Свободен для любви

Глава 15

Мой роман с сестрой Плюшкиндт вызвал в больнице не больший интерес, чем традиционное летнее цветение герани на клумбе под окном кабинета секретаря. Разве что коллеги мои ухмылялись чуть шире обычного, когда я просил их подменить меня вечерком, да еще сестра Макферсон разок игриво подмигнула мне за ширмой; для большинства же обитателей больницы Святого Суизина мы были лишь очередными врачом и медсестрой, уступившими естественному развитию местных биологических законов.

Подобно другим скудно оплачиваемым лондонским парочкам мы жались по таким местечкам, как «Фестивал-холл» и «Эмпресс-холл», ужинали в «Лайонсе» и коротали время в полутемных, но уютных барах, которые я со студенческих времен помнил куда лучше, чем основы анатомии. Нередко случалось так, что сестра Плюшкиндт сама платила за себя, а порой даже расплачивалась и за нас обоих. Развлекать ее было очень легко, ибо она нисколько не смущалась, когда молчание затягивалось, а лишь преспокойно разглядывала ближайшую стену, словно видела в ней лица давно и безвременно ушедших друзей, да и разговоры-то наши сводились почти исключительно к больничным темам. Поскольку и все мои прежние подруги были медсестрами, меня это не обескураживало, тем более что другая на ее месте могла бы разговаривать исключительно про кенгуру и Марселя Пруста. И тем не менее пару недель спустя я уже начал мечтать, чтобы сестра Плюшкиндт не столь подробно рассказывала мне про анализ мочи в палате двадцать два или про то, как остроумно она отбрила сестру Макферсон, известившую ее про преждевременно иссякшие запасы клистирных трубок.

Было, правда, еще одно пятно на горизонте, омрачавшее мои отношения с сестрой Плюшкиндт. Однажды вечером, когда Гримсдайк зашел ко мне стрельнуть сигаретку, я признался ему в этом.

— Как твоя разнузданная сексуальная жизнь? — весело осведомился он. — Теперь легче стало?

— Ну… и да, и нет.

— В каком смысле? — удивился он. — Не хочешь же ты сказать, старичок, что ваша страстная любовь не получила логического выхода?

— Получила, но вовсе не то, что ты имеешь в виду, — вздохнул я. — Сам ведь знаешь, как это бывает с медсестрами… Мы ходим в кино, на концерты или еще куда-нибудь, потом спешим назад, чтобы успеть вернуться до окончания ее дежурства, пару минут обнимаемся и целуемся в подворотне возле морга, а ровно в одиннадцать она уже поднимается в отделение. Опоздай она на одну минуту, и ее доброе имя будет навеки запятнано. По ее словам, во всяком случае.

— Грустно.

— Можно даже не читать Фрейда или Кинси, чтобы понять, насколько это безрадостно для мужского организма. Сам прекрасно знаешь. Но другого выхода нет. Разве что гулять в Гайд-парке, взявшись за руки.

— А как насчет страстной любви в стенах нашего достойного заведения?

— Да ты что, забыл, что мы в больнице Святого Суизина? Здесь мужчине и женщине встретиться труднее, чем в банях викторианской эпохи.

— Но ведь есть еще пожарная лестница.

— Ах, вот ты о чем!

Безобразное сооружение, взбиравшееся зигзагом по стенам жилого здания персонала, было памятником торжества противопожарной безопасности над пуританской моралью. Карабкаясь ночью в пустующее с незапамятных времен отделение для лежачих больных, пробираясь затем по крыше отделения физиотерапии и тайком минуя келью ночного вахтера, мы ухитрялись затаскивать медсестер на мужскую половину. Впрочем, предлагались подобные авантюры в наших стенах не часто, поскольку в случае разоблачения старшая сестра смотрела на свою провинившуюся подчиненную, как на экспонат из камеры ужасов.

— Ерунда, — отмахнулся Гримсдайк в ответ на мой преисполненный сомнения взгляд, — дождись подходящей темной ночки, запасись бутылочкой шерри, с вечера еще раз побрейся — и приятное времяпрепровождение вам обеспечено. Не говоря уж о том, что дома теплее, чем в Гайд-парке.

При нашей следующей встрече с сестрой Плюшкиндт я завел речь о пожарной лестнице. Как я и ожидал, девушка потупила взор, всхлипнула и только укоризненно сказала:

— О, Ричард!

Понимая, что нужно как-то выкручиваться, я быстро нашелся и добавил:

— Я хотел сказать, что мы можем в спокойной обстановке попить кофе, и я наконец покажу тебе замечательные гистологические препараты дуоденальных язв, о которых столько тебе рассказывал…

— О, Ричард, это все испортит!

— Как — то, что я покажу тебе препараты? Просто мне придется специально по этому случаю одолжить у одного из ребят микроскоп — именно поэтому мне больше негде их тебе продемонстрировать. Впрочем, если тебе это и правда неинтересно…

Сестра Плюшкиндт тяжело вздохнула и отвернулась. Да, Гримсдайк на моем месте справился бы лучше!

Чтобы нарушить молчание, которое грозило затянуться на полчаса, мне пришлось завести разговор о лечении послеоперационных тромбозов.

Наша связь продолжалась несколько недель. Сестра Плюшкиндт просто уведомляла меня, когда у нее в следующий раз выдастся свободное время, и при этом подразумевалось, что я должен ее ждать. Впрочем, даже такие отношения имели определенные преимущества. Благодаря сильному материнскому инстинкту сестра Плюшкиндт еще с наших первых встреч стирала мои рубашки, штопала носки и угощала пирожками со смородиной, а теперь покупала галстуки и плитки шоколада, снабжала витаминами из шкафчика с медикаментами, связала мне свитер и заставила носить подтяжки. По заверениям моих приятелей, я никогда не выглядел таким упитанным и ухоженным.

Лишь два события помешали безмятежному развитию нашего бесконечного романа. Первым из них стал перевод сестры Макферсон в ночную смену.

Дело в том, что каждому штатному хирургу предписывалось ежедневно перед отходом ко сну совершать обход палат и справляться о заботах и нуждах пациентов. Этот поздний вечерний обход свято соблюдался всеми хирургами, потому что ночные сестры, отсыпавшиеся днем, а затем бодрствующие всю ночь напролет, считались несчастными и заброшенными созданиями, которым остро недоставало мужского внимания. Именно по этой причине даже самый неопрятный и невзрачный врач превращался в ночную смену в желанного рыцаря. Вдобавок все сестрички неплохо готовили, а ночью, оставшись без бдительного надзора старшей сестры, они могли спокойно угощать своих вечно голодных гостей яичницей с беконом.

До сих пор мои ежевечерние обходы не доставляли мне ни малейшей радости, поскольку ночной сестрой в «Стойкости» была недавняя выпускница, которая, запинаясь от усердия, рапортовала мне об анализах, стуле и температуре, тогда как в «Постоянстве» дежурила высоченная сухопарая дама в очках и с заметными усиками, в полумраке напоминавшая мне Макса Линдера[13].

Так вот, в один прекрасный вечер, проводив сестру Плюшкиндт в женскую резиденцию, я отправился совершать обход и едва не остолбенел, наткнувшись в маленькой кухоньке, прилепившейся к задворкам женского отделения, на сестру Макферсон. Она спокойно покуривала там, жаря яичницу с беконом.

— Что вы тут делаете? — изумленно выдавил я.

— О, приветик! — обрадовалась сестра Макферсон. — А меня, между прочим, на ближайшие три месяца сделали королевой ночи! Вот так-то! Тра-ля-ля! Разве сестра Плюшкиндт вам не сказала?

Я молча помотал головой.

— Как насчет яичницы с беконом? Или предпочитаете, — она ткнула в коробочку на каталке, — протертый шпинат с заварным кремом?

— Откровенно говоря, я бы не отказался заморить червячка, — признался я. — Ужин был, как всегда, прескверный. Нам вечно пытаются скормить студень, от которого даже дворняги отказываются.

Сестра Макферсон понимающе кивнула.

— Достаньте пиво из холодильника, — попросила она, разбивая над сковородкой еще два яйца. — Налейте себе и мне.

Я наполнил пивом два стакана и присел на край кушетки.

— Как дела у наших больных, сестра? — спросил я, пытаясь свернуть на знакомые рельсы.

— Пожалуйста, доктор, не надо! — твердо сказала она, тыкая вилкой в кусочек бекона. — Не здесь и не за едой. Я предпочитаю не смешивать работу и удовольствие. В отличие от сестры Плюшкиндт, которая даже за столом только и обсуждает анализы с диагнозами… — Сестра Макферсон покосилась на меня и легонько закусила губу. — Наверное, мне не следовало так говорить, да?

— Что вы имеете в виду? — с деланным безразличием спросил я. — Я, право, не понял.

— Ну… все ведь знают, что вы с Плюшкиндт… То есть она, конечно, добрая и совсем не вредная…

— Да, сестра Плюшкиндт очень воспитанная и добродетельная девушка, — осторожно произнес я.

— Конечно, она очень славная. Жаль только, что угреватостью страдает.

— Угреватостью? — переспросил я и в то же мгновение вспомнил, что время от времени на лице сестры Плюшкиндт появлялись маленькие кусочки пластыря. — Так, значит, у нее угри?

— Да, вся спина ими усыпана, — мстительно добавила сестра Макферсон. И тут же многозначительно хихикнула: — Впрочем, вы, должно быть, этого еще не знаете. Ну а так она, конечно, милая и добрая.

— Не люблю болтушек, — процедил я.

— О, она вовсе не болтушка, — весело прощебетала сестра Макферсон. — Напротив, порой по нескольку часов сидит, уставившись в одну точку. Невропатия как-никак. Хроническая.

— А я нахожу ее достаточно интересной собеседницей, — возразил я.

— Да, мы тоже, — замахала руками сестра Макферсон. — Она нам такое про вас рассказывает! Порой даже я краснею. А вы и правда вчера прямо в метро тискались?

— О Господи, она и об этом рассказывает?

— Хо, это только цветочки! Сколько вам яиц?

Яичницу с беконом я поглощал в угрюмом молчании. Сестра Плюшкиндт меня разочаровала. Я всегда считал, что уж она-то лишена столь привычного для женской натуры желания хвастать своими похождениями, подобно подвыпившему гренадеру в пабе после битвы под Ватерлоо.

Встретив ее на следующий вечер, я вел себя более сдержанно. Впрочем, сестра Плюшкиндт, похоже, этого даже не заметила. Но мне показалось, что ее излюбленные паузы в разговоре стали еще длиннее, а когда при расставании она подставила щеку для поцелуя, мне почудилось, что все ее щеки покрыты угревой сыпью.

— Ты, наверное, уже знаешь, что сестру Макферсон перевели в ночную смену? — спросила она.

Я пробормотал, что и впрямь заметил рыженькую шотландку издали, покидая последнюю палату.

— Я хочу попросить, чтобы ее уволили, — призналась сестра Плюшкиндт. — Она совершенно не тянет. Вместо мозгов одни студенты. Представляешь, сегодня утром ухитрилась перепутать диеты — вместо бессолевых блюд подсунула больным витаминизированные!

— Да ну? — притворно ужаснулся я. — Не думаю, однако, чтобы это уж очень им повредило.

Она принялась крутить верхнюю пуговицу на моем пальто.

— Ричард, завтра у меня свободный вечер. Ты придешь на ужин ко мне домой?

— Домой? — ошалев, переспросил я. Мне почему-то даже в голову не приходило, что у сестры Плюшкиндт может быть свой дом, помимо жилья, предоставленного Святым Суизином. — А где ты живешь?

— В Митчеме. Мамочка и папочка очень хотят с тобой познакомиться.

Я замялся, не зная, что ответить.

— Пожалуйста, Ричард, — взмолилась она, шмыгая носом. — Прошу тебя.

Мой мозг залихорадило. Приглашение домой и знакомство с родителями — это было уже серьезно. Мне вдруг представились ее родители: отец, отставной полковник и наверняка грубый мужлан, и въедливая мамаша, придирчиво следящая за каждым моим шагом. С другой стороны, сестра Плюшкиндт была мне добрым другом, которому я был многим обязан… Однако главную роль в принятии решения сыграло, пожалуй, то обстоятельство, что я уже давно сидел без денег, готовый разве что не зубы на полку класть, а приглашение как-никак означало бесплатный ужин.

— Хорошо, — сказал я. — Встретимся в шесть на обычном месте. Если мне удастся вырваться.

Тут как раз часы пробили одиннадцать, и сестра Плюшкиндт поспешно скрылась за дверью, словно Золушка, убегающая с бала.

— Ну что, как поживает Плюшкиндт? — лукаво поинтересовалась сестра Макферсон пару минут спустя, когда я переступил порог ее клетушки.

— Живет и здравствует, — ответил я, усаживаясь на край стола и закуривая.

— Что-то вы не слишком веселы, — с вызовом произнесла сестра Макферсон.

— Неужели?

Отставив в сторону миску, в которой взбивала яйца, она попросила:

— Угостите меня сигареткой, пожалуйста. Я свои дома оставила.

Я достал из кармана пачку сигарет, а сестра Макферсон приблизилась ко мне. Рыженькая, веснушчатая и дурманящая. Сестра Плюшкиндт всегда производила какое-то нездоровое впечатление, тогда как от сестры Макферсон исходили притягательная живость и сила. Не успел я даже понять, что происходит, как голова моя закружилась, и я впился в ее губы жадным поцелуем.

— Ум-мм, недурно, — прошептала она минуту спустя, устраиваясь поудобнее в моих объятиях. — Флоренс Найтингейл[14] этого не одобрила бы, но я хочу еще!

— А как же обход? — сглотнул я.

— Там все в порядке.

Я снова поцеловал ее.

— А дежурная сестра?

— Она до самого утра не появится. К тому же я в чепчике. Это в нашем деле самое главное. Даже если медсестру застанут в чем мать родила, но в чепчике, будет считаться, что все прилично.

Когда я поднимался к себе, было уже совсем поздно. Или еще совсем рано. Душа моя пела. Я ощущал себя настоящим арабским шейхом. Халифом. Теперь у меня были сразу две подружки: одна, дневная, для дружеских отношений, а вторая — для необузданной страсти по ночам. Что ж, до тех пор, пока мне удастся сохранять между ними водораздел и довольствоваться лишь парой часов сна, жизнь меня ожидала приятная и волнующая.