Святотатство

9

Утро выдалось солнечное и ясное. Сенаторы, облаченные в свои лучшие тоги, собрались на Форуме. Никакого государственного праздника в этот день не отмечалось, но в воздухе витала атмосфера радостного оживления. По моим наблюдениям, так происходит всегда, когда привычный порядок вещей нарушается каким-то из ряда вон выходящим событием. Гортал взобрался на Ростру и во всеуслышание объявил, сколь почетную миссию нам предстоит выполнить. Толпа встретила его слова восторженными криками, прославляющими мудрость сената.

Разумеется, Помпей еще несколько дней назад узнал о решении сената. Но его прихлебатели настояли на том, чтобы сенат, возродив к жизни старинный обычай, в полном составе отправился в лагерь триумфатора и сообщил ему благую весть. Так как в истории насчитывалось изрядное количество подобных прецедентов, на которые ссылались сторонники совместного похода, всем остальным пришлось смириться.

Мы вышли на виа Сакра и направились к городским воротам. На всех без исключения лицах застыло непроницаемое выражение, приличествующее государственным мужам, однако тут и там раздавался недовольный ропот, в который и я внес свою лепту.

— Видно, Помпей задумал затмить всех прежних триумфаторов, — проворчал кто-то неподалеку от меня. — На моей памяти никто еще не требовал от сенаторов подобного променада.

— Как все это похоже на Помпея, — подхватил другой голос. — Мало ему триумфальных почестей, так еще надо, чтобы все сенаторы притащились к нему в лагерь, целовать его прославленную задницу.

По моему разумению, подобное недовольство было вполне оправданно. В те времена, о которых я пишу, сенат еще сохранял свое достоинство и действительно представлял собой собрание равных. Всякий, кто чрезмерно выпячивал собственную персону и поднимал вокруг себя излишний шум, возбуждал всеобщее неодобрение. Триумфатор в течение дня получал почести, сравнимые с теми, что воздавались богам. Требовать большего не мог ни один человек, сколь ни велики были совершенные им подвиги.

Сторонники Помпея обратились в сенат с просьбой предоставить ему право надевать триумфальные регалии всякий раз, когда он появляется на публике. Подобное низкопоклонство не могло не привести в недоумение всех здравомыслящих римлян, но, к сожалению, уже в то время здравомыслящие римляне сделались большой редкостью.

Лагерь Помпея отличался от обычного военного лагеря лишь тем, что был абсолютно лишен укреплений. По моему мнению, это обстоятельство можно было счесть откровенным вызовом. Поведение солдат красноречиво доказывало, что между кампаниями Помпей не требовал от своей армии соблюдения жесткой военной дисциплины. Лишь немногие из встретившихся нам воинов были облачены в доспехи, почти никто не имел при себе щитов. Те, кто был назначен охранять военные трофеи, отстегнув мечи и отставив в сторону пики, развлекались игрой в кости и бабки. По пути в преторий Помпея нам встретилось несколько человек, чьи лица побагровели под воздействием винных паров. То обстоятельство, что Помпей не счел нужным устроить сенату торжественную встречу, сопровождаемую парадным смотром войск, многие мои спутники сочли до крайности оскорбительным.

Помпей восседал в претории на курульном кресле, водруженном на высокий помост. Мы прошли между рядами воинов, составлявших личную охрану триумфатора. В отличие от солдат, бродивших по лагерю, все они были при полном вооружении. Их начищенные до блеска кольчуги были смазаны маслом, солнце играло на сверкающих бронзовых касках, украшенных хвостами из конского волоса, новехонькие плащи поражали разнообразием красок. Но тягостное впечатление, произведенное на сенат разгильдяями-караульными, охранявшими награбленные сокровища, было уже не исправить. На ум мне пришло, что Цицерон, говоря о Помпее, справедливо называет его политически слабоумным. Вне всякого сомнения, человек, не давший себе труда проявить элементарное уважение по отношению к самым влиятельным людям Рима, не имел будущего в политике.

— Судя по всему, вскоре он потребует, чтобы его называли царем царей, — заметил я, обращаясь к Крассу, который стоял со мной рядом. — Посмотри только на него. Для того чтобы сразить нас своим величием, ему потребовался помост высотой в два человеческих роста, а то и больше. Что до курульного кресла, которому он доверил свою драгоценную задницу, оно, если мне не изменяет зрение, сделано из слоновой кости.

И действительно, Помпей, в своих позолоченных доспехах и алом плаще, больше походил на царя, чем на военачальника. Кресло его покрывали леопардовые шкуры, а ноги покоились на скамейке, отлитой из корон побежденных им правителей.

— Он явно получает удовольствие, попирая ногами чужие короны, — заметил я.

За спиной Помпея стояли лучшие воины его легиона, их головы и плечи покрывали львиные шкуры, наброшенные поверх чешуйчатых кирас старого образца, а чуть в стороне — несколько стариков, чьи длинные остроконечные бороды напоминали формой высокие шляпы, венчавшие их головы. Все они были закутаны в длинные коричневые плащи. Я спросил Красса, кто это такие.

— Гаруспики, этрусские жрецы, которые предсказывают будущее по внутренностям убитых жертвенных животных, — пояснил он. — Я говорил тебе о них. Помпей считает, что они принесли ему удачу.

Неподвижные лица жрецов были исполнены фанатичной суровости. «Это и понятно, — подумал я. — Вряд ли возможно утверждать, что люди, которые ежедневно вспарывают животы жертвенным животным и разглядывают их потроха в поисках тайных знамений, выбрали для себя самое приятное на свете занятие».

Дойдя до помоста, мы остановились. Надеюсь, что мы имели вид более благородный, чем Помпей, который пыжился изо всех сил, стараясь выглядеть величественно. Гортал выступил вперед и звучно провозгласил:

— Гней Помпей Магнус, мы, сенат Рима, пользуясь своими древними полномочиями, даруем тебе право на триумфальные почести!

Торжественность момента была несколько подпорчена долетевшим из лагеря ревом слона.

Помпей поднялся.

— Досточтимые отцы города! — начал он, но оглушительный рев, вырвавшийся из глоток сразу нескольких слонов, не дал ему договорить. Выждав, когда вновь настанет тишина, Помпей продолжал: — Я с благодарностью принимаю эту великую честь, которая послужит немеркнущей славе богов Рима и моих предков.

— Какие предки? — довольно громко осведомился какой-то шутник. — Те самые, что четыре поколения назад промышляли игрой на флейте?

Этот вопрос вызвал несколько сдавленных смешков. Подобно множеству других, род Помпея достиг влиятельного положения при Сулле. До того его семейство пребывало в полном ничтожестве.

— Io triumphe! — рявкнул глашатай, заглушив все прочие голоса, отпускавшие на счет Помпея язвительные замечания.

Я разобрал, как Красс вполголоса произнес:

— Какой удобный случай.

Его тон заставил меня насторожиться.

— Что ты имеешь в виду? — так же тихо спросил я.

— То, что здесь собрался весь сенат. Помпей восседает перед нами, в окружении вооруженной армии. Пожелай он только, и может приказать своим воинам всех нас перерезать; и никто не уйдет живым.

— Да, такая резня принесла бы ему больше славы, чем все предшествующие сражения, — усмехнулся я, стараясь говорить как можно беззаботнее.

Тем не менее на лбу у меня выступили предательские капли пота. Разумеется, у Помпея не хватит смелости Устроить подобную бойню, успокаивал я себя. Но я знал, что почувствую себя в полной безопасности, лишь вновь оказавшись за стенами Рима. Слова Красса не только встревожили меня, но и заставили понять, что сам он не упустил бы столь удобный случай, только подвернись ему такой. Если когда-нибудь обстоятельства сложатся так, что Красс в своем лагере будет ожидать разрешения на триумф, и сенат в полном составе отправится к нему с благой вестью, мне стоит сказаться больным, решил я.

— Авгуры истолкуют знамения, ниспосланные свыше, и согласно воле богов мы изберем день, наиболее благоприятный для триумфа, — продолжал Гортал.

— В этом нет необходимости, — перебил его Помпей и сделал жест в сторону этрусских жрецов. — Воля богов уже открыта моим прорицателям. Триумф должен состояться через три дня.

Я догадывался, что Гортала это заявление привело в ярость. Но, будучи опытным политиком, он сознавал, что в подобной ситуации ему лучше не вступать в спор, тем более по вопросам, связанным со жреческими предсказаниями. Помпей, несомненно, продумал все детали своего будущего торжества. Сохранять достойный вид, пытаясь противоречить этому раздувшемуся от гордости индюку, было невозможно, а быть смешным Гортал не хотел. Поэтому он счел за благо уступить.

— Так и будет объявлено на Форуме, — заявил он.

Помпей вновь поднялся со своего кресла.

— В моем лагере вы можете чувствовать себя как дома, благородные сенаторы, — произнес он. — Я приглашаю вас всех принять участие в моей трапезе.

Итак, все закончилось приглашением перекусить. Под огромным тентом уже были расставлены столы. Здесь же находились и наиболее уязвимые из захваченных сокровищ, которым предстояло украсить его триумф полководца: картины и прочие произведения искусства, изящная мебель, золотая и серебряная парча и даже миниатюрные модели захваченных Помпеем городов, выполненные из слоновой кости и морских раковин.

Угощение тоже оказалось недурным. Я осушил несколько кубков вина, так как не видел ни малейших причин отказывать себе в этом удовольствии. С набитым животом поднялся из-за стола и принялся любоваться сокровищами, восхищаясь тем неизменным талантом, с которым мы, римляне, овладеваем собственностью других народов. Помпей захватил не только горы ценных вещей, но и множество пленников, тоже представлявших собой немалую ценность. В одном из шатров находились чужеземные вельможи и отпрыски царских домов, с большим изяществом закованные в золотые цепи. В другом, весьма просторном шатре содержались женщины поразительной красоты.

— Все это отвратительно, — раздался у меня за плечом чей-то брюзгливый голос. Обернувшись, я увидел Катона. — Наш триумфатор превратил свой лагерь в бордель.

— Не вижу ничего плохого в том, что он привез с собой красивых пленниц, — пожал я плечами. — Кому хочется окружать себя уродливыми рабынями?

— Со временем ты поймешь, что здесь плохого, — возразил Катон. — Через десять лет половина этих красоток получит свободу и наплодит детей. Забота об их отродье тяжким бременем ляжет на Рим.

Я не мог отрицать правоты этих слов и неохотно направился к выходу из шатра. Несколько сенаторов следовали за мной.

— Пойдем посмотрим на слонов, — предложил я.

Катон, беспрестанно ворча себе под нос, составил мне компанию. Я терпеть не мог Катона, но иногда этот зануда меня забавлял. Как и все люди, начисто лишенные чувства юмора, он позволял откровенно насмехаться над собой, поскольку попросту не замечал, что его поднимают на смех.

В поле поблизости от лагеря мы увидали несколько десятков животных, поражающих своими размерами. Каждого слона сопровождал погонщик, управлявший неповоротливой громадиной при помощи обыкновенной палки. Некоторым слонам во время торжественного шествия предстояло нести военные трофеи. У других на спинах возвышались паланкины со статуями богов, а также моделями городов и крепостей. Этими слонами управляли рабы, одетые так, как было принято у побежденных Помпеем вражеских народов.

В стороне мы увидели еще один шатер, окруженный множеством караульных. Там находились пленные воины, слишком опасные, чтобы оставить их в побежденных странах, и чересчур самолюбивые, чтобы использовать их как обычных рабов. В большинстве своем они предназначались для гладиаторских состязаний, во время которых у каждого был шанс добиться свободы. Для этого требовалось лишь одержать победу и завоевать расположение зрителей. Шатер с пленниками окружали расположенные на равных расстояниях друг от друга деревянные вышки, на которых стояли искусные кретанские лучники с луками наготове.

— По крайней мере, тем своим солдатам, что стоят здесь в карауле, Помпей не позволяет распускаться, — заметил Катон. — Впрочем, все эти меткие стрелки — не римляне, а наемники.

— У Помпея не было другого выхода, — возразил я. — Римляне не знают себе равных во владении копьем и мечом, но из лука стреляют скверно.

— А ты видел весь этот сброд, что шатается по лагерю? — прошипел Катон. — Поверить не могу, что это римские воины. Мне доводилось слышать, что в легионах Помпея царит разгильдяйство, но действительность превзошла все мои ожидания.

— Еще один веский повод для того, чтобы больше не доверять Помпею командование римскими войсками, — заметил я.

— Ты прав, — кивнул Катон. — Я сделаю все от меня зависящее, чтобы во время будущих военных кампаний Помпея и близко не подпустили к армии. — Он помолчал, о чем-то размышляя. — А эти чужеземные предсказатели! Доверившись им, Помпей нанес оскорбление богам наших предков! Впрочем, от человека, чей отец был убит ударом молнии, нельзя ожидать ничего другого.

Последний аргумент показался мне не слишком убедительным, однако я не счел нужным спорить.

Проходя мимо претория на обратном пути в лагерь, я услышал голоса, говорившие на каком-то странном языке. Я решил, что это разговаривают между собой рабы из Азии, и собирался уже пройти мимо, как вдруг некоторые созвучия в доносившемся до меня непонятном наречье показались мне знакомыми. Охваченный любопытством, я подошел ближе к шатру. Заглянув внутрь, я увидел нескольких этрусских жрецов, сбившихся в кучу. Это их голоса привлекли мое внимание. Полагаю, раньше мне доводилось слышать этрусский язык, скорее всего, в форме молитв и песнопений. То был умирающий язык, на котором ныне говорили лишь в отдаленных частях Этрурии. Один из жрецов поднял голову и встретился со мной взглядом. Потом он что-то сказал своим товарищам. Они моментально смолкли и уставились на меня.

Не представляю, почему они решили, что я подслушивал их разговор. Вне всякого сомнения, им было известно, что на всей земле никто, кроме самих этрусков, не способен понять их невразумительное бормотание. Тем не менее глаза их полыхали враждебностью. Про себя я отметил, что они явно не блещут хорошим воспитанием, как, впрочем, и Помпей, взявший их под свое покровительство.

В обществе еще нескольких сенаторов я вернулся в город. Спутники мои не относились к числу сторонников Помпея, так что у меня не было необходимости держать язык за зубами. Все были согласны со мной, что надменность и высокомерие Помпея становятся невыносимыми. Никто, однако, не мог предложить каких-либо действенных мер для того, чтобы сбить с него спесь. Выслушав несколько абсолютно неосуществимых идей, я решил, что разумнее всего согласиться с мнением Цицерона. Он полагал, что отсутствие значительных войн и политическая неискушенность Помпея рано или поздно приведут его к краху, и я надеялся, что на этот раз ему не изменила проницательность.

Правда, имелось одно обстоятельство, делавшее подобную перспективу не столь уж радужной. Я опасался, что падение Помпея произойдет под натиском людей, еще более неразборчивых в средствах, чем он сам.

На Форуме я оказался в самом разгаре дня. До заката, времени, когда я должен был встретиться с Юлией у храма Кастора, оставалось еще несколько часов. Конечно, мне было любопытно, какие сведения ей удалось раздобыть, но любопытство это меркло перед радостным волнением, в которое приводила меня мысль о скорой встрече с моей прекрасной помощницей. В последнее время я сталкивался со многими женщинами — Клодией, Фульвией, даже Пурпурией. По сравнению с этими хитрыми и опасными интриганками Юлия казалась мне воплощением чистоты и порядочности, несмотря даже на то, что она приходилась племянницей Цезарю.

Форум — прекрасное место для того, чтобы шататься без дела, и я предался именно этому занятию. Прохаживаясь туда-сюда, я перебрасывался словами с друзьями и знакомыми, а едва ли не каждый встречный откупщик считал своим долгом выразить мне свое почтение. Прежде я как-то не задумывался, что так много римских граждан занимается откупами. В большинстве своем все они добивались заключения государственных контрактов где-нибудь в провинции, из опасения, что в течение ближайших двух лет все рабочие Рима будут заняты на строительстве нового грандиозного театра, возводимого на средства Помпея. Сам театр замышлялся не столь уж огромным, но предполагалось, что он станет центром нового форума на Марсовом поле. Согласно плану театр должны были окружать сады и галереи, а также дворцы, предназначенные для народных собраний и собраний сената. Создавалось впечатление, что между Помпеем и Лукуллом существует своеобразное соперничество, и оба из кожи вон лезут, пытаясь превзойти друг друга размерами и роскошью возводимых для города зданий. Город, впрочем, был от этого только в выигрыше. Не знаю, как по части строительства, а по части званых обедов Лукулл точно одержал верх над своим соперником.

Прогуливаясь по Форуму, я натолкнулся на толпу зевак, которая неизменно собирается при всяком уличном происшествии. С замиранием сердца я принялся пробираться вперед, чтобы узнать, что произошло. Люди толпились перед шатром, украшенным загадочными символами, которые обычно используют предсказатели судьбы. Растолкав зевак плечами, я вошел в шатер. Внутри человек, облаченный в тогу с пурпурной каймой, что-то диктовал двум секретарям, вооруженным восковыми табличками и палочками для письма.

Все трое не сводили глаз с распростертого на полу тела Пурпурии. Едва взглянув на него, я заметил столь хорошо знакомые мне раны — маленький разрез на горле и вмятину меж бровей. Лицо ее было так искажено ужасом, что напоминало маску, которую носят на сцене трагические актеры. В отличие от предыдущих жертв, в свой смертный час она понимала, что происходит.

— Добрый день, сенатор, — произнес человек, облаченный в тогу-претексту.

На вид ему было лет сорок, единственной примечательной особенностью его внешности были рыжеватые волосы. Лицо его хранило до крайности серьезное выражение.

— Я — Луций Домиций Агенобарб, курульный эдил, — представился он. — Эта женщина была убита нынешним утром. Ты знал ее, или же тебя привело сюда любопытство?

Я назвал свое имя и вкратце ознакомил его со своей родословной, дабы тот понял, кто перед ним. После этого я сообщил, что недавно беседовал с убитой в связи с расследованием, которым сейчас занят.

— Кто поручил тебе проводить расследование? — первым делом спросил он.

— Метелл Целер, — ответил я.

— Он не имеет необходимых полномочий для этого. Но мы оба знаем, что на следующий год он станет консулом, в то время как срок моего пребывания в должности истечет. Потому я не буду оспаривать его право поручать тебе расследование.

— Как был обнаружен труп? — спросил я.

— Этим утром в шатер заходили несколько человек, но все они ушли, решив, что хозяйка отсутствует. Потом торговец жареной колбасой, лавка которого расположена поблизости, заглянул к ней, рассчитывая купить чесноку. Он-то и заметил, что из-за груды корзин торчит нога. Убийца по непонятным причинам решил спрятать тело.

— У тебя есть какие-нибудь сведения об убитой?

— Почти никаких, — покачал головой эдил. — Мне известно только ее имя и род занятий.

— Разумеется, никакого разрешения на торговлю у нее не было?

— И быть не могло, — усмехнулся Агенобарб. — Ее деятельность относится к числу незаконных. — Поймав мой укоряющий взгляд, он добавил: — Мне прекрасно известно, что наша обязанность — прогонять подобный сброд с Форума и базаров. Но должность эдила была учреждена, когда город Рим был в десять раз меньше нынешнего. И теперь забот у нас столько, что углядеть за всем нет никакой возможности. Знаешь сам, мы обязаны проверять правильность мер и весов, которыми пользуются торговцы, бороться с мошенничеством и ростовщичеством, следить за порядком на Публичных играх, надзирать за проведением общественных работ, за чистотой улиц…

Он в отчаянии махнул руками.

— Если целый год, забросив все другие дела, я буду проверять, все ли в порядке в винных лавках и городских борделях, то не успею обойти и половины подобных заведений.

— Да, бремя государственных обязанностей не бывает легким, — согласился я. — Тебе не известно, была ли убитая свободнорожденной или вольноотпущенной? В таком случае ее бывший господин может потребовать тело для похорон.

— Я постараюсь выяснить это в самое ближайшее время, — кивнул Агенобарб. — Один из моих секретарей прямо отсюда отправится в архив.

— Когда ты что-нибудь выяснишь, не мог бы ты сообщить мне об этом? Я хотел поговорить с этой женщиной еще раз, потому что у меня осталось множество вопросов. Если ты исполнишь мою просьбу, я буду тебе бесконечно признателен.

Лицо эдила, выражавшее усталость и уныние, на мгновение просветлело. Слова мои означали, что он может попросить меня об ответной услуге, а подобный неписаный договор имел немалое значение, в особенности когда речь шла о столь влиятельных семьях, как Метеллы и Домиции.

— Я с радостью выполню твою просьбу, сенатор, — ответил он.

— Благодарю. Мой дом находится в Субуре. Твой посланник может спросить первого встречного, и тот укажет ему, где меня искать.

Выйдя из палатки, я первым делом убедился, на месте ли мой кинжал и цестус. Судя по тому, как развивались события, человек, вооруженный ножом и молотком, должен был в самом скором времени снова возникнуть на моем пути.

На мой взгляд, в Риме нет храма красивее, чем храм Кастора. Он был построен четыре столетия назад, в благодарность за победу, ниспосланную римлянам у озера Регилл. В действительности он посвящен Кастору и Поллуксу, но, упоминая о храме, никто не дает себе труда произносить имя бедняги Поллукса, которого, подобно Рему, постигла та же участь полузабытого второго близнеца.

На ступеньках портика, меж двух стройных колонн, я увидел Юлию. На ней было перехваченное поясом платье бледно-шафранового цвета и палла — длинное покрывало более темного оттенка. Единственным ее украшением служило ожерелье из золотых и янтарных бусин. «Трудно представить женщину, менее похожую на Клодию», — мысленно отметил я. Для меня это было величайшей похвалой. Заметив меня, Юлия улыбнулась, сверкнув превосходными зубами.

— Ты пришел раньше времени, — сказала она. — Солнце еще не село.

— Мне не терпелось вновь увидеть тебя, — признался я и обвел глазами портик, где, кроме нас, не было ни души. — На этот раз твоя бабка не прячется за колоннами?

— Об этом можешь не волноваться, — откликнулась Юлия. — Дома считают, что я отправилась навестить тетку, живущую во Дворце весталок.

— Одна из моих теток тоже живет там, — сообщил я, хотя в этом не было ни малейшей надобности.

— Я действительно там побывала, так что лгать не придется, — продолжала Юлия. — Вот только не стала задерживаться у тетки слишком долго.

— Уверен, эта маленькая хитрость не вызовет гнева богов, — заявил я. — Если позволишь, я, чтобы не забыть, сразу задам тебе вопрос. Когда ты сказала, что в ночь ритуала в доме Цезаря побывала Фульвия, ты имела в виду младшую, ту, что обручена с Клодием?

— А какую же еще? — пожала плечами Юлия. — Старшая Фульвия в прошлом году с позором выслана из города. Той ночью, прежде чем незамужние женщины удалились, я видела Фульвию-младшую. Она очень красива. Я не верю скверным слухам, которые о ней распускают. Столь юное создание не может быть таким порочным.

— Боюсь, на этот счет ты ошибаешься, — усмехнулся я. — Некоторые люди порочны с самого рождения. С течением лет они лишь набирают опыт и приучаются скрывать свою сущность. Вчера я познакомился с Фульвией и сразу понял, что лучшую пару Клодию подобрать невозможно. Надеюсь, в самом скором времени любящие супруги прикончат друг друга. Но горе всему Риму, если эта чета оставит после себя потомство.

Юлия беззаботно расхохоталась.

— Меня ужасно забавляет твоя склонность к преувеличению, Деций, — сказала она.

Бедная простодушная девочка, вздохнул я про себя. Знала бы она, как далек я от преувеличений.

— Скажи, а чем в ту ночь занимались незамужние женщины? Или это тоже запретная тема?

— Нет, почему же. Ритуалу предшествует особая церемония, во время которой мы призываем богиню. После того как начинается само таинство, незамужние женщины удаляются. Обычно мы сидим в дальних комнатах и развлекаемся болтовней. Так было и на этот раз — до тех пор, пока всех не переполошило известие о вторжении Клодия.

— Понятно, — кивнул я.

— Разве тебе не интересно, что мне удалось узнать? — нетерпеливо спросила Юлия.

— С чего ты взяла? Я просто умираю от любопытства!

— Тогда почему ты ведешь себя как мужчина?

В устах Юлии это прозвучало тяжким обвинением.

— Я веду себя как мужчина, потому что таковым и являюсь, — усмехнулся я. — Но скажи мне наконец, что ты выяснила?

— Выяснила, каким образом Клодий проник в дом.

— Замечательно. Но мы уже знаем, что он переоделся женщиной.

— Да. Но прибыл он не с остальными. Это произошло позднее, когда таинство уже было в самом разгаре. Он вошел в дом вместе с торговкой, которая принесла листья лавра.

— Листья лавра? Ты имеешь в виду лавровые венки?

— Нет, именно листья. Их вымачивают в различных жидкостях согласно древним рецептам. А потом, когда ритуал входит в завершающую стадию, женщины жуют эти листья. И тогда, насколько мне известно, они… скажем так, становятся свободнее.

— Представляю, что там происходит, — буркнул я. — Почтенные римские матроны резвятся, точно толпа менад.

Тут меня озарила внезапная догадка:

— Эта женщина, с которой вошел Клодий — та, что привезла листья, — ты случайно не знаешь ее имени?

— Откуда мне знать имя простой травницы? — пожала плечами Юлия. — Это так важно?

Я прислонился к колонне и потер глаза. В висках у меня начала пульсировать боль.

— Юлия, не согласилась бы ты взглянуть на труп одной женщины? — предложил я. — Это здесь, на Форуме. Может, ты узнаешь травницу, с которой Клодий вошел в дом.

Глаза Юлии расширились от ужаса. Жизнь, которую она вела, была слишком далека от тревог и опасностей.

— Эту женщину убили? — выдохнула она.

— Да, — кивнул я. — В Риме идет настоящая резня. Убиты уже четверо — два патриция, раб и крестьянка. Интересно, кто будет следующим? Может, евнух?

— Значит, сведения, которые я сообщила, не принесли тебе никакой пользы? — дрогнувшим голосом спросила Юлия.

Вид у нее был настолько разочарованный, что я поспешил убедить ее в обратном:

— Нет, что ты, я очень тебе благодарен. Все, что ты рассказала, чрезвычайно важно. Не сомневаюсь, между убийствами и святотатством, совершенным Клодием, существует самая тесная связь.

— Конечно, Клодий устроил большой скандал, — недоуменно протянула Юлия. — Но я не понимаю, как можно замять его, убивая людей направо и налево.

— Нет, связь здесь иная, — возразил я. — По-моему, никакого особого скандала не случилось. Римляне сегодня отнюдь не так благочестивы, как прежде, и эскапада Клодия всех только насмешила. Но в ту ночь в доме Цезаря у него была какая-то другая цель. И ради того, чтобы она оставалась тайной, он готов на все.

— Ты полагаешь, все эти убийства — дело рук Клодия?

Я покачал головой:

— Бесспорно, Клодий имеет к ним отношение. Но мне трудно представить, что в его пустой голове зародился столь хитроумный замысел. Его стиль — действовать напролом. Теперь нам необходимо выяснить, были ли у него сообщники.

— Сообщники? Ты полагаешь, Клодий — не единственный мужчина, осквернивший таинство?

— Возможно, на ритуале его сообщники не присутствовали, но тем не менее находились в доме Цезаря. По моему разумению, если в течение одной ночи мужчинам строго заказан вход в некий дом, этой ночью не существует более удобного места для тайной встречи.

— Ты говоришь о заговоре? — воскликнула Юлия. — О, дело приобретает все более интересный оборот!

Судя по всему, она, как и я сам, питала особое пристрастие к разоблачению антиправительственных заговоров.

— Я предполагаю, сначала Клодий побывал на встрече со своими сообщниками. А потом благодаря своей глупости он едва не провалил все дело, потому что не мог не поддаться искушению поглазеть на тайный обряд. Кстати, его сообщники, судя по всему, тоже не слишком благоразумны. Всякий, кто доверяется Клодию, ставит себя под удар и заслуживает самой худшей участи.

Я бросил взгляд в сторону храма, где жрецы разводили огонь перед статуей Близнецов. В тот момент, когда я мысленно произнес слово «близнецы», забытый вопрос, который давно меня мучил, всплыл наконец из недр моей памяти.

— Юлия, ты говорила, что в ту ночь Фауста находилась в доме Цезаря. Но она не замужем. Значит, находилась в дальних комнатах вместе с вами, незамужними девушками?

— Нет, ее с нами не было, — слегка нахмурившись, ответила Юлия. — Она приехала вместе с Клавдией, женой Лукулла. На ней было покрывало, но такое прозрачное, что я сразу ее узнала. Когда мы удалились в дальние покои, она осталась в зале. Может быть, она вдова?

— Нет, она никогда не была замужем. Почему же ей разрешили остаться? Той ночью произошло много несообразностей. На первый взгляд кажется, что все это мелочи. Но вскоре ты поймешь, когда речь идет о бесчестных делах бесчестных людей, любая мелочь имеет значение.

— Я в этом и не сомневалась, — довольно прохладно заметила Юлия.

Я понял, что оказался в нелепом положении умника, с важным видом изрекающего очевидные истины.

— Думаю, настало время вплотную заняться Фаустой, — поспешно заявил я. — И здесь я очень рассчитываю на тебя, Юлия. Уверен, ты без труда сумеешь навести своих знакомых на разговор об этой особе, тем более о ней ходит множество сплетен. Попытайся выяснить, не заметил ли ее кто-нибудь той ночью за неким подозрительным занятием.

— Попытаюсь, — кивнула Юлия, и лицо ее вновь осветилось улыбкой.

— Только прошу тебя, будь осторожна. Кто-то убивает людей, невзирая на их пол и положение в обществе. Меньше всего на свете мне хочется, чтобы следующей жертвой стала ты.

— Осмотрительности мне не занимать. А что будешь делать ты, пока я стану собирать сплетни о Фаусте?

— А я займусь всякими опасными безрассудствами, — со скромным достоинством ответил я. — Буду следить за несколькими жестокими и честолюбивыми людьми, а еще постараюсь выяснить, кто из профессиональных убийц отправляет свои жертвы к Харону посредством двух ударов. Иными словами, мне предстоят нелегкие дни.

Я так проникся сознанием собственного героизма, что готов был встать в позу памятника.

— Прошу, береги себя, — попросила Юлия. — Ты незаурядный человек. Если Республика тебя лишится, это будет для нее большой потерей.

С этим я был всецело согласен, однако предпочел скромно промолчать. Кивнув мне на прощание, Юлия начала спускаться по ступеням храма. Я ждал в тени портика, пока она не скрылась из виду. Только теперь я запоздало понял, что, находясь в моем обществе, Юлия подвергает себя риску. Я внимательно огляделся по сторонам в поисках слежки, но не увидел ничего подозрительного. В Риме столько закоулков, многонаселенных домов, окон, крыш и прочих укромных местечек, что опытному соглядатаю ничего не стоит остаться незамеченным.

Когда Юлия скрылась, я спустился по ступенькам и зашагал по городским улицам, на которых быстро сгущались сумерки. Руки я держал под туникой, делая вид, что грею их, а на самом деле сжимая оружие. По пути я размышлял, пытаясь выстроить в логическую цепочку факты, которые мне удалось узнать в последнее время.

Как я сказал Юлии, при расследовании важна любая мелочь. Порой они кажутся случайными и разрозненными, но самое главное — уловить, каким образом они между собой связаны. Проблема состояла в том, что, размышляя о Клодии, я не мог думать ни о чем другом. Надо сосредоточиться на обстоятельствах, на первый взгляд не имеющих к Клодию никакого отношения, решил я. Может, это впечатление окажется обманчивым.

Во всей этой истории весьма странную роль играла Фауста, дочь Суллы, покойного диктатора. Что еще я знал про нее? Она находилась под опекой Лукулла, которого Сулла назначил своим душеприказчиком. Ее брат-близнец, Фауст, был убежденным приверженцем Помпея. Стоило мне мысленно произнести имя Помпея, мысли мои вновь устремились в ином направлении. Сбить спесь с Помпея я желал почти так же сильно, как и отделаться от Клодия. Разница состояла в том, что последний был моим личным врагом, а в Помпее я видел человека, опасного для Республики, будущего тирана, стремящегося полновластно править Римом.

Итак, Фауста связана с Помпеем. Она живет в доме Лукулла, который самого Помпея ненавидит. Но, конечно, Фауста, скорее всего, разделяет симпатии своего обожаемого брата, чем опекуна. В ночь, когда справлялся оскверненный ритуал, она прибыла в дом Цезаря в обществе супруги Лукулла. Эта самая супруга носит имя Клавдия и приходится старшей сестрой Клодию и Клодии. Еще один их брат, Аппий, находился сейчас в лагере Помпея, но он меня занимал меньше всего. Насколько мне было известно, армейская жизнь приходилась ему по вкусу, и к политике он был совершенно равнодушен, предпочитая ей военную карьеру.

Положение, в которое я попал, оказалось довольно затруднительным. Мой друг Милон был влюблен в Фаусту, и я обещал оказывать ему всяческое содействие. Если в результате моего расследования Фаусту вышлют из города, Милон вряд ли будет мне благодарен. Итак, с одной стороны Целер, желающий во что бы то ни стало выгородить Клодию, с другой — по уши влюбленный Милон. И я вынужден маневрировать между ними, как между Сциллой и Харибдой. То, что женщины способны порождать великое множество проблем, я понял уже давно. Но на этот раз клубок проблем оказался особенно запутанным.

Что, помимо пресловутого ритуала, могло происходить той ночью в доме Цезаря? Какую цель преследовали тайные злоумышленники? Я знал лишь, что они прилагают колоссальные усилия, дабы держать свои дела в секрете. Ради этого они уже убили четырех человек. Из этого следовало одно — их намерения чрезвычайно опасны. Но каким образом с ними был связан Капитон?

До дома я добрался безо всяких приключений. Никаких нападений мне, к счастью, отражать не пришлось.