Святой Франциск Ассизский

ПЬЕТРО КАТТАНИ И БЕРНАРДО ДА КВИНТАВАЛЛЕ

После происшедшего в Порциунколе святой Франциск стал проповедовать на площади Сан Джорджо, не задаваясь вопросом, готов ли он, достоин ли этого. Он был смиренным до самозабвения и знал лишь одно — слово Божье истинно, оно продиктовано свыше. Говорил он пылко, всегда вдохновленный Всевышним, и потому слова его проникали в самую глубину сердца и повергали тех, кто слушал его, в смятенное изумление. Он начинал проповедь, приветствуя людей: «Мир вам от Бога», и просил, чтобы все, встречаясь, повторяли это приветствие, ибо видел, что в них созревают алчность и ненависть, которые могут привести к раздору.

Слушал Франциска и один из самых богатых и рассудительных людей Ассизи, Бернардо да Квинтавалле. Он два года наблюдал за ним, изумляясь, как молодой человек, одних с ним лет и почти одного с ним положения мог достигнуть таких чудес святости или безумия. Однажды, когда Франциск проповедовал, он почувствовал то, что смутно возникало в нем и ранее — ему захотелось жить так же. Но он был осторожен, и прежде решил удостовериться, правда ли Франциск — человек Божий. Как-то вечером он пригласил его к себе. За ужином он смотрел, как Франциск говорит, что ест; после ужина проводил его спать в свою комнату, в которой всегда горел светильник, думая про себя: «Посмотрим, такой ли он, как все?» Франциск смутился от такого соседства и от света, ведь по ночам он вставал, чтобы молиться, но он сделал вид, будто всем доволен, лег в постель и притворился спящим — но лишь только Бернардо захрапел, как контрабас, одним движением оказался на коленях, воздев руки к небу и устремив ввысь горящий взор. В молитве он забыл, где он и с кем и до тех пор, пока колокол не оповестил о начале утренней службы был охвачен страстным стремлением к Богу, повторяя в слезах всего лишь два слова: «Боже мой, Боже мой!»

Мессер Бернардо, который закрыл один глаз, перестал храпеть — он видел все, он радовался, он плакал вместе с Франциском, и, лежа в постели, принял решение.

— Франциск — сказал он, как только наступил день, — если один человек получил от своего синьора много благ и пользовался ими долгое время, а теперь больше этого не хочет, как ему лучше поступить?

— Вернуть все тому синьору, от которого он это получил, отвечал Франциск.

— Я хочу раздать все мое имущество беднякам ради Всевышнего, Который мне его предоставил. Поделю я добро так, как захочешь ты, ибо в сердце своем я решил покинуть мир и следовать за тобой и делать то, что ты скажешь.

Раньше, когда Франциск блистал среди рыцарей, ему встречались юноши, готовые последовать за ним, чтобы возвыситься, но в новой его жизни такого не случалось. Он возрадовался, словно ночная молитва, в которой он просил у Бога помощи, услышана и ему послан товарищ. К тому же он понял, что нечто новое начинается и для него. Он больше не был одиночкой, он становился учителем и смиренно призвал Учителя в проводники.

— Мессер Бернардо, — ответил он, — то, о чем вы говорите — труд великий и тяжкий, и потому следует спросить совета у Господа нашего Иисуса Христа. Пойдемте со мною к епископу, там есть один добрый священник, мы попросим его отслужить службу, потом помолимся до третьего часа[10], прося Бога, чтобы мы трижды открыли требник, а Он указал нам, какую жизнь мы должны избрать.

Добрый священник, отслуживший мессу — образованный клирик, изучавший право в Болонье, звался Пьетро Каттани и был назначен в церковь Сан Николб в Ассизи. Он восхищался Франциском и еще раньше склонялся к тому, чтобы последовать за ним. Теперь он решился на это по примеру Бернардо. По просьбе Франциска он взял требник, осенил его крестным знамением и с именем Христа трижды открыл его в знак Святой Троицы. В первый раз он открыл его на месте: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мною»[11]. Во второй раз: «Не берите с собою ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха»[12]. В третий: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною»[13].

И на этот раз Евангелие отвечало в точности так, как мечталось Франциску, который буквально растолковав слова Божьи, сказал: «Братья, вот путь и правило и для нас и для тех, кто захочет примкнуть к нашему братству. Идите же и исполните, что услышали». Мессер Бернардо сразу разделил свое немалое имущество между больницами, монастырями, сиротами, странниками, вдовами и бедняками. Пьетро Каттани, у которого доход был невелик, быстро отделался от своего добра, но на деле он дал еще более, отказавшись уже немолодым от почетной должности каноника, уютной жизни, от привычек вельможи и образованного человека, ради Евангельской нищеты. Небывалое зрелище предстало перед жителями Ассизи, когда на площади Сан Пьетро, (теперь она зовется именем Святого Франциска) беднякам раздавали деньги. Бедняки появлялись отовсюду, сверх меры оборванные, и святой Франциск, который хорошо их знал, указывал друзьям на самых робких. Голосили женщины, галдели мальчишки, отовсюду слышались шутки зевак, а три человека, почти швыряли с безучастным видом такие деньги, за которые другие отдали бы жизнь. Вдруг к Франциску приблизился некий мессер Сильвестро, священник из Ассизи и сказал ему:

— Ты не все заплатил мне за камни, которые покупал у меня, дабы восстановить церковь Сан Дамиано. Теперь у тебя есть деньги, заплати же мне!

Так обнаружил священник достойную порицания скаредность. Кровь у Франциска вскипела, он обеими руками взял из плаща Бернардо горсти монет, дал их мессеру Сильвестро и спросил:

— Отец не сполна ли я заплатил тебе?

И снова, зачерпнув горсть монет:

— Заплатил я?

— Я удовлетворен, — ответил отец Сильвестро, помрачнел и вернулся домой, сжимая мешочек с деньгами.

Но что-то говорило ему: «Нет, так нельзя».

ОБРАЩЕНИЕ ЭДЖИДИО И СИЛЬВЕСТРО

Три брата жили в лачуге, между Порциунколой и больницей прокаженных, о которой Франциск никогда не забывал, даже если был занят проповедью; ведь основа апостольства — милосердные деяния, и тот, кто не поможет страждущему телом ближнему, не сможет помочь страждущему духом. Кроме того, Франциск был привязан к этой церкви, носившей имя Божьей Матери, и из-за рыцарских своих чувств, и из-за тоски по материнской ласке.

В городе много толковали о таком обращении. Один юноша восемнадцати лет, сирота, которого звали Эджидио, был потрясен до глубины души, и стал задумываться о том, как жить ему, чтобы все его поступки были угодны Богу. Без сомнения, думал он, Франциск знает какую-то тайну. Однажды утром, в апреле, помолившись в церкви Сан Джорджо, он отправился на поиски Франциска, и спускаясь к Порциунколе, думал: «Найду ли я его?» На перекрестке он в нерешительности остановился, потом уверенно пошел по одной из дорог, моля Бога, чтобы выбор его оказался верным; и действительно, Всевышний направил его к Франциску, который в тот момент выходил из рощи. Эджидио бросился на колени к его ногам, и святой принял его как долгожданного гостя.

«Добро пожаловать, новый рыцарь! — сказал он, ибо в тот день, 23 апреля, был праздник Святого Георгия, покровителя рыцарей. — Если бы император прибыл в Ассизи и назначил одного из жителей своим тайным советником, не должен ли тот сильно возрадоваться? Ты же возрадуйся более, ведь Бог избрал тебя Своим рыцарем, чтобы ты стремился к совершенству святого Евангелия».

Прежде всего вновь посвященный рыцарь отдал свой плащ бедной страннице. Потом он раздал свое имущество и примкнул к последователям Франциска.

Спустя некоторое время перед Франциском предстал тот самый Сильвестро, который потребовал плату за камни. Он поведал, что с того дня, когда на площади раздавали деньги, пример Франциска ни на миг не давал ему покоя. «Горе мне! — думал он. — Я, старик, хотел накопить преходящие блага, тогда, как юноша от них отрекся!» В ту же ночь он увидел сон. Ему приснилось, что изо рта у Франциска вылетел огромный золотой крест и поднялся в небо, раскинувшись от одного конца земли к другому. Проснувшись, он понял: сон означал, что Франциск и вправду друг Христу, и Орден его распространится по всему миру. Сильвестро тут же начал каяться дома, а потом последовал за супругом Бедности братом, и был столь возвышенного разума, что нередко учитель обращался к нему за советом.

ПЕРВОЕ СТРАНСТВИЕ БРАТА ЭДЖИДИО

С приходом Эджидио их стало четверо в Порциунколе, и жили они счастливо, но так как они стремились к славе Божьей больше, чем к собственному счастью, то разделились, чтобы добиться большего — святой Франциск послал брата Бернардо и брата Пьетро Каттани в Тоскану, а сам вместе с братом Эджидио отправился в Марке. Он был весел, словно нашел сокровище, и шел, распевая громким и чистым голосом гимны Богу, а за ним кротко следовал Эджидио, читая «Отче наш». Внезапно Франциск прервал пение (пел он по-французски) и позвал Эджидио.

— Послушай, — молвил он, — что я скажу тебе. Наша вера подобна рыбаку, который вылавливает сетью множество рыб, потом выпускает мелких, а крупных кладет в садок.

Франциск предчувствовал, что у его дела огромное будущее. На дорогах он останавливал прохожих — рыцарей, крестьян, мастеровых, кого угодно, и спрашивал в упор: «Брат мой, любишь ли ты Бога?» А те слушали, разинув рот, так как никогда прежде об этом не задумывались.

Он еще не проповедовал народу открыто, но, проходя по городам и мимо замков, он с простотою наставлял мужчин и женщин, говоря им: «Любите Бога и бойтесь, и совершите покаяние, достойное ваших грехов».

Когда он заканчивал свои речи, добрый Эджидио советовал: «Поступайте так, как говорит вам мой духовный отец, ибо говорит он высочайшую истину».

Все удивлялись. «Откуда взялись, чего хотят от нас эти странные люди?» — говорили они, ибо в то время мир уже забыл о Боге, хотя имя Его часто бывало на языке.

МЕНЬШИЕ БРАТЬЯ

Когда Франциск вернулся в Церковь Санта Мария дельи Анджели, трое жителей Ассизи — Саббатино, Морико и Джованни делла Капелла пришли просить, чтобы он взял их к себе, и он с отеческой заботой их принял. Позже эти трое привлекли Филиппо Лонго, Джованни ди Сан Костанцо, Бернардо ди Вириданте, так что в 1209 году их стало двенадцать. Франциск нежно любил их, прекрасно знал каждого и называл их братьями, желая чтобы они и между собой называли друг друга так. Позднее к этому имени он прибавил прилагательное, навсегда оставшееся в названии Ордена — «меньшие братья».

Название это напоминало о Евангелии, которое обещает Царство Небесное малым, и оберегает их. «Меньшими братьями» называли они себя и потому, что из христианского смирения отводили себе во всем последнее место, и потому еще, что таким было их положение в обществе: ведь в коммунах, и особенно в Ассизи «старшими» звали богатых, власть имущих, зажиточных людей, низшие же сословия мастеровых и бедняков называли «меньшими». Жизнь была нелегкой, мятежи сменялись перемириями, перемирия — гонениями, когда у власти стояли то одни, то другие деспотические люди, и низшие слои страдали больше всех, ибо если в народе нет любви к ближнему, униженные никак не смогут поистине возвыситься. Франциск назвал своих последователей «меньшими братьями» — они должны были гордиться, что находятся среди угнетенных, и во всем держать их сторону, но не испытывать ненависти к угнетателям, а любить всех, знать и богачей, мирских людей и грешников, ибо все они — Божьи дети, все могут обратиться и возвыситься благодаря добродетелям, которых мы не замечаем.

Если для посвящения в рыцари надо пройти символический церемониал, в котором участвуют аллегории долга и усердия, то для посвящения в «меньшие братья» следовало разуться и облачиться в рясу, туго перепоясавшись. Это красноречивее золотых шпор, белого шелка, пурпурных одежд и меча на поясе. Если закон рыцарства — хранить до самой смерти верность Богу, Церкви и собственному синьору, хранить чистоту, отказываться от любой торговли, никогда не стремиться к выгоде, защищать слабых, женщин, угнетенных, восставать против любой несправедливости, и при встрече с любым человеком быть достойным и учтивым, честным и отважным, — все это было присуще и «меньшим братьям», с той лишь разницей, что их стремления были намного выше. Ничего для себя, все для Бога.

БЛАГОРОДНЫЙ ТРУД

И от природы, и благодаря хорошей выучке Франциск любил работать. Еще в миру он без стыда стоял за прилавком, ведь он был из торговцев, а торговцы были основой экономики итальянских коммун. Буржуазия, новое сословие, противостояла знати — это была новая знать, состоявшая из людей, которые всего добились своим трудом, а не получили титул в наследство.

После обращения Франциску пришлось заняться ручной работой — первые шаги на пути к Христу, тяжкий труд апостолов и святого Павла ради хлеба насущного придали ему невиданное благородство. Он ощущал свершившееся искупление и утешался трудом. Позднее он поведал о своем опыте, и последователи его, если не молились, работали, выхаживая больных, служа прокаженным, подметая в храмах, а уж затем занимались трудом, которому были обучены.

Наставник служил им примером и предписывал: «Я желаю, чтобы все мои братья работали и с кротостью вершили добрые дела, дабы избежать праздности, которая есть враг души, не быть людям обузой и честно зарабатывать хлеб свой. Те, кто обучен какому-либо ремеслу, пусть делают, что умеют; те же, кто не обучен, пусть учатся, но стремятся к тому, чтобы работать с верой и благоговением, иначе угаснет дух молитвы, которому должно служить все преходящее. Пусть остерегаются получить за труд сверх необходимого для пропитания, и пусть никогда не берут денег. Вот такую смиренную жизнь должны вести слуги Божьи, рыцари святейшей Бедности».

Введя такое правило, Франциск избежал опасности — братья уже не могли слишком возлюбить свой труд, а вместе с ним и самих себя и предпочесть внутренней жизни работу или славу. Одним из самых славных представителей этой трудовой аристократии был брат Эджидио.

Эджидио молился, путешествовал, трудился и пел. С молодых лет он странствовал по путям паломничества, которые вели в Рим, Апулию, Галицию и Святую Землю и зарабатывал себе на хлеб, выполняя любую работу. В Бриндизи он ловил орлов, в Кайро — был могильщиком, в Анконе — корзинщиком, в Риме — дровоколом, в Риети — помощником на кухне. В деревнях, по которым он проходил, он помогал собирать виноград, колосья, сливы, сбивал орехи, всегда отказываясь от денег и раздавая беднякам все, что не было нужно для дневного пропитания. Места он менял так же легко, как менял работу, как отдавал свой плащ с капюшоном, как презирал деньги. Он работал, чтобы жить, а не жил, чтобы работать. Он не хотел становиться ни рабом своего труда, ни рабом своего сердца.

Когда его приглашали к кардиналу, который любил и почитал его как святого, он не садился за стол, если в тот день ничего не заработал, и ел только сухой хлеб. Как-то раз хлынул дождь, и кардинал с радостью подумал: «Сегодня брат Эджидио не сможет выйти из дому на заработки!» Но Эджидио спустился на кухню и предложил повару вымыть ее всю, с пола до потолка, всего за два хлебца. На следующий день дождь продолжался и Эджидио заработал себе обед, вычистив все ножи. Когда же один священник, встретив этого бедняка, радостно идущего по дороге, крикнул ему: «Бездельник!», брат Эджидио заплакал в раскаянии.

Святой Франциск презирал праздных людей, словно животных-паразитов. Одному брату, который мало молился, не работал и не просил милостыню, он сказал: «Иди-ка своей дорогой, брат трутень, ведь ты поедаешь плоды труда твоих братьев, оставаясь праздным, не желаешь выполнять работу во имя Божье».

Кроме этого превосходного трудолюбия, было в нем еще одно благородное свойство — отдавать все и ничего не удерживать, но об этом никто еще не знал.

БЛАГОРОДСТВО МИЛОСТЫНИ

Одной из добродетелей, которой святой Франциск учил своих братьев, была нищета, но он видел, что они стыдятся просить, и, так как он любил и почитал их, словно каждый из них был лучше него, то, сохраняя присущую ему тонкость, оправдывал этот стыд и не заставлял их, но сам выходил каждый день и просил за всех. Быть может, он надеялся, что они научатся у него, или хотя бы наберутся решимости и скажут: «Идем и мы!» Но они были упрямы. Он уставал сильно, ведь от природы он был нежным, мирская жизнь прибавила ему утонченности, а новая жизнь изнурила его постами и лишениями. Поэтому он один не мог справиться с таким тяжелым трудом, да и не считал справедливым, если братья лишатся возможности усовершенствоваться в нищете. В конце концов он научил их как побороть стыдливость, объяснив им, что они вредили себе самим.

Он сказал им: «Братья и дети мои, Сын Божий был знатнее, чем мы, и все же в этот мир Он пришел бедным из-за нас. Из любви к Нему мы избрали совершенную нищету, которую от Него унаследовали, и потому не должны стыдиться милостыни, ибо наследники короля не стыдятся нести бремя наследства».

Объяснял он еще и так, стараясь воззвать к чувствам: «Время покажет, что в наше братство войдут самые знатные и самые мудрые, и просить милостыню они сочтут великой честью и благодатью. Вы же должны возрадоваться, что вы — первые и должны служить образцом будущим святым».

Но и это не коснулось их души. Необходимо было найти что-нибудь такое, что победило бы унижение. И Франциск нашел: «Просите милостыню ради Господа, и с еще большим рвением и достоинством, чем тот, кто предлагает тысячу слитков золота взамен на одну монету, ибо вы предлагаете любовь Божию за кусочек хлеба, а в сравнении с Его любовью все сокровища, и небесные и земные не стоят ничего».

Он был прав — мирская гордыня велит давать, но не просить; святой же Франциск, унизил себя до того, чтобы просить с великодушием человека, который забывает о себе. Кажется, будто он облагодетельствован, в то время, как он, благодетель, дарует то, что нельзя ни купить, ни продать — любовь. Тот, кто просит, сильнее и великодушнее того, кто дает. Дающий чувствует это и нередко подает милостыню, полагая, что он получит сверхъестественное вознаграждение, а на бедняка, произносящего: «Да воздаст вам Бог» смотрит с суеверной почтительностью. Разрушив привычные основы мирской жизни, святой Франциск открыл своим братьям, что просить выгоднее, чем давать, ибо ты, не подавая и виду, предоставляешь другим возможность совершить доброе дело — и потому он не считал унизительным протягивать руку со словами: «Брат, помоги мне».

Братья вняли этому объяснению. С тех пор каждый из них спрашивал позволения просить милостыню, а вернувшись, они показывали собранное Франциску, и один говорил другому: «Я собрал больше, чем ты».

Франциск был счастлив, смотря, как они радуются, но требовал при этом, чтобы они не удерживали у себя больше необходимого — все оставшееся они должны были раздать нищим.

БЕДНОСТЬ И СВОБОДА

Епископ Гвидо, оставшийся другом и советчиком Франциска, однажды принимал его у себя и довольно резко заметил:

— Ваша жизнь кажется мне слишком суровой и тяжкой. Как же вы существуете, не имея ничего, даже самого необходимого, ведь вас так много.

— Господин мой, — ответил Франциск по-латыни, — если бы мы имели что-нибудь, то нашим словам о милосердии и доброте никто бы не поверил. Да и вскоре нам понадобилось бы оружие, чтобы защитить наше имущество, ведь собственность рождает ссоры и раздоры, а это сильно мешает любви к Богу и к ближнему. Вот почему ничто преходящее нам не нужно.

Ответ очень понравился епископу. В нем было самое ядро учения, воодушевившего Франциска на то, чтобы члены его Ордена жили в бедности. Предшественники его считали возможным, чтобы не сами монахи, но община в целом, могла владеть домами и землями. Франциск же полагал, что любая собственность поглощает целиком, связывает, тогда как человек, посвятивший себя Богу, должен быть свободным как ветер, и идти со всеми, никого не боясь — ему нечего терять, нечего и наживать. Обладатели богатств кажутся весьма свободными, но на деле они зависят от семьи, от опутывающей их сети дел, от законов и властей, защищающих их, даже от людей, которые им служат, в то время, как он и его братья желали быть покорными людям, но не зависеть ни от кого, кроме Церкви.

Святой Франциск не относился к богатым с презрением, напротив, он даже настаивал на том, чтобы его последователи уважительно относились к тем, кто жил в изяществе и роскошно одевался, но при этом помнил, что для истинного служения ближнему, всецелого посвящения себя людям, необходимо лишить себя всего, даже хижины.

У Франциска не было домашней утвари, он не желал даже, чтобы кто-нибудь из его монахов, (у них была незатейливая утварь) с вечера замачивал овощи, ибо Евангелие предписывает не думать о завтрашнем дне.

Не хватает ли нам ежедневных дел? Нищета как раз и освобождала от груза лишних забот.

СТРАНСТВУЮЩИЕ РЫЦАРИ

Первым своим собратьям, пришедшим в Порциунколу, святой Франциск сказал:

— Согласитесь, дражайшие мои собратья, что Бог милосердный призвал нас не только для того, чтобы мы сами спаслись, но и для того, чтобы собственным примером и словами мы убедили целые народы раскаяться и вспомнить о Его воле. Пусть не смущает вас, что вы бедны и невежественны, в вас заговорит Дух Божий. Вы встретите добрых людей, которые примут вас с радостью, встретите и злых, которые примут вас дурно и воспротивятся вашему учению. Расположите сердца ваши ко спокойствию и смирению.

Воодушевив их такими словами, Франциск благословил их, и они отправились в путь как апостолы, по двое, сохраняя в сердце его благословение и напутствие. Они ничего не взяли с собой, даже плаща, который носили обычно, потому что всегда были готовы уступить его первому, кто попросит; питались они дикими плодами и корками хлеба, которые им подавали Христа ради, спали под навесом, на ступенях церкви или же под деревом; при виде церкви или креста набожно преклоняли колена, вспоминая о страстях Господних; входя в город, село или дом, приветствовали людей словами святого Франциска: «Мира и добра вам», побуждая всех любить Творца неба и земли; стойко сносили голод, холод, нужду и лишения. Они страдали по доброй воле, им суждено было страдать и быть отвергнутыми, как Господу нашему Христу.

Их земляки и родственники давали им скудную милостыню или не давали ничего, говоря: «Для чего вы отказались от того, что имели? Не для того ли, чтобы есть за счет других? Теперь выкручивайтесь сами, глупцы». В те времена оставить все свое имущество и ходить от одной двери к другой, прося милостыню, было неслыханной редкостью.

Хотя в ХIII веке не были редкостью паломники, пилигримы, кающиеся, странно одетые, похожие на дикарей, едва прикрытые необычной одеждой; последователи святого Франциска производили впечатление. Некоторые боялись меньших братьев, как безумных, и при виде их бежали — те же, кто выслушивал их, говорили: «Они либо сумасшедшие, либо пьяные, либо они столь возвышенны, что нам не понять их». Многие засыпали их вопросами: «Откуда вы идете? Кто вы? К какому Ордену принадлежите?» Отвечать стольким людям сразу нелегко, но они говорили, что они — кающиеся из города Ассизи, и что Орден их не учрежден.

Нередко бездельники и шалуны развлекались тем, что осыпали их бранью, забрасывали комьями грязи, совали им игральные кости, приглашая поиграть с ними, срывали с них жалкую одежду. Святые никогда не просят вернуть то, что у них отняли. Если же им отдавали одежду, они кротко благодарили. Самые злобные хватали их сзади за капюшон и как мешок тащили за собою. К чему приводило такое унижение? Прибавляли они славы Богу, давая людям глумиться над собою? Будущее показало, что это так.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С БРАТОМ БЕРНАРДО ВО ФЛОРЕНЦИИ

Брат Бернардо и брат Эджидио направились во Флоренцию, проповедуя по дороге, как того хотел святой Франциск, войдя же в город, нигде не смогли найти себе пристанище. Остановившись у одного дома, обнесенного открытой колоннадой, в которую была встроена печь, они смиренно попросили хозяйку, чтобы она позволила им переночевать хотя бы у этой печи, если она не может приютить их в доме. Добросердечная женщина согласилась, но муж ее, вернувшись домой и увидив двух монахов, стал бранить жену: «Ты зачем пустила этих бродяг?» — Жена защищалась: «Я же не в доме их оставила, а на улице какая от них опасность? В худшем случае утащат несколько поленьев».

Она хотела принести им одеяла, на улице был холод, но муж ей заикнуться об этом не дал: «Нечего, нечего, обойдутся разбойники с большой дороги».

Брат Бернардо и его сотоварищ дурно провели эту ночь, лежа у печи и согреваясь любовью Божьей, под покрывалом госпожи своей Бедности; а лишь зазвонили к утренней мессе, они отправились в церковь. Наутро хозяйка пошла в ту же церковь, и увидев в углу своих гостей, стоявших на коленях и поглощенных молитвой, подумала: «А что я говорила? Если бы они были разбойниками, как называл их мой муж, разве могли бы они так набожно молиться?» Она удивилась еще больше, когда увидела, что произошло потом.

После службы некий мессер Гвидо, добросердечный господин, начал раздавать милостыню всем бедным, находившимся в церкви, но когда очередь дошла до двух бедняков, они от денег отказались. Услыхав это мессер Гвидо остолбенел:

— Вы же бедняки, почему же не хватаете деньги, как другие?

На это ответил брат Бернардо:

— Для нас бедность не тяжела, мы сделались бедными добровольно для стяжания благодати и жизни по Евангелию.

— Так что же, вы никогда ничего не имели?

— Многое, но все, что имели, раздавали бедным.

Все были изумлены. А хозяйка дома решила, что ради Господа следует приютить этих людей, отказывающихся от денег.

«Бог вознаградит вас за добрые помыслы», — ответили братья.

Но мессер Гвидо стал настаивать на том, чтобы они оставались у него сколько пожелают, говоря: «Вот место, которое приготовил вам Господь». И они остались к огромному удовольствию мессера Гвидо, который после этого стал еще более милосерден. Таким образом, братья, отказываясь от преходящих благ в ожидании вечных, получали в награду и блага земные.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С БРАТОМ БЕРНАРДО В БОЛОНЬЕ

Примерно в 1211 году святой Франциск направил брата Бернардо да Квинтавалле в Болонью, чтобы тот обратил к Богу души болонцев. Приготовления к странствию были коротки: брат Бернардо осенил себя крестным знамением, получил благословение учителя — и пошел.

Иной, отправляясь в столь образованный город, как Болонья, запасся бы красноречивыми проповедями, и стал бы держаться поважнее. Бернардо, вошел в город одетый как пастух и безмолвно сносил насмешки уличных мальчишек; более того — чтобы облегчить доступ преследователям, он остановился на главной площади города. Он спокойно уселся там, и вокруг него собрались девушки, мастеровые, лавочники, школьники, у которых кончились уроки. Им хотелось над кем-нибудь подшутить — кто дергал его за капюшон, кто швырял в него камни и грязь, кто ударял с одной, кто толкал с другой стороны, а Бернардо все молчал и улыбался не улыбкой слабоумного, но улыбкой человека, который знает, что делает. На несколько дней он добровольно как бы приковал себя к позорному столбу, и длилось все это до тех пор, пока доктор права, читавший лекции в Болонье, мессер Никколо деи Пеполи, в изумлении наблюдавший за ним и дивившийся его терпению, не вышел как-то раз в сопровождении любопытствующих школяров, и не спросил у него:

— Кто ты? Для чего ты пришел сюда?

Брат Бернардо, не говоря ни слова, вытащил из-за пазухи устав Ордена и протянул его ученому. Мессер Никколо прочел бумагу с изумлением и восхищением. Может быть, именно здесь та мудрость, которую они пытаются почерпнуть из книг? Затем повернувшись к ученикам, он сказал:

— Поистине, это самая высокая степень веры, какую я когда-либо видел, а человек этот и те, кто с ним, самые святые люди в мире. Обойтись с ним дурно значит сильно согрешить. Его должно почитать, как друга Божьего.

Он пригласил Бернардо к себе, и скоро предоставил ему небольшой домик, чтобы разместить в нем других собратьев, — все он устроил и обставил на свои средства, сделавшись покровителем братства. Так, при помощи уважаемого в городе человека, Бернардо возвысился в глазах болонцев, и они вознамерились узнать и понять его, а узнав, восхитились им так, что даже состязались за право увидеть его. И тот, кто смог лишь коснуться края его одежд, радовался, словно Бернардо был святым.

«Это дурно», — подумал он и однажды сбежал из ученого города, и вернулся к святому Франциску.

«Отец, — кротко проговорил он, — в Болонье все устроено. Направь туда других братьев, которые остались бы там, я же не могу больше приобретать. По правде говоря, для меня большей честью было бы терять».

Сияя от радости, он все отдал братьям, чтобы идти навстречу новым насмешкам и новым обращениям. И зерно, посеянное им, дало всходы, подобно горчичному семени. Никколо деи Пеполи сделался меньшим братом, а славнейший правовед Аккуризо оставил братству новое здание, и так понемногу начал закладываться фундамент церкви Святого Франциска, одной из самых прекрасных в Болонье. И пополаны, и нобили, и книжники, и бродячие артисты мечтали, чтобы их похоронили под кипарисами церковного дворика, ибо сладка смерть под покровительством святого Франциска.

КРУГЛЫЙ СТОЛ

Так же, как рыцари Круглого Стола, вернувшись из походов, собирались вокруг короля Артура, и каждого одинаково почитали, ибо во всем они были равны, рыцари Бедности, совершив свои благородные дела, всегда собирались вокруг святого Франциска. Они любили и почитали друг друга как братья, несмотря на то, что и двенадцать первых рыцарей, составлявшие первый Круглый Стол францисканцев, были разными по возрасту, и по положению.

Среди них были знатные и богатые, как Бернардо да Квинтавалле; доктора правоведения и теологии, как Пьетро Каттани; священники, как Сильвестро; а рядом с ними — крестьяне из соседних земель и настоящие рыцари, как Анджело Танкреди да Риети, которого Франциск победил, нанеся ему всего один удар. Улучив для этого минуту, он сказал ему сурово, когда тот проходил по улице: «Брат мой, долго уже ты носишь пояс, шпагу и шпоры! Настало время сменить пояс на веревку, шпагу — на крест, шпоры — на дорожную пыль. Иди за мною, и я сделаю тебя рыцарем Христовым».

Когда они собирались вместе, то были так счастливы, что забывали обо всех невзгодах. Время проходило у них в молитвах и труде, ведь Франциск не желал, чтобы братья жили в праздности; они содержали себя в чистоте и бедности, побеждали в себе дурные помыслы с помощью противоположных им добродетелей, у них не было никакой собственности, даже книги были общими, по ночам же они вместе вставали, чтобы молиться.

Согласие, в котором они жили, было поистине дивным, один служил другому, предвосхищал его желания — так балует своего любимца мать — каждый готов был отдать за своего любимца жизнь; те же, кто должен был управлять другими, приучали себя к тому, чтобы стать смиренней остальных, а те, кто должен был подчиняться, никогда не противились высшему, ибо чувствовали данную ему от Бога власть. Они остерегались бранных слов, но если и случалось кому-нибудь подумать или сказать то, что могло бы обидеть другого, он тотчас же просил прощения, и просил, чтобы оскорбленный дал поцеловать свою ногу. Хотя и были они беднейшими людьми, у них всегда находилось что-нибудь для тех, кто навещал их.

И богатые и бедные приходили в рощу Порциунколы, где братья были щедры с бедными и отдавали им последнее, а с богатыми были обходительны и принимали их радушно, стараясь склонить к покаянию.

Они были радостны всегда, так как ни в себе, ни в отношениях между собою не имели ничего, что беспокоило бы их, и по научению святого Франциска, открывшего им глаза на все прекрасное, что только есть в мире, они чувствовали себя хозяевами в бескрайнем мире, созданном Отцом Небесным. Но по знаку учителя они были готовы разлучиться, чтобы пойти по тяжкому мирскому пути — ведь Франциск молил Всевышнего о том, чтобы из самых отдаленных краев Италии или Европы, все они разными дорогами вернулись к нему, ибо и сам учитель часто очень хотел их увидеть. Отпуская их, он полагался в некотором смысле на судьбу, у них же, как и у странствующих рыцарей, был свой король — Христос, и прекрасная дама — Бедность, и Святая земля — мир.

Франциск не встречал более дорогого его сердцу селения, чем его маленький город Ассизи, и в то время, как многие из обращенных стремились убежать далеко от родных и знакомых в поисках идиллического уединения, он оставался на родине. Там начал он свой апостольский путь, там основал главную резиденцию Ордена, там пожелал и умереть. Хотел он также, чтобы братья его, хотя они и странствовали свободные, как ветер, возвращались на свою землю и работали там, ибо он был не только святым, но и гением, причем гением латинским, и понимал, что любовь и милосердие начинаются на родной земле, и не может быть человеколюбия там, где неведома любовь к родине.

РИМ

Когда число собратьев выросло до двенадцати, Франциск решил перевести свой Круглый Стол из Порциунколы в хижину, стоявшую в долине между Санта Мария дельи Анджели и Сан Дамиано. Долина эта называлась Ривоторто, ибо там протекал извилистый горный ручей с каменистым дном. Их было двенадцать человек, и это означало, что возрастала и ответственность.

В мае — июне 1210 года святой Франциск, еще ранее, в 1209 году, набросавший план устава, основанного на Евангельском учении, пришел к мысли о том, что пора поставить свои труды в подчинение Церкви, в основном — для того, чтобы получить разрешение на проповедь. Однажды он решительно обьявил собратьям: «Пойдем к нашему святому отцу, мессеру Папе».

Все двенадцать отправились в дорогу с той быстротой, с которой собираются люди, которым нечего оставлять и нечего брать с собою, причем святой Франциск из тяготения к послушанию и порядку назначил главой этого похода брата Бернардо.

По дороге они весело пели гимны Всевышнему, беседовали о Боге и о душе, молились, ведь у них не было никаких дорожных забот, и они останавливались на ночлег там, где настигала их ночь. Господь всегда предоставлял им и приют, и пищу. Когда «бедняги» появлялись среди людей, чтобы попросить милостыню, они не боялись, что их оттолкнут. В сознании их всегда жила мысль о том, что Бог им — Отец, и это помогало им обращаться к любому, как к брату.

В Риме они встретили своего епископа Гвидо, который нахмурился, решив, что они собрались навсегда покинуть Ассизи, но, узнав об их намерении, обрадовался и позволил им предстать перед папой, чему способствовала его дружба с кардиналом Джованни Колонна ди Сан Паоло.

Иннокентий III, душою — истинный вельможа, не только сострадал нищете, но и презирал ее. Внимательно оглядел он стоявшего перед ним нищего, желавшего жить и проповедовать в апостольской бедности, и сказал ему, что опасается, не из тех ли тот вальденсов или альбигойцев, которые, якобы следуя Евангелию, желают навязать Церкви, терзаемой их ересями, свои законы.

Иннокентий III смотрел ему прямо в глаза, Франциск не отводил взгляда, и изложил свой бесхитростный устав с такой твердостью, что, казалось, он на равных с царственным первосвященником, а тот почувствовав рядом с собой столь же великого, как и он, человека, ограничился таким замечанием:

— Дети мои, жизнь ваша кажется нам слишком суровой. Мы не сомневаемся в том, что вы, с вашей пылкой душой, можете снести ее суровость, но опасаемся за тех, кто придет после вас.

Франциск ответил на это:

— Мессер, я целиком посвятил себя Господу моему, Христу. Можно ли пренебрегать Его обещанием, данным тому, кто оставит все ради Него? Не следует ли отвергнуть все необходимое нам в нашей короткой жизни?

Увидев столь глубоко верующего человека, который не отступит, пока не достигнет цели, Иннокентий III сказал Франциску и его собратьям, чтобы они шли и молились Богу. Пусть Он откроет им Свою волю, а затем уж он, папа, вновь призовет их к себе.

Тому, кто верил не так сильно, ожидание это могло показаться мучительным, но Франциск, уверенный в том, что Господь, Который вдохновлял его, озаряет и Церковь, не усомнился. Он провел эти дни в Риме, ухаживая за больными в больнице Сан Антонио. Ничто так не утешает, не просвещает, не подготавливает к великим откровениям, как деятельное милосердие.

ПРИТЧА О ЦАРСКОЙ ЛЮБВИ

Собравшиеся на совет кардиналы не хотели принять новый Орден, в основном, по той причине, которую уже назвал епископ Гвидо — жизнь в братстве и проповедь несовместима с совершенной нищетой, которой не было ни в одном другом Ордене.

Но кардинал Джованни Колонна защитил святого Франциска таким неопровержимым доводом: «Я опасаюсь, как бы мы не прогневали Бога, отвергнув просьбу этого бедняка, ведь она основывается на Евангелии. Если вы говорите, что его устав противоречит общинному жизнеустройству, из этого следует, что для человека невозможно следовать Евангелию».

Тогда Иннокентий Ш призвал к себе святого Франциска и его одиннадцать братьев. Накануне, ночью, после напряженных, мучительных дум об участи христианства, ему приснилось, что Латеранский собор начал рушиться, к нему подбежал человек в нелепой одежде и поддержал его, подставив плечи, которые вдруг стали исполинскими. Но стоит ли верить снам? Однако первосвященник едва поверил своим глазам, когда, увидев изнуренное, излучавшее свет лицо бедняка из Умбрии, узнал этого человека.

А тем временем святой Франциск произнес в защиту своего идеала речь в форме притчи в присутствии папы и всех кардиналов. Хотя притчу для красноречивого нравоучения применял именно Иисус, никому до этого не приходило в голову рассказывать притчи папе; но святой Франциск, истинный поэт, был склонен воплощать мысль в живые картины. Он ощущал, как вдохновляет его Бог, и рассказывал:

— Однажды царь полюбил бедную прекрасную женщину, которая жила одна в пустыне. Он женился на ней, и родилось у них много детей, и затем он покинул их. Когда дети выросли, мать сказала им: «Не бойтесь ничего и не стыдитесь, потому, что вы — царские дети. Идите же к его двору, и он даст вам все, что вам нужно». Так они и сделали, и царь, увидев их, восхитился их красотой. Он понял, что они похожи на него и спросил у них: «Чьи вы дети?» Когда они ответили, что мать их — бедная женщина, и живет одна в пустыне, он, возрадовавшись, принял их в объятия и сказал: «Не бойтесь, вы — сыновья мои. Если в моей трапезной едят слуги, тем больше достанется вам, ведь вы законные мои дети».

— Я, — объяснил Франциск, — как та бедная женщина, возлюбленная Господа, Который был столь добр, что подарил мне многих детей. Царь всех царей обещал мне, что будет кормить их — ведь, если Он кормит чужих, то тем больше должен дать детям законным. Если Господь дает грешникам преходящие блага из любви к их детям, то по заслугам воздаст Он тем, кто следует Евангелию.

Подперев ладонью подбородок, Иннокентий III внимательно его слушал, думая: «Неужели это именно он, человек из моего сна?» Кардиналы, сидевшие вокруг папы, смотрели на святого Франциска в ошеломлении. Никогда не слышали они, чтобы столь и простыми и дерзкими словами говорили о Боге и о душе, а все же притча его ни в чем не противоречила Писанию.

Неведомое величие, однажды, во время первой аудиенции, блеснувшее в глазах святого, проявилось в этой притче. Душа его бедна, ибо так нужно, но Бог любит ее, и прекрасна она именно потому, что бедна. Люди, принадлежащие к Ордену Нищеты, словно дети любви при царском дворе, всегда будут обласканы и приняты с любовью. Тому, кто уверен, что Бог любит его именно так, нечего опасаться и может он быть только святым. Иннокентий III понял это и обнял Франциска, одобрил его устав и, чтобы придать ему полномочия, а главное — чтобы собратья его имели право проповедовать, повелел, чтобы они приняли духовный сан.

Так посвятили в рыцари знаменосца Христова.

РИВОТОРТО

Радуясь, что Церковь признала их, они вернулись в Ривоторто. Там стояла хижина, почти непригодная для жилья — в ней с трудом можно было выпрямиться во весь рост, такой тесной и низкой была она. Под потолочными балками святой Франциск написал имя каждого из братьев, чтобы они могли найти свое место, если им захотелось помолиться или отдохнуть. Жизнь в Ривоторто была очень тяжкой, другие дома стояли далеко, там не хватало хлеба, и многие изнемогали от голода. Как-то ночью из темноты донесся чей-то крик: «Умираю! Умираю!»

Святой Франциск поднялся первым, зажег свечу и спросил:

— Кто сказал, что умирает?

— Я, — ответил один из братьев.

— Что с тобой? Почему ты умираешь?

— Я умираю с голоду!

Тотчас же святой Франциск велел принести ему весь сохранившийся у них небольшой запас пищи и приготовил трапезу с аккуратностью, присущей бедности, пожелав, чтобы другие братья и он сам ели вместе с голодным, дабы тому не было стыдно есть в одиночестве.

И все же святой Франциск учил их не придавать значения нужде, но жить вознося сердца, чтобы принять в себя Бога; работать, чтобы прийти к внутреннему совершенству, и больше других благ почитать свой апостольский путь, узаконенный Церковью.

Однажды мимо Ривоторто проезжал двор Оттона Брунсвикского, который возвращался в Германию, получив в Риме имперскую корону и, хотя со всех сторон сбежался народ, чтобы поглядеть на него, святой Франциск запретил своим рыцарям выходить из хижины. Лишь один из них вышел навстречу императору с пророчеством, что слава его кратковременна.

Некоторые братья не умели читать и говорили ему, как некогда апостолы говорили Христу:

— Научи нас молиться.

— Читайте „Отче наш“, — отвечал святой Франциск, и прибавлял, выражая любовь Христову, которая жила в его сердце:

— Говорите также: «мы преклоняемся перед Тобою во всех церквах, построенных в Твою честь, и благословляем Тебя, ибо Святой Твой Крест спас мир».

Невозможно представить себе более бедных, а посему — более счастливых людей: у них не было не только монастыря, но и келий, трапезная их располагалась на траве, обед состоял из сырой репы, корок хлеба и простой воды, оградой двора служил горизонт, огородом — долина, местом для отдыха — больница для прокаженных, радостью — молитва, а праздниками — те редкие дни, когда они собирались в Карчери, на склоне Субазио. Там, в зелени густого, шумящего леса открываются глубокие пещеры, где можно уединиться, чтобы поразмышлять.

Это была настоящая идиллия с госпожею Бедностью; это было слишком прекрасно. И вот, как-то раз, когда братья молились на своих местах, грубый голос нарушил благоговейную тишину: «Стой-ка, зверюга, здесь нам с тобой будет неплохо». В хижину по-хозяйски вошел крестьянин, толкая перед собой осла. Святой Франциск вздрогнул от такого самоуправства, помешавшего молитве братьев, посетовал он и на то, что этот мужлан, как видно, подумал, будто они остановились в Ривоторто, чтобы отстроиться там и сделать настоящий монастырь. Поэтому Франциск немедленно покинул хижину, сказав:

— Дети мои, Всевышний учил нас не тому, чтобы мы давали приют ослам, и не тому, чтобы люди нас навещали. Он велит нам проповедовать и молиться.

Братья с легкой душей покинули Ривоторто, наученные тому, что даже если ты сделаешься ничтожно малым и забьешься как таракан в щель, никогда нельзя быть уверенным, что какой-нибудь осел не придет и не выгонит тебя из последнего прибежища. И это справедливо, ибо любая дыра может показаться дворцом, как и одна монетка может стать миллионом в глазах того, кто любит деньги.

После ухода из Ривоторто, Круглый стол вновь оказался в Порциунколе, где некогда был учрежден. Святой Франциск попросил бенедиктинцев из Субазио отдать ему в пользование маленькую церквушку, которую он когда-то восстановил собственными руками, и разрешить, чтобы рядом с ней братья построили несколько хижин из хвороста, бревен и глины, подогнанных друг к другу, как прутья птичьих гнезд или плетеной изгороди. Бенедиктинцы согласились, но чтобы договор этот не означал безвозмездного дара, а, стало быть, все это не превратилось бы в его собственность, святой Франциск пожелал платить годовую подать — корзину плотвы, выловленной в Тешо. Аббат же Субазио, чтобы его не превзошли в щедрости, давал им взамен бутыль масла.

КОДЕКС НОВЫХ РЫЦАРЕЙ

Число братьев все увеличивалось. Франциск так испытывал на святую чистоту: кто бы куда ни направился, всюду должно рождаться в людях желание любить Бога и служить Ему как служит он сам. В городах и селениях возникали группы последователей святого Франциска; управлял ими как и общиной Порцинкуолы, выборный настоятель, называвшийся гвардианом. Он подчинялся другому, старшему, управлявшему всеми «местечками» (а не монастырями, святой Франциск был против этого слова) провинции, он назывался «minister», то есть «слуга», и все «министры» были в зависимости от «генерального» (т. е. главного) «министра», которым вначале был святой Франциск, а потом — Пьетро Каттани. Время от времени «главный министр» или «генерал» Ордена созывал детей своих на капитул в Санта Мария дельи Анджели.

Такому обширному Ордену был явно мал кратчайший устав, состоявший из нескольких строк Евангелия и одобренный Иннокентием III. Позднее был составлен новый, принятый с большими трудностями и затем утерянный, и весной 1223 года святой Франциск, удалившись в Фонте Коломбо, что у Риети, вместе с братьями Боницио из Болоньи и Леоне из Ассизи, в молитвах и одиночестве написал основной устав, впоследствии, 29 ноября того же года, одобренный папой Гонорием III.

Нет в мире закона более краткого, более обширного и более простого, столь строго формировавшего нравы и уважавшего каждого человека в отдельности, чем этот францисканский устав — ключ от райских врат, как назвал его автор, — устав, который в двенадцати статьях собирает воедино Евангельскую мудрость и учит людей этой мудрости.

Главное в уставе:

Послушание папе и Церкви прежде всего. Святой Франциск с таким благоговением относился к священнослужителям — посланникам Христа, что целовал землю там, где они проходили. Послушание прямому начальству отдельного «местечка», включая и братьев, а не только начальству определенного монастыря, как предписывали уставы предшествовавших религиозных Орденов. Меньшие братья, не обладавшие постоянными благами, не имели и постоянного начальства, и все же особая преемственность бедности строгим образом ограничивала жизнь братства и усложняла послушание, что было новым в средневековом монашеском законодательстве. Таким образом, крылатую свободу как бы обуздывали — птицы были привязаны нитью отречения.

Бедность. Никто не мог стать членом Ордена, не отказавшись прежде от собственного имущества, не продав его и не раздав вырученные деньги бедным. Совершив это, каждый мог оставить себе лишь рясу, плащ с капюшоном, повязку. (Если ряса заплатана — тем лучше, это прибавит чести тому, кто ее носит) Кроме того: нельзя получать деньги, нельзя ничего делать своей собственностью, надо работать бесплатно, просить милостыню без стыда.

Чистота. Жизнь должна быть свободна от порочных желаний — их надлежит беспрестанно подавлять, и наполнена материнской любовью ко всем созданиям Божьим (в особенности — к собратьям, к бедным и немощным) и вечным стремлением к совершенству.

Молитва и труд, выполняемые усердно и сменяющие друг друга. Нужно заниматься достойно тем ремеслом, которому братья обучены, то есть работать в соответствии с призванием.

Проповедь. Проповедовать только с соизволения церковной власти, в назидание людям и на благо им, но немногословно, ибо на земле Господь говорил кратко. Кто пожелает, может отправиться с миссией в дальние земли, чтобы учить Евангелию сарацин и других неверных, получив на это дозволение «провинцальных министров».

Существовало еще одно предписание, имевшее отношение ко всей жизни францисканцев — его можно назвать четвертым обетом после бедности, чистоты и послушания. Это радость. Ей святой Франциск придавал самое большое значение. Печальный монах — монах дурной. Уныние — от дьявола, оно означает, что ты думаешь лишь о самом себе, оплакивать же прошлое — грех. Грешно и стремиться к недостижимым благам, да и сами эти блага не истинны. В радости же выражены благодарение Богу, верность Богу, верная оценка жизни, сердечная чистота, отречение от себя ради других.

«Старайся всегда выглядеть радостным, — говорил святой Франциск, помогая братьям служить Всевышнему. — Если дело, каким бы благородным оно ни было ты делаешь с недовольным видом оно приведет лишь к тоске, а не к добру».

ГОСПОЖА БЕДНОСТЬ И УЧЕНИЕ

Есть одна невидимая ценность — знание. На свете есть много тяжелых и незвонких монет, обладание которыми рождает в иных робость, а в нас — горделивое чувство реального богатства. Это книги. Но как могут сочетаться нищета и учение? В XIII веке книги писали от руки, на пергаменте, переплет был деревянный или кожаный, набитый металлическими гвоздиками; стоили книги целое состояние, для хранения их требовались целые комнаты, ибо, в отличие от нынешних, они просто неподъемны. Могли ли владеть ими рыцари нищеты?

Именно этот вопрос задал брат Риккардо делла Марка, человек знатный и образованный, который мог отречься от всего, только не от занятий, посетив как-то раз святого Франциска в Ассизи. На это святой ответил:

— Наш закон предоставляет нам право лишь на верхнее платье с поясом и на исподнее.

— Что же мне делать, — спросил тот, — если у меня много ценных книг? — и весьма опечалился, услышав, что должен отказаться от них.

— Как же иначе? — воскликнул Франциск. — Вы хотите быть меньшими братьями среди людей и толкователями Евангелия, на деле же выходит, что вы хотите и денег!

Но у юношей тяга к книгам рождалась не из-за стремления к богатству и редким сокровищам, она возникала от жажды знаний и славы. Святой, умел читать в умах (а это самые интересные и трудные книги в мире), и когда послушник попросил позволения держать у себя псалтырь, ответил: «Император Карл, Роланд, Оливье и все доблестные рыцари, сражаясь с неверными, огромным трудом и смертельными мучениями добивались великой победы, они умирали, защищая Христа, но были при этом многие, которые, распевая о них песни, желали добиться почета и славы среди людей. Так и среди нас есть многие, кто, рассказывая о деяниях святых, хочет стяжать почести и славу».

Такими мудрыми словами святой Франциск хотел склонить самолюбивого юношу к добродетели, противопоставляя славе слов — славу действия, героизм борьбы — героизму болтовни.

Однако молодой брат вновь пошел в наступление, ибо очень хотел ускользнуть от столь сурового послушания, но не желал ослушаться. Святой Франциск почувствовал, что эта страсть не доведет его до добра и объяснил ее последствия:

— Пожелав иметь псалтырь, ты пожелаешь и молитвослов. Когда получишь молитвослов, ты усядешься за кафедру, как почтенный прелат, и прикажешь брату своему: „А ну-ка принеси мне молитвослов**.

Франциск не умел упрекать других, не упрекнув себя самого, и потому взял из очага горсть пепла и посыпал им голову, приговаривая:

— И мне молитвослов, мне тоже молитвослов!

Послушник покраснел, и святой признался:

— Брат мой, и я однажды поддался соблазну и пожелал иметь книги, но, не зная, какова будет воля Божья, взял Евангелие и попросил, чтобы она явилась мне на первой странице, которую я открою. И вот, когда я завершил молитву и открыл Евангелие, мне попались на глаза слова о том, что апостолам Он открыл тайну Царствия небесного, другим же это явится в притчах.

К этому он прибавил:

— Много на свете тех, кто по доброй воле поднимается до науки, но благословен будет тот, кто ради любви к Всевышнему останется несведущим.

Это означало, что истинная мудрость исходит не из книг, но из веры, смирения и труда, и в доказательство святой Франциск привел два довода: человек знает столько, сколько он делает, хорошо говорит лишь тот, кто трудится сам, а наука бессильна против страдания, и в день Страшного суда не поможет.

Но, когда перед ним предстал юноша, для которого любовь к учению была явным призванием — в ней не было ни праздного любопытства, ни тщеславия, ни высокомерия, настолько он сумел подавить в себе эти соблазны — святой Франциск сказал ему: «Учись и учи других, ибо дух молитвы не угас в тебе». Звался этот юноша Антонием Падуанским.

Святой Франциск боролся с высокопарной ученостью, противопоставляя ее нищете сердца: она не способна преобразовать мир, это мудрствование без мысли и мысли без дел, себялюбивая ученость, которая ведет к любованию самим собой, но не к тому, чтобы жертвовать собою ради других.

Госпожа наша Бедность в согласии с ученостью только тогда, когда ученость — от благодати Божьей.

СОБОР СОЛОМЕННЫХ ХИЖИН

Одним из самых знаменитых капитулов был тот, что собрался в Санта Мария дельи Анджели на Троицу 1221 года. Его назвали Собором соломенных хижин, так как братья, разделенные на группы, по провинциям, из которых они пришли, расположились под навесами из плетеной соломы. Было братьев пять тысяч, но это войско раскаявшихся не производило шума, что обычно бывает, когда соберется много народа. Спали они на голой земле, подложив под голову камень, молились, служили мессу, оплакивали свои и чужие грехи, особенно грехи своих благодетелей, или же, собравшись по сорок, по сто, а то и по двести человек, слушали, как один из них говорит о Боге, радуясь, что собрались вместе, и чувствовали себя одним сердцем и одной душою в прекрасной долине, окруженной спящими холмами. Из всех соседних селений приходили бароны и рыцари, благородные и простолюдины, почтенные прелаты и клирики, чтобы посмотреть на такое собрание святых, и мессер Раниеро Капоччи, кардинал-диакон, выражая общее впечатление, сказал: «Поистине, на этом поле расположилось войско Божьих рыцарей».

Но более всего хотели увидеть люди предводителя войска. И святой Франциск, возвышаясь над толпой преданных ему сыновей, заговорил с пылом, сверъхестественным для его тщедушного тела: «Дети мои, великие дела обещали мы, но гораздо более обещал нам Бог. Подумаем о первых, и будем ждать вторых. Недолговечны мирские радости, но мучение, следующее за ними, вечно. Страдание в этой жизни невелико, но слава в той жизни бесконечна».

Тут крыло надежды коснулось внимательно слушавших братьев. Потом Франциск поведал о главных добродетелях, о которых говорится в уставе, и закончил: «О таком святом послушании прошу я вас: чтобы никто из собравшихся здесь не заботился ни о еде, ни о другой телесной нужде, но стремился лишь к тому, чтобы прославлять и почитать Бога, и заботу о всякой нужде вашей доверьте Ему, ибо Он вам предоставит все необходимое».

Такое приказание показалось безрассудным мирским, опасливым людям, но вот из Перуджи, из Сполето, Фолиньо, Спелло и Ассизи потянулись обозы — лошади, вьючные ослы, телеги с хлебом и вином, бобами, сыром и другими съестными припасами. Были там скатерти, глиняные чашки, миски, стаканы, словом все, что было необходимо пяти тысячам бедняков Божьих. Люди даже соревновались в том, кто больше принес, а знатные господа и рыцари считали за честь смиренно и преданно прислуживать святым. Франциск был немедленно вознагражден за свою безграничную веру; словно Христос, его Повелитель, он повторил для пяти тысяч сыновей евангельское чудо о хлебах и рыбах. Тот, кто ничего не желал, получил от Провидения с избытком.

Во время этого капитула святой Франциск узнал, что многие братья сильно ослабли, так, что не могли молиться, а некоторые даже умирали от чрезмерного покаяния, и приказал принести ему железные вериги, обручи, цепи и власяницы, с помощью которых братья истязали свою плоть. Те послушались и выложили перед ним целую гору железа; и, получив его благословение, отправились каждый восвояси, свободные и стремительные, как птицы.

УЧИТЕЛЬ

Святой Франциск очень любил своих братьев, и, наделенный природной нежностью, не мог даже упрекнуть их, предпочитая молчание, или же возлагал на самого себя самое тяжкое послушание, чтобы искупить их вину. Однако, он понимал, что это вредно для их пути к совершенству, и потому, сознавая слабость каждого из них, наказывал и исправлял их мудро, не боясь показаться чрезмерно суровым или слишком странным.

Чтобы уничтожить в брате Массео честолюбивые мысли о том, что он красавец и прекрасный оратор, святой Франциск, когда они оба оказались на перекрестке трех дорог — во Флоренцию, в Ареццо и в Сиену, наложил на него послушание — вертеться волчком, пока он его не остановит. Брат Массео подчинился, хотя и устыдился немного, ибо прохожие останавливались и смеялись, глядя, как он вертится будто дитя, но серьезно отнесся к послушанию и, падая от головокружения, поднимался и начинал вертеться снова. Так было много раз, до тех пор, пока святой Франциск не сказал:

— Стой.

Брат Массео остановился.

— В какую сторону ты смотришь? — спросил Франциск.

— В сторону Сиены.

— Вот та дорога, которую Бог указывает нам.

Они вошли в Сиену как раз тогда, когда в городе столкнулись представители враждебных групп, и двое уже погибли. Святой Франциск заговорил с людьми так набожно, что враги помирились, воцарилось спокойствие, и епископ Сиены с большими почестями принял Франциска у себя во дворце в знак благодарности за доброе дело, которое тот совершил для его города.

Следующим утром, лишь только забрезжил рассвет, Франциск решил уйти, не давая знать епископу, ибо публичные почести смущали его кроткую душу. Брат Массео дивился своему учителю, который всего за день до этого заставлял его вертеться волчком, а теперь крадучись покидал дворец, не попрощавшись и даже не сказав ни слова благодарности доброму епископу, так радушно их принявшему. Разум убедил его в том, что это бунтарские мысли и что он ошибся, позволив себе осудить такого человека, как Франциск, который все же не дал пролиться крови в Сиене. Он шел понурив голову, как вдруг святой Франциск, умевший читать в сердцах, сказал: «Придерживайся этих мыслей, ибо они хороши и полезны, и забудь о том, что перед тем ты злословил, ибо злословие — от лукавого».

В другой раз, дабы укротить строптивые мысли брата Массео, святой Франциск сказал ему: «В назидание тебе я назначаю такие послушания: ты будешь привратником, будешь просить милостыню и прислуживать на кухне, а во время обеда ты будешь есть за дверью и оказывать внимание всем приходящим. Прежде, чем они постучатся в дверь, ты каждому скажешь доброе слово и пожелаешь мира, тогда собратьев твоих не будут беспокоить».

Брат Массео покорно накинул капюшон, склонил голову и многие дни служил поваром, привратником, просил милостыню, товарищи же его восхищались им, но и очень его жалели, видя, что такой достойный человек, изнурен этой тройной работой. Наконец они возроптали. Собравшись вместе, они сказали об этом святому Франциску, который благодушно выслушал их братскую просьбу и сказал Массео:

— Твои товарищи желают разделить с тобою послушание, и в этом я согласен с ними.

— Отец мой, — ответил брат Массео, — я считаю послушание, возложенное тобою, послушанием от Бога.

Так урок кротости, предназначавшийся для одного, стал уроком кротости и милосердия для всех. Учитель считал кротость самой важной добродетелью, более того — он не доверял другим добродетелям и, в особенности, духу молитвы и размышлению, если видел, что братья не наделены кротостью. Единственным, кто всецело предался мыслям о Боге, был брат Руфино — он почти разучился говорить, ибо уединился в лесу и молился там, и потому однажды святой Франциск велел ему пойти в Ассизи и проповедовать там. Брат Руфино защищался, как мог:

— Святой отец, прости меня и не посылай, ведь ты знаешь, что я лишен дара проповеди, бесталанен и слаб умом.

Франциск тут же ответил:

— Раз ты не подчинился немедленно, я приказываю тебе идти в Ассизи в одном исподнем, и так войти в церковь, и проповедовать перед народом.

Для благородного человека, родившегося в Ассизи, где у него оставалась семья и знакомые, приказ этот был жесточайшим, но он повиновался. Люди, увидев его в такой одежде, начали смеяться над ним, говоря, что покаяние свело его с ума.

А святой Франциск, подумав о приказании, данном им брату Руфино и о том, как тот подчинился, упрекнул себя в чрезмерной жестокости. «Откуда у тебя столько самонадеянности? — сказал он самому себе. — Ты, сын Пьетро Бернардоне, грубого мужлана, приказываешь брату Руфино, одному из самых благородных людей Ассизи, пойти в одном исподнем к народу, словно он безумец? Иди и ради Бога испытай на себе то, что приказываешь другим».

Тотчас же он разделся и в сопровождении брата Леоне, который нес его одежду и одежду брата Руфино, пошел в Ассизи. Войдя в церковь, где проповедовал его собрат, он взошел на кафедру, и заговорил о бедности Христа, о добровольном покаянии, с таким чувством, что народ не смеялся, а плакал.

Так учитель исправлял в себе чрезмерную суровость, и, благодаря Духу, Который вдохновлял его, творил чудеса, обращая души человеческие. Назидания его собраны в 28 маленьких главках и основнами выдвигаемыми требованиями являются: бедность, милосердие, послушание, подражание Христу, мудрость малых, — но в краткости своей они таят глубокий смысл и для собранности разума и для возрождения. Чтобы постигнуть эту мудрость, необходимо было высвободиться из темницы старых слов и услышать новые из уст учителя в Ривоторто, в Порциунколе, в Карчери, Фонте Коломбо, Верне, среди густой зелени леса, среди прекрасной природы, созданной Богом и по-новому объясненной святым Франциском. А еще больше, чем предписания, нужны были примеры. Святой Франциск это знал.

Лишь только Господь доверил ему новых братьев и открыл ему Свой Завет, Франциск почувствовал ответственность учителя и основателя Ордена, и это чувство становилось все более острым, распространялось на все его деяния, побуждая его стремиться к совершенству. «Нужно, — думал он — чтобы я был таким, каким хочу видеть их, и даже лучше». Быть еще лучше — то есть сделаться великим примером, чтобы показать и близоруким, и дальнозорким те добродетели, которым следует подражать, и убедить слабых духом, что они достойны подражания. Тогда он стал беспощадным к себе, наложил на себя нечеловечески трудное послушание, и чем больше братья его отклонялись от идеала, тем больше он мучил себя, считая, что это искупляет их грехи и позже приведет к тому, что они поймут свои ошибки.

Способность к личному примеру подтверждалась осознанностью его миссии и усиливала его личное влияние как учителя. Он был учителем, наделенным всеми дарами глубокого и истинного гения, огромной и щедрой душой — музыкальной, солнечной, свободной от условностей, которая давала начало радости, отталкиваясь от страдания, красоте — от обыденности, добрым делам — от равнодушия и греха.