись на работу, он собрал всех в конференц-зале и рассказал, что с ним произошло и каким ему видится будущее архива.

— Знаете, не поверили мы ему тогда, думали, преувеличивает, а оказалось — преуменьшает. Так и появились у нас новая директриса Инна Ивановна Кострова и ее заместитель Тихонов, а через недельку — секретарша Курицына, и началось такое, что в страшном сне не приснится.

Первым делом в архиве только один телефонный номер оставили и три аппарата: один у вахтера, второй у секретарши и третий у Костровой. Ни мы позвонить не можем, ни нам — все под контролем, причем Курицына всегда трубку брала и слушала, о чем говорят, совершенно не стесняясь. Пробовали мы ей сказать, что неприлично это — чужие разговоры подслушивать, а она в ответ — а вы не разговаривайте. А потом начались эти ужасные совместные чаепития! — при воспоминании о них Анна

Ильинична стиснула зубы и ее глаза яростно блеснули.

Да, картина вырисовывалась безрадостная. По заведенным Костровой порядкам каждый день в обед все работники архива должны были собираться в конференц-зале, откуда убрали кресла и, составив вместе несколько столов, накрыли их клеенкой и поставили вокруг стулья. В пять минут второго все должны были быть на месте, а отпускала их Инна Ивановна без пяти минут два. Для того чтобы пропустить это мероприятие, у человека должны были быть очень веские основания, причем, насколько они уважительные, решала сама Кострова, потому что нужно было прийти к ней и отпроситься.

— Понимаете, Елена Васильевна, сама она сидит в кабинете, как паук в центре паутины, а Курица и Мухомор, как мы их прозвали, снуют по зданию и, где что услышат, сообщают ей. А ведь все мы живые люди: у кого с мужем проблемы, у кого с детьми или со свекровью... Привыкли за столько-то лет и радостями и горестями делиться. Ну, пусть даже помочь никто не сможет, так хоть посочувствуют искренне. А с началом этих чаепитий все наши проблемы она стала публично обсуждать и комментировать, да с такой издевкой, что... Просто садистка какая-то! Удовольствие ей доставляет, что она может человека унизить, размазать, как кашу по столу. Ей такое понятие, как человеческое достоинство, ненавистно. Ну и перестали мы вообще о чём-то на работе разговаривать, только по делу. А она злится. Тогда она новое издевательство придумала: вызовет кого-нибудь и заставляет в приемной ждать часами.

— Ну, это, я думаю, не самое страшное испытание,— возразила я.

— Да? А вы знаете, что приемная три на три метра? А вы когда-нибудь пробовали просидеть несколько часов рядом с женщиной, которая не моется, ну, может, если не месяцами, так неделями точно, и при этом воняет потом так, что глаза щиплет. Правда, Мухомору это даже нравится, они свои отношения и не скрывают особо.

— Это Курицына что ли?

— Она самая. Окно приемной как раз на ворота и вход в архив выходит, так она от него не отлипает. Кто за кем пришел или приехал, кто кого встречает, во что одет и что в руках держит. Мразь... — выдохнула Федорова, видимо, чем-то эта вонючка ее сильно подвела.

— А вы не пробовали жаловаться? Написали бы коллективное письмо...

— А мы с этого начали, только попало оно в тот самый кабинет, где нашего бывшего директора мордовали. Ей дали его прочитать, а она нам после объяснила, что о нас думает, да в таких выражениях, что вспомнить стыдно. Мы потом стороной узнали, что она, Мухомор и. Курица в женской колонии работали, и был там страшный скандал года три назад, после которого их оттуда, да и вообще из органов, убрали якобы по состоянию здоровья. Но связи у них, видимо, какие-то сохранились, потому что чувствуют они себя очень вольготно.

— В смысле? -не поняла я.

— А в том самом смысле, что раньше получить разрешение на работу с архивными документами было достаточно сложно, а сейчас с их легкой руки там проходной двор. Придут, заглянут к ней, пошушукаются — и пожалуйста. А когда дела возвращают, там то одного, то другого документа нет. Мы ей об этом сказали, а она нам: вы сами этими документами и торгуете. Вот и все.

— Да уж,-— протянула я.— Ничего себе история.

— Скажите, Елена Васильевна, а Ирочка — это такая девочка милая, сероглазенькая?

— Да, Анна Ильинична, а что? — насторожилась я.

— Понимаете, склонности у Костровой несколько... — она замялась,— нестандартные для женщины.

— То есть? — я похолодела.

— То и есть. Любит она к себе в кабинет молодых женщин приглашать. Но, правда, только тех, кому уже восемнадцать исполнилось,— Федорова передернулась от отвращения.— Для дружеской беседы якобы,— с издевкой добавила она.— Они потом плакали и рассказывали, что она их то по голове погладит, то по попке, то по груди и смотрит при этом масляными глазами. Видимо, подругу себе новую ищет, Курица ей, наверное, уже надоела.

Раньше-то они то и дело целовались и мурлыкали, а последнее время что-то охладели друг к другу.

— Так что?— удивилась я.—Эта многостаночница и с ней, и с Мухомором?

— Действительно, правильно вы ее назвали, именно многостаночница, потому что во весь голос еще и о своей необыкновенной любви к мужу кричит.

— Интересно, а он догадывается о такой многогранной деятельности своей жены?

— Нет, конечно. Видела я его как-то издалека, когда он за ней приезжал. Обыкновенный нормальный мужик,— пожала плечами Федорова.

— Ну, спасибо вам за рассказ, Анна Ильинична. Честно скажу, всего, чего угодно, я ожидала, но чтобы такое! Теперь буду думать, как оттуда Ирочку вытаскивать, не место ей там. Совсем не место. А где там конференц-зал находится?

— На первом этаже. Как войдете, слева — будка с вахтером, точнее, вахтершей, а сразу за ней по левой стене двустворчатые двери — это и есть бывший конференц-зал. Таблички там нет, да вы не перепутаете. Перед вами будет вертушка, а напротив дверей конференц-зала — дверь на лестницу,— подробно объяснила мне она.

Я посмотрела на часы — вообще-то, если поторопиться, я могла еще успеть к концу их чаепития, потому что ждать шести часов я не могла, ведь в пять за мной обещал зайти Чаров. Я так гнала машину к областному архиву, что приехала даже на пять минут раньше, и в голове у меня все время вертелась единственная мысль: слава богу, что Ирочке еще нет восемнадцати лет. Уже не торопясь, я вышла из машины. Около ворот, ведущих во двор архива, сидела интеллигентного вида пожилая женщина в платочке и темных очках и торговала жареным арахисом, заранее расфасованным в маленькие бумажные кулечки. Орешки выглядели так привлекательно, что я не выдержала и купила — они оказались не только симпатичными, но и необыкновенно вкусными. Я улыбнулась продавщице, и она улыбнулась мне в ответ:

— Кушайте на здоровье.

Что-то знакомое послышалось мне в ее голосе, и я присмотрелась повнимательнее. Да, я ее определенно где-то раньше видела, только где? А, неважно! Да сколько сейчас таких, как она, старающихся хоть как-то подработать к своей нищенской пенсии! Вот они, сгорая от стыда, кто бутылки собирает, кто подъезды моет, кто семечками торгует, и стараются при этом одеться так, чтобы, не дай бог, знакомые, если увидят, не узнали. И мои мысли тут же переключились на вещи, волновавшие меня гораздо сильнее.

Внутри архива я быстро сориентировалась и поняла, что успела,—за неплотно прикрытыми двустворчатыми дверями раздавался шум отодвигаемых стульев, женские голоса и чей-то плач. Двери открылись, и выплыла Кострова. Я никогда раньше ее не видела, но сразу же поняла, что это может быть только она: невысокая, коренастая, коротконогая, ширококостная крашеная брюнетка, с грубым обрюзгшим лицом, презрительной складкой около вульгарно накрашенного ярко-красной помадой рта, больше напоминавшего пасть, и тяжелым взглядом черных навыкате глаз, сейчас довольно блестевших,— это была настоящая бандерша. А за ней, как почетный эскорт, шел маленький плюгавый худой мужичонка, весь какой-то рыжий — что волосы, что глаза, и даже кожа лица напоминала цветом перепелиное яйцо, и баба, именно баба, а не женщина, одетая в дешевый самопальный костюм, вся какая-то масляная, лоснящаяся, от которой даже до меня дошла вонь давно немытого тела. Кострова приостановилась и уставилась на меня, и я ей улыбнулась,— я тоже неплохо умею показать зубы, когда надо. Эти трое удалились в сторону лестницы, и только после этого из дверей стали выходить женщины в жутких, грязно-серо-синих рабочих халатах. Их понурый вид говорил сам за себя, и я окончательно взбесилась. Наконец показалась Ирочка.

— Ирина. Максимовна,— позвала я.— Можно вас на минутку?

Главное — не подвести ее, думала я. Сначала нужно найти ей работу, а потом она здесь и дня не задержится.

— Ой, Елена Васильевна! — искренне обрадовалась мне она.— Здравствуйте! Какая вы загоревшая! Отдыхали, наверное, где-нибудь?

— Да, только вчера вернулась. Пойдем выйдем на крыльцо, поговорить надо. У тебя ведь до конца обеда еще есть несколько минут?

— Есть,— сказала Ирочка.— Только до шести часов вертушка не работает. Ее баба Оля по сигналу точного времени открывает, когда у нас рабочий день заканчивается,— и она улыбнулась вахтерше, которая стояла рядом с нами, заинтересованно прислушиваясь.

Я поняла, что еще немного, и я взорвусь. Поверх своих очков с дымчатыми стеклами я «ласково» посмотрела на вахтершу и спокойно сказала:

— Открой.

Видимо, та сообразила, что жизнь у нее все-таки одна и здоровьем лучше не рисковать, потому что просунула руку через окно стеклянной перегородки, что-то внутри сделала, вертушка дернулась, и я вытащила Ирочку на крыльцо.

— Ты сколько здесь работаешь? — начала я с места в карьер.

— Уже неделю.

— С фондами немного познакомилась?

— Да! — затараторила Ирочка.—Здесь столько интересного!

— Подожди, все потом. Слушай внимательно. Поговори с теми, кто здесь давно работает, может быть, они тебе помогут. В архиве обязательно должны быть документы, связанные с семьей Матвеевых и их усадьбой «Сосенки». Постарайся к пятнице найти хоть что-нибудь, потому что в субботу я приглашена в усадьбу на праздник, вот и хотела бы сделать ему такой приятный подарок. Не знаю, смогу ли я Павла Андреевича чем-нибудь удивить, но такое внимание к истории его рода будет ему очень приятно. Понимаешь? Если найдешь что-нибудь, то перепиши, отксерокопируй, перечерти... Ну не знаю... Скопируй, одним словом! Сделаешь?

— Хорошо, я поищу,— она немного подумала и радостно сказала.— Ой! А я даже знаю, где это может быть.

— Договорились. Дальше. Вот тебе моя визитная карточка. Если вдруг, не приведи господи, с тобой случится что-то плохое... Обидит кто-нибудь, например... Немедленно, понимаешь, немедленно звони мне или приезжай. Поняла? Вне зависимости от того, найдешь ты что-нибудь или нет. Ясно? Если найдешь, то тут же позвони. Вот это,— я ткнула пальцем в визитку,— номер моего сотового, федеральный. Он у меня всегда с собой. Даже если я буду находиться в другом городе, ты легко сможешь со мной связаться. Для тебя звонок бесплатный. А у тебя дома телефон есть?

— Нет, у соседей только. У мамы папа с войны не вернулся, поэтому она в льготной очереди стоит, только там такие сложности... — она горестно махнула рукой.— Мы с соседями, конечно, дружим, но неудобно людей часто беспокоить, поэтому только в крайних случаях обращаемся..

— Все равно диктуй, и свой домашний адрес тоже,— потребовала я.

— Да зачем вам, Елена Васильевна? — растерялась она.

— На всякий случай. Вдруг мне потребуется срочно с тобой встретиться,— но, глядя на ее озадаченное лицо, я объяснила.— Ты что, собираешься всю жизнь в этом архиве проработать, на такой зарплате и с таким начальством? Я хочу кое с кем переговорить, и найдем мы тебе работу интересную, если хочешь, тоже в архиве, но с нормальными, человеческими условиями и совсем за другие деньги.

— Ага,— кивнула головой Ирочка и продиктовала мне телефон и адрес.

— Ну все, беги и помни, что я тебе сказала. В случае чего немедленно звони. А о нашем разговоре молчи. Поняла?

Ирочка снова мне покивала и скрылась в дверях, а я направилась к машине. «Господи! — думала я.— Какой же светлой душой должен обладать этот ребенок, чтобы сохранять оптимизм в этой колонии строгого режима». Мне навстречу шла распродавшая, наверное, все свои орешки женщина, у нее в руках был складной парусиновый стульчик и пластиковый ящик из-под бутылок. Да она же их здесь оставляет, чтобы с собой не таскать, поняла я, вспомнив, что на столе вахтерши стояла тарелочка с такими же орешками, которые я купила сама.

По дороге домой я заехала в цветочный магазин и после недолгих размышлений выбрала большой элегантный букет для жены Чарова, а потом в магазине «Кошкин дом» купила, как и собиралась, второй комплект причиндалов для Васьки.

Едва войдя, я сразу же позвонила Николаю Егорову.

— Мыкола, це я.

— Привет, Ленка,— полузадушенным голосом сказал он.— Где ты пропадала?

— Отдыхать ездила, только вчера вернулась. А почему ты каким странным голосом разговариваешь? Ты как, жив-здоров?

— Относительно здоров и условно жив, но состояние нестабильное, склоняющееся к критическому с перспективой печального исхода. Ты уж, будь добра, приди отдать последний долг своему верному другу,— заунывно попросил Колька.

— Слушай, а это, случайно, не по поводу богдановской истории ты в такую меланхолию впал? Я вчера послушала по телевизору...

Но Егоров перебил меня:

— Ленка, разговаривать со мной на эту тему опасно для жизни, предупреждаю заранее.

— Ну вот, а я хотела у тебя поинтересоваться...

— Муся! — грозным голосом опять перебил меня Мыкола.— Ты меня озлобляешь!

— Все! Молчу, молчу, молчу! А на другие темы с тобой можно разговаривать?

— С соблюдением должной техники безопасности не возбраняется.

— Тогда договоримся так. Сегодняшний вечер у меня занят, так что материализуйся-ка ты у меня завтра после работы, и мы с тобой вполне сможем спокойно посидеть и поговорить о делах наших скорбных. Я тут с Кипра бутылочку «Муската» привезла...

— Ленка,— устало сказал Николай.— Ну какие у тебя дела скорбные могут быть, а? Лично я о Кипре знаю только из школьного учебника географии и «Клуба путешественников». Чтоб я так жил, как ты страдаешь!

— Вот завтра мы с тобой об этом и поговорим, а пока подумай, куда можно устроить на работу очаровательную девушку, студентку-вечерницу с истфака, которая, ты только не смейся, мечтает работать в архиве. У тебя в вашем ведомственном вроде бы какие-то связи налажены... Попробуй узнать.

— Мать!.. Тереза... — возмущенно воскликнул Егоров.— Ты что, очередного бездомного котенка подобрала?

— Издеваешься? Вот познакомлю я вас, и ты сам увидишь, какое это чудо.

— С косичками? — ехидно спросил Колька.

— Егурец! — возмутилась я.— Тебе что, трудно позвонить и поинтересоваться?

— Угомонись, позвоню, сегодня же позвоню. А по поводу завтрашнего дня... Ленка, ты знаешь, что такое пожар в бардаке?

— Если верить анекдоту, что кино — это бардак, то пожар в бардаке — это телевидение,—растерялась я, а потом сообразила: — А-а-а, это. ты про обстановку в Управе?

— Ну-у-у, в Управе гудят все тревоги сразу: газовая, химическая, водяная, атомная, вплоть до психической. Это я про наш аналитический центр. Тут пока объявлено только штормовое предупреждение, но работаем мы уже в порядке аврала, так что если ситуация не прояснится, то смоет нас всех отсюда к еловой бабушке. Это я тебе, подруга, о расширении производства намекаю, поняла?

— Коля, ты же знаешь, что мое плечо у тебя всегда рядом, так что намеки неуместны. Ты мне лучше скажи: у тебя язва пока еще не обострилась от жизни такой?

— Нет, Ленка, я с ней по-доброму договорился: или мы вместе выживем, или вместе сдохнем. Вот она и притихла,- печально сказал Николай.

— Слушай, ты себя загнал! Так нельзя! Дай отдых мозгам, свалишься же. А не хочешь «Мускат», так я тебе коньячку налью. А?

— Ленка, ты искусительница! — обречено вздохнул Егоров.

— Если это от слова кусаться, то по вторникам я мирная.

— Ладно. Завтра вечером обязательно приду и насчет работы расскажу, если узнаю что-нибудь стоящее.

— Целую, Муся! — сказала я, как обычно, и, положив трубку, задумалась: ну и ну, видимо, дело настолько сложное, что вся Управа на ушах стоит — не знают, с какого бока к нему подойти.

Но надо было еще решить вопрос с Варварой Тихоновной, и я, найдя в бесплатной рекламной газете, которую каждые выходные нам бросали в почтовый ящик, телефон службы «Помощница», позвонила и спросила, сколько сейчас платят приходящей домработнице за необходимый минимум услуг. Как оказалось, я была почти права —100 долларов в месяц. Вот и чудесно, решила я — свобода стоит дорого, но она того стоит! А уж свобода от домашних дел — тем более!

Приехавший за мной Чаров потряс меня своим видом: вальяжный, элегантный, он распространял вокруг себя запах дорогого мужского парфюма и хорошего табака — чудеса творит с человеком спокойная жизнь.

— Леночка, твой должник прибыл! — сказал он, целуя мне руку.— Поехали, и машину свою оставь здесь, тебя потом водитель Михаила отвезет. А то если ты за рулем будешь, то и выпить не сможешь: А сегодня такой праздник! Такой праздник!

— Какой же? — что-то праздники косяком пошли.

— А вот приедем — и расскажу,— загадочно улыбнулся Володя.

— Слушай, подскажи адресок, где живая вода водится,— попросила я, когда мы уже ехали в машине.— Я тоже, как и ты, хочу на десять лет моложе выглядеть.

— Запросто! — засмеялся он.— В театре! Я ведь туда вернулся! Ты представляешь?! Я вернулся в театр! Это такое счастье!

— Так сегодня по этому поводу гуляем? — спросила я, внимательно следя за его реакцией.

— Не только. Официальный повод — знакомство с тобой, а остальное — после,— опять загадочно улыбнулся он, и я почувствовала, что на его действительно искреннюю радость словно тень какая-то падает, но решила пока не форсировать ситуацию и притворно возмутилась:

— Ах ты, интриган!

Чаров рассмеялся, но, приглядевшись ко мне, вдруг с беспокойством спросил:

— Лена, у тебя ничего не случилось? Что-то вид у тебя встревоженный?

— Не обращай внимания, Володя. Есть одна проблема... Но не надо сейчас об этом, не порть себе праздник.

— Лена, ты что-то не понимаешь,— серьезно сказал он.— Твои проблемы — это теперь и мои проблемы. Я могу тебе помочь? Или Надя? Или Миша?

— А вот теперь я тебе скажу: давай поговорим об этом позже.

— Ну и кто из нас интриган? — вздохнул Чаров.

Его жена, Надежда Юрьевна, оказалась милейшей женщиной и суетилась вокруг меня, не зная, как угодить.

В их симпатичной трехкомнатной квартире было необыкновенно уютно. Интересно, подумала я, а смогла бы я сама стать такой же женой и хозяйкой, как она, если бы моя жизнь сложилась по-другому? Может быть, и смогла бы, если бы Игорь был жив, но он погиб. Эх, Игорь, Игорь! Но мне не дали долго грустить и пригласили к столу. Взглянув на него, я тихонько застонала — чего там только не было, и все уставились на меня.

— Если я попробую всего этого хотя бы по кусочку, то меня придется выносить отсюда на руках, а домой везти на грузовом такси.

— Не проблема,—сказал сын Чарова Михаил, невысокий худощавый мужчина с ранними залысинами, выглядевший значительно старше своих тридцати лет.

Он, его жена и дочка держались несколько стесненно, видимо еще не до конца привыкнув к присутствию в их жизни Владимира Сергеевича. Наверное, он и сам временами чувствовал себя скованно, но ему как артисту было легче притворяться, что у него все в порядке.

— Вот и Александр Павлович сказал что-то похожее, когда мы его в первый раз обедать позвали,— улыбнулся Володя, накладывая мне салат.

— А что, Власов у вас в гостях был? — удивилась я.

— Ну, не в гостях, а работали они здесь,— с уважением глядя на мужа, сказала Надежда Юрьевна.

— Понимаешь, Лена, мы с Александром Павловичем сначала решили в «Сосенках» поработать,— жестикулируя вилкой, начал рассказывать Чаров.— Он хочет действие фильма, который вот-вот начнет снимать, сюда перенести, чтобы побольше с семьей видеться, вот и нужно исправления в сценарий внести. А уж натуру подыскать, статистов подобрать и все прочие подобные дела — это все на мне. Работы!..— Чаров тяжело вздохнул.— Веришь? Суток не хватает! — Володя явно кокетничал своей загруженностью, немного рисуясь перед женой и семьей сына.— Но не получилось.

— Что так? Условия неподходящие?

— Леночка, условия сказочные, но внуки!..—он горестно закатил глаза.— Они же не понимают, что такое творческий процесс. Им говорят, что дедушка работает, а они влетают, как стрижи, и требуют, чтобы дедушка отдохнул и поиграл с ними. Они его просто на куски рвут, а он им ни в чем отказать не может. Тогда мы попробовали в моей коммуналке некое подобие творческой мастерской устроить.

— Но это уже я пресекла,— солидно заявила Надежда Юрьевна.— Они же там целыми днями только кофе пили и курили без конца,— пожаловалась она.— Вот мы здесь и сделали для Володи кабинет, чтобы они могли спокойно своим делом заниматься. А я их и покормлю, и кофе сделаю, когда попросят.

Да и тебе спокойнее, подумала я, когда муж все время на глазах, а то в его новом положении, да еще с отдельной комнатой, мало ли какие мысли ему в голову могут прийти.

— Лена, а что у тебя все-таки случилось? — спросил Чаров, пока его жена и сноха накрывали стол для чая с пирогами.

— Да нужно одну девушку срочно на работу устроить, а то место, где она сейчас работает, такое, что, врагу не пожелаю.

— Не проблема,— повторил слова сына Володя.— Хоть с завтрашнего дня. Зарплата там не очень большая, но для пересидки, пока она ничего лучше не подберет, пожалуйста.

— И куда же?

— А помощником режиссера.

— Ну уж нет! Придумал тоже! Знаем мы этих режиссеров! — возмутилась я.

— Знаешь-знаешь. И неплохо,— загадочно сказал Чаров.

— Опять интригуешь? Ты на кого намекаешь, на себя?

— Нет, .конечно. Какой из меня режиссер? — таинственно улыбнулся Володя.

— Слушай, Владимир Сергеевич, ты стал совершенно невозможен,—устало сказала я.—Ты можешь говорить нормально?

— Вот сейчас все соберутся за столом, я и скажу.

Когда все наконец снова расселись, Чаров, все так же таинственно улыбаясь, пошел на кухню и принес бутылку шампанского — все непонимающе переглянулись. Надежда Юрьевна вскочила и достала фужеры, а Володя отдал бутылку сыну и попросил:

— Откроешь, когда скажу,— он откашлялся и начал,— Дорогие мои, все вы знаете, что Александр Павлович будет снимать здесь фильм. Так вот,— его голос дрогнул.— Я утвержден на главную роль. Открывай, Миша.

Хлопнула пробка, и в подставленные бокалы, пенясь, полилось вино. Оно стекало через край и капало на скатерть, но никто не обращал на это внимания. А Надежда Юрьевна с восхищением смотрела на мужа повлажневшими глазами.

— Так ты ее хочешь к Власову устроить? — догадалась я.

— Ну, конечно! — сказал он, и я подумала: «А что, вполне приемлемый вариант».

Немного погодя, отвалившись от стола в отчаянии от полного бессилия съесть еще хотя бы кусочек совершенно изумительного пирога, я поинтересовалась, а что теперь Володя собирается делать со своей комнатой.

— Пусть будет,—задумчиво произнес он.— Мало ли как жизнь сложится? Вдруг пригодится.

В глазах Надежды Юрьевны появилось паническое выражение, и я под столом показала Чарову кулак.

— Да нет! — махнул он рукой.— Ты не так поняла! Надюша! — обратился он к жене.— Ты не сделаешь ли нам кофейку, а мы в кабинете посидим, поговорим.

Кабинетом оказалась маленькая комната, судя по рисунку на обоях — бывшая детская.

— А где сейчас живет Михаил с семьей? Тоже здесь? — недоуменно спросила я.—Как же вы здесь все помещаетесь?

— Нет, они сейчас у сватьев живут, пока те на даче. А вот потом... — Чаров вздохнул.— Наверное, придется эту квартиру продавать и нам с Надюшей в мою коммуналку перебираться, чтобы Миша мог с заводом расплатиться. Ты знаешь, что там происходит?

Итак, застолье было организовано не столько для того, чтобы отметить получение главной роли, сколько, а точнее, именно для того, чтобы повесить на меня проблемы Михаила. Как говорит в таких случаях Мыкола: «Ты так права, что даже противно становится!».

— Слышала вчера по телевизору, что директора в кабинете убили, а еще раньше все его родные умерли. И есть подозрение, что их тоже убили. Только я не понимаю, при чем здесь Михаил?

— А при том, что он на заводе ссуду беспроцентную на строительство дома на два года взял, этим-то его со службы и сманил одноклассник его бывший, который там в то время работал. Ведь квартиру получить у Миши никаких шансов не было — их с Надюшей здесь четверо, да и метраж достаточный. Вот он и соблазнился, думал, что успеет дом выстроить, переедут они туда всей семьей, а эту квартиру продадут. Да завис со строительством, а ссуду скоро возвращать надо. Что делать? Денег на продолжение строительства нет — цены растут как на дрожжах. Дом недостроенный тоже хорошо не продашь, да и жалко — сколько сил в него вложено было. Если бы директор был жив, Михаил с ним как-нибудь договорился бы. А сейчас там зять всем заправляет. Вот он и заявил, что если Миша и еще там один зам есть, из бывших милицейских... Солдатов Федор Семенович...

— Пончик? — невольно вырвалось у меня.— Так это же мой бывший начальник. Я же в Пролетарском райотделе ни много ни мало восемь лет проработала.

— Да, он. Миша его Семенычем зовет, он тоже ссуду брал, и ему ее тоже возвращать надо, да нечем. Вот этот зять и заявил, что если они ему убийцу найдут, то он им ссуду простит. Я к чему это все веду, может быть, поговоришь ты с Мишей? Я ему, ты только не сердись, рассказал кое-что из последнего твоего дела. Поговори, а? Может посоветуешь что-то, подскажешь? Со стороны же всегда виднее. А две головы все-таки не одна.

Я видела, что ему очень неудобно меня просить, понимала, что он чувствует себя виноватым перед сыном, который в общем-то и вырос без него, и хочет хоть как-то помочь ему. Все видела, все понимала, но вот не нравился мне его ненаглядный Михайлик. Хоть дерись, не нравился и все тут, но и Володе я очень хотела помочь и поэтому согласилась.

— Ладно, Володя, давай поговорю. Хотя, честно тебе признаюсь, не хотелось бы мне влезать в это дело. Никаких симпатий эта семейка у меня не вызывает,— покачав головой, сказала я.

— Да ты и не влезай! Ты только выслушай. Вдруг у тебя какая-нибудь светлая мысль появится?

— А у меня все мысли светлые,— нахально заявила я и сама от этого рассмеялась.

— Вот и хорошо! Сейчас я Мишу позову, он заодно и кофе принесет,— и Чаров торопливо вышел из комнаты.

«Ну, сейчас я этого сыночка разложу на составляющие! — злорадно пообещала я самой себе.—Светлые мысли мои ему, видите ли, понадобились! Не волнуйся, насыплю полное лукошко!». Едва услышав о том, что Володя рассказывал сыну о моем последнем деле, связанном как раз с родственниками Матвея, я тут же поняла, о чём именно собирается просить меня этот строитель-неудачник. И словно в ответ на мои мысли в кабинет вошел Михаил, в одной руке у него была большая турка, от которой исходил чудный аромат хорошего кофе, а в другой — два бокала.

— Извините, Елена Васильевна, что не сервиз,— сказал он, ставя их на стол и разливая кофе.— Только, как мне показалось, вам так будет удобнее и привычнее.

— Да, я действительно не люблю китайские церемонии,— согласилась я, внимательно приглядываясь к нему.

— Я тоже,— кивнул Михаил, усаживаясь боком к стоящему около окна письменному столу лицом ко мне, а я осталась сидеть в кресле.

— Хороший кабинет у Владимира Сергеевича получился, уютный. Радостно ему здесь, наверное, работалось, жаль, что недолго. Ну да комната у него в коммуналке большая и соседи неплохие. Когда переезжать будете? — я сознательно ставила его на место. Если я вынужденно ушла из милиции в никуда, то он-то погнался за красивой жизнью, так вот пусть и получает по полной программе.— Ну, впрочем, вы это сами решите. Кстати, а ваши мама и жена уже знают о грядущих светлых временах, или это будет для них приятным сюрпризом?

— Ничего они не знают,— Михаил пошел красными пятнами.— Пока не знают. Они обе были категорически против того, чтобы я переходил на завод, и были, как оказалось, правы. А сейчас? Ну что, скажите мне, изменится от того, что они обе будут и день и ночь мне повторять: «А ведь мы тебя предупреждали!». Вы думаете, я от хорошей жизни за помощью к вам обратился?

— В таком случае мне бы очень хотелось получить честный ответ на прямой вопрос: зачем я вам понадобилась? — я специально нажимала на него, чтобы вынудить сказать правду.—Вы профессионал, да и Солдатов, как бы я ни относилась к нему как к человеку,— ведь это из-за него и Богданова я ушла из органов — свое дело прекрасно знает. А инспирированные вами рассуждения Владимира Сергеевича о том, что я могу вам помочь, звучат убедительно только для него самого,— я закурила и требовательно уставилась на Михаила.— Итак?

— Ну и хваточка у вас, Елена Васильевна! — он заставил себя улыбнуться.— Только если верить тому, что о вас рассказывал папа, то зря вы думаете, что не сможете дать нам с Семенычем дельный совет. Кстати, Солдатов тоже говорит, что из вас мог бы хороший следователь получиться.

— Михаил Владимирович, увертюру можно было бы опустить. А ваша мама накормила меня так, что лапша с ушей на завтрак мне тоже не понадобится. Учтите, сама я вру только в случае крайней необходимости и терпеть не могу тех, кто занимается этим из любви к искусству.

— И все-таки, Елена Васильевна, я повторю, что, судя по тому как вы смогли так быстро разобраться с вашим последним делом, с аналитическими способностями у вас...

— У меня все в порядке,— перебила я его, поняв, что правды от него не дождешься.— Поэтому несложно догадаться, что вам не я нужна, а Павел Андреевич Матвеев. Вы решили, что если я возьмусь за это дело, то он. и его люди будут помогать мне хотя бы из благодарности за то, что я для них сделала? Так? Вы действительно считаете, что у него возможностей больше, чем у двух областных управлений?

— Да,— серьезно сказал Михаил.— Поверьте, я знаю, что говорю. Просто вы о них еще даже не догадываетесь.

— Может быть,— согласилась я.— Только это еще не повод для того, чтобы обращаться ко мне с подобными предложениями. Или у вас с Семенычем сложилась настолько острая ситуация, что выбирать не приходится? Все средства хороши?

— Да, положение у нас с ним безрадостное,— подтвердил он.

— Из-за ссуды?

— Из-за нее.

— Все ясно. Послушав отцовские рассказы, вы решили привлечь меня к расследованию, и Солдатов эту идею поддержал. И вот вы с ним на два голоса напели Наумову в уши, что придет Лукова, за которой стоят Матвей и Панфилов, и на раз-два такта найдет супостата. А поскольку Семеныч ко мне ни за какие коврижки и близко не подошел бы, то вы взяли переговорную миссию на себя и попросили отца пригласить меня в гости, чтобы в камерной обстановке да с его помощью, да под пироги уговорить заняться этим делом. Так во сколько же вы завтра обещали привести меня к Наумову? Надеюсь, не очень рано? Я успею выспаться? — добивала я его. Ничего, потерпишь. Пошел в попы — служи и панихиды.

— Вы совершенно правы, Елена Васильевна, я действительно пообещал привезти вас на завод к одиннадцати часам. И очень надеюсь, что вы согласитесь встретиться с Николаем Сергеевичем.— Терять ему было совершенно нечего, и он пристально смотрел мне прямо в глаза.

— Гипнозом балуетесь? Зря! Со мной такие вещи не проходят. Во-первых, мне категорически не нравится тот способ, которым вы пытались, используя родителей, склонить меня заниматься этим делом. А во-вторых, мне крайне несимпатична вся эта семейка Богдановых, поэтому я просто-напросто не хочу заниматься этим делом.

— Понимаю, Елена Васильевна, и все-таки прошу вас встретиться с Наумовым. Он очень пакостный человечек, о таких поляки говорят: «С хама пана не зробишь». И если вы будете разговаривать с ним тоном, хотя бы отдаленно напоминающим тот, каким вы говорите сейчас,— причем вам для этого даже стараться не придется, он вас сам на это спровоцирует,— то он взбесится и никакого разговор не получится, но мои обязательства перед ним будут выполнены.

Я с интересом рассматривала Михаила. Отец и сын, а два совершенно разных человека. Насколько мне был близок и симпатичен Владимир, настолько же неприятен Михаил.

— Хорошо! — наконец сказала я.— Я приеду завтра на завод. Но сделаю это только ради вашего отца. И только это. Я понятно выразилась? А теперь расскажите мне, что же все-таки произошло?

— А что вы уже знаете об этой истории? — видно было, что у него камень с души свалился.

— Только то, что было во вчерашней передаче. И скажите сразу: их что — всех действительно убили, как намекал ведущий?

— Да. В этой истории так много непонятного, что рассказ займет очень много времени. А вкратце... Поражают несколько моментов: полное отсутствие следов, что говорит о невероятном, на грани фантастики мастерстве исполнителя, совершенно неизвестные доселе способы некоторых убийств, сроки, в которые они произошли, и, самое главное, мотивы. До всего остального можно все-таки как-то докопаться, если имеешь представление о мотивах, но мы перебрали все возможные и не нашли ни одного стоящего,— задумчиво сказал Михаил.

— Личная неприязнь? Ведь семейка-то та еще. Может быть, сами того не зная, перешли дорогу кому-то очень серьезному?

— Отработал. За то время, что я на заводе, не было такого. А полтора года — это вполне достаточный срок, чтобы смогло вылезти даже то, что было раньше. Да и не стали бы в этом случае вырезать всю семью, а здесь одного за другим, как орехи, перещелкали.

—Чья-то материальная заинтересованность?

— Да чья? — щурясь от сигаретного дыма, спросил он.— Все давным-давно поделено, все роли распределены. Да и будущее у завода было не таким уж плачевным, каким его расписали. Правда, не в качестве завода уже — его собирались в центр развлечений превратить — место же хорошее, на Волге, но акционеры не возражали.

— А может быть, кому-нибудь очень сильно не хотелось, чтобы это будущее наступило?

— Кому? — он с интересом уставился на меня.— Если рабочим, то их мнение в расчет, как вы понимаете, не принималось. А возможности как оплатить, так и организовать настолько высокопрофессиональные убийства у них нет. Кому-то со стороны? Но завод — именно как завод — не представляет сейчас никакой ценности. Земля под застройку? Тоже нет. Ведь для этого придется сносить все корпуса, а это же немцы строили, по старинке, добротно, на яйцах раствор замешивали.Скорее полберега снесет, чем в такой стене хоть трещина появится. Я документацию видел: заводские здания еще века простоят. Поэтому с этой точки, зрения преступления просто экономически невыгодны. Золотыми новые строения получатся.

— А если предположить, что кто-то захочет на этих площадях новое производство развернуть?

— Нет, не проходит. Во-первых, при существующем порядке вещей производство вообще занятие малоприбыльное, а во-вторых, гораздо проще было бы просто скупить долги завода и прибрать его к рукам официальным путем. Кстати, эта мысль уже высказывалась, когда Богданов подумал, что за всеми этими убийствами стоит Матвеев.

— Вот уж глупость несусветная! — возмутилась я и, немного помолчав, добавила: — Да. Вот так, навскидку, трудно предложить что-то рациональное. Но если подумать; в детали вникнуть, протоколы почитать, с людьми поговорить... А по поводу исполнителя какие-то предположения есть? — я чувствовала, что против своей воли все глубже влезаю в это дело, настолько оно было интересным.

— Нет! Словно из воздуха появляется и там же исчезает, вот как дым этот,— сказал Михаил, показывая на форточку, через которую на улицу вытекал сизый воздух. Да, надымили мы с ним здесь изрядно.

— Не примите за насмешку, но я вам даже немного завидую, настолько это необычное и загадочное дело,— поднимаясь из кресла, сказала я.

Как я ни отбивалась, но мне все-таки вручили большую коробку из-под торта с разнообразными пирожками — оказывается, Надежда Юрьевна их тоже напекла, но на них ни у кого просто сил не осталось.

— Вот вы на завтрак их и попробуете,— сказала она.

— Да здесь и на обед, и на ужин хватит,— возразила я, чувствуя тяжесть коробки.— Это уже просто какая-то диверсия против моей фигуры получается,

— Володя говорит, что вы готовить не очень любите, так что побалуйте себя. А излишняя полнота вам при вашей работе и вовсе не грозит. Так что берите и ешьте на здоровье.

Зайдя по дороге домой к Варваре Тихоновне, я застала там идиллическую картину: разомлевший от блаженства Васька, не в силах даже мурчать, лежал у нее на коленях, а она его вычесывала, приговаривая: «Васенька у нас пушистый! Васенька у нас шелковый!».

Бедная женщина, подумала я, как же ей одиноко!

— Угощайтесь, Варвара Тихоновна,— предложила я, открывая коробку.

Она достала пирожок, откусила и стала жевать, задумчиво глядя на потолок, а потом вынесла свой вердикт:

— Неплохо! Но можно было и по-другому сделать. Опустить капусту в кипящее молоко, дать ему снова закипеть, потом капусту откинуть на дуршлаг...

— Не надо! — взмолилась я.— Я в этом все равно ничего не понимаю! Давайте лучше о деле. Я выяснила, сколько сейчас платят таким, как вы, домработницам — три тысячи в месяц.— Я не стала уточнять, что тем, кто умеет пользоваться современной сложной бытовой техникой, платят пятьсот долларов.

— Это что же это получается? — она застыла с пирожком в руке.— Это же сто рублей в день получается! Это же сколько всего купить-то можно! И сырок, и колбаску, и сметанку... — она бы перечисляла еще и еще, но не выдержала и заплакала: — Да я вам за эти деньги все что угодно делать буду!

— Все что угодно не надо. Забирайте Ваську и пойдемте ко мне, чтобы на месте определить, чем вы будете заниматься.

Обойдя мою квартиру и внимательно ее оглядев, Варвара Тихоновна сказала:

— Ну, я все поняла. Не волнуйтесь, Елена Васильевна, довольны будете.

Вручив ей ключи от квартиры и деньги на расходы и предупредив, чтобы особо не экономила, я закрыла за ней дверь и повернулась к Василису:

— Вот и все, зверюшка. Теперь мы с тобой будем сытые, довольные и счастливые, а Варвара Тихоновна — при деле и при деньгах.

Засовывая коробку с пирожками в звенящий от пустоты холодильник, я рассмеялась: завтра придет Николай, и от пирожков в этой коробке останется только запах. Ни за что не поверю, что богдановская история отбила у него аппетит.