Своя география

Финляндия. Лучшие люди

— Ну, вот посмотри на него, угрюмый, одет как гопник, машина вся раздолбанная, типичный «финик». Я не удивлюсь, если у него есть двухэтажный дом, где-нибудь под Хельсинки. А по внешнему виду и не скажешь.

Женя родом из Питера и уже несколько лет живёт в Финляндии. Мы стояли в очереди на границе и разглядывали прохожих.

— Они все угрюмые, скучные. Хотя жить мне здесь нравится — спокойно. Только на выходные я предпочитаю в Россию ездить, там я хоть как-то развлекаюсь.

Ну вот, финский полицейский задал мне несколько вопросов и поставил въездной штамп в паспорт. Добро пожаловать в Финляндию!

Смешная страна оказалась — почти всю дорогу я общался с русскими эмигрантами, был на курсах снежной скульптуры в Лапландии, общался с саамами, впервые в жизни ехал на фуре с водителем женщиной, спал в коровнике и впервые увидел так много зимних велосипедистов. Недалеко от русско-финской границы есть специальные супермаркеты, ориентированные на русских, там даже реклама на русском написана. Когда я заглянул в один из таких магазинов, то подумал, что в России в один момент кончилось всё: и еда, и одежда, и бытовая химия, и все русские побежали за границу закупаться. Россияне загружали свои машины очень плотно и ехали обратно, за железный занавес. Мне было печально наблюдать за соотечественниками. Посмотрев на них, я вспомнил магазины своего детства, в которых совсем ничего не было. Магазины сейчас полны, а привычка, видимо, осталась. Очень странно, неужели в Финляндии кроме этого магазина ничего нет интересного?

Марьям и Паулина ехали на курсы снежных художников в Хетту и подобрали меня. Через некоторое время на перекрёстке, где наши пути должны были разойтись, женщины предложили поехать с ними.

— А что у вас там интересного в Хетте?

— Ну, не знаю… Люди очень хорошие.

— Поехали.

Мне показали саамский музей, снежные скульптуры, а потом нашли даже попутку до Норвегии. Марьям намазывала мне хлеб маслом, готовя мне в дорогу бутерброды, и приговаривала: «Будешь стоять где-нибудь на морозе, холодно, голодно, машин нет, а тут — раз! — а у тебя бутерброды есть из Лапландии. Вот будешь везде теперь вспоминать, что самые лучшие люди у нас, в Лапландии. Спросят тебя в каком-нибудь Китае «Где самые лучшие люди?», а ты вспомнишь бутерброды и скажешь, что в Лапландии».

Меня тогда устроили ночевать к интересным товарищам, в дом к одному художнику. Меня сильно удивил дом. Находится где-то в лесу, на отшибе, снаружи очень неприхотливый — простой домик на природе, а внутри всё комфортно и цивильно: сауна, канализация, все удобства, тёплый пол, батареи, камин и обалденный вид из окна на замёрзшую реку и заснеженный лес. Финны умеют сделать комфорт в своих разбросанных по лесу домиках.

Лапландия — это самый северный район страны, тут в Рованиеми на полярном круге находится резиденция Санта Клауса, здесь можно посмотреть северное сияние, оленей, встретить коренных северных жителей — саамов. Лапландия — это такая финская Сибирь, холодная и малонаселённая.

В Финляндии мной был осознан способ поиска ночлега, который я раньше использовал, но как-то без понимания, а тут даже название сочинил «Кидук-метод». Ким Ки Дук — корейский режиссёр, мне очень нравится его фильм «Пустой дом», я его смотрел много раз и, видимо, подсознательно усвоил технологию поиска места для ночлега. Главный герой фильма путешествовал на мотоцикле, а каждый вечер очень осторожно вскрывал квартиры и дома, хозяева которых отсутствовали, заходил в них, ночевал, мылся, а в благодарность делал что-нибудь хорошее, например, ремонтировал что-нибудь сломанное. В фильме показано, что в результате этого получилось. Так вот, мы ещё в Китае стали использовать подобную технологию. Находим какую-нибудь дверь в любое казённое учреждение — завод, пожарную часть, например, — потихоньку заходим, чтобы никого не разбудить, ищем свободное помещение, где можно постелить спальники и спим. Секрет заключается в раннем подъёме — надо проснуться и самоликвидироваться до того, пока люди проснутся или придут на работу. В Скандинавии я несколько раз такой способ применял, так как в гости европейцы зовут не особенно часто, знакомые не везде есть, а ночью движение часто полностью парализуется.

Итак, я очутился ночью, в абсолютной темноте, возле какой-то фермы, наверное, той самой, которая фигурирует в рекламе финского экологически чистого молока. Побродил по дороге, понял, что, скорее всего, уехать до утра не получится, пошёл искать место для ночлега. Увидел вытянутое здание, похожее на коровник. Подошёл ближе, принюхался — вроде нет, коровой не пахнет. Заглянул вовнутрь — какое-то хозяйственное помещение, работает отопление, спят кошки, лежит какое-то барахло. Принюхался — вроде хорошо пахнет. Прошёл в следующую комнату — какие-то трубки, большой котёл, что-то пыхтит, варится, принюхался — скорее всего, что-то молочное. Дальше раздалось шевеление, я подал голос: «Есть тут кто?» Существо за стенкой издало звук «My!» «Точно коровник», — подумал я. Удивился отсутствию коровьего запаха, погладил кошку, постелил спальный мешок недалеко от печки и уснул. Утром, на рассвете, я быстро собрался и пошёл на дорогу. Впереди был городок Мунио.

В финском языке практически всегда ударение падает на первый слог, получаются такие синкопированные фразы, внешне звучащие одинаково, так как интонация не меняется от эмоционального значения слов. Поэтому, наверное, нам трудно понять, о чём говорит финн — о грустном или о весёлом. Когда финские друзья были у меня в гостях, я очень удивлялся их мимике и речи, мне нужно было приложить усилия, чтобы понять, что у них на уме. А потом привык, и даже фильмы режиссёра Аки Каурисмяки мне стали нравиться, а то я сначала думал, что в них снимаются плохие актёры, явно недоигрывающие, но потом понял, что это ведь просто финские актёры. И скучные они от этой своей эмоциональной стабильности. И угрюмые тоже. Типичные «финики».

Скучные они ещё от своей удивительной законопослушности. Если ты стоишь и голосуешь на дороге в месте, где остановка запрещена, то в России кто-нибудь тебя подберёт, поругается, но подберёт. В Азии остановится сразу, даже и не подумав о запрещающем знаке, а здесь — нет. Нельзя тут останавливаться. Да ещё в полицию заявят: мол, стоит автостопщик в неположенном месте. Я сначала ворчал, а потом узнал про местные штрафы и просветлел.

Так же, как и про зимние велосипеды. Вот, думаю, все как один зимой на велосипедах ездят, а потом узнал цену за проезд в городском автобусе и опять просветлел, сразу проникся пониманием к зимним спортсменам.

Мы как-то научили говорить нашего финского товарища фразу на русском «Горячий дикий финский парень». И вот он, большой, двухметровый, с косой — настоящий викинг — говорит удивлённой продавщице в Москве, что он горячий и дикий. И по его лицу действительно не всегда определишь, с какой эмоцией он это заявляет. А тут целая страна. Финляндия.

К сожалению, был сильный мороз, и снежные скульптуры мы строить не стали, занятия в школе были теоретическими.

— Марьям, а чем ты занимаешься?

— Моя бабушка была саамским шаманом, она меня кое-чему научила, и я сейчас помогаю людям.

— Ты шаман?

— Нет, но я кое-что умею.

Марьям хитро прищурилась. Она протянула мне маленькую фигурку белого медведя.

— Вот возьми, ты ведь всё время по Северу путешествуешь.

Вечером была финская сауна, а рано утром мы уже ехали на север, в Тромсо.

Норвегия. Снежный день

В тот день выпало много снега. Он сыпался с неба крупными хлопьями, медленно пушисто, а иногда, когда поднимался ветер, белые хлопья разгонялись, превращаясь в острые, холодные стрелы. Я закрывал от них лицо, прятал нос и дышал влажным дыханием внутрь маски. От Тромсо на Финмарк решено было ехать через две паромные переправы — это сокращало путь на сто километров да ещё добавляло немного романтики морских путешествий в обычную на первый взгляд трассу.

Для Норвегии снегопад — привычное дело, и тут всё приспособлено для уборки снега. На дороги оперативно вышла специальная техника, большие ковши тракторов сгребали снег с дороги, собирали его в кучи, а иногда сразу сталкивали в тёмную воду фьорда. Некоторые жители вышли во дворы своих домов, вооружённые лопатами или небольшими ручными бензиновыми снегоуборочными машинами. Идёшь, держишься за ручки, направляешь аппарат, а в сторону фонтаном уже летит белый холодный поток.

Снег здесь привычное дело. Вот маленький житель Тромсо едет со школы домой на лыжах, вот на дороге знак «Осторожно лыжники!». Местные смеются — по всему острову проходят лыжные трассы, а покататься невозможно. Места нет, лыжники толкаются, обгоняют друг друга.

С Норвегией у меня всегда было связано много впечатлений. В детстве я жил в двухстах километрах от границы с этой страной. Моими главными героями были норвежцы. Тур Хейердал, например, своими плаваниями на бальсовом плоту «Кон-Тики» и на тростниковых лодках «Ра» сильно поразил моё воображение. Портрет Фритьофа Нансена много лет висел у меня над столом, за которым я делал школьные уроки, я прочитал все книги про этого полярного исследователя в ближайшей библиотеке. И я не говорю уж про викингов, отважных мореплавателей и воинов, которых я любил рисовать на обложках тетрадей. Так получилось, что после школы в Норвегию эмигрировало несколько моих друзей, и соседняя северная страна стала ещё ближе. Правда, посетить её мне довелось уже много лет после окончания школы.

«Завтра утром — Тромсо!» — на плохом английском говорит мой новый изрядно подвыпивший финский знакомый. И действительно, утром мы вместе поехали из финской Лапландии на Север, в самый большой северный город в Норвегии. У финнов оказались дела в соседней стране, а мне повезло встретить их и очень быстро преодолеть вместе последние триста километров до цели.

Тромсо — очень уютный северный город, культурная и молодёжная столица страны. Город небольшой, очень красивый. Расположен среди удивительной северной природы. Помимо морской жизни — в порту кипит рыбное и мореходное дело — происходит много культурных и социальных событий: всевозможных выставок и конкурсов, мероприятий разных масштабов. Говорят, что это защита от однообразной и тяжёлой северной жизни. 71-й градус северной широты — это всё-таки не шутки. Мне довелось даже побывать на чудесной танцевальной вечеринке и посмотреть, как развлекается народ.

Для норвежцев Север — это никакая не экзотика и не отдалённый регион, это их обычные условия жизни, поэтому мне кажется, что такого прибранного и причёсанного Севера мне не встретить больше нигде.

По Финмарку, самому северному району Норвегии, мы путешествовали с Улой. Познакомились в Тромсо, решили поехать вместе. Быстрое знакомство, быстрые сборы, быстрых два дня вместе.

— Ула, а почему ты поехала со мной?

— Я люблю Финмарк. Люблю северную природу. Люблю путешествовать. Ну, и ещё я подумала, что у тебя можно научиться лёгкости.

— Ты же не из Норвегии.

— Да, я из Польши.

— Я почему-то подумал, что ты отличаешься от местных. Даже не знаю чем.

Мы путешествовали два дня, много разговаривали, она по-польски, а я по-русски. Иногда не понимали друг друга. Иногда понимали без слов. Случайные попутчики, случайные ли? Из разных стран, но объединённые любовью к Северу.

Вечером где-то в районе Альты стали искать ночлег, активно спрашивая у местных два квадратных метра для того, чтобы постелить спальники. Найденные нами жители особым гостеприимством не отличились, поэтому нашли съёмный домик за небольшие деньги на берегу фьорда. Очень красивого фьорда. Мы долго смотрели утром на великолепный пейзаж, на снежные горы и серо-свинцовую гладь залива. А потом расстались, скорее всего, навсегда. Ула поехала назад в Тромсо, а я дальше, на восток. В Россию. Причёсанный Север Европы остался позади.

Мурманская область. Закрытие «Арктики»

— Мам, а ты знаешь что «Арктику» закрыли?

Большая гостиница «Арктика» на площади «Пять углов» (самое высокое здание за Полярным кругом) — всегда была одним из главных символов Мурманска. А сейчас её закрыли, вроде бы на ремонт, но что-то шевелений не особенно видно. На здании висят рекламные растяжки, многочисленные окна затянулись льдом — это уже не символ города, а скелет. Я даже не поверил своим глазам и спросил прохожего: «Правда, закрыли?» Прохожий кивнул: «Правда».

Население города сократилось, порт потерял свою былую значимость, и люди стали уезжать — меньше стало работы, меньше денег. И мои детские воспоминания о городе затуманились. Затихло громыхание портовых кранов, тише стали крики чаек, разноцветные дома стали обшарпанными и ветхими. Кажется, что у Мурманска теперь нет хозяев. Даже теплоход «Клавдия Иланская», на котором мы ходили в Архангельск, теперь сильно сократил свой маршрут и ходит совсем недалеко вдоль побережья.

На стене одного из домов в районе, в котором я вырос, висит изображение полярников, а снизу надпись: «Покорителям Арктики». Только слово «Арктики» отвалилось. Я стоял, смотрел на надпись и вспоминал, как я смотрел на этих покорителей в школьные годы и думал о северных путешествиях. Эти люди открывали Арктику, неужели сейчас другие люди решили Арктику закрыть?

Может, когда-нибудь у Мурманска появятся грамотные и хозяйственные руководители. Тогда регион вновь оживёт. Потому, что значимость Севера не может так просто уменьшиться, ведь все благосостояние нашей страны зависит от этих регионов — газ, нефть, никель, апатиты, алмазы, золото, другие полезные ископаемые. Регион слишком богат, чтобы от него отворачиваться. Осталось только научиться грамотно этим богатством распоряжаться, да ещё при этом умудриться сохранить хрупкую северную природу.

Одиночество

Одиночество — это когда ты один плюс поток грустных мыслей. Примерно так говорил Фриц Перлз — основатель одной из школ современной психотерапии.

Север для меня стал символом одиночества. Школой одиночества. И ведь, как мне кажется, это наша природа: мы рождаемся совершенно одни и умираем точно так же. И только научившись по-настоящему быть в одиночестве, мы сможем быть с кем угодно. Только научившись быть самостоятельно счастливыми, мы сможем делиться своим состоянием с другими людьми. И тогда, полностью самостоятельные, мы перестанем искать чего-то в других, чего по нашей фантазии нам не хватает. И тогда одиночество трансформируется.

И вот — на тебе! — не работает сотовая связь, нет доступа в Интернет, чёрт возьми, даже книг нет, которые хочется почитать. Нет людей, которые обычно рядом, ничего того, что привычно составляет мой мир.

— Слушай, а тебе бывает одиноко?

— Нет, а тебе одиноко?

— Да.

— Может, зимой, на Севере это нормально?

Когда идёшь один по снежной тундре, шуршит капюшон на голове, хрустит наст под лыжами, а потом останавливаешься и всё замирает, становится так тихо-тихо, что любая мысль кажется такой громкой, что её даже думать не хочется, мысли пугаются, суетятся, а потом разбегаются. Вот пошевелился, шоркнула одежда, мысли всколыхнулись, опять затихли. Стоишь как сумасшедший, вращаешь глазами из-под капюшона, прислушиваешься сам к себе, и слышно даже, как кровь пульсирует, и боишься пошевелиться, чтобы не создать звуков, чтобы не потревожить мысли. И больше нет ничего. Белое Безмолвие. Одиночество. Полигон для вычищения тишины.

И вот проходит один день, второй, мне кажется, что я пообщался уже со всеми, всем показал фотографии, выслушал все местные истории, узнал о всех местных событиях, познакомился со всеми, кого встретил, изучил все достопримечательности. Даже детвора, первое время штурмующая окошко моей комнаты, перестала мной интересоваться. И опять оно. Одиночество.

Так получилось, что говорил об этом с разными попутчиками, и все рассказывали свои истории, мужчины и женщины.

«Не могу быть один, мне надо, чтобы хоть кто-то рядом был, хоть одна живая душа. Вот даже котёнка завёл. Всегда стараюсь звать кого-нибудь в гости. Да только нет тут никого, а кто есть, те своими заботами заняты».

Одиночество приходит под разными лицами, приправляется разными соусами, прикасается разными способами, оно маскируется так, что его порою даже и узнать трудно, но это всегда оно, холодное, липкое, беспощадное…

«Когда умерла подруга, я совсем одна стала. Совсем. И кажется, что никто меня так не поймёт. Никому я не могу больше рассказать обо всём. Никому».

И так может быть всю жизнь, а может трансформироваться, превратиться в одиночество, то самое соединение с самим собой, которым уже по-настоящему можно делиться. Я не знаю, отчего это зависит, но одиночество может стать подарком.

«Я раньше не могла быть одной, а сейчас даже нравится. Спокойно стало».

Мне как-то попался комикс, в котором рассказывалось, что человек рождается с большой дырой в груди и что обычно люди пытаются эту дыру чем-нибудь заполнить: кто телевизором, кто религией, едой, а кто-то засовывает в свою дыру других людей. Один персонаж комикса говорит, что старается сохранять свою дыру пустой, потому, что когда разбегаешься, то получается очень прикольный свистящий звук: «У-у-у-у-у!». Это про одиночество, правда?

Стоишь так в тундре, а ветер свистит у тебя в груди: «У-у-у-у-у!».

Север может продуть твою дыру, вычистить её от лишнего. Наверное.

Холодовая усталость

Есть особое состояние — усталость от холода. Представляешь, всё время холодно. И когда ешь, и когда спишь. Ездишь на транспорте — тоже холодно. Всё время. Нет, ну бывает, конечно, тепло. Но ты всегда знаешь, что вот выйдешь на улицу, будет опять холодно. И голода нет. Еда нужна, чтобы было тепло. И жажды нет — пьёшь горячий чай, чтобы согреться. И мысли тоже вокруг тепла и холода. Всё время думаешь, как себя вести, чтобы тепла хватило. Даже если одежда тёплая и еда есть, и чай только что попил — всё равно, холод организует всего тебя, и всегда есть мысль, что сейчас зима и что надо беречь тепло. Холод — это, наверное, один из самых древних человеческих врагов. И, может быть, ещё с ледникового периода у нас в генах крепко-накрепко записано: «Берегись холода!» И, наверное, поэтому в русском языке (про остальные не берусь судить) есть специальные слова «холодовая усталость». И нет усталости тепловой, нет «голодовой», ещё какой-нибудь, а только холодовая. И вообще, в российской культуре мороз занимает важную роль — Дед Мороз, например. Да и зачастую, находясь за границей, многие люди, узнав, что я из России, спрашивают, холодно ли у нас зимой.

Что такое «холодовая усталость», я хорошо узнал не в лыжных походах по Кольскому и не в Сибири, а в одном путешествии по Ненецкому автономному округу. Небольшой регион, один из труднодоступных, располагается в списке регионов — субъектов Российской Федерации — в самом конце и занимает одно из последних 83-е место. Сейчас, правда, относится к Архангельской области, граничит с Коми, Ямало-Ненецким автономным округом и вытянулся почти целиком вдоль побережья Баренцева моря.

Регион характеризуется своей отдалённостью от круглогодичных асфальтовых дорог, и даже в главный город — Нарьян-Мар — пока можно добраться только по воздуху, летом — по воде, а зимой — лишь по зимникам.

Несмотря на отсутствие дорог в регионе достаточно активно движение транспорта. Жители перемещаются на личных снегоходах: возят рыбу, дичь, ездят в магазины за продуктами, на заправки за бензином, в гости в соседние деревни. Существует движение вездеходов, тракторов, работает авиация. Жизнь течёт. Оленеводы пасут оленей, рыбаки ловят рыбу, охотники охотятся, нефтяники добывают нефть. Все заняты своим северным трудом.

Несмотря на то что регион живёт, путешествовать по нему всё равно достаточно трудно. Холодно, медленно… Наверное, недаром тут говорят «попадать» в значении «ехать». «О, тебе ещё долго до Нарьян-Мара попадать…» У нас говорят «ты попал» — в смысле «получил неприятности». А тут это синонимы: «ехать» и «получать неприятности». Часто так и бывает. Очень хорошая скорость здесь — сто километров в день. Можно проехать на быстром снегоходе триста, но это уже везение. Быстрее только авиация. А если едешь автостопом, то не факт, что найдёшь транспорт сразу. Иногда можно ждать очень долго. Север никуда не торопится. Тут всё тянется медленно. Север учит меня терпению.

Мезень — Несь — Ома

Первая моя попутка (или, как говорят местные, «подвода») была тёплая и мягкая — трактор вёз большие сани с рулонами войлока. Я залез в спальный мешок, зарылся в ткань и спал достаточно долго — трактор ползёт по зимнику со скоростью десять километров в час, и первые сто километров до посёлка Несь я думал проспать до утра. Проснулся, выглянул из саней — обоз стоит посреди леса, рядом стоят бураны с санками, люди общаются, отдыхают от дороги. Я выпрыгнул из спальника, вылез из саней, познакомился с народом. Нашёл новый транспорт, более быстрый — снегоход.

Ненцы Андрей и Люба ездили в Мезень за продуктами. Всего сто километров разделяют их посёлок Несь от асфальтовой дороги, достаточно изобильных магазинов и сравнительно низких цен. Зимой этот путь достаточно легко проезжается на снегоходе с прицепленными сзади нартами. Летом же дороги нет и вся заброска осуществляется по воде да авиацией. Зимой всё как-то проще, у многих появились свои «Бураны», или скоростные двулыжники. Вот на таком снегоходе с прицепленными сзади санями мы и поехали.

Я залез в нарты, лёг на оленью шкуру, укрылся одеялом. Рядом со мной сидела Люба, она держала в руках коробку с тортом — угощение детям. Андрей завёл «Буран» и мы тронулись.

Нарты, словно живой организм, поскрипывали, подскакивая на кочках, шуршали что-то своё, очень мягко обрабатывали и сглаживали все неровности санного пути. Было достаточно холодно: мороз пробирался под одежду и сильно обжигал лицо, да ещё и острые льдинки вылетали из-под гусеницы снегохода и пронизывающим ветром стучались в глаза и нос. Иногда на открытых пространствах ветер в лицо становился настолько сильным, что мы с Любой разворачивались спиной по ходу движения и смотрели на убегающую из-под полозьев тундру. На одной из остановок я одел поверх куртки совик — это такое ненецкое войлочное пальто без застёжек, стало теплее, хотя глаза и нос всё равно обмораживались.

Пришла мысль, что тело — оно как дом, а глаза как окна, и я сижу внутри дома, смотрю как мороз разукрашивает своими холодными узорами стёкла-глаза, моргнёшь — фигурные ледышки осыпятся растаявшими капельками, капельки тут же замёрзнут на щеках, а закроешь веки — ресницы сразу норовят смёрзнуться. Лежишь на санях, утепляешься, накроешься пледом и прислушиваешься: не поддувает ли где? И опять ворочаешься, утепляешь свой дом. Найдёшь сквозняк — подоткнёшь щель, вроде опять станет теплее. На остановке попьёшь горячего чая, съешь пирожок, как будто закинешь дров в печку — ещё на какое-то время в твоём доме будет тепло, и так всё время. Иногда пригреешься, заснёшь ненадолго, а мороз уже тут как тут, будит своим холодным дыханием.

По дороге в Несь мы пересекли Северный полярный круг, и там же на границе Мезенского района и Канинской тундры дорога проходит через священное место — Козьминский перелесок. У ненцев этот лес издревле считался языческой святыней, сюда за древесиной для изготовления идолов раньше съезжались паломники с Ямала и Таймыра. И сейчас здесь по дороге в Несь останавливаются все снегоходы, чтобы поклониться святому месту, сделать маленькую жертву — привязать ленточку, положить что-нибудь съестное под дерево.

Да, морозно, и над Несью зелёными переливами светилось северное сияние.

Поездить в кабине мне так и не довелось — всё время приходилось ехать «с ветерком». Благо потеплело, и ниже 25 градусов мороз не опускался.

О том, что такое холод, я ещё раз хорошо изучил за 12 часов езды на санях, груженных деревянным брусом. Слава Богу, Андрей и Люба мне дали шкуры, совик и одеяло, это немного добавило мне радости в дороге. Гусеничный трактор — это не снегоход, и двигается он достаточно неторопливо. За это время мы проехали всего около ста километров от посёлка Несь до Омы. Всё дальше и дальше по Мезенскому тракту. Да-да. Эта снегоходно-тракторная дорога очень старая. Ещё в веке так в XVI здесь был зимний конно-оленний тракт в первый русский город в Заполярье — Пустозёрск, который располагался на Печоре, недалеко от современного Нарьян-Мара.

Нижняя Пеша. Ожидание

Заработал двигатель, усилился рокот винтов, на вертолётной площадке поднялось большое снежное облако, искрящееся в лучах февральского солнца, металлическое тело вертолёта напряглось и взревело, лопасти завертелись быстро-быстро, поднимая Ми-8 в небо. На этот раз без меня.

После очередных происшествий в Москве в стране случился новый виток терророфобии, и попутное улетание сильно затруднилось. Для меня улетевший вертолёт обозначал лишь одно: застревание в посёлке Нижняя Пеша минимум ещё на два дня. Ну что ж, наверное, я что-то ещё здесь не сделал, чтобы так просто улететь.

Жду, наблюдаю, пишу, читаю, фотографирую.

На крайней своей подводе — скоростном спортивном снегоходе от Омы до Пеши — я обморозил лицо. Нос и веки теперь распухшие и красные, как у боксёра. Живу в посёлке, отогреваюсь, отхожу. И жду транспорта на Нарьян-Мар. Уже почти неделю.

Да, кстати, сейчас февраль, по ненецкому календарю Яра ирий — месяц поворота солнца. В школе я нашел ненецкую газету, которая рассказывала про местные традиции и культуру: «День и ночь в Яра ирий ведут спор, кто сильнее. Свет шаг за шагом отвоёвывает у мрака тундровые пространства. Только силён ещё бог мрака, не желает он сдавать своих позиций — день и ночь летят на землю хлопья снега, крутит их в вихре позёмка, заметает следы снежный буран. Это всё из-за того, что силы света и тьмы борются на земле, поднимая снежные вихри».

Ещё один день, проведённый в аэропорту, не прошёл даром, я так перевозбудился, что подскочил поздно вечером от приснившегося звука вертолёта. Стал звонить в аэропорт: а вдруг санзадание? Вдруг кто-то в посёлке заболел и с Нарьян-Мара выслали врачей. Аэропорт не отвечает, а в воспитательской интерната на меня смотрят с удивлением. Выскочил на улицу. Вертолётная площадка пустая. Всё тихо. М-да. Крыша поехала.

Сегодня днём два рейсовых самолёта улетело без меня. Руководство Нарьян-Марского авиаотряда может спать спокойно — лётчики исправно боятся брать лишних пассажиров.

Зато сегодня впервые в жизни видел работу аэропорта изнутри: как работает диспетчер, как он общается с лётчиками, «даёт им погодные условия» (так тут говорят — это обозначает сообщить метеосводку). Сегодня видел маленькие двукрылые самолёты Ан-2, у которых вместо шасси поставлены лыжи. Но что-то на них мне ещё не довелось полетать.

Нарьян-Мар. У каюра

В местной газете «Красный тундровик» («Наръяна вындер») меня спросили: «А какое первое впечатление произвёл на Вас наш город?» Я посмеялся. Впечатление было простым: «Фуф, добрался, слава Богу, хорошо-то как». И в тот момент мне это было важнее. Просто добраться до своей цели. Закончилось длительное ожидание транспорта, позади долгая езда по морозу на санях и снегоходах с охотниками и рыбаками. Здравствуй, цивилизация.

В Нарьян-Маре я немного расклеился, заболел и лежал с температурой несколько дней, потом испортилась погода, и я ждал, пока откроют зимник. Потом были выходные, и транспорт на юг стал ещё более редким. Опять ожидание. Я изучил все музеи, погулял по городу. В газете узнал телефон Филиппа Ардеева — каюра полярной экспедиции газеты «Советская Россия», участники которой проехали десять тысяч километров по побережью Северного Ледовитого океана. Вот совпадение: ещё недавно я читал книгу про это путешествие, а вот встретил её непосредственного участника.

Филипп Никитич — поджарый крепкий семидесятилетний дедушка, живой, очень активный. Я зашёл к нему в гости, чтобы поговорить о северных маршрутах да просто зарядиться мудростью и оптимизмом. Он показывал мне фотографии, рассказывал интересные истории, говорил о своих планах. Мы обсуждали разные северные регионы, беседовали. А я наслаждался компанией интересного человека. Филипп Никитич рассказывал о своих планах пойти погулять по тундре в таком регионе, в таком. Туда сходить, там пофотографировать. Я поделился мечтой о Гренландии. На что старый полярник сказал, что там бы он на упряжках собачьих поездил. А после этого, говорит, можно и умирать.

Санзадание

Дежурство на дому — это когда ты вроде бы дома, но знаешь, что в любой момент может случиться что-нибудь, тебе позвонят, ты впрыгнешь в валенки и синюю куртку, сядешь в подъехавшую к подъезду машину скорой помощи, потом недолгая дорога в больницу, чтобы забрать сумку с медикаментами и приборами, носилки, а после этого — в аэропорт, к вертолёту.

Так дежурят врачи санавиации. Ненецкая скорая помощь. Дорог ведь тут мало, всё по воздуху. Во время ожидания транспорта на юг мне довелось поучаствовать в таком вылете. Женщина решила покончить жизнь самоубийством, объелась каких-то таблеток, потеряла сознание. Врач-реаниматолог получил вызов, а я позвался в компанию, мы собрались, поехали в аэропорт.

В «чреве» вертолёта было очень шумно. Мы погрузили оборудование, носилки, закутались в куртки и прикрыли глаза. Кто-то из техников захлопнул люк, машина взревела ещё сильнее и покатилась по полосе. Потом ещё рывок и вот мы уже в воздухе. Внизу поплыли тени стоящих на стоянке самолётов и вертолётов, вдалеке светился Нарьян-Мар. Я немного попялился в иллюминатор, потом мы отлетели куда-то в сторону и вертолёт погрузился в ночную тьму. Я посмотрел на врача — он завернулся в рабочую синюю куртку и задремал. Я последовал его примеру.

Через некоторое время вертолёт сел. В иллюминаторе, кроме снежных искрящихся полос возле самого стекла, ничего не было видно. Люк открыли. Мы вынесли оборудование и погрузили его в нарты снегохода. Поехали к фельдшерскому пункту. Вокруг было очень темно. Ночь, снег. По пути попалось несколько тёмных домов. Потом здание покрупнее, в котором горел свет. Мы зашли. Переложили пострадавшую на носилки. Уложили её в нарты. Поехали обратно на вертолётную площадку. Очень всё по-рабочему, спокойно. Потом вертолёт и аэропорт Нарьян-Мара. А я всю дорогу думал: «Чёрт, зачем суицид? Ну, ладно, ты не хочешь жить, но зачем столько создавать суеты вокруг себя?»

Коми

Усинск был для меня очередным прорывом — Большая земля и железнодорожное сообщение. Позади зимники Ненецкого автономного округа. Всё. Ночное ожидание в тундре. Езда на КамАЗах, трэколах, джипах и снегоходах. Но я всё-таки прорвался. Позади и плохая погода, и отсутствие транспорта. Усинск — нефтяной город с горящими факелами и трубами заводов. Я добрался до железнодорожной станции и стал искать состав на юг, в сторону Печоры.

Подошёл к товарняку — повезло, до отправления осталось совсем немного, но машинист меня брать не захотел, а до следующего поезда было очень долго ждать. Я пошёл вдоль состава, нашёл себе удобную для путешествия площадку на вагоне, положил рюкзак, примостился, оделся потеплее и стал ждать отправления. Вскоре поезд тронулся и я продолжил своё путешествие.

Если честно, то на открытых товарных вагонах я не ездил уже лет 10, так как это удовольствие весьма сомнительное, тем более на морозе, но на этих дорогах особо выбирать транспорт не приходится, поэтому я поехал. Сидел, дремал, слушал стук колёс, прятался от ветра, съёживался, зарываясь внутрь себя, наблюдал ползущую мимо состава заснеженную темноту. Коми. Через несколько часов я проснулся на какой-то безымянной станции. Ну, вернее, дремоту в сидячем состоянии на трясущемся товарном вагоне сном не назовёшь, но сознание у меня обострилось, так как поезд остановился, и я был обнаружен бдительными станционными работниками. Женщина в оранжевой жилетке подбежала ко мне и сильно испуганным голосом спросила, жив ли я. Получив утвердительный ответ, она порекомендовала мне пойти к машинистам: «Долго ещё ехать, замерзнешь ведь». Я послушался и пошёл к локомотиву снова. Ещё раз спрашиваю машиниста: «Холодно на вагоне ехать, может всё-таки возьмёте в локомотив?» Машинист проникся моим упорством и устроил меня в заднюю кабину. Ура! Ехать оказалось и вправду долго.

Полярный Урал. Сейда — Чум — Лабытнанги

Поезд на старой сталинской однопутной железке ползёт неторопливо. Вагоны качает, трясёт, рельсы стонут. Тут чуть ли не последнее место на российских железных дорогах, где используют такое старое оборудование, здесь почти нет никакой автоматики.

Пути не электрифицированные, локомотивы дизельные, закопчённые. Машинисты по-северному гостеприимные. Я дважды проезжал по этой дороге в кабинах вместе с ними. Как и положено, на таких дорогах поезда ходят редко, поэтому если прозеваешь поезд, то ждёшь целые сутки следующего. Один раз я сидел на станции Сейда, другой раз на станции Чум. Сейда немного побольше, даже есть маленький зал ожидания. Пассажирские поезда здесь стоят больше часа, формируются составы из воркутинских и лабытнангских вагонов. Нет поезда — сразу становится тихо. Уходят женщины, торгующие пирожками, уезжают на поезде полупьяные вахтовики, затихает свист локомотивов, замолкает голос дежурного по станции. Остаётся только позёмка, мелькание снежинок в свете станционных фонарей да хруст наста под ногами. Походил вокруг вокзала, посмотрел на ненцев в национальных одеждах, познакомился с местными мужиками, один из которых позвал меня к себе домой — не сидеть же всю ночь на станции. Жизнь тех людей на станциях Полярного Урала, у которых мне довелось побывать в гостях, показалась мне весьма печальной. Однообразный круг общения, суровый быт, какая-то безысходность в понимании того, что и бежать-то отсюда некуда, да и уже не особо хочется.

Простые заснеженные дома, снегоходы «Буран», в сенях стоят лыжи, канистры, какой-то мусор. А внутри дома — запах жареной рыбы, перегара, табачный дым, самодельные электрические обогреватели алеют раскалёнными спиралями. Подвыпившие женщины готовят еду, ворчат на своих подвыпивших мужей. Они немного ругаются, а потом вместе пьют водку. Очень простой быт. Повторяющийся. Хотя, я думаю, что и здесь много исключений. Мне просто «везло» здесь на пьяные компании. Даже однажды, купив билет на поезд Лабытнанги — Москва, я всю дорогу провёл в компании с возвращающимися домой в среднюю полосу вахтовиками. Четыре месяца в тундре, холод, изоляция, тяжёлый труд на месторождении, «сухой закон», а потом перевахтовка, вертолёт до поезда, и всю оставшуюся дорогу — погружение в туман постстрессовой реабилитации.

Поезд с самыми глубокими философскими разговорами на земле и с людьми, которых уже через неделю, проведённую дома «на земле» в компании с родными, потянет обратно на Север, на заработки денег, боли в спине и чего-то ещё очень важного, что заставляет их смотреть сны о цветущей тундре, заснеженных балках, вездеходах и сверкающих лопастях взлетающих «вертушек».

Ямало-Ненецкий автономный округ. Салехард — Надым

Ещё пару дней назад я был в городе Салехарде. Город небольшой, но с большими амбициями — как-никак столица энергетики страны и самое сердце Ямала. Здесь, на Оби, на территориях северных народов основали свой острог казаки. Сейчас этому факту посвящен памятник да реконструкция деревянной крепости с красивым видом на великую реку.

Был мороз, я гулял по городу и вокруг, фотографировал: знак, обозначающий, что Салехард располагается прямо на полярном круге, паровоз как напоминание о «501-й стройке», застывшие фигуры техники полярной авиации. Памятник Ленину оказался очень северным — вождь пролетариата был покрыт снегом и выглядел таким съёженным от холода, что его даже стало жалко.

На другой стороне Оби, напротив Салехарда, расположилась станция Лабытнанги. Между этими двумя поселениями зимой работает ледовая переправа, а летом паром. В отличие от Салехарда деревянный Лабытнанги зажиточностью не отличается, многие жители ездят на заработки на противоположный берег.

Сегодня у меня был насыщенный день. Ну, то есть астрономических дней прошло всего два, а субъективно для меня они как один. Одна дорога, один логический участок. Одна машина. Один этап.

Из Аксарки — посёлка недалеко от Салехарда — в Надым добраться по земле можно только зимой. Круглогодичную дорогу пока не построили, хотя, говорят, планируют. Зимник небольшой, всего около трёхсот километров, но достаточно оживлённый, проходит вдоль заброшенной сталинской железной дороги. Пока едешь, можешь вдоволь насмотреться на торчащие то там, то тут скрюченные рельсы. Иногда вдоль трассы попадаются разрушенные строения лагерей, ограждения, колючая проволока.

Мне в этот раз повезло — водитель Олег из Нижневартовска — оказался большим любителем эстетики, и мы часто останавливались на его длинномерном КамАЗе для того, чтобы фотографировать снежные пейзажи и заброшенную дорогу. Я первый раз встретил водителя-дальнобойщика с большим зеркальным фотоаппаратом.

Эти места мне очень хорошо знакомы. Мы ведь здесь ходили пешком в 2008 году, изучали «мёртвую» железку. Потом я проезжал этот путь автостопом по зимнику. И сейчас уже чувствую себя местным, рассказываю Олегу, что сам знаю об этой легендарной дороге.

Небольшая справка

Трансполярная железная дорога Чум — Лабытнанги — Надым — Уренгой — Ермакове — Игарка (проект № 501–503) появилась в 1947 году как следствие желания Сталина защитить северные границы СССР с помощью открытия крупного военного порта на Енисее. Новый северный порт должен был иметь обязательную транспортную связь с Москвой. В 1947 году большое количество сил было направлено на север и началась великая стройка. Большая часть строителей, как в те времена было принято, были осуждённые по статье 58 «враги народа».

Путём титанических усилий, гибели многих людей и большого количества денежных и иных средств к 1953 году были построены и введены в эксплуатацию участки дороги Чум — Лабытнанги, Салехард — Надым — Коротчаево. Остальным участкам было не суждено появиться — после смерти вождя строительство было заморожено.

Некогда рабочий участок Салехард — Надым стал разрушаться, одно время помогал обслуживать телеграфную линию, а потом и вовсе стал призраком с почти двумястами километрами искорёженных ржавых рельс, кривыми семафорами и остатками лагерей.

Участки Чум — Лабытнанги и Новый-Уренгой — Коротчаево действуют и поныне.

Вот такая история.

Персонажи

Когда появляешься несколько раз в одном и том же регионе, становятся знакомыми места, появляются знакомые люди, не залётные случайные вахтовики, конечно, а те, кто живёт в этих местах постоянно. Здороваемся, улыбаемся друг другу. Приятно так.

Мы с Олегом проехали половину дороги, остановились отдохнуть, сварить чаю да поискать солярки возле небольшого домика-сторожки на снежном пятачке среди вездеходной техники: КамАЗов, «Уралов», тракторов «Кировцев». Я заглянул в домик, чтобы подарить Василию — сторожу вагон-городка, постоянно живущему здесь уже несколько лет, — экземпляр «Дромомании», в которой его упоминал. И впервые в жизни посмотрел на человека как на персонажа из своей книги. Вот он стоит возле оранжевого «Урала» с надписью «Ямалавтодор» в больших валенках, засаленной спецовке, небритый, с суровыми руками и крупными чертами лица, с характерным окающим деревенским говором.

— Вася, здравствуй! Помнишь меня?

— А чего ж не помнить?

— Книгу хочу свою подарить, с рассказами. Будешь читать?

Вася ухмыльнулся: «А чего мне ещё тут делать?» — Я протянул ему книжку, мы пожали друг другу руки, и я побежал обратно в машину.

Короткая, но очень важная для меня встреча. Знаешь, я как будто через неё ещё раз поблагодарил человека, который когда-то делал мне что-то доброе.

Ночью было северное сияние. Я вышел из машины, чтобы сходить в туалет, умыться, да немного распрямить тело после долгого сидения, а на тёмно-синем небе среди звёзд красиво переливались розово-зелёные сполохи. Я подумал, что это хороший знак. Мороз не дал долго наслаждаться переливами. Ну почему так всегда, как самое интересное, так природа делает это самым неудобным для изучения?

Про зимние дороги

Маленькая кукла-ведьмочка на пластиковой метле висит на нитке в кабине КамАЗа возле лобового стекла. Она неистово раскачивается, как будто хочет оторваться с привязи и улететь на волю, к свободной ведьминой жизни, но из этого получаются только сильные удары о стекло с мерным пластиковым стуком. Дорога очень ухабистая, и, видимо, ведьмочке сегодня не будет никакого покоя.

Трасса, по которой мы едем, называется зимник, и не все южные люди знают, что существует такое. Летом здесь реки и озёра, а как наступает зима, то выходит специальная техника и начинает утрамбовывать снег, поливать его водой, снова накатывать и своими гусеницами, колёсами и специальными санками-волокушами создавать транспортную артерию. В нашей стране много мест, куда на машине можно попасть только по такой дороге. Только зимой. Говорят, что автозимники — это чисто российское изобретение, и нигде в мире больше не встретишь такую развитую сеть ледяных магистралей, даже в Канаде, столь близкой к нам по климату зимники есть, но мало и они достаточно короткие.

«Знаешь, — рассказывает водитель, — я терпеть их не могу, сколько я на них горя хапнул. Машина так и сыпется здесь, то одно сломается, то другое, то третье. Редко, когда всё гладко пройдёт. Я зимник когда проезжаю, так и оцениваю: машина цела, сам жив-здоров — значит, всё хорошо, нормально проехал, а на время не смотрю, никуда я не тороплюсь. А если мороз, это вообще отдельная тема, потому что если что не выдержит, то всё, хана. Можно замёрзнуть. Всё замерзает, солярка, масло, двигатель, кабина, колёса и человек. Знаешь, их сколько позамерзало тут? А ещё эти горы. Здесь-то, ладно, больших подъёмов нет, а вот в Красноярском крае я намучился. Сколько льда на этих подъёмах нарубил. Останавливаешься, берёшь топор и идёшь рубить насечку по колее, такую лесенку для колёс, чтобы протектору было за что цепляться. Рубишь, устаёшь, осколки льда летят в лицо, лёд тает, и вода стекает по коже, замерзает тут же, и думаешь, то ли это слёзы, то ли вода, сопли или уже кровь. Потом заползаешь в гору, а там впереди ещё, и ещё, и ещё… Стоишь, смотришь и чувствуешь себя таким маленьким, беззащитным, один на один с этими горами, морозом, снегом и льдом. А когда выйдешь на асфальт, ну даже на бетонку, такая радость охватывает, и хочется орать: я проехал! Проехал! Господи, хорошо-то как! Он кончился! Я выехал на дорогу!»

Ведьмочка мерно покачивалась, стучалась своей пластиковой метлой о лобовое стекло, фары КамАЗа выхватывали из темноты снежную колею, деревья, светящиеся дорожные знаки и красные отражатели направляющих вешек, а иногда даже пересекающих трассу северных оленей.

Путешествия по зимникам сложны, тут высокие требования к технике и к человеку. Случайные люди здесь не продержатся. Что касается автостопа, то здесь надо быть серьёзнее: не получится «проскочить», как на автомагистрали в средней полосе. Тут не бывает случайных коротких встреч, если уж ты смог вытерпеть долгое ожидание, если не замёрз, тебя взяли, то это обозначает чаще всего, что вы будете вместе с водителем достаточно долго разделять все приключения: и толкать машину, откапывать её, ремонтировать, готовить еду, заваривать чай, спать в неудобных условиях или же, наоборот, долго бодрствовать. С подводной лодки, как говорится, не убежишь. Каждого попутчика запоминаешь, с каждым становишься родным. Это большая ответственность. По нашим человеческим качествам будут оценивать всех редких северных путешественников.

Итоги перед паузой

Кругосветный проект приостановился. Всего я проехал не такую уж и большую часть запланированного маршрута, от Норвегии до Игарки (заметки про Игарку можно почитать в книге «Дромомания»), через Мурманск, Архангельск, Нарьян-Мар, Усинск, Салехард. Сейчас решил отложить дальнейшее прохождение. Хотя думаю, что Север меня снова позовёт в приключения. Тогда будет новый рассказ.

2011