Свидание в Самарре

III

Аль Греко знал дорогу из Филадельфии до Гиббсвилла не хуже, чем машинист — правый профиль полотна. Опытный машинист, когда поезд идет по расписанию, взглянув на часы, скажет, что через четыре с половиной минуты справа от дороги будет школа. Либо, бросив взгляд на стог сена, амбар или еще какую-нибудь примету, определит время с точностью до полминуты. Аль Греко мог сделать почти то же самое. 94 1/2 мили от Филадельфии до Гиббсвилла он знал назубок. А день сегодня, между прочим, выдался такой холодный, что хоть зубами стучи. Об этом говорят порывы ветра. В машине-то тепло, работает обогреватель. Аль даже спустил дюйма на три правое переднее стекло. Он ехал на «кадиллаке» марки В-61 и был опытным водителем. Уже несколько раз, выезжая из Гиббсвилла на рассвете, он добирался до Филадельфии меньше чем за два часа и сегодня, минуя въезд на территорию загородного клуба, машинально посмотрел на часы: два часа сорок пять минут от гостиницы в Филадельфии. Совсем неплохо, если учесть заносы и состояние дорог возле Рединга, где машины брошены в беспорядке по обеим сторонам пути. Он ехал с максимальной для такой погоды скоростью. Поездка была чисто деловая.

Хотя Алю никогда не доводилось видеть здание клуба — с шоссе просматривалась лишь крыша, — он знал, что стоит оно на плоскогорье, а потому выезжавшие из клуба машины можно было различить с шоссе, лишь когда они проезжали добрую треть пути по аллее, заканчивающейся воротами. Когда Аль Греко проезжал ворота, на аллее как раз показался большой закрытый «кадиллак». Аль тотчас узнал машину. Он считал для себя обязательным знать почти все большие машины, а этот лимузин имел весьма внушительный вид, поскольку выполнял роль рекламной машины и за рулем его должен был сидеть глава городского отделения фирмы «кадиллак» Джулиан Инглиш.

«Вот прохвост-то!» — сказал Аль. Но он отнюдь не был зол на Джулиана. Просто именно из-за Джулиана ему пришлось ехать в Филадельфию. Тот, по-видимому, решил устроить званый вечер где-то между рождеством и новым годом, потому что попросил самого Эда Чарни купить ему ящик настоящего шампанского и доставить на следующий день после сочельника. Эд, разумеется, сказал, что будет только рад помочь, и занялся этим делом лично. Он позвонил в Филадельфию и заручился обещанием, что шампанское будет отличным. Эду нравился Джулиан Инглиш. Джулиан Инглиш по праву живет на Лантененго-стрит, он из тех, кто принадлежит к высшему кругу и не затеряется в любой компании. Только посмотреть на него, и сразу видно, что этот малый из высшего круга. Встретив на улице людей Эда, всегда останавливается, не то что другие (те, правда, постарше): имеют дело с Эдом, скажем, в банке, по страховке или еще где-нибудь, а на улице даже не замечают. А есть еще и такие, кто, не будучи знаком с Эдом, звонят, представляясь, к примеру, президентом такой-то компании, и просят в виде одолжения достать им ящик настоящего виски по сходной цене. В прежние дни Эд прямо из кожи лез для хороших людей, для тех, кто считает себя принадлежащими к высшему кругу, а потом понял, что это себя не оправдывает: они не ценили оказанную им любезность, а встретив на следующий день на улице, даже не здоровались. Поэтому среди компании с Лантененго-стрит было всего лишь несколько человек, которые могли обратиться к Эду с просьбой да еще получить при этом кредит. И один из них, несомненно, был Джулиан Инглиш. И не только потому, что останавливается поговорить; важно, как он разговаривает. Он разговаривает с вами как человек с человеком, а порой не брезгует и выпить с Эдом чашку кофе. «Мировой парень этот Инглиш, — отозвался о нем однажды Эд, и этим было многое сказано. — Беру его, не глядя. Он малый стоящий». Сказано предостаточно. У Эда дела такие, что в людях он ошибаться не должен. Инглиш, и верно, был что надо. Аль согласен с Эдом. Правда, ничего бы не изменилось, если бы он и не был согласен. На территории между Редингом и Уилкс-Барре либо соглашайся с Эдом, либо иди работать в шахту. И это еще не самое плохое, что может случиться, коли ты не согласился с Эдом и перестал принадлежать к его братии. Самое плохое случается тогда, когда тебя сначала двое молодчиков держат, а двое других пинают ногами до тех пор, пока не устанут, а в завершение еще всадят в тебя пару пуль — и конец. Но у Эда редко возникает необходимость так поступить. Поначалу да, было несколько дел — полиция штата до сих пор не успокоилась, — по поводу которых Аль предпочел бы знать меньше, чем знал. Это произошло еще тогда, когда Эд только затевал свой бизнес со спиртным, проститутками и лотереями. Пришлось кое-кого поприжать, иначе эти типы ему бы здорово помешали. В таком деле надо быть жестоким, не то грош тебе цена. Далеко не уйдешь. И в то же время следует вести себя порядочно и честно с теми, кто к тебе хорошо относится. Аль Греко поднял воротник пальто: ему стало зябко. И хотя в машине больше никого не было, он почему-то застыдился, словно человеку взрослому не может быть зябко. Нечто подобное испытываешь по отношению к собственной матери или если сделал другому добро. Похожее чувство он питал и к Эду Чарни. Чувство преданности.

Придя к такому выводу, он вдруг захотел проявить чем-нибудь свою преданность Эду, но единственное, что нашлось для этого под рукой, было шампанское. Он обернулся посмотреть, надежно ли оно укрыто одеялами на случай толчков. Эд, разумеется, желал бы, чтобы товар был доставлен по возможности в наилучшем виде. И тут Аль вспомнил про лимузин с Инглишем за рулем. Он снизил скорость до тридцати миль в час, чтобы лимузин мог обогнать его.

Очень скоро лимузин действительно обогнал его, и по тому, как Инглиш его вел, Аль догадался, что Инглиш чем-то расстроен. Вообще-то, Инглиш отлично водил машину и заботился о ней, как о верном коне. А этот лимузин, который Инглиш вел, был еще и рекламным и потому содержался в наилучшем виде. Но сейчас, обходя Греко, Инглиш перешел колею на полной скорости и врезался в почти двухметровый снежный сугроб. И не то чтобы не было места или он погудел, а Аль Греко не уступил ему дорогу, не остановился. Инглиш и не погудел. Он лишь надавил на газ и задал машине жару. Лимузин с силой воткнулся в сугроб, закачался из стороны в сторону, пробил в нем брешь, и в ту же секунду Инглиш, повернув руль, выбрался на чистую дорогу. Если ее можно было назвать чистой.

Что-то с ним неладно, решил Аль Греко.

За те несколько секунд, что потребовались Инглишу на обгон, Аль Греко заметил, что шляпа у Инглиша сидит на затылке, что было вовсе на Инглиша не похоже. Франтом Инглиша не назовешь, но он всегда хорошо одет. Аль заметил также в машине женщину. Она съежилась на переднем сиденье подальше от Инглиша. По-видимому, миссис Инглиш. Алю Греко и в голову не пришло, что это может быть другая женщина, ибо никаких разговоров про Инглиша и других женщин Аль не слышал, а уж если бы было что слышать, Аль наверняка бы об этом знал. В Гиббсвилле любому бабнику рано или поздно приходится прибегать к услугам придорожных номеров, и Аль всегда был в курсе, кто посещает эти заведения. Гиббсвиллские умники были убеждены, что выйдут сухими из воды, коли повезут свою даму за город, в немецкий округ Пенсильвании. Умники воображали, что поступают мудро, отправляясь туда, вместо того, чтобы поехать в «Дилижанс», большую гостиницу возле Гиббсвилла, где стаканчик виски стоил семьдесят пять центов и где были танцы, и гардеробщицы, и одетые в форму официанты — все как полагается. Если бы эти бабники только ведали, как они ошибаются! Аль позаботился о том, чтобы знать всех бабников наперечет, потому что в один прекрасный день очень даже могут пригодиться сведения о том, что такой-то господин изменяет жене, особенно если он оказывается важной птицей в городе и может быть полезен Эду в суде, в городском правлении, а то и в банке. Аль помнил, как однажды такие сведения пришлись весьма кстати. Был у них советник, который не брал взяток. Эду никак не удавалось всучить ему монету. Никак. И вот однажды Эду сообщили, что этот советник собирается трепать языком насчет двух баров, в которых у Эда был свой интерес. Захотел попасть в кандидаты на пост мэра от республиканцев и решил играть по крупной. Аль случайно оказался у Эда, когда тому позвонили.

— Кто, ты говоришь, собирается это сделать? — спросил он.

— Хейджман, — ответил Эд.

— Нет, он не сделает этого, — заверил его Аль и объяснил, почему Хейджману придется держать язык за зубами. Как Эд обрадовался! Он вошел к Хейджману в кабинет и сказал приблизительно следующее: мистер Хейджман, вы человек верующий, вы один из самых добропорядочных людей в нашем городе и так далее, а поэтому, если станет известно, что вы бывали в номерах в обществе одной дамы лет тридцати в очках… Больше Эду ничего не потребовалось добавлять. Хейджман встал, прикрыл дверь, и, когда Эд ушел, они были (и до сих пор остаются) в наилучших отношениях. Эд даже помог ему выпутаться из истории, когда Хейджман изменил и той, в очках. Да, в нашем деле надо пользоваться любыми средствами.

Аль Греко поехал быстрее, чтобы не отстать от Инглиша, который как выжал педаль до конца, так и держал ее. Это можно было определить по тому, что, когда колеса лимузина выскакивали из колеи, машина отлетала к обочине, взметая за собой длинный снежный вихрь. Аль приметил также, что миссис Инглиш, голова которой совсем ушла в меховой воротник, не поворачивалась к Инглишу. Значит, была на него зла. Любая женщина в подобной ситуации сидела бы выпрямившись и орала на мужа. А миссис Инглиш, насколько он мог судить, не произносила ни слова. Интересно, что представляет собой эта дамочка.

У него появилась всего лишь смутная догадка на ее счет, и он принялся рыться в памяти в поисках чего-нибудь, пусть самой малости, что подтвердило бы эту догадку. А догадка, что у него возникла, заключалась в том, что, может, миссис Инглиш изменяет мужу. Но он ничего не сумел припомнить. Он знал, что она никогда не бывала в загородных номерах. В «Дилижансе» она порой вела себя вызывающе, но не хуже многих других, да к тому же это было всегда в присутствии Инглиша. Нет, наверное, он ошибается. Влезет же в голову мысль, хотя для нее нет никаких оснований. Но в свои двадцать шесть лет Аль Греко твердо усвоил одно, а именно: если у тебя возникает подозрение по поводу кого-нибудь, подозрение, которое тебя не оставляет, жди случая, который докажет, что твое подозрение было либо совершенно справедливым, либо полной ерундой.

От клуба до здания банка было семь с лишним миль, из которых последние три приходились на новый и почти прямой отрезок дороги, где ехать было легче, ибо с одной стороны его защищала от ветра железнодорожная насыпь. Когда Инглиш вылетел на этот отрезок, выжимая из лимузина максимум возможного, Алю Греко пришлось еще сильнее надавить на педаль газа. Теперь Аль целиком сосредоточился на езде. Он не хотел держаться к Инглишу слишком близко, чтобы тот не разозлился. Но и упускать его не желал. Он старался быть поблизости на случай, если Инглиш попадет в беду. Но Инглиш был малый что надо. Из тех, кто умеет править и в пьяном и в трезвом виде, с той только разницей, что пьяному ему плевать на машину.

Когда оба автомобиля влетели в Гиббсвилл, Аль Греко решил в угоду Эду Чарни проводить Инглиша до дому и повернул вслед за лимузином на Лантененго-стрит. Весь путь по Лантененго до Двадцатой улицы он держался от лимузина на расстоянии примерно квартала. Дом Инглишей стоял на Туин-оукс-роуд, но с пересечения Двадцатой и Лантененго проглядывалась вся Туин-оукс, поэтому Аль остановился. Инглиш перешел на вторую скорость, чтобы преодолеть заснеженный подъем на Двадцатой улице, ловко повернул и через несколько секунд уже стоял перед своим домом. Огни машины погасли, вспыхнула лампочка на крыльце, и Аль увидел, как миссис Инглиш открыла дверь. Зажегся свет в одной из комнат на первом этаже. Потом на крыльце появился сам Инглиш, а свет внизу погас и одновременно вспыхнул в спальне наверху. Инглиш оставил машину на улице на всю ночь. Должно быть, набрался как следует. Что ж, его дело.

Аль Греко дал задний ход, выехал на Двадцатую улицу, повернул и покатил обратно по Лантененго-стрит. Он решил ехать прямо в ночной ресторан «Аполлон», где в это время можно было встретить Эда Чарни. И вдруг сообразил, что Эда там нет. Ведь была та единственная ночь, когда Эд там отсутствовал. «Господи боже, — сказал Аль Греко, — а я и забыл, что сегодня рождество». Он опустил окно в машине и обратился к темным домам на Лантененго-стрит, мимо которых проезжал: «С рождеством вас, сволочи! Аль Греко желает вам счастливого рождества».