Свидетель или история поиска

Глава 28 Жизнь начинается в семьдесят

В течение десяти лет, с 1960 по 1970 год, внешний ход моей жизни в основном был подчинен попыткам соотнести то, что я узнал о человеческой натуре, с проблемами, связанными с изменением темпов современной жизни. Во всем мире образование на века отстает от нашего времени. Наши университеты средневековые как по сути, так и по форме. Школы только сейчас начинают отказываться от модели, установленной несколько сот лет назад (отношения учитель-ученик, ряды скамеек и парт в классной комнате). Мы сосредоточили все образование в детском и подростковом возрасте, то есть тогда, когда большинство людей не имеют ни малейшего представления о том, чего они хотят от жизни. В большинстве профессий знания, полученные в двадцать лет, безнадежно устаревают к сорока годам. Скорость изменений нарастает, и становится все более очевидной необходимость непрерывного образования. Однако инерция существующей системы с ее большими вложениями в строительство и людей препятствует быстрым изменениям. На образование тратится больше денег, чем на любой другой вид человеческой деятельности, а выход минимален. Мы не лучше и не цивилизованнее так называемых необразованных людей. В «развитых» странах гораздо выше степень неудовлетворенности жизнью, больше несчастных и сумасшедших, чем в так называемых «отсталых» странах. Цивилизация перестала быть цивилизованной.

Одно время я смотрел на все это со стороны, благодаря небо за то, что у меня другие цели, нежели «помощь человечеству». Хотя я и сейчас уверен в своей несостоятельности, я понимаю, что суть не в этом. Масштаб наших действий должен соответствовать нашим силам, и пытаться сделать больше означает жить в мире мечтаний, где ничего и никак не происходит.

Среди множества молодых людей, приезжавших в Кумб Спрингс в период между 1957 и 1960, годом был Тони Ходжсон, ученый-химик, буквально проглотивший первый том «Драматической Вселенной» и готовый начать действовать. В Норвегии с ним произошел в горах несчастный случай, он был тяжело ранен и по-новому взглянул на «смысл и цель нашего существования». Он приехал в Лондон с группой, названной Интегральная Научная Группа Исследования Образования (ИНГИО), созданная для претворения в жизнь интегральных идей «Драматической Вселенной» и реформирования обучения наукам. Мне это предприятие казалось многообещающим.

Волею случая я был приглашен на заседание совета Миддлсексого графства, посвященного интригующей теме «Как думать?» Нужно было выяснить, почему молодые инженеры, отправляемые своими работодателями на год для повышения квалификации в технические колледжи, так мало в этом преуспевают. ИНГИО провела некоторые исследования и выяснила, что все технические курсы проводились по замкнутой системе, то есть были сфокусированы на определенных точных действиях и результатах. Реальные инженерные задачи всегда открыты и требуют совсем другого подхода, чем этому учат в школе. Мы попытались провести короткий курс в конце обычных занятий, и первые же результаты оказались весьма показательными. Студенты, в основном с довольно низким уровнем знаний, вдруг поняли, «к чему все это».

К сожалению, подобное «разобусловливание» требует подготовленных и талантливых педагогов, умеющих удержать равновесие между контролем и хаосом. Такие педагоги — редкость, так как, имея столь блестящие способности, они обычно заняты на бол ее престижной работе. Возможно ли механизировать процесс, например, с помощью компьютера? С целью ответить на этот вопрос мы провели исследование, закончившееся изобретением нашим другом Бобом Арбоном из компании General Electric новой обучающей машины, названной Системастер. Карл Шаффер, уже упомянутый мною в связи с Субудом, добился представления Системастера на ежегодном съезде Американской Ассоциации Управления в Нью-Йорке в 1965 году. Проявленный участниками съезда живейший интерес обеспечил нам поддержку английской компании General Electric. В истории этого изобретения нет ничего необычного, оно столкнулось с теми же преградами, что и любое другое. К 1968 году был создан образовательный трест — Центр Структурной Коммуникации, и наше изобретение было «спущено на воду». У нас даже было средство массовой информации «Systematics,» журнал нашего Института, признанный в академических кругах.

Обнаружив, что проникновение в образовательные учреждения займет много времени, мы переключились на промышленность. В 1969 году мы основали компанию «Структурные Коммуникационные Системы, Limited" (СКС), поддерживаемую ведущими финансистами лондонского Сити. Я оказался по горло втянутым в финансовые, административные и торговые заботы. Это произошло как раз двадцать пять лет спустя, после того, как я занялся деланиумом с Powell Duffryn. Вновь у меня не осталось времени писать и работать с группами. Я общался только с теми, кто сотрудничал в СКС, и несколькими проживающими в Кингстоне и приходящими каждое утро к нам в дом для совместных упражнений и получения от меня инструкций, касающихся методов работы. Эта группа была спасительным островком для всех нас. Я начинал понимать, что моя настоящая работа — это не производство и финансы. Компания занималась полезной общественной деятельностью, но я не был для нее подходящим администратором. Мои слабости, в особенности неспособность сказать «нет», были при мне, и я ничего не мог с ними поделать.

В 1968 году в мою жизнь пришло новое веяние. Впервые с Хасаном Шушудом я познакомился в 1962 году в Турции, куда я ездил с Элизабет и Пат Терри-Томас. По настоянию некоей турецкой дамы, приятельницы моей сестры Винифред, я познакомился с ее учителем, завершенным суфием, живущим над Босфором возле Тарабии. Тогда он дал мне копию своей книги «Хваяган Ханедани,» истории учителей мудрости Центральной Азии и описания способа Абсолютного Освобождения — Итлак Иолу, — основным толкователем которого он был и остается. Я не обратил на все это особого внимания, так как в то время находился под влиянием встречи с Шивапури-баба. Через несколько лет, решая, должен ли я помогать Идрису Шаху, я написал Хасану, спрашивая его мнения. Он ответил, что у меня свой путь и настало время освободиться от всех учений и учителей. Я не прислушался к этому совету, хотя и распознал его скрытый смысл. Прошло еще три года, прежде чем Хасан приехал в Англию навестить меня, и только тогда я понял, что он прав.

Приехав, он остановился у нас на Брунсвик-роуд, но потом беспокойно переезжал с места на место. Меня очень угнетало, что дела не позволяют мне общаться с ним столько, сколько ему бы этого хотелось. Несмотря на это, он очень ясно выразил свое намерение: он пришел, чтобы напомнить мне о моем предназначении и восстановить былую уверенность в моей способности его исполнить. Он настаивал, что я «учитель», оставивший далеко позади всех тех, кого считал своими учителями. Он научил меня и остальных зикр-и-даиму, или постоянной молитве сердца, которая не требует слов и не зависит от вероисповедания. С тех пор прошло пять лет, и, должен сказать, это упражнение принесло мне неоценимую пользу. Оно включает метод контролирования дыхания, более эффективный, чем известные мне ранее. Вначале я не ожидал многого от зикра, потому что с недоверием относился к дыхательным упражнениям, отличным от тех, которым меня научил Гурджиев. Однако через несколько дней обнаружил его реальное и успешное воздействие. Контролирование дыхания переводит действие зикра с уровня физического тела на астральное (тело Кесджан), которое становится более сильным и эффективным.

Хасан уверил меня, что видение, описанное мною в седьмой главе этой книги, которую он внимательно прочел, было подлинным и требует выполнения. По его словам, я должен был пойти дальше, чем простирались мои самые смелые надежды. Я буду жить в великом веке, а зикр удлинит не только мою жизнь, но и прибавит мне энергии. Эти обещания не оставили меня равнодушным, поскольку я сам чувствовал, как готовлюсь к некоему важному шагу вперед. Я был в замешательстве и полон дурных предчувствий, которые я трактовал как предвестников смерти и воскрешения. Около семидесяти жизнь теряет свою реальность. Начинаешь спрашивать себя, не сбился ли ты с пути, не растерял ли все силы. Внешняя жизнь теряет смысл, хотя вроде бы все идет как надо. Все это, по крайней мере в моем случае, указывает на приближение перекрестка.

Хасан взял на себя огромную задачу убедить меня в моей значимости. Невозможно повторить все, что он говорил мне, но кое-что я должен упомянуть, поскольку это повлияло на мою жизнь. Одним из результатов этих разговоров стало расширение моих горизонтов и серьезное отношение к тому, что в общем предназначение человека определяется по шкале веков, а не десятилетий. Приняв это, приходится смириться с тем, что в течение ближайших двадцати лет нельзя планировать сколько-нибудь значительного действия. Инерция социальной системы мира не может быть преодолена иначе, как путем ее полного разрушения. Одно из потрясающих утверждений Успенского, высказанных им около 1924 года, состояло в том, что есть реформаторы, предотвращающие перемены путем изобретения безопасных клапанов и высвобождения опасных напряжений. Спешащие изменить мир больше препятствуют реальному прогрессу, чем все консерваторы.

Я уже знал, что истинные изменения приходят вместе с силой идей, но действительно новые действуют очень медленно. Представление о том, что все человеческие жизни одинаково священны, появилось в шестом веке до рождества Христова. Оно проникло во все уголки населенного мира вместе с Буддой, Конфуцием, иудейскими пророками изгнания, Солоном и Пифагором, и в самый центр мира его принес Заратустра. До этих пророков было принято разделение человечества на малочисленную высшую касту и многочисленный пролетариат без прав или значимости. Героическая, или, как я ее называю в «Драматической Вселенной», Гемитеандрическая эпоха, создала города, ремесла и торговые пути, морские и сухопутные, изобрела письменность и сделала большой технический шаг вперед. Но она ничем не помогла тем сотням тысяч, которые преследовались завоевателями с благословения священников и поэтов. Новая идея священности человеческой жизни и прав всех людей искать свое собственное спасение была очень мощной и необходимой человечеству, чтобы избежать катастрофы. Согласитесь, что прошло много веков, прежде чем новые ценности, проистекающие из этой идеи, завоевали всеобщее признание.

Сейчас мы находимся на пороге Новой Эпохи, в которой не будет места неприкрытому индивидуализму. Мир настолько усложнился, а интересы людей так взаимосвязаны, что считаться с другими значит больше, чем считаться с собой. Это центральная идея христианства: «Носите бремя друг друга и таким образом исполните закон Христов» (Павел, Гал. 6:2). В течение двух тысяч лет христианская культура не смогла добиться принятия очевидной и необходимой истины, заключающейся в том, что эгоизм губителен для нас самих и окружающих. Нужно признать, что попытки вызвать у людей «любовь к ближнему» провалились и обречены навсегда. Нужно что-то совсем новое, скорее захватывающее воображение, чем удовлетворяющее интеллект, и это «новое» должно сначала воплотиться в малом масштабе и оправдать себя, прежде чем искать всеобщее признание. Индустриальная революция сформировала общество, для которого земледелие стало устаревшим, а оно, в свою очередь, сделало устаревшим кочевую жизнь. Коммунизм работает только в условиях глубочайшей религиозной веры и дисциплины. История свидетельствует, что не только в России, но и в других странах атеистический коммунизм не работает без грубых репрессий.

Откуда придет новая идея, которая даст людям новые жизненные возможности? В «Драматической Вселенной» я писал, что идея взаимодействия с Высшими Силами — Синергизм — будет главной точкой в наступающем веке. Даже когда я это писал, я не осознавал в полной мере его силы. Я выдвинул идею «тайного управления», состоящего из людей, достигших реальности и поэтому могущих общаться с Демиургическими Силами.

Теперь, в ходе бесед с Хасаном Шушудом и из практикования зикра, я начал понимать, что «Высшие Силы» не могут работать иначе, чем через человека. Синергия — это не кооперация с Демиургической Сущностью, но приобретение демиургического разума. Я понял это давно и в 1960 году во втором томе «Драматической Вселенной» приравнивал Демиургическую Сущность к «высшей природе «человека. Пока я не испытал на практике того, что знал в теории, я не понимал, как работает «внутренний цикл». Я все еще сомневался, может ли подобная «работа» производиться во мне. Хасан убедил меня в справедливости этого факта, говоря об этом словами Итлак Суфизма. Это стало догмой, которую я принял, не примеряя ее на себя, — как это часто бывает с догмами. Только теперь, сорок лет спустя, я освобождаюсь от обусловливания, которому я подвергся в группе Успенского, где постоянно подчеркивалось, что высшие уровни далеки от нас и объективное сознание нас не касается.

Не считаться с переменами в моей внутренней жизни было невозможно. Теперь я сам понял, как был прав пятнадцать лет назад, написав «Воля не существует» и «Бог, будучи чистой Волей, не существует». Из этого следовало, что, поскольку это касается моего истинного существа, я тоже не существую. Понимание, что не существуешь, а то, что существует, — всего лишь материальный объект, механизм, в котором во сноподобном состоянии находится истинное сознание, не ужасало, а являло собой краеугольный камень реальности и источник надежды.

По мере того, как перед моей внутренней жизнью разворачивались новые перспективы, я начал задаваться вопросом, имеет ли смысл моя внешняя жизнь. Всю жизнь я сам взваливал на себя различные тяжелые задачи. Все они были искусственными, большинство даже фиктивными, и именно это лишало их достаточной внешней поддержки. Я должен был трудиться в поте лица просто, чтобы дела как-то шли. Казалось, я пытался из видимости создать реальную ситуацию. Одно время я полагал, что «Структурная Коммуникация» будет иной. Это была настоящая оригинальная и ценная технология с огромным потенциалом улучшения процессов обучения и коммуникации, от которых все больше зависит современная жизнь. Мою команду составляли интеллигентные и преданные делу люди; кроме того, у нас было достаточно денег. Бизнес-консультанты, проверявшие наши планы, дали нам определенные советы, которым мы последовали: успех вроде был обеспечен. А теперь одна за одной на нас сыпались неудачи. События непредсказуемые или, возможно, непредсказанные, например, резкое уменьшение денег на научные исследования сэром Арнольдом Вейнштоком, главой компании General Electric, затянуло подготовку машин к демонстрации, из-за чего мы потеряли очень важную для нас связь с военно-морским флотом США. У нас были тесные контакты с верхушкой I.B.M., была направлена группа для изучения работы Системастера и возможности его применения в компьютеризированном образовании. Внезапно I.B.M. свернула свои амбициозные программы в области обучения, нас оставили с заверениями в нашем успехе и небольшой финансовой поддержкой, но без всякой надежды на глобальный прорыв. Как и тысячи остальных, нас настигло сокращение социальных программ вслед за избранием мистера Никсона президентом. Мне приходилось постоянно приезжать в Штаты и все больше и больше времени отдавать компании. Я был председателем отделения и не должен был вести дело, но паттерн моего рока неизбежно повторялся.

Я собирался несколько дней в месяц посвящать компании, а остальное время писать. У меня были контракты с издателями. Я хотел продолжить исследования, начатые во время работы над «Драматической Вселенной». Я знал, что мне нужно больше времени для внутренней жизни.

Уезжая в Турцию, Хасан Шушуд просил меня больше заботиться о своем здоровье. Я пренебрег его советом. К сентябрю я не просто устал, но был тяжело болен. Мне невероятно повезло: как раз в то время я возобновил дружбу с доктором Чандром Шармой, которого я временами встречал с 1948 года, когда нас познакомил Ратнасурия. Шарма был одним из действительно необычных людей, которых я знал. Начало его жизни прошло в Южной Индии, он служил при храме и был направлен Шри Раманой Махарши в Бомбей «учиться на врача». С тех пор он прошел полную медицинскую подготовку в Великобритании и стал одним из ведущих специалистов в гомеопатии и других видах традиционной медицины. Он ставил диагноз путем сверхъестественного, чудесного проникновения в общее состояние пациента. Я направлял к нему сотни учеников и друзей в тех случаях, когда ортодоксальная медицина отказывалась им помочь. Удивительные исцеления прославили его, в основном в Англии, Северной Европе и США, и сейчас он один из самых известных врачей в нашей стране.

Это отступление необходимо, чтобы рассказать о том, что случилось со мной в январе 1969. Компания «Структурные коммуникации» только что образовалась и требовала всего моего внимания, но я едва мог заставить себя добраться до офиса. Др. Шарма предупредил меня, что необходима операция простаты, но прежде он хотел укрепить мое здоровье.

Восьмого января я потерял сознание. Моя жена позвонила Шарме и сказала, что я брежу и, похоже, действительно плох. Он моментально приехал и оставался рядом со мной шестнадцать часов, пока опасность не миновала. Я не мог говорить ни с ним, ни с кем-нибудь еще, так как был отделен от своего тела. Все, что я говорил или делал, было вне связи с моим сознанием. Я осознавал присутствие Элизабет, но не мог сделать ничего, чтобы успокоить ее.

Затем я испытал один из самых важных и поучительных опытов. Я полностью осознавал, что моя кровь отравлена, и, в случае, если концентрация яда достигнет определенного уровня, мозг будет разрушен, и я больше никогда не смогу общаться с людьми. Я знал, что умру не сразу, но некоторое время пробуду в состоянии полной имбицильности, по крайней мере, на взгляд других людей. Но я также ясно и определенно знал, что «Я» не имеет к этому никакого отношения. «Я» останется свободным, и в некоторые моменты с ним даже можно будет общаться. Я то и дело пытался произнести что-нибудь успокоительное для моей жены, но был полностью беспомощен. Я говорил, но это был не «Я», кто говорил. Я понимал, что доктор Шарма что-то для меня делает, но даже не мог открыть рот, когда он просил меня об этом.

Это состояние длилось много часов, может быть, двадцать, и все это время я подвергался опасности быть необратимо поврежденным. Несмотря на это, я был наполнен радостью и уверенностью, так как знал, что могу потерять не только свое «тело», но и «ум», и при этом останусь «собой».

Оправившись от острого состояния, я шесть недель ждал операции. Мы купили коттедж в Спаркфорде в Сомерсете, в течение столетий бывший частью фамильной недвижимости Беннеттов, а в 1919 году проданный другим людям. Там я поправлялся полвека спустя после последней серьезной операции после ранения во Франции. В моей жизни как бы завершился некий большой цикл. В марте 1919 года я впервые понял, что могу быть вне своего тела, теперь я понимал, что могу обойтись и без ума. Можно было находиться в состоянии «чистого видения», лишенного каких-либо ментальных процессов и внешних проявлений. Это состояние вне времени и пространства, точнее вне условий времени и пространства: не «здесь» и не «там», не «теперь» и не «тогда». После такого откровения о «делах» думать не хотелось. Хотя, благодаря Шарме, я поправлялся чрезвычайно быстро. Силы вернулись ко мне, и я был полон энергии.

Я вернулся к делам компании и год боролся за то, чтобы она твердо встала на ноги. Я мог бы рассказать об этом подробнее, хотя бы потому, что мы установили связи с некоторыми крупнейшими мировыми корпорациями. Однако это не относится к главной линии моей жизни, и я сразу перейду к июлю 1970года. К тому времени я понял, что должен либо посвятить делу еще несколько лет, либо передать его другим. Нам представилась превосходная возможность продать наше дело другу, председателю очень успешной компании, согласившейся нас купить и руководить со всем опытом, которого нам явно не хватало. Освободившись, я мог бы вернуться к моим книгам, но возможность использования оборудования, изобретенного нами для обучения, была бы утеряна, так как новые хозяева интересовались индустриальными взаимоотношениями, а не образованием. Поскольку восемь лет назад я вкладывал в проект именно образовательный смысл, продажа казалась предательством нашей сокровенной цели.

Тут я был приглашен в Америку Саулом Кушинским, главным управляющим отделения электронной продукции корпорации Барроу. Он снимал замок в Нью-Джерси, где я проводил семинар по Систематике, на который приехали несколько известных бизнесменов и инженеров, включая Уоррена Ависа, основателя Американской лаборатории поведения, и Энн Арбор из Мичигана. Двух дней мне не хватило, чтобы представить Систематику в полной красе. Несмотря на это, слушатели всячески проявляли свой интерес. Стоящую технику («Разделенное участие») я перенял у Уоррена и с тех пор применял в своей работе. Вернувшись в Европу, я еще сильнее, чем раньше, колебался, что делать дальше. Две встречи с группами очень молодых американцев представлялись мне очень важными. Одна группа состояла из хиппи, другая — из состоятельных студентов колледжей. И те, и другие казались страстно заинтересованными в идеях работы и уверяли меня, что, приехав на год в Бостон или Нью-Йорк, я найду тысячи последователей. Позднее некоторые из них присоединились к группе, работавшей с Полом и Наоми Андерсон.

Нужно было сделать выбор. В сентябре я отправился в Св. Вондрилл помолиться в тишине и одиночестве и попросить руководства. Решение не могло быть обосновано разумными доводами, так как для каждого из направлений не было достаточных оснований. Произошло непредвиденное. Я получил указание настолько четкое, насколько это возможно от голоса, всегда говорившего в моей груди в критические моменты: «Ты должен основать школу». Он прозвучал во время заутрени, когда я читал 94 псалом «Si vocem ejueaudeteris, nolite obdurare corda vestra» «О, если бы вы ныне послушали гласа Его: «Не ожесточите сердца вашего» и раздумывал скорее над недостаточной благодарностью за то, что я уже получил, чем над тем, что же мне делать дальше. Вначале я счел это указание относящимся к образовательному проекту, но вскоре понял, что призван начать совсем новое дело. Весь день я провел в медитациях и молитвах и вспомнил, как в 1923 году Гурджиев сказал, что однажды мне предстоит пойти по его стопам и продолжить работу, начатую им в Фонтенбло. Я вновь пережил те утренние субботние часы перед его смертью и его слова: «Ты. Только ты сможешь отплатить за все мои труды». Двадцать один год я сознательно отказывался от роли лидера или учителя. В Кумб Спрингс я вещал от имени Гурджиева, Субуха или Шивапури-баба. Я прятал собственный авторитет за их цитатами. Я знал, что это было не из-за трусости, а потому, что мое время еще не настало.

Но вот наступил нужный момент. Теперь я должен был стать не дельцом и не писателем, но основателем школы. Почему школы? Этот вопрос, который в 1932 году Кришнамурти задал Успенскому, сейчас встал передо мной с требованием немедленного ответа. «Потому что люди должны быть готовы к проблемам, ждущим их впереди». Затем возникло осознание важности «Четвертого пути». Передо мной стоит задача, и я должен подготовить людей, могущих мне помочь. Школа должна была стать школой Четвертого Пути.

Я имел определенный опыт обучения. Центры непрерывного образования были в Prieure, Гадсдене, Лайн-Плэйс, Франклинских фермах, Кумб Спрингс. Пятьдесят лет я занимался различной групповой работой, когда люди встречались раз в две недели, еженедельно или даже чаще, но никогда не жили вместе и не работали под непрерывным наблюдением учителя. Я видел пути с заложенной в них способностью к росту, как Субуд или Трансцендентальная Медитация. Я наблюдал жизнь и работу в бенедектинском монастыре Св. Вондрилля. Я кое-что знал о дервишеских общинах в Азии.

Но сейчас требовалось нечто иное. Если я хотел сделать действительно нечто полезное, это должно было отличаться от всего перечисленного. Я вспомнил, что Гурджиев всегда обучал людей в течение ограниченного времени, а затем отсылал их прочь. Даже в расцвете в 1923 году его Институт в Фонтенбло был не больше чем эксперимент. Он слишком был занят добыванием денег, чтобы отдавать все силы ученикам. За редким исключением ни один из его методов не применялся достаточно долго, чтобы принести ощутимые результаты, и даже в показательных движениях, подготовленных для визита в Штаты в 1924 году, демонстрация преобладала над внутренней работой.

Для достижения лучших результатов я должен был полностью погрузиться в работу, собрать верных людей в нужном месте и с достаточным количеством денег. Я сказал себе: «Если высшие силы действительно этого хотят, они снабдят меня деньгами, местом и людьми».

Возвратившись в Англию, я обсудил проект с Михаэлем Франклином, председателем институтского совета. Без всякого видимого колебания он заверил меня в полной поддержке. Позже он признал, что и его посещала похожая идея. Вскоре в октябре на годовом собрании я заговорил об основании школы. Много было вопросов и сомнений, практически все они сводились к трем вопросам, мучившим и меня: «Откуда взять деньги? Где это будет происходить? Как найти людей, готовых год своей жизни отдать такому предприятию?» Я никак не проявил своего состояния, сказав, что, если Высшим Силам будет угодно, они все обеспечат.

Двадцатипятиление Иститута пришлось на апрель 1971 года. Я предложил, и все со мной согласились, совместить празднование юбилея с основанием новой школы в Кингстоне, где я собирался начать вместе с двадцатью четырьмя учениками, хотя я полагал, что для настоящей школы необходим более близкий контакт с землей, чем это было возможно в городе. Незадолго до юбилея у меня было шестеро кандидатов и предложение от Лили Хеллыптениус, поддерживающей нас в течение двадцати лет, о возможном использовании или покупке ее дома. Я решил назвать школу Академией непрерывного образования, с одной стороны, подчеркивая ее платонические устремления, а с другой — направленность на обучение в течение всей жизни тех, кто будет в нее приходить.

Почетным гостем был мой друг и издатель Пол Ходдер Уильяме. Около трехсот гостей собралось в бальном зале гостиницы Св. Эрмина. Целый день проходила конференция по теме «Человек в целом». Перед ужином я коротко заявил о создании Академии. Ее приняли на «ура». Не было прессы, газетных статей и шумихи. Мы все еще нуждались в людях, месте и деньгах.

Затем в результате особых совпадений, включая знакомство с выдающимся молодым американцем, членом Американского молодежного движения, и помощь моих друзей в США, я был приглашен прочитать лекции в различных центрах. Был уже май, занятия в университетах заканчивались. Мог ли я собрать аудиторию без рекламы? Я решился и отправился в Бостон, где меня встретили старые друзья Пол и Наоми Андерсоны и члены их группы, собравшейся после моего первого визита в 1970 году. Лекции прошли в Гарварде и Кларкском Университете, Ворчестере, Массачусестсе. Я раскритиковал образовательную систему в мире, подчеркивая, что она никоим образом не готовит людей к опустошительным изменениям, надвигающимся на мир, и назвал Академию экспериментальной, с совершенно новым подходом к «Человеку в целом». Я пригласил тех, кто был готов приехать и трудиться в поте лица в течение года, подойти ко мне после лекции. Отклик изумил меня. За два дня набралось тридцать хороших кандидатов.

Я позвонил Элизабет и сказал, что нам нужен очень большой дом. Она как раз осмотрела Шернбурн-хаус, бывшую школу для ста сорока мальчишек, с прекрасными садами и полями. Он находился в сердце Котсволдских холмов, в одной из английских провинций, известной своей красотой. Я велел ей взяться за дело и выяснить, можем ли мы купить его.

Из Бостона с Карлом Шаффером я отправился в Нью-Хэмпшир и выступил в Государственном Франконийском Колледже, что принесло еще двоих кандидатов. Затем в Сан-Франциско, Беркли и штате Сонома. Перед отъездом из Калифорнии Академия была укомплектована семьюдесятью двумя кандидатами: я полагал, что это максимальное количество, которое я могу принять. По приглашению Ирвинга Кахана я побывал в Св. Луисе и выступил в Вашингтонском Университете. К тому времени почти все студенты были на каникулах, но несмотря на это прибавилось еще несколько превосходных кандидатов. Наконец, в Нью-Йорке я выступил в Готэмском Книжном Торговом Центре по доброжелательной рекомендации Фрэнсис Стелов, выглядевшей молодо в свои восемьдесят пять лет.

Приехав в Англию, я подвел итоги: у меня оказалось достаточно денег, чтобы купить Шернборн-хаус, и девяносто кандидатов на первый основной курс. Высшие Силы с лихвой исполнили свою роль. Никогда в жизни со мной не случалось ничего подобного. Обычно возможное облекалось трудностями. Теперь невозможное совершалось легко.

15 октября 1971 года состоялось открытие Академии. Я ничего не готовил и не планировал. Рядом была Элизабет, уверенная, что все будет хорошо, и трудившаяся, не жалея себя. Я пригласил старого друга и помощника Джона (Дика) Холланда. Анна Дарко должна была обучать движениям. Гилберт Эдварс позаботился об устройстве дома, и это было все. 7 сентября мы въехали в Шернборн-хаус и в течение пяти недель чинили, украшали, восстанавливали отопление, обновляли древнюю кухню, купили и расставили мебель и избрали секретариат. Сам же я не делал ничего, даже письма за меня писал секретарь.

Теперь все шло так, словно было предрешено. Курс сам наполнился студентами. Многообразие идей и техник, собранных мной за пятьдесят лет, дождались нужного применения. За плечами был двадцатипятилетний опыт Кумб Спрингс и семинаров и летних школ. Но, будучи во всеоружии, я, да и все мы, были потрясены скоростью, с которой развертывались события. Сама абсурдность нашего окружения являлась потенциальным фактором появления ощущения обреченности на успех. Какое-то время, пока не заработала большая кухня, мы готовили на сотню человек на разбитой электрической плите, купленной за пару фунтов. Запах краски пропитал все комнаты и коридоры. Центральное отопление постоянно ломалось и зачастую не было горячей воды, просто чтобы помыться. Комнаты были холодными, сырыми и почти без мебели.

В этих условиях мы усердно работали над гурджиевскими движениями. Без устали пропалывали огород от сорняков в то время, как голуби и кролики поедали растущие там овощи. Многим студентам высшие устремления не мешали жаловаться на плохие условия жизни и еду. Первая беседа, которую я с ними провел, касалась «нравится — не — нравится». Я говорил, что невозможно начать, не освободившись от реакций типа «нравится — не — нравится», желания и отвращения.

Как обычно, я переборщил. Работая в саду и увлекая молодежь, я заработал себе грыжу и был вынужден уехать на две недели на операцию. Я смог побыть наедине с собою и увидеть, что моя жизнь изменилась, потому что изменился я. Я общался с Высшей Мудростью, и это общение было действительно взаимным. Я мог попросить помощи и руководства и получить их. Я никогда не оставался один со своими сомнениями. Мои собственные слабости и глупость больше не имели значения. В бреду, год назад, я понял, что могу обойтись без ума. Теперь я осознал, что могу быть собой, несмотря на свой ум. Поскольку работа больше не зависела от моей способности ее делать, я мог быть уверен в ее успехе.

К Новому году я понял, что мы действительно продвигаемся вперед. 13 января 1972 года мы отмечали 95-ую годовщину со дня рождения Гурджиева большим праздником, произносили тосты "за идиотов", совсем как в Фонтенбло сорок девять лет назад. По субботам у нас установились дни для посетителей, мы показывали движения и учились объяснять гостям, что они обозначают.

В апреле 1971 года в Шернбурн приехал Хасан Шушуд. Ему нравилась английская провинция, и он был рад встрече со мной, но не ожидал увидеть столько студентов и не видел смысла в моей деятельности. Он настаивал, что моя роль гораздо больше учительской. «Ты выбран одним из немногих, — говорил он, — «предназначенных пройти весь путь освобождения от обусловленности существования. Твой дом — абсолютная пустота». Я вспомнил слова Гурджиева в Виши в августе 1949: «Теперь у тебя есть Рай, но не останавливайся, пока не достигнешь Солнечного Абсолюта».

Я беседовал с Хасаном каждый день, в отличие от его предыдущего пребывания в Кингстоне. Через несколько дней у меня начались видения, и я стал слышать голоса. Последние, как правило, говорили по-английски, хотя иногда и по-турецки. Я убедился, что раньше жил в Центральной Азии во времена Кхвайя Абейдалла Ахрара, и спросил Хасана, как так могло случиться, что я родился столь далеко от истинной родины. Я всегда в Азии чувствовал себя как дома, а в Европе — чужестранцем. Он ответил: «Ветер разносит семена по всем континентам. Сейчас ветер дует в сторону Англии. Поэтому ты и родился здесь». Через неделю, познакомившись со всеми студентами, а с некоторыми поговорив наедине, Хасан изменил свое мнение о них в лучшую сторону и объявил, что кое-кто из них может стать помощником. Он также увидел смысл в моей системе обучения. Ранее он настаивал, что все, что нам нужно, это голодание и зикр, включая контроль дыхания. Теперь же он находил мой способ идеальным для настоящего времени и западных людей. Я не должен был разочаровываться столь небольшим количеством студентов с высоким потенциалом. Такие люди редки. За всю свою жизнь он встретил только двоих, продвинувшихся дальше начальных этапов. Одним был я, а вторым — турецкий врач, живший в Детройте. Но даже тот был ограниченным, так как слишком зависел от телесного аскетизма.

Несколько студентов подошли ко мне и попросили объяснить его заявления. Он сказал им, что я первый европеец после мастера Экхарта, проникший в тайну Абсолютного Освобождения. Я рассмеялся и заметил, что нужно верить только тому, в чем они сами убедились. Как они могли вообразить, что могут осознать реальность несуществования? Хасан был для них крепким орешком, но его присутствие вызывало глубокое ощущение реальности Необусловленного Мира.

Тем временем постоянно поступали заявления на следующий год. Мы попытались купить величественный Стэйбл-блок, памятник викторианской архитектуры. Лорд Шернбурн отказался продать его, но сдал в аренду большой участок земли, а также сады и коттеджи, существенно улучшившие наши условия проживания. Строительными работами занималась группа студентов, которая приобрела потрясающие навыки в укладке камней и других строительных работах.

В последние недели курса я дал всем студентам задание научить друг друга тому, что они узнали в Шернбурне. Я объяснил, что по-настоящему мы владеем только тем, что в состоянии разделить с другими, а отдача является завершающей процедурой получения. Я хотел, чтобы, вернувшись, они собрали собственные маленькие группы и передали им те знания, которые они получили. «Пока мы помним, — сказал я, — что не можем ничего понять и сделать в нашей обусловленной природе, мы защищены от глупой мысли, что чем-то лучше тех, кого учим».

Провожая их по окончании курса, я переживал потрясение — так много произошло со столькими людьми сразу. Те, кто в начале выглядели хотя бы обещающими, оказались выдающимися. Несмотря на это, должен признать, что они все еще продолжали жить в обусловленном мире материальных объектов, чувственных восприятий и мыслей. Никто не увидел больше чем проблеск Необусловленного. Осознавал я и свои ошибки. Слишком много времени было потрачено на лекции и другие занятия, дающие пищу уму, но не затрагивающие сердце.

Действительно ценным оказалось упражнение «принятия решения». Это моя собственная адаптация техники, случайно подсмотренной у Гурджиева, к которой он опять-таки случайно обращается в третьей серии своих работ «Жизнь реальна только тогда, когда «Я Есть»». Здесь я не привожу ее описания, поскольку эффективная передача возможна только при личном взаимодействии учителя и ученика.

Закончив курс, я с Элизабет и девочками отправился в Турцию, где встретил не только Хасана, но и Хаджи Музаффера, шейха халветских дервишей Кхалка, текка которых находится в Истамбуле рядом с Валенским водопроводом. Я был очень рад, что суфизм восстановился в Турции со времен Менедеров. Теперь там можно не только найти, но и быть принятым настоящим шейхом. Я понял также, насколько больше мы имеем у нас, в Шернбурне, где собраны идеи и методы со всех уголков света и имеется набор техник, позволяющих достичь быстрого прогресса всем, кто хочет работать.

Сейчас подходит к концу второй курс, и даже быстрее, чем в прошлом году, собираются кандидаты на 1973-74 год. Это происходит без всякой рекламы, в основном за счет впечатления, которое прошлогодние студенты произвели на членов своих семей и друзей. Я объявил, что буду проводить курсы до 1976 года, всего пять курсов. В 1976-77 я намереваюсь собрать тех, кто оказался способным передавать полученные знания и навыки и готовым идти вперед.

В июне 1972 года открылась еще одна грань моей жизни. Валя Анастасьев, племянник Гурджиева, попросил меня помочь его семье разрешить спор с издательством «Янус», которому Гурджиев доверил публикацию своих книг и музыкальных произведений. Родная сестра Гурджиева умерла несколько месяцев назад, остались только его четыре племянницы и сам Валя. Они были очень огорчены отказом «Януса» опубликовать третью серию гурджиевских книг и невозможностью сделать большее по распространению его музыки и танцев. Я был счастлив возобновить близкие отношения с семьей Гурджиева, особенно с теми, кто жил в Париже в 1948 и 1949 году. Все они обладали глубоким пониманием человеческой природы и большим разнообразием навыков и умений. Эти черты, важные для выживания во враждебном окружении, показательны для гурджиевских методов обучения. Насколько это возможно, я применял их и в Шербурне.

Выяснилось, что семья обратилась ко мне с целью получить мою помощь в опубликовании «Жизнь реальна только тогда, когда «Я Есть» согласно пожеланиям Гурджиева, высказанным в предисловии к последней книге. Положение было довольно деликатное, так как я не принадлежал к «ортодоксальной» группе последователей Гурджиева, которые всеми силами сохраняли его учение «без изменений и дополнений». Напротив, я сам искал и нашел новые идеи, новые методы и даже новых учителей. Некоторые из учеников Гурджиева были крайне шокированы моим предположением, что Пак Субух может быть «тем, кто придет», как говорил Гурджиев в 1949 году. Я никого не обвинял за непринятие моих идей и не хотел обострять ситуацию, принимая на себя огромную ответственность редактирования третьей серии. Однако, взглянув надело более пристально и посоветовавшись с некоторыми из старших учеников во Франции и Соединенных Штатах, я почувствовал, что могу погасить вражду, пылавшую столько лет. Я был убежден, что к семье Гурджиева относятся несправедливо, но и они, со своей стороны, не принимают искреннее желание последователей Гурджиева поступать, с их точки зрения, правильно. Лучше всего было бы принять на себя редактирование и найти издателей.

Редактирование третьей серии открыло для меня некоторые важные моменты учения Гурджиева. Семья попросила меня включить в книгу лекции Гурджиева, которыми он, возможно, и планировал дополнить третью серию, но не сделал соответствующих распоряжений. Возник вопрос, с какой целью Гурджиев писал свои книги, а это, в свою очередь, требовало ответа, чему вообще была посвящена его жизнь. Я раздумывал над этими вопросами, пока писал биографию и критическое исследование гурджиевских работ, заказанное издательством «Turnstone Books». Я начал эту работу как раз перед торжественным открытием Академии. Эту задачу я рассматривал как шаг на пути выполнения обещания, которое я дал Гурджиеву в конце его жизни о том, что сделаю все, что в моих силах, для распространения его идей по всему миру.

Я пришел к выводу, что Гурджиев был больше, чем Учитель, но меньше, чем Пророк. Он был человеком с миссией, и всю жизнь посвятил ее выполнению. Ему нужны были люди, которые поняли бы его послание, хотя он и сделал все, чтобы запутать и затруднить его понимание. Так, он искал людей, достаточно настойчивых, могущих сделать своей единственной целью дальнейшее продвижение его работы. Сегодня, двадцать четыре года спустя после его смерти, в мире найдется тридцать-сорок человек, способных передавать его учение. Наступает время пойти дальше и выявить основу этого послания, так что мы должны быть готовы пожертвовать нашими ограниченными точками зрения и позволить возникнуть более значимому образу. Это займет несколько лет, причем нельзя терять времени, так как события буквально надвигаются на нас. Я пишу так, словно бы буду все еще жив через пять, десять или двадцать лет. Кто знает? Продолжительность человеческой жизни — предмет малоизученный. Легко убедиться, что некоторые люди стареют гораздо медленнее, чем другие, и что нет никаких явных причин для того, чтобы здоровые мужчина и женщина не жили сто и более лет, и что в общем мы начинаем кое-что узнавать о геронтологии. Совершенно не изучен вопрос, может ли человек, достигший самореализации, жить столько, сколько пожелает. Я знал Шивапури-баба, полностью сохранившего свои силы и способности в возрасте ста тридцати шести лет. Я знавал турецкого гамала с подлинными документами, свидетельствующими, что он родился в 1776 году, за 12 лет до Французской революции. Двигался он медленно и слышал плохо, но у него не было никаких признаков старческого слабоумия. Гурджиев считал продолжительность жизни одной из главных проблем человека. Человек должен иметь возможность жить настолько долго, насколько это необходимо, чтобы выполнить свое предназначение на этой земле — построить высшее тело бытия и достичь «требуемой степени объективного смысла».

Что касается меня, я уверен, что смерть — явление обусловленного мира. «Выживание», или «жизнь после смерти», также является обусловленным состоянием и не очень-то привлекательным сном без пробуждений. Чтобы пробудиться, нужно тело, а откуда же оно возьмется!

Путь реальности ведет не в будущее, а за пределы и пространства и времени. Стоит понять эту простую истину, как жизнь и смерть приобретают совершенно другое значение. Жизнь и смерть, время и пространство не прекращают существовать, но само существование представляется миражом.

Да, есть человеческий мир с его затруднительным положением. Тем не менее, для человечества будущее достаточно реально. Нельзя повернуться спиной к нуждам мира, особенно, если, по нашему мнению, они имеют значение в большем масштабе, чем только для этой планеты. «Сознательный труд и намеренное страдание» предназначены для тех, кто может сеять семена нового века. Миру нужны, и очень нужны, люди, достигшие внутренней свободы, живущие и любящие непредвзято. Я надеюсь и хочу, прежде чем покинуть этот мир, помочь многим людям найти собственный путь.

Больше семидесяти лет назад я начал задавать вопросы и запоминать ответы. Я спросил мать: «Почему мы не видим Господа?», на что она ответила: «Думаю, он не хочет, чтобы мы его видели». Тогда этот ответ меня не удовлетворил, но теперь мне не нужно большего. Я могу понять, почему некоторые тайны должны остаться тайнами и почему другие должны быть раскрыты. Я убежден, что в мире действует Сила Провидения, но она не может помочь нам без нашего вовлечения. Я заканчиваю это издание «Свидетеля» той же цитатой Гурджиева, что и первое: «Две вещи на земле безграничны: глупость человека и милосердие Бога».