Свет над горизонтом

ГЛАВА 5 МОНАСТЫРЬ «ЭЛЬЗЕЛОТ»

Ольштынский стоял в ходовой рубке буксира, пристально вглядываясь туда, где сквозь редкий туман серой и пока еще расплывчатой полосой начинал проступать берег. Кроме командира, там были рулевой, штурман, боцман Ян; у самой двери, прислонившись спиной к настенному шкафчику, на ящике с консервами, закрыв глаза, сидел Долматов.

Светало. Плотные низкие облака до самого горизонта затягивали небо. Море было спокойно, еле-еле тянувший с суши ветерок не поднимал даже мелкой ряби.

— А не пора ли прижиматься к берегу? — командир оторвался от окна и повернул голову к штурману.

— Вполне можно, товарищ капитан-лейтенант, — штурман легонько тронул матроса за локоть, — десять градусов вправо по компасу и так держи.

— Если еще пройдем мили две, будет небольшой, но глубокий залив, — боцман рукой показал направо, в сторону берега. — Дальше начнутся песчаные косы и дюны. Лес подходит к самому морю. Когда-то вместе с отцом в этих местах мы рыбачили и собирали янтарь. За лесом идут болота и множество озер. Я долго жил здесь и знаю буквально каждое дерево и тропинку. Лучшего места для высадки не найдешь на всем побережье. Глухомань. Сюда обычно немцы не суются, тем более и дорог-то почти нет, да и хуторов поблизости раз-два и обчелся.

— Добро, становитесь к рулю и ведите прямо туда, а ты, Николай Николаевич, проследи, пожалуйста, чтобы люди приготовились к высадке, скоро начнем.

Долматов открыл глаза, встал, потянулся и, глубоко вздохнув, вышел на палубу.

Дождь перестал, но чем ближе подходили к берегу, тем плотнее и темнее становились тучи. Буксир повернул и вошел в маленький, окаймленный густым сосняком заливчик. Деревья почти вплотную подступали к бортам. Застопорили ход, развернулись и по инерции приткнулись носом к желтому песчаному откосу. С бака сбросили сходни и начали выгрузку, перетаскивая снаряжение вверх по склону и складывая в буйно разросшемся кустарнике.

Когда все было закончено, командир собрал офицеров.

— Что будем делать с теми? — он кивнул головой в сторону буксира. — Не с собой же тащить? У кого и какое мнение на этот счет?

— Я думаю, — Долматов посмотрел на боцмана Яна, — если вы полностью ручаетесь за своих ребят, возьмем их с собой, но на вашу ответственность. Фашистам же и капитану пощады не будет.

— Я могу целиком поручиться только за себя, племянника и рулевого. Шкипер — последняя скотина, на которого и пули-то жалко, механик тоже, об остальных мне ничего не известно, знаю, что они не местные, прибыли недавно, держались особняком.

— Верно, боцман, — медленно произнес Долматов, — не местные и даже вообще не латыши. Я допросил капитана, и тот, очевидно, надеясь на какое-то снисхождение, сказал, что их прислали вроде как на практику, приглядеться, поднатаскаться да и заменить вас троих. И направлены они к вам по личному распоряжению шефа гестапо Вайса. Так-то, друзья.

— А куда же собирались деть нас? — боцман удивленно поднял брови.

— Ликвидировать. Я думаю митинговать по этому поводу больше не будем.

— Лейтенант? — замполит повернулся к штурману. — Все поняли?

— Все, но только почему я?

— Вопрос праздный. Возьмите ребят и действуйте. Буксир отведите где поглубже и затопите. Сами вернетесь на ялике, его потом забросаете камнями и тоже утопите. Ясно?

— Так точно, ясно. Можно выполнять?

— Действуйте!

Офицер с тремя матросами побежал к сходне. Вскоре буксир отвалил от берега, неуклюже развернулся и пошел в море…

На небольшой, со всех сторон закрытой густой кроной деревьев полянке, метрах в пятидесяти от места высадки, собрался весь отряд. Моряки, увешанные оружием, разместились вокруг командира и замполита. Ольштынский поднялся и, помолчав немного, словно собираясь с мыслями, сказал:

— Товарищи, теперь попали мы, прямо скажем, в не совсем обычную, вернее, в совсем необычную для моряков-подводников ситуацию, то есть обстановка изменилась самым коренным образом. Задание свое мы выполнили с лихвой, потопили танкер, большой транспорт, разрушили и сожгли склады горючего. Мы часть нашей армии, находимся на нашей земле, и долг наш биться на ней с врагом, пока руки держат оружие. Уж простите, если звучит несколько высокопарно. Будем пробиваться к своим. Вот наша задача и боевой приказ.

Моряки молчали. Затем раздались сначала отдельные возгласы. Потом, словно прорвало плотину, все заговорили разом:

— Только так, товарищ командир, все ясно, чего тут рассуждать.

— Драться будем, в партизаны пойдем!

— Не впервой морякам и на сухопутье. Под Ленинградом в сорок первом еще как сражались.

— Мы им и на берегу пропишем, гадам!

Командир поднял руку. Разом наступила тишина.

— Офицерам проверить снаряжение и в первую очередь, раз мы становимся морской пехотой, обувь, а через, — он отодвинул рукав и посмотрел на часы, — десять минут тронемся. На переходе соблюдать скрытность и строгий порядок. Надо отойти от берега подальше, а там заберемся в глубинку и наметим точный и окончательный маршрут. Впереди иду я, замыкает колонну заместитель по политической части старший лейтенант Долматов.

Несколько минут спустя небольшой отряд, растянувшись цепочкой, ходко тронулся в путь и вскоре исчез в густом подлеске.

Шли уже более двух часов. Миновали ельник, переправились через затянутое зеленой ряской — болото, пересекли грунтовую дорогу и, углубившись в лес километров на пять, остановились на привал. Было решено, пообедав и отдохнув, начать движение с наступлением темноты. Зажигать костры категорически запрещалось. Сейчас, выставив ближнее и дальнее охранение, моряки расположились в глубоком овраге, поросшем по краям непролазными зарослями бузины, усыпанной красными каплями ягод, и уже начинающего желтеть орешника. Размытый дождями склон оврага с глинистыми обнажениями и нависшими длинными, извивающимися, как коричневые змеи, тонкими корнями деревьев образовывал правильный полукруг. Вот здесь, в самой низине, на песчаном и почти плоском, в пучках ярко-зеленой осоки берегу небольшого ручья, группками расселись матросы, разложив немудреные припасы.

Ирма сидела в сторонке, в том месте, где крутые склоны оврага сходились особенно близко, на поваленной через ручей сосне, у самого ее комля, опершись спиной на корявые, с остатками земли и дерна корни. Она обхватила руками колени и задумчиво смотрела в мутную воду, кое-где покрытую клочками грязно-коричневой пены. Чемоданчик и рюкзак лежали рядом. Ирма подняла голову, заправила сзади волосы под берет, легко соскользнула с чешуйчатого, как чеканная медь, ствола и направилась к сидящему под склоном на куче мягкого можжевелового лапника Ольштынскому. Услышав скрип гравия под ее ногами, командир поднял голову от лежащего у него на коленях листа бумаги, на котором боцман начертил план окрестности, и, улыбнувшись, вопросительно посмотрел на нее.

— Мне нужно поговорить с тобой по очень важному делу, — сказала она, — желательно без всяких свидетелей.

— Поблизости никого нет, говори, — он подвинулся и указал ей место рядом с собой. — Садись.

Ирма села, подтянула к груди колени и обхватила их руками.

— Мне нужно идти в Кайпилс, — тихо сказала она.

— Что, что? В Кайпилс? Это еще зачем? — Ольштынский резко повернулся к ней.

— Так нужно. Я не хотела говорить тебе раньше, но дело в том, что вступает в силу второй запасной вариант. Если по каким-либо причинам я окажусь на берегу, я обязана выполнить другое задание. Как видишь, я оказалась на берегу, а следовательно, приступаю к выполнению второго варианта. Это очень важно, ты извини, что я не все говорю.

— Я понимаю, но ведь там, где мы должны были тебя высадить, произошло что-то очень серьезное. Нас ждала прекрасно организованная засада, и только случайность, если назвать случайностью то, что мы отправили вперед разведку, спасла лодку и тебя тоже от неминуемой гибели, значит, выражаясь вашим языком, явки провалены, и ты лезешь прямо в пасть зверю.

— Задание, о котором сейчас идет речь, не связано с первым. — Она подняла голову и как-то виновато посмотрела прямо в глаза Ольштынскому. — Если быть более точным, почти не связано. Мне необходимо быть там. У меня очень надежная рация, кстати, почему ты не воспользовался ею, чтобы передать своему начальству обо всех событиях?

— В этом не было никакого смысла. Помочь нам они бы не смогли, а, выходя в эфир, мы бы дали свои точные координаты гитлеровским ищейкам, надо прямо сказать — служба радиоперехвата у них отработана четко.

— А мне придется передавать несмотря ни на что — нашему командованию срочно нужны самые последние данные об оборонительных рубежах вокруг Риги и транспортных возможностях блокированных группировок. Я должна идти, Леня, тем более та дорога, которую мы пересекли, как раз ведет в Кайпилс. Я хочу попросить тебя: разреши боцману Яну проводить меняхотя бы немного, до шоссе, как идти дальше, я знаю. И… у меня очень мало времени. Распорядись, пожалуйста.

— Хорошо, раз это необходимо, иди. Правда, — Ольштынский немного помолчал, — я думал, что для тебя, так и не начавшись, кончились хождения по тылам в одиночку, и, скажу откровенно, мне очень хотелось поговорить с тобой о нас обоих, и не так казенно, как сейчас.

— Не надо, родной. Мне необходимо идти. Если все кончится благополучно и я вернусь, я разыщу тебя и сама скажу много хорошего; если же нет, то зачем брать какие-то обязательства. И прошу — забудь навсегда то, что когда-то было там, в Ленинграде. Я была не права, война и любовь вполне совместимы. Мне же было всего девятнадцать, я видела все, как в угаре, в каком-то мареве, словно меня оглушили. Теперь, мне кажется, я проснулась или просыпаюсь, но, как видишь, поздновато.

— А может быть, ты еще раз все взвесишь и подумаешь, может быть, не стоит идти, ведь…

— И это говоришь ты? — перебила его девушка. — Надо. Необходимо. Меня там очень ждут. Прощай.

Ирма встала, закинула руки за шею Ольштынскому, притянула его голову к себе и, приподнявшись на носки, крепко поцеловала в губы.

— Прощай, Леня. Не поминай лихом.

— В добрый путь. Помни, я надеюсь и жду. Подожди. Сейчас я поговорю с боцманом Яном, он тебя проводит. Посиди пока здесь, я быстро.

Спустя несколько минут, командир вернулся вместе с боцманом. Они подошли и присели около радистки.

— Ты понимаешь, у меня возникла интересная идея. Допустим, ты явишься, куда тебе нужно, но там произойдет какая-то накладка, ну я не знаю. И мне думается, в этом случае надо несколько подстраховаться. Иначе ты окажешься в весьма тяжелом положении одна, без связей, и, извини, без опыта, и даже без крыши над головой. Нам все равно надо где-то отсидеться день-два — пусть все немного утихнет, да и мы лучше акклиматизируемся в новых условиях, разберемся в обстановке, проведем разведку в этом районе. Ты же сейчас отправишься по своим делам. Сегодня понедельник, времени тебе хватит с избытком. Затем ты приходишь, скажем, во вторник, завтра, в определенное место недалеко от города, куда — договоримся с Яном. Ну а дальше идешь вместе с нами или остаешься там. Ну как?

— Заманчиво, но я все-таки надеюсь, что там, куда я иду, ничего непредвиденного не произойдет.

— Я тоже надеюсь на это, но, по-моему, иметь еще один шанс в запасе неплохо.

— Хорошо. Согласна. Где и когда мы встретимся? — Ирма поднялась и отряхнула юбку от налипших песчинок.

— Я советовался с Яном, он предлагает развилку у самой дороги. Помнишь, в том месте, где мы ее пересекали, лес подходит вплотную, да и до Кайпилса рукой подать. Значит, мы, вернее, боцман придет тебя встречать. Весь отряд будет находиться в развалинах монастыря «Эльзелот» — это оттуда километров десять. Договорились? Да, боцман, как только ее проводите — немедленно назад.

— Пойдемте, Ян.

— Вы знаете, я бы с удовольствием дал вам свой адрес в городе. — Боцман положил руку на плечо радистки. — Но это, мне кажется, очень опасно — после исчезновения буксира за всеми нашими родными и близкими следят, если их уже не арестовали. Боюсь вас подвести — уж больно серьезное дело.

— Спасибо, Ян, но это излишне, я обойдусь. Прощай, Леня!

Сверху по склону буквально съехал стоя Долматов.

— Что здесь за морской кружок? Куда это вы собрались?

— Ирма уходит, я тебе потом объясню — не надо вопросов. Попрощайся, ей пора.

— Ничего не понимаю, — замполит удивленно развел руками. — Куда уходит? Зачем?

— Все объясню. Все. А сейчас ей надо торопиться. Прощайся.

Ирма подала Долматову руку и направилась к поваленной через ручей сосне. Подойдя к ней, она подхватила с земли рюкзак, боцман взял чемоданчик, и они побрели вверх по ручью по тому самому пути, по которому пришел сюда отряд. Прежде чем скрыться за кустами, Ирма остановилась, медленно повернула голову и пристально, словно стараясь запомнить надолго, посмотрела на Ольштынского… его густых зарослей выглядывали то ли нагромождения гранитных валунов, то ли руины древнего замка.

— «Эльзелот», — боцман указал рукой на остров, — а вот отсюда начинается проложенная под водой каменная дорога-брод, глубина небольшая — ровно метр. Если идти, удерживая в створе выступающий у берега черный остроконечный камень с верхней частью развалины восточной башни, видите, там между двумя сухопарыми соснами, то мы прямехонько попадем на остров. Путь этот построен сотни лет назад, и он единственный. Идти надо очень внимательно и осторожно — ширина подводного моста три метра, чтобы могла проехать подвода. Слева и справа — пяти-семиметровый обрыв. Я пойду вперед и над головой буду держать палку, все остальные следуйте, никуда не сворачивая, точно за мной.

Переправившись на остров, моряки забрались в развалины, где среди обломков скал, обросших густым мхом, находился сравнительно просторный с низким сводчатым потолком равелин.

Выставив посты, поужинали и устроились на ночлег.

Офицеры расположились между двумя колоннами правильной квадратной формы, вытесанными из гранита, в овальной нише с узким и длинным, как бойница, окном у самого потолка.

— Так, значит, это и есть знаменитый монастырь «Эльзелот»? — спросил замполит боцмана Яна.

— Да. Это «Эльзелот». Старинный монастырь, поговаривают, что ему более тысячи лет, — боцман набил трубку и закурил. — Никто не помнит, когда он разрушен, легенды все разноречивы, трудно сказать, кому верить.

— Почему же, — Долматов приподнялся на локте, — есть весьма определенная и очень красивая легенда.

— Ты-то откуда знаешь, тоже бывал в этих местах? — Ольштынский с удивлением посмотрел на замполита.

— Нет, не бывал. Но я и в аду не бывал, а прочитал Данте и вроде бы в курсе творящихся там беспорядков.

— Интересно. Может, расскажешь, сочетая, так сказать, полезное с приятным, потом поставишь себе в план политработы галочку: провел, дескать, общеобразовательную лекцию по истории родного края, и не просто где-нибудь, а маскируясь в складках местности, в условиях, полностью приближенных к боевым, — командир засмеялся.

— И в малую видимость, — добавил штурман, — вечер уже.

— Да, с какими прозаическими личностями мне приходится служить. Кругом седая древность. Камни, которые слышали звуки лютни и стоны людей на дыбах; волны, в которых ранним солнечным утром купались венероподобные девы. А тут ржут. Цитируют боевой устав. Село.

— Расскажи все-таки, не ломайся, — командир достал папиросы и, открыв пачку, протянул офицерам, — закуривайте, пока можно. Да давайте ближе, комиссар лекцию прочтет.

К группе офицеров со всех сторон потянулись моряки.

— Ладно уж, так и быть, а то отойдете в мир иной серыми, встретит вас там преподобный апостол Петр, сраму не оберешься, если спросит, кто же это воспитал вас. Так вот, «Эльзелот» — само название происходит от двух имен — Эльзы и Лотты, и легенда эта действительно прекрасна, хотя трагична и по-немецки сентиментальна.

Было это более трехсот лет назад, так что насчет тысячи боцман. Ян явно прибавил. Злого умысла, конечно, здесь нет, сделано это, так сказать, в порядке местного патриотизма. В одном из замков серого барона Шпильберга поутру у подъемного моста обнаружили двух малюток девочек, завернутых в голубые с серебряными звездами бархатные плащи, на одном из которых золотом было вышито «Эльза», а на другом «Лотта». Долго ломали себе головы обыватели, теряясь в догадках, что бы это значило, и как, к сожалению, случается до сих пор, если люди сталкиваются с таинственным явлением, решили, что это знак от бога. Подкидышей взяли в замок, где вспоили и вскормили. Не прошло и двух десятков лет, как на небосклоне всех турниров заблистали две новые звезды. Девушки, молва о которых разошлась далеко и даже шагнула за море, славились не только неотразимой красотой и грацией, но и буквально ангельскими голосами, слушать и видеть их приезжали из самых отдаленных графств. Девушки, как сиамские близнецы, были неразлучны, кстати, они были и похожи друг на друга, как два одинаковых патрона, правда одна была брюнетка, а вторая блондинка. Однако их музыкальные ревю постепенно изменили направление, и обе они оказались на алтаре жриц любви — стали торговать своим юным, прекрасным, как скульптура Микеланджело, телом. В чем в короткое время значительно преуспели. Самые знатные рыцари считали за великую честь провести с ними ночь, а соответственно к их стройным ножкам потекли золотые ручьи. Но время неумолимо, к великому огорчению, все проходит, и конечно, прежде всего молодость. И вот наступил критический момент.

Они потеряли свои прелести и обаяние. Но на этом этапе их жизни произошло одно сенсационное событие. Скончался барон Шпильберг. При вскрытии его завещания люди буквально похолодели от ужаса — все свое состояние он завещал Эльзе и Лотте — как оказалось, своим родным дочерям.

— Чего же холодеть, естественное явление?

— Да, если бы не одно действительно леденящее кровь обстоятельство: он-то, барон, и был постоянным клиентом близнецов…

— Вот те… — начал штурман.

— Не перебивай, лейтенант, слушай дальше, — шепотом произнес механик и придвинулся ближе к замполиту.

— Дальше все было, как и должно быть. Женщин прокляли и отлучили от церкви, но следует отдать должное — богатство старого греховодника Шпильберга им вручили полностью. Отверженные обществом, Эльза и Лотта решили организовать свой религиозный орден. Вот на этом самом месте, на острове среди озера, окруженного непроходимыми дебрями, в которых жили лишь медведи, волки и вепри, они построили обитель для бедных, сбившихся с пути девушек и назвали его «Эльзелот».

Мир тогда, как и сейчас, потрясала война, в отличие от этой она называлась Тридцатилетней, по-нашему, далеко не блицкриг.

Особенно активно в ней действовал шведский король Густав-Адольф II Ваза — человек очень храбрый и воинственный, самый популярный и любимый монарх шведов, ну, скажем, как у нас Петр I или Генрих IV у французов. Он быстро захватил всю Прибалтику и, сейчас точно не помню, за какую из выигранных битв, захотел наградить своих рейтар, и весьма неосторожно объявил им, что выполнит любую просьбу доблестных воинов. Очевидно, отрезвев, любимец-король явно с большой тревогой ждал ответ от рыцарей, ибо любимец-то, как гласила молва, был скуповат и боялся, что придется сильно потрясти мошной.

Каково же было его удивление, когда верные подданные потребовали от него всего лишь монастырь «Эльзелот» со всеми его обитателями.

— Вот те… — начал было штурман, но на него сразу зашикали, и он замолчал.

— Какие же сокровища хранились в этом монастыре? — продолжал Долматов. — Ведь все свое состояние близнецы-игуменьи израсходовали на строительство монастыря и оснащение его необходимым имуществом. Но по пресловутому неписаному, однако, к сожалению, часто действующему в жизни закону равновесия, споткнувшиеся и несчастные девушки были и самыми красивыми. Вот на это богатство и претендовали соскучившиеся по женской ласке вояки.

Густав-Адольф чуть не проглотил язык от радости, когда узнал, что награда ему не будет стоить и кроны.

Разрешение было дано. И вот ночью сотни рейтар окружили озеро с расположенным на нем островом и замком. Но, как они ни бились, найти брод, по которому мы пришли, не могли. Они уже хотели снять осаду и уйти не солоно хлебавши, проклиная тот день, когда их попутал лукавый и, отвернув от золота, направил на путь явно сомнительный, когда из монастыря на их сторону приплыла девушка. Скорее всего она была из новичков и еще не окрепла в вере. Ночью, когда воины сидели у разложенного огня, она возникла перед ними неожиданно, как призрак, но призрак осязаемый, теплый, розово-золотистый в свете, бросаемом пламенем костра, как гимн красоте человеческого тела. Пройдя меж оторопевших рыцарей, она остановилась перед их вождем и плавным жестом указала на брод. Как только ее рука замерла — грянул взрыв. Не желая отдавать себя на поругание чужеземцам, монашки взорвали монастырь вместе с собой…

Несколько минут все молчали. Тишину нарушал только скрипучий крик в прибрежном кустарнике какой-то ночной птицы, да изредка в озере всплескивала потревоженная рыба.

— Прекрасно, — произнес командир, — даже если ты, комиссар, и кое-что добавил от себя, все равно молодец, здорово снял со всех нервное напряжение, преклоняюсь.

— Ладно, друзья, спите-ка лучше, а я пойду проверю караулы, давняя журналистская привычка работать ночью.

Долматов поднялся, взял автомат и, перешагивая через лежащих людей, пошел к выходу.

Когда замполит вернулся, все уже спали. Он расстелил бушлат и улегся, подложив под голову вещмешок. Но сон не шел. Долматов привстал и пошарил рукой в изголовье, ища фляжку с водой.

— Не спится, Коля? Дай и мне попить, — командир протянул руку, — тоже заснуть не могу, самые ошалелые мысли лезут в голову.

— А мне почему-то удивительно легко, — произнес Долматов. — Вот кончится война, и вечером под Новый год приду я знаешь куда?

— На Невский?

— Нет, Леня, в ресторан. В самый лучший. И не один, а с девушкой. И чтобы она чем-то была похожа на Ирму, шатенка с длинными волосами. Будет светло и уютно, будет играть музыка и пахнуть духами. А она будет сидеть напротив и смотреть на меня голубыми близорукими глазами.

— А почему обязательно близорукими?

— А потому, мой дорогой командир, чтобы она не сразу поняла, что я рыжий.

— Ты красивый парень, Коля, хотя у нас, ребят, понятие мужской красоты, к сожалению, иное, чем у женщин. Но ты красивый и даже, как писал Лермонтов о Печорине, породистый. Тот, как и ты, был блондином с черными бровями. Но когда-то это все будет?

— Скоро. Очень скоро. Ты помнишь наш разговор на плавбазе о воспитании детей?

— Ну?

— Я хочу сказать, что нас, наше поколение, воспитывали правильно. Да, да. Было голодно, холодно, но никогда не было скучно. Нас воспитали так, что мы не боялись, понимаешь, не боялись войны, больше того, как это ни парадоксально, мы ее даже ждали, правда, по-детски — эх, скорее бы война. И все это сказалось. Мы не успели подготовиться экономически и организационно, а вот морально, ты меня прости, с избытком. Опять же, повторяю, потому, что мы ее не боялись. А как следствие могу сказать, что не боялись потому, что были уверены, абсолютно, непререкаемо в своей победе. Получалось странное явление — отступаем, удивляемся, недоумеваем, а вера в победу только крепнет. Жизнь подтвердила правильность теории: в процессе войны капиталистического государства с социалистическим первое разваливается, а второе крепнет. Вспомни, какими мы и Германия были вначале и какими стали теперь. Так-то…

День прошел в приготовлениях к дальнему переходу. Вечером возвратился посланный на встречу с радисткой боцман Ян, он доложил, что Ирма на условленное место не явилась.

Ольштынский и Долматов, выслушав боцмана, молча переглянулись.

— Значит, говоришь, не пришла? — командир поднял голову и пристально посмотрел на боцмана.

— Нет, не пришла. Я ждал долго. Действовал очень осторожно. Предварительно убедился, нет ли за мной слежки и не готовят ли фашисты засаду. Все было совершенно нормально, Ирма не появилась, больше ждать не было смысла, и я вернулся.

— Все правильно. Ждать действительно не было смысла, — задумчиво произнес замполит. — Надо срочно уходить. — Он встал и посмотрел вокруг, где в развалинах расположились люди. — Надо срочно уходить, как можно быстрее и дальше, трудно сказать, что там стряслось, не исключено — Ирма в руках гестапо. Я далек от подозрений, но она знает, где мы находимся, знает об «Эльзелоте».

— А если подождать до завтра, вдруг что-нибудь прояснится. Попытаемся еще раз послать Яна?

— Я тебя понимаю, Леонид, но это ни к чему — мы многим рискуем. Если бы речь шла только обо мне, не было бы никаких разговоров, но с нами люди, и забывать об этом нельзя. Собирай отряд, командир, минут через десять нужно сниматься!

Группа моряков, соблюдая предельную осторожность, выслав вперед разведку, двинулась густым, смешанным лесом на восток. Под ногами шуршали опавшие и уже просохшие листья, кое-где глянцевито поблескивала хвоя. Один раз через заросшую кустарником просеку прямо из чащи выскочили кабаны. Остановившись, они несколько мгновений недоуменно смотрели на матросов, будто пытались осмыслить, как попали сюда, в их глухое обиталище, эти странные существа. Затем с негодующим хрюканьем рванулись обратно и через некоторое время исчезли в зарослях орешника.