Свидетель или история поиска

Глава 26 Элизабет

Неослабевающее давление событий, навалившееся на меня со времени прихода Субуда, почти не оставило мне времени и желания писать. Я должен был вернуться к «Драматической Вселенной» и закончить работу, повисшую в воздухе после выхода в свет первого тома. Этот том представлялся мне едва ли более чем введением к глубоким открытиям, медленно зревшим во мне с момента первого видения на Ру де Пера в 1921 году. От признания необходимости перейти от дуализма к триаде мое осознание доросло до понимания важности каждой цифры как выражения качества, добавляемого ко всему смыслу существования. Книга, первый раз написанная мной в 1941 году, к 1956 переписывалась, по меньшей мере, восемь раз. Только я заканчивал очередной вариант, как обнаруживал, что написанное больше не отражает того, что я теперь понимаю.

Тогда, в 1956 году, передо мной наконец был завершенный труд. Больше я ничего не хотел прибавить, хотя и желал бы выразить все это лучше. Теперь, в августе 1958 года, я вновь принялся за дело. Я критически перечитал все написанное во Франклин-фармс и в Кае Крин — коттедже, где я скрылся от всех перед приездом Бапака. Я ожидал найти глубокие расхождения между тем, что я написал тогда, и что понимал сейчас. Вне всяких сомнений, я сильно изменился. Совершенно четко я осознавал, по крайней мере, одно из таких изменений, а именно: сдвиг центра тяжести моего опыта из головы в сердце. Всю жизнь я подчинялся и руководствовался своим умом. Замечание князя Сабахеддина, обращенное к моей жене, тогда еще миссис Бьюмон, — «Notre enfant genial a le coeur glace» оставалось верным все эти годы. Субуд растопил мое замерзшее сердце, и оно уже никогда не вернулось в прежнее состояние. Поэтому, берясь за чтение, я боялся найти его неинтересным и даже вздорным. Я был настроен против моих старых исследований и теорий, против стремления жить абстракциями и игнорировать факты. Я задумал предать огню свои рукописи и не написать ни строчки, пока не смогу писать своим сердцем. Начав читать, я изумился. Книга совсем не походила не то, что я ожидал увидеть. Абстракций и теорий там, конечно, было предостаточно, но между ними и за ними стояло понимание, полностью совпадавшее с опытом Субуда. Второй том «Драматической Вселенной» совсем отличался от первого. Тот был ментальной конструкцией, берущей начало в прозрении. Этот, второй, содержал прозрение, встроенное и исходящее из ментальной конструкции. Книга показалась мне важной и стоящей публикации, хотя я понимал, что лишь немногие поймут ее.

С некоторым удивлением и потрясением я вдруг заметил, что начал доверять собственным суждениям. Я знал, что всю жизнь действовал самовольно, едва ли обращая внимание на мнения других, но, тем не менее, никогда себе не доверяя. Я слушал Успенского и Гурджиева, свою жену, и каждого, кто последним высказывал свое мнение. То, что я делал, всегда раздражало моих друзей именно потому, что было постоянным лавированием между упрямством и недоверием к себе. Пак Субух сделал для меня то, что не смог сделать никто другой. Отказываясь стать пророком в моих глазах, он заставил меня подняться на ноги.

Я сказал: «Теперь я должен жениться на Элизабет». Когда я спросил ее согласия, она в ответ рассказала мне необычную историю. «Будучи ребенком, я часто видела вокруг себя людей. Ты знаешь, в детстве, примерно с восьми до восемнадцати лет, я много болела. Мои «приятели» обычно приходили и располагались вокруг моей постели. Я никогда не рассказывала о них членам своей семьи и откуда-то знала, что, когда в комнате находились реальные люди, я не должна подавать вида, что замечаю кого-то еще. Я действительно видела их, как вижу любого из вас. Став старше, где-то годам к пятнадцати, я перестала их видеть, но сохранила их в памяти как нечто необычное, но реальное». Пока она говорила, я вдруг вспомнил о военном времени, когда она служила в женских армейских частях наводчиком в команде истребителя. Она продолжала, рассказав, как встретилась со мной и, позднее, с Гурджиевым. Десять месяцев она провела в Париже рядом с Гурджиевым день за днем вплоть до его смерти. Это время оказало на нее глубочайшее воздействие, ничего подобного больше у нее в жизни не было.

Летом 1957 она вновь неожиданно встретилась с «приятельницей», подобной виденным ею в детстве. В то время она жила в Кумб Спрингс Лодж с двумя сыновьями. В первые дни ее жизни в Кумб одну комнату там занимала Ева Барток, и Элизабет была единственной женщиной, разделившей с Ибу и Исманой обязанности по ее обучению. Я отметил, что Пак Субух и Ибу относились к ней как к обладательнице особых духовных качеств. Когда я сказал об этом Элизабет, она возразила: «Ну, нет, какие там качества», — и продолжала свой рассказ.

«Пока Ева была в Лодже, однажды ночью я не могла уснуть, мучаясь осознанием собственной бесполезности и недостатка веры. Около пяти утра, проведя ночь без сна, я встала и пошла поработать в саду, пока дети спали. Пришло время возвращаться домой, я чувствовала себя умиротворенной и уставшей. Было тихое солнечное летнее утро. Подойдя к дому, я увидела стоящую в дверном проеме высокую женщину в голубом. Она держалась очень просто, расслабленно, руки покоились на груди. Я не могла ясно рассмотреть ее лица, но поняла, что не знакома с ней. Я подумала, что она была ранним посетителем, и почувствовала неловкость из-за того, что заставила ее ждать. Я двинулась вперед и попыталась заговорить с ней, но она не спеша прошла в дом. Последовав за ней в холл, я, однако, никого там не обнаружила. Только когда я осмотрела все комнаты, я поняла, что она не была во плоти. Пока я кормила детей завтраком и собирала их в школу, я видела ее еще несколько раз, как правило, она появлялась в дверях и никогда не поворачивалась ко мне спиной. Я не обращала на нее внимания, и, насколько я заметила, дети не видели ее. Около полудня, когда я была одна внизу, она вновь появилась, идя мне навстречу со стороны кухни. На этот раз я повернулась и пошла к ней, но она тут же исчезла. От нее исходило дружелюбие и никакой тревоги. Ее лица я так и не смогла разглядеть, но мне показалось, что она дружески мне улыбалась. Я увидела ее еще один раз, в сумерках, около половины девятого вечера. Она вновь застыла в дверях кухни со сложенными на груди руками, глядя на меня; я сделала вид, что не замечаю ее, а когда вновь обернулась, она уже исчезла. Больше я никогда ее не видела, но очень хорошо помню ее высокую фигуру и движения, но так и не могу припомнить ее лица. Я не придала этому особого значения; кроме того, все мы были так заняты, что едва ли могли наедине поговорить с Бапаком. Я рассказала ему обо всем лишь через месяц или полтора. Выслушав мой рассказ, он спросил: «Почему ты не рассказала Бапаку раньше?»

Ибу и Исмана, присутствовавшие при разговоре, и Бапак проявили необычную заинтересованность. Ибу спросила: «Как она была причесана?» Элизабет жестом показала форму прически, и Ибу кивнула, говоря: «Да, так оно и есть!» Бапак пояснил происходящее, сказав, что «Женщина в Голубом» была истинной женой мистера Беннетта. Она войдет в Элизабет, и их души объединятся. Когда придет время, мистер Беннетт женится на Элизабет, и она родит ему детей, которые станут истинными слугами Бога. На возражение Элизабет: «Но мистер Беннетт уже женат и объединен со своей женой», — Бапак заговорил об истинных взаимоотношениях мужчины и женщины. Он сказал, что взаимное дополнение мужской и женской природ может быть достигнуто более чем двумя душами. Работа, которую должен делать мистер Беннетт в мире, требует, чтобы рядом с ним был соратник, и Элизабет предназначена быть таким соратником.

Элизабет никому не рассказывала об этом разговоре, и только теперь сочла возможным сделать это. Мы давно знали, что наши земные судьбы и духовные устремления тесно связаны. Она закончила свой рассказ и ответила на некоторые мои вопросы о «Женщине в голубом», и тогда я сказал ей, что слова Бапака в точности совпадают с услышанным нами от шейха Абдуллы Дагестанского три года назад.

«Женщина в голубом» так и осталась загадкой, но я убедился, что в словах Бапака была доля истины, так как с появлением Субуда Элизабет изменилась сильней, чем кто-нибудь другой. Любой психолог мог бы поразиться такому изменению. Элизабет, которую я знал четырнадцать лет, никуда не исчезла, но она, несомненно, приобрела обогащенное качество. Ранее с трудом сходившаяся с людьми, она теперь обладала столь глубоким пониманием, что легко завоевывала их доверие, и самые разные люди, собравшиеся в Лодже, искали встречи с ней и спрашивали ее совета. Она сохранила свое острое чувство юмора, но без прежней язвительности. Это изменение отразилось и на ее детях, которые, вместо грубости и непослушания, приобрели воспитанность, самообладание и мудрость.

Здесь не помешает немного осознанности.

Я понял, что не только восхищаюсь ею, но и люблю совершенно необычным образом. Никогда меня не тянуло к семейной жизни. В самом деле, я не думал, что мне понравится сидеть рядом с женой, окруженным детьми. Я никогда не хотел иметь собственный дом. Будучи женат около сорока лет, я едва имел понятие о частной жизни. Я путешествовал, переезжал из дома в дом, а когда мы наконец осели в Кумб Спрингс, он стал не домом, а центром моей работы.

Сейчас же, к своему изумлению, я обнаружил, что в возрасте шестидесяти одного года меня привлекает образ жизни, к которому стремится мужчина, едва достигший совершеннолетия. Элизабет превосходно мне подходила, и не могу сказать, что было причиной, а что следствием: то ли моя любовь к ней сделала привлекательной семейную жизнь, то ли тяга к семейной жизни сблизила нас. Как бы там ни было, мы поженились 27 октября, за три дня до ее сорокалетия. Между ней и моей последней женой было 43 года разницы. Возможно, из-за этого я чувствовал себя помолодевшим, но мне кажется, что изменения были более глубокими. Я начинал понимать истинное значение гармонии. Долгое время я пребывал в уверенности, что ничто не может существовать в изоляции, и узы, соединяющие различные существа, значат больше, чем барьеры, их разъединяющие. Но убедиться в истинности предположения можно только на собственном опыте. Мне не нравился мой характеру меня огорчали мои действия, но я был в силах изменить их. Я боролся, многого достиг и узнал, но мой характер оставался все тем же. И только теперь я осознал, что где-то за пределами характера родилась новая личность. Полагаю, что лучше всего о нашем подлинном состоянии свидетельствует отношение к страху. Я всегда боялся, потому что не был самим собой. Мне кажется, что такой страх присущ всем людям, но глубоко спрятан от их полусонного сознания. Мы боимся, потому что не живем по-настоящему, и этот страх — страх показать нашу безжизненность самим себе и другим. «Но король-то голый», — вот приговор, который боится услышать император, живущий в каждом из нас, от непоседы-ребенка, также являющегося нашей частью.

Теперь наконец я пробудился и обнаружил, что уже не совсем гол. Долго я был всего лишь подобием человека, но сейчас за обманчивой внешностью уже можно было разглядеть настоящего человека, еще молодого и неопытного, но занимающего свое подлинное место. Именно поэтому для меня настало время быть мужем и отцом.

В «Драматической Вселенной» я описывал многочленные системы, и то, как прогрессивно углубляется гармония при переходе от двум к трем, от трех к четырем и т. д., независимым членам. Только теперь я начинал различать лады гармонии в собственном опыте. Мы с Элизабет скоро поняли, что разделяем единую человеческую душу. В то же время мы полностью оставались самими собой, разными мужчиной и женщиной настолько, насколько могут быть разными он и она.

На языке суфиев такое состояние мужчины и женщины называется Бейт-аль-Мухаррем, или Тайное Жилище. Пак Субух часто говорил о нем как о первом небе, которого может достичь душа человека. Мы находились под впечатлением его отношения к женитьбе как к наиболее священному состоянию в предназначении человека. Только женившись на Элизабет, я понял, что означает союз мужчины и женщины. Неким странным и чудесным образом та совершенная гармония, которую мы испытывали, никоим образом не отделяла меня от моей умершей жены. Напротив, я был убежден, что она разделяет вместе с нами Тайное Жилище. Мне стало ясно, что гармония мужчины и женщины, будучи диадичной, не ведет к отделенности или изоляции. По мере того, как росла близость между нами, нас все больше и больше тянуло друг к другу.

К этому времени интерес к Субуду распространился по всему миру. По меньшей мере в пятидесяти странах люди хотели получить контакт и увидеть Бапака собственными глазами. Стоимость поездок слишком возросла, чтобы мы в Англии могли оплатить их в одиночку. Единственной страной, которая могла сделать столько же, сколько и мы, были Соединенные Штаты.

Планы поездок вырисовывались. Вначале Пак Субух отправлялся в Сингапур, Гонг Конг и Японию, затем через Австралию и Новую Зеландию в Мексику, где мы должны были его встретить. Мы с Элизабет отплыли на «Королеве Елизавете» вместе с двумя хорошими друзьями, Пат Терри-Томас и Карлом Шаффером, причем обоим из них разными путями пришло свидетельство о подлинности Субуда. Пат была открыта в июне 1957 года. Посреди главенствующего тогда хаоса она пришла ко мне, чтобы рассказать о чем-то, название чему она не знала. По ошибке ее направили в гостиную, где Ибу открывала пятнадцать или более женщин. Она не услышала никаких объяснений, только: «Закрой глаза. Есть только один Бог. Делай то, что ты хочешь». Она осознала изменение внутреннего состояния, бывшее тем более убедительным, поскольку она ничего не знала о том, что происходит. С тех пор прошло два года. Она прошла через многие превратности латихана и достигла того уровня, с которого невозможно было сомневаться в его пользе для нее самой и других людей.

В марте 1958 года я получил письмо из Афин от Карла Шаффера, который впал в депрессию. Он приехал пожить в Кумб, и в период между октябрем и февралем пережил длительный религиозный кризис. Я очень хорошо знал то чувство отвращения к себе, которое он испытывал. Он ощущал себя безвозвратно потерянным и отвергнутым Богом. Как это часто бывает в подобных случаях, его самобичевание не имело границ. Он был архигрешником, причиной всех страданий в мире, ответственным за вечное проклятие. Я взял на себя обязанность провести его через кризис. Почти каждый день, иногда по нескольку раз, и даже по ночам, он приходил в Лодж, где мы с Элизабет жили после женитьбы, и объявлял, что он проклят навсегда. Я читал ему отрывки из Толстого или Джона Баньяна, из «Темной ночи Души» Св. Иоанна Крестова и других, прошедших через подобные кризисы, убеждая его, что это очищающий опыт, а не проклятие. Он уходил успокоенный, для того, чтобы через несколько часов вернуться и объяснить мне, что я, конечно же, ошибаюсь и не знаю, как сильно он грешен.

В это время я испытывал счастье, которое мне редко выпадало в жизни. Элизабет, двое мальчиков и я жили в совершенном согласии. Наше понимание было таким, что снова и снова Элизабет высказывала мои мысли еще до того, как я открывал рот. Мы не могли поверить, что два человеческих существа могут быть столь счастливы. Можно представить себе, какое воздействие произвели на нас мучения Карла. В нашей памяти еще свежи были воспоминания о пережитых нами страданиях в Париже рядом с Гурджиевыми, горечь постепенных прозрений нашего несовершенства. Всеми силами мы старались помочь тому, кто еще пребывал в отчаянии, поэтому мы полюбили Карла как брата.

Когда мы отплыли в Америку, ему уже было гораздо лучше, но кризис еще не прошел. Я знал, что рискую, но был уверен, что все будет хорошо. Фактически, он выбрался из ночной тьмы на свет дня еще до того, как мы бросили якорь. В течение всего нашего пребывания в Америке он, как стена, сопротивлялся Субуду. После трех напряженных недель в Нью-Йорке с визитами в Вашингтон и Монреаль, где мы читали лекции и открывали людей день за днем, разделяя с ними все трудности, через которые им приходилось проходить, Элизабет, Пат и я девятого марта отправились в Мехико. Карл отправился во Флориду, где было много желающих войти в Субуд.

Поездка Субуха в Мехико была подготовлена Стеллой Кент, в прошлом — ученицей Мориса Николла, и мне мало что оставалось сделать, кроме чтения одной или двух лекций. Я не мог читать лекции по-испански, но знал достаточно, чтобы следить за точностью перевода. К прибытию Бапака 26 марта около пятидесяти мужчин и женщин были открыты. Лично я более всего был поражен тем, что произошло в Страстную пятницу. Я отправился выполнять латихан с человеком, глубоко расстроенным. Было ли то, что произошло впоследствии, благодаря его присутствию, или нет, не знаю. В середине латихана я вдруг осознал присутствие Иисуса на Кресте, и был поднят, и вошел в Его тело и смотрел Его глазами на безумствовавшую или безразличную толпу внизу. Я чувствовал зловоние и укусы роящихся около Его тела мух. Я испытывал ужас и отвращение. Нигде не было благости, ни в чем. И я знал, что Иисус понимает это и еще бесконечно большее: человеческое безразличие, простирающееся на многие тысячи миль в пространстве и во времени. Но я чувствовал и безграничность любви, всепрощающей и всепонимающей. Я заметил, что поднял руки и ощутил себя распятым. Затем я погрузился в бессознательное состояние, все куда-то ушло, а потом из темноты возник сверкающий свет, становившийся все ярче и побеждающий мрак. В этом сиянии я осознал Другую Природу Христа, Священную Природу, незатронутую ничем существующим. Постепенно сияние поднималось надо мной выше и выше; наконец я остался позади. Я вновь стал самим собой, недоумевая, что все это могло означать.

Когда латихан закончился, я почувствовал себя полумертвым от слабости. Я не мог выносить присутствия других людей и ушел, и скрывался, покуда не вернулось мое обычное состояние. Пребывая в одиночестве, я осознал, что должен научиться жить реальностью христианских верований и принять, что в них есть тайна, которую человеческий ум не в состоянии постичь.

Во время нашего совместного пребывания в Мексике Пак Субух провел беседу с группой помощников, прояснившей одну из труднейших особенностей Субуда. Его спросили, почему он отрицает, что он лечит и то, что Субуд — способ лечения. В ответ он сказал: «В человеке дремлет много способностей, которые можно развить аскетическими практиками. К ним относится знание будущего, чтение мыслей и сила целительства. Когда человек развивает в себе эти способности собственными усилиями, он может применять их, когда захочет, как любые другие обычные умения ментального или физического порядка. В Субуде все происходит по-другому. Силы, приходящие к нам, исходят от Бога, и Бог может забрать их. Если Бапак и получил руководство и показывает другим людям путь, то это не потому, что Бапак многому научился или развил в себе некие сверхнормальные способности. Нет, просто Бапак полностью предал себя Воле Божьей. Если есть на то Божья Воля, чтобы кто-либо исцелился, это может быть сделано через Бапака, но сам он лечить не умеет. Поэтому Бапак не целитель; целитель только Бог. И Субуд не метод лечения, а способ предания своей воли Воле Бога. Задавая вопрос, Бапак получает ответ, только если на то есть Воля Божья, даже если предмет находится за пределами знания Бапака. Но если нет на то Воли Бога, Бапак беспомощен и сам ничего не может сделать. Вот в чем разница между саморазвитием и преданием себя Воле Божьей».

Я нашел это объяснение глубоко удовлетворительным. Впоследствии я всегда приводил его тем людям, которые считали Субуд чем-то вроде колдовства, посредством которого люди могут надеяться приобрести оккультные возможности. Это служит также ответом утверждению, что Пак Субух претендует на некую уникальность или обладание силами, не доступными обычному человеку.

В Нью-Йорке с Паком Субухом познакомились несколько интересных людей. Среди них были Олдос Хаксли и его жена-итальянка. Впервые я встретил Хаксли в тридцатых годах, когда он вместе с Джеральдом Нардом регулярно приходил на встречи Успенского, молчал и уходил прочь. Он записался в кандидаты в Субуд в Лос-Анжелесе и отправился в короткую поездку на восток.

Бапаку он задал три вопроса. «Кто Вы? Пророк или воплощение?» Бапак ответил, что ни то, ни другое. Он тот, кто показывает путь. Он открыл дверь, в которую может войти каждый, кто хочет. «Но, — сказал Олдос, — Вы не можете отречься от своего положения. Вы — основатель Субуда и духовный вождь. Могут ли Ваши последователи не зависеть от Вас?» «Нет, Бапак не вождь. Он не идет впереди. Сначала люди могут неправильно понять и решить, что Бапак будет руководить ими. Но позднее при искреннем практиковании латихана они поймут, что единственным их вождем и руководителем является Бог и что они не зависят от Бапака». «Если Вы и не вождь, то, по крайней мере, Вы — учитель. Ваши ученики в какой-то степени будут от Вас зависеть». «Нет; Субуд не учение, и там нет учителя. Бапак может объяснять, и только. С течением времени каждый приобретает собственное понимание и не нуждается в объяснениях». Олдус явно не был удовлетворен, но заметил: «Чудесно, если так оно и есть. Более всего этот мир нуждается в людях, способных на собственные суждения».

Затем Хаксли задал вопросы, касающиеся положения детей, говоря, что если у человечества есть надежда, то должно появиться новое поколение, неиспорченное образованием. В ответ Бапак долго говорил о том, что детям нельзя помочь непосредственно, но только через их родителей. Вновь я понял, что на Хаксли это произвело благоприятное впечатление, но он не был убежден. В тот же день Хаксли был открыт, и я убедился, что он действительно получил контакт. Печально было наблюдать, как безжалостное давление его обязанностей помешало регулярному выполнению латихана. Подвозя его до отеля, я сказал: «Кое-что может быть проверено только попыткой. Кроме собственного опыта, ничто не может быть за или против духовных практик». Он согласился, но не обещал. Я больше ничего не говорил, опасаясь, что и без этого сказал слишком много.

В Мексике я получил письмо от отца Бесконда, монаха Бенедиктинского монастыря Св. Вондрилла во Франции. Отец Бесконд прочел мою книгу о Субуде и писал, что он и другие монахи его обители хотели бы встретиться с Паком Субухом. Понимая, что опыт Субуда невозможно передать словами, они хотели бы сами попробовать его на собственном опыте. Это письмо, догнавшее меня в Мексике, более других заинтересовало Пака Субуха. Он сказал, что поехать не сможет, но вместо него могу поехать я. Я отправился в монастырь в июне 1959 года и провел там около недели. Меня пригласили выступить перед несколькими монахами с рассказом о Субуде, слушатели засыпали меня вопросами, показывающими их искренний интерес. Оказалось, что некоторые заявления, сделанные мной в моей книге, несовместимы с католической точкой зрения. Я сослался на невежество и спешку, в которой писалась книга. В результате три святых отца попросили о контакте. Они дали понять, что их действия никоим образом не будут одобрены Магистратом Католической Церкви, который все еще не признал Субуд.

Разделять латихан с людьми, ищущими только Волю Господа и не обремененными материальными заботами, занимающими мирян, оказалось бесконечным счастьем. Во время пребывания в монастыре я второй раз в жизни испытал состояние осознания Любви Господа. Я слишком хорошо знал, что, веря в Бога и покоряясь Его Воле, я никогда не мог любить Бога. Я приписывал это своему стремлению быть свободным от антропоморфизма, то есть от представления Бога этаким суперменом. Казалось, что любить образ просто, и это, вне всякого сомнения, служило огромным облегчением для тех, кто не утруждал себя интеллектуальными изысками. Но я был убежден, что Бог — это Высшая Воля, находящаяся за пределами индивидуальности, даже в самой ее чистой и совершенной форме. Бог не был для меня Абсолютом философов или Брахмой из Веданты. Я всегда тщательно гнал прочь от себя малейшие намеки на приверженность пантеизму или монизму. Но, чтобы не впасть в примитивный антропоморфизм, или общие религиозные верования, я должен был помнить, что Бог как чистая Воля — это Источник всякой Гармонии. Мне казалось невозможным любить Волю, которую я никогда не могу надеяться постичь.

Но вот случилось чудо. Я понял, что любовь к Богу не требует образа или мысли. Любить Бога — значит участвовать в Божественной Любви. Осознание было тонким и быстротечным. Оно было как луч надежды, а не достижение. Подлинная природа гармонии не активна и не пассивна, но является третьим состоянием, включающим такие различные качества,, как Любовь, Свобода и Порядок, Примирение и Истина. Это третье состояние столь нетипично для современного образа мыслей, что в языках не найдется слов, чтобы его описать. Я распознал его в рассказах Пака Субуха о Рох Иллофи, или Духе Примирения. Китайцы называли его Дао, индусы — Саттва, греки — Гармонией, в Ветхом и Новом Завете оно зовется Святым Духом, а в Исламе — Зат Аллах, Священная Сущность Ислама. Всю жизнь я искал это Третье состояние. Необходимость понимания и опыта была корнем учения Гурджиева, и все упражнения выполнялись с целью его достижения. Основной темой моих исследований многие годы были качества, связанные с т ретьим Состоянием, и его различные сочетания с активным и пассивным состояниями.

Одной из главных тем моей «Драматической Вселенной» служит различие между Самостью и Индивидуальностью. На своем опыте я убедился, что две самости могут быть соединены с одной индивидуальностью. Под Индивидуальностью я понимаю единую неразделенную волю, независимую от времени и пространства. Я распознал свою Индивидуальность в мигании глаза в вагоне-ресторане по пути в Париж. Вновь я столкнулся с ней, переживая дни очищающего страдания в 1957, внешне оставаясь тем же. Она поддерживала связь с моей женой после ее смерти. Теперь я осознал, что моя Индивидуальность получила свой собственный канал, в котором мы с Элизабет могли вечно жить как одно целое. Но, что удивительно, это единение не означало исключение. Моя Полли тоже была там, туда могли войти и другие. Там была не моя воля, и одновременно моя воля. Те, кто знаком с подчинением Самости Индивидуальности, поймут, что я имею в виду.

Две с половиной тысячи лет человечество придерживал ось того, что может быть названо «атомарной» теорией личности. Мы считали душу, или личность, если, конечно, верили в это, чем-то неделимым и статичным, точно так же, как ученые XIX столетия считали неделимым и стабильным атом. Субуд не только расщеплял психические атомы, но и восстанавливал их в более усложненном виде. Как величайший источник энергии пришел к человечеству из расщепления атомного ядра, так и мы обнаружили неисчерпаемые запасы Духовной энергии при «расщеплении» личности. Слова Христа: «Где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них» приобрели конкретное значение, чего не происходило долгое время, пока две или три души считались отдельными атомами.

Латихан показывает в непосредственном опыте, что изоляция человеческих личностей проистекает не из присущего им атомизма, а потому, что закрыты двери восприятия, таким образом открывая путь новому понимаю предназначения человека. От психического и социального атомизма мы медленно движемся к подлинно человеческому обществу. Но этот процесс столь же болезнен, сколь и медленен, так как он обязывает нас отказаться от многих убеждений, основанных на положении об атомарности души человека, то есть ее неизменности и бессмертности, самодостаточности и подобии Богу. В будущем человечество будет жить ценностями и искать реальность, которые мы, по своей незрелости, можем ощущать, но не способны выразить.

Пак Субух занимал много моего времени. Он читал многочисленные лекции, которые я должен был переводить, в Вольфсбурге, в Мюнхене, Вене, Женеве, Ницце и, наконец, в Афинах. За это время я прошел через внутренний кризис, непохожий на прежние. Меня сотрясали противоречия. Я хотел, чтобы Кумб Спиригс был закрыт и продан. Я хотел уничтожить все, что написал. Пока все эти эмоции бушевали во мне, я продолжал действовать и даже думать как прежде. Казалось, будто смертельно раненное животное пряталось в глубинах моей души, но моя внешняя личность не была затронута его агонией. Я не мог разобраться в том, что происходит. Однажды, 4 января, я сидел рядом с Паком Субухом в самолете, летящем из Ниццы в Рим. Я рассказал ему о том, что со мной происходит. Он ответил: «Да. Бапак видит это. Внутри тебя действительно сидит раненый зверь». Он помолчал, придавая этим особую значимость своим словам. «Это слон. Он — последний из животных, который должен умереть в твоей душе. Но не надо бояться, так как душа Посланца Божьего уже с тобой, она будет направлять тебя и руководить тобой в будущем».

Эти слова пришли ко мне как откровение. Я ясно увидел в себе «слона», характер, требующий признания себя владыкой зверей, который ничего не забывает и в ярости не губит жизнь, а разрушает предметы. Когда мы прибыли в Афины, кризис миновал. Слон не умер, но, надеюсь, был укрощен. Похоже, я освободился от стремления взваливать на себя по надобности и без надобности разного рода обязательства, а также больше не зависел от «владыки зверей», черты, которую я всегда хотел искоренить.

В Афинах я больше, чем прежде, сблизился с Бапаком и его дочерью Роханавати. Она всегда обескураживала меня сочетанием крайней властности и несомненной восприимчивости и ясновидения. Она была матерью пятерых детей, с которыми мы виделись в Джакарте, и, по крайней мере, двое из них обладали сверхъестественной чувствительностью.

Однажды в Афинах мне пришлось везти на женский латихан Роанавати, так как Ибу слишком устала, чтобы пойти. Она заговорила со мной обо мне, радостно отметив великие изменения, произошедшие со мной со времени отъезда из Лондона: «Теперь я вижу, что мистер Беннетт все время чтит Бога». И добавила неожиданно: «Мистеру Беннетту очень вредно пить. Алкоголь сокращает жизнь. Но мистер Беннетт не должен умереть молодым, он нужен на земле. Поэтому будет лучше, если он перестанет пить».

Я почти не удивился этому, поскольку, начав практиковать латихан, все, включая меня, обнаружили, что не могут пить много вина, а от спирта вообще пришлось отказаться. Я привожу это в качестве примера тех советов, которые мы получали.

Вскоре по возвращении из Афин я вновь отправился в бенедектинский монастырь. Я решил настолько, насколько это возможно, принимать участие в жизни монахов. Заутреня начиналась в 5:20 утра, продолжаясь часа полтора и больше, а заканчивалось все вечерней службой в половине девятого вечера. Я чувствовал себя как дома. Благожелательность досточтимого святого отца аббата и доброта монахов стали настоящим сокровищем в моей жизни.

Открытые монахи искренне и регулярно практиковали латихан со времени моего последнего визита, и теперь я увидел изменения, которые он в них произвел. Интеллектуальная гипертрофия современного человека проникла и за стены монастыря. Даже монахи думают слишком много, закрывая себе путь, ведущий к глубинному тайному осознанию, в котором почитание Бога не нуждается в посредниках. Даже если рассматривать латихан как естественное упражнение для достижения «третьего состояния», приходится признать его огромную ценность для тех, кто призван к созерцательной жизни.

Один из святых отцов привлек мое внимание к аналогии между латиханом и рассеянным созерцанием в том виде, как его описывали великие испанские мистики, в особенности Св. Иоанн Крестовый. Поразительно, что раньше такое созерцание считалось плодом длительного воздержания и медитаций, в то время как с помощью Субуда его можно достичь в условиях обычной жизни. Три стадии мистического пути: Очищение, Просветление и Единение — стали для меня реальностью, хотя я сам испытывал только состояние Единения, и то на короткие мгновения.

За время пребывания в монастыре в латихане я испытал несколько просветлений. Однажды я услышал внутри меня голос, говоривший: «Предание себя Воле Бога — основа религии». Затем я осознал присутствие Иисуса и увидел его как Проявление Божественной Любви. В моей голове оказалась мысль: «Тогда христианство — единственно истинная религия». В тот же момент я понял, что произношу строки из Корана: «El hamd ul Illah Rabb-el-alemeen er Rahman er Ramin» — Слава Господу, Владыке обоих миров, Сострадающему, Милостивому." Затем тот же голос продолжал: «Согласно моей Воле, Моя Церковь и Ислам объединятся». Я в замешательстве спросил: «Кто сможет выполнить такую задачу?» Ответ был: «Мария». Вскоре латихан закончился.

Происшедшее потрясло меня. Мог ли я придумать это? Я никогда не понимал роли Божьей Матери. Я читал историю церкви и знал, как величайшие ученые церкви, такие, как Фома Аквинский, устояли перед всеобщим требованием распространить культ теотоков. Ничто не было более чуждо моему образу мыслей, чем связь Божьей матери и движения, призванного соединить Христианство и Ислам.

Я рассказал преподобным отцам о своем переживании. Старший, наиболее святой человек, чья доброта растрогала меня до глубины души, сказал, что не видит ничего странного. в том, что Мария объединит всех, кто почитает господа чистым сердцем. С тех пор я осознал космическую значимость Присутствия Божьей Матери.

В последующий приезд я получил откровение, касающееся «Воли Господа». Годами я бился над проблемой: «Я не могу знать Волю Бога. Как же я могу ей покориться? Я даже не знаю, что от меня потребуется. Однажды, когда я выполнял латихан вместе с монахами, ко мне пришли слова из Второзакония: «Господь, Бог наш, Господь един есть. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душою твоею, и всеми силами твоими. И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем». И затем слова из Левита: «…но люби ближнего своего, как самого себя. Я Господь». Пока во мне звучали эти слова, я вспомнил, как они вновь повторились с появлением Христа и в Коране. Они были и есть Воля Господа для меня и для каждого из нас.

Все эти соображения собрались в моем сознании. Меня переполняла любовь. Любовь к Элизабет трансформировалась в любовь ко всему человечеству. Затем исчезло все личное и человеческое. Я осознал, что любовь Господа и моя любовь суть одно и то же. Я стоял, дрожа и глубоко дыша. Я больше не мог выносить любовь, которая текла через меня, и лег на землю. Лежа на земле, я внезапно понял, что мне было показано еще кое-что. В этом не было слов, так что мне придется привести собственную интерпретацию. Я должен был удовлетвориться знанием Воли Господа в общем. Я был не готов к частностям. Но позднее мне будет открыто больше, гораздо больше. Пока же я должен удовлетвориться этим.

Это всего-навсего слова; и они не в состоянии передать той уверенности в выполнении обещания, которую я испытывал. Если, со своей стороны, я смогу полюбить ближнего, меня примет Любовь Господа.