Сын

Мой сын погиб. Он был хорошим сыном,

Красивым, добрым, умным, смельчаком.

Сейчас метель гуляет по лощинам,

Вдоль выбоин, где он упал ничком.

Метёт метель, и в рог охрипший дует,

И в дымоходах воет, и вопит

В развалинах.

А мне она диктует

Счета смертей, счета людских обид.

Как двое встретились? Как захотели

Стать близкими? В какую из ночей

Затеплился он в материнском теле,

Тот синий огонёк, ещё ничей?

Пока он спит, и тянется, и тянет

Ручонки вверх, ты всё ему отдашь.

Но погоди, твой сын на ножки встанет,

Потребует свистульку, карандаш.

Ты на плечи возьмёшь его. Тогда-то

Заполыхает синий огонёк.

Начало детства, праздничная дата,

Ничем не примечательный денёк.

В то утро или в тот ненастный вечер

Река времён в спокойствии текла.

И крохотное солнце человечье

Стучалось в мир для света и тепла.

Но разве это, разве тут начало?

Начала нет, как, впрочем, нет конца.

Жизнь о далёком будущем молчала,

Не огорчала попусту отца.

Она была прекрасна и огромна

Все те года, пока мой мальчик рос, —

Жизнь облаков, аэродромов, комнат,

Оркестров, зимних вьюг и летних гроз.

И мальчик рос. Ему ерошил кудри

Весенний ветер, зимний — щёки жёг.

И он летел на лыжах в снежной пудре

И плавал в море — бедный мой дружок.

Он музыку любил, её широкий

Скрипичный вихорь, боевую медь.

Бывало, он садится за уроки,

А радио над ним должно греметь,

Чтоб в комнату набились до отказа

Литавры и фаготы вперебой,

Баян из Тулы, и зурна с Кавказа,

И позывные станции любой.

Он ждал труда, как воздуха и корма:

Чертить, мять в пальцах, красить что-нибудь…

Колонки логарифмов, буквы формул

Пошли за ним из школы в дальний путь,

Макеты сцен, не игранных в театре,

Модели шхун, не плывших никуда…

Его мечты хватило б жизни на три

И на три века, — так он ждал труда.

И он любил следить, как вырастали

Дома на мирных улицах Москвы,

Как великаны из стекла и стали

Купались в мирных бликах синевы.

Он столько шин стоптал велосипедом

По всем Садовым, за Москвой-рекой

И столько плёнки перепортил «ФЭДом»,

Снимая всех и всё, что под рукой.

И столько раз, ложась и встав с постели,

Уверен был: «Нет, я не одинок…»

Что он любил ещё? Бродить без цели

С товарищами в выходной денёк,

Вплоть до зимы без шапки. Неприлично?

Зато удобно, даже горячо.

Он в сутолоке праздничной, столичной

Как дома был. Что он любил ещё?

Он жил в Крыму то лето. В жарком полдне

Сверкал морской прилив во весь раскат.

Сверкал песок. Сверкала степь, наполнив

Весь мир звонками крохотных цикад.

Он видел всё до точки, не обидел

Мельчайших брызг морского серебра.

И в первый раз он девочку увидел

Совсем другой и лучшей, чем вчера.

И девочка внезапно убежала.

И звонкий смех ещё звучал в ушах,

Когда в крови почувствовал он жало

Внезапной грусти, чаще задышав.

Но отчего грустить? Что за причина

Ему бродить между приморских скал?

Ведь он не мальчик, но и не мужчина,

Грубил девчонкам, за косы таскал.

Так что же это, что же это, что же

Такое, что щемит в его груди?

И, сразу окрылён и уничтожен,

Он знал, что жизнь огромна впереди.

Он в первый раз тогда мечтал о жизни.

Всё кончено. То был последний раз.

Ты, море, всей гремящей солью брызни,

Чтоб подтвердить печальный мой рассказ.

Ты, высохший степной ковыль, наполни

Весь мир звонками крохотных цикад.

Сегодня нет ни девочки, ни полдня…

Метёт метель, метёт во весь раскат.

Сегодня нет ни мальчика, ни Крыма…

Метёт метель, трубит в охрипший рог,

И только грозным заревом багрима

Святая даль прифронтовых дорог.

И только по щеке, в дыму махорки,

Ползёт скупая, трудная слеза,

Да карточка в защитной гимнастёрке

Глядит на мир, глядит во все глаза.

И только еженощно в разбомблённом,

Ограбленном старинном городке

Поёт метель о юноше влюблённом,

О погребённом тут, невдалеке.

Гостиница. Здесь, кажется, он прожил

Ночь или сутки. Кажется, что спал

На этой жёсткой коечке, похожей

На связку железнодорожных шпал.

В нескладных сапогах по коридору

Протопал утром. Жадно мыл лицо

Под этим краном. Посмеялся вздору

Какому-нибудь. Вышел на крыльцо,

И перед ним открылся разорённый

Старинный этот русский городок,

В развалинах, так ясно озарённый

Июньским солнцем.

И уже гудок

Вдали заплакал железнодорожный.

И младший лейтенант вздохнул слегка.

Москва в тумане, в прелести тревожной

Была так невозможно далека.

Опять запел гудок, совсем осипший

В неравной схватке с песней ветровой.

А поезд шёл всё шибче, шибче, шибче

С его открыткой первой фронтовой.

Всё кончено. С тех пор прошло полгода.

За окнами — безлюдье, стужа, мгла.

Я до зари не сплю. Меня невзгода

В гостиницу вот эту загнала.

В гостинице живут недолго, сутки,

Встают чуть свет, спешат на фронт, в Москву

Метёт метель, мешается в рассудке,

А всё метёт…

И где-нибудь во рву

Вдруг выбьется из сил метель-старуха,

Прильнёт к земле и слушает, дрожа, —

Там, может быть, её детёныш рухнул

Под ёлкой молодой у блиндажа.