Судьбе наперекор...

ГЛАВА 3

Проснулась я от идущего из кухни непонятного, но очень вкусного запаха — там что-то жарилось. Накинув халат, я заглянула туда: около плиты стояла Варвара Тихоновна и переворачивала что-то на сковороде, а в своем кресле сидел Васька и старательно умывался, значит, уже поел. Обернувшись на мои шаги, она, улыбаясь, сказала:

— Вот и хорошо! Вот и славно! Сейчас вы их горяченькими и поедите.

— Чего? — не поняла я.

— А блинчики с творожком. Я уже и в магазин сходила, и на базар, и Васеньку покормила,— отчитывалась она.

А я смотрела на ее светящееся радостью лицо и думала: «А ведь она это все искренне, от души... Ей, как и любому из нас, надо для счастья не так уж много. И самое главное в этом — быть нужной. По-настоящему, по большому счету, а не из корысти, неважно какой: мелкой или крупной». И я улыбнулась ей в ответ:

— Доброе утро, Варвара Тихоновна. Как же давно я не ела домашних блинчиков с творогом!

Оставив машину на стоянке около судоремонтного завода, я подошла к дверям административного корпуса и увидела прикрепленный скотчем к стеклу большой лист бумаги, на котором крупными буквами от руки было написано объявление, что заводу требуются на работу береговые матросы с окладом 600 рублей в месяц.

Что за чудеса? Ведь матрос— это всегда что-то, связанное с водой, никак не с берегом, да и зачем заводу, который на ладан дышит, кого-то на работу приглашать, пусть и на такой мизерный оклад? Ну да меня это не касается, решила я и вошла в вестибюль. Меня уже ждали — около турникета стоял Михаил.

— Добрый день, Елена Васильевна. Спасибо, что приехали.

— Что? — язвительно поинтересовалась я.— Вышеозначенный уже бьет копытом от нетерпения?

— Я рад, что у вас такой боевой настрой,— улыбнулся он.

Да, что бы ни говорили, а ФСБ — контора серьезная: ни дураки, ни слабаки там не водятся.

— Пошли, Михаил Владимирович. Как говорят бывалые люди: «Раньше сядешь, раньше выйдешь, и отсидишь не хуже других». Хочется поскорее развязаться с этой историей. Кстати, ничего нового не произошло?

— Нет,— ответил он, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж.— И я даже не знаю, хорошо это или плохо.

В коридоре около дверей приемной стояли два здоровых парня, при взгляде на которых становилось ясно, что недостаток серого вещества с избытком компенсируется у них мышечной массой. Еще двое таких же находились в приемной, где за столом сидело нечто в приличных организациях совершенно невозможное: очень коротко стриженная молоденькая брюнетка в крошечных шортиках и таком же топике, в пупке которой переливалась всеми цветами радуги стекляшка, развалясь в кресле, рукой с невероятной длины ярко-зелеными ногтями лениво листала каталог «Отто». Я не смогла сдержаться и хмыкнула.

— Зато Николаю нравится,— жеманно произнесла она и, переведя взгляд на Чарова, томно спросила: — Миша, а ты говорил обо мне с папой? Ты не забыл, о чем я тебя просила? Я так мечтаю сниматься в кино... Все говорят, что у меня это изумительно получится.

- Конечно, Анжелочка. Разве я могу забыть просьбу такой очаровательной девушки, как ты? Как только начнутся пробы, я сам тебя к нему отвезу,— не моргнув глазом, соврал тот.

— Ах, я так мечтаю познакомиться с Власовым! — от полноты чувств она закатила глаза и глубоко вздохнула тем местом, где у нормальных женщин обычно находится грудь.

Глядя на все это, я развеселилась. Если я и ехала сюда с неприятным чувством, что мне придется делать что-то против своего желания, то теперь я была даже благодарна Михаилу , ну, где я еще смогла бы увидеть такой балаган? К сожалению, он быстро закончился.

— Мы с тобой чуть попозже обязательно поговорим об этом подробнее, а сейчас нам к Николаю Сергеевичу надо. Он один? — лучезарно улыбнулся Чаров.

— Семеныч у него,— презрительно поджав губы, сказала девица.— И как только его Николай терпит? Не представляю.

Мы с Михаилом вошли в кабинет, и я искренне порадовалась, что за дымчатыми стеклами моих очков сидящий за столом мужчина не сможет увидеть выражение моих глаз. Ну и рожа! Не дожидаясь приглашения, я прошла и села на стул рядом с длинным столом для заседаний, стоящим вдоль стены.

— Николай Сергеевич, это... — начал Михаил.

Но Наумов перебил его:

— Уже понял. Между прочим, могла бы, войдя, и поздороваться.

— Могла бы, если бы ты поднялся мне навстречу,— спокойно ответила я.

Наумов откинулся на спинку кресла и, пристально глядя на меня, ехидно сказал:

— А папенькина голова, кстати, именно на этом столе и стояла.

— Знаю. Жаль, не сообразила цветочков купить — возложила бы с превеликим удовольствием,— с не меньшим ехидством ответила я.

Я вовсе не собиралась начинать разговор с такого откровенного хамства, но говорить вежливо с этим человеком было свыше моих сил, настолько он был омерзителен. Удав Каа из мультфильма о Маугли был просто красавец по сравнению с ним. А Наумов был действительно похож на змею: крошечные злые глубокосидящие бледно-голубые глазки под тяжелыми надбровными дугами и низким лбом, переходящим в раннюю лысину, выпирающие скулы, маленький приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями и острый подбородок, и все это в бледно-серых тонах: что кожа, что брови, что остатки волос.

— Что, любуешься? — издевательски спросил он.

— Да уж! Красота тебя не сгубит! Что, у Богданова ни на кого более симпатичного денег не хватило? — поинтересовалась я, закуривая.

— Да кто бы еще согласился с этой шалавой связаться, с ее дочками дебильными?— вскочил с кресла Наумов, напоминавший змею даже фигурой.

— Подробности можешь опустить. Как говорит один мой знакомый: «Не стыдно продаться, стыдно продаться дешево»,— процитировала я Панфилова.— Ну и как ты сам считаешь: продешевил или нет, когда на ней женился?

— А я не на ней женился, а на заводе! — огрызнулся он.— Кто же знал, что так повернется?

— Ладно, время — деньги, а мое время стоит очень дорого. Что тебе от меня надо?

— Хочу предложить тебе этим делом заняться. О деньгах не беспокойся: заплачу, сколько скажешь. Этих двух дармоедов тебе в помощь дам — пусть хоть на побегушках свои долги отрабатывают. Ну и мальчиков, конечно, чтобы самой руки не пачкать. Как?

— А зачем тебе это? Ты что, местью пылаешь или думаешь, что сам в списке следующий?

— Какой местью?! Скажешь тоже, местью! Я боюсь! Понимаешь? Боюсь! — крикнул он.— Я не знаю, откуда в этой истории ноги растут! Я не знаю, чего мне ждать и ждать ли вообще! Я не понимаю, что происходит! Если бы предъява какая-нибудь была, наезд, то все ясно, разрулили бы. Так ведь нет ничего, вот что страшно-то!

— А чего ты боишься? У тебя мордоворотов, как грязи.

— А ты думаешь, у папеньки меньше было?! — взорвался он.— И ведь, главное, не дали этой вонючке своей смертью сдохнуть, а ему и оставалось-то всего ничего.

— Это о ком это ты так ласково?

— О Богданове, о ком же еще! Он же от рака загибался, ему больше месяца ни один врач не давал. Он же гнил заживо, а уж смердел!..— при воспоминании об этом Наумов передернулся.— Поэтому мы и с собранием акционеров поторопились, чтобы все успеть оформить.

— Что оформить?

— Да то, что он уходит и меня вместо себя оставляет,— отмахнулся он — не это его сейчас волновало.— Ну что, возьмешься?

При одной мысли о том, что нужно будет копаться в истории этой семейки, я сама передернулась не хуже Наумова и, поднимаясь, сказала:

— Нет. У меня на ближайшее будущее совсем другие планы.

— Катитесь отсюда! — рявкнул он на Чарова и Солдатова, которые все время нашего разговора тихо, как мышки, просидели в уголке.—.Слушай,— сказал он, дождавшись, когда они выйдут,—все говорят,—тут он кивнул на то место, где они сидели,—что ты человек прямой. Скажи, может за всей этой историей Матвей стоять? Понимаешь, хоть Мишка и талдычит, что таких специалистов не существует, но не с Луны же они свалились? А у Матвея, если хорошенько в закромах покопаться, все что угодно найти можно. Может, перетерла бы ты с Матвеем, если это, конечно, он, чего ему от меня надо,— все же знают, что ты с ним по корешам.

— Я Чарову уже говорила, но, если надо, могу и тебе повторить — Павел Андреевич здесь ни при чем. Что еще?

— А чего тут еще? — вздохнул Наумов, и на какую-то секунду мне стало его жалко — такой испуганный был у него вид, но это чувство быстро прошло.— Мне, конечно, и так на безбедную жизнь хватит, но и наследство упускать не хочется. Мне бы только эти полгода до декабря продержаться, а там... Свинтил бы я отсюда подальше, да с концами... И гори оно все синим пламенем — мне жизнь дороже.

— Полгода? — задумчиво сказала я.— Ну, тогда напиши завещание и укажи в нем, что все, что у тебя уже есть, и то, что тебе еще только предстоит от твоих в бозе почивших родственничков унаследовать, ты оставляешь государству. И рассказывай об этом всем, кто спросит и не спросит. Если дело только в деньгах, если это не что-то личное, то люди будут знать, что ничего от твоей смерти не выиграют, а значит, и смысла связываться с тобой у них не будет. Вот тогда, может, сам в живых и останешься.

Наумов задумался, что-то прикинул в уме и расхохотался.

— Слушай, а ведь эти дармоеды правы оказались, когда говорили, что ты можешь дать дельный совет. Не зря я их все-таки кормлю,— и радостно заявил: — Ты с меня имеешь! А если мальчики нужны будут для какой-нибудь работы — позвони, дам.

Полная отвращения к самой себе от совершенного только что для этого мерзавца доброго дела, я вышла из кабинета и увидела дожидавшихся меня в приемной Чарова и Солдатова.

— Михаил Владимирович, проводите меня до машины, если вас не затруднит,— сказала я, делая вид, что не замечаю Пончика, с которого это было, как с гуся вода, потому что он приветливо ко мне обратился.

— Что ж вы, Елена Васильевна, старых знакомых не узнаете? — говорил он, шагая рядом со мной вниз по лестнице.

— А если не хочу узнавать, тогда что? — не глядя на него, спросила я.

— Тогда зря! — убежденно сказал он.— Ведь если бы вы тогда не ушли, то и ковырялись бы в мелкой бытовухе по сей день. И ни Кипра, ни «девяточки» новенькой, ни часиков таких,— он кивнул на мои «Картье»,— у вас не было бы. Жить-то вы на вольных хлебах гораздо лучше стали? Или я не прав?

— Может, мне вас еще и поблагодарить надо? — я остановилась и повернулась к нему.

— А вот и не мешало бы. Может быть, я еще в те годы в вас ваше истинное призвание разглядел.

Тут уж я не выдержала и рассмеялась:

— Старый лис из любой ловушки выход найдет!

— Ну, не такой уж и старый! — возразил Солдатов.— Мы с Панфиловым, между прочим, с одного года,— и предложил: — А не выпить ли нам мировую у меня в кабинете?

«А можно,— подумала я.— Заодно и узнаю, что же это за убийства такие необыкновенные»,— и сказала: — Я за рулем, поэтому мне только кофе.

Но Федор Семенович, извиняясь, развел руками.

— Электричества на заводе нет, так что кофе не будет:

Солдатов, или Пончик, как его звали за глаза в райотделе, был невысоким, каким-то кругленьким человеком с конопушистым простяцким лицом и небольшими хитрыми голубыми глазками, которые, когда он злился, становились большими и круглыми. Обнаружив однажды, что от некогда буйной шевелюры остался лишь небольшой венчик седых волос, он решил бороться с лысиной радикально, то есть просто побрил голову, и с тех пор вызывающе блестел своей совершенно гладкой головой, что, вкупе с его фигурой, и послужило причиной появления такого прозвища — Пончик.

Наученный жизнью Федор Семенович, и раньше всегда знавший, с кем и как надо ладить, подготовился к нашей встрече заранее, потому что скатерть-самобранка была уже раскинута, но мне после плотного завтрака есть совсем не хотелось, и я ограничилась соком.

— Могу вас обрадовать,— сказала я.— Наумов признал, что не зря вас кормит. Так что, может, для вас все еще и обойдется. Но! С вас причитается!

Они недоуменно переглянулись.

— Для непонятливых объясняю: хочу послушать эту таинственную историю.

— Если с самого начала, Елена Васильевна, то я сейчас кого-нибудь за раскладушкой сгоняю, потому что это не на один день разговор,— предупредил меня Солдатов.

— Федор Семенович, да прекрасно вы меня поняли. Меня только убийства интересуют.

Они снова переглянулись.

— Ладно,— сказал Солдатов.— Слушай. Только давай уж по-старому: я тебя Еленой, а ты меня Семенычем,— раз мир у нас.

Я, соглашаясь, кивнула, и он начал рассказывать: — Первым, как ты уже знаешь, был Толька. Он мало того, что пил беспробудно, так еще и на иглу подсел. Лечили его, конечно, и не раз, но все без толку. Отец его отселил, чтобы эту рожу кривую каждый день не видеть, купил ему хорошую квартиру в доме с охраной в нашем же районе. Я этих парней сам инструктировал, да и доплачивали мы им, чтобы они, в случае чего, нам отзванивались. Так вот. Тольку поздно вечером 1 июня, крепко хваченного, водитель домой отвез. А утром... — Семеныч повел шеей и хрустнул пальцами — я этот жест еще со времен райотдела помнила, значит, неприятное что-то он сказать собирался.—А утром отец ему звонит, а трубку не берет никто, он — охране. Те говорят, что дома он, не выходил никуда. Ну, мы поехали — может, передоз у него. Квартира изнутри заперта, да так, что снаружи не открыть. Взломали дверь... А он перед орущим во всю мочь телевизором в кресле сидит. Уже холодный. И с дырой во лбу. Думали сначала, что застрелили его, а после вскрытия у него в башке стрелку металлическую нашли. Небольшую такую, сантиметров десять, не больше. Я таких и не видел никогда. Она туда полностью вошла, и из мозгов каша получилась, а отпечатков на ней никаких нет. Специалисты вычислили, что стреляли, хоть и непонятно из чего, с чердака напротив. А поскольку у Тольки окно открыто было, то никто, естественно, ничего и не слышал. А на чердаке тоже никаких следов не нашли. Как тебе?

— Семеныч, так не бывает! — растерялась я.— Это фантастика какая-то! А с остальными что было?

— Что было? Что было? — чуть не взорвался он.— Ритка же спилась начисто, и ее с территории дома, что там, в «Дворянском гнезде», построили, никуда не выпускали с тех пор, как она повадилась по соседям шастать, чтобы бутылкой разжиться.

Я поняла: так называли большой поселок коттеджей, расположенный на Волге под Баратовом,но охрана там, по слухам, такая, что и муха без пропуска не пролетит.

— Позору было! — Пончик покачал головой.— Да и в сад-то выпускать начали только после того, как забор двухметровый поставили, чтобы стыдобу эту никто не видел. Ладно! - он махнул рукой.— Не об этом сейчас. Так вот. В саду ее и нашли. В дальнем закуточке. Шнуром шелковым удавленную. И снова никаких следов. А в пятницу Лариску с детьми грохнули. Девчонок-то пожалели, просто скрутили им головы, как цыплятам, а вот над Лариской просто какой-то псих потрудился,— он невольно передернулся.— Ее.,.

— Нет, Семеныч, хватит. С меня достаточно! — остановила я его.

За время службы в милиции мне немало пришлось трупов насмотреться, попадались и довольно живописные, особенно после бытовых разборок по пьянке, но от таких жутких подробностей у меня невольно мороз по коже пошел и выпитый сок начал потихоньку нашептывать мне, что ему внутри совсем не нравится и он не прочь бы выйти обратно. Я сглотнула слюну, и Солдатов, поняв меня без слов, плеснул в бокал коньяк и протянул мне:

— На! За рулем не за рулем, а от таких новостей, один черт, не опьянеешь.

От выпитого коньяка я почувствовала себя немного бодрее и рискнула спросить:

— А как богдановская голова на столе оказалась? Я по телевизору видела, как ваши же рабочие об этом рассказывали.

— А потому, что отрезали ее,—буднично заметил он, но тут же взъярился.— Ты можешь себе представить, чтобы в разгар рабочего дня директору отрезали голову в его собственном кабинете, а никто ничего не заметил: ни как зашел убийца, ни как вышел. То есть путь, которым он прошел, понятен — через окно. Но следов-то опять никаких, и совершенно непонятно, чем с одного удара можно снести башку. Не топор же он с собой притащил? —Солдатов удрученно развел руками,— Ну, Елена, как тебе загадочки?

Услышав все эти подробности, я от неожиданности, сама того не заметив, обратилась к Чарову на ты:

— Кажется, я вчера погорячилась, сказав, что завидую тебе. Такого я не ожидала. Это просто фильм ужасов какой-то. Мое мнение: пока не станут известны мотивы, это дело дохлое. Но если поковыряться в истории этой милой семейки, то их наберется на любой вкус, цвет и фасон столько, что выбирай — не хочу. Так что на несколько лет вперед работой вы обеспечены,-и я поднялась со стула.

— Спасибо, благодетельница, утешила,—чуть не хором сказали они, но, несмотря на шутливый тон, лица у них были безрадостные.

По дороге домой я сама с собой договорилась, что не задам Егорову ни одного вопроса об этих убийствах. Мое вечное любопытство, услышав кровавые подробности этого дела, испугалось, отползло в самую глубокую и дальнюю норку, свернулось калачиком и, не знаю, надолго ли, но затихло.

Дома меня ждали умопомрачительные запахи готового обеда, завешанный моими выстиранными вещами балкон, раскисшая от рыданий Варвара Тихоновна и залитый ее слезами ничего не понимающий Васька.

На мой растерянный вопрос: «Что случилось?» — она, шумно шмыгая носом, ответила:

— Да как же он, подлец, мог такую женщину бросить?

Все ясно, тут же успокоилась я, очередной сериал — я же сама ей показала перед уходом, как с моим «Панасоником» обращаться.

— Варвара Тихоновна, а что, ваш телевизор не работает?

— Да уж года два как сломался. Звук есть, а изображения нет.

Так, поняла я, надо спасаться, а то жизни не будет.

— Все! — решительно заявила я.— Сейчас пообедаю и займусь вашим телевизором. И еще, ужин,, пожалуйста, на двоих приготовьте — у меня вечером гость будет.

Я ела и чувствовала себя, как в далеком детстве, когда приходила в гости к бабушке Зое, маминой маме. И пусть салат был самый простой, без украшений и финтифлюшек, борщ обычный домашний, пахнущие чесноком котлеты размером с ладонь, а жареная картошка нарезана отнюдь не соломкой, но все это было приготовлено с душой и любовью, с искренним желанием вкусно накормить дорогого человека. И только безумец предпочел бы этому самые изысканные ресторанные выкрутасы.

Поблаженствовав немного с кофе и сигаретой в кресле, я отправилась в комиссионный магазин электроники и купила довольно приличный «Orson» и комнатную антенну с усилителем. Установив и наладив все это в квартире Варвары Тихоновны, я совершенно серьезно ей сказала:

— Содержание сериалов будете с Васькой обсуждать, потому что я их терпеть не могу. Кстати, я завтра рано утром поеду в деревню родителей навестить, так что вы его прямо сейчас забирайте, чтобы мне вас не будить.

Вечером появился Мыкола. Похудевший, осунувшийся, с покрасневшими от постоянного сидения перед компьютером глазами, выглядел он ужасно.

— Ты привидений боишься? — спросил он вместо приветствия.

— Нет, а что?

— А я вот боялся! Когда живой был,— с горестным вздохом заявил он.

— Коля, мне сегодня Пончик кое-что рассказал об этой истории, поэтому хочу тебя сразу успокоить: никаких вопросов я тебе задавать не буду.

— Слава богу! А то я, честно говоря, опасался, что ты можешь из-за своего любопытства неуемного еще и сюда вдряпаться. Погубит оно тебя когда-нибудь, Ленка, как ту кошку, и мяукнуть не успеешь!

Как ни вымотан был Мыкола, но запах разогреваемых в духовке пирожков и жареного мяса начал потихоньку доходить до его сознания, и он с подозрением уставился на меня.

— Не понял?! С каких это пор в твоем Доме человеческой едой пахнет? Ты там на Кипре, часом, не перегрелась?

— А тем, которые такие ехидные, я могла бы по старой памяти отварить пельменей, только они у меня в доме больше не водятся.

— Да?! — потрясенно воскликнул Колька и, чуть не сметя меня с дороги, пролетел в кухню.

— Подожди! — пыталась я оторвать его от духовки.— Дай пирожкам как следует прогреться. Дойдет и до них очередь.

— Ты ничего не понимаешь! — ответил он мне с набитым ртом.— Холодные даже вкуснее! — и потянулся за следующим, но я хлопнула его по руке.

Я с интересом наблюдала обратно пропорциональную зависимость — кажется, так это называется в математике,— как по мере уменьшения еды на тарелке, а потом и пирожков Колькино лицо приобретало все более человеческое и осмысленное выражение. Наконец он обессиленно отвалился от стола и расслабленно сказал:

— Теперь я знаю, что такое счастье! Но кто сотворил все эти чудеса? Какой волшебник?

— Проглот! Тебя легче убить, чем прокормить! — радуясь, что он немного ожил, сказала я.— Не волшебник, а волшебница. У меня теперь Варвара Тихоновна работает, да и Васька теперь большей Частью у нее обретается. И как я раньше не додумалась домработницу взять? Ну что, коньяк или «Мускат»?

— И пиво тоже,— сытым, довольным голосом сказал Мыкола и закурил.

— Ладно. Перебирайся в комнату, сам знаешь, где что стоит, а я пока кофе сделаю.

Когда мы устроились в креслах, я начала рассказывать, как я отдыхала, что собираюсь завтра поехать к родителям, а в субботу — в гости к Матвею, старательно избегая любых упоминаний о том деле, которым он был занят.

— Кстати, дорогой, ты насчет работы что-нибудь узнал? Или, замотанный, забыл, по своему обыкновению?

— Обижаешь? — его умиротворенная физиономия тут же приобрела оскорбленный вид.— Уже обидела! — укоризненно вздохнул он.— Нет у нас в архиве мест. Можно будет попробовать ее немного попозже к нам пристроить, но это в том случае, если мы сами усидим, что проблематично, и если она компьютер знает. Но тут ее придется через райотдел какой-нибудь проводить. А почему такая срочность?

— А потому, что она в областном архиве у Костровой работает. Дальше объяснять или не надо?

— Эк ее угораздило! Да, не место это для молодой девчонки,— согласился со мной Колька.

— А ты, случаем, не в курсе, что это за история была года три назад, после которой она со службы полетела?

— Знаю, конечно. Она и Тихонов в женской колонии работали, оба аттестованные, а бабенка еще одна, фамилию не помню...

— Курицына? — спросила я.

— Может быть. Говорю же, не помню. Та — из вольнонаемных, в канцелярии работала. А у Костровой, хоть она и дочь имеет, правда никто, в том числе и она сама, не знает, от кого, замашки несколько специфические.

— Значит, из-за этого? — спросила я, вспомнив рассказ Анны Ильиничны.

— Ага. А среди заключенных там девчонка была одна очень красивая, вот Кострова и стала к ней приступаться, чтобы, образно выражаясь, свои порочные склонности к ней на практике применить,— раньше-то такие вещи ей с рук сходили. Девчонка, естественно, отбивалась изо всех сил, а подружка ее, девчонки этой, вступилась за нее и высказала Костровой все, что она о ней думает, да, как говорили, в таких выражениях, что стены покраснели. Инка на нее с кулаками, а та ее в ответ приложила. На Инкин крик вертухаи прибежали, в том числе и Тихонов, повалили эту подружку на пол, и Кострова с Тихоновым отходили ее ногами так, что в больницу пришлось везти, операцию делать. Сактировали ее потом по здоровью. Скандал замять не удалось, полетели они с работы, но, как видишь, не пропали.

— Кто же с такой мразью дело иметь захочет? — удивилась я.— Я так поняла, что покровители у нее какие-то есть?

— Я думаю, что это ее за старые заслуги отблагодарили. Ее же всем проверяющим, кто к нам приезжал, подкладывали. А она и рада стараться начальству услужить,— брезгливо сказал Колька.

— Господи, как же их должны были перед этим напоить, чтобы они при виде ее сразу же не протрезвели? — я в недоумении пожала плечами.— Вот уж, воистину, не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки.

— А как там Пончик? Все такой же бодрый? — Егоров сменил тему.

— Да не совсем, оптимизмом он, во всяком случае, не брызжет. У него и у сына Володи Чарова, ну, ты знаешь, о ком я... большие неприятности из-за этих убийств могут быть.

— И не у них одних,— грустно сказал Мыкола.— Понимаешь, Ленка, мы сейчас ковыряемся во всех нераскрытых делах по стране за последние пять лет, пытаемся найти хоть что-то похожее, чтобы можно было сравнить, с людьми встретиться, поговорить. Сама же знаешь, что в деле не все отражается, может быть, у кого-то какие-то свои соображения были, а подтверждения они не нашли, вот при человеке и остались.

—- А почему только в нераскрытых? Ты что, сам не знаешь, как дела закрывают? Нашли кого-то сиделого или бомжа и навесили. Уж если вы всерьез за это взялись, а не для галочки, то и занимайтесь основательно.

— Спасибо, родная,— сидя в кресле, Колька иронически поклонился мне, согнувшись до колен.— Успокоила, называется. А может быть, и придется этим заняться,— печально сказал он.— Если сейчас ничего не найдем.

Колька встал, потянулся, устало поглядел на меня и вздохнул:

— Ладно, пойду я. То-то моя боевая подруга удивится, что я в человеческое время домой вернулся, да еще и сытым. Василию Трофимовичу и Зинаиде Константиновне привет от меня передавай. А если что-нибудь вкусное привезешь,— голосом кота Матроскина уже около двери продолжил он,— то мы коты всеядные, не только пирожками, но и свининкой питаемся... Мдам-м-м... Копчененькой... Солененькой...

— Сырой... — тем же голосом продолжила я.

— Нет, мы коты цивилизованные, окультуренные...

— Дрессированные...,

— А вот те шиш! — уже нормальным голосом заявил Мыкола.— Мы сами по себе гуляем!

— Ага! — согласилась я.— А некоторые даже и догулялись уже,— намекая на его не слишком счастливую семейную жизнь.

— Фу, Елена Васильевна! Бить ниже пояса — это так неспортивно! — укоризненно покачал он головой.

— А ты никогда не думал, что мне тоже иногда бывает за тебя обидно, а? Ладно, Колька, будь!

— А куда я, на фиг, денусь? — безрадостно отозвался он и, не дожидаясь лифта, начал спускаться по лестнице, сопровождаемый моим обычным «Целую, Муся!».

Того, как стареют родители, никогда не замечаешь, если видишь их каждый день, а когда бываешь у них такими партизанскими набегами, как я, то посмотришь, и сердце сжимается. Хотя и маме, и папе до шестидесяти еще далеко — они у меня ровесники, с детства друг друга знали, жили по соседству, в одном классе учились, потому так рано и поженились,— а все равно возраст свое берет.

Папе я привезла в подарок хороший шерстяной джемпер, маме — итальянские туфли из тонкой и мягкой кожи, чтобы ноги так сильно не уставали,— она ведь с утра до вечера по дому и двору, как челнок, снует, и бутылку легкого итальянского вина, которую мы за ужином и открыли. Сидели мы на веранде, поэтому я не стала выходить в сад, а просто пересела поближе к окну и закурила — с этой моей привычкой отец уже давно смирился и если ворчал, то больше по инерции.

— Слушай, Елена,— начал он.— Мы тут с матерью подумали и решили серьезно с тобой поговорить.

Ха! Они решили! Как же! Это отец решил, а мама, как всегда, молча согласилась.

— Папа,— я прекрасно знала, что он хочет сказать, и постаралась увильнуть.— Ведь бесполезный же разговор получится. Мы столько не виделись, может, о чем-нибудь другом поговорим?

Мне очень хотелось у них немного погостить. Неужели завтра же придется уезжать?

— Нет, Елена, об этом,— настойчиво сказал отец.— Сама виновата. Если бы ты тогда глупость не сделала, то нашему внуку сейчас уже пятнадцать лет было бы.

— Или внучке,— тихонько вставила мама.

— Или внучке,— согласился папа.— Ты на наш дом посмотри, на хозяйство... Для кого мы все это создавали? Кому все это достанется? Для кого мы и день и ночь горбатимся? — все больше разгорячаясь, вопрошал он.— Ты себе на жизнь с лихвой зарабатываешь. Думаешь, если мы в деревне живем, так не знаем, сколько такие туфли, что ты матери привезла, стоят? Знаем.

Папа достал из моей пачки сигарету и закурил, что бывало с ним очень нечасто, только когда он сильно волновался.

— Я тебе еще когда деньги предлагал, чтобы ты себе квартиру новую большую купила, отремонтировала, обставила, а там, глядишь, и мужа хорошего нашла. Так нет же, все в своем курятнике однокомнатном живешь! На машину новую, как ее? — он повернулся к маме.— Ну, как ее?.. Ее еще все время по телевизору показывают?

— Не помню я, отец, эти названия,—беспомощно сказала она.

— Ладно, это неважно. Так ты тоже отказалась. Вот и объясни мне, старому, для кого мы с матерью живем?

— Папа, ты же знаешь, что второго такого, как Игорь, на свете нет, а выходить замуж просто потому, что так положено, я не хочу. Характер у меня, сам знаешь, какой, да и хозяйка я плохая. Зачем же я и себе, и другому человеку буду жизнь портить? Мне и одной неплохо. Кстати, я себе домработницу завела — соседку-пенсионерку из нашего же подъезда.

— Вот это ты правильно, Елена,— одобрительно сказал папа.— Ты ведь теперь, ни на что не отвлекаясь, работать сможешь.

И я было обрадовалась, что он переключился на другую тему, ведь подобный разговор велся у нас уже не в первый раз, и я наизусть знала все его аргументы, а он — мои. Только рано я обрадовалась.

— А кто тебе говорит, чтобы ты замуж выходила? Ты найди мужика поумнее да покрасивее, да и роди от него. Не бойся, свою жизнь ты ничем не обременишь, а мы с матерью тебе его поднимем, воспитаем. Будет у нас по дому карапуз бегать,—мечтательно сказал папа.—Солнышко в нашей жизни появится, смысл. Будет для кого стараться. А ты работай себе на здоровье.

Тут я оторопела — это было что-то новенькое. Это сколько же медведей в лесу сдохнуть должно, чтобы мой отец так заговорил?

— Папа, вот ты сказал, что я тогда глупость сделала,— начала я издалека.

— Ну, сказал и снова могу повторить,— чего-чего, а характера моему папе не занимать.

— Так вот, глупость эта для меня без последствий не прошла. В общем, вряд ли у меня когда-нибудь дети будут.

Честно говоря, я ожидала взрыва, но отец только покачал головой:

— А ты что думаешь, я этого не знаю? Да мать мне давным-давно все сказала, только молчал я до поры. Я тут журналы почитал и выяснил: лечится все это, все эти ваши болячки женские, собственной дуростью заработанные, а уж за деньгами дело не станет. Нужно будет — и за границу поедешь, куда скажут, и на лекарства самые дорогие у нас хватит. Пойдешь в Баратове к врачам, пусть скажут тебе, что делать надо, и с Богом.

— Как это у тебя, папа, все легко получается! За меня решать! А ты знаешь, что в моем возрасте это может быть опасно для здоровья? И не только моего? — нет, видимо, придется все-таки завтра уезжать.

— А в Америке, я читал,— папа был непреклонен,— одна артистка двойню родила, а ей поболе тебя годков было, и ничего. И дети здоровые, и сама снова снимается.

— Но там и врачи, и лекарства, и медицина другие, как ты не поймешь?

— Значит, туда и поедешь! — решительно сказал папа.

— Отец! — мама попыталась разрядить ситуацию.— Леночка устала, да и время позднее. Пойдем, доченька! Пойдем, родная! Отдохни!

Папа негодующе фыркнул, но протестовать не стал, наверное, решил завтра к этой теме вернуться, подумала я.

— Мама, чего это он вдруг? — спросила я, когда мы с ней остались одни.

— Да, понимаешь, с Федором он вдрызг разругался — Это наш какой-то дальний родственник пo отцу, живущий в этой же деревне.— Ольга его, как ее с завода сократили, на лоток торговать пошла, хорошо хоть к русскому. Ну и родила от него. Там же разговор короткий: не дала — так пошла вон. Вот и привезла ребеночка сюда, к родителям. Федька от стыда не знал сначала, куда глаза девать, да и отец хорош, смолчать не мог. Только Федька-то за словом в карман лазить не привык: «У меня,— говорит,— внучка есть, а у тебя кто? Если Ольга,— говорит,— еще одного привезет, то я с тобой, так и быть, поделюсь по-родственному, чтобы узнал ты, какое это счастье — с внуками возиться». Отец-то наш хлопнул дверью и ушел. Вот с тех пор с этой мыслью и носится. Ты бы подумала, доченька, может и вправду родить тебе, а я бы тебе его вынянчила.

— Я подумаю, мама, подумаю. А сейчас, ты извини, я спать очень хочу,— сказала я только для того, чтобы она ушла, не травила мне душу.

— Ну спи, доченька,— и она тихонько вышла из комнаты.

А я лежала, смотрела в потолок, и передо мной, как живое, встало лицо Игоря. Вот от кого я была бы счастлива родить хоть десяток ребятишек, чтобы они смотрели на меня его смеющимися, веселыми голубыми глазами, и сердце снова защемило от того, что он погиб, что я никогда больше его не увижу. Я разревелась и сама не заметила, как уснула.

В четверг отец больше не возвращался к этому разговору, но посматривал на меня очень недовольно. А вечером мне на сотовый позвонила Ирочка и радостно сообщила, что нашла и перерисовала старый план усадьбы, и я предложила ей поехать в «Сосенки» вместе со мной, потому что она лучше, чем я, сможет рассказать хозяину, что и где было раньше. Мы с ней договорились, что я заеду за ней в субботу в восемь часов утра. Вот так они, как бы между прочим, и познакомятся, решила я и тут же перезвонила Печерской.

— Лидия Сергеевна, я вот тут подумала и решила, что без подарка все-таки приходить неудобно.

— Не выдумывайте, Леночка! Но если под подарком вы подразумеваете себя, то это, на мой взгляд, соответствует действительности.

— Правду говорите, Лидия Сергеевна,— засмеялась я.— Если верить моим родителям, то я тот еще подарочек. Но я о другом. Просто по моей просьбе одна девушка нашла в областном архиве старый план усадьбы и перечертила его. Вот я и хочу вместе с ней приехать, чтобы она Павлу на месте все показать и рассказать смогла. Можно? Только вы ему, пожалуйста, ничего пока не говорите, пусть это ему сюрприз будет.

— Леночка! — радостно воскликнула она.— Конечно, можно, приезжайте! Вы даже не представляете, как он будет рад! Ведь он, когда «Сосенки» начал восстанавливать, никаких документов найти не смог. Вот уж у кого двойной праздник получится, так это у него. Мы все будем ждать вас с большим нетерпением.

Узнав, что я собираюсь уехать вечером в пятницу, мама заметно расстроилась — она надеялась, что я погощу подольше, и засуетилась, начала собирать сумки с продуктами, побежала по соседям договариваться насчет сметаны, масла, яиц, ягод.

А я смотрела на нее и ругала себя последними словами. Ну что же это за характер у меня такой дурацкий? Не могу спокойно жить, вечно мне больше всех надо, а на самых дорогих и любимых людей у меня никогда времени не хватает, и сама расстроилась до слез, так что маме же пришлось меня еще и утешать.

А когда на следующий день отец загрузил мне сумками багажник, то единственное, что он сказал:

— Если не будешь очень сильно занята работой или какими другими делами, то на похороны-то приезжай. Не знаю уж чьи, мои или матери, вперед будут, но приезжай,— и, подумав немного, добавил: — А не приедешь, так мы тоже поймем и не обидимся.— И ушел в дом.

Я ожидала, что он стукнет дверью от обиды, но он прикрыл ее за собой так тихо и аккуратно, что лучше бы уж хлопнул.

— Езжай с богом, доченька,—сказал мама.— Не думай ни о чем и не расстраивайся. Значит, на роду тебе написано одной быть. Видно, семью иметь тебе не судьба,— и перекрестила меня.

Появилось у меня на секунду искушение рассказать ей о том, как старая цыганка нагадала мне, что этим летом я не только встречу похожего на Игоря человека, но и полюблю его, но я промолчала — ерунда все это. Игоря мне никто и никогда не заменит, так что любовь — это теперь не для меня.

Субботним утром я заглянула к Варваре Тихоновне предупредить, что Василис отдается ей в длительное пользование, выслушала ее почти родительские напутствия: много не купаться, много не загорать и так далее, вышла к своей так и не успевшей остыть за ночь машине и посмотрела на небо — ни облачка и, судя по уже сейчас нещадно палившему солнцу, день обещал быть жарким.

Ирочка с мамой жили в старой пятиэтажной «хрущевке» недалеко от центра, и я легко нашла их дом. Выйдя из машины, я огляделась — углом к их дому стояла другая «хрущевка», значившаяся уже по другой улице, в которой жила моя знакомая писательница Юлия Волжская, в быту Зульфия Касымовна Уразбаева,— воистину, тесен мир. Однокомнатная квартира Бодровых окнами на север находилась на первом этаже.

— Проходите, Елена Васильевна,— сказала мне открывшая дверь Ирочка, на которой было простенькое ситцевое платье, но очень интересного фасона и расцветки — наверняка сама шила.— Моя мама хочет с вами познакомиться.

Я вошла — после улицы мне показалось у них в квартире даже холодно — и огляделась. Вокруг царила нескрываемая, но очень опрятная бедность. Старенькие занавески были выстираны и накрахмалены так, что могли бы стоять на полу совершенно самостоятельно. Нигде ни пылинки, окна и зеркала, хоть и с темными от времени пятнами, сияли чистотой. Стоящий боком большой старомодный зеркальный шифоньер делил комнату на две половины, и в той, что посветлее, судя по письменному столу с книжками и старенькой настольной лампой, жила Ирочка.

— Здравствуйте, Елена Васильевна,— услышала я сзади приятный женский голос и повернулась — из кухни вышла невысокая пожилая седая женщина со следами былой красоты на лице.— Я мама вот этой стрекозы. Она мне все уши про вас прожужжала. Меня Ниной Максимовной зовут.

— Очень приятно. А Ирочка сказала вам, куда и зачем мы едем?

— Конечно. Она мне все всегда рассказывает. А когда вы вернуться собираетесь?

— Во сколько скажете, во столько я ее вам и привезу в целости и сохранности. Часов в одиннадцать не поздно будет? А если мы вдруг задержимся — пробка на дороге или еще что-то,— я вам обязательно позвоню, мне Ирочка телефон ваших соседей дала. А я вам свою визитку оставлю, позвоните мне на сотовый, если нужно будет,— постаралась я предусмотреть все возможные осложнения.

— Ой, Елена Васильевна, вы только, пожалуйста, соседям не звоните. Они рано спать ложатся, и вообще...

— Нина Максимовна, а кто вы по профессии?

— Педиатр,—улыбнулась она.—Я всю свою жизнь врачом в детском доме проработала, у меня в трудовой книжке одна только запись и есть.

— Ага. А соседи которые? Это у них дверь железная навороченная? — она кивнула.— А они вас ночь-полночь не стесняются беспокоить, чтобы укол сделать или давление померить?

— Елена Васильевна, ну не умею я отказывать, если людям моя помощь требуется: и характер, и воспитание не те.

— Хорошо, звонить я вам, а точнее им, не буду, только уж и вы себя не накручивайте, если мы вдруг задержимся. Договорились?

— Договорились,— она кивнула мне и снова улыбнулась.— Знаете... — она замялась.— Вряд ли Павел Андреевич меня помнит, но вы все равно его поблагодарите от моего имени — это ведь он мне помог в свое время на работе остаться. Несколько лет назад меня — я ведь работающая пенсионерка — уволить хотели, а тут он с подарками для детей в очередной раз приехал, увидел лицо мое заплаканное, спросил, чем я так расстроена, ну и попросил директрису, чтобы меня оставили. Так меня, даже когда сокращение большое у нас было, не тронули. А то как бы мы с Иришкой на одну пенсию жили?

— Обязательно передам,— пообещала я и повернулась к Ирочке.—Ты купальник взяла? На целый день ведь едем. Там бассейн есть, поплещешься, позагораешь...

— А что, можно? — обрадовалась она.— Сейчас надену,— и шмыгнула в ванную, а вернувшись, бросилась в кухню.

— Ирочка, ты чего затеяла? — удивилась я, услышав хлопок дверцы холодильника.

— Так вы же, Елена Васильевна, сами сказали, что мы на целый день едем,— отозвалась она.— Вот я сейчас бутерброды быстренько сделаю и яички сварю.

Чувствуя, что на меня нападает безудержный смех, я быстренько повернулась к окну и постаралась успокоиться, созерцая привычную взгляду картину: переполненные мусорные баки во дворе. Потом, ошибочно решив, что уже в силах продолжать этот нелепый разговор, я повернулась и серьезно спросила:

— Ирочка! Ну и как ты себе это представляешь? Две гостьи графа Матвеева будут где-нибудь под кустом в парке давиться сухомяткой или, в лучшем случае, запивать ее водой из фонтана,

— На плане фонтана не было,— растерянно сказала она, появляясь в дверях.

— Теперь есть! — заверила я ее.

— Тогда я сейчас чай заварю и в бутылку перелью... — начала было она, и я, не выдержав, расхохоталась.

— Ирочка! Милый ты мой ребенок! Да после этого меня в «Сосенках» на порог не пустят! Подумай, как оскорбятся хозяева, если к ним гости со своими бутербродами придут?

— Но ведь это вы едете в гости,—возразила она.— А я...

— А ты, дорогая, свой завтрак, обед и ужин честно заработала! Ты копалась в бумагах! Ты нашла для Павла Андреевича документ, о котором он даже не подозревал! Да ты ему такой подарок сделала, что он будет на седьмом небе от счастья! А ты его обидеть хочешь! Со своей закусью прийти! Ты думай, что говоришь-то! Так что забирай с собой этот план, и больше ничего не надо.

— А я об этом как-то не подумала... — Ирочка смущенно потупилась и достала перетянутый черной аптечной резинкой свернутый в рулон лист ватмана.

— Зато я подумала! И об этом и о кое-чем еще! Не хочу пугать тебя заранее, но я собираюсь познакомить тебя с Александром Власовым.

— Каким? Артистом? — и Ирочка, и ее мама, переглянувшись, уставились на меня широко открытыми глазами.

— С ним самым. Он будет у нас здесь фильм снимать, и ему нужен помощник режиссера. В деньгах ты, если и выиграешь, то немного, но, пока ничего лучшего нет, хоть поработаешь среди нормальных людей.

— Спасибо вам большое, Елена Васильевна,— сказала Нина Максимовна.— Только, знаете,— она подбирала слова поделикатнее,— нравы в этой среде несколько своеобразные.

— Не волнуйтесь. За ней Александр Павлович с Чаровым — это артист один — присмотрят, так что бояться за нее не надо. А вот из архива, поверьте мне на слово, ей лучше уйти. И потом — это же не навсегда, а пока что-нибудь получше не подвернется. Вы подумайте об этом, а мы потом еще раз все обсудим.

Уже когда мы ехали в машине, я ее спросила:

— Ты что, маме ничего про архив не рассказываешь?

— Нет, конечно. Она же волноваться будет, переживать.

Ирочка наслаждалась поездкой, ветер из окна трепал ее волосы, она улыбалась ему, подставляя лицо под ласковые и теплые струи воздуха, и тихонько по-французски подпевала Патрисии Каас, кассету с песнями которой я поставила в магнитофон.

— Ирочка, ты что, французский в школе учила?

— Вообще-то английский, но у нас учительница очень хорошая была, Вера Николаевна. Она предложила тем, кто хочет, еще и французский учить, совершенно бесплатно. Сначала нас много набралось, а потом все как-то отсеялись, остались только я и еще одна девочка. Но она все равно продолжала с нами все годы заниматься. Она говорила, что у меня способности к языкам есть,— смущенно, словно извиняясь, сказала Ирочка.

Вот ведь, думала я поглядывая на нее, не побоялась Нина Максимовна родить без мужа в таком солидном возрасте — ей ведь сейчас точно за шестьдесят,— и ничего. И хотя дом их достатком, мягко говоря, не блещет, с первого взгляда понятно, что живут они дружно, любят друг друга, и их бедность им в этом не мешает. Ну да, бог даст, все к лучшему переменится, если, тьфу-тьфу-тьфу, мой план осуществится.

— Ирочка!— сказала я, выключив магнитофон.— Я хочу тебе вкратце рассказать кто есть кто в «Сосенках», чтобы тебе было легче сориентироваться,— и, мельком глянув на внимательно уставившуюся на меня девушку, продолжила: — О Павле Андреевиче, я думаю, говорить ничего не надо. Здесь и так все ясно. Его приемная мать Лидия Сергеевна Печерская...

— Как? — удивленно перебила меня Ирочка.— Он приемный ребенок?

— Не совсем. Просто у него было очень непростое детство: его отец рано умер, а мать была женщина крайне... легкомысленная,—я, как мне кажется, подобрала самое мягкое выражение для этой шалавы-алкоголички.— Вот Лидия Сергеевна и взяла его в свою семью, заменив родную мать. Любит ее Павел беспредельно и мамулей зовет. Он даже яхту свою ее именем назвал. Вот так-то! — я посмотрела на притихшую от этих никому не известных подробностей Ирочку и решила быстренько сменить тему, пока она от сочувствия к Павлу не начала носом шмыгать.— А сейчас в усадьбе живет Александр Павлович Власов, жених Лидии Сергеевны. Ну, о нем и так вся Россия знает. Дальше идут их дети...

— Подождите, Елена Васильевна,— растерянно спросила Ирочка.— Если он еще только ее жених, то дети-то откуда?

— Понимаешь, Ирочка, Печерская и Власов давным-давно, еще когда студентами были, встретились как-то в Москве. Она была для него одной из многих, а вот он стал для нее не только первой, но и единственной любовью на всю жизнь. Когда они расставались, он сказал ей: «Если нам судьба, то мы обязательно встретимся». Она вернулась в Баратов и, узнав, что беременна, не стала делать аборт и родила сыновей-близнецов — Сашу и Лешу, ничего ему не сообщив. И только тогда, когда у него единственная дочь в автокатастрофе погибла, послала ему фотографию, чтобы как-то утешить и поддержать в трудную минуту. Власов решил найти своих детей и обратился ко мне. Ну, я и нашла. Александр Павлович приехал, встретился с Лидией Сергеевной, детьми и внуками... Ну, дальше и так понятно.

— Как это здорово! — мечтательно воскликнула она.— Вот так полюбить! Один раз и на всю жизнь!

— В жизни, Ирочка, все бывает,— сказала я, вздохнув и подумав в этот момент о себе и Игоре.— И такое тоже. Только редко. Ладно! — тряхнув головой и отогнав грустные воспоминания, бодрым голосом продолжила я.— Слушай дальше! Дети выросли, стали военными летчиками. Правда, фамилия у них теперь Репнины, потому что Александр Павлович, когда паспорт получал, взял фамилию матери и стал Власовым, а вот отец у него был Репнин.

— Это из тех Репниных? Да? — потрясенно спросила Ирочка.

— Их тех самых, которые графы,— усмехнувшись, подтвердила я.— Потом они женились на сестрах. Александр, его по родинке на щеке легко узнать,— на Наталье, она в очках, и у них мальчики-близнецы — Павлик и Сережа, а Алексей — на Татьяне, у них девочки-близнецы — Милочка и Ниночка. Всем четверым, если я не ошибаюсь, где-то лет по шесть. Вот и все. Теперь ты обо всех все знаешь и не запутаешься.

— Какая прелесть! — восторженно завопила Ирочка так, что у меня даже в ушах зазвенело.— Близнецы! Две пары! Как здорово! А поиграть с ними можно будет? — спросила она, заглядывая мне в лицо и ерзая на сиденье от нетерпеливого любопытства.

— Наверное,— я пожала плечами.— Если их няня Галина протестовать не будет. Между прочим, сущая медведица на вид, а на самом деле — добрейшее существо. По крайней мере, по отношению к детям уж точно.

Въехав в открывшиеся перед нами ворота усадьбы, я загнала свою «девятку» на стоянку и объяснила подошедшему охраннику, что Ирочка со мной.

— Нас предупредили,— ответил мне парень и взял мою сумку.— Вы сейчас в свою комнату пойдете?

— Нет, я бы хотела сначала Лидию Сергеевну увидеть. Где она?

— Они с Александром Павловичем в столовой с малышами воюют,— он улыбнулся.— Тогда я вашу сумку горничной отдам, а она уже потом вам вашу комнату покажет.

В столовой действительно шел бой. Предчувствуя праздничное застолье, приготовления к которому не могли пройти мимо них незамеченными, малыши категорически отказывалась завтракать.

— А я видела, а я видела, какой торт пекли! — это, конечно же, была неугомонная Милочка.

— Я тоже видела,—потупив глазки, сказала Ниночка.— Если мы сейчас позавтракаем, то потом ни кусочка попробовать не сможем. Обидно же!

Мальчишки не опускались до споров, а просто сидели, болтая ногами, и безучастно рассматривали натюрморт на стене. Уговоры, угрозы не пустить их на яхту до самого конца отцовского отпуска, обещания отвезти их в парк покататься на аттракционах на детей не действовали. Печерская, Власов и Галина, одетая, несмотря на жару, в платье с длинным рукавом, переглядывались, не зная, что делить.

— Доброе утро! — громко поздоровалась я, чтобы привлечь к нам внимание, и все повернулись в нашу сторону.

— Ой, Леночка! — сказала Лидия Сергеевна, подходя к нам.— Я так рада вас видеть.

— И я,— улыбнулся Власов.

— Это Ирочка, о которой я вам говорила. А где Павел?

— Он в кабинете — дела какие-то, но скоро обещал спуститься. Может быть, он сумеет с этими разбойниками справиться. Прямо голодовку какую-то объявили!

— А можно я попробую? — неожиданно предложила Ирочка.— Я вообще-то умею с детьми ладить.

— Можно... — растерянно сказала Печерская.

Ирочка подошла к малышам, села рядом с ними,

улыбнулась и сказала:

— Привет! Возьмите меня в свою компанию, а то я здесь никого не знаю, мне страшно. Помогите мне, а?

Малыши ее серьезно оглядели и великодушно согласились.

— Ладно. А во что ты играть умеешь? — спросил Павлик.

— Во все. Только вам играть нельзя. Вам сейчас нужно будет лечь и лежать, а еще лучше спать.

— Почему это? — озадаченно спросила Милочка.

— Потому что вы не поели,— серьезно ответила Ирочка.— Ведь если в машинку бензин не залить, она же не поедет, а если залить мало, то он быстро кончится и она остановится. Вот и вы, если не позавтракаете, то играть не сможете, а если плохо поедите, то быстро устанете и упадете. Поэтому пойдемте, вы ляжете, а я вам сказку почитаю, чтобы вы скорее уснули. А когда праздник начнется, вас разбудят. Пошли?

Малыши переглянулись.

— А мы что, действительно упадем? — испуганно спросила Ниночка.

— Наверное, упадем... — задумчиво сказал Сережа.— Ты помнишь, как старлей дядя Миша тогда на последних каплях до аэродрома дотянул? — спросил он у Павлика, на которого уставились все малыши.

Павлик задумался, осознавая всю меру возложенной на него ответственности , не иначе как он сам и был инициатором этой затеи. Наконец он вздохнул и принял нелегкое решение:

— Надо позавтракать. Только ты тоже с нами покушай,—сказал он Ирочке,-—а то вдруг ты сама упадешь, а мы теперь за тебя отвечаем.

На все уверения Ирочки, что она уже ела, ответ был один: «Мы этого не видели и без тебя кушать не будем». Обрадованная Галина засуетилась, а малыши начали есть, причем Павлик бдительно следил за всеми, в том числе и за Ирочкой, приговаривая: «Ты ешь, ешь, а то упадешь!».

— Саша,— тихонько сказала я Власову.— Мне Чаров сказал, что тебе на время съемок помощник режиссера потребуется. Ты не возьмешь Ирочку? Ей нужно срочно на другую работу перейти — она сейчас в таком аду работает.

— Возьму, конечно. Странные ты вопросы задаешь! Только место ей на сцене. Ты даже не можешь себе представить, какая это будет Офелия! Мечта! — восторженным шепотом сказал он.

— И думать не моги! Это же только на время, пока я ей другую работу не найду.

— Лена, я с тобой полностью согласен,— раздался сзади тихий голос Матвея.— Ей на сцене действительно не место.

От неожиданности мы с Власовым вздрогнули.

— Павел, ты чего людей пугаешь? — возмутился он, а я спросила:

— Давно стоишь?

— С самого начала,—ответил Матвей, не отрывая от Ирочки восхищенного взгляда.

— Мы с ней тебе сюрприз приготовили, сейчас они позавтракают, и она...

— Наивная! — по-прежнему глядя на Ирочку, рассмеялся Матвей.—Да они же ее теперь от себя не отпустят.

Силой не оторвешь. Раз Павлик ее под свое крыло взял, все, она уже член его стаи.

Я посмотрела на весело щебечущую с малышами Ирочку, на горящие взгляды Власова и Матвея, на обращенную ко мне всепонимающую и благодарную улыбку Лидии Сергеевны и совершенно и окончательно успокоилась за Ирочкино будущее.

— Павел, ее мама, Нина Максимовна, врачом в детдоме работает! Она просила поблагодарить тебя. Ты ей когда-то очень помог,— выполнила я свое обещание.

— Да? Может быть... — он меня не слышал — смотрел, как Ирочка и малыши, оживленно обсуждая, во что они будут играть, встают из-за стола и собираются идти в парк.

— Ирочка! — позвала я, и дети с подозрением на меня воззрились — не собираюсь ли я увести их новую подружку? — Подойди сюда, пожалуйста,—она успокаивающе покивала малышне и подошла.— Познакомьтесь, это Павел Андреевич Матвеев, а это-Ирина Максимовна Бодрова. Ирочка, покажи, что ты в архиве нашла.

— Павел Андреевич, мне Елена Васильевна сказала, что у вас сегодня праздник, вот мы вам подарок и приготовили. Я старый план усадьбы нашла и перечертила. Хотела еще что-нибудь найти, но выяснила только, что все документы еще до войны Злобнов, директор детдома, который тогда здесь находился, для работы брал и не вернул. Только это и осталось,— и она, развернув, протянула Матвею лист ватмана, на котором были аккуратно выведены различные кружочки, прямоугольники, линии, а под ними подписи, сделанные старательным круглым почерком.— Я просто скопировала, ничего в метры переводить не стала и названия переписала, как были. Вам ведь так интереснее будет, правда? — она вопросительно посмотрела на Матвея своими серыми глазищами.

— Правда, Ирочка. Только... — он посмотрел на малышей, которые начали проявлять нетерпение — уж очень долго, по их мнению, взрослые разговаривали.— Не поможете ли вы мне во всем этом разобраться? Давайте пойдем в парк, и вы мне все на месте покажете, хорошо?

— Конечно, Павел Андреевич. Меня Елена Васильевна поэтому сюда и привезла, чтобы я вам все объяснить смогла,— простодушно ответила Ирочка, и теперь наступила моя очередь рассматривать натюрморт.

Мы все вышли в парк. Ирочка и Матвей шли по дорожке рядом, он держал в руках план, и они то и дело останавливались, чтобы обсудить что-то. Мгновенно оценившая ситуацию Галина уговорила малышей пойти к бассейну, пообещав, что Ирочка обязательно придет к ним, как только освободится.

— Где ты взяла это чудо? — тихонько спросил меня неслышно подошедший сзади Панфилов.

— Да что у вас в «Сосенках» за манера появилась — сзади подкрадываться и людей пугать? — возмутилась я.— То Павел, то вы. В областном архиве я ее нашла, где же еще такая прелесть может сохраниться? Между прочим,— сказала я, взглянув на него со значением,— там Кострова Инна Ивановна директорствует.

— Помню такую,— кивнул ой головой.— Ее сотоварищи из органов на лопате вынесли,— и, правильно оценив мой взгляд, снова кивнул: понял, мол.

Ну, все. Моя миссия выполнена. Ирочкино будущее в надежных руках: захочет пойти к Власову — пожалуйста, а не захочет, так ее и в архиве теперь никто не тронет. А по поводу взглядов, которые на нее Матвей бросал, вообще двух мнений быть не может.

— Владимир Иванович, а по какому поводу праздник? Теперь-то можно сказать?

— Нет, Елена, и не проси. Потерпи — ждать-то недолго осталось,—засмеялся Пан.—А пока занимайся, чем хочешь.

Сумку, что ли, пока разобрать, подумала я, а потом, решив, что еще успеется, попробовала подъехать к Пану с другого бока.

— Владимир Иванович! А программу праздника узнать можно? Уж если сам повод держится в тайне, то хоть это-то можно сказать?

— Да какая программа? — он пожал плечами.— Торжественный обед, а вечером — шашлык на Комарином. А все остальное на ваше усмотрение: гидроциклы, яхта, бассейн, в общем, все, что в голову придет.

По дорожке к нам возвращались Ирочка и Матвей.

— Павел Андреевич,—сказала она.—Если я вам больше не нужна, то я пойду с малышами поиграю? Хорошо? — и, едва дождавшись его кивка, Ирочка побежала в ту сторону, откуда раздавались звонкие крики детей.

Мы двинулись вслед за ней.

— Ну, что скажешь, Павел? По поводу плана, конечно,— поспешила добавить я, поймав его взгляд.— Только по поводу плана. А ты что подумал?

— Спасибо тебе, Лена. За план, конечно. Только за план,— он посмотрел на меня, и я увидела, что у него в глазах просто черти хоровод водят, такие они были хитрые и довольные.

— Э-э-э, Павел. Если ты сам не понял, то должна тебе внятно сказать, что это не содержанка очередная,— встревожилась я.— И если у тебя по этому поводу другое мнение, то мы с ней немедленно уезжаем.

— Володя,— Матвей повернул голову к Панфилову.— Я утром брился, но ничего не заметил. У меня что, действительно вид непроходимого дурака, если Лена мне такие вещи говорит?

— Павел,— Владимир Иванович бросил в сторону Матвея короткий взгляд.— Сколько лет живу, еще ни разу не встретил человека, который бы от любви поумнел. Не волнуйся, Лена,— он приобнял меня за талию.— Все будет хорошо. Я тебе обещаю.

Когда мы подошли к бассейну, Ирочка уже успела снять платье и спускалась по лесенке к малышам в воду. Глядя на нее, мы все залюбовались ее точеной фигуркой в простеньком купальнике, который она тоже, наверное, сама шила,— просто японская статуэтка, а не девушка. Но едва она оказалась рядом с детьми, как вода вспенилась и началась такая возня, словно там резвилась стая молодых, полных неуемной энергии дельфинят, и все это сопровождалось их радостными воплями. Малыши, безусловно, любили всех своих родных, но Ирочка была единственной из взрослых, кто мог принимать участие в их забавах на равных, и они спешили этим воспользоваться.

Все мы расположились кто за столиками с легкой закуской и фруктами возле бассейна, кто в шезлонгах — лезть в эту кипящую от страстей воду, где мелькали детские пятки, макушки и попки, было бы безумием. Около бортика стояла Галина и, посматривая на часы, бдительно следила за происходящим. Когда, по ее мнению, малыши уже достаточно нарезвились в воде, она начала их оттуда выманивать, сначала безуспешно, но присоединившаяся к ней Ирочка смогла их уговорить, объяснив, что если они замерзнут и начнут чихать, то их за стол не пустят. Малыши, подумав, решили, что это серьезный аргумент, и вылезли. Галина и Ирочка завели их в стоящий рядом с бассейном павильон и начали в четыре руки вытирать и переодевать.

— Где же это ты, Ирочка, так ловко научилась с детьми возиться? — донесся оттуда ласково урчащий голос медведицы Галины.— Словно всю жизнь с ними дело имела!

Ей, да и всем остальным, ничего не надо было объяснять — ясно же, что это будущая хозяйка «Сосенок» появилась. Вот Галина и наводила мосты, чтобы получше узнать, что она собой представляет.

— А в детдоме, где моя мама работает,— охотно ответила Ирочка.— Я, еще когда в школе училась, на каникулах там нянечкой подрабатывала, когда они в отпуска уходили. С детьми так интересно! Они такие забавные!

— А ты чего же не переодеваешься? — спросила Галина.— Так и будешь в мокром ходить? Смотри, застудишься. Как рожать-то будешь, когда замуж выйдешь?

— А я замуж не выйду и рожать не буду,— раздался беспечный Ирочкин голосок.— Мне нельзя.

— Это еще почему? — удивилась няня.

— Так я же у мамы приемная, она меня из детдома взяла. Вдруг у меня плохая наследственность, а я ее своим детям передам, и будут они из-за моей безответственности страдать,— серьезно сказала она и мечтательно продолжила.— Вот я университет закончу, пойду работать, возьму себе из детдома ребеночка и воспитывать буду, как мама меня. Она рассказывала, что, как только увидела меня, ее словно мягкой лапой кто-то за сердце взял, и она сразу же почувствовала, что я ее, родная. Вот и я себе такого же малыша найду.

— Ох ты, господи, беда-то какая! — растерянно сказала Галина.

И в ее голосе послышалась искренняя боль от того, что эта светлая девочка просто промелькнет в жизни усадьбы солнечным лучиком и исчезнет, что не придется ей, как она размечталась, сероглазых малышей понянчить. Но она, прекрасно зная характер своего хозяина, быстро оправилась, решив, что он, не желая смириться с такой потерей, что-нибудь да придумает.

— Знаешь, Ирочка, не загадывай-ка ты раньше времени. Жизнь по-всякому повернуться может. Так что переодевайся.

— А не во что, тетя Галя! Да купальник быстро высохнет.

— Я тебе покажу, высохнет! — грозно сказала Галина,— Вот, завернись и к малышам на солнышко ступай! Отогревайтесь! Моржата непослушные!

Из павильона вышла завернутая в простынь Ирочка с распущенными мокрыми волосами и, смущенно глянув на нас, поспешила к расположившимся на большом, расстеленном на лужайке ковре детям. Они радостно заверещали, облепили ее и тут же потребовали сказку. Ирочка устроилась поудобнее и начала:

Она так выразительно читала наизусть эту сказку Пушкина, что восторженно смотревшие на нее малыши покатывались от смеха, а все мы, сидевшие возле бассейна и слышавшие этот разговор, очень расстроились. В глазах Матвея появилась совершенно несвойственная ему растерянность, но они очень быстро приобрели свое обычное спокойное выражение. Нет, он не отступится, поняла я, он все для себя решил, и его ничто не остановит, он свой выбор сделал. На ковре между тем воцарилась тишина: спали привалившиеся к Ирочке малыши, спала и она сама. Матвей поднялся, подошел к ним поближе и остановился, глядя на Ирочку. Я тоже подошла и встала рядом.

— Павел,— тихонько сказала я.— Я не знала, что она приемная. Думала, что Нина Максимовна просто очень поздно ее родила.

— Для меня это ничего не меняет,— совершенно спокойно заявил он.— Знаешь, Лена, я всю жизнь о такой, как она, мечтал. Разве ты не заметила, как она на мамулю похожа? Это мое! Понимаешь? Мое! И она будет моей женой! Даже если для этого мне придется свернуть горы! — его глаза решительно блеснули.

— Горы, Павел, это для тебя ерунда... А вот она сама... — задумчиво сказала я.— Ты что, не видишь, что у этого ребенка за ее детскостью и улыбчивостью скрывается железный характер. Может быть, она еще сама этого не понимает, но только ее переубедить будет гораздо сложнее, чем горы ворочать.

— А я работы никогда не боялся,— улыбнулся он, посмотрел на часы и, кивнув Панфилову, чтобы тот шел за ним, направился к дому.

Александр с Алексеем подхватили своих детей и тоже пошли в дом, а Галина осторожно потрогала Ирочку за плечо и с нескрываемой нежностью в голосе сказала:

— Вставай, малышка! Скоро праздник начнется. Тебе переодеться надо.

Та, проснувшись, недоуменно огляделась, не сразу сообразив, где она, но увидела меня и все вспомнила.

— Пошли, Ирочка,—позвала я ее.—У меня здесь комната есть, надо же нам с тобой себя в порядок привести.

В доме нас встретила миловидная горничная и провела в приготовленную для меня комнату, по дороге объяснив, кто где живет.

— А Анастасия Владимировна где? — спросила я, имея в виду мать Власова — интересно же, как у Лидии Сергеевны со свекровью отношения складываются.

— А она почти все время у Людмилы Алексеевны — это мать Лидии Сергеевны — проводит,— словоохотливо объясняла горничная.— Сидят на балконе, разговаривают, ведь им обеим очень трудно ходить,— и, открыв перед нами дверь, предложила: — Ну вот, располагайтесь, отдыхайте, а к часу дня выходите в парк, обедать сегодня там будут.

И действительно, когда мы спустились туда, около беседки под навесом был накрыт окруженный стульями большущий стол, вокруг которого, оживленно переговариваясь, стояли все обитатели усадьбы, включая нарядно одетых и аккуратно причесанных малышей, не было только самого Матвея. Близнецы были в военной форме, причем оба выглядели так, словно сами удивлялись, зачем они ее, собственно говоря, надели.

Мы с Ирочкой подошли к Лидии Сергеевне, и я спросила:

— Ну, когда же наконец мы узнаем, что за повод

у этого торжества? — и шутливо пригрозила: — Вот мы сейчас умрем от любопытства, и наша смерть будет на вашей совести.

— Леночка, остались считанные минуты, потерпите,— Печерская светилась от радостного возбуждения, не отрывая глаз от идущей к беседке от фонтана дорожки.— Да вот же они.

Я повернулась и почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног, и, чтобы не упасть, ухватилась за Ирочку.

— Что с вами, Елена Васильевна, вам плохо? — забеспокоилась она.

В ответ я смогла только покачать головой. Я не верила своим глазам. По дорожке к нам приближался Матвей, а рядом с ним шел Игорь.