Свой среди чужих. В омуте истины

1

Энтеэсовцы, в основном бывшие кадеты, встретили меня хорошо. Сыграли роль прежний авторитет, материальное поло­жение, красивая жена, костюм «с иголочки», золотые запонки, кольцо с рубином и, конечно, неизменные приглашения поси­деть в «Москве»[14], выпить чашечку кофе, «дуплу»[15] шливовицы или комовицы"[16], съесть пару пирожных...

Председатель Союза Виктор Михайлович Байдалаков и ге­неральный секретарь профессор Михаил Александрович Геор­гиевский (по кличке «Маг») отнеслись ко мне с подчеркнутой любезностью. Поначалу я удивлялся этому вниманию, но потом понял, в чем дело. Практичный и неглупый Дивнич жил у своих родителей в небольшом городе Вршац, где председателем рус­ской колонии был мой двоюродный брат полковник Крамеров, женатый на дочери генерала от кавалерии Ивана Григорьевича Эрдели, занимавшего пост начальника контрразведки РОВСа. Он давно подозревал Скоблина и Плевицкую в предательстве и вел подспудную борьбу с непопулярным и бездеятельным генералом Миллером. Попытка обрести такого союзника, как Эрдели, казалась Исполнительному бюро НТСНП весьма за­манчивой.

Незадолго до убийства Кирова в энтеэсовской газете «За Рос­сию» появилась статья с призывом: «Нужно прежде всего убить Кирова в Петрограде, потом Сталина в Москве...» И вдруг — убит Киров! Белоэмигранты, относившиеся к «нацмальчикам» весьма скептически, резко изменили мнение. Насторожило это и югославскую разведку «Управу државной безбедности», а у правительства вызвал беспокойство призыв к террору.

В магазин, где я хозяйничал, потянулись русские: все-таки свой, не обманет, даст подешевле, откроет «вересию»[17]... Воз­никли новые знакомства, не говоря о дамочках и девушках, весьма интересные. В их числе писатель Шмелев; атаман Войска Кубанского генерал Филимонов — однофамилец отчима; быв­ший атаман легендарный генерал Шкуро; шеф русского отдела тайной полиции Губарев и т.д.

Зная, что я состою в НТСНП, атаман Филимонов открыл мне секрет: «Начальник 4-го отдела РОВСа генерал Барбович возмущен недобросовестностью руководителя по переброске террористов через румынскую границу полковника Жолондковского, который поначалу не отрицал причастности своих людей к убийству Кирова, а теперь смущен полным разгромом английской разведки, руководившей линией Жолондковского, и сообщением советской печати о расстреле в Харькове энтеэсовцев Ирошникова и Фроловского. Начальник 3-го Отдела РОВСа в Болгарии генерал Абрамов считает, что Жолондковский обманщик и тратит 5000 франков, получаемых от РОВСа, на свои личные нужды. Возмущен генерал Барбович и тем, что только сейчас узнал о расстреле в декабре 1934 года двух своих офицеров, посланных через Румынию, Дмитриева и Богданови­ча. Все они никакого отношения к убийству Кирова не имели. Поэтому связь с Румынией прерывается, а активный помощник и доверенное лицо ротмистр Альбин Комаровский занят тем, чтобы наладить связь с польской и турецкой разведками».

Все это я рассказал Байдалакову и Георгиевскому спустя несколько месяцев после убийства Кирова, в марте или апреле 1935 года.

Выслушав меня, Байдалаков рассказал, что неделю тому назад, придя после работы домой, он обнаружил, что в квар­тире побывали «гости»: рылись в вещах и бумагах, пропали два неотправленных письма, в которых он касался все более натягивающихся отношений НТСНП и РОВСа, обвиняя в этом «правую руку» генерала Барбовича Комаровского, который много обещает попусту.

После обстоятельной беседы с начальником русского отдела тайной полиции Николаем Николаевичем Губаревым пришли к выводу: взять под наблюдение недавно принятых в Союз чле­нов из т.н. «офицерского звена», принять опытного в «сыске» агента Георгия Сергеевича Околовича, чтобы он «на уровне» организовал контрразведку, подобрав надежных людей

— Околович — сын жандармского офицера, у него «сыск» в крови; мне кажется он толковым, решительным и весьма проницательным; советую, Владимир Дмитриевич, с ним по­знакомиться поближе, — заметил «Маг». — А что касается Комаровского, то он вроде сделал предложение нашей Марии Дмитриевне Пепескул! Вы ее знаете.

—Может, сейчас он станет щедрей и начнет выполнять обе­щания? — усмехнулся я. На что они покачали головами.

2

На третий день пасхи я направился в клуб НТСНП, на Балканскую, 2. У лифта стояла Мария Пепескул — веселая, приветливая. Мы похристосовались, вошли в лифт и стали под­ниматься на шестой этаж. Спросив, как я провел праздники, и не дослушав, она защебетала:

— А я вчера до упаду танцевала в Офицерском собрании. Так было весело! До глубокой ночи! Подошли мы к дому, я открыла сумочку — а ключей ни от подъезда, ни от квартиры нет! Ха-ха-ха! Разиня! Наверно, потеряла, когда пудрилась в уборной!

— А может, украли? Кошелек на месте?

— Нет, никто не вытащил! Когда я танцевала с Альбиной, я оставляла сумочку на столе. С нами ведь был еще доктор Линицкий, а он не танцует. Пришлось будить бедную тетушку!

После недавнего разговора с Байдалаковым и Георгиевским эта «потеря» ключей в Офицерском собрании показалась мне подозрительной, и я решил поделиться своими сомнениями и, кстати, ближе познакомиться с Околовичем.

Георгий Сергеевич выслушал меня внимательно, чуть прищу­рившись, оценивающе измерил меня своими зеленовато-карими тазами и, неторопливо проведя рукой по волосам, заметил:

—Мария Дмитриевна умная, интересная, волевая женщина, но она сейчас влюблена — значит, многого не замечает...

— Любовь зла, полюбишь и козла! — не удержался я.

— Мне сдается, что вы ухватились за ниточку. Теперь надо ее не выпустить из рук, и надеюсь, она приведет до чего-то весьма любопытного. Поможете мне, а?

— По мере сил! Вы ведь знаете, Георгий Сергеевич, что я работаю. Прихожу рано утром, перерыв на обед, и до вечера! После восьми вечера я к вашим услугам! Конечно, интересно, чем дело кончится, как распутать ниточку! Кстати, о ключах: Марии Дмитриевне придется заказывать новые или менять за­мок. Это учитывает, конечно, и ротмистр, и я полагаю, что он должен торопиться, — высказал я свое мнение.

Обо всем рассказали Байдалакову и Георгиевскому. Пепескул решили в операцию не включать, поскольку наблюдательный Комаровский может по ее поведению догадаться... и не были уверены до конца, что ключи взяты им.

— Я постараюсь узнать о планах Пепескул в ближайшие дни. Если вопрос идет о выемке, то нужно, чтобы отсутствовала и ее тетушка, — заметил «Маг».

В субботу Околович доложил Губареву[18], что ротмистр Ко­маровский пригласил в театр Марию Пепескул и ее тетушку. У начальника русского отдела полиции, видимо, были основания не доверять Комаровскому.

После ухода Пепескул у ее квартиры устроили засаду. Около 10 часов три человека отперли дверь и вошли внутрь. А спустя несколько минут четверо здоровенных жандармов ворвались, сбили дубинками преступников с ног, надели наручники и по­везли в знаменитую белградскую тюрьму Главнячу.

Участники неудавшейся выемки — доктор Линицкий и его два товарища, понимая, что могут стать калеками, во всем признались, назвав инициатором операции Комаровского. На­чальник белградской полиции Драгомир Иованович направил наряд жандармов в театр.

Ротмистр Комаровский был арестован, судим и выслан из Югославии.

Губарев, перед его высылкой, вызвал Околовича и, назвав точную дату, когда «красный ротмистр» будет в отдельном купе подъезжать к границе, намекнул, что никто не усомнится в его самоубийстве...

Доктора Линицкого суд приговорил к двум годам тюрьмы, а его пособников — к шести месяцам.

Мария Пепескул, обиженная тем, что ее не ввели в курс готовящейся операции, заявила, что Комаровский ни в чем не виноват, и принялась чисто по-женски обвинять Георгиевского во всех смертных грехах: в масонстве, в разбазаривании средств, в нежелании сотрудничать с РОВСом и так далее...

Знала она много, поскольку являлась членом Исполнитель­ного бюро НТСНП. Писать она умела, и непосвященному чело­веку ее письма казались убедительными. В Белград из разных стран посыпались вопросы...

Прошел месяц, она не унималась. Тогда «Маг» решил дать реванш.

Помню, Околович пригласил меня в кабинет, где обычно заседало Исполнительное бюро Союза; за столом уже сидели Байдалаков, Георгиевский, Дцвнич и бывший кадет хабаров­ского кадетского корпуса Гоша Перфильев, ныне председатель Югославского отдела НТСНП. Речь шла о том, как обезвредить Марию Пепескул, которая вносит раскол в ряды новопоколенцев, уже привлекла на свою сторону ряд людей из «офицер­ского звена» и в какой-то мере влияет на генерала Барбовича. Последний настаивает, что его адъютант не столь уж виноват и, конечно, никакого отношения к ОПТУ не имеет (хотя, как известно, при обыске его квартиры были обнаружены исчез­нувшие письма Байдалакова и материалы, заинтересовавшие органы безопасности Югославии).

В ту пору я не имел понятия о борьбе разведок. Не мог представить, что начальник разведывательного отдела Геншта­ба полковник Углеша Попович и начальник полиции Белграда Драгомир Йованович находятся под влиянием комиссара ге­стапо при немецком посольстве баварца Ганса Гельма, сына мюнхенского извозчика, недоучившегося студента и любимца шефа гестапо Генриха Мюллера...

РОВС, сотрудничая с Сюрте, Интеллидженс сервис, румын­ской Сигуранцей, опасался идти на тесную связь с немецкими службами, к тому же абвер, СС, Имперская безопасность стояли на иных позициях.

— Владимир Дмитриевич! — обратился ко мне Георгиев­ский, — вы нам недавно помогли, надеюсь на вашу помощь и в дальнейшем! Сами видите, что Пепескул точно взбесилась: плетет небылицы про Виктора Михайловича, меня и многих других, кто с ней не согласен; уподобляется советским прово­каторам, а их ГПУ заслало немало, поставив задачу разобщить эмиграцию, подстрекая на борьбу за призрачную власть, ил­люзорное влияние и тем внося общий раздор не только среди левых и правых, но и среди военных организаций. Пример: «бунт генералов»[19] в РОВСе.

— Молодежи трудно во всем этом разобраться... — заметил я.

— Если так пойдет дальше и мы как-то ее не уймем, она будет гадить дальше. К сожалению, к ней прислушиваются... Сделать это нужно умно и решительно! Вы, Владимир, приехали в Белград недавно, знают вас как человека принципиального, а о вашем участии в истории с разоблачением Комаровского ей не известно... Может, попробовать вам притвориться ее сторонни­ком? Она цепляется за каждого человека, а вы для нее козырный туз! Ей известно, что вы в родстве с генералом Эрдели (который может сменить непопулярного Миллера).

Поначалу я отнекивался, но после долгих уговоров Байдалакова, Дивнича, Околовича мои сомнения рассеялись, и я взялся за «важную миссию» предотвратить раскол в НТСНП...

Так я провел, по сути дела, провокационную «отвратительную» операцию, с точки зрения гуманиста, и «дошлую»—по мнению разведчика...

В моей квартире на камине в гостиной установили зака­муфлированный микрофон, а в сарае засели стенографистка, полицейский пшик и два энтеэсовца... Я вошел в доверие к Пепескул, вопреки ожиданию, легко.

Когда все было налажено, я пригласил ее к себе...

Георгиевскому она инкриминировала причастность к масо­нам, его несогласие устроить покушение на Литвинова, отказ пойти на связь с опытным болгарским разведчиком Буревым (тем самым Буревым, который помог председателю француз­ского отдела НТСНП Поремскому взорвать несколько советских самолетов в Испании)... Обвинений было много, и все они в ее устах звучали убедительно. Закончила она тем, что объяснила наступившее охлаждение между РОВСом и НТСНП подспудной деятельностью генсека, которая не является секретом для моего родича генерала Эрдели.

Выслушав все это, я заявил, что являюсь сторонником ре­шительных мер, и если все так, как она говорит, то профессора следует убрать!

В ту пору в эмигрантских кругах ходил настойчивый слух, что смерть генерала Врангеля была насильственной—денщик ему в еду подсыпал толченые бриллианты. И, недолго думая, я предложил этот вариант, выразительно поглядев на ее кольцо с бриллиантом.

— Хорошо, но кто и где это будет делать? — усмехнулась Пепескул. И я, прочтя в ее глазах настороженность, выругал себя за глупость. Тут же предложил устроить автокатастрофу, что по­нравилось ей больше, но она восприняла все сдержанно и вскоре распрощалась и ушла с сопровождавшим ее Черташем.

На следующий день, на основании этих материалов, был подан донос в белградскую полицию, где говорилось, что Пепескул и Черташ, видимо, завербованы советской агентурой, свившей гнездо в Четвертом отделе РОВСа, поскольку готовятся убить генерального секретаря Союза Георгиевского...

А на другое утро меня арестовали и отвезли в Главнячу. Вызвали на допрос лишь на третьи сутки: за столом в большом кабинете восседал начальник полиции Драгомир Йованович. На мой вопрос, почему я арестован, он резонно ответил:

— Согласно данным, расшифрованным стенографисткой и подтвержденным свидетелями, виновата не одна сторона: вы провоцировали Марию Пепескул, когда предложили свою помощь убрать профессора Георгиевского, как это сделал с бароном Врангелем его денщик...

— Мне поручили узнать, на что может пойти эта женщина. Вся операция была проведена ради Георгиевского, который опасается за свою жизнь.

— Тем не менее... роль обвиняемых пассивна...

Меня снова отвели в камеру. Шагая в сопровождении жан­дарма, я решил, что за Пепескул, вероятно, заступился генерал Барбович.

Однако, как выяснилось впоследствии, все было намного сложней: завербованному немцами Драгомиру Иовановичу выпал удачный повод, воспользовавшись недостаточной убе­дительностью обвинения, повлиять на руководство НТСНП и заставить работать на себя, верней, на немцев!

До 1937 года в Югославии работал VI отдел РСХА и, раз­умеется, осведомительная служба министерства Риббентропа; главным уполномоченным нацистской разведки по Югославии был Карл Краус Лот, но он оставался в Берлине, а в Загребе был его представитель—Руди Коб. В непосредственной связи с ним были Макс Борхард, Герхард Хибнер и красавица Лина Габель. Канарис, верный своим принципам, называл РСХА ватагой любителей, считая, что нужно получать «ощутимые данные», а не о том, «кто что болтал и кто с кем спал»...

Ничего этого я в ту пору не знал...

Прошло десять дней. Байдалаков и Георгиевский, понимая опасность назревавшего скандала, грозившего подорвать пре­стиж Союза, обратились за помощью к высокому правитель­ственному чину Джуре Чирковичу.

Отчим, в свою очередь, попросил заступиться за меня быв­шего городского голову Белграда, чей загородный дом снимал в аренду. По их ходатайству дело было прекращено: меня выпустили, а Марию Пепескул и Ивана Черташа выслали из Белграда...

Молодежь, особенно энтеэсовцы, встретили меня как героя; старшее поколение — скептически, а у меня самого на сердце лежал камень...

Вскоре руководство Союза (в основном «Маг») связалось с польской, а потом с японской разведками.

Проведя предварительную подготовку с будущими «терро­ристами» из НТСНП, Околович со всей группой уехал в Польшу. Прощаясь, он попросил меня занять его пост. На том же настаи­вали Байдалаков и Георгиевский, Дивнич и Перфильев.

Победило любопытство: что может быть интересней се­кретных материалов, собранных по всей Европе, проясняющих интриги, грязные махинации, предательства, кровавые дела, а нередко и героизм, борющихся в глубокой тайне разведок, партий, обществ...

В центре Белграда, напротив знаменитой гостиницы «Мо­сква», шестой этаж большого дома на Балканской занимает НТСНП. Большая прихожая, просторный зал на 80—100 мест, позади него комната для заседаний Исполбюро, напротив нее кабинет председателя, машинописное бюро, отдел пропаганды, гостиная, превращенная во временную спальню для «бездо­мных» и приезжих новопоколенцев, и, наконец, напротив при­хожей большая, видимо, кухня, туалет, ванная и в сторонке, похожий на чулан, кабинет контрразведки. Стены его уставлены полками, на них громоздятся папки под номерами. В углу не­сгораемый шкаф, где хранятся несколько пистолетов, в другом углу два стула и небольшой стол.

По вечерам прихожу в клуб и, снедаемый любопытством, знакомлюсь с самыми нашумевшими событиями последних лет, происшедшими в русском зарубежье. Встречается разное: кое-когда материал построен на домыслах, но чаще зиждется на данных, полученных или выцарапанных из анналов многих разведок—чаще французской «Сюрте-2». Они интересуются, а порой и сотрудничают с русскими молодыми людьми, готовыми вести борьбу с весьма опасной Россией. ОГПУ засылает своих людей за границу в больших количествах, работают они неплохо и, умело используя тех же эмигрантов, достигают своих целей. Самые интересные данные посылали из Парижа Владимир Поремский, близко связанный с «Сюрте-2», и Столыпин (сын великого Столыпина), потом Вюрглер из Варшавы—источник «Двуйки»; Завжалов из Софии, работавший в дружном контак­те со шпионом международного класса Буревым: Субботин, черпавший сведения из Берлина; Лукницкий, связанный с Си­гуранцей, из Бухареста; Ольгский — будущий глава разведки НТС, из Бельгии. Все эти люди приезжали в Белград, знакоми­лись со мной, чтобы вести дальнейшую переписку, поскольку получаемые мной со всех концов сведения порой были весьма ценными. К тому же со мной делился секретной информацией шеф русского отдела тайной полиции Николай Николаевич Гу­барев. Встречам я обязан его жене-сербке, которой нравилось со мной танцевать...

Постепенно я набирался знаний и приобретал опыт в се­кретной службе..

В 1936 году в Испании началась гражданская война. Генерал Франко, поддерживаемый нацистской Германией и фашистской Италией, начал боевые действия против Народного фронта. Советский Союз тут же организовал помощь, посылая «до­бровольцев» и военную технику. Поплыли караваны судов по Средиземному морю. Франция и Англия держали фиктивный нейтралитет, побаиваясь «красной заразы». Заволновалась русская эмиграция, а с ней и НТСНП. Первым отличился Поремский, который с двумя энтеэсовцами пробрался в Испанию и взорвал два советских самолета!

Вскоре после этого меня пригласил Губарев:

—Разговор у нас будет конфиденциальный, Владимир Дми­триевич! — начал он, указывая мне на кресло. — Прошу!

— Я вас слушаю, Николай Николаевич!

— Хочу попросить вас подыскать мне толкового парня, желательно не очень связанного с Белградом, чтобы направить его в Улцин.

— В Черногорию? — удивился я.

— Порт, как известно, расположен неподалеку от Албании, куца заходят советские суда, направляющиеся в Испанию.

— Зачем им делать такой крюк? А что будет делать человек в Улцине?

— Может быть, для камуфляжа?.. Мало того, суда нередко становятся на рейд, под разными предлогами, в Улцинском порту. Вот это надо прежде всего выяснить. Заплывом в наши воды советских судов заинтересовалась УДБ (Управа државной безбедности).

— Каким образом?

— Сами понимаете, я этого не знаю... Главное—нам нужен надежный, неглупый русский человек. А как ему действовать, будем решать с ним...

Я подумал о Бржестовском, которому, после неудачной по­пытки перейти польско-советскую границу, удалось, в отличие от Бережного, отстреливаясь от пограничников, вместе с тремя проводниками вернуться в Польшу, а оттуда в Белград. Я пред­ложил его кандидатуру. Губарев нашел ее подходящей.

Невмешательство Англии и Франции дошло до того, что Италия и Германия беспрепятственно снабжали войска Франко боеприпасами и военными частями; закрывали таза на то, что итальянские подводные лодки все чаще торпедировали совет­ские корабли. Очевидно, ОГПУ принимало меры, чтобы точно знать, куца, когда и откуда выходят подводные лодки на «охоту». Значит, в портах сидели их осведомители.

Губарев предполагал, кто является советским агентом в Улцине... И Бржестовскому надо будет выявить его... и найти к нему подход.

3

22 сентября 1937 года был похищен большевистской раз­ведкой генерал Миллер. Печать сообщала, что исчез и командир Корниловского полка, участник похищения, генерал Скоблин и арестована его жена — известная певица Надежда Плевицкая. Сообщения газет были противоречивы...

Пост начальника РОВСа занял генерал Абрамов, издав приказ: «...В Париже исчез 22 сентября 1937 года начальник Русского Общевоинского Союза генерал Миллер.

Допуская возможность предательского покушения со сто­роны врагов, я как первый заместитель, вступаю в исполнение должности начальника РОВСа с сегодняшнего дня. Одновре­менно оставляю за собой пост начальника III отдела в Болгарии и Турции, с резиденцией в Софии».

Эмиграция волновалась: «рука Москвы» могла схватить каж­дого, кто ведет борьбу с советской властью. Членов Исполбюро но вечерам сопровождал вооруженный энтеэсовец...

На мой запрос Поремскому, который должен быть знаком с подлинной историей похищения или убийства генерала Мил­лера, ответ пришел с большим опозданием:

«Дорогой тезка! Исчезновение очередного генерала — дело настолько запутанное и темное, что в нем не может разо­браться даже Сюрте, не говоря уж о нашей "merveilleuse police criminelle"[20]. Подробности тебе известны из печати... Но встает ряд вопросов: как мог осторожный Миллер попасть в ловуш­ку?.. Как удалось уговорить его Скоблину пойти на свидание?.. Ведь Миллер до конца не доверял "своему другу" Скоблину, раз оставил ближайшему помощнику генералу Кусонскому запечатанный конверт с просьбой: "Вскройте, если вовремя не вернусь". В половине одиннадцатого вечера, когда в семье генерала Миллера началась паника, вызванная его отсутствием, Кусонский вспомнил о конверте и прочитал: "У меня сегодня в 12 час. 30 мин. свидание с ген. Скоблиным на углу улиц Жасмен и Раффе. Он должен отвести меня на свидание с германским офицером, военным атташе в балканских странах Штроманом Вернером и чиновником здешнего германского посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Возможно, это ловушка, потому, на всякий случай оставляю эту записку 22 сен. 1937 г. Ген.-лейт. Миллер".

И снова millequestions!!![21] Миллер хорошо говорил по- немецки. Он знал, что "Штроман" в переводе на русский — Пугало, Страшилище... и надо думать, ему были известны фамилии военных атташе на Балканах; не мог он не знать, что Вернера-югослава убили неизвестные лица сразу же после по­хищения генерала Кутепова... Вызывает недоумение, почему Кусонский спохватился так поздно — уже после звонка семьи генерала?.. Почему тот же Кусонский, Шатилов, адмирал Кедров и полковник Мацылов, разыскавший Скоблина в отеле "Паке", обсуждали происшедшее до двух часов ночи, дав тем самым ускользнуть Скоблину? Логика говорит, что, прочтя письмо, генералы, еще прежде чем разыскивать Скоблина, должны были заявить об исчезновении их шефа в полицию или сделать это после невразумительных объяснений почему-то не ночевавшего дома Скоблина... Разгадать эту тайну не сможет ни Шерлок Холмс, ни Мегре, ни твой Губарев... С сердечным приветом, твой Владимир Поремский. 20 октября, Париж».

Прочтя это письмо, я задумался: «Как тонко он все проду­мывает... Вот у кого надо учиться!»

Все эти события напугали и насторожили «активистов», ведущих борьбу с большевизмом, и сделали их недоверчивыми и слишком осторожными. Тем более, что в РОВСе разразился еще один скандал: не прошло и полгода, как его новый началь­ник генерал Абрамов подал в отставку и передал руководство генералу Архангельскому. Причиной тому был его сын Нико­лай — оставшись в Советском Союзе и не имея возможности получить образование, он стал матросом... и, когда его судно прибыло в Гамбург, он попросил убежища и оттуда приехал к отцу в Софию.

Генерал поверил «легенде» сына и взял его в разведку РОВСа. И вот теперь начальник «Внутренней линии» капитан Фосс разоблачил Николая Абрамова как советского шпиона!.. Примерно в то же время португальская пресса сообщила, что неизвестными лицами убит генерал Скоблин...

4

События надвигались. Все это понимали.

Вся Европа была охвачена волнением. Фашизм набирал силу. Профашистская политика воцарилась и в Югославии. Сколачивались фашистские и профашистские партии. Появился и вождь «Русской фашистской партии» красавец Вопсяцкий (по­коривший «королеву кофе» и ставший мультимиллионером).

НТСНП готовил для изучения новый конспект «Еврейский вопрос».

Нашумел в конце октября и судебный процесс в Берне по поводу издания «Протоколов сионских мудрецов». А вслед за тем — книга B.JI. Бурцева «Протоколы сионских мудрецов — доказанный подлог»... Заговорили об иудомасонах: что именно они «снова тянутся к спусковому крючку войны!»

...Вспомнили старый спор «Последних новостей» с «Возрож­дением» и пространный ответ Шульгина на статью Литовцева («Последние новости» 29 мая 1928 г.), в котором он предлагает русской эмиграции решить русско-еврейский вопрос и «перейти на новые рельсы»! — в виде целой книги «Что нам в них не нравится». И спустя десять лет ее перечитывали, а кто не читал (в их числе и я), с интересом за нее взялись; недаром многие считают эту книгу Василия Витальевича самой мудрой. Эпилог ее таков:

«Заканчивая эту книгу, я хочу резюмировать ее как можно короче. Делаю это в той форме, которая диктуется поставленным Литовцевым вопросом: "Что вам в нас не нравится?"

Отвечаю: "Хотя мы сами злы как демоны и слабы как дети, но нравятся нам сила и добро. Мы и друг друга ненавидим имен­но за то, что во всех нас — бессильное зло. Вы — уже сильны! Научитесь быть добрыми, и вы нам понравитесь...!

Да будет так! Аминь!"»

В 1938 году споры о жидомасонах вызвали и другую реак­цию. Совсем для русских неожиданную. Шоковую!

По постановлению Леона Блюма из Франции была выслана группа «нежелательных лиц» без объяснения причин — гене­ралы Туркул, Кусонский, Шатилов, Кочкин, капитан Ларионов, ротмистр Баранов, журналист А. Суворин. А незадолго до того «Русская ложа» (масоны, входящие в «Великий Восток Фран­ции») была объявлена на время «уснувшей»!

Вспомнив утверждения Марии Пепескул, что Георгиев­ский — масон, я решил добраться до истины и все чаще про­вожал, в качестве охранника, профессора домой — жил он «за мостом», в небольшом городке Земун.

«Маг» привык, пожалуй, даже привязался ко мне и все чаще приглашал на конфиденциальные встречи с рядом лиц (начиная с Губарева). В минуты откровенности, а они естественны после напряженного разговора, он делился со мной мыслями, сооб­ражениями, прошлым...

Неожиданно в Белград из Парижа приехал Терещенко и пригласил Байдалакова и Георгиевского на квартиру графа Голенищева-Кутузова. С ними поехал и я; и хотя меня усадили в соседней комнате, я услыхал, что бывший министр Временного правительства связан с рядом крупных политических деятелей Англии, Америки и Франции, что хочет быть полезным НТСНП, поскольку Союз подходит им по своей программе...

— Я готов оказать материальную поддержку. Если вы со­гласны, нам остается «познакомиться» поближе!

Что на это ответил Байдалаков, я не слышал: видимо, он сидел спиной к двери, да и говорил тихо, в отличие от Тере­щенко и Георгиевского. У профессора была необыкновенно четкая дикция:

— Закрытый сектор НТСНП должен оставаться засекре­ченным. Это мое глубокое убеждение. Достаточно вспомнить смехотворную попытку устроить покушение на Литвинова в Женеве на заседании Объединенных Наций «в складчину»! План разрабатывали генералы Миллер и Шатилов и председа­тель лионского отделения нашего Союза капитан Рачковский, парижский кружок «Белая идея» Ларионова, ксюнинский «Комитет содействия», «Республиканский центр» — это, сами знаете, — Гучков, Ладыжинский, Маслов. На организацию те­ракта было собрано десять тысяч франков, нашлись и смелые ребята — Рудич и Евреинов...

— Михаил Александрович, — перебил профессора Тере­щенко, и в его голосе прозвучало недовольство,—вы, помнится, это начинание категорически отвергли?

— Совершенно точно! Потому что тайной полиции Швей­царии стало известно о готовящемся покушении и был даже разработан план «схватить преступников в последний момент»... нет, нет!., извините, откуда я получил сведения... нет! Сами понимаете, о таких вещах не говорят... Примером безнадеж­ности подобной «складчины» была попытка убить Троцкого... За несколько дней до покушения Лева переселился в Мексику из Принцевых островов...

Скрипнула дверь, я подошел к окну, делая вид, что не за­метил вошедшего Голенищева-Кутузова...

— Простите меня, ради Бога, заставил вас ждать: никак не можем решить мировые проблемы! Ха-ха-ха!

Он был выше среднего роста, шатен, серовато-зеленые глаза смотрели на меня оценивающе. Смех фальшивый... И все же в нем чувствовалась какая-то уверенность, сила.

Не успел я что-то ответить, как в комнату вошел «Маг». Кисло улыбнувшись, он посмотрел на нас, потом вытащил из жилетного кармана часы и обратился к хозяину:

— Большое спасибо за гостеприимство, за добрые слова. Надеюсь, как договорились, проводите Михаила Ивановича. Милости просим ко мне, вот, прошу! — и протянул свою визит­ную карточку. — Если разрешите, на этой неделе я к вам зайду, чтобы не откладывать дело в долгий ящик.

Прошла томительная минута, пока наконец появились вы­сокий и довольно грузный Родзянко и стройный Байдалаков. По их лицам ничего нельзя было прочесть, разве только то, что у бывшего министра глаза глядели куца-то в сторону, когда он сухо прощался.

Протягивая Терещенко руку, я сказал:

— Михаил Иванович, вы, конечно, меня не помните: я был еще мальчиком, но двадцать лет тому назад вы гостили в на­шем доме!

Он удивленно вытаращил на меня глаза.

—Вы приехали, чтобы заключить контракт с моей матерью на аренду земли под свеклу, со своим нотариусом и агрономом Филимоновым в село Бандуровку Александрийского уезда.

— Виктором... Виктором... Бандуровка!..

— Василием Викторовичем! — подсказал я. — Будущим моим отчимом.

— Точно, точно. Вспоминаю, ночевали у вас: надо было подковать лошадей. Неужели ваша красавица-матушка выбрала его в мужья? Вот так дела! Кланяйтесь ей от меня! — и его лицо расплылось в улыбке.

Когда мы вышли и, подхватив такси, уселись, я рассказал, что богатый киевский сахарозаводчик Терещенко арендовал у нас более тысячи десятин земли. Его управляющий Филимонов, мой будущий отчим, был весьма деловым, энергичным челове­ком; года два тому назад он обратился к Михаилу Ивановичу с просьбой одолжить какую-то сумму денег, но не получил даже ответа. Вот таков этот масон!

— А мне он предложил вступить в ложу, обещая через три месяца возвести в третью степень! Все они — Гучков, Милю­ков, Родзянко и, конечно, Керенский, хотят прибрать к рукам наше молодое поколение. С младороссами это им, кажется, удается—их вождь Казем-Бек одновременно исполняет обязан­ности министра иностранных дел у так называемого императора Кирилла... О Керенском мы еще поговорим. Он, видимо, по­лучил какое-то задание от «старших братьев», о чем намекали и Родзянко, и Кутузов!

Георгиевский только хмыкнул и потом что-то проворчал себе под нос. Байдалаков повернулся к нему:

— Вы что-то хотели сказать, Михаил Александрович?

— Полагаю, что Голенищев-Кутузов сделает мне такое же предложение!

Через несколько дней я узнал, что Голенищев-Кутузов явился к Георгиевскому с официальным визитом и сделал пред­ложение вступить в масонскую ложу, уверяя, что только в этом случае перед ним откроется широкое поле деятельности, а также предложил переправить его с семьей в Италию, где им окажет существенную поддержку миллионер Фарини. Примерно тоща же председатель югославского отдела НТСНП бывший кадет Гоша Перфильев, сидя со мной в ресторане «Москва», поделился «последней новостью»:

—На этой неделе у Ксюнина[22] был очередной прием. К нему приехали Гучков и Маслов[23]. Вчера пригласили на совещание Виктора Михайловича, Михаила Александровича и меня. Пришел и Василий Витальевич Шульгин. Он-то больше всех распинался.

— Что? Земельная реформа? — усмехнулся я.

— Нет, другая песня... Явно инструктированный Ксюниным, всячески уговаривал меня изменить характер нашей газеты и рекомендовал НТСНП завязать связи с «Крестьянской Росси­ей»... Одним словом, они хотят нас использовать как резервуар молодой силы для своих целей!.. Свержение советской власти он представляет себе не иначе, как при помощи иностранцев: главные надежды возлагает на немцев и твердит о том, что надо действовать в направлении обеспечения себе немецкой поддержки.

— И как вы на это смотрите? Может, он прав?.. Шульгин не дурак! По-моему, и Виктор Михайлович такого же мнения. Всячески ему противится только «Маг».

— Слушай дальше: Шульгин принес свою книгу «Пояс Ориона» и просил как-нибудь протолкнуть ее в высокие немец­кие круги; в ней речь идет о создании единого целого из трех «звезд»: «Пояса Ориона» — Германии, Японии и России. Этот «Пояс» может опоясать весь мир и проводить свою политику! Подданные трех стран пользовались бы одинаковыми правами. Тем самым в России началось бы не стесняемое никакими огра­ничениями хозяйствование немецкого и японского капитала. Начиная с передачи совхозов и прочих земельных угодий.

— И, конечно, угля, нефти, золота, металла! Ай да Шуль­гин! !! И это после его книги «Что нам в них не нравится»?! — заметил я.

— Неужто и он стал масоном? Неужто и его уговорили?!

— Вряд ли он знает, что масоны преувеличивают свое могу­щество, дабы омалодушить противников и ободрить наперсни­ков! — резюмировал Гоша, любивший пофилософствовать.

— Кстати, у Шульгина сын Дмитрий живет в Любляне, развел такую деятельность! Он ведь наш энтеэсовец! Орга­низовывает закрытые и публичные собрания, где выступает с докладами.

— Он что, папашин ученик?

— Читай «Отцы и дети», дорогой Володя! — Перфильев поглядел на часы. — Пошли?

В клубе нас ждал сюрприз. Байдалаков, что бывало с ним редко, расхаживал по залу, весь красный; увидев нас, подхватил под руки и повел к себе. Присев на край письменного стола (что вовсе не было его привычкой), заговорил:

— Идет наступление по всему фронту! На этот раз прибыл эмиссар польского правительства Владимир Владиславович Степневский—масон, я уж не знаю какой степени и какой ложи, и официально предложил вступить тайно Исполнительному бюро НТСНП в «Объединенный эмиграционный комитет», на­ходящийся в США, созданный для общего руководства активной борьбой с Советами. Его председатель Керенский близко связан с Черчиллем, который лично представил его Рузвельту, и они оба клятвенно обещали комитету оказывать всяческое содействие... Потом этот тип посулил крупную сумму денег, на полном се­рьезе, в случае нашего согласия, признать претензии Польши на Литву и Галицию и перевести свою деятельность на масонские рельсы... Вот так, господа, действует Саша Керенский! И надо полагать, что ему это часто удается. Уж слишком самоуверен и беззастенчив был Степневский!

— Керенского многие недолюбливают, не говоря уж о «пра­вых». Хорошо бы собрать компромат и напечатать, — заметил Перфильев.

— Объявить войну? — Байдалаков поглядел на Гошу, по­том на меня.

— Может, сделать это похитрее? А?.. Как вы думаете, Владимир? — Он впервые назвал меня по имени. — Думаю, вы правы! Собрать материал и отослать ему, чтобы понял: нам войну объявлять опасно!

— Вполне с вами согласен. Напишите Субботину в Берлин, Вюрглеру в Варшаву и, конечно, Поремскому; всем, с кем имеете по своей линии связь. Саша — личность темная...

5

Будущий министр юстиции, а после «июньских дней» министр-председатель и верховный главнокомандующий, Алек­сандр Керенский к 1912 году стал не только преуспевающим адвокатом, но и масоном.

В тот же период в Москву прибыл в качестве вице-консула Великобритании некий Локкарт (Роберт Брюс): молодой дипломат, разведчик, масон. Веселый, общительный, спортсмен, лишенный английской чопорности, быстро научился русскому языку, приоб­рел русскую любовницу, стал разъезжать на лихачах, пить шампан­ское в «Стрельне»... перед ним широко раскрылись двери многих купеческих гостиных, где (по его словам) «можно было встретить дочь анархиста Кропоткина и графиню Клейнмихель...»

Летом 1917 года Локкарт часто бывает в Петербурге, встре­чается с Керенским, Милюковым, Савинковым, Черновым, Маклаковым, Львовым, Терещенко, Гучковым...

На какое-то время он возвращается в Лондон, беседует с лордами Милнером, Керзоном (старыми покровителями), а на другой день два часа беседует с глазу на глаз с Ллойдом- Джорджем. И снова Петроград. Керенский (Аарон Кирбис) к тому времени уже сделал все, что мог: по его настоянию пра­вительство арестовало царскую семью!

7 (20) марта он заявил: «Николай в моих руках... Маратом я не буду, под моим личным наблюдением он будет отвезен в гавань, а оттуда на пароходе в Лондон».

Локкарт уверил его, да и он сам понимал, что Ллойд-Джордж никогда этого не допустит... Режим семьи императора тоже устанавливал Керенский. «Преднамеренная жестокость была принята по моей инициативе, в основе которой лежала мысль получить таким способом возможность ДОБЫТЬ ВИНУ Нико­лая и Алисы перед страной».

Услыхав, что императрица уничтожает документы, при помощи Вырубовой, он прибыл лично, чтобы ее арестовать и отправить в крепость: больную Вырубову подняли с кровати и увезли сначала в министерство юстиции, а оттуда в три часа ночи полковник Перетц и вооруженные юнкера отвезли в Пе­тропавловскую крепость.

Вырубова пишет: «Потрясли не Кирбисы и Перетцы, а озверевшие русские солдаты и рабочие, доходящие до изувер­ства! Лучших убили, осталась сволочь!., неужто так легко можно внушить сатанинскую злобу?!» И дальше: «...миновав ворота крепости, подъехали к Трубецкому бастиону. Полков­ник Перетц крикнул, что привезли двух важных политических преступниц (Вырубову и Сухомлинскую). Нас окружили сол­даты... Меня толкнули в темную камеру и заперли. На кровати лежал волосяной матрац и две подушки. И тут вошел ужасный мужчина с черной бородой, с грязными руками, преступным лицом, окруженный толпой наглых, отвратительных солдат. Они сорвали тюфяк с кровати, убрали вторую подушку и потом начали срывать с меня образки, золотые кольца. Этот субъект заявил мне, что он здесь вместо министра юстиции и от него зависит установить режим заключенным. Впоследствии он назвал себя: «Кузьмин, бывший каторжник, пробывший 15 лет в Сибири...»

Таких «заместителей» выбирал себе Керенский! Как мог влиять такой преступный тип на солдат?!..

«...Когда солдаты срывали золотую цепочку от креста, они глубоко ранили мне шею. Крест и несколько образков упали мне на колени. От боли я вскрикнула, тогда один солдат ударил меня кулаком и плюнул в лицо... от изнеможения и слез я начала засыпать под насмешки и улюлюканье наблюдавших в окошко солдат...» — Как без боли читать эти строки?!

Нужны были Керенскому и другие кадры... Был выпущен на свободу обвиняемый в экономическом шпионаже еврейский цадик Рубинштейн—бывший банкир царицы, благодаря Распу­тину и его секретарю Симановичу; петербургский банкир Дми­трий(?) Рубинштейн — друг и заступник целого ряда киевских евреев-сахарозаводчиков, шпионов, начиная с Хепнера и кончая Львом Бродским, о котором, спустя год, народ распевал:

Чай Высоцкого, сахар Бродского,

А Россия — Лейбы Троцкого!..

Освобождены Керенским и Лев Троцкий, А. Луначарский и прапорщик Крыленко.

Тогда «Иуда из Керенска» стал «Пилатом».

И, наконец, одним из последних его деяний на высоком по­сту было предательство Верховного главнокомандующего Кор­нилова, который задумал, поначалу не без согласия Временного правительства, навести порядок в армии и тылу, покончить с бесчинствами, вплоть до применения смертной казни.

26 августа (8 сентября) Корнилов, через Львова, предложил подать в отставку правительству со всеми министрами, начиная с Керенского. Спустя два дня атаман Войска Донского генерал Каледин предлагает Керенскому принять условия Корнилова, в противном случае Каледин отрежет их от снабжающего юга.

Началась бешеная агитация корниловских частей: «Товари­щи! Неужели вы с предателем революции Корниловым, который со своими офицерами и генералами хотят войны, которая дает им чины и награды? Товарищи! Керенский вывел вас из-под офицерской палки! Керенский за мир! За то, чтобы вы скорее разъехались по домам и получили землю!»

С другой стороны агитировали уставшего от войны и окоп­ной жизни солдата и умелые агитаторы: большевики, меньше­вики, эсеры — среди них уже освоившиеся 257 эмигрантов, прибывшие из Финляндии в конце мая (Луначарский, Аксель, Рязанов, Мартов, Кон и др.)... А также, как ни странно, при­бывшие в конце мая в Петроград открыть 7-й Всероссийский съезд сионистов (входящий в состав Всемирной Сионистской Организации)—поскольку, будучи верным орудием еврейского капитала, они делали ставку на Антанту, впрочем, как меньше­вики и эсеры, представляющие интересы мелкой буржуазии.

Так Керенский разделывался с теми, кто мешал сценарию: сослал всех Романовых, чтобы потом в тиши с ними покончить, уничтожил цвет русского офицерства и запрятал в тюрьмы и крепости всех ему неугодных и опасных...

Спецслужба Германии завязала контакты с группировками эсеровского толка. По данным охранки, наряду с масонской деятельностью, Керенский стремился объединить радикальные силы интеллигенции вокруг псевдонароднических журналов «Заветы» и «Русское богатство». В то время он состоял юри­сконсультом в немецкой фирме «Шпан и сыновья».

Керенский становится заметной фигурой. 26 января 1916 года товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий сообщил дворцовому коменданту В.Н. Воейкову, что бойкий адвокат рас­полагает значительными средствами. «Ввиду сего,—резюмирует Белецкий, — а также имеющимися точными данными о полном отсутствии средств у революционеров, действующих внутри страны и за границей, была произведена тщательная проверка личного материального положения Керенского в целях исследо­вания источника, дающего ему возможность располагать такими средствами».

Ссылаясь на ряд косвенных, но довольно веских обстоя­тельств, высказывалось предположение о получении крупных сумм от «внешних врагов» для «организации революционного движения в пределах империи». Известно, что Керенский пер­вым получил в Петрограде «Германское воззвание о мире», сфабрикованное в Копенгагене и Стокгольме. По его признанию в узком кругу, у него якобы имелась копия письма Николая II Вильгельму с предложением мира.

Охранке были известны контакты Керенского с эмигранта­ми: эсером Цевиным, живущим на средства Австро-Венгерской разведки, с Черновым-Натансоном, Камковым, Зайоницем, Диккером, Шаншлевичем, получавшими германские субсидии. И после своего отъезда[24]—не бегства—из России Керенский не нуждался и, наверное, не будет до самой смерти нуждаться: будь то марки, франки фунты или доллары! Керенский по-прежнему встречается с Локкартом, издает журнал «Новая Россия», по­бывал в США, где Ллойд-Джордж представил его Рузвельту. Президент принял брата-масона и лидера «Внепартийного демократического объединения» хорошо.

И Саша собирается переселиться в Америку, где и денег бу­дет больше, и возможностей собрать под свое крыло как можно больше русских эмигрантов, чтобы они не мешали в будущем проводить в Советском Союзе свою политику...

6

Всю эту писанину я передал Байдалакову, в душе удивляясь, что его интересует человек, уходящий в историю, сейчас, когда со­бытия в мире разворачиваются в бешеном темпе. В Европе царит фашизм, немцы по условиям Компьенского перемирия оккупируют большую часть Франции; итальянцы захватили Британскую Со­мали, а японцы — южную часть французского Индокитая...

Февраль сорок первого года отсчитывал свои последние дни, когда Ара Ширинкина, одна из наших машинисток, заглянув ко мне в «кабинет», сказала:

— Володя, вас просит Виктор Михайлович! — Ласково по­глядев мне в глаза, добавила: — Сегодня вечером я свободна: сказала, что иду в театр. Читать Есенина будем?

— Обязательно, Арочка! — Как можно не уступить этой гимназисточке?

Байдалаков встретил меня оценивающим взглядом. Плот­ный, с высоким лбом, черными бровями и усиками а-ля Гитлер, красиво очерченным носом, в добротном сером костюме, он производил впечатление. Поднявшись, протянул руку, щелкнул каблуками и наклонил голову:

— Здравствуйте, Владимир Дмитриевич! Прочел—обстоя­тельно, убеждает... Спасибо!

—А зачем вам, Виктор Михайлович, извините за любопыт­ство, понадобилась характеристика этого подлеца?

—Его душок чувствуется повсюду до сих пор! — Байдалаков устремил глаза в пространство (он любил пофилософствовать) и неторопливо продолжал: — Вечное движение во вселенной под­чиняет природу, а с ней человека, к цикличности, ибо земные яв­ления связаны с небесными часами; гармонии сменяют катаклиз­мы, а в психике людей возникают хаосы: смелость, патриотизм, набожность, любовь сменяются трусостью, космополитизмом, атеизмом, ненавистью... Цикличность экономической конъюнкту­ры, великих войн, внутренних неурядиц, смут, революций выво­дят на мировую сцену великих Тамерланов, петров, кромвелей, Маратов, наполеонов, а с другойстороны—керенских,Лениных, Сталиных, гитлеров... Одни ведут свои народы к процветанию, свободе, добру. Другие, пользуясь самодержавно-деспотической или «революционной» властью, силой, обманом превращают народ, впавший в эйфорию, вжестоких убийц!

— Этим «другим» помогают, а может, ведут темные силы, делая все, чтобы лишить людей здравого смысла: то приобщая к пьянству, наркотикам, разврату, то направляя к лжепророкам, спиритам, прорицателям, магнетизерам-теософам, а то и к само­му дьяволу!.. А бороться с этими темными силами не просто! Вечная проблема! — подхватил я и безнадежно махнул рукой.

— Все это так. Но бороться надо! Поэтому, Владимир, вас и пригласил. Но сначала вынужден задать один деликатный во­прос: вы действительно разошлись с Анной Васильевной?

— Если я что-то решаю, то бесповоротно!

— И еще. Правда ли, что вы сейчас, вроде, безработный?

— Мы не сошлись с отчимом, у которого я последние два года работал заведующим в одном из его мясных магазинов: не устраивали дивиденды, возмущало, что «раздаю товар».

Байдалаков недоуменно расширил глаза; они у него были светло-карие, выразительные, — недаром женщины считали его неотразимым красавцем!

— Как не дать кусок мяса, колбасы или шкварок едва сводя­щей концы с концами русской женщине, у которой на попечении две дочери-гимназистки; не сделать вид, будто ничего не заметал, когда старик-полковник, отвоевавший на германском фронте, а потом с красными, тянется дрожащей рукой к миске с мелочью, чтобы взять несколько динар?.. В результате—конфликт! Нагово­рили много лишнего... тем более отчим был не совсем трезвым... Мать, сводная сестра Галина, брат Николай за меня горой... И все же—я безработный, правда, не голодный. Мать упорно посылает с шегертами[25] судки с обедом и ужином. Так и живу... В провинцию ехать не хочется, а в Белграде, сами понимаете, никто не возьмет молодого инженера-геодезиста, да еще русского!

—Понятно! Потому и хочу предложить поехать на какое-то время в Париж.

— В Париж? — Молнией промелькнуло в голове: «Там Ниночка!»

— Конечно, шаг рискованный. После оккупации там бес­покойно. Мало того, возникают, вернее, намечаются очаги под названием «Резистанс» — Сопротивление.. .в том числе, как ни странно, среди русской эмиграции, даже самой правой!

—Ничего удивительного. РОВС с фашистами сотрудничать не хочет, младороссы тоже... Деникину, говорят, предложили формировать русскую армию, а он ни в какую!

— Не станем подражать выжившим из ума старым генера­лам, которые так и остались в плену идей семнадцатого года и теперь вместе с Керенским и К° призывают стать на защиту «Отечества», а в действительности — советского строя: пятнад­цати республик, которыми командуют иудеи.. — его бархатный баритон звучал убеждающе.

«Сел на своего конька... впрочем, насчет иудеев он прав», — подумал я, глядя на своего шефа, который, чуть склонив голову, рокочуще бросал фразу за фразой:

— И все-таки если безумный Гитлер нападет на Россию, радоваться нечему. А этим пахнет!.. Лукницкий пишет из Румы­нии, что немцы перебрасывают туда свои дивизии. Все предска­зывают: «Удар — и от силы два-три месяца—Советский Союз полетит в тартарары»... Так, после цикла марксизма-ленинизма- интернационализма, которым, точно тифом, заразили всю Европу жидки вроде Керенского, Троцкого, Ленина, наступит новый цикл—фашизм Салазара, Франко, Гитлера, Муссолини, Род ла Рока или герцога Гамильтона в Шотландии.

— Логично, Виктор Михайлович, что наступивший в мире новый цикл, где преобладает гипертрофированная любовь к Родине, возникает и у нас в России-матушке?

Байдалаков согласно кивнул головой и продолжал свою мысль:

—Англия всячески провоцирует Адольфа выступить против Сталина, в надежде потом делить Россию. Теперешняя война напоминает не то прелюдию, не то финал, заключительный аккорд. События впереди. Позы заняли США и Япония!..

— После Халхин-Гола японцы не сунутся!

— Кто знает? Но мы отвлеклись... Вы хорошо знаете Вла­димира Поремского, Аркадия Столыпина, Рудича?

— Знаю Владимира. Аркадий же, помню, все бегал за се­строй моего корпусного товарища Дическула, который живет ря­дом со мной. Помните, дом с красивыми решетками на углу?

— Так вот, ваш тезка Поремский должен вас встретить, устроить, а потом свести с большим чином абвера, к которому вам следует войти в доверие...

— Вроде шефа «Кригсорганизацион Абвер цвай» у нас в Югославии? Такие самим себе не верят, Виктор Михайлович! Они ведь все ученики Кикера[26], который признает лишь теле­патию и любит только свою таксу Зоппи. Того самого Канариса, который когда-то в Стамбуле завербовал Мату Хари, а потом ее же предал; который рекомендует своим подчиненным подо­зревать собственную тень; девиз которого: «Живет дольше тот, кто живет один!»... О каком доверии может быть речь?!

— Вы не совсем правильно меня поняли. Поремский, Сто­лыпин, да не только они, связаны с Сюрте, а вы контактируете с Главнячей — с Губаревым, который, говорят, является агентом Скорцени! Мало того, вас приглашает гостить старый лицейский товарищ Иван Катков...

— Кот?!

— Почему кот? — Байдалаков недоуменно пожал плечами.

— Ваньку Каткова так в лицее дразнили. Откуда он взялся? Я видел его двадцать лет назад с Сашкой Кановницыным в Новороссийске. И чего он меня вдруг вспомнил?

— Чистая случайность. Кто-то упомянул при нем вашу фамилию, он заинтересовался, стал расспрашивать. У Каткова большие связи в высших кругах: как-никак дед был основате­лем «Лицея Цесаревича Николая»^[27], где училась вся московская знать! Столыпин попросил его приютить вас на несколько дней у себя. Там сами увидите. Я полагаю, Катков распахнет вам двери многих домов... и не только русских... Это одна сторо­на — новая страна, интересные люди и, конечно, Париж! Вы, помнится, там уже были?

—Был... И если перефразировать Гумилева, должен сознать­ся: «Кто испробовал воды из Сены, тот вечно будет стремиться в Париж!»

— Однако следует принять в серьезное внимание и другую, теневую и весьма скользкую сторону вашей поездки... учтите это!.. Знаю, вы человек нетрусливого десятка, и все-таки должен вас предупредить и предоставить самому решать: хотите — поезжайте, хотите — оставайтесь... Да или нет? Подумайте, а вечерком заходите, поговорим, — и Байдалаков потянулся к лежащей на столе папке.

Я не вставал. В голове роились мысли, перегоняя друг друга. И тут же перед глазами поплыл тот счастливый вечер с Ниной Поль, на садовой скамейке под большим кустом благоухающей сирени... первый поцелуй..

— Решено! В Париж! Чего тут раздумывать и откладывать до вечера!

— Молодец! Люблю решительных людей!

Мы просидели, обсуждая детали, добрый час... А через три дня, с «аусвейсом» и прочими документами в одном кармане и с 5000 франками в другом, я уселся в поезд, уходящий во Францию...