Суворовец. Том 3

Глава 3

Настал еще один день моей второй юности.

У Димки Зубова на следующий день было просто прекрасное настроение. Как выяснилось, пока я пребывал в объятиях Морфея, «Зубило» все-таки сорвал главный приз в виде пакета с пряниками за самую впечатляющую историю с каникул.

Пацаны во взводе единодушно прониклись сочувствием к парню, который испытал на себе все советские способы лечения, и сочли, что «Зубило» однозначно заслужил вкусняшку. А посему кулек был торжественно вручен Димке уже под покровом глубокой ночи, когда каждый из суворовцев рассказал свою историю. Впрочем, без порции быстрых углеводов никто не остался. Щедрый паренек, естественно, поделился со всеми участниками конкурса.

Я ничуть не обиделся, что выбор победителя был сделан без меня. В жюри я, признаться, никогда не стремился. Бравировать лычками вице-сержанта тоже не любил без надобности. Да и Димку, признаться, было жалко. Рассказ о том, как его лечили всем, чем можно, и простуда потом перетекла в двустороннее воспаление легких, меня очень даже впечатлил. Дражайшая бабуля моя, Ефросиния Трофимовна, само собой, тоже не брезговала ни люголем, ни прочими «очень действенными» советскими методами по избавлению от хворей.

Слово «люголь» я, как и почти все советские школьники, еще лет в пять выучил. Но таких страданий, как нашему Зубову, мне не доводилось испытывать. Не удивительно, что душа поэта в конце концов не вынесла экспериментов, и пионер с первыми петухами пулей свинтил обратно в Москву из дачного гестапо… И даже высочайшая температура не помешала. Еще бы! Жить захочешь — еще не так раскорячишься!

Да и банки мне, к счастью, никогда не ставили. Я, наверное, был одним из немногих, кому так повезло. А все дело в том, что мама моя хорошо помнила, как в детстве ей этими самыми банками однажды хорошо прожгли спину, да так, что след остался на всю жизнь. Поэтому, когда нас с одноклассниками как-то потащили в бассейн на занятия после сезона простуд в Москве, у меня у одного в классе оказалась спина без характерных кружочков. Пацаны и девчонки очень удивлялись и спрашивали, как так получилось.

А вот подышать над картошкой — это обязательно! Никакие отговорки не принимались. Целебный пар, исходящий от очищенных клубней, согласно легенде, должен был вылечить все: простуду, понос, перелом и даже внематочную беременность. Причем потом картошку, над которой дышал болезный, разумеется, не выкидывали. А очень даже ели. Брезгливость — это вообще не про советских людей.

Впрочем, мне над картошкой дышать даже нравилось. Я, еще совсем мелкий, от кого-то из взрослых тогда услышал, что есть какие-то финны, которые ходят в сауны… И представлял себе всякий раз, сидя над огромной дымящейся кастрюлей под одеялом, что я — тот самый финн, сидящий в своей собственной сауне. Я тогда, естественно, еще не знал, что в сауне воздух — сухой. Просто слово нравилось — «сауна». Интересное и необычное.

— Идет солда-ат по городу, — старательно и чисто выводил Димка, склонившись над умывальником и плеская себе в лицо холодной водой. — По незнакомой улице… И от улыбок девичьих вся улица-а светла-а…

Не то что бы Димка сильно любил пряники. Да и пряник-то ему на самом деле вчера достался всего один после дележки приза на всех. Но сам факт победы над остальными доставлял Зубову большое удовольствие! Просто не так уж и часто нашему скромному поэту удавалось выделиться на фоне остальных, гораздо более бойких пацанов, вроде близнецов Тимура и Тимошки Белкиных.

А посему мой одновзводник был просто счастлив, пребывал в прекрасном настроении и с наслаждением плескался холодной водой.

Именно холодной. Горячей воды у нас в училище в семидесятых не было. Поэтому обходились «так». Но мне, признаться, ни тогда ни сейчас этот факт никаких удобств не доставлял. В баню сходить — не проблема. Да и придя домой в увольнение, можно было в душ залезть. Тогда я был молод и ни над чем не заморачивался. А сейчас… а сейчас я просто радовался своей второй юности и ничуть не переживал, что живу в казарме, а в отдельной квартире с бойлером и телеком…

К слову, несмотря на факт отсутствия горячей воды, нечистыми трубочистами у нас никто из парней не ходил. Такое просто не прокатило бы. И даже не потому, что нас жестко дрючили офицеры-воспитатели насчет чистоты. Вонючек и сами пацаны не любили. Особо ленивых и «ароматных» товарищей насилу гнали мыться перед отбоем. Все было просто, без всяких там «личных границ» и тревог за психику. Исключений не делалось ни для кого.

Я, помнится, в прошлом году сам несколько раз пинками заталкивал в умывальник Тимошку Белкина. Ничего, приучился пацан за собой следить. Даже в этом году, собираясь в училище, отцовский одеколон из дома захватил.

— Не обижайтесь, девушки, — напевал «Зубило», старательно вытирая чистую шею полотенцем. — Ведь для солдата главное… чтобы его…

— Пойдем на завтрак, солист больших и малых! — хлопнул я приятеля мокрой ладонью по спине. — А то че на голодный желудок-то петь!

Несмотря на напускную строгость (лычки вице-сержанта обязывали), я и сам готов был сегодня если не петь и танцевать, то точно прыгать от счастья до недавно побеленного в казарме потолка…

Впереди еще один замечательный день!

К вечеру, однако, мое настроение упало практически до нуля. От утреннего душевного подъема не осталось и следа. Димка Зубов пребывал все в том же прекрасном расположении духа. Примостился в уголочке с блокнотом и смирненько писал очередной сонет своей девушке Саше.

А мне вот радоваться не хотелось совсем. А уж петь — тем более. И причиной моей хандры, как и у многих подростков, была девушка.

Настя сегодня почему-то не пришла ко мне на КПП. Ни в назначенное время, ни спустя полчаса, ни через час… И такое за все время нашего знакомства (а встречались мы уже давно) случилось впервые!

— Точно никого не было? — уже в третий раз спрашивал я Влада из четвертого взвода, который сегодня дежурил на КПП. — Может, проглядел? Ну, отвлекся там? Вспомни, а? Влад! Очень надо!

— Андрюх! — устало сказал мне дежурный. — Что я, Настю твою в лицо не знаю? Зрение у меня отличное! И склероза пока нет! Не приходила твоя ненаглядная! Говорю тебе, сто пудов ее тут не было!

— А может…

— Не может! — рассердился Влад.

А потом уже спокойнее, по-дружески попросил: — Ну хоть ты не выноси мозг, а? Будь человеком! Мне сегодня Ланского за глаза хватило с его придирками. По училищу он сегодня дежурит. Уже все серое вещество мне через темечко выклевал. То этому уроду не так, это не этак…

— Ладно, Влад… Спасибо. М-да… — растерянно вздохнул я, останавливаясь в нерешительности.

Я и не знал, что думать. Уже почти год мы встречались с Настей. Все у нас было сладко да гладко. Мы никогда не ссорились, разве что по мелочам. А потом очень быстро мирились. И уж тем более никогда не расходились. А еще у Насти никогда не было этих дурацких привычек, как у многих девчонок: специально чуток опаздывать, не брать трубку, немного подинамить влюбленного парня, чтобы еще больше, так сказать, «подогреть интерес»…

Это все не про мою девушку. Наши с ней отношения всегда были простыми, прозрачными и понятными. Не было в ней никакого кокетства. За это я отчасти свою Настю и любил. Она была как раз из тех боевых подруг, с которыми не страшно и в огонь, и в воду, и на край света. И если мы договаривались встретиться, она всегда приходила в назначенное время. Даже когда я разок опоздал минут на двадцать (зашивал в бытовке случайно порванную штанину), она смирно ждала меня у КПП.

Что же на сей раз случилось-то? Девушки моей будто и след простыл.

— Поцапались, что ль? — сочувственно спросил Влад, перестав сердиться. — Ну, бывает… Не вешай нос, Андрюх! Держи хвост пистолетом! Мы с моей Иришкой как-то целый месяц не разговаривали. В ссоре были. Потом ничего, помирились! И ты со своей Настей помиришься. Вот увидишь!

— Да не ссорились мы, Влад! — возразил я, поглядывая в окно — не мелькнет ли за ним знакомый стройный силуэт в легком осеннем плащике и шейном платочке. — С чего ты это взял? Все хорошо у нас с ней было. Ни намека на ссору! Просто не пришла, и все. Не знаю, что и думать…

— Может, тогда родители дома твою ненаглядную засадили? — предположил дежурный. — А что? Очень даже может быть! Мою Иришку, прикинь, как-то за четверку по русскому гулять не отпустили! Четве-ерку! Родоки ей всю плешь уже проели. «Нужна золотая медаль, нужна медаль»… Я тогда лично на поклон к Иришкиной маме ходил, ее в парк погулять отпрашивал…

— Да не! — покачал я головой. — Не может такого быть. У моей Насти родоки понимающие…

— Рогозин! — раздался неприятный, резкий голос. Будто кто-то царапнул гвоздем по стеклу. — Почему не на самоподготовке?

Я оглянулся. На КПП, широко шагая, тяжелой поступью двигался майор Ланской — дежурный по училищу.

Влад мигом встал и вытянулся, быстро мигнув мне. Двигай, мол, давай!

— Виноват, товарищ майор! — быстро сказал я и пулей побежал обратно в класс.

Ланского у нас в училище никто не любил. Мелочным он был и очень придирчивым. Очень любил устраивать «разборы» полетов и цепляться ко всякой ерунде. Один раз даже близнецам Белкиным поставил опоздание из увольнения, причем несправедливо и очень по-скотски.

Взмыленные братья, все в снегу, появились на КПП за пять минут до окончания «увала». Решили вдоволь поиграть в снежки перед тем, как снова на неделю засесть в казарме, и не успели почиститься. Ланской, не дав показать увольнительные, все оставшиеся пять минут разносил Тимура с Тимошкой за «неподобающий внешний вид», пока они с тревогой смотрели на большие настенные часы в холле.

А потом, растянув губы в омерзительной ухмылке, сказал братьям, что они опоздали.

А посему с этим упырем лучше, конечно, не пререкаться. Не трогай, как говорится, и вонять не будет…

Вечером того дня я от нечего делать сел играть в шахматы в комнате досуга. Партию мне охотно составил наш местный «Каспаров» — Кирюха Лобанов.

— Отлично! — бодро потер руки приятель. — Целых три месяца в шахматы сам с собой играл! А тут хоть с живым человеком…

— У тебя дома, что, живых людей не было все лето? — кисло поинтересовался я.

Настроение у меня было отвратительное.

— Почти! — улыбнулся Лобанов, деловито расставляя фигуры на доске. — Целых две недели один жил, когда мама на дачу уехала, а у бати учения были. А так были, конечно. Но играть не с кем. Батя все время в части пропадает. А мама не умеет. Так, ферзя сюда, ладью… ладью вот сюда. Все, готово. А ты чего такой кислый, Андрюх? Не переживай, я тебе фору дам… Кстати, я тут в журнале одну интересную задачку прочитал… Там, короче, все фигуры жертвуются, а мат…

— Давай играть, Кир! — кисло попросил я его, усаживаясь поудобнее. — Потом расскажешь.

— Лады! — пожал плечами Лобанов. — Хозяин-барин! Играть так играть… Твой ход!

Уже минут через пятнадцать я слил партию противнику. Поддался разок, сделав стратегическую ошибку, и сам дал ленинградцу фору, хотя вполне мог выиграть. Просто играть совершенно не хотелось. Не о том были мысли.

— Отлично! — обрадовался Кирилл, поставив ожидаемый мат. — Стало быть, не растерял я навыки за лето…

— Еще б ты растерял! — вяло улыбнулся я.

Кирилл вдруг оторвался от доски, на которой уже начал было расставлять фигуры для новой партии, и сочувственно поглядел на меня.

— Случилось чего, Андрюх?

— Да не! — кисло улыбнулся я.

Рассказывать по второму кругу о проблемах с девушкой мне совершенно не хотелось. Может, хоть игра в шахматы меня отвлечет от грустных мыслей?

— Ладно! — я начал помогать приятелю расставлять фигуры на доске. — Давай по второму разу! Только на этот раз уже держись! И, кстати, чего там за задачка-то?

— Давай! — благодушно кивнул Кирилл. — Так, вот, насчет задачки…

Может, хоть треп с приятелем и игра в шахматы меня отвлекут от грустных мыслей⁈ А то ни на КПП моей ненаглядной нет, ни на звонки она не отвечает. Я уже успел набрать ей пару раз, кинув «двушку» в телефонный автомат, висящий в коридоре. Ответа не было. Только длинные гудки.

Однако не успел я дослушать рассказ товарища об очень интересной шахматной задачки, в которой все фигуры жертвуются, а мат ставится одной пешкой, как в комнату досуга пулей влетел Миха Першин.

— Андрюх! — подлетел ко мне бывший «Пи-пополам». — Давай, врубай четвертую и дуй на КПП!

Ого! Неужто все-таки пришла?

Я мигом подлетел, да так сильно, что чуть стол не перевернул. Даже фигуры покатились.

— Во дает! — изумленно воскликнул Кирилл, глядя на меня. — Как мало человеку надо для счастья! Только что сидел, сопли на кулак наматывал, а теперь подорвался!

Миха вопросительно поглядел на меня.

— Я доиграю?

— Давай, давай! — благодушно согласился я и на большой скорости побежал в коридор, к лестнице, ведущей на первый этаж.

Дежурный по КПП сидел на своем месте, но был чернее тучи. Видать, Ланской все-таки выписал ему пистонов. Или за недостаточно хорошо начищенную бляху, или за плохим почерком заполненный журнал, или еще за какую-нибудь ерунду.

— Где она? — спросил я, останавливаясь, приглаживая волосы и переводя дух.

Спешка — спешкой, а появляться в непрезентабельном виде перед девушкой никак нельзя. Тем более — будущему защитнику Родины.

— Кто она?

— Да Настя же!

— Не было тут никакой Насти… — пожал плечами дежурный. — Я же тебе говорил! — И дернул подбородком. — Вон, пришли к тебе!

Не Настя? Так кто же?

Я обернулся.

Ба! Какие люди и без охраны!

С чего бы это обо мне вдруг вспомнили?

— Привет! — бодро поднял ладонь отец. Поднялся, подошел ко мне и протянул руку.

Я посмотрел в хорошо знакомое и когда-то родное мне лицо, не зная, радоваться мне или огорчаться.

Отца я не видел больше полугода. Виделись мы с ним в последний раз, когда я вместе с Илюхой «Бондарем» отбивал его, залившего под Новый Год глаза, от гопников, вознамерившихся обчистить его карманы.

А с тех пор, как отец исчез из нашего дома у метро «Юго-Западная», так и вовсе целый год минул. Случилось все по классике. Справивший несколько лет назад сорокалетие родитель, видимо, решил, что пора тряхнуть стариной, а «взрослая» жена уже не так привлекательна для того самого старины.

Батя побрился, надушился, вытащил из шкафа одежонку поприличнее, которую берег для особого случая, и поскакал клеить девок. Дворовые сплетницы-бабульки, разумеется, мигом прочухали, что «Антон из первого подъезда от Зинки загулял», и только рады были языками почесать.

Особый случай, как ни странно, наступил довольно скоро. И девка неожиданно «поклеилась»! Той зимой, на том же катке, где мы познакомились с Настей, я неожиданно встретил и своего родителя. Да не одного, а в интересной компании. Неверный муж, ничуть не смущаясь, ласково держал под ручку юное создание и учил незнакомую мне девицу кататься. До сих пор помню, как неприятно у меня царапнуло на сердце, когда я увидел, что отец обнимает не маму, а чужую женщину…

Теплой беседы отца с взрослым сыном у нас тогда не вышло. Я, ничуть не смущаясь и забыв напрочь о субординации, высказал бате все, что я думаю о нем и его поступке. И ничуть не испугался отцовского гнева. А что он мне может сделать? Сам же знает, что виноват! А робкие угрозы «выдать ремня по голой заднице» меня, на тот момент уже шестнадцатилетнего лба, просто рассмешили. Какой ремень? Я уже выше него!

Новая возлюбленная отца, наивная Леночка только наивно и боязливо хлопала глазками, наблюдая за нашей перепалкой. Она, как выяснилось позже, даже не знала, что отец женат. А как узнала, сразу дала престарелому Ромео от ворот поворот. Даже не стала слушать отмазки в духе: «Я скоро разведусь!», «Мы уже давно не живем вместе!» и «Отношения только на бумаге».

На вид глупенькая Леночка оказалась не такой уж и глупенькой, а еще с принципами. Она была непреклонна. Штамп о заключении брака есть — значит, женат. И нефиг девушку за нос водить. Леночка молча покидала возлюбленному в сумку носки с трениками и майками и выставила того за дверь.

А теперь оставшийся у разбитого корыта родитель глядел на меня, так и стоя с протянутой дланью.

— Как жизнь молодая? — стараясь говорить бодро, спросил отец. Только глазами вот со мной старался не встречаться.

— Жизнь сама по себе, молодая сама по себе! — хмуро ответил я, сделав вид, что не замечаю поданной для приветствия руки. Сунул руки в карманы и посмотрел на родителя со смесью грусти и неприязни.

Выглядел отец не то что бы очень. Всегда подтянутая фигура бывшего суворовца расплылась. Да и лицо было каким-то помятым, усталым и с мешками под глазами… И, кажется, я учуял запах…