Свидание в Самарре

4

Направляясь по Саут-Мэйн-стрит на юг, они ехали в клуб. Кэролайн курила и держала Джулиана за руку. Он отнял руку, чтобы погудеть идущему впереди «кадиллаку».

— Кто это? — спросила Кэролайн.

— Будущий покупатель, — ответил Джулиан. — Молодой Аль Греко.

— А кто он? Я слышала это имя. Чем он занимается?

— На посылках у Эда Чарни, — ответил Джулиан.

Идущая впереди двухместная машина свернула влево, на мост через Линкольн-стрит. Аль Греко, по-видимому, не слышал сигнала. Он не повернул головы и не погудел в ответ.

— А, это тот, что ездил в Филадельфию за шампанским. Достал он его? — спросила Кэролайн.

— Если мистеру Чарни нужно шампанское, тот, кому поручено его достать, обязательно достанет.

— Да ну, глупости. Почему его так боятся?

— И я его боюсь, — сказал Джулиан.

— Нет, не боишься. Ты никого не боишься. Ты большой и сильный мужчина. Ты мой супруг.

— Чепуху ты городишь, сестренка, — сказал он.

— Не говори никогда «сестренка», и ничего это не чепуха.

— А «расщепление питательных веществ» можно? — спросил Джулиан. — И мама тоже хороша. Ты слышала, как она запретила отцу читать нам лекцию? А ведь она и представления не имеет, о чем он собирался говорить.

— Держу пари, что имеет. Не такие уж женщины глупые.

— А я говорю, что она не имеет ни малейшего представления, почему ей не нравятся разговоры на медицинские темы. Звучат не очень аппетитно, что ли. Поэтому она предпочитает обычные слова. У тебя когда-нибудь было несварение желудка?

— Не твое дело.

— Было?

— Мне этот разговор надоел, — сказала Кэролайн.

— И мне, — заявил Джулиан. Некоторое время они ехали молча, а затем он спросил: — А когда мы заведем ребенка?

— Не знаю.

— Нет, серьезно, когда?

— Ты же знаешь. Пять лет скоро кончаются.

— Целых пять лет, — медленно сказал он. — А может, ты была права.

— Конечно, права. Посмотри на Джини и Чака. Женаты меньше двух лет, чуть больше года в действительности, а Джини скоро придется вставлять зубы. Представляешь, вставные зубы, а помнишь, какие у нее были зубы? У нее были чудесные крепкие белые зубы. Таких ни у кого нет.

— Кроме тебя.

— Пожалуй. Но у нее были зубы, как на картинке. Небольшие, ровные, и они прямо сверкали. Мои крупнее и не сверкают.

— Меня они ослепляют, — сказал он и выключил передние фары. — Вместо фар будем пользоваться твоими ослепительными зубами.

— Включи фары, дурачок, — сказала она. — Правда, это ужасно. Джини всего двадцать один год. Двадцать один, а она уже замужняя женщина. Замужняя женщина с ребенком. И…

— Не мужем. И с каким мужем.

— Вот именно! — сказала Кэролайн. — С Чаком. И это малышка Джини. Он не годится даже для…

— Для чего? Ну-ка скажи.

— Нет, я не шучу. Чак крутит с этой продавщицей из «Кресджа», а на днях за бриджем Барбара Шульц вдруг заявила: «По-моему, нечего так строго судить бедного Чака». Бедного Чака! «Если бы Джини старалась следить за собой, — добавила Барбара, — Чак не бегал бы за другими». Я жутко разозлилась. Она, наверное, где-то вычитала эту фразу. Я ничего не возразила, остальные тоже промолчали, но было понятно, что все думают. Дура эта Барбара, что так сказала. Она ведь только что не надела на Чака наручники, стараясь женить его на себе.

— Вот как? А я и не знал. Я слышал, что они встречались, но никогда не думал…

— Да? Могу тебе рассказать еще кое-что новое для тебя. Миссис Шульц была так уверена, что Барбара заполучит Чака, что заказала кругосветное путешествие на два лица…

— Но ведь она и ее старый хрыч сами поехали в путешествие.

— Поехали, но мама рассказывала мне, что была в конторе у мистера Шульца, когда…

— Черт подери! — взорвался вдруг Джулиан. Он остановил машину. — Опять цепь соскочила. Нужно поправить сейчас, пока я еще трезв.

Он вылез из машины и поправил цепь. Во время пятиминутной остановки они не разговаривали. Мимо проезжали машины, две-три останавливались, узнав Джулиана и его автомобиль, спросить, не нужна ли помощь, но он отвечал, что не нужна.

Они снова тронулись в путь.

— Так о чем мы говорили, малышка? — спросил он. — С Чаком мы покончили?

Молчание.

— В чем дело, лапушка? В чем дело?

— Послушай, Джу…

— Слушать? Видите ли, миссис Инглиш, одно из замечательных достоинств «кадиллака» заключается в том, что мотора почти не слышно. Позвольте мне продемонстрировать вам…

— Перестань кривляться.

— В чем дело? Опять я что-то сделал не так? Сказал что-нибудь? Господи, а я-то считал, что все хорошо.

— Все и было хорошо, но мне не понравилась одна твоя фраза. Ты даже не заметил, что сказал.

— Давай, родная, говори, что я сказал.

— Когда мы остановились, ты вылез из машины поправить цепь и сказал, что нужно поправить ее, пока ты еще трезв.

— А, — сказал он.

— Как будто…

— Понятно. Подробности излишни.

— Чего ты злишься?

— Я не злюсь. Нет, немного злюсь. Не знаю. Какого черта! Извини, я не на тебя.

— Прости, милый, я не собираюсь пилить тебя, но такие полчаса, как вчера, я просто не вынесу. Лучше умереть.

— Знаю. Извини меня, Кэлли. Я не напьюсь.

— Ты мой милый Джу, и я тебя люблю. Я не запрещаю тебе пить, ты это знаешь.

— Ага. Я обещаю.

— Нет, не обещай. Незачем. Не нужно. Тысячу раз ты бывал на вечерах и не терял головы. Пусть так будет и сегодня. Я сделаю все, все, что ты захочешь. Все. Знаешь, что я сделаю?

— Что?

— Мы улучим минутку, вернемся в машину и побудем в ней, как бывало раньше.

— Ладно, но… Да, это было бы здорово. Вот это да!

— Мы, как поженились, ни разу этого не делали.

— Делали. В Лейк-Плэсиде.

— Но тогда мы были не дома, а дома не делали. Ты хочешь?

— Да. А как насчет того самого? — спросил он.

Она не выносила названий противозачаточных средств.

— Наплевать. Пусть будет ребенок.

— Ты серьезно? — спросил он.

— В жизни не была более серьезной, — ответила она. — И есть лишь единственный способ это доказать.

— Правильно. Раз мы уже здесь. Раз уже прибыли сюда.

Они уже доехали до клубной стоянки.

— Ага.

— Моя любимая прекрасная Кэролайн, — сказал он.

— Не сейчас, — сказала она. — Я же сказала: улучим минутку.

Они вылезли из машины. Обычно Джулиан останавливал машину возле крыльца, где женщинам было удобно выходить из автомобилей, за рулем которых оставались их шоферы, мужья или кавалеры, но сегодня он позабыл про это. Он долго крутился по дорожкам, маневрируя между рядов автомобилей до тех пор, пока не сократил до минимума расстояние, которое предстояло пройти по снегу, и не подвел машину к террасе. Держась под руку и топая теплыми ботинками, они поднялись на террасу, а оттуда — в холл. Кэролайн сказала, что сейчас же спустится в зал, и Джулиан, снова пройдя через террасу, обошел дом, пока не добрался до мужской раздевалки.

Погода для вечера была самая подходящая. Чуть морозило, а покрытое снегом поле для игры в гольф, казалось, составляло единое целое с полями фермеров, что граничили с ним возле второй, четвертой и седьмой лунок. Летом поле для игры в гольф так аккуратно подстригали, что оно напоминало фермера, наряженного в воскресный костюм, среди фермеров в рабочих комбинезонах и соломенных шляпах. Но сейчас в темноте человеку, незнакомому с местом, было не определить, где кончаются владения клуба и начинаются пахотные земли. Насколько хватало глаз, весь мир был бело-сине-фиолетовым и холодным. В детстве родители и наставники внушают, что вредно лежать на снегу, но когда мир вот так окутан снегом и светом луны, трудно поверить, что это может причинить вред. И уж любоваться такой картиной совсем не вредно, а потому Джулиан глубоко вздохнул и почувствовал себя здоровым, ведущим правильную жизнь человеком. «Почаще бы выбираться на природу», — сказал он себе и пошел в раздевалку.

Со всех сторон летели приветствия, и он отвечал на них. Недругов у него здесь не было. Потом он услышал, как кто-то сказал: «Здорово, забияка!» Он посмотрел, кто это, хотя знал кто. Это был Бобби Херман.

— Привет, чудак человек, — отозвался Джулиан.

— Чудак человек? — привычно медленно протянул Бобби. — Господи боже, неужто у тебя хватает нахальства называть меня чудаком?

— Отстань ты от меня, — сказал Джулиан, снимая пальто и шляпу и вешая их в свой шкафчик.

Обязанность подтрунивать над Джулианом, по-видимому, была предоставлена Бобби.

— Господи боже, — опять начал Бобби, — чего я только в жизни ни делал, но, клянусь богом, ни разу не опускался до того, чтобы швырнуть человеку в лицо кусок льда и подбить ему глаз.

Джулиан сел за стол.

— Коктейль? Чистое виски? Виски с содовой? Что ты будешь пить, Джулиан? — спросил Уит Хофман.

— Пожалуй, коктейль.

— Вот здесь мартини, — сказал Хофман.

— Отлично, — ответил Джулиан.

— Игнорируешь меня? — продолжал Бобби. — Решил не обращать внимания? Будто меня нет? Что ж, ладно. Пожалуйста. Не замечай меня. Не обращай внимания. Мне наплевать. Но вот что ты обязан сделать, Инглиш: ты обязан пойти в зал и заплатить еще за один танец.

— Что? — переспросил Джулиан.

— Ты слышал, что я сказал. Из-за тебя сегодня здесь отсутствует один человек, а клубу нужны деньги, поэтому не забудь про лишние пять долларов, когда будешь платить за музыку.

— Кто этот тип? — обратился Джулиан к Уиту. Уит улыбнулся. — Кто его привел с собой?

— Со мной все в порядке, — отозвался Бобби. — Обо мне можешь не беспокоиться.

— Думаю, что даже во время депрессии приемная комиссия клуба не должна быть столь либеральной, — продолжал Джулиан. — Ладно уж, против евреев и негров я ничего не имею, а то и нескольких прокаженных можно принять. У них есть душа, такая же, как у нас с вами. Но вступая в клуб, все-таки надеешься, что будешь общаться с человекообразными существами, а не с пресмыкающимися. Или с насекомыми. Ну-ка повернись, Херман, я посмотрю, крылышки-то у тебя есть?

— Чего ты ко мне привязался? Я в полном порядке.

— То-то и оно, — заметил Джулиан. — Надо бы, чтобы у входа в клуб дежурили полицейские и не пускали таких, как ты.

— Хорошо, что полицейских здесь не было вчера. Правда, удивительно, как это их не вызвали. Их, или отряд морской пехоты, или…

— Опять эти разговоры о войне, — упрекнул его Джулиан. Никак не можешь слезть с этой темы, вот в чем твоя беда. Ведь Уит или, например, Фрогги, они же никогда…

— Совершенно верно, — воскликнул Бобби. — Когда началась война, я пошел на фронт. Я не из тех хлюпиков, что отсиживались в это время в колледжах, во всяких там Лафайетах или Лихайях, а по субботам гоняли чаи в клубах или приятно проводили время на занятиях по системе вневойсковой подготовки. Да, сэр, когда я понадобился дядюшке Сэму, я услышал его зов и отправился защищать демократию, а когда война окончилась, я перестал воевать. И мне не по душе люди, которые надели форму лишь в тысяча девятьсот семнадцатом году, а через тринадцать — четырнадцать лет после окончания войны, в тысяча девятьсот тридцатом году, воюют, швыряясь стаканами в клубе в присутствии именитых людей. Вот что делают отдельные личности. Ветераны тысяча девятьсот тридцатого года. Участники битвы в курительной Лантененго-клуба. Прием психической атаки.

Присутствующие хохотали, и Джулиан понял, что побежден. Он допил свой коктейль и поднялся.

— Неужто ты покидаешь клуб из-за нас? — спросил Бобби.

Джулиан, намеренно игнорируя Бобби, обратился к Уиту:

— Что случилось с сортиром? Чувствуешь запах?

Уит рассеянно улыбнулся.

— Идешь в зал? — спросил он.

— Пусть идет, — сказал Бобби. — А то знаешь каким он становится, когда у него в руках виски? Конечно, если в стакане коктейль, то это менее опасно. В коктейле нет кусочков льда, от которых получаются синяки…

— Ну, пока, — сказал Джулиан и вышел из раздевалки. Уже за дверью он услышал, как Бобби нарочито громко, чтобы Джулиан мог слышать, заявил:

— Знаешь, Уит, мне сказали, что Гарри Райли подумывает о новом «линкольне». Тот «кадиллак», что он приобрел прошлым летом, ему не по душе.

Раздевалка встретила эту шутку одобрительным хохотом.

Джулиан прошел через курительную и банкетный зал, где в нишах тоже размещались столики, в зал для танцев, а оттуда в холл, у подножья лестницы. В этом месте полагалось ждать свою даму. Джулиан опять обменялся приветствиями со множеством людей и особенно весело помахал Милдред Эммерман, которая и давала сегодняшний ужин. Это была высокая зубастая девица, капитан женской команды по игре в гольф. Ее отец, пьяница и повеса, обладал порядочным капиталом в недвижимости, а номинально считался фабрикантом сигар. Он являлся в клуб только в тех случаях, когда они с женой приглашали на ужин своих друзей или приятелей дочери. Милдред, возвышаясь над управляющим клуба Лошем, изящным для таких габаритов жестом указывала, на какое место за столом положить очередную карточку из пачки, которую держала в левой руке. Она, по-видимому, была единственной женщиной, которая не слышала о том, что произошло накануне. В Гиббсвилле знали, что ей можно рассказать все что угодно, не сомневаясь, что сплетня дальше не пойдет, потому что мысли Милл всегда были заняты, по-видимому, тем, как быстрее пройти в гольфе через деревья ко второй полосе. От ее улыбки Джулиану стало легче. Впрочем, ему всегда нравилась Милл. На мгновенье он испытал радость при мысли о том, как хорошо, что Милл не живет в Нью-Йорке, где ей сразу бы приписали слабость к женскому полу. В Гиббсвилле же она просто считалась любительницей спорта. Милая Милл!

— О чем ты задумался? — спросила внезапно появившаяся рядом Кэролайн.

— Мне нравится Милл, — ответил он.

— Мне тоже, — сказала Кэролайн. — А что, она что-нибудь сделала или сказала?

— Нет. Просто нравится, и все, — ответил он. — А я тем временем учусь, как реагировать на последствия.

— Какие?

— Мистер Роберт Херман сегодня в форме и крепко прошелся по мне насчет вчерашнего…

— О господи, где? В раздевалке? Там было много народу?

— Да. Уит с Фрогги и все прочие. Бобби потребовал, чтобы я заплатил музыкантам пять долларов и за Гарри. А потом принялся дразнить меня по поводу того, что война уже давно окончена или что-то вроде этого, а я, мол, ждал до тысяча девятьсот тридцатого года, чтобы принять участие в сражении, и что надо было вызвать полицию.

— Мда. Пожалуй, нам следовало ожидать чего-нибудь в этом роде.

— Почему? Тебе тоже что-нибудь сказали?

— Нет, не то чтобы сказали, Китти Хофман вошла в уборную, когда я…

— Господи, вы, женщины, даже в уборную и то ходите вместе. Почему всегда…

— Ты хочешь услышать, что было? Или собираешься снова устраивать сцену?

— Извини меня.

— Так вот, Китти — ты ведь ее знаешь — сразу выкладывает все, что думает. Она спросила, правда ли, что у Гарри подбит глаз, и я сказала: да, это так. Тогда она заявила, что Уит обеспокоен. Он тебе что-нибудь сказал?

— Нет. Он и не мог, потому что Бобби не закрывал рта. С Уитом у меня не было разговора.

— По-видимому, Уит знает, что Гарри вложил в гараж деньги.

— Конечно, знает. Это не секрет. По правде говоря, я сам сказал об этом Уиту. Да, сказал. Должен был сказать, потому что, когда прошлым летом Уит это узнал, он спросил, почему я не обратился к нему, и я ответил, что к нему и так все обращаются. Разве я не рассказывал тебе?

— Нет. Так вот, Китти сказала, что Уит обеспокоен, потому что в Гарри плохо иметь врага. Я тебе это говорила.

— Я помню. Ладно, хватит тут стоять. Вон Джин и Фрогги. Давай подойдем к ним.

Они подошли к Джин и Фрогги. Джин была лучшей приятельницей Кэролайн, а Фрогги принадлежал к числу лучших друзей Джулиана. После окончания колледжа возле Джулиана не было такого человека, которого можно было бы считать его самым близким другом. А тот, кто именовался так в колледже, сейчас жил в Китае, работал там в «Стэндард Ойл» и давал о себе знать приблизительно раз в год. В компании лучших друзей Джулиан чувствовал себя легко и надежно. Тридцатичетырехлетний Фрогги потерял на войне руку, и, может, поэтому Джулиан был с ним менее близок, чем с другими сверстниками Фрогги, которые тоже побывали во Франции. Джулиан, будучи моложе их лет на пять, во время войны учился в колледже, проходил военное обучение по системе вневойсковой подготовки и до сих пор терзался угрызениями по поводу того, что следовало бы бросить колледж и пойти в армию. С годами угрызения эти слабели, он считал, что они больше его не беспокоят, а оказалось, беспокоят. И всегда беспокоили при виде Фрогги, который в свое время был превосходным пловцом и теннисистом. С Джин Джулиану было легко. Они испытали друг к другу все чувства, которые можно было испытать. Как-то летом, много лет назад, Джин и Джулиан были безумно влюблены друг в друга. По окончании итого полугреховного романа, когда он действительно завершился, они питали друг к другу чувство гораздо более чистое, чем испытывают дети, и были готовы полюбить по-настоящему кого-нибудь другого. Джулиан знал — ему рассказала сама Джин — что с Фрогги она «перешла границу дозволенного» во время первого свидания, и честно верил, что рад за нее.

Они посплетничали о людях, которые гостят у таких-то, поспорили, придут ли на танцы из Рединга, обсудили, как выглядят местные дамы, поинтересовались, не спустила ли у Джулиана шина, — они видели, что его машина по дороге в клуб встала, — как здорово, не правда ли, что дороги так быстро очистили от снега; какой чудесный корсаж, возьми «Кэмел», какая разница; отец Милл выглядит хуже, чем когда-либо; про Эммерманов можно сказать одно: они уж не скупятся, когда устраивают вечер. Тем временем Милл, ее мать и отец в ожидании гостей заняли свои места у входа в танцевальный зал (когда мебель не убирали, это была гостиная). Не прошло и трех минут, как в холле вытянулась очередь жаждавших немного церемонно поздороваться с мистером и миссис Эммерман и обменяться дружеским приветствием с Милл. Оркестр «Королевских канадцев» из Гаррисберга под управлением Бена Рискина уселся на место и двумя ударами по басовому барабану заиграл «Дай мне что-нибудь на память». «Прошу тебя, не пей много», — сказала Кэролайн и пошла искать свою карточку за праздничным столом.