Сын директора

5

У дверей звонят весело и нахально, три-четыре раза подряд. Это непременно дядя Атанас, я пользуюсь возможностью удрать и иду открывать.

Дядя Атанас появляется у нас очень редко, но всегда в полной боевой форме: вечный темно-серый костюм из английской материи, о чем он неоднократно говорил, красные щеки, выбрит до блеска, седые волосы приглажены назад, страшно молодые глаза. Копия отца, только на десять сантиметров ниже, на пять лет старше и невероятно подвижный. Все принимают его за младшего из братьев, он и держится, как младший: благоговеет перед отцом и слушает его во всем, кроме вопросов религии. Не потому, что так уж набожен, но он поет в хоре церкви «Свети Седмочисленици», — у него хороший баритон, — и тем самым подрабатывает к своей зарплате коменданта студенческого общежития. Отец часто делает ему внушения, чтобы не позорил честь семьи этим своим пением, и он соглашается, но тут же с виноватой улыбкой напоминает, что конституция гарантирует свободу совести и вероисповедания.

В руках у дяди Атанаса букет гвоздики и бутылка вина. Цветы — для мамы, бутылка — для отца, и поскольку с цветами все ясно, он объясняет происхождение бутылки:

— Один старый приятель из «Винпрома» дал. Раньше держал пивную на углу Сливницы и Раковского, душа-человек. В «Винпроме» очень его ценят… Выдержанное, пятилетнее…

Он еще в коридоре вручает подарки и спешит объяснить свой визит:

— Стефан, я к тебе посоветоваться по одному вопросу.

— Так я и знал, — говорит отец с притворной обидой. — Если бы не дело, где тебе вспомнить про нас!

— Ну, не надо. Знаешь, как я занят, нет времени ни в будни, ни в праздники.

— Как раз пообедаешь с нами, — говорит мама. — Стефан, идите прямо в кухню. Пока поговорите, и обед будет готов.

— Раз так, не отказываюсь.

Дядя Атанас взглядывает на отца со своей виноватой улыбкой и покорно идет впереди него, поправляя узел своего винно-красного галстука. Его черные туфли блестят, в них можно смотреться, как в зеркало, и весь он старомодно-элегантен. Полнота его не портит. Если бы не красный нос и наивное выражение глаз, его можно было бы принять за старого дипломата. Но он любит вино и вино его любит.

В кухне — дед. Он кончает свой «аванс», сидя у стола, одетый в свой любимый зеленый жакет, который ему связала мама. Своего старшего сына он встречает скептической усмешкой, оглядывает его с головы до ног, почесывая бородку двумя пальцами. Сын здоровается, а он жестом велит ему нагнуться и дергает его за ухо, — признак недовольства и нежности, — сын целует его в щеку.

— Где пропадаешь, блудный сын, — строго говорит дед, и смешно смотреть, как блудный сын, которому скоро шестьдесят, стоит перед ним и моргает.

— Пришел тебя навестить, папа.

— Врешь. Тебе Стефан нужен, думаешь, я глухой? Ну, садись… Как там Кина?

— Держится.

Кина — приятельница дяди Атанаса. Вдова, на пятнадцать лет моложе него, служит гардеробщицей в театре. У нее есть сын и дочь, и дядя Атанас уже много лет заботится о них, как о родных детях, но не женится на ней. После смерти своей второй жены он дал зарок больше не жениться и остается ему верен. У него есть комната в студенческом общежитии, там он и живет.

— Петьо, — говорит дядя Атанас, взяв со стола бутылку и подавая ее мне. — Ополосни холодной водой, но в холодильник не ставь. Потом откроем, за обедом, если твой отец разрешит.

— Еще бы, — смеется отец, — а чего-нибудь покрепче перед обедом не выпьешь?

— Нет. Ты ведь знаешь, «покрепче» я избегаю.

— Ну, тогда выкладывай, что у тебя. Может, тебя со службы решили выгнать?

— Кого, меня? — дядя изумлен и возмущен. — Почему? Наше общежитие, дорогой мой, — образцовое. Как тебе известно, впрочем. Меня люди в пример ставят, а ты!..

Но немного погодя оказывается, что его общежитие не такое уж образцовое. Пока мама при моем содействии накрывает на стол, он выкладывает свои дела. У него украли карманные часы. Из комнаты. Те самые массивные золотые часы, «Омега», которые подарила ему до войны вторая жена и которые после каждого завода исполняют несколько тактов арии тореадора. Когда я был маленький, дядя прикладывал их к моему уху, и я замирал — внутри словно хрустальные звоночки звенели. Чудесные часы.

— Когда это произошло? — спрашивает отец.

— Позавчера утром. Пошел в ванную умываться, оставил на тумбочке. Прихожу — часов нет.

— В милицию сообщил?

— Нет. Потому и пришел, посоветоваться. Сообщать или нет?

— Всегда ты был глуп, — вздыхает дед. — Чего ждешь? В общежитии завелся вор, а ты рассусоливаешь.

— Дело в том… — на лице дяди Атанаса появляется страдальческое выражение. — Не знаю, что делать, да и вообще надо ли. Часы, конечно, жалко, память от Юли, надпись есть на крышке… С другой стороны, если сообщить, подозрение падает на моих ребят, и начнется… Ну, и ни туда, ни сюда.

Дядя пьет вино и забывает о еде. Он выглядит совсем убитым. «Его ребята» — студенты из общежития.

— Вор есть вор, — говорит отец. — И думать тут нечего. Если сейчас ему пройдет даром, он украдет во второй и в третий раз. А если придет милиция, может, и испугается. Даже если его не найдут, все равно будет толк.

— Да, но ты представляешь себе, какой поднимется скандал? Вор среди ребят, это ужасно.

— Может быть, это и не они, — говорит мама. — Бывают же у вас и посторонние.

— Все равно, в общежитии случилось. И какие там посторонние. Восьми часов не было, когда я пошел умываться. — Дядя поглядывает на отца, но тот молчит и пожимает плечами. — Стефан, я думаю, что знаю, кто это, не лучше ли поговорить с ними, а? Может, вернут часы, и шума не будет, а? А то, представляешь себе, что будет, и это сейчас, перед летней сессией! Как раз ребята садятся заниматься.

— Ну тогда делай, как находишь нужным.

— Правда? — загорается дядя Атанас. — Я так и знал, что ты мне скажешь то же самое. Даже если часы и не найдутся, мир в конце концов не провалится… А если хочешь знать, такие все хорошие ребята. Вчера у одного был день рождения, так я им разрешил петь в столовой до одиннадцати. И сам спел один чардаш. Видели бы вы, сколько мне хлопали…

Дядя Атанас наклоняется над тарелкой и забывает про часы. Он начинает доказывать, что комендант общежития играет важную роль в жизни студентов. Он, например, не только следит за тишиной и порядком, кроме прочих своих обязанностей, но и учит своих ребят хорошим манерам — как держать нож и вилку, и уступать в автобусе места дамам. С этой целью он не меньше раза в день ездит с ребятами до центра и обратно.

Тот еще экземпляр мой дядюшка. Нашел себе призвание — что-то среднее между хозяйственным деятелем и педагогом. Ничего ему больше и не надо. А прошлое у него довольно бурное. В юности и он не знал, чего хочет. Учился до седьмого класса, потом, в то время, как отец занимался революцией, завел торговлю металлической галантереей и мануфактурой, сначала по мелочи, потом покрупнее, разбогател, женился на какой-то красавице, и все это за шесть — семь лет. В начале войны дядюшкин компаньон его облапошил, и он за два месяца разорился. Сбежал в Венгрию от кредиторов. Жена выхлопотала развод, потому что он стал человеком без будущего, а он вернулся через три года и привез жену-венгерку, Юлю, устроился работать закупщиком в немецкую зерновую фирму. Потом пришло большое несчастье: во время бомбардировки, весной 1944 года, Юля была убита. Он сам четыре месяца лежал в больнице со сломанным бедром. Даже хотел покончить с собой, не мог пережить смерти Юли.

После Девятого сентября дядя Атанас пошел работать заготовщиком на текстильную фабрику, но его арестовали и началось следствие: раз работал в немецкой фирме, не был ли агентом гестапо. Оказалось, что не был, но на всякий случай его поместили в трудовой лагерь — как бывшего эксплуататора с неясным политическим прошлым. Отец вмешиваться не стал, сказав, что если он не виноват, то дело и так уладится, но вмешался дед, и через год дядю освободили. Он и сейчас с умилением вспоминает начальника лагеря — по его словам, это был душа-человек. Он любил повторять, что кто не был на войне и не сидел в тюрьме, гроша не стоит — потому что сам он провел юность в фашистских тюрьмах, а потом был на войне. Кроме того, в лагере был кружок политпросвещения. На его занятиях время от времени являлся сам начальник и объяснял, что труд может сделать человеком даже обезьяну, а не только вверенных ему бывших паразитов. С тех пор дядя Атанас считается марксистски подкованным товарищем и очень гордится следами мозолей и шрамов на руках.

Я смотрю на его синеватые гладкие щеки, на мясистый нос, который участвует в пережевывании еды, и думаю, что они с отцом все же в чем-то похожи, хотя и представляют собой два полюса — и внешне, и внутренне. Их чем-то объединяет дед: его сентиментальная жилка у дяди гипертрофирована, остальное досталось отцу. Но чтобы с тумбочки пропали золотые часы, — такое может случиться только с дядей Атанасом. Вообще личность он не бог весть какая, но с ним всегда случается что-нибудь интересное.

Он ушел сразу после обеда; обещал Кине вывезти ее на Витошу, на прогулку. Был в отличном настроении от вина и совершенно успокоен советом, которого отец, в сущности, ему так и не дал.