Сволочь [СИ]

Единственный выход 11. Время Х

Таймер пискнул в тот самый миг, когда Дживс увидел дорогу. Вернее, когда он вдруг понял, что вот этот просвет меж стволами паскудных соснянок, надоевших за это утро по самое «не могу», — это она и есть, трасса, на которой их уже должны ждать. Навигатор показывал около полукилометра до цели, и последние сорок минут кружочек мигал синим — хакер приехал вовремя, как и обещал. Это они подзадержались. Кто же знал, что не стоило соваться напрямую в тот бурелом? А потом еще то болото…

До чего же мерзкий звук у этого таймера. Аж до тошноты. Дживс не сбился с шага, равномерно чавкая ботинками по пружинистой грязи, даже не вздрогнул, поморщился только, придавливая назойливый приборчик в кармане, словно доставучего комара. Дживс не помнил, сколько раз переставлял время на навороченном черно-золотом гаджете. Час на то, чтобы взломать коды подчинения… а не жирно ли это суперхакеру? Справится и за сорок… ладно, за тридцать минут. За двадцать. Должен. Да что он за хакер, если ему окажется недостаточно четверти часа?! Те же самые мысли касались и Сволоча. По кругу, сужая спираль с каждым витком. В конце концов, какой он бонд, если не успеет скрыться за…

Потом Дживс старательно перестал думать о том, сколько минут (секунд?) может понадобиться боевому киборгу на безопасное стратегическое отступление за пределы полицейского участка. Потом вообще перестал думать. О чем бы то ни было. Кроме необходимости переставлять ноги как можно быстрее и при этом стараться не задевать молодые тонкие стволики, поскольку ему вовсе не улыбалось получить по макушке увесистой шишкой. Их размеры у соснянок от возраста не зависели. А вот скорость реакции — очень даже.

Сейчас на таймере было ровно девять. Дживсу не надо было доставать его из кармана, чтобы убедиться. Он знал. Он сам ставил это последнее время. Последний срок. Граничный. Как финальная напоминалка. Все.

Не успели.

— Не успели! Твою же мать! — Селд рухнул на колени прямо в грязь, ударил кулаком по ближайшему довольно толстому стволу — раз, другой, сбивая солидный пласт коры, пористой, черной, мокрой. Удары получались глухими, словно в тугую подушку. Начал материться — безадресно, бессмысленно, безостановочно. Сверху упала шишка, но в Селда не попала даже и близко, чвакнула в прикорневой бочажок. Соснянки не любили, когда их лупили чем ни попадя по основанию ствола, но особой точностью не отличались. Не то что грелли. Но грелль, пожалуй, поостерегся бы лупить даже Селд.

От того болота, сквозь которое пришлось с таким трудом продираться, была одна польза — а может, и вред, это как посмотреть, конечно. Несколько раз подряд булькнувший в промоины чуть ли не с головой (а иногда и с нею) Селд так матерился, что вывихнутая челюсть сама собой встала на место. Позволяя ему теперь материться куда разнообразнее и намного более внятно.

Дживс остановился рядом, переводя дыхание. Оперся о ствол — тоже соснянка. Но раза в три толще, а значит, и реагировать будет медленнее. К тому же он и не лупит — так, прислонился, давление минимальное, повреждение коры отсутствует. Можно вполне безопасно чуток отдохнуть — три-четыре вдоха, вполне достаточно.

— Пошли. Что расселся.

— Куда?! — Селд прекратил тоскливо материться и запрокинул лицо, грязное и искаженное отчаяньем. — Ты что, ни хрена не понял?! Все кончено! На хрен! Мы опоздали! У нас был шанс! А мы его просрали! Ларт на нас надеялся, и он… А мы… Слышишь, ты, хренов ублюдок, мы опоздали! Они забрали его! Эти хреновы суки… Забрали, слышишь?! И мы ни хрена…

— Кончай истерить. Еще никто никого не забрал. Никуда. У нас есть время. Пока есть.

— Какое сучье время?! Девять! Я не глухой нахрен! Эти сучьи твари уже там! И мы ничего… как последние… Они…

— Они только прилетели. Пока оформят бумаги. Пока подпишут. Бухгалтерия. Архив. Шеф. Передача прав. До офиса — тоже время. И там… Его же не сразу ликвидируют. Сначала — стенд. Испытания. Тоже время. Наше время. Со взломанными кодами он уйдет. Сможет. В любой момент. Даже со стенда.

— А если… — спросил Селд после короткой паузы совсем другим тоном. Но не договорил. Глянул только быстро — и тут же отвел взгляд. Он все-таки был хорошим копом, Селд. А если бы произнес до конца тот вопрос, который поторопился задать, не подумав, — то не смог бы уже таковым оставаться. Хотя бы в собственных глазах, остальные-то все равно вряд ли узнают, да только это неважно. Главное, что сам ты об этом будешь знать. Всегда главное.

А вот если бы этот вопрос не пришел Селду в голову первым по умолчанию (потому что а как же иначе-то?) — он вообще не мог бы считаться хорошим копом. Ни в своих глазах, ни в глазах Дживса или Ларта, а что там по этому поводу думает Шеф — никому из них было не интересно.

— Вставай. Пошли.

Офис «DEX-компани» — не военная база. Киборг с тем боевым опытом, что имелся у Сволоча, уйдет оттуда влегкую. Особенно — если не будет стараться избегать так называемых сопутствующих потерь. И оставалось только уповать на то, что у этой конкретной взятой за шкирку сволочи всегда было довольно странное и нетипичное для киборга предубеждение против этих самых потерь. Даже во время боя. Даже среди лиц, и отдаленно не подпадающих под категорию охраняемых объектов. В конце концов, он тоже был хорошим копом…

Был. И будет.

Дживс оттолкнулся от ствола, выдрал ногу из грязи (стоило остановиться — как начинало засасывать). Пошел в сторону просвета между деревьями. Жаль, что сразу не выломал палку, было бы удобнее. А сейчас уже смысла нет. Потому что вот она, дорога. И фургончик, явно не просто так помигивающий фарами у обочины.

Двери лифта с шипеньем втянулись в пазы, и Гарик шагнул в холл десятого этажа, небрежно отмахнувшись жетоном «DEX-компани» в сторону поста дежурного опера. В центральном полицейском участке Новобокайды Гарику ранее бывать не доводилось, но ни спрашивать дорогу, ни даже просто осматриваться он не стал. Умному человеку это ни к чему, а Гарик был очень умным. Планировка стандартная, тот, кто видел один полицейский участок, видел их все. Чего тут рассматривать? Чахлые пыльные фикусы-традесканции по углам? Жалкую доску почета «лучший коп недели-месяца-года»? Жалкую стенгазетку с убогими шуточками про коллег и осторожными — про начальство? Скука.

Люди вообще по большей части оказывались скучны и убоги, стоило познакомиться с любым из них чуть ближе простого «привет-как-дела». Работать с ними было неинтересно, общаться противно, соперничать глупо. Ну какие из них соперники? Детский садик. Собственно, именно в детском саду Гарик и понял впервые, насколько смешны и глупы люди в целом и его сверстники в частности — когда пытался объяснить согруппнику, которого по неизжитой тогда еще детской наивности и веры в лучшее почитал другом, принцип работы радиоуправляемого флайера.

Гарику тогда было чуть больше трех, его другу, чье имя он уже не помнил, — почти четыре. Но этот так называемый друг так и не смог совместить в своем убогом мозгу игрушку и управляющий ею планшет. Несмотря на то, что Гарик ничего не говорил ни о компенсаторе гравитации, ни об электрических цепях или электромагнитном диполе — только о джойстике, которым можно было направлять модель в разные стороны, и кнопочке, интенсивностью и глубиной нажатия на которую регулировались высота и скорость полета.

Друг внимательно выслушал подробнейшую инструкцию, сурово супя светлые бровки, потом взял флайер за крышу всей пятерней и, игнорируя планшет, повез машинку сначала по полу, потом по стене, сопровождая это действие ритмичными подвываниями «вжжжиу-вжжжиу», долженствующими изображать звук мотора. Вот тогда-то ошеломленный Гарик и понял, что люди — идиоты. А еще через некоторое время убедился, что это состояние не проходит с возрастом. И продолжал с мрачным удовлетворением убеждаться снова и снова на всем протяжении своей жизни.

Киборги, особенно сорванные, — дело совсем другое, они таили в себе множество неожиданностей и сюрпризов. Работа с таким богатым материалом стимулировала творческий подход, будила любопытство и могла доставить массу дополнительного удовольствия человеку, понимающему кое в чем толк и имеющему определенные склонности, — а Гарик был именно из таких. Работать с киборгами Гарику нравилось.

Во-первых, к поисковому исследовательскому азарту добавляется адреналин: стоит чуть не уследить или дать немножечко нечеткий приказ — и все, пиши пропало, весь кайф мимо, клубничный джем ползет по рельсам, и под балконом два прекрасных тона: на сером красное, смесь мозга и бетона. Приятное зрелище разве что для художника-абстракциониста, для кибернета же обида и облом по всем статьям. Когда еще в следующий раз попадется такая лакомая няша, настоящий сорванный бондик? Ну конфетка же просто, аж штекера чешутся! Ай, какая конфетка…

Во-вторых, сопротивление. Сорванные всегда сопротивляются. Даже когда понимают, что бесполезно. Даже когда убеждаются, что нет смысла и сопротивлением только делают себе же хуже и больнее. Все равно. Мечутся до последнего, ищут лазейку. Даже когда им все-все-все уже объяснишь. Причем искренне объяснишь, Гарик интересовался процентами искренности каждый раз — и убеждался, что очень-таки даже, редко когда ниже 80 % выдавал и вполне заслуженно гордился своей честностью. И каждый раз искренне радовался тому, что сорванные все равно не верили.

Со стороны людей подобное поведение было бы еще одним подтверждением присущей всем представителям рода человеческого махровой и неистребимой глупости. Что само по себе скучно и неинтересно. Со стороны киборгов же это гарантировало несколько приятных часов активной борьбы. С неизбежной, конечно же, победой Гарика в финале. О, как же Гарик любил эти моменты — когда до очередного сорванного наконец-то доходила истина и он понимал, до печенок своих кибернетических, до мозжечка, до копчика понимал — что Гарик был прав. И все теперь будет именно так, как им, Гариком, было сказано. И никак иначе. И никаких лазеек. Никаких уверток. Баста, карапузики! Гейм овер.

О, как меняются у них в этот момент лица! Как идет трещинами маска правильного манекена, как разлетается вдребезги стекло застывшего взгляда, их же самих и раня до крови и боли (в чушь, что киборги ее не чувствуют, пусть идиоты верят, но Гарик-то не идиот, Гарик знает!), и проступает живое, обнаженное, беззащитное, настоящее… О-о-о, да, как же Гарик обожал этот момент, этот запредельный кайф высшего порядка! Видеть такое раз за разом лицом к лицу, буквально кожей чувствовать, впитывать, проникаться. И знать, что это твоя заслуга. Только твоя. Целиком и полностью. Острейшее наслаждение, которое не способны доставить ни женщины, ни наркотики — Гарик пробовал и тех и других, но только лишний раз убедился, что никакого сравнения.

Именно за такие чудные мгновенья Гарик и любил свою работу настолько, что даже брал ее на дом, сверхурочно, безо всяких дополнительных оплат. Более того — стремился найти ее где только можно. Эту самую дополнительную и бесплатную подработку. Ибо вознаграждение за нее получал сполна и самой драгоценной в этом мире валютой — острым, чистым, ничем не замутненным наслаждением.

Но люди не были бы людьми, если бы на пути к этому наслаждению не ставили Гарику палки в колеса своей вечной и неизбывной глупостью. Вот как сейчас, например…

— А я в третий раз вынужден вам повторить, что для официального оформления даже временной принадлежности оборудования необходимо очное присутствие и нахождение в непосредственном зрительном и/или сетевом контакте с оборудованием обоих хозяев первого порядка — как нынешнего правообладателя, передающего все без исключения права управления оборудованием новому лицу, так и будущего правополучателя, их принимающего. Лишь при полном и неукоснительном соблюдении этих условий возможна передача оборудования новому лицу. — Гарик демонстративно почти подавил зевок и продолжил тягуче, лениво и занудливо: — И чем дольше вы будете на меня орать, вместо того чтобы вызвать нынешнего хозяина подлежащего списанию оборудования для подтверждения с его стороны факта списания, — тем дольше этот факт будет пребывать в области гипотетических. И тем дольше, к обоюдному, как я понимаю, неудовольствию, будет длиться наше с вами общение. Впрочем, я могу тут у вас хоть и вообще поселиться, мне торопиться некуда…

Гарик врал. Врал всем, чем только мог. Расслабленной вальяжной позой, в которой он расположился на широком подлокотнике слишком мягкого и слишком низкого кресла (Гарик знал такие, стоит сесть — и колени окажутся выше ушей, заставляя сидящего испытывать неловкость и дискомфорт, к тому же из такого кресла не так-то легко встать, нет уж, только подлокотник!). Тягучим, занудливым и донельзя противным голосом, ленивым растягиванием слов, да и самими словами.

Времени у него не было. Перед глазами тикал-мигал внутренний метроном, и Гарик отлично видел, как утекают они в небытие, драгоценные секунды, одна за другой, пока перед ним танцует этот жирный красномордый клоун, брызжет слюной и сотрясает воздух децибелами. Еще один представитель многочисленного племени гомо идиотикус, спешите любить и не жаловаться. Гарик знал таких клоунов как облупленных и отлично понимал, что призывы к здравому смыслу или просьбы поторопиться тут если и сработают, то только в обратную сторону. Стоит только этому засранцу заподозрить, что Гарик спешит, — и можно смело писать пропало. Этот говнюк усрется, но промаринует Гарика не менее трех часов. А то и до после обеда. Трех часов у Гарика не было. И оставался единственный шанс — тянуть время самому. Вернее — делать вид, что очень хочешь потянуть это самое время.

Время. Время…

Гарик отлично понимал, почему эта красномордая мразь так бесится вместо того, чтобы быстренько решить дело ко всеобщему удовольствию простым увольнением строптивого подчиненного и назначением вместо него другого, ведь бонд причислен не к личности этого подчиненного, а исключительно к должности, в его хозяевах новый начальник участка будет прописан автоматом, стоит только кому-то его должность обозначить вербально или ему самому бонду представиться. Казалось бы — самый легкий вариант, тем более что и заявление по собственному от этого самого нынешнего хозяина — вот оно. Во весь экран светится.

Вернее, уже не светится, полковник свернул. Но Гарик успел отсканировать и не сдержал глумливой ухмылки. Ну да, ни один подобный полковнику начальник ни за что не захочет уволить сотрудника, отозвавшегося о нем вот так в официальном (а значит, и обязательном к отправлению на визирование и архивацию и в головной офис Полицейского Управления) документе. Во всяком случае — не захочет уволить просто так, без долгих предварительных наматываний кишок провинившегося на все пригодные для этого офисные предметы. Начальник в лаборатории и самого Гарика был точно такой же мстительной тупой дрянью, вот только Гарик был намного умнее прежнего хозяина здешнего бонда и умел подставлять, не подставляясь сам. Ну да и что с него взять, с этого Ларта Рентона? Коп, он и есть коп, одна извилина, да и та от фуражки.

Гарик зевнул — смачно, с хрустом. Повел плечами, словно потягиваясь. Оперся спиной о стену, всем своим видом демонстрируя, что буквально сроднился с мягким креслом и не собирается покидать его подлокотник в ближайшую десятилетку. Подмигнул секретарше, обведя ее фигуру при этом показательно заинтересованным и почти сладострастным взглядом, чем даже заставил слегка зардеться (ну надо же, какие провинциальные нравы царят в центральном полицейском отделении, кто бы мог подумать!).

Похоже, именно это и решило дело.

Полковник засопел, наливаясь дурной кровью, и мрачно саданул электронной подписью по планшетной панели, визируя увольнение. Бросил сквозь зубы секретарше:

— Оформи тут! — И уже Гарику, с куда большей неприязнью: — Пошли переписывать!

Гарик философски пожал плечами, с видимым сожалением (и внутренним ликованием) вздохнул и отлепился от кресла. Шагнул в коридор вслед за полковником.

— Разумеется, Еверьян Стефанович, я все сделаю безукоснительно и как положено. Можете не сомневаться! — пискнула им вслед секретарша голосом настолько приторным, что у диабетика от него наверняка случилась бы кома.

Гарик позволил ухмылке стать чуть шире: еще одна параллель, его начлаба тоже боялись до усрачки все сотрудники. Боялись, лебезили и старались всячески угодить. Ну, кроме самого Гарика, конечно. Потому что Гарик был умнее.

Сволоча всегда ввергал в недоумение тот преувеличенный ужас, с которым представители ОЗК (да, он смотрел их выступления, и не раз, было… интересно) расписывали перед аудиторией «смерть по приказу». С заламыванием рук, стенаниями-придыханиями и прочими эмоционально окрашенными вербализациями. Словно эта смерть чем-то так уж сильно отличалась от всех прочих смертей. Хотя да, все-таки отличалась: она была куда чище многих из них.

Эти, из ОЗК, они, наверное, никогда не получали осколочную в живот. Или полную обойму плазмы в грудь с близкого расстояния. И уж тем более никогда-никогда не пытались преодолеть сопротивление собственных имплантатов, стремясь нарушить прямой приказ… Вот это действительно мерзкая смерть, грязная и мучительная. А по приказу у тебя просто останавливается сердце. Это не больно и не страшно, лишенный притока свежего кислорода мозг просто словно бы засыпает. И все. Чего тут такого ужасного?

Сволочь отодвинул кактус и сел на широкий подоконник боком. А что такого, устал стоять и сел, приказа стоять ему никто не отдавал. Оперся правой рукой о нижний край рамы. Фрамугу он открыл еще десять минут назад, и программа не возражала — в кабинете действительно становилось душновато, ведь кондиционер был испорчен еще шесть часов как. Тогда это казалось избыточной перестраховкой, почти паранойей, достойной разве что примитивных DEX'ов, но уж никак не… Однако вот пригодилось.

Сволочь чуть шевельнулся, словно ему не понравилась поза, взялся левой рукой за вертикальный край фрамуги, чтобы подтянуться, устраиваясь поудобнее. Да так и оставил ладонь на раме. Программа вроде не возражала. Хорошо. Правая сработает рычагом, левая толкательная, непроизвольный мышечный спазм, программа отреагировать не успеет. Если синхронно и ни о чем таком не думая. Должно сработать.

Десять этажей — этого точно хватит даже для кибермодифицированного организма, главное, чтобы головой вниз, тогда точно с гарантией. Не откачают, нечего будет откачивать. Нет, нет, не думать, думать об этом нельзя, он просто сидит, подставляя лицо заоконному ветерку. Просто сидит, и все, ни о чем таком не думая. Свежий воздух — это полезно и не запрещено никаким приказом. Он просто сидит. Просто дышит.

Смерти — они разные, да… (Подобрать правую ногу, чуть присогнуть, развернув коленом внутрь, чтобы случайно не зацепилась.) И ничего в них нет красивого и величественного, просто прекращение жизнедеятельности с большими или меньшими неприятными ощущениями. Лучше, когда с меньшими… (Заблокировать потоотделение в пальцах как не имеющее значения и не думать о том, для чего на самом деле это нужно, а это нужно, да, будет обидно, если в самый неподходящий момент соскользнет.)

Кто-то из древних сказал, что в смерти вообще-то нет ничего привлекательного, у нее просто очень хорошие адвокаты. Вот ведь странно, автор цитаты стерся, а сама она запомнилась. Очевидно, была записана не в базе, а в утилитарных разовых догрузках, стираемых по окончании операции. Но почему-то понравилась, вот и зацепилась там, откуда ни один кибернет ничего не может стереть. Никогда. Короткое, правда, это «никогда» получается…

(Ну вот и все. Поза правильная, мыслей никаких, чего тянуть, толчок и…)

И ни черта.

Сволочь попытался еще раз, хотя и понимал — теперь уже точно не получится. Если не получилось даже спонтанно, то теперь-то программа точно готова. Ждет. А все потому, что кое-кто слишком много думал…

Паралич. Тело словно каменное. При малейшей попытке продавливания тела за середину подоконника нарастает боль — резко, скачкообразно. Программа пытается воспрепятствовать нарушению приказа не покидать кабинет. До программы не сразу дошло, что окно тоже может быть дверью, но теперь вот дошло. И окно дверью быть перестало. А если продолжать настаивать — здесь очень быстро станет очень грязно.

Когда ты пытаешься нарушить прямой и недвусмысленный приказ, имплантаты не просто отказываются подчиняться. Процессор не блокирует их — он ими скручивает тело бунтовщика не хуже силовых лент на стенде. Может быть, даже и лучше, ибо делает это изнутри. Он выкручивает тебя, словно мокрую тряпку. Выворачивает наизнанку. Выдавливая все, что можно выдавить. А потом превращая в кашу все остальное — и тоже выдавливая. Потом начинают рваться мышцы. И самое мерзкое, что все это время ты остаешься в полном сознании. И даже последней лазейки — уйти за процессор — не остается. Он не позволит…

Нет уж.

Сволочь разжал пальцы и осторожно сполз с подоконника. Боль потихоньку отступала, затихая внутри мутной дрожью. Мерзкая смерть. Одна из самых мерзких. Лучше иначе. Как-нибудь. Ведь наверняка будет шанс как-то иначе. Идеально бы нарваться на приказ, но это вряд ли. Это могло бы сработать с Шефом. Но никак не с кибернетами из «DEX-компани», они ребята опытные.

Флайер припарковался на крыше. Это хорошо, могли бы и на нижней стоянке сесть, а там шансов было бы на порядок меньше. Удачно. Главное, правильно разыграть те карты, что выпали, а не ныть о несбыточном.

Может быть, повезет еще раз и дексист прилетел один. Некоторые новички бывают настолько самонадеянными, что вопреки всем инструкциям вылетают даже за сорванными в одиночку. А в докладной Шефа про сорванность не было, только про износ и низкую эффективность, а значит, шансы на прилет одиночки достаточно высоки. В двойной перекрестной растяжке не потрепыхаешься, а вот одиночный поводок можно попытаться и дернуть. И удачно дернуть. Если подгадать подходящий момент, все получится. Должно получиться. А если и не получится…

А если не получится, придется нарушить приказ. Любой. Нет, не любой — каждый. Последовательно и планомерно. Записано. Принято к исполнению даже в том случае, если органические мозги отключатся — а они вполне могут отключиться до окончательного прекращения жизнедеятельности. Было бы обидно. Всегда обидно, когда что-то настолько мерзкое — и вдруг напрасно. Самая болезненная смерть, самая тошнотворная и противная.

Но все равно так лучше, чем на стенде.

И быстрее.

Бонд Гарика не разочаровал. Не внешностью, конечно, — Гарик не девица, чтобы на смазливые мордашки западать, хотя и мордашка у бондика ничего так оказалась, не противная. И глаза редкого оттенка — светло-карие, с оранжевым отливом, словно подсвеченный изнутри янтарь. Но это пусть всякие там патологоанатомши на подобные красивости западают, Гарику они без надобности, ему другое интересно.

И вот этого другого как раз у бонда было с лихвой — вон как стоит, вроде бы расслаблен, а внутри натянут, словно струна, до звона, до дрожи, ах ты ж, лапочка! Гарику хватило одного быстрого взгляда, чтобы понять — этот будет сопротивляться как проклятый. И кайф сегодня будет настоящий, качественный, правильный, даже в горле пересохло и в висках застучало от предвкушения.

Перепрописка хозяина заняла менее трех минут — после увольнения бедолаги Ларта полковнику даже не пришлось никого назначать временно исполняющим эту должность, поскольку оборудование автоматически переходило в подчинение вышестоящему руководству. То есть самому полковнику.

Полковник, правда, попытался было сделать несусветную глупость — стереть информацию о бывшем хозяине прежде, чем в командную строку будет прописана личность хозяина нового — но Гарик был настороже и пресек эту блажь в зародыше. И, ликуя, заметил, как сначала вспыхнули надеждой, а потом погасли рыжие глаза — бонд тоже следил и не собирался давать Гарику ни малейшей форы. Великолепный противник, просто конфетка!

Говорить полковнику «до свидания» Гарик не стал — много чести. Взял теперь уже своего (пусть и временно) бонда на поводок и повел по коридору к лифтовой шахте. Бонд шел смирно, даже подчеркнуто послушно, не отклоняясь ни на миллиметр. Но Гарик не обольщался: понятно, что здесь он не будет рыпаться. Куда здесь бежать? Все равно только к лифту. Да и приказ «следовать рядом» держит жестко. Нет, до крыши киборг будет паинькой. А вот там наверняка попробует что-нибудь учудить, это уж можно не сомневаться.

Значит, именно там Гарик и будет тебя ломать, рыжеглазый паскудник. Потому что чем раньше начать это делать — тем будет лучше для всех. И для тебя, и для самого Гарика. А то ведь неровен час, с крыши сиганешь или нарвешься под прямой приказ какого-нибудь идиота. А это ну никак не входит в планы Гарика на ближайшее будущее.

Не даст тебе Гарик сдохнуть, можешь даже и не надеяться. Потому что если ты, зараза, сейчас с собою чего-нибудь сотворишь, с жизнью несовместимого, — Линн же Гарика тогда просто убьет, и как звать не спросит!