Свет над горизонтом

ГЛАВА 7 В КАЙПИЛСЕ

— Вот мы и прибыли, — боцман Ян поставил чемодан на большой трухлявый пень, — дальше пойдете одна, как я вам объяснял. Хорошо ли запомнили?

— Хорошо, спасибо большое, Ян, — Ирма протянула руку, чтобы взять чемоданчик, — доберусь сама, не беспокойтесь.

— Значит, завтра с утра и до вечера, до восемнадцати часов, я вас буду ждать именно тут. Ничего не перепутаете?

— Нет, еще раз благодарю, до свидания, Ян, — Ирма пожала боцману руку. — Возвращайтесь к нашим.

— Счастья тебе, дочка! — Ян задержал руку радистки в своей, — что там сейчас в городе с моей старой, она же ничего не знала? А впрочем, я и сам не думал, что так произойдет, ну, даст бог, все образуется.

— Все будет хорошо, не терзайте себя — война. Мне нужно идти, еще раз прощайте.

— Ступай, дочка, да сохранит тебя господь, ступай. И тоже не волнуйся, за твоим командиром я пригляжу…

Ирма неторопливо шла вдоль окраины леса, заросшей кудрявым, колючим боярышником. В кустах, склевывая крупные темно-красные ягоды, суетились с громким чириканьем воробьи. Выбитые колесами две глубокие колеи были заполнены похожей на жидкий шоколад коричневой жижей. Дорога то вбегала в густой и темный сосняк, то вырывалась на небольшие с одиноко стоящими березками полянки, и сразу становилось светлее. Повсюду уже чувствовалась осень. В винном запахе прелых листьев и грибов, в желтых и багряных мазках на общем пока еще зеленом фоне леса. Постепенно слабый ветерок разогнал облака. Значительно посветлело, и кое-где сквозь сероватую пелену неба стали пробиваться первые робкие лучи солнца. Отойдя около полукилометра, Ирма резко свернула в лес. Здесь, в ольшанике, разгребла листья суковатой палкой, вырыла небольшую яму и, завернув в плащ-палатку, уложила туда рацию и часть снаряжения, затем засыпала тайник землей и сверху в беспорядке набросала засохшие сучья. Вернувшись к дороге, она недолго постояла в кустах и, убедившись, что никого нет, быстро прыгнула через обочину и пошла дальше. За ориентир она приняла старенькую, посеревшую от времени часовенку, стоящую около тропинки. Одета Ирма была так, как ходят жители лесных хуторов: домашней вязки свитер с грубой темносиней юбкой, сапожки, коричневая с накладными карманами и откинутым за спину капюшоном куртка, на голове платочек в белую и зеленую полоску. В рюкзаке, висевшем на одном плече, было немного продуктов да так кое-что из одежды. По «легенде», она возвращалась с хутора Мигул, куда ходила менять вещи на хлеб. Сама же постоянно живет в Кайпилсе, работает на рыбокоптильне укладчицей. Документы разведчицы были в полном порядке, да и вся «легенда» не вызывала сомнения, на рыбокоптильне действительно работала девушка Ирма Линдус, и, больше того, она как раз в это время, отпросившись у хозяина, уехала в деревню за продуктами. Много, очень много в ту пору ходило народа между голодавшим городом и как-то сводившей концы с концами деревней в поисках хлеба насущного.

Дорога выскочила из перелеска и под прямым углом уперлась в асфальтированное шоссе.

Ирма перебежала на правую сторону и пошла вдоль заросшего лопухами кювета. Навстречу ей часто стали попадаться спешащие на восток машины с какими-то грузами, военные и санитарные автобусы, мотоциклисты, изредка громыхали повозки, запряженные сытыми и гривастыми конями бело-желтой масти.

Ирма надеялась, что кто-нибудь, едущий в город, подхватит ее. И действительно, одна машина — большой крытый брезентом тупоносый грузовик, — когда Ирма подняла руку с букетом набранных по пути кленовых листьев, свернула к обочине и остановилась. Девушка подбежала к кабине и открыла дверцу. За рулем сидел молодой белобрысый, с белыми бровями и ресницами, улыбчивый парень в немецкой, мышиного цвета форме с погонами ефрейтора.

— Здравствуйте, господин унтер-офицер, — сказала Ирма по-немецки и улыбнулась, — не подвезете до города?

— О-о. Пожалуйста, с большим удовольствием, фрейлин, — парень весь так и засиял, — тем более вы, вероятно, моя землячка — прибалтийская немка? Ведь верно?

— Нет, я латышка, — ответила Ирма, усаживаясь рядом.

— О-о, — опять задохнулся от восторга ефрейтор, — а так хорошо говорите по-немецки. Почему?

— Мать была немкой. В семье говорили по-немецки постоянно.

Кстати, так было и на самом деле: мать Ирмы действительно была немкой, только из так называемых «покровских немцев» — живших в республике немцев Поволжья. Между ней и отцом — бывшим латышским стрелком — шло своего рода состязание в воспитании дочери, и, как результат его, получилось, что Ирма почти одновременно освоила немецкий и латышский; а уж потом русский.

Машина тем временем быстро неслась по раскатанному асфальту. Миновали небольшой расхлябанный деревянный мостик через вспухшую от дождей речушку с пологими низкими берегами, затем долго ехали вдоль побережья. Правда, самого моря не было видно за дюнами, поросшими одинокими соснами, но присутствие его ощущалось и в сыром ветре, и в резком йодистом запахе выброшенных на песок водорослей.

Дорога свернула налево, и из-за словно разбежавшихся врассыпную с пригорка редких сизых елочек показались первые дома окраины Кайпилса.

— Да, плохо стало с продовольствием, нам тоже урезали норму. — Немец немного помолчал, затем добавил: — Сейчас КПП будет, — он повернулся к Ирме, — документы приготовьте. — И, очевидно, решив ее успокоить и подбодрить, доброжелательно добавил: — Это так, пустая формальность, хотя на предыдущем посту даже груз проверяли.

Действительно, два похожих друг на друга долговязых полевых жандарма с бляхами на груди мельком взглянули на их документы, откинули брезент, заглянули в кузов и сделали знак проезжать. Машина, неуклюже переваливаясь через железнодорожные рельсы, въехала в узкие улочки города. Асфальт шоссе сменился аккуратно уложенной глянцевой брусчаткой.

— Куда прикажете, фрейлин? — солдат опять расплылся в своей благодушной улыбке. Его светло-голубые детские глаза так и сияли доброжелательством и участием.

— Я живу недалеко от рыбокоптильни, у рынка.

— О-о, — он так и запрыгал от радости, словно ему вдруг подарили половину этого самого рынка. — Знаю, знаю, мне как раз по пути. Там совсем рядом наш саперный батальон… С превеликим удовольствием.

Грузовик выехал на площадь, миновал серое здание ратуши под остроконечной черепичной крышей, еле-еле протиснулся, чуть ли не задевая бортами стены домов, сквозь узенькую, как колодец, горбатую улочку и, прогромыхав через пути узкоколейки, свернул к базару.

Ирма давно не была в этом городе. Родилась она в Саратове. Мать умерла от брюшного тифа в голодном тридцать третьем. Потом переехали в Ленинград. В сороковом году, когда Красная Армия освободила Прибалтику, отца направили в Ригу. И она, уже учась в институте связи, приехала к нему на каникулы. Осенью вместе с отцом несколько дней провела в Кайпилсе. Сейчас она сравнивала то, что было раньше и стало теперь. Внешне, казалось, почти ничего не изменилось — те же узкие улицы, стоящие впритык друг к другу дома в стиле готики, черепичные или медно-зеленые крыши, голуби на площадях. Но все-таки было и что-то другое.

На улицах мало людей, да и те ходят настороженно, опасливо жмутся к стенам. Много солдат, и, что сразу бросалось в глаза, исчезли цветы. Да и сам город стал каким-то неухоженным, посеревшим, как больной или ослабевший человек. И как она не догадалась сразу — вывески. Она уже видела нечто подобное в 1940 году, но тогда, возвратившись в Ленинград, тут же забыла об этом, как забывают о каком-то небольшом, ничего не значащем эпизоде. Вывески частных магазинов, кафе и лавочек с фамилиями владельцев или названиями фирм. Там и сям виднелись: «Салон фрау Хильды», «Парикмахерская Августа Франца», «Казино «Луна».

Из окон отдельных домов спускались длинные красные полотнища с белым кругом и черной свастикой в центре. Все стало чужим, даже сам запах города, а ведь каждому городу присущ, как и людям, свой специфический аромат, который запоминаешь надолго. Теперь Ирме казалось, что пахнет не мокрой мостовой и сгоревшим сланцем, не нагретыми солнцем крышами и лошадьми, как раньше, а синтетическим бензином и чем-то солдатским: то ли залежалым сукном, то ли ружейным маслом и сапогами.

У двухэтажного здания, стены которого были окрашены в нежно-салатовый цвет, а над широкой дверью висел щит с надписью «Сауна», грузовик повернул направо. Проехав метров сто, машина замедлила ход и, скрипнув тормозами, остановилась у дома с большими зеркальными окнами и вывеской, на которой были изображены несколько женских и мужских голов с ослепительно зализанными или наоборот неправдоподобно взлохмаченными волосами.

— Пожалуйста, фрейлин, — молодой солдат опять весь заискрился в улыбке, — счастливо добраться до дома, если в субботу будет скучно, приходите к кинотеатру «Алмаз» к восьми часам, приятно проведем время. До свидания.

— Спасибо большое, я вам очень обязана, — быстро произнесла Ирма и, отворив дверцу, выскочила на мостовую, — до свидания. Если смогу, то постараюсь прийти.

— Всего доброго, фрейлин, будьте здоровы.

Грузовик резко тронулся с места и, оставив клуб голубоватого дыма и сладковатый запах газолина, скрылся за углом.

Ирма огляделась по сторонам и медленно пошла по тротуару к центру, где вокруг небольшого фонтана среди лип стояло несколько скамеек, на которых прежде отдыхали чаще всего пожилые люди. Она перекинула рюкзак на другое плечо и не спеша, будто пришла немного раньше на свидание, направилась к одной из лавочек. Теперь здесь почти никого не было, только на скамейке, рядом с той, что облюбовала радистка, спрятав лицо в ладони, сгорбившись, сидел какой-то мужчина в шляпе неопределенного цвета и черном вылинявшем и вытертом пальто. Ирма опустилась на скамейку, сняла с плеча рюкзак, положила его рядом и, откинувшись на спинку, вытянула ноги. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что находится в городе, занятом фашистами, где за каждым углом, за каждой дверью притаилась опасность.

Отдохнув немного, она огляделась по сторонам и, убедившись, что не привлекла к себе внимания, встала, посмотрела на часы и неторопливо, словно не дождавшись кого-то, пошла к фонтану. В нем, как и раньше, в первый ее приезд, не было воды. На зацементированном дне от центра паутиной расходились трещины, валялись бумажки, пустые пачки от сигарет, обрывки газет, сухие опавшие листья. От фонтана она свернула в угловую улочку. Ирма шла на квартиру, где ей должны были помочь установить связь с теми, к кому направили. Правда, ее там не ждали. Поэтому ни о каких знаках, предупреждающих об опасности, не могло быть и речи. Она быстро разыскала дом и вошла в парадное. Поднялась по крутой каменной лестнице со стертыми ступенями и чугунными холодными перилами и, немного запыхавшись, остановилась на площадке третьего этажа, чтобы перевести дух. Все было спокойно. Она медленно, со ступеньки на ступеньку переставляя вдруг начавшие противно дрожать в коленях ноги, держась за перила, поминутно заглядывая в пролет лестницы, пошла выше. Да, ошибки нет, на покрытой облупившейся эмалью двери, ведущей в квартиру семнадцать, висела позеленевшая медная табличка: «Зубной врач Эрнст Петерс».

Ирма подошла к перилам и посмотрела вниз. Никого не было. Она повернулась и нажала кнопку звонка. И тут же почувствовала, как бешено заколотилось сердце. Дверь отворилась почти тотчас, словно по ту сторону только и ждали, когда позвонят. На пороге стоял невысокий человек средних лет в очках, в белом, слегка помятом халате и белой шапочке. Он оценивающе посмотрел на девушку, затем сделал приглашающий жест и, улыбаясь, немного пришепетывая, произнес:

— Прошу вас, фрейлин, проходите.

— Мне нужен доктор Петерс. — Ирма насторожилась, на фотографии, которую ей показывали в Москве, был совсем другой человек, не имевший даже отдаленного сходства с тем, что стоял перед ней. — Я, очевидно, ошиблась квартирой?

Ладони, державшие букет кленовых листьев, стали влажными, между лопаток вниз покатились, неприятно щекоча спину, капельки пота.

— Нет, нет, вы не ошиблись — он ждет вас, проходите, — человек в халате все так же улыбался какой-то фальшивой улыбкой, как на театральной маске, показывая ровные белые зубы. — Прошу вас, не стоять же нам на лестнице!

«Все, попалась, — мелькнуло в мозгу Ирмы и сразу перехватило дыхание, — ведь он не может меня ждать, так как эта явка резервная, и, только объяснив ему, кто я и что мне нужно, он должен связать меня с подпольщиками».

— Извините, я все-таки ошиблась — это не тот дом. — Она быстро повернулась, и тут же ее грубо схватили сзади за капюшон и пояс куртки и одним рывком втянули в квартиру. С пружинным звоном захлопнулась дверь. Ирма очутилась в темном, пахнущем лекарствами и нафталином коридоре.

— Спокойно, детка, не трепыхайся, — раздался рядом хриплый голос, — доктор здесь и, уж будь уверена, тотчас начнет тебя лечить и вдоль и поперек.

Ирма огляделась и увидела, что, кроме человека в белом халате, в глубине стояли два каких-то подозрительных типа.

— Давай-ка ее, Отто, в комнату, — хрипатый схватил за руку и, распахнув дверь, толкнул в спину.

— Стой, стой, Эрик, не торопись, — другой тип в сером коротком клетчатом пальто подошел к ней и, глянув сверху вниз, бросил: — Лапки подними, кисонька. Выше, выше, не стесняйся. И замри.

Ирма подняла руки и почувствовала, как по ее телу заскользили его грубые руки.

— А ну расстегни куртку!

Ирма распустила ремень и распахнула куртку.

Гестаповец сунул ладони ей под мышки, затем задрал юбку и ощупал бедра.

— Что, перетрусила, дрожат ноженьки? Пусто.

— Можешь вести, — клетчатый поднял лежащий у ног девушки рюкзак, — двигай вперед, птичка залетная.

Ирма вошла в большую светлую и уютно обставленную комнату. Справа на диване, рядом с которым стоял небольшой журнальный столик, закинув ногу на ногу, в непринужденной позе сидел молодой офицер СС с лейтенантскими знаками различия.

— Садитесь, пожалуйста, — он подал ей стул, а сам поднялся и, уперев ладони в стол, уставился на девушку ласковыми, внимательными глазами.

— Вот все, что у нее отобрали, — хрипатый положил перед лейтенантом букет уже немного пожухлых кленовых листьев, носовой платок, плоскую пудреницу с разбитым зеркалом, короткий обломок расчески, несколько рейхсмарок, ключи и заколки для волос. — В рюкзаке немного продуктов и кое-что из женских тряпок.

— Так, так. Ступайте, Эрик. И когда только вы перестанете брызгать слюной при разговоре? Идите на кухню. — Офицер взял удостоверение и, раскрыв его, спросил: — Ваше имя, фрейлин?

— Ирма Линдус. Я…

— Минуточку, извините. Как попали в Кайпилс?

— Я ходила менять вещи на продукты на хутора, вы же знаете, сейчас с продовольствием совсем плохо, и, возвращаясь, кажется, застудила зубы, — сплошные дожди, ноги все время мокрые, такая резкая боль, нет никаких сил терпеть, вот и решила зайти к доктору, — Ирма застенчиво улыбнулась, — а он, наверное, переехал, придется теперь искать другого.

— Да, он действительно переехал в иное место, но искать его не придется, мы вам устроим с ним встречу, если это, конечно, понадобится — офицер сочувственно закивал головой, затем повернулся к человеку в белом халате и спокойным тихим голосом сказал: — Осмотрите ее, Фогель, и уж помогите, пожалуйста, такой симпатичной фрейлин, избавьте ее от столь тяжкого недуга. Я, правда, сам никогда не мучился с зубами, но мне говорили, что это весьма неприятное ощущение.

Тот, кого назвали Фогелем, подошел к стулу, на котором сидела Ирма.

— Будьте любезны, запрокиньте, пожалуйста, голову и откройте рот, — зашепелявил он, — прошу вас. — Потом вынул из кармана плоскую никелированную лопаточку и кругленькое зеркальце на длинной тоненькой ручке. — Какой зуб вас беспокоит?

— Третий коренной сверху, — промычала Ирма.

— Так больно? — он постучал зеркальцем по зубу.

— Да, очень, осторожней, пожалуйста, доктор.

— Совершенно правильно, только это не простуда, а свежее дупло, необходимо пломбировать, все же остальные зубы, как жемчужины в королевском ожерелье.

— Я же говорила, — облегченно начала Ирма и поправила юбку на коленях.

— Подождите, не мешайте мне, — он достал какой-то блестящий крючок и опять склонился над девушкой. — Откройте рот, пошире и язык уберите.

Ирма почувствовала, как по зубу осторожно начали царапать.

— Больно же, доктор, — лицо ее скривилось, на глазах выступили слезы.

— Неправда, фрейлин, — «доктор» выпрямился и отвел в сторону на лоб закрывающий глаз диск, — дупло искусственное, сделано специалистом — и очень квалифицированным — недели две-три назад и состарено особой мастикой. Ни воспалительного процесса, ни обнажения нерва нет, а следовательно, болеть, к счастью для вас, не может — ваше утверждение идет вразрез со всей стоматологической наукой.

— Вот это ближе к истине, — ласково протянул офицер, снял телефонную трубку и набрал номер. — Оберштурмфюрера, пожалуйста. Хайль Гитлер, господин оберштурмфюрер, докладывает лейтенант Рейнхольд. На квартире доктора Петерса задержана молодая особа, назвавшаяся Ирмой Линдус. Документы в полном порядке. «Легенда» вполне правдоподобна, но доктор Фогель обнаружил при осмотре ложное дупло. Так. Слушаюсь. Будет немедленно исполнено, господин оберштурмфюрер, — офицер положил трубку на рычаг. — Отто, Эрик, немедленно доставьте задержанную к оберштурмфюреру Вайсу и прошу без ваших телячьих комплиментов, от них даже меня тошнит.

— Так вот, Вальтер, нам действительно что-то уж очень везет. Сейчас мне сообщили: на явке была сделана засада, захвачен связник русских, и, мне кажется, именно тот, которого ждали при высадке с лодки. Наш агент, мир праху его, сообщал, что, по замыслам руководителей подполья, если сорвется доставка радиста морем, могут прислать иным путем и явится он на одну из двух явок, не связанных друг с другом. На ту, что, по его мнению, провалена, он разумеется, не пришел, а на другой мы его и накрыли.

— И когда же он будет здесь? — поинтересовался штурмфюрер.

— Это не он, а она, молодая симпатичная женщина: Ирма Линдус. Сейчас ее привезут к нам, а уж мы постараемся, чтобы она выложила все.

В дверь постучали. Вошла секретарша.

— Задержанную доставили, господин оберштурмфюрер.

— Давайте ее сюда.

Вайс пристально смотрел на сидящую перед ним женщину. Это было его манерой: постараться составить свое мнение о человеке до ознакомления с документами и до начала допроса. Выработать подход к объекту, форму дознания.

Лет двадцать пять — двадцать шесть, если учесть потрясение от ареста, может быть, и меньше. Интеллигентна. Красива, очевидно, умна. Держится настороженно. Впечатлительна. Эмоциональна. Немного нервна, скорее всего новичок, не исключено, что это даже ее первая подобная операция. Старается смотреть прямо в глаза. Дескать, я вся тут, скрывать мне нечего — наивное дитя.

Он взял лежащую перед ним голубую папку с белым распластанным орлом на переплете и медленно просмотрел донесение и документы, отобранные у задержанной. Потом, прищурив глаза, внимательно посмотрел на девушку и нажал кнопку звонка.

В дверях появилась Грета, и рядом с ней гестаповец.

— Отправьте, пожалуйста, в седьмую камеру. — Вайс заметил, как на лице сидевшей на какой-то миг появилось и тут же исчезло то ли удивление, то ли недоумение. «Вот это уже хорошо, — отметил он про себя. — Она ожидала допроса, чего угодно, но только не того, что произошло».

Девушку увели. Когда за ними закрылась дверь, Вайс повернулся к притихшему в углу дивана Вальтеру.

— Ваше мнение, штурмфюрер?

— Это, несомненно, та связная, — гестаповец встал, отряхнул пепел сигареты в пепельницу и неторопливо прошелся по кабинету, слегка шаркая подошвами сапог по густому ворсу ковра, закрывающего почти весь пол. — Хрупкая, слабая девчонка. Работает, конечно, за идею. Комсомолка, а может быть, и коммунистка. Подкуп, мне думается, исключен. Однако, как большинство молодых, здоровых и красивых людей, очень жизнелюбива, отсюда — плюс то, что мы ограничены во времени — вывод: допрос третьей степени, обещание сохранить жизнь — и правда из нее посыплется, как переспевшие желуди с дуба.

— Кое с какими вашими наблюдениями и доводами, коллега, я согласен, но абсолютно отрицаю заключение — метод получения необходимых нам сведений. — Вайс достал сигарету и по привычке стал вертеть ее в пальцах. — Присаживайтесь, Вальтер, и давайте пофилософствуем.

«Начинается. Интеллигентские слюни, — подумал штурмфюрер, — а время идет, и только бог ведает, что могут натворить шестьдесят отборнейших, первоклассных бойцов, которые сейчас шляются где-то в нашем тылу».

— Вы сами сказали: подкуп исключен. Правильно. И тут себя опровергли, предлагая ей сохранить жизнь. А ведь это тот же подкуп, только цена не деньги, а жизнь. Не логично. Допрос натур тонких, а тем более женщин, дело тоже тонкое, и грубости здесь быть не может, разумеется, физической. Кстати, вы читали Стефана Цвейга?

— Я не читаю произведений тех писателей, книги которых подлежат уничтожению по циркуляру министра пропаганды доктора Геббельса.

— Вот это зря, Вальтер. Я тоже с большим уважением отношусь к директивам доктора Геббельса, но ведь они предназначены не для нас. Поэтому я рекомендую вам подумать над моими словами и, в частности, обязательно прочитать «Шахматную новеллу» Цвейга. В ней описано, как наши коллеги для того, чтобы получить нужные им показания, применили особый род пытки — полную изоляцию, интеллектуальный вакуум, ибо, будучи психологами, знали, что на людей незаурядных, на их душу сильнее всего действует одиночество. Жаль, правда, мы не можем последовать их примеру — у нас нет времени.

А посему сейчас допросите сами нашу фрейлин. Я буду слушать через микрофон. Никаких вопросов ей не задавать. Только согласно нашим данным, что мы имеем за последние три дня, бесстрастным голосом опишите картину событий, абсолютно не реагируя на реплики, вопросы, комментарии. После этого, не давая ей прийти в себя, отправьте в камеру, установив наблюдение за поведением. Надеюсь, вы меня поняли?

Завтра же утром после небольшой беседы со мной мы покажем нашей подопечной кинофильм номер три особой серии.