ГЛАВА 3 ЗАСАДА

С рассветом лодка застопорила ход и легла на грунт. До предполагаемой точки высадки разведчицы оставалось миль двадцать. После завтрака личный состав занимался своими делами по расписанию. Обойдя все отсеки, Долматов зашел в центральный пост. В привинченном к палубе полумягком вертящемся кресле, прислонившись к переборке, подложив руку под голову, дремал командир. При входе замполита он открыл глаза, зевнул и, проведя ладонями по лицу, спросил:

— Ну, как дела?

— Как всегда, порядок на полубаке или, как часто пишет наша флотская газета, «моряки живут полнокровной жизнью».

— Отлежимся здесь до темноты и пойдем в квадрат. За пару миль до назначенного пункта нырнем, прислушаемся и проследуем в точку. Потом всплывем и свяжемся с берегом. А дальше — точно согласно инструкции. Так?

— Думаю, что так, — старший лейтенант присел рядом на складной стульчик.

— Как, интересно, себя чувствует пассажирка? — спросил Ольштынский.

— А чего ей чувствовать. По-моему, спит. Женщины, мне всегда казалось, очень любят спать — это у них как лекарство от всех невзгод и болезней.

— Вряд ли. Во всяком случае, мне бы на ее месте было не до сна, все-таки не в парикмахерскую на перманент идет.

— Что касаемо перманента, то оный у нее отсутствует. А вот тебе и на своем месте вроде не до сна?

— Это почему же? Ты о чем? — подозрительно прищурился Ольштынский.

— Да все о том. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но мне показалось, что вы знаете друг друга.

— Считай, что тебе показалось. Понял?

— Что ж не понять. Значит, вы знакомы, это точно. Почти с начала войны мы служим вместе. Да и, кроме того, чувств ты своих скрывать не умеешь. Почему и начштаба на тебя зуб заимел. Что на витрине, то и в магазине. Чего не скажешь о ней. Даже бровью не повела, молодец.

— Домыслы? Или вымыслы?

— Логика, дорогой, логика и сопоставление фактов. Я, как ты знаешь, до войны в газете работал, в отделе быта. Во! Заниматься приходилось всем, чем угодно. Каких только людей не перевидел. Придет к тебе какой-нибудь тип, ну честь по чести ангел ангелом, а тебе что-то внутри нашептывает: берегись, дьявол. А иной раз наоборот, с первого взгляда думаешь: прохвост — пробы ставить негде, а разберешься — человек-то вполне нормальный, стоящий. Так и постигал человековедение.

— А бывало, что ошибался?

— Бывало, особенно вначале, и очень часто. Потом накопил опыт, научился приглядываться, получил, как говорится, профессиональные навыки, сразу легче стало.

— И все пошло как по маслу, накладок не было?

— Ну как же, были. Люди все разные, по типовому проекту их не делают. Случались и недоразумения, но, по крайней мере, старался, чтобы их было как можно меньше. В нашем деле журналистском можно таких дров нарубить, что потом сам черт не разберет. Ведь люди приходят за помощью, за советом, а иногда просто выговориться.

— И что же мне посоветуешь? Исповедываться тебе, как папе римскому?

— Ему, папе римскому, кстати, такие, как ты, не исповедуются. К руке не подпустит. А вот с девушкой поговори. Сам знаешь, на что идет она, да и ты тоже. Может быть, и видитесь в последний раз. Обоим легче станет. Нет ничего хуже неясности, а мне кажется, в ваших отношениях она есть.

— Ты думаешь?

— Я всегда думаю и тебе советую. Голова дана не только для того, чтобы фуражку с крабом носить.

— Спасибо, комиссар, хороший ты все-таки человек. Впрочем, еще Василий Иванович Чапаев говаривал: такому командиру, как я, какого-нибудь завалящего замухрышку не пришлют. А?

— И за это благодарствуйте. Не пыжься особенно — лопнешь. От скромности ты не умрешь — это уж абсолютно верно.

* * *

Монотонно жужжали электромоторы. Нырнув за две мили до пункта высадки, лодка медленно под перископом приближалась к заданной точке.

— Мы на месте, точно в квадрате, товарищ командир, — штурман слегка дотронулся до плеча прильнувшего к перископу Олыптынского, — можно подниматься, время двадцать три сорок.

— Хорошо. Стоп моторы! Всплытие!



Наступившую на мгновенье тишину нарушило шипенье вытесняемой из цистерн воды. На поверхности моря появился сначала кривой, зубчатый нож для разрезания противолодочных сетей, затем рубка и носовое орудие — и вот уже вся лодка, длинная, словно покрытая глянцем, закачалась среди небольших волн. Открыв люк, Ольштынский первым вылез на мокрую палубу. За ним поднялись Долматов, штурман и боцман. Как приятно было вдохнуть полной грудью свежий морской воздух!

— Берег там, — штурман показал рукой в сторону еле-еле видневшейся сквозь ночь темной полоски. — Ветер оттуда, чувствуете, хвоей пахнет. Время двадцать три пятьдесят.

— Давайте проблески, условный сигнал.

В ночь полетели световые вспышки. Далеко во тьме четыре раза мигнули фонарем.

— Земля ответила правильно, товарищ командир, — доложил сигнальщик.

— Боцман! Готовьте лодку. Первыми пойдут старшина и двое матросов без пассажирки. Если все нормально, вернуться и забрать ее. Сначала отгребите немного в сторону, но так, чтобы нас из виду не терять, и только потом поверните к берегу.

Матросы вытащили на палубу складную резиновую лодку. Быстро ее надули и осторожно опустили у борта.

— Все готово, товарищ командир, — доложил старшина.

— Оружие взяли? Спасательные нагрудники?

— Так точно, автоматы, гранаты и фонарь. Жилеты надели.

— Подойдете к берегу, сразу не высаживайтесь, выясните обстановку, чуть что — мигом назад. Будьте предельно осторожны.

— Я передал Ирме, она уже готова, — Долматов кивнул головой на люк, — сидит там, бедненькая, ждет.

— Пусть сюда идет, глаза к темноте привыкнут.

Девушка поднялась на палубу. На ней был берет и комбинезон. Наброшенная на плечи плащ-палатка. В руках она держала рюкзак и небольшой чемоданчик.

— Подышите воздухом. Проветритесь немножко, сейчас придут разведчики, и мы вас отправим, — не поворачивая к ней головы, глухо произнес Ольштынский.

— Хорошо. Благодарю вас. Не лучше ли мне было идти сразу, чтобы вас не задерживать. Я уже…

Договорить она не успела. В том месте, куда ушли матросы, что-то ярко вспыхнуло. Затем еще и еще. Потом донесся грохот взрывов и треск автоматных очередей. В ту же секунду темноту разрезали бело-голубые лучи прожекторов, и лодка засветилась в их перекрестии.

— Все вниз! Срочное погружение!

Хлопнул люк, и взбудораженные выходящим из цистерн воздухом волны сомкнулись над проваливающимся в воду кораблем.

Над лодкой гулко ударили взрывы…

* * *

Описав огромную дугу, «Щ-17» легла на грунт и застопорила моторы.

— Акустик, как наверху? — крикнул Ольштынский.

— Два охотника сбрасывают глубинные бомбы восточнее того места, где мы были, примерно на полмили. Разрывы удаляются.

— При изменении обстановки сразу доложите, — командир повернулся к замполиту. — Чуешь, как все обернулось? А? Вот уж, действительно, на войне как на войне, не хочешь, да поверишь, что женщина на корабле к несчастью. Еще бы немного — и ее своими руками, можно сказать, на тот свет препроводили. Что же там могло произойти? Как думает комиссар?

— Давай пригласим Ирму, уточним?

— Хорошо, зови только не в центральный пост, а ко мне в каюту.

Долматов прошел во второй отсек и спустя некоторое время вернулся с девушкой.

— Садитесь сюда, — командир показал на кресло, — давайте обсудим, как жить дальше и вообще как это могло случиться?

Девушка молча села.

— Пока ясно одно. В квадрате нас ждали, судя по катерам-охотникам и артиллерии; и приготовились основательно. Им были точно известны опознавательные сигналы и время. Утечка информации с нашей стороны полностью исключена. Так, комиссар?

— Абсолютно. И не потому, что я доверяю команде как себе самому, а просто информации некуда было утекать: лодка не имела никакой связи с землей.

— Значит, порвалось какое-то звено у вас, — Ольштынский сделал жест в сторону Линдус, — какое именно?

— Пока не знаю. Может быть, подняться, поискать матросов?

— Чудес не бывает. Достаточно одного малюсенького осколочка или пули, чтобы надувная лодка пошла ко дну. На шлюпке были надежные, смелые ребята. Катера не дадут им уйти вплавь. Спасаться, стало быть, некуда. Жизнь свою моряки отдают недешево. В плен не сдадутся, а значит, и помогать нам некому.

— Может быть, все-таки попробовать? — девушка, словно ища поддержки, повернулась к Долматову.

Замполит молча покачал головой. — Думаю, правильнее подождать, когда уйдут охотники. В подводном положении отойдем подальше и всплывем, пока еще не рассвело, затем свяжемся со штабом, доложим им и будем действовать, как прикажут. Так? — Ольштынский замолчал.


— Иного выхода нет, очень жалко ребят — прекрасные были люди, но, как ты сказал, на войне как на войне — потери неизбежны. Уходим, командир, командуй.

Через час лодка оторвалась от грунта и двинулась на север. Отойдя мили три, всплыли и передали сообщение в штаб бригады.

Ответ с Большой земли пришел быстро: лодке приступить к выполнению основного варианта задания. И отдельная шифровка для разведчицы.

Ночью всплыли и ходко пошли на запад, туда, где пролегали коммуникации, связывающие осажденного, прижатого со всех сторон к морю, врага с основными силами.

Оставив на мостике вахтенного офицера, командир спустился вниз и послал рассыльного пригласить к себе Долматова и Линдус.

Замполит появился почти тотчас, очевидно, прикорнул где-нибудь рядом. Лицо у него было усталое, резче обозначились морщины на лбу, глаза запали. Он грустно посмотрел на Ольштынского и тяжело опустился в кресло.

— Четвертый год воюю, командир. Всего насмотрелся, а вот к смерти друзей никак не привыкну.

— А ты думаешь, можно к этому привыкнуть?

— Ну хотя бы воспринимать не так остро, что ли, но ничего не получается, все как в первый раз. Помню, только-только прибыл на фронт — воевать был направлен на сушу, и увидел труп нашего бойца, совсем незнакомого. И сразу такое возмущение меня охватило, и такая злоба в душе поднялась, прямо чуть не задохнулся. Да как вы, думаю, гады, смеете наших людей убивать?! Наивный был, даже, помню, мелькнуло в сознании, что безобразие все это, когда же управа на вас, мерзавцев, будет, ведь нельзя же так, понимаешь. И только потом осознал, что управа эта во мне самом. И возмездие придет через меня.

— Да, Николай, мне это тоже знакомо: очень жалко ребят. Знаешь, что сделать ничего нельзя, а на душе какое-то чувство вины, будто что-то ты не предусмотрел, не учел. Разумом себя оправдываешь, а сердце болит, и где-то в глубине будто стоит кто-то из их близких и говорит укоризненно: ведь ты-то жив, а их нет и никогда не будет; страшное это дело — война, будь она трижды проклята.

В дверь постучали. Вошла Ирма и остановилась у переборки.

— Вы меня звали? — спросила одними губами.

— Да, присаживайтесь, пожалуйста. Давайте вместе кое-что обсудим.

Разведчица села на край диванчика, положив руки на колени.

— Мы идем на боевое задание. Вы были у командира бригады и знаете — это не только не легко, но и опасно. Действовать будем в районе порта Кайпилс, на самых оживленных коммуникациях противника. Нам приказано взять вас с собой, — Ольштынский усмехнулся, — благо девать все равно, простите, некуда. В том документе, который получили вы лично, есть другие предложения?

— Нет, все именно так, единственное дополнение — это указание в случае изменения обстоятельств действовать по обстановке, по известному только мне плану.

— Вы, надеюсь, извините нас, — вмешался замполит, — за то, что мы не сможем предоставить вам, как женщине, даже элементарных удобств.

— Я не рассчитывала на комфорт, — девушка строго посмотрела на Долматова, — я сожалею, что не смогла выполнить приказа и явилась пусть даже косвенной, но все же причиной гибели моряков.

— Не надо переживать, — лицо Ольштынского слегка побледнело, — не вы их убили, да и не за вас они погибли, матросы исполнили свой долг. Но не будем об этом. Мы хотели просто…

— Подожди, Леонид, подожди, — перебил его Долматов и положил ладонь на руку Ирмы, — сегодня прямо-таки какой-то покаянный день, у всех на душе чувство вины. Хватит. Мы вот что сделаем. Я сейчас обойду лодку, поговорю с людьми. Они знают не все, что известно нам, а отсутствие точной информации может вызвать нежелательные толки. Правильно? — он повернулся к командиру. — А вы здесь решите сами, что, как и почему. Я пошел.

Долматов поднялся, одернул китель и вышел, плотно прикрыв за собой тонкую фанерную дверь.

* * *

— Как это ни банально звучит, но я никогда не думал и даже не мог предположить, что мы встретимся именно так, — после небольшой паузы начал Ольштынский. — Да, именно при этих странных обстоятельствах. Надо же, ведь ты могла попасть на другую лодку, могли сбросить с парашютом. Нет, на тебе. Именно ты и именно ко мне. Фатум.

— Я тоже не предполагала и не знала, что все будет так. — Ирма достала сигарету и начала шарить в карманах, ища спички. — Для меня это тоже полнейшая неожиданность. Можно закурить?

— На подводной лодке, внутри ее, не курят, извини меня, никогда и никто, — командир взял у нее сигарету и положил на стол. — Ты знаешь, что Игорь Соболь погиб, таранил катером эсминец?

— Да, знаю: кто-то из наших сообщил мне еще в сорок первом.

— Из ваших? Это из каких же? — Ольштынский усмехнулся.

— Из тех, с кем я училась и работала, товарищей по разведшколе.

Командир встал и нервно заходил взад и вперед по каюте. Потом остановился и, заложив руки за спину, посмотрел девушке прямо в глаза.

— Почему у нас все так получилось? А? Я до сих пор ничего не могу понять. Ты принесла мне много горя, и вот уже четыре года я пытаюсь осмыслить — за что?

— Тогда так было нужно, — Ирма помедлила и закончила почти шепотом, — вернее, я думала, что так нужно. Сама не знаю. Все как во сне.

— Но зачем же? Для чего?

— Я училась на курсах радисток. Мечтала о фронте. Это было моим самым сокровенным желанием. И вот один тип, к сожалению, он был тогда у нас большим начальником, заявил, что если я выйду замуж, то буду немедленно отчислена. Многое я не понимала. Я любила тебя. Но мне казалось, иначе нельзя, связав с тобой жизнь, я принесу тебе только несчастье. Ведь началась война и мое место…

— Что ты знаешь о своем месте? — перебил ее Ольштынский.

— Подожди. Мне было очень тяжело. Впрочем, почему было? С годами я поняла, что сделала страшную глупость. Непоправимую.

Девушка положила локти на стол и закрыла лицо руками.

— Вот и все, — повторила она.

Ольштынский почувствовал, словно с него свалилась какая-то большая тяжесть, которая давила и терзала душу с самого появления девушки на корабле. Он смотрел на сидящую перед ним Ирму, на ее узкие плечи, прижатые к лицу ладони, закрытые короткими волнами темных волос. Вся она казалась такой маленькой, беззащитной, крупинкой в песчаной буре. Перед ним снова была она, женщина, которую он любил. Его малышка Ирка. Он любил ее, пожалуй, больше, чем раньше. Было такое чувство, будто он неожиданно узнал, что некогда погибший, исчезнувший, навсегда родной и очень близкий человек воскрес, нашелся вновь. Он подошел к ней, присел рядом, обнял за плечи. Девушка оторвала ладони от мокрого от слез лица, прижалась к моряку и притихла. Ольштынский нежно погладил ее по вздрагивающей голове.

— Ну вот ты и снова со мной. Не знаю только, надолго ли?..

Загрузка...