Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна

VI

Трусим мы так вслед за Джимом и Лэмом и поровнялись, наконец, с задним заборчиком, у которого стояла хибарка старого негра Джима (он тут и был схвачен, после чего мы его освободили), собаки высыпали нам навстречу и стали вертеться около нас в знак приветствия; в доме виднелся огонь, стало быть, нам не было уже страшно и мы хотели перелезть через изгородь, но Том шепнул мне:

— Стой! Посидим с минуту. Вот дела!

— Что такое? — спросил я.

— А очень многое, — ответил он. — Ты ожидаешь, разумеется, что мы так и кинемся рассказывать дома о том, кто убит там среди смоковниц и кто те мерзавцы, что совершили это злодейство. Расскажем, что они задумали это, чтобы завладеть бриллиантами… словом, распишем все как нельзя лучше и будем торжествовать, потому что вернее всех знаем, как и почему все это здесь случилось?

— Конечно, я этого ожидаю. Да ты будешь не Томом Соуэром, если пропустишь подобный случай. И если ты примешься расписывать, то уже, само собой, красок не пожалеешь.

— Хорошо, — возразил он как нельзя спокойнее, — а что ты скажешь, если я не промолвлю ни слова?

Это меня изумило и я сказал:

— Я скажу, что ты врешь. Шутишь, Том Соуэр, и более ничего.

— А вот посмотрим. Шла тень босиком?

— Нет. Да что же из этого?

— Ты погоди… Увидишь, что. Была она в сапогах?

— Была. Это я видел хорошо.

— Ты поклянешься?

— Изволь, поклянусь.

— Я то же. Что же это означает, можешь сообразить?

— Нет, не могу. Что же такое?

— А то, что мошенники не завладели бриллиантами!

— Господи, помилуй! Ты-то почему полагаешь?

— Не только полагаю, но знаю наверное. Разве брюки, очки, бакенбарды и саквояж и всякая там принадлежность не вошли в состав тени? Не перешло ли сюда все, что было на покойнике? И если его тень ходит теперь в сапогах, то ясно, что сапоги остались тоже на мертвом; эти негодяи не сняли их, почему-то. Какое тебе нужно еще доказательство?

Нет, подумайте только! Я не встречал еще головы почище той, что была у Тома! У меня тоже были глаза и я мог видеть ими то и другое, но значения этих вещей я не брал в толк. Но Том Соуэр был не таков! Если Том Соуэр усматривал вещь, она становилась перед ним на задние лапки и объясняла ему: «Вот кто я и что во мне!» Нет, право, я такой башки не встречал.

— Том Соуэр, — сказал я, — я повторю то, что говорил уже много раз: я тебе и в подметки не гожусь. Но этому всему так и быть надо; все на своем месте. Господь Всемогущий сотворил нас всех, но одному дал глаза слепые, а другому зрячие, и не нам разбирать, для чего оно так. Должно быть, так следует; иначе было бы и устроено по другому. А ты продолжай. Я понял теперь хорошо, что те подлецы бриллиантов не унесли; но почему же?

— Потому что бросились бежать от тех двух людей и не успели стащить сапог с убитого.

— Действительно! Мне ясно теперь. Но растолкуй же мне, Том, почему нам не пойти и не объявить всего этого?

— О, какой ты, Гекк Финн, неужели не можешь догадаться? Ведь завтра же примутся за следствие. Те двое людей заявят, что они услышали крик, но прибежали на место уже слишком поздно для того, чтобы спасти человека. Суд начнет, бобы разводить и порешит на том, что человек был застрелен, зарезан или хвачен чем по голове, и посему, волею Божиею, помре. А затем назначат в аукционную продажу его тряпье, ради покрытия судебных издержек; а тут мы и заполучим все!

— Как это, Том?

— Мы купим сапоги за два доллара!

Ну, у меня в зобу так и сперло.

— Господь мой! Бриллианты-то значит достанутся нам?..

— Сообразил? Рано ли, поздно ли, а будет объявлена большая награда тому, кто их найдет… Целая тысяча долларов, может быть. Это уже нам!.. Однако, пойдем же и домой, повидаем наших. Помни только, что мы ничего не знаем ни об убийстве, ни о бриллиантах, ни о каких-нибудь ворах… Смотри, не забудь.

Мне немножко не понравилось его решение. По моему, я продал бы бриллианты… да, сэр, продал бы их за двенадцать тысяч долларов. Но я не сказал ничего; оно ни к чему бы и не послужило. Я только спросил Тома:

— Но что же скажем мы тете Салли, если она станет удивляться тому, что мы шли так долго от деревушки, Том?

— Это уже твое дело, — ответил он. — Полагаю, что придумаешь что-нибудь.

Он всегда поступал так: сам был очень прям и совестлив и ни за что не захотел бы сказать неправду.

Мы пошли через большой двор, замечая и то, и другое, и третье, словом, все знакомое нам и что было так приятно снова увидеть; а когда мы вошли в длинный крытый проход между бревенчатой стеной дома и кухнею, то заметили и тут, что все висит на стенах по-прежнему; между прочим, как всегда, висел и старый рабочий фризовый сюртук дяди Силаса с капюшоном и с беловатым от носка пятном между плеч, походившим на след от комка снега, пущенного в спину старику. Мы подняли щиколду и вошли. Тетя Салли прибирала в комнате, дети скучились в одном уголку, а старик приютился в другом и молился о ниспослании всем им помощи в такие трудные времена. Тетя Салли бросилась к нам; с радости даже слезы потекли у нее по щекам; она дернула каждого из нас за ухо, затем стала нас душить поцелуями, потом потрясла опять за уши и не могла уняться, — до того была в восхищении.

— Где вы пропадали, негодные? — говорила она. — Я до того беспокоилась, не знала, что и подумать! Вещи ваши прибыли уже давно и я варила вам заново ужин четыре раза, желая, чтобы все было повкуснее и горячо к вашему приходу; наконец, вышла я из терпенья и… и… готова была шкуру с вас спустить! Но вы, должно быть, проголодались, бедняжки! Садитесь же, садитесь скорее, времени не теряйте!

Хорошо было сидеть тут, забыв всякую нужду и угощаясь, сколько душа пожелает! Старый дед Силас стал повторять над нами одно из своих самых нескладных благословений, в котором было не меньше наслоек, чем их в луковице бывает, а пока он тянул что то об ангелах, я придумывал, что бы мне сказать в объяснение того, что мы запоздали. Лишь только нам наложили тарелки и мы принялись за еду, тетя Салли стала расспрашивать:

— Видите ли… мистрисс…

— Гекк Финн, с которых пор я мистрисс для тебя? Что я мало тебя целовала или шлепала с того дня, как ты стоял в этой комнате и я приняла тебя за Тома Соуэра и благодарила Бога, пославшего тебя ко мне, хотя ты наврал мне с три короба и я верила всему этому, как дурочка? Зови меня «тетя Салли», как и звал всегда!

Я послушался и начал:

— Видите ли, мы с Томом решили пройтись пешком… в лесу такой аромат… и повстречали мы Лэма Биб и Джима Дэн… и они пригласили нас пойти за ежевикой… и говорили, что могут взять собаку у Юпитера Денлапа, потому что он только-что им сказал…

— Где они его видели? — спросил старик, и когда я взглянул на него, дивясь тому, что ему любопытна такая ничтожная подробность, я увидал, что глаза у него горят и он так и впился ими в меня. Это меня поразило до того, что я совсем растерялся; однако, собравшись с духом, я ответил:

— Видели они в то время, когда он копал землю с вами вместе… солнце уже заходило или было около того.

Он проговорил только: «а», как будто ожидал не того, и потом не принимал уже более участия в разговоре, а я продолжал:

— Так вот, как я говорю…

— Довольно, не надо больше! — перебила меня тетя Салли, пронизывая взглядом: она была взбешена. — Гекк Финн, каким образом те двое ходили за ежевикой в сентябре… и в этих местах?

Я увидал, что вляпался, и не знал, что сказать. Она обождала, все не сводя с меня глаз, а потом проговорила:

— И как же это пришла им идиотская мысль собирать ежевику ночью?

— Но… они… видите… они говорили, что у них фонарь и…

— О, прикуси язык! Опомнись немножко; зачем нужна была им еще и собака? Для охоты за ежевикой?

— Я думаю… они… они…

— Ну, Том Соуэр, что повернется сказать еще твой язык в прибавку к этому вранью? Говори… но предупреждаю тебя прежде чем ты откроешь рот, я не поверю ни одному твоему слову. Ты с Гекком был занят чем-нибудь, что вовсе не ваше дело… я знаю это отлично, потому что знаю обоих вас. Прошу тебя объяснить мне и эту собаку, и ежевику, и фонарь, и весь прочий вздор. И говори не мямля… слышишь?

Том казался оскорбленным и проговорил с достоинством:

— Мне очень жаль, что с Гекком обходятся так, и из-за того только, что он обмолвился… а это может случиться со всяким.

— В чем обмолвился?

— Он назвал ежевику, разумея, понятным образом, землянику.

— Том Соуэр, если ты взорвешь меня окончательно, я…

— Тетя Салли, не подозревая того… и без всякого желания с вашей стороны, разумеется… вы в большом заблуждении. Если бы вы изучали хорошенько естественную историю, то знали бы, что решительно во всем мире… за исключением только Арканзаса, в котором мы теперь… принято искать землянику именно с собаками и фонарем…

Но тетя Салли кинулась вперед, налетела на него и сбила с ног. Она была взбешена до того, что захлебывалась от брани, и слова так и стремились у нее непрерывным потоком. Тому только этого и хотелось. Он не препятствовал ей изливать свою злобу, пока не устанет; потом следовало оставить ее в покое и дать ей остыть. После всего этого ей будет так досадно самой на себя, что она не заговорит уже о том же предмете и другим говорить не позволит. Именно так и произошло. Когда она утомилась и вынуждена была замолчать, Том сказал совершенно спокойно:

— Все же, тетя Салли…

— Молчать! — крикнула она. — Не хочу слышать ни слова от вас!

Мы были в безопасности, значить. Нас не тревожили более насчет того, что мы запоздали. Том провел это мастерски.