Свободен для любви

Глава 13

И тем не менее вечер встреч завершился для нас с Гримсдайком как нельзя более благополучно. Уже много позже того, как мы с моим безутешным другом разбрелись по домам, Майк Келли, могучего сложения молодой человек, который в течение нескольких лет был капитаном нашей регбийной дружины, а теперь ассистировал самому Хьюберту Кембриджу, очутился на пустой улице в смокинге и с десятипенсовиком в кармане. Обмозговав положение, он решил вернуться в больницу Святого Суизина пешком, пройдя через Ковент-Гарден, где, как он слышал, пабы открывались уже рано утром, чтобы утолить жажду изнемогших торговцев фруктами. Увы, хмельные пары всегда оказывали дурную службу Майку Келли; вот и на сей раз после неудачной попытки купить пивка в больнице Святого Петра, которую он принял за отель «Стрэнд-палас», незадачливый хирург-регбист ухитрился перепутать здание Королевской оперы с общественным туалетом, и наряд полиции застал его как раз в тот миг, когда Келли демонстрировал свое заблуждение в открытую. На крик полицейского: «Эй вы! Что вы вытворяете?» — Майк Келли отмочил шуточку, показавшуюся его затуманенному сознанию верхом остроумия. Расплывшись до ушей, он весело пробормотал:

— Вы что, не видите, констебль? Грибы собираю.

Майка препроводили на Боу-стрит и обвинили в пьянстве и непристойном поведении. По мере того как в голове его прояснялось, Майку удалось припомнить весьма полезную заповедь, почерпнутую из лекций еще в студенческие годы: если полиция считает, что вы пьяны, вы вправе пригласить для освидетельствования своего личного врача.

— С неприш-стойным поведением я ш-согласен, — пьяно пробормотал он. — Что же касается п-пьянштва — об этом и речи быть не может. Бьюш-сь об приклад… то есть об заклад, что в моей крови и десятой доли процента алкоголя нет. Я требую немедленно вызвать сюда официан… то есть моего личного врача.

— Бога ради, — охотно согласился сержант. — Нам хотя бы не придется своего врача из постели вытаскивать. А кто ваш врач?

— Мой врач, — Майк Келли втянул воздух, придавая торжественности своим словам, — Джон Харкурт Пьянчугоу, магистр Кембриджского университета, лиценциат Королевского колледжа терапевтов, член Королевского хирургического общества…

— Достаточно, достаточно… Как его найти?

— Позвоните в медицинскую резиденцию больницы Святого Суизина, — высокопарно произнес Майк. — Попросите позвать младшего ассистента главного анестезиолога.

Джон Харкурт Пьянчугоу, продолжавший с друзьями вечеринку в своей комнате на верхнем этаже здания персонала, высказал крайнее негодование по поводу полицейских подозрений. Он говорил пылко и страстно, требуя немедленных извинений и строгого наказания виновных. Затем, пригрозив написать своему парламентарию, пьяно рыгнул и добавил, что немедленно выезжает на такси. В результате его вмешательства обвинение в пьянстве было предъявлено не одному, а сразу двум врачам из больницы Святого Суизина.

Это было уже чересчур даже для Святого Суизина, персонал и администрация которого всегда славились пониманием и терпеливо сносили размалеванные краской статуи, залитые пивом скамьи и женские трусики, свешивающиеся с флагштока наутро после празднования 9 ноября[11]. Чтобы спасти свою репутацию, руководство клиники отправило Келли с Пьянчугоу в неоплачиваемый отпуск до истечения срока их службы. Таким образом, в рядах медперсонала образовались две бреши, заполнить которые собственные студенты могли лишь три месяца спустя, сдав экзамены. Узнав от Келли о случившемся, мы с Гримсдайком поспешили в больницу к мистеру Кембриджу и напомнили, что мы те самые славные молодые парни, которые так восторженно оценили накануне полученные от него знания. В итоге уже на следующий день я временно сделался его старшим ассистентом, а Гримсдайк заполучил должность Пьянчугоу.

— Надо же, я — и какой-то ассистент, — возмущался Гримсдайк. — С другой стороны, в нашем положении надо и за это быть благодарным. Где еще сейчас работу найдешь? Хотя Майка, конечно, жалко.

Я тоже от души сочувствовал нашим бывшим коллегам, но был несказанно рад возможности снова очутиться в родных пенатах. От старых обид и разочарований не осталось и следа. Наконец-то я стал старшим ассистентом, пусть и на временной должности; как-никак мне выпала не только возможность возобновить карьеру хирурга, но и утереть нос Бингхэму.

Мой кабинет находился теперь в административном здании, высоком и мрачном строении, располагавшемся между прачечной и моргом. Прежде в нем размещалась больница уха, горла и носа, но затем по указанию свыше больницу закрыли как непригодную для содержания больных. Комната Майка Келли оказалась по соседству с комнатой Бингхэма. И надо же такому случиться, что именно Бингхэм в неизменном белом халате попался мне навстречу, когда я шествовал по коридору, увешанный сумками и чемоданами.

Увидев меня, Бингхэм остановился как вкопанный. После истории с лифтом мы с ним больше не виделись. Стоя с отвисшей челюстью, бедняга не знал, что сказать. Его пухлая физиономия стала еще более мальчишеской и прыщавой, а огромный стетоскоп, похоже, еще вырос в размерах и теперь обвивался вокруг шеи, как удав.

— Здорово, Бингхэм, — сказал я.

Он судорожно сглотнул.

— Привет, старина. Я уже слышал, что ты возвращаешься.

— Послушай, — обратился к Бингхэму я, поставив чемоданы на пол и протягивая руку, — извини за ту выходку с бананами. Жуткое свинство с моей стороны. Я не имел права так поступать, но был просто очень огорчен, что не получил места… Сам понимаешь. Ты, конечно, заслуживал повышения. Да и вообще, раз уж нам предстоит жить по соседству, давай позабудем о прошлых обидах и помиримся?

— Ну конечно, старина, — с ошарашенным видом ответил Бингхэм, пожимая мне руку. Воцарилось неловкое молчание. Затем Бингхэм заговорил, слегка запинаясь: — Ты меня тоже… э-э… извини за то, что я себе дополнительных пациентов вербовал.

— Ничего, ты ведь вполне этого заслуживал, — великодушно сказал я.

Бингхэм просиял.

— Если тебе понадобится моя помощь, — промолвил он, — то можешь всегда на меня рассчитывать. Проф подкинул мне работенку, — добавил он. — Я уже справился с парой грыж и несколькими геморроями, а завтра меня ждет иссечение совершенно замечат бородавки. Ладно, я поскачу, старина, мне только что позвонили снизу, что какой-то потряс вывих доставили. За ужином увидимся.

Я вошел в свою комнату, чувствуя себя, как дурнушка официантка, которой только что сделал предложение красавец шкипер.

Мои новые обязанности заключались в том, чтобы приглядывать за больными в палатах, помогать в операционной и выполнять все распоряжения мистера Кембриджа. Именно в последнем и состояла главная трудность, поскольку мистер Кембридж, будучи блистательным хирургом, который вскрыл больше брюшных полостей, нежели кто-либо еще во всем Северном полушарии, отличался совершенно невероятной рассеянностью. При этом его профессиональная память была безупречна: он никогда не забывал ни единого живота. С другой стороны, он никогда не помнил дней недели, не знал своего распорядка, напрочь забывал, обедал уже или нет и прихватил ли с собой пальто. Однажды в молодости зимним утром он, как обычно, заявился в операционную, вымыл руки, переоделся и лишь тогда обратил внимание на непривычную тишину. В операционной не было ни души. Он высунул голову в коридор и убедился, что и там царит полное безлюдье. Мистер Кембридж подумал было, что перепутал операционные, но нет — на шкафчике красовалась табличка с его именем. Тогда он решил, что сегодня воскресенье, но тут же отмел эту мысль, благо был уверен, что сегодня среда, ибо по вторникам он платил за квартиру, а утром как раз вспомнил, что вчера забыл отдать хозяйке чек. Только тогда ему пришло в голову, что и улицы были необычно пустынны. Что случилось? Может, в городе всеобщая забастовка? Как был, в бахилах и стерильном халате, он прошлепал по коридору к палатам и замер как вкопанный. Это уже походило на какой-то бунт. Не только больные, но и медсестры, и даже младший персонал орали и скакали как полоумные. Нет, это просто переворот какой-то! И тут одна из медсестер, заметив его, громко выкрикнула:

— Здравствуйте, мистер Кембридж! Поздравляем вас с Рождеством!

В первое же утро я в соответствии с традицией поджидал внизу прибытия мистера Кембриджа, стоя возле статуи сэра Бенджамина Артритинга, некогда знаменитого главного хирурга больницы Святого Суизина.

— Что-то шеф задерживается, — сказал я регистратору, высоченному, худющему, весьма серьезному и довольно приятному молодому парню по фамилии Хатрик, который уже получил недавно врачебный диплом.

— Ничего удивительного, — проворчал он. — В прошлый раз, когда старик опоздал на операцию, выяснилось, что он улетел в Америку читать лекции.

Операция была назначена на девять, но лишь в половине десятого в воротах появился веселый и улыбающийся мистер Кембридж. Он притопал пешком.

— Доброе утро, мой дорогой мистер Э-ээ, и вы, мистер А-ээ, — приветствовал он нас с Хатриком, поскольку никогда не мог вспомнить имен своих помощников; я был еще признателен мистеру Кембриджу, что он сумел по прошествии двенадцати часов после вечера встреч припомнить меня. — Извините, что задержался. Мои записки у вас?

Я вручил мистеру Кембриджу три или четыре конверта, надписанных его же неразборчивым почерком: чтобы не забывать назначенных на следующий день дел, он обычно писал самому себе записки и запечатывал в конверты.

— Так, — сказал он, направляясь в хирургическое отделение. — Сегодня, я вижу, у нас прелюбопытная гастродуоденальная фистула. Я хочу, чтобы вы поприсутствовали, мистер Э-ээ… Ну и вы, конечно, мистер А-ээ…

То, что за этим последовало, наверняка запечатлеется в моей памяти как один из самых позорных — а может, и самый позорный — эпизодов в моей врачебной карьере. Еще будучи студентом, я иногда удостаивался чести облачиться в стерильный халат, бахилы, маску и перчатки и присутствовать в операционной за спинами ассистентов. Время от времени мне даже вручали ретрактор со словами: «Держи крепче, парень!» Однако большую часть времени я видел только спину хирурга, склонившегося над пациентом. Теперь же, став ассистентом мистера Кембриджа, я уже должен был сам снимать швы, отщипывать окровавленные кончики и накладывать повязки. Обдумывая свои действия, я натянул резиновые перчатки с особой решимостью и ухитрился разодрать их.

— Сестра! — прозвенел голос старшей сестры. — Новую пару перчаток для мистера Гордона!

Крохотная медсестра, едва заметная под громоздкими стерильными одеяниями, метнулась к стерилизатору и тут же повернулась ко мне, протягивая длинным пинцетом пакетик с перчатками.

— Спасибо, — пробормотал я. От смущения я забыл натереть увлажнившиеся ладони тальком и теперь едва ухитрился запихнуть руки в перчатки. При этом два пальца почему-то застряли в отделении для большого пальца, а пустой мизинец болтался, как оболочка кишки на ветру.

— Полидактилия[12]? — сочувственно спросила медсестра.

Я разнервничался, сильно потянул, и чертова перчатка расползлась надвое.

— Сестра! — металлическим голосом позвала старшая сестра. — Еще одну пару перчаток для мистера Гордона!

Третью пару я натянул более успешно, хотя над каждым пальцем осталось небольшое пустое пространство, наподобие детской соски. Торопясь к операционному столу, я отодвинул в сторону тележку с хирургическим инструментарием, оказавшуюся у меня на дороге.

— Эта тележка расстерилизована! — возопила подлая мегера едва ли не во всю глотку. — Полную смену облачения мистеру Гордону!

Короче говоря, к пациенту я наконец подобрался, когда операция уже близилась к концу.

— Рад вас приветствовать, мистер Э-ээ… — пробормотал мистер Кембридж. — Будьте так любезны, возьмите второй ретрактор у мистера Ы-ыы…

Преисполненный решимости исправиться и наверстать упущенное, я, как нарочно, ухитрялся все портить. Хирургические нитки для швов я нарезал недостаточной длины, несколько раз терял ретрактор, ухитрился защемить себе палец артериальным зажимом, а напоследок уронил на пол лоток с инструментами. Мистер Кембридж стоически терпел мои выходки, делая вид, что ничего не замечает.

Единственным моим утешением было то, что и у Гримсдайка все валилось из рук. Ему, пожалуй, приходилось даже хуже.

Утром за завтраком я поинтересовался, как он собирается справиться с анестезией.

— А что тут сложного? — пожал плечами Гримсдайк. — В наши дни все за тебя прибор делает. Подкрутишь в одном месте, нажмешь рычажок и — свободен как ветер.

— А вдруг ты слишком обогатишь газовую смесь?

— Ну и что? — легкомысленно хмыкнул Гримсдайк. — Насколько я знаю, старичок, вся анестезия делится на три стадии: бодрствование, сон и смерть.

Во время операции я понял, что Гримсдайк ни черта не смыслит в анестезии. Он сидел у изголовья хирургического стола возле здоровенного хромированного прибора с панелью, сплошь утыканной рычажками, кнопками и циферблатами. В единственном его глазу, который мне был виден, было столько беспокойства, сколько я замечал у моего приятеля лишь раз, когда оказалось, что одна из его подружек забеременела. Время от времени Гримсдайк зарывался в стерильные полотенца и с надеждой заглядывал в руководство Макинтоша «Основы анестезиологии», которое поставил у головы безмятежно похрапывающего пациента. Идя в операционную, Гримсдайк был убежден, что ему предстоит всего-навсего ассистировать штатному анестезиологу, жизнерадостному толстячку, напичканному самыми скабрезными анекдотами во всем Лондоне. Однако оказалось, что анестезиолог, погрузив пациента в сон, удалился в ассистентскую и, прихватив свежий номер «Таймс», с головой ушел в разгадывание кроссворда. Гримсдайк же остался у приборной панели в одиночестве.

В отличие от большинства других хирургов мистер Кембридж был терпелив и вежлив со своими анестезиологами. Он не обращал внимания на тихие ругательства, которыми то и дело сыпал Гримсдайк, крутя не ту ручку, и даже сделал вид, что не заметил, как спящий пациент вдруг закашлялся. Уже в самом конце операции Гримсдайк вдруг начал клевать носом, а потом и вовсе уткнулся в стерильные салфетки и закрыл глаза. Тут, к моему несказанному ужасу, рука пациента медленно поднялась в воздух.

— Мистер анестезиолог, — спокойно произнес мистер Кембридж, — если даже ваш пациент не спит во время операции, быть может, и вам следует пока воздержаться ото сна?

Оперируя на чужих животах, мистер Кембридж напрочь забывал о своем собственном. Операция следовала за операцией, и урчание в пузе напомнило мне, что неплохо бы и пообедать. Наконец, после четвертой операции кряду, старшая сестра вручила мне бинты и громко возвестила:

— Перерыв на один час, сэр. Уже два часа.

— Два часа? — изумился мистер Кембридж. — Мы ведь только начали. Надо же, как время летит!

— И к тому же вас ждет полицейский.

— Ах да. Кто именно?

— Сержант Фланнаган.

— Ах, Фланнаган. Впрочем, я все равно не помню их по фамилиям. Каков он из себя?

— Здоровенный малый, сэр, с красной рожей, — подсказал Хатрик.

— Ах, значит, я все-таки его знаю. Сейчас выйду. Обработайте, пожалуйста, шов, мистер Э-ээ…

Мистер Кембридж был для лондонской полиции постоянным клиентом, поскольку вечно терял свою машину. Едва начав хирургическую карьеру, он приобрел стандартный «бентли», но либо забывал, где его оставлял, либо не помнил, приехал на нем или нет, либо отпирал утром гараж и убеждался, что машины в нем нет.

— На этот раз я абсолютно убежден, что мой автомобиль украли, — заявил он полицейскому, пока мы с Гримсдайком и Хатриком уписывали за обе щеки заливную баранину. — Сегодня утром я приехал на метро, но уже вчера машины у меня не было… Так мне кажется, во всяком случае. Зато накануне, сержант Финикин, я… Словом, я отчетливо помню, что оставил «бентли» напротив своего дома на Харли-стрит. Когда же я утром вышел, моего автомобиля и след простыл.

Сержант кашлянул.

— Почему же вы сразу не известили полицию, сэр?

— Э-э… видите ли, сержант Фулиген, увидев, что машины нет, я поначалу был убежден, что приехал домой не на ней. Вы меня понимаете?

— Разумеется, — кивнул сержант.

После обеда мистер Кембридж отправился резать животы в другую часть Лондона, предоставив заканчивать операции нам с Хатриком. Поскольку штатный анестезиолог сопровождал мистера Кембриджа, Хатрик, еще не пришедший в себя после увиденного, известил Гримсдайка, что проведет оставшиеся мелкие операции под местной анестезией. Гримсдайк воспринял его слова с достоинством, пробурчав себе под нос что-то вроде: «Любой осел со скальпелем в руках может быть хирургом», — после чего испарился из операционной. На мое счастье, старшая сестра тоже сменилась, и мы с Хатриком, оставшись вдвоем, счастливо оперировали до полуночи. После утреннего провала я был убежден, что мне никогда не стать хирургом, но, работая бок о бок с Хатриком, постепенно обрел уверенность.

Вернувшись около полуночи в ассистентскую, мы застали там сержанта Фланнагана.

— Мистер Кембридж уехал, — известил его я. — Что-нибудь передать ему?

— Да. Мы нашли его машину.

— Неужели? И где же она была?

— В его собственном гараже, где же еще.